Телегин Константин. Войны несчитанные вёрсты

   - Он-то, пожалуй, все же понимал, что три "виллиса" в кильватере - это не какие-нибудь походные кухни, иначе и бомбы не стал бы тратить, - присоединился я к мнению В. И. Казакова.
   - И все же не рискнул снизиться! - по-своему направил ход наших рассуждений К. К. Рокоссовский, давая всем тоном понять, что поскольку ничего существенного не произошло, то и говорить об этом не стоит.
   Заехав по пути на короткое время в 66-ю армию к А. С. Жадову, мы затемно вернулись в Заварыкино.
   - В столовой увидимся! - произнес К. К. Рокоссовский, первым покинув тесноватый, особенно для него, кузовок "виллиса" и с наслаждением расправив плечи.
   - Уж сегодня-то обязательно и непременно! - ответил я многозначительно, вылезая вслед за командующим на скрипевшую под ногами снежную дорогу. Однако заметив, что тон, которым я произнес эти слова, не Вызвал у К. К. Рокоссовского сколько-нибудь заметной реакции, добавил: - Ведь последний день старого года, Константин Константинович!
   - Довоевались! - буркнул В. И. Казаков несколько растерянно. - Ведь это надо - все из головы вон!
   - Как думаете, Константин Федорович, кто-нибудь успел распорядиться? озабоченно спросил меня командующий.
   - Конечно. Даже елка есть!
   - Да она-то откуда в этих краях?
   - Александр Александрович Новиков из Москвы в подарок прихватил! - пояснил я с откровенным удовольствием.
   Признаюсь, я даже не предполагал, что мое напоминание вызовет такой интерес. Подвижное, выразительное лицо Константина Константиновича засветилось какой-то внутренней радостью, возможно, всплыли воспоминания о новогодних елках других времен...
   Накануне к нам по заданию Верховного Главнокомандующего для координации действий военно-воздушных сил южного участка фронта в ходе наступления войск Донского фронта на окруженную группировку противника прибыли командующий авиацией дальнего действия генерал А. Е. Голованов и заместитель народного комиссара обороны СССР по авиации генерал А. А. Новиков. Они-то и доставили из Москвы несколько необычный для степной местности новогодний сувенир.
   - Отлично! - произнес К. К. Рокоссовский, все еще разминавший затекшие в длительной скованности плечи. - Все возвращается на круги своя. Словом, до встречи у елочки!
   Новый год встречали все в той же столовой. Только теперь у входа красовалась, издавая в тепле смолистый запах, убранная самодельными игрушками елка.
   Сели за стол, проводили старый год, подняли первый тост, как в то время было принято, за Сталина, затем за наш народ, за победу!
   Может быть, сейчас кому-то покажется малоправдоподобным, но хочу заметить, что в штабе фронта употребление спиртных напитков не то чтобы запрещалось, а. просто не было принято. В обычные дни в столовой не подавалось даже сухое вино, хотя в запасе его было достаточно. А вот за праздничным столом К. К. Рокоссовский пил светлое сухое вино, я предпочел кагор, М. С. Малинин и В. И. Казаков, как я заметил, одну рюмку водки ухитрились разделить на три тоста, С. Ф. Галаджев разбавлял красное вино лимонадом, а Н. Н. Воронов, выпив рюмку коньяку, перешел на нарван.
   Я здесь намеренно с подробностями воспроизвел картину нашего праздничного застолья по причине невольного сравнения с некоторыми застольями, в которых, уже после войны, мне по разным официальным поводам довелось принять участив. Меня совершенно искренне потом огорчало состояние отдельных участников подобного рода "мероприятий", садившихся за стол чаще всего по самым возвышенным поводам.
   Подогретая необычностью обстановки, за нашим столом текла оживленная беседа. Вполне понятно, что в ней были отражены наши мысли и чувства (а жили мы все ожиданием наступления). Присутствие же командующих артиллерией, авиацией дальнего действия и заместителя наркома по авиации придавало разговору, вопреки сложившейся традиции, характер достаточно деловой.
