Страница:
- Ну, ладно! - Павел Артемьевич поднялся первым. - Пиши, не забывай москвичей!
Мы крепко, по-братски, обнялись и расстались, чтобы встретиться только после окончания войны...
К вечеру все было готово к отъезду.
Со мной на фронт направлялись три человека: для особых поручений майор В. С. Алешин, адъютант капитан И. Я. Майстренко и водитель старшина В. П. Михайлов.
На Павелецком вокзале было темно и холодно, на сердце грустно. Ведь еще не отзвучали, не отошли в прошлое добрые слова коротких домашних проводов с теми наказами, с какими в ту пору провожали близких людей на фронт, а вот уже садимся в вагон, устраиваемся в купе.
Поезд тронулся. За окном в густых декабрьских сумерках, которые словно прилипли к заиндевевшим стеклам, неторопливо проплыли смутные очертания затемненных домов московской окраины, приглушенным, тусклым светом перемигнулись светофоры и все растворилось в кромешной вьюжной тьме - ни единого огонька, даже искорки во всем заоконном пространстве.
В Саратове, куда мы прибыли 7 декабря, "личный состав" нашего вагона пополнился писателями Александром Корнейчуком и Вандой Василевской. Они тоже направлялись на Донской фронт - для встречи с воинами его частей и соединений.
Поезд двигался от Саратова медленно - шпалы временной железной дороги, уложенные прямо на мерзлый грунт, не обеспечивали приемлемой прочности пути. Соответственно тянулось и время, образуя не частую в военную пору возможность для обстоятельного разговора с интересными собеседниками.
Прислушиваясь к ленивому перестуку колес вагона, мы вели разговор о предстоящих встречах писателей с бойцами и командирами, о помощи, которая им понадобится для реализации творческих планов.
Возвращаясь в общем разговоре к нашим военным делам, мы невольно касались новой пьесы Александра Корнейчука "Фронт", в которой ярко раскрывались темы героизма советских воинов и стиля командования, подвергались смелой критике устаревшие формы руководства боевыми действиями, ставился вопрос об этике поведения в бою командиров высокого ранга.
Мне не удалось тогда увидеть эту пьесу в театре, но прочитал ее в газете "Правда", где она была опубликована полностью. Пьеса, выражаясь военным языком, была принята на вооружение в качестве активного средства, содействующего формированию нового подхода к решению задач, выдвигавшихся ходом боевых действий на фронтах Великой Отечественной войны.
Мне еще не раз доведется встречаться с этими интересными, талантливыми писателями, но это дорожное первое знакомство сохранилось в памяти в мельчайших подробностях.
Прибыв утром 8 декабря в Камышин, мы пересели в автомашины и по накатанной фронтовой дороге направились прямо в Заварыкино, где располагались Военный совет и штаб фронта.
Поездка наша подходила к концу, и я невольно старался представить себе, нарисовать в воображении образы людей, с которыми мне предстояло делить теперь все радости и огорчения.
Многолетняя практика общения с командирами и политработниками самых различных рангов подсказывала, что в служебных и личных взаимоотношениях должностных лиц содержится множество подчас незримых, но постоянно присутствующих причин как для самой плодотворной, творческой работы, так и для мешающей делу обостренности отношений.
Мне очень хотелось верить, что отношения на новом месте сложатся благоприятные, поскольку масштабы поставленных задач и ответственность перед партией и Родиной за успехи целого фронта не просто располагали к тому, а настоятельно требовали единоустремленной, без всяких оговорок дружной работы, при которой все способности и энергия командиров и политработников образуют в сумме единую, активно действующую силу.
* * *
...Наскоро разместившись в отведенном мне просторном деревенском доме, привел себя в порядок после дороги, поинтересовался, как устроились мои подчиненные, и тут же пошел представляться командующему фронтом.
Хотя время встречи и не было оговорено, мне показалось, что К. К. Рокоссовский меня ждал именно в ту минуту. Во всяком случае, едва я появился в дверях маленькой светелки, служившей, как оказалось, рабочим кабинетом, командующий по-молодому энергично поднялся из-за стола, сделал широкий шаг навстречу, протянул руку и, упредив меня, просто сказал:
- Рокоссовский!
Представился и я. Командующий чуть заметно улыбнулся:
- Все знаю, Константин Федорович. Присаживайтесь, пожалуйста.
Первое впечатление...
Рокоссовский оказался человеком очень высокого роста. Но кроме того, отличался он той спортивной статью, которая столь привлекательно молодит людей. Я знал, что ему перевалило за сорок пять, и юношеская подвижность, с какой он поднялся и вышел из-за стола, была тем первым впечатлением, на которое потом наслаивались все последующие.
Минуту-другую мы, словно подыскивая тему для разговора, обменивались малозначительными фразами: "Как доехали?" - "Спасибо, хорошо!" - "Как настроение?" - "Отличное!" - и еще что-то в этом роде. Однако мне больше запомнились не эти фразы, а то, что удалось прочитать во взгляде, уловить в жестах и поведении командующего.
Вскоре, однако, разговор наладился. И, наверное, не случайно зашел он о Москве. Интерес к тому, как и чем живет сейчас Москва, что нового в столице, К. К. Рокоссовский проявлял не из вежливости - оставил он на полях Подмосковья частицу своего сердца, и немалую. Находились тогда в Москве и его близкие: жена Юлия Петровна и дочь Ариадна.
Константин Константинович оказался на редкость открытым и даже более того - нараспашку открытым человеком. Привлекательной с первых же минут была его манера общения. Он был ровным, деликатным, внимательным и буквально во всех других отношениях располагающим к себе, и, как потом мне довелось узнать, был таким всегда, со всеми без исключения - от рядового бойца до командарма.
Говорил негромко, иногда задумывался, словно взвешивал приведенные доводы. Очень заметной была его способность вовремя отреагировать на намерение собеседника вступить в разговор. В такие моменты он замолкал на полуслове или поощрительно спрашивал: "Вы хотели что-то сказать?"
Была в его поведении легко ощутимая интеллигентность. Громко смеялся он очень редко, чаще улыбался. При этом лицо его становилось удивительно красивым.
Пока я рассказывал о тех главных переменах, которые произошли в самой Москве, московских военном округе и зоне обороны уже после назначения К. К. Рокоссовского командующим Брянским, а затем и Донским фронтом, мой собеседник не только заинтересованно следил за рассказом, но и внимательно, причем неназойливо, рассматривал меня, бросая временами короткие оценивающие взгляды. Вероятно и я делал то же самое, ибо уже через несколько минут смог бы, закрыв глаза, нарисовать в памяти портрет своего собеседника.
- Курите? - спросил Константин Константинович и, не дожидаясь ответа, протянул открытую пачку "Казбека".
- Спасибо, я предпочитаю трубку.
- Пожалуйста, это дело привычки, - согласился Рокоссовский, неторопливо разминая папиросу. - Как вас устроили?
Я ответил, что устроен с заботой, заметив при этом, что рабочая комната у меня значительно просторнее, чем светелка, занятая командующим.
К. К. Рокоссовский чуть заметно улыбнулся.
- Так и было задумано. К вам по роду вашей деятельности должно людей побольше ходить... А мне и этой кубатуры достаточно.
Постепенно разговор перешел на фронтовые дела. Я заметил, что слово "фронт" К. К. Рокоссовским временами заменяется выражением "северный фас окружения". В этом для меня было что-то новое.
- Выходит, - сказал я, - что два фронта - Сталинградский и наш (даже не пойму, как у меня появилось слово "наш" через какие-то полчаса после прибытия к новому месту службы) - сейчас выполняют единую и неразделимую задачу?
- Именно так и получается! - озабоченно подтвердил командующий и, явно упреждая мой вопрос о причинах сложившегося положения, добавил:
- В конце ноября при докладе Верховному я высказал свое мнение о целесообразности объединения Сталинградского и Донского фронтов под единым командованием для проведения операции по ликвидации окруженной группировки врага. По этому вопросу ни тогда, ни позже никакого определенного ответа не последовало.
Командующий глубоко затянулся, стряхнул пепел в массивную пепельницу и посмотрел мне прямо в глаза.
- Вы понимаете, Константин Федорович, что повторное предложение мною такой реорганизации выглядело бы не лучшим образом. Его ведь можно истолковать и так, что я лично заинтересован в получении всей полноты власти. А ведь Андрей Иванович Еременко и по званию, и по возрасту старше меня, всю тяжесть оборонительного периода вынес на своих плечах. Знаем мы друг друга с двадцатых годов, взаимодействие с ним отработано надежно, и, в конце-то концов, если каждый из нас выполнит свои обязанности с должной ответственностью за успех общего дела, то все получит желаемое завершение... Что же это я? - спохватился Константин Константинович. - Вы ведь еще, наверное, и не обедали! Так пойдемте, хотя бы поужинаем!
Мы оба оделись - мороз закручивал на улице с метелью - и прошли в соседний домик - столовую Военного совета.