   Немало с того вечера минуло дней и событий, многое стерлось в памяти, да и подробности подчас не имеют решающего значения. Одним словом, я сейчас не берусь с исторической точностью установить, кто первым подал мысль о целесообразности направления Паулюсу ультиматума. Воспользуюсь краткой выдержкой из воспоминаний К. К. Рокоссовского:
   "В этом дружеском разговоре как-то был затронут вопрос о том, что история помнит много случаев, когда врагу, попавшему в тяжелое положение, предъявлялся ультиматум о сдаче"{11}.
   ...На другой день в результате переговоров К. К. Рокоссовского, а затем и Н. Н. Воронова{12} с Москвой идея направления ультиматума окруженным войскам противника была одобрена Ставкой. И далее уже М. С. Малинин, раздобыв бог знает где справочник по международному праву, засел за окончательное доведение текста.
   Наконец - это уже примерно 4 января - текст был составлен, вычитан, одобрен всеми нами, а также представителем Ставки генералом Н. Н. Вороновым и в тот же день нарочным отправлен в Москву.
   Между тем уже 2 января произошло очередное огорчительное событие, угрожавшее спутать все наши планы, доставившее мне лично немало дополнительных забот. Но предварительно - одно разъяснение.
   Обычно в состав руководства фронтом входили два политработника в ранге члена Военного совета. Один из них обычно ведал работой в войсках и оперативными вопросами, а второй курировал тыловые органы. Мне же в тот период довелось совмещать в одном лице все эти функции, что в известной мере поясняет характер моего участия в последующих событиях. А суть их заключалась вот в чем.
   По установленному для себя раз и навсегда твердому правилу: если что-то контролировать, то предметно - я сразу, как только определились сроки проведения операции, завел график, в который два раза в день порученец В. С. Алешин заносил полученные из управления тыла и от уполномоченных Военного совета данные о подходе и начале выгрузки на станциях назначения запланированных фронту пополнений.
   Некоторое, не очень заметное вначале, но постепенно все более настораживающее расхождение плановых наметок с реальными данными о подходе эшелонов ко 2 января достигло столь ощутимого разрыва, что поело крутого разговора с начальником тыла, пребывавшим до этого в благодушном настроении, пришлось вынести этот вопрос на обсуждение Военного совета. Картина складывалась более чем крайне неутешительная.
   Здесь, видимо, уместно напомнить, что утвержденный Ставкой план операции "Кольцо" предусматривал начало наступления 6 января 1943 года.
   Согласно расчетам средства боевого обеспечения операции, в первую очередь остро необходимые артиллерийские соединения и части усиления, должны были подойти за несколько дней до наступления, в крайнем случае - в день его начала. Теперь же по самым оптимистическим прогнозам выходило, что значительная часть направленных нам войск и боевой техники прибудет примерно 9 января.
   Наверное, здесь совершенно излишне говорить о том, как этот вывод был воспринят К. К. Рокоссовским. После продолжительной паузы он как-то непривычно тяжело поднялся со стула и предложил:
   - Идем к Николаю Николаевичу, доложим. С таким обеспечением начинать операцию не имеем права!
   Так вчетвером (на заседании Военного совета присутствовали М. С. Малинин и В. И. Казаков) мы направились через дорогу к домику, занимаемому Н. Н. Вороновым и отстоявшему от домика командующего примерно в сорока метрах.
   Поднимаясь по крутым скрипучим ступенькам высокого крыльца (все дома в этой части Заварыкина стояли почему-то на коротких деревянных сваях), я старался себе представить непредсказуемое - дальнейшее развитие событий.
   К моему удивлению, Николай Николаевич выслушал наш доклад, по крайней мере внешне, довольно спокойно. Однако затем, несколько демонстративно подсчитав свой пульс, произнес:
   - Попробуйте в такой обстановке сохранить нормальный ритм работы сердца!
   На минуту воцарилось молчание.
   - Вы представляете мое положение? - не без сарказма поинтересовался Николай Николаевич, прервав наконец затянувшуюся паузу. - О том, как я просил об отсрочке наступления Юго-Западного фронта, вы, насколько помню, мною информированы. Об отсрочке представления плана вашей операции я уже тоже просил. Правда, в тот раз с Верховным, слава богу, разговаривал Александр Михайлович Василевский, но от кого именно исходила просьба, товарищ Сталин конечно же понял без подсказки. И вот теперь вы предлагаете ходатайствовать о переносе срока начала согласованного по всем линиям наступления! Что же это выходит?
   - Николай Николаевич, - прочувствованно, но твердо произнес К. К. Рокоссовский,-мы все безусловно понимаем и что это значит для вас, и что за этим может последовать. Но ведь в тысячу раз будет хуже, если мы, едва начав, провалим наступление. Может быть, разрешите тогда...
   - Ваша деликатность здесь, Константин Константинович, уж и вовсе ни к чему! - в сердцах отмахнулся Н. Н. Воронов. - Я-то как буду выглядеть, если вы сами позвоните. Вы ведь это имели в виду?
   С этими словами Н. Н. Воронов снял трубку с аппарата ВЧ и попросил:
   - Соедините меня с Васильевым{13}, пожалуйста. И проследите, чтобы связь во время этого разговора не нарушилась помехами!
   Несколько минут, необходимых для соединения, просидели молча.
   Наконец телефон ожил. Н. Н. Воронов поднял трубку, поздоровался, ровным голосом доложил обстановку, после чего, секунду-другую помедлив, с хрипотцой произнес:
   - Мы просим плюс четыре!
   В комнате было так тихо, что отчетливо звучало каждое слово, доносившееся из далекой Москвы.
   - Что плюс четыре? - послышался вопрос Сталина.
   - Просим плюс четыре дня к сроку начала наступления, установленного планом, - не меняя тона повторил Н. Н. Воронов.
   Секунду трубка молчала. Потом донесся сердитый голос:
   - Вы просто не понимаете, чего просите! Вы там с Рокоссовским досидитесь до того, что вас самих Паулюс в плен заберет!
   Мне показалось, что при этих словах Николай Николаевич обиженно вздрогнул, но счел за благо промолчать.
   В трубке между тем послышался неразборчивый разговор, как это бывает, когда телефонный собеседник начинает общение с каким-то третьим лицом. Сталин о чем-то справлялся, чей-то почти совсем не слышимый голос что-то отвечал.
   Через минуту в трубке снова прозвучал голос Сталина:
   - Хорошо, разрешаю! - И резкий щелчок отключения связи.
   Несколько побледневший, Н. Н. Воронов извлек из кармана белоснежный платок, вытер высокий вспотевший лоб и спросил не без иронии:
   - Надеюсь, никто из присутствующих здесь мне не завидует?
   В этом конечно же он не ошибся.
   Поблагодарив Н. Н. Воронова, мы торопливо разошлись по своим рабочим местам. Перенос сроков операции такого масштаба - это не механическая перестановка событий во времени, а сложный комплекс взаимосвязанных проблем, а главное, мероприятий, каждое из которых - решающее, поскольку даже небольшой сбой на самом внешне второстепенном участке подготовки способен обернуться самыми неожиданными последствиями.
   Отобрав вместе с С. Ф. Галаджевым несколько наиболее надежных и энергичных политработников, вооружили их весьма полномочными мандатами и направили в дальние командировки на узловые станции той самой в общем-то единственной железнодорожной магистрали, которая соединяла прифронтовые станции с тылом страны. Направили с тем, чтобы они оказали соответствующее воздействие на станционное начальство, проконтролировали продвижение к обеспечили ускоренный пропуск к фронту ожидаемых войск. И уже на следующее утро мы имели уточненные данные о местонахождении воинских эшелонов и расчетное время их прибытия в пункты разгрузки. От них, наших уполномоченных, мы впервые узнали (потом это подтвердится в общении с работниками Ставки), что железная дорога по прямому указанию Генштаба, задержав другие эшелоны, пропустила некоторое количество составов с войсками и снаряжением для Юго-Западного фронта с целью форсировать его наступательные действия на внешнем фронте окружения.
   Одновременно на повестку дня встал вопрос усиления политической работы в войсках. Чем ни объясняй, а перенос сроков есть перенос сроков, со всеми вытекающими из этого моральными издержками. Поэтому всему политсоставу фронта, всем командирам от сержанта до командарма необходимо было в эти дни использовать весь свой опыт, все свое умение, найти способы и средства, чтобы не только удержать, но и укрепить в личном составе тот боевой подъем, который был вызван ожиданием близкой расплаты с заклятым врагом.