Как ни странно, но такое ординарное, в общем-то, событие, как посещение столовой не только способствовало пониманию особенностей отношений, сложившихся в управлении фронтом, но и значительно ускорило мое закрепление в этом боевом коллективе. Потому и запомнилось в подробностях.
К началу ужина мы несколько припоздали. За внушительного размера столом уже сидели несколько генералов и три или четыре командира - порученцы генералов. Я поздоровался, и мы с командующим направились к свободным местам. Присутствующие посмотрели в мою сторону с разной степенью заинтересованности.
Я хотел уже было садиться, но К. К. Рокоссовский, удержав меня, очень просто, как-то по-домашнему, произнес:
- К нам прибыл новый член Военного совета. Прошу любить и жаловать генерал Константин Федорович Телегин! - И уже обращаясь ко мне: - Знакомьтесь, пожалуйста. Это - начальник штаба Михаил Сергеевич Малинин!
Сидевший напротив генерал грузновато поднялся, несколько старомодно отвесил поклон и хрипловатым голосом заядлого курильщика произнес:
- Добро пожаловать! В самое время прибыли! Таким же образом мне были представлены находившиеся тогда в столовой командующий БТ и МВ фронта генерал-майор танковых войск Г. Н. Орел, командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант артиллерии В. И. Казаков. Помню, что мне показалось почему-то несколько неожиданным равенство В. И. Казакова в звании с командующим фронтом. В тот период К. К. Рокоссовский пребывал еще также в звании генерал-лейтенанта.
Опрятная официантка только лишь у меня осведомилась, что подать на стол, командующему же принесла ужин без заказа. Как здесь было заведено (и в этом я вскоре убедился), в столовой собирались в назначенное время все, кто из командования был в штабе, занимали свои привычные места, чувствуя себя так, словно должности и звания свои оставляли в прихожей и руководствовались в поведении непреложным правилом: за столом - ни слова о делах!
Таким образом, столовая Военного совета превратилась в своеобразный клуб, где можно было накоротке расслабиться, отвлечься на минуту от трудных повседневных и ежечасных забот, перекинуться душевным словом и шуткой, на что в рабочей обстановке не всегда находилось время.
После ужина меня пригласил к себе генерал М. С. Малинин. Беседа с ним затянулась далеко за полночь.
Мы стояли у большого стола. На его чуть наклоненной к центру комнаты крышке была скатертью расстелена карта. Цветастые стрелы и условные обозначения давали наглядное представление о расстановке сил и средств войск фронта, расположении и средствах обороны противника.
Я много ждал от этой беседы и не ошибся. К тому же Михаил Сергеевич несмотря на внешнюю простоту оказался человеком довольно тонким и проницательным.
- Многие узелки нашего теперешнего бытия завязаны не сегодня, а значительно раньше! - заметил он почему-то с очевидным огорчением.
Говорил он обстоятельно, неторопливо, словно размышляя вслух или даже дискутируя с самим собой; глухо покашливал, по дымившуюся папиросу из пальцев почти не выпускал, иногда пользуясь ею как указкой.
Думаю, что нет необходимости воспроизводить здесь разговор дословно. Информацию я получил полноценную. Рассмотрев в подробностях события предшествовавшие окружению войск противника под Сталинградом, мы подошли к тому, что меня особенно сейчас интересовало.
В выражении лица, во всем облике М. С. Малинина появились заметные признаки озабоченности. Вообще, при всей внешней суровости, как я потом понял, несколько напускной, Михаил Сергеевич умел обворожить собеседника откровенностью суждений, очевидной готовностью выслушать и оценить его мнение.
- А с первого октября, - перешел Малинин к главному, - начал действовать и наш Донской фронт, созданный решением Ставки от 28 сентября из основных сил Сталинградского фронта, которые были отрезаны противником от города. В октябре и в первой половине ноября войска нашего фронта неоднократно переходили в наступление, захватывали и удерживали плацдармы на Дону, отвлекали силы гитлеровцев от города. А затем мы активно участвовали в выполнении оперативного замысла командования по окружению войск противника, прорвавшихся к Сталинграду.
Отрываясь от карты, Михаил Сергеевич, почти не заглядывая в записи, на память раскрыл состав армий, перечислил стрелковые, артиллерийские и танковые соединения, привел сведения, касающиеся их укомплектованности, обеспеченности вооружением, боеприпасами, горючим, продовольствием...