   Требовалось позаботиться и о том, чтобы такой же наступательный потенциал, который был накоплен бывалыми, обстрелянными воинами, быстро получил и личный состав прибывавших пополнений. С этой целью вместе с политуправлением мы разработали комплекс конкретных мероприятий по работе с пополнением, учитывающий и то обстоятельство, что часть войск прямо со станций разгрузки пойдет в бой.
   Политическое управление изыскало возможность выделить большой отряд политработников. Они встречали прибывавшие войска прямо на станциях выгрузки и уже на марше обстоятельно знакомили воинов с характером предстоявших боевых действий, приобщали к боевым традициям частей и соединений, в которые их направляли.
   Следовавшие на фронт бойцы читали на щитах, установленных на обочинах дорог: "Воин! Тебя зовут на помощь защитники Сталинграда!", "Воин! За твоей спиной судьба Родины. Будь смел и отважен в бою!", "Водитель - не медли! В твоих руках жизнь и успех защитников Сталинграда", "Сталинград - это путь к Берлину!".
   Вдоль некоторых путей подвоза были установлены-щиты с портретами героев минувших боев и описанием совершенных ими подвигов.
   В столь ответственный период подготовки к наступлению вносили свой весомый вклад все печатные органы фронта. Фронтовая газета "Красная Армия", армейские и дивизионные газеты помещали на своих полосах материалы, освещавшие опыт наступательных действий отличившихся в боях частей и подразделений, очерки и корреспонденции с поля боя, посвященные подвигам защитников Родины. Стала постоянной рубрика "Вести из тыла", в которой на ярких примерах раскрывалась титаническая работа тружеников оборонной промышленности, сельского хозяйства.
   Я сохранил своеобразную печатную реликвию тех далеких дней - новогодний номер газеты 65-й армии "Сталинский удар" с письмом-обращением к своим однополчанам знатного снайпера Максима Пассара.
   "Дорогие друзья, верные боевые товарищи! ...Сегодня я хочу вспомнить о самом дорогом и заветном, заполняющем мое сердце, - я хочу вспомнить родную семью, родной край - нанайских охотников и зверобоев, я хочу вспомнить и сказать о самом главном - о нашей великой Родине.
   Далеко мой отец, далеко любимая, убит на фронте мой брат. Я пошел в бой, чтобы отомстить за брата. Мне казалось, что, когда я убью двести оккупантов, кровью утолится и утихнет во мне жажда мести.
   Я убил двести тридцать фашистов, но я чувствую, что жажда мести не только не утихла во мне, но еще больше выросла.
   Нет, она не утихнет до тех пор, пока враг еще жив, пока он еще грозит моему народу..."
   Далее письмо-обращение одного из героев Сталинградской обороны призывало бойцов к действиям смелым и решительным, к уничтожению ненавистного врага...
   Перенос срока начала операции, дополнительно полученные четыре дня мы постарались с максимальной эффективностью использовать для проведения занятий по боевой и политической подготовке всего личного состава войск фронта.
   Противник, конечно, понимал, что теперь, после разгрома деблокирующей группировки, очередь за окруженными войсками. Можно было полагать, что для вражеского командования не представляло труда вычислить примерные сроки начала нашего наступления, равно как и определить вероятный характер действий наших войск.
   Не питали мы каких-либо иллюзий по поводу возможности использования элемента внезапности в предстоящем наступлении.
   Однако мы имели серьезное преимущество, состоявшее в запланированном развертывании наступательных действий одновременно на нескольких участках, в возможности осуществления широкого маневра силами и средствами.
   Эти условия, а также подход значительного числа артиллерийских соединений и частей, необходимость их введения в бой, часто без времени на подготовку, с особой остротой ставили вопросы об отработке всех видов взаимодействия, доведении конкретной задачи до каждого бойца.
   Занятия включали в себя изучение и практическое овладение приемами и способами наступления, быстрого, напористого "прогрызания" обороны врага, развития успеха в глубине расположения противника, прицельной стрельбы с ходу. Все формы и методы политической работы были направлены на укрепление веры в безусловный успех предстоявшего наступления, воспитание в личном составе глубокой убежденности в исторической правоте своего дела.
   Все это давало реальные плоды. Из войск в те дни шли доклады о небывалом политическом и боевом подъеме, который наиболее полно проявлялся в пополнении партийных, комсомольских рядов. Приток заявлений о приеме в партию и комсомол исчислялся тысячами. Многие воины за несколько часов до начала наступления на предбоевых митингах просили, если они погибнут в бою, считать их коммунистами. Такого рода прощальные послания потом не раз находили в карманах павших бойцов. Так, сраженный вражеским свинцом, разведчик М. А. Денисов писал: "Я завещаю победу всем товарищам, с которыми вместе иду в бой. Я ненавижу врага, я его презираю. Я всегда смотрел смерти в лицо и ее но боюсь. Если я погибну на поле боя, считайте меня большевиком".
   А вот выдержка из заявления в парторганизацию комсомольца лейтенанта Шевченко: "Прошу парторганизацию... принять меня в кандидаты ВКП (б). Вступая в бой, желаю быть кандидатом ВКП (б). А если погибну, прошу считать меня членом партии".
   Это всего два из многих тысяч документов того времени. Уходя на смертный бой, сталинградцы (а именно так, и, я думаю, совершенно заслуженно называли себя участники Сталинградской битвы, независимо от того, были ли они москвичами, киевлянами, ташкентцами или тбилисцами) все свои думы и чаяния, все свои предстоявшие ратные дела связывали с именем ленинской партии.
   Какое это тонкое и высокое искусство - политическая работа на передовой! Каким зарядом личной убежденности в бессмертии великих идеалов коммунизма, в неотвратимой победе над врагом должен обладать политработник, секретарь партийной организации, комсомольский вожак, каждый коммунист, чтобы добиться желаемых результатов в работе с людьми в сложнейших реалиях переднего края, до предела усложненных пребыванием войск под открытым небом в промороженной и завьюженной степи.
   Огромное значение в подъеме наступательного духа воинов Военный совет придавал разъяснению и проведению в жизнь Указа Президиума Верховного Совета СССР об изменении порядка награждения на фронте, предоставлявшего право награждения соответствующими орденами и медалями командирам частей, дивизий, Военным советам армий и фронтов. Заметное место в работе политсостава в те дни заняло разъяснение Указа Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942 года об учреждении медали "За оборону Сталинграда", как высокой награды и свидетельства участия воина в исторической битве на Волге.
   Особое место в подготовке к решающему наступлению заняло вручение Боевых Знамен нового образца, установленного Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 декабря 1942 года. Политорганы широко использовали передовую статью газеты "Красная звезда" от 23 декабря 1942 года. В ней приводилась выдержка из Указа о том, что "красное знамя есть символ воинской чести, доблести и славы, оно является напоминанием каждому из бойцов и командиров воинской части об их священном долге преданно служить Советской Родине, защищать ее мужественно и умело, отстаивать от врагов каждую пядь родной земли, не щадя своей крови и самой жизни".
   Вручение Знамен нового образца проводилось в торжественной обстановке. На митингах, сопутствующих вручениям, воины частей и соединений давали клятву на верность делу окончательного разгрома заклятого врага, заверяли командование, партию и правительство, что не пожалеют ни сил, ни жизни для достижения этой цели.
   * * *
   Проект ультиматума, направленный нами в Ставку, вернулся без заметных изменений. Теперь предстояло вручить его Паулюсу.
   Мы были готовы к тому, что получив наш ультиматум, командование 6-й немецко-фашистской армии вполне может утаить его содержание от личного состава окруженных войск. По этой причине было решено продублировать вручение передачей текста ультиматума по радио. Для этого использовались частоты, на которых работали засеченные органами нашей разведки радиостанции окруженных соединений противника, а также громкоговорящие установки политорганов, действовавшие на переднем крае. Одновременно с этим были в большом количестве отпечатаны листовки с переводом на немецкий текста ультиматума, которые в ночь перед его вручением были разбросаны с самолетов над территорией, занятой противником. Листовки были отпечатаны на разноцветной бумаге, хорошо заметной на белом снегу.
   Для вручения текста ультиматума непосредственно командующему 6-й немецко-фашистской армии генералу Паулюсу из числа добровольцев были отобраны - сотрудник штаба майор А. М. Смыслов и переводчик из политуправления капитан Н. Д. Дятленко.