- Само собой разумеется, - заключил эту часть рассказа М. С. Малинин, как только главные силы наших соседей и дивизии правого фланга нашей 65-й армии закончили окружение, сразу была предпринята попытка расчленить окруженную группировку и общими усилиями трех фронтов - Юго-Западного, Донского и Сталинградского - добить ее. Только вот намерения, как показала практика, не всегда соответствуют возможностям, не всегда согласуются с реальным положением дел. Одним словом, решить эту задачу с ходу нам не удалось, и главным образом по причине явного недостатка сил.
Помолчав немного и раскурив новую папиросу, Михаил Сергеевич огорченно поведал мне о том, что и штаб фронта, и разведорганы оказались не на высоте, определив численность окруженного противника в 80-85 тысяч человек.
- Мы, в сущности, и сейчас не знаем, хотя бы более или менее точно, сколько их там на самом деле! - произнес он, уже вовсе не скрывая раздражения. Все попытки уточнить нужные данные пока ни к чему не привели. Обильные снега и множество глубоких оврагов помогают противнику маскировать сосредоточения войск от воздушного и наземного наблюдения. Плотность вражеских войск, заключенных в кольце окружения, соответствующие меры, предпринимаемые военной контрразведкой, предельно затрудняют использование разведывательных групп и результативную заброску агентуры...
Вторая причина задержки с наступлением наших войск состояла, по мнению М. С. Малинина (что в дальнейшем подтвердилось полностью), в том, что, создавая круговую оборону, немецко-фашистские войска заняли выгодные в тактическом отношении высоты и дефиле, очень сильно их укрепили, используя для этого все средства. Например, неисправные и оставшиеся без горючего танки они зарыли в землю, превратили их в надежные огневые точки.
Командование окруженных войск применяло драконовские меры для укрепления дисциплины. Сведения, полученные по различным каналам, в том числе показания захваченных "языков", подтверждали, что теперь всякое оставление солдатами и офицерами позиций каралось расстрелом перед строем, а семья расстрелянного подлежала отправке в концлагерь.
Оказывали влияние на боеспособность окруженных войск и заверения Гитлера о скорой помощи и выводе из кольца.
- Насколько можно судить, - заметил Михаил Сергеевич, - Гитлер решил свое слово сдержать. В районе Котельникова и Тормосина, вот тут и тут, - показал он на карте, - отмечено сосредоточение довольно крупных, в том числе танковых, сил противника. Сейчас совершенно необходимо их упредить, уничтожить окруженную группировку раньше, чем Манштейн соберет силы для нанесения деблокирующего удара по кольцу!
Развивая эту мысль, М. С. Малинин поведал мне, что план такой операции уже разработан, с часу на час ожидается прибытие генерала Р. Я. Малиновского и его 2-й гвардейской армии, которой отведена в планируемых действиях фронта роль главной ударной силы.
К концу беседы Малинин заметно устал. Глубже прорезались складки на лбу, набухли и покрылись синевой веки - признак постоянного недосыпания, бремени многочисленных нелегких забот. Можно было еще долго с интересом слушать Михаила Сергеевича, удивляясь его редкостной способности оперировать по памяти огромным количеством данных, однако время далеко уже перевалило за полночь.
Расставаясь, я пожелал М. С. Малинину хорошего отдыха. Не знаю, как уж там он воспринял мое пожелание - верно говорят, что нет ничего проще, чем давать добрые советы, - но сам я в ту ночь почти не спал - уж очень много всякого пришлось на один день: перемена мест, лавина впечатлений и информации. Все надо было разложить по полочкам памяти или хотя бы положить этому начало.
На другой день, прямо с утра, мы встретились с начальником политуправления фронта генерал-майором Сергеем Федоровичем Галаджевым. Однако едва успели мы познакомиться и обменяться первыми фразами, как позвонил К. К. Рокоссовский и предложил выехать с ним вместе в Вертячий. Оказывается, ночью прибыл генерал Р. Я. Малиновский, и было решено, прямо на месте, на командном пункте 65-й армии, решить все вопросы размещения его войск, уточнить полосу наступления, определить боевую задачу взаимодействующим войскам.
По тому, как строго в назначенное время к домику командующего подъехали машины генералов В. И. Казакова и Г. Н. Орла, как К. К. Рокоссовский, подчиняясь, по всей видимости, раз и навсегда заведенному правилу, чуть ли не с секундной точностью вышел на крыльцо, я сделал для себя вывод о царившем в управлении фронта образцовом порядке, пример уважения к которому подавал сам командующий.
Быстро поздоровавшись со своими спутниками, К. К. Рокоссовский сел в машину, и тут же вся наша группа тронулась в путь.
Ехали очень быстро. Освещенные невысоко поднявшимся солнцем, розовато поблескивали колеи промороженной дороги, словно надвое разрезавшей бескрайний простор заснеженной степи.
Примерно через час въехали в поселок Вертячий, довольно лихо проскочили по окраинной, изрядно разбитой улочке и остановились у входа в капитально оборудованный блиндаж.
Навстречу нам из дверей блиндажа вышел командующий 65-й армией генерал-лейтенант Павел Иванович Батов. Он очень радушно поздоровался с каждым из приехавших, мельком взглянул на лениво поднимавшееся из-за горизонта дымчатое от мороза солнце и широким жестом гостеприимного хозяина пригласил всех проследовать в блиндаж. Вход был таким темным, словно вел он прямо в преисподнюю.
"Преисподняя" оказалась, однако, просторной, теплой, хорошо освещенной и благоустроенной с тем вниманием ко всяким житейским удобствам, с каким устраиваются люди, склонные к комфорту и рассчитывающие на долгое здесь пребывание.
Перехватив мой, видимо, откровенно удивленный взгляд, П. И. Батов пояснил:
- Эту берлогу оборудовали немцы, собираясь, судя по всему, в ней зимовать. Восемь накатов уложено, плюс метровая земляная подушка. Ну и все удобства на, так сказать, западно-генеральском уровне! - Павел Иванович обвел помещение блиндажа оценивающим взглядом и с улыбкой добавил: - А мы-то все ломали головы: чего это противник так цепляется за Вертячий. Оказывается, не хотел сдавать жилплощадь законным хозяевам.
Только теперь я заметил, что командующий подошел и поздоровался с крепко сложенным, рослым генерал-лейтенантом, стоявшим в глубине блиндажа. П. И. Батов, поняв, что мы с ним не знакомы, представил:
- Командующий 2-й гвардейской армией генерал Малиновский... Родион Яковлевич, - добавил он после короткой паузы.
Р. Я. Малиновский с достоинством наклонил голову. В жесткой короткой прическе "бобрик" под светом лампы сверкнули серебристые нити седины.
К. К. Рокоссовский, заняв за столом председательское, как принято считать, за торцом стола, место, пригласил сесть всех собравшихся и открыл заседание Военного совета.
Сидя вполоборота к висевшей на стене карте с нанесенными на ней обозначениями планируемых действий, К. К. Рокоссовский изложил смысл разработанного штабом фронта плана разгрома окруженной группировки.
Состоял он в том, чтобы расчленить, а затем по частям уничтожить окруженные войска Паулюса. Эту операцию по плану предполагалось осуществить поэтапно. Сначала силами нашего фронта, в основном 2-й гвардейской армии, наступающей в сравнительно узкой полосе, отрезать от основных сил и уничтожить четыре немецкие пехотные дивизии западнее реки Россошка в так называемом мариновском выступе. На втором этапе, также в основном силами 2-й гвардейской, нанести удар в юго-восточном направлении на Воропоново и встречным ударом 64-й армии Сталинградского фронта, наступающей через Песчанку на Воропоново, окружить и уничтожить или пленить войска южной группы противника. Вслед за тем, на третьем этапе, согласованными действиями армий Донского и Сталинградского фронтов нанести удар в направлении на Гумрак, окончательно сломить сопротивление противника и покончить с окруженной группировкой.
После вступительного, как следовало понимать, слова К. К. Рокоссовского началось обсуждение. Это тоже было для меня добрым предметным уроком, в котором постигался стиль руководства, утвердившийся в управлении фронта. Командующий выслушивал мнения участников заседания с тем терпеливым вниманием, какое всегда располагает к разговору откровенному, позволяет изложить свои соображения до конца. Глубокий разбор важнейших вопросов, порождавших подчас очень различные мнения, шел, по существу, на равных.
Заседание Военного совета закончилось для меня несколько неожиданно. Выслушав всех, кто пожелал высказаться, К. К. Рокоссовский спросил, не хочу ли я принять участие в обсуждении. Естественно, на меня устремились взгляды всех присутствовавших. Ситуация сложилась не из простых. С одной стороны, не только логично, но и закономерно предложить слово члену Военного совета, который просто обязан изложить свое мнение. Конечно, кое о чем я бы мог сказать уже и тогда. Но ведь от меня ждали не гладких слов и общих рассуждений, а деловых предложений, отражающих всестороннюю осведомленность. А откуда все это взять, если я на новом месте менее суток? Так, по-честному, и пришлось ответить на вопрос командующего. Как мне показалось, все или по крайней мере большинство присутствовавших поняли меня правильно.