   Когда они явились по вызову в Военный совет, я их спросил:
   - Можете ли вы выполнить такое ответственное и опасное поручение? Нам не известно, как встретит вас враг при вашем выходе из окопа. До сих пор он открывал огонь по выставленным шапкам и каскам.
   Оба, не колеблясь, ответили, что готовы к любым испытаниям и будут считать за честь выполнение почетного боевого задания.
   История вручения ультиматума Паулюсу описана с исчерпывающими подробностями во всех трудах, посвященных Сталинградской битве, во всех воспоминаниях участников тех событий. Поэтому разрешу себе здесь только напомнить, что первый выход парламентеров закончился неудачно: противник встретил их огнем. Ставкой было предложено повторить попытку. На этот раз парламентеры были допущены в первую линию вражеских окопов, откуда майор А. М. Смыслов, уже один, с завязанными глазами, был препровожден, судя по всему, к одному из командиров соединений. Этот немецкий генерал принял от парламентера пакет с ультиматумом, заявив при этом, что генерал Паулюс с текстом документа знаком из радиопередач и ультиматум отклоняет.
   Майору А. М. Смыслову вновь завязали глаза и доставили на пункт перехода парламентерами линии фронта, откуда он вместе с ожидавшим его там капитаном Н. Д. Дятленко и вернулся в расположение наших войск.
   Все это произошло утром 9 января. Получив сообщение о результатах миссии наших парламентеров, мы какое-то время еще продолжали ожидать ответа Паулюса. Но - напрасно! Наши станции радиоперехвата записали радиограммы, исходившие, судя по мощности сигнала и характеру передачи, из штаба армии. Адресованы радиограммы были в Берлин и Таганрог, но дешифровать за короткий срок их не смогли.
   На запрос Ставки о положении дел вся история попыток вручения Паулюсу ультиматума была доложена в подробностях. Тогда же Ставка одобрила наше решение - дальнейшие попытки прекратить и 10 января развернуть наступление согласно плану операции "Кольцо".
   Днем было написано обращение к воинам фронта, его рассмотрели на Военном совете, срочно отпечатали в типографии фронтовой газеты и с нарочными разослали в войска. В этом обращении говорилось:
   "Товарищи бойцы, командиры и политработники! Вы блестяще справились с задачей героической защиты Сталинграда и окружением крупной группировки немецко-фашистских войск. Своей стойкостью и героизмом вы прославили свое имя в веках.
   Но это только одна половина задачи. Весь наш советский народ с нетерпением ждет от нас радостного известия о ликвидации окруженных войск противника, полного освобождения из кровавых рук подлого врага героического города Сталинграда...
   В победный решительный бой, дорогие товарищи! Овеем свои знамена новой боевой славой, не посрамим чести родной земли. Вперед, боевые орлы! На штурм окруженного врага! Победа будет за нами!"{14}
   Незадолго до всех этих событий к нам в качестве члена Военного совета 4 января 1943 года был назначен Центральным Комитетом партии секретарь Сталинградского обкома ВКП(б) Алексей Семенович Чуянов, который в тот же день и прибыл в Заварыкино.
   Новая работа, новые, огромного масштаба задачи, напряженная подготовка к наступлению на сильно укрепленную оборону противника без остатка поглощали силы и внимание. Признаюсь, что занятые согласованием различных направлений подготовки к штурму, мы как-то отвлеклись от размышлений о необычности условий, в которых жил, работал и боролся с иноземным нашествием сам город Сталинград - оставшееся там население, его поистине героический рабочий класс.
   Приезд А. С. Чуянова, его информация о положении в городе, рассказ о людях и их делах явился для всех нас напоминанием о том, что кроме чисто военных забот есть еще заботы несколько иного свойства, вызванные обстоятельствами особого рода.
   В городе, почти полностью разрушенном, в городе, на улицах и площадях которого почти круглосуточно шли бои или громыхали смертоносные разрывы артиллерийских снарядов и мин, беспрерывно атакуемые с воздуха, среди неугасающих пожаров сталинградцы продолжали (сейчас, наверное, трудно даже представить, как это удавалось) ремонтировать подбитые танки и артиллерийские орудия.