Закрывая заседание Военного совета, командующий сказал, что окончательный вариант плана, с учетом высказанных здесь замечаний и предложений, он сегодня же доложит представителю Ставки генералу А. М. Василевскому.
Из ставшего душноватым к концу заседания комфортабельного блиндажа мы с удовольствием вышли на свежий воздух. Солнце к тому времени поднялось по зимним понятиям высоко, и под его лучами теперь ослепительно сверкала белоснежная степь. А вокруг особенно контрастно чернели обгоревшие остовы полуразрушенных зданий. Над самим Вертячим стояла почти мирная тишина, и лишь долетавшие о передовой звуки редких, приглушенных расстоянием орудийных выстрелов словно напоминали о приближении грозных событий.
Когда мы направились к машинам, К. К. Рокоссовский взял меня под локоть и увлек несколько вперед.
- Вам, Константин Федорович, в известной мере, здорово повезло! - произнес он, как-то по-своему мягко выговаривая букву "л". - Кажется мне, наконец-то приступаем к уничтожению окруженной группировки с гарантированным успешным результатом. Дело только сейчас в том, чтобы принятый план осуществить без всяких задержек и накладок.
Мне показалось, что в последней фразе командующего скрыто что-то недосказанное.
- А у вас есть на этот счет какие-нибудь опасения? - спросил я.
- Не то чтобы опасения. Скорее - готовность ко всякого рода неожиданностям. Вот, к примеру, Вертячий, по которому мы сейчас с вами идем. Его должна была брать 24-я армия с севера. Однако Галанин, вопреки ожиданиям, задачи не решил и по ходу дела пришлось перепоручить это Батову, который наступал сюда с запада, да еще с форсированием Дона.
К. К. Рокоссовский поведал мне, что хотя генерал П. И. Батов это задание в конце концов выполнил, за что был тогда удостоен ордена Суворова, однако время было потеряно, взаимодействие не сложилось, большая группировка противника выскользнула из вполне реально осуществимого окружения, сохранив основные силы примерно тысяч в двадцать пять штыков, и теперь противостоит той же 24-й армии.
- Мне этот Вертячий, - закончил К. К. Рокоссовский, - на всю жизнь запомнится! Наступление - это не оборона. Здесь взаимодействие предъявляет к участникам куда более жесткие требования.
Командующий замолчал. До меня теперь долетали, прерываемые скрипом шагов по мерзлому снегу, громкие рассуждения П. И. Батова о преимуществах размещения командного пункта армии именно в Вертячем.
Мы крепко, по-братски, обнялись и расстались, чтобы встретиться только после окончания войны...
К вечеру все было готово к отъезду.
Со мной на фронт направлялись три человека: для особых поручений майор В. С. Алешин, адъютант капитан И. Я. Майстренко и водитель старшина В. П. Михайлов.
На Павелецком вокзале было темно и холодно, на сердце грустно. Ведь еще не отзвучали, не отошли в прошлое добрые слова коротких домашних проводов с теми наказами, с какими в ту пору провожали близких людей на фронт, а вот уже садимся в вагон, устраиваемся в купе.
Поезд тронулся. За окном в густых декабрьских сумерках, которые словно прилипли к заиндевевшим стеклам, неторопливо проплыли смутные очертания затемненных домов московской окраины, приглушенным, тусклым светом перемигнулись светофоры и все растворилось в кромешной вьюжной тьме - ни единого огонька, даже искорки во всем заоконном пространстве.
В Саратове, куда мы прибыли 7 декабря, "личный состав" нашего вагона пополнился писателями Александром Корнейчуком и Вандой Василевской. Они тоже направлялись на Донской фронт - для встречи с воинами его частей и соединений.
Поезд двигался от Саратова медленно - шпалы временной железной дороги, уложенные прямо на мерзлый грунт, не обеспечивали приемлемой прочности пути. Соответственно тянулось и время, образуя не частую в военную пору возможность для обстоятельного разговора с интересными собеседниками.
Прислушиваясь к ленивому перестуку колес вагона, мы вели разговор о предстоящих встречах писателей с бойцами и командирами, о помощи, которая им понадобится для реализации творческих планов.
Возвращаясь в общем разговоре к нашим военным делам, мы невольно касались новой пьесы Александра Корнейчука "Фронт", в которой ярко раскрывались темы героизма советских воинов и стиля командования, подвергались смелой критике устаревшие формы руководства боевыми действиями, ставился вопрос об этике поведения в бою командиров высокого ранга.
Мне не удалось тогда увидеть эту пьесу в театре, но прочитал ее в газете "Правда", где она была опубликована полностью. Пьеса, выражаясь военным языком, была принята на вооружение в качестве активного средства, содействующего формированию нового подхода к решению задач, выдвигавшихся ходом боевых действий на фронтах Великой Отечественной войны.
Мне еще не раз доведется встречаться с этими интересными, талантливыми писателями, но это дорожное первое знакомство сохранилось в памяти в мельчайших подробностях.
Прибыв утром 8 декабря в Камышин, мы пересели в автомашины и по накатанной фронтовой дороге направились прямо в Заварыкино, где располагались Военный совет и штаб фронта.
Поездка наша подходила к концу, и я невольно старался представить себе, нарисовать в воображении образы людей, с которыми мне предстояло делить теперь все радости и огорчения.
Многолетняя практика общения с командирами и политработниками самых различных рангов подсказывала, что в служебных и личных взаимоотношениях должностных лиц содержится множество подчас незримых, но постоянно присутствующих причин как для самой плодотворной, творческой работы, так и для мешающей делу обостренности отношений.
Мне очень хотелось верить, что отношения на новом месте сложатся благоприятные, поскольку масштабы поставленных задач и ответственность перед партией и Родиной за успехи целого фронта не просто располагали к тому, а настоятельно требовали единоустремленной, без всяких оговорок дружной работы, при которой все способности и энергия командиров и политработников образуют в сумме единую, активно действующую силу.
* * *
...Наскоро разместившись в отведенном мне просторном деревенском доме, привел себя в порядок после дороги, поинтересовался, как устроились мои подчиненные, и тут же пошел представляться командующему фронтом.
Хотя время встречи и не было оговорено, мне показалось, что К. К. Рокоссовский меня ждал именно в ту минуту. Во всяком случае, едва я появился в дверях маленькой светелки, служившей, как оказалось, рабочим кабинетом, командующий по-молодому энергично поднялся из-за стола, сделал широкий шаг навстречу, протянул руку и, упредив меня, просто сказал:
- Рокоссовский!
Представился и я. Командующий чуть заметно улыбнулся:
- Все знаю, Константин Федорович. Присаживайтесь, пожалуйста.
Первое впечатление...
Рокоссовский оказался человеком очень высокого роста. Но кроме того, отличался он той спортивной статью, которая столь привлекательно молодит людей. Я знал, что ему перевалило за сорок пять, и юношеская подвижность, с какой он поднялся и вышел из-за стола, была тем первым впечатлением, на которое потом наслаивались все последующие.
Минуту-другую мы, словно подыскивая тему для разговора, обменивались малозначительными фразами: "Как доехали?" - "Спасибо, хорошо!" - "Как настроение?" - "Отличное!" - и еще что-то в этом роде. Однако мне больше запомнились не эти фразы, а то, что удалось прочитать во взгляде, уловить в жестах и поведении командующего.
Вскоре, однако, разговор наладился. И, наверное, не случайно зашел он о Москве. Интерес к тому, как и чем живет сейчас Москва, что нового в столице, К. К. Рокоссовский проявлял не из вежливости - оставил он на полях Подмосковья частицу своего сердца, и немалую. Находились тогда в Москве и его близкие: жена Юлия Петровна и дочь Ариадна.
Константин Константинович оказался на редкость открытым и даже более того - нараспашку открытым человеком. Привлекательной с первых же минут была его манера общения. Он был ровным, деликатным, внимательным и буквально во всех других отношениях располагающим к себе, и, как потом мне довелось узнать, был таким всегда, со всеми без исключения - от рядового бойца до командарма.
Говорил негромко, иногда задумывался, словно взвешивал приведенные доводы. Очень заметной была его способность вовремя отреагировать на намерение собеседника вступить в разговор. В такие моменты он замолкал на полуслове или поощрительно спрашивал: "Вы хотели что-то сказать?"
Была в его поведении легко ощутимая интеллигентность. Громко смеялся он очень редко, чаще улыбался. При этом лицо его становилось удивительно красивым.
Пока я рассказывал о тех главных переменах, которые произошли в самой Москве, московских военном округе и зоне обороны уже после назначения К. К. Рокоссовского командующим Брянским, а затем и Донским фронтом, мой собеседник не только заинтересованно следил за рассказом, но и внимательно, причем неназойливо, рассматривал меня, бросая временами короткие оценивающие взгляды. Вероятно и я делал то же самое, ибо уже через несколько минут смог бы, закрыв глаза, нарисовать в памяти портрет своего собеседника.
- Курите? - спросил Константин Константинович и, не дожидаясь ответа, протянул открытую пачку "Казбека".
- Спасибо, я предпочитаю трубку.
- Пожалуйста, это дело привычки, - согласился Рокоссовский, неторопливо разминая папиросу. - Как вас устроили?
Я ответил, что устроен с заботой, заметив при этом, что рабочая комната у меня значительно просторнее, чем светелка, занятая командующим.
К. К. Рокоссовский чуть заметно улыбнулся.
- Так и было задумано. К вам по роду вашей деятельности должно людей побольше ходить... А мне и этой кубатуры достаточно.
Постепенно разговор перешел на фронтовые дела. Я заметил, что слово "фронт" К. К. Рокоссовским временами заменяется выражением "северный фас окружения". В этом для меня было что-то новое.
- Выходит, - сказал я, - что два фронта - Сталинградский и наш (даже не пойму, как у меня появилось слово "наш" через какие-то полчаса после прибытия к новому месту службы) - сейчас выполняют единую и неразделимую задачу?
- Именно так и получается! - озабоченно подтвердил командующий и, явно упреждая мой вопрос о причинах сложившегося положения, добавил:
- В конце ноября при докладе Верховному я высказал свое мнение о целесообразности объединения Сталинградского и Донского фронтов под единым командованием для проведения операции по ликвидации окруженной группировки врага. По этому вопросу ни тогда, ни позже никакого определенного ответа не последовало.
Командующий глубоко затянулся, стряхнул пепел в массивную пепельницу и посмотрел мне прямо в глаза.
- Вы понимаете, Константин Федорович, что повторное предложение мною такой реорганизации выглядело бы не лучшим образом. Его ведь можно истолковать и так, что я лично заинтересован в получении всей полноты власти. А ведь Андрей Иванович Еременко и по званию, и по возрасту старше меня, всю тяжесть оборонительного периода вынес на своих плечах. Знаем мы друг друга с двадцатых годов, взаимодействие с ним отработано надежно, и, в конце-то концов, если каждый из нас выполнит свои обязанности с должной ответственностью за успех общего дела, то все получит желаемое завершение... Что же это я? - спохватился Константин Константинович. - Вы ведь еще, наверное, и не обедали! Так пойдемте, хотя бы поужинаем!
Мы оба оделись - мороз закручивал на улице с метелью - и прошли в соседний домик - столовую Военного совета.
Как ни странно, но такое ординарное, в общем-то, событие, как посещение столовой не только способствовало пониманию особенностей отношений, сложившихся в управлении фронтом, но и значительно ускорило мое закрепление в этом боевом коллективе. Потому и запомнилось в подробностях.
К началу ужина мы несколько припоздали. За внушительного размера столом уже сидели несколько генералов и три или четыре командира - порученцы генералов. Я поздоровался, и мы с командующим направились к свободным местам. Присутствующие посмотрели в мою сторону с разной степенью заинтересованности.
Я хотел уже было садиться, но К. К. Рокоссовский, удержав меня, очень просто, как-то по-домашнему, произнес:
- К нам прибыл новый член Военного совета. Прошу любить и жаловать генерал Константин Федорович Телегин! - И уже обращаясь ко мне: - Знакомьтесь, пожалуйста. Это - начальник штаба Михаил Сергеевич Малинин!
Сидевший напротив генерал грузновато поднялся, несколько старомодно отвесил поклон и хрипловатым голосом заядлого курильщика произнес:
- Добро пожаловать! В самое время прибыли! Таким же образом мне были представлены находившиеся тогда в столовой командующий БТ и МВ фронта генерал-майор танковых войск Г. Н. Орел, командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант артиллерии В. И. Казаков. Помню, что мне показалось почему-то несколько неожиданным равенство В. И. Казакова в звании с командующим фронтом. В тот период К. К. Рокоссовский пребывал еще также в звании генерал-лейтенанта.
Опрятная официантка только лишь у меня осведомилась, что подать на стол, командующему же принесла ужин без заказа. Как здесь было заведено (и в этом я вскоре убедился), в столовой собирались в назначенное время все, кто из командования был в штабе, занимали свои привычные места, чувствуя себя так, словно должности и звания свои оставляли в прихожей и руководствовались в поведении непреложным правилом: за столом - ни слова о делах!
Таким образом, столовая Военного совета превратилась в своеобразный клуб, где можно было накоротке расслабиться, отвлечься на минуту от трудных повседневных и ежечасных забот, перекинуться душевным словом и шуткой, на что в рабочей обстановке не всегда находилось время.
После ужина меня пригласил к себе генерал М. С. Малинин. Беседа с ним затянулась далеко за полночь.
Мы стояли у большого стола. На его чуть наклоненной к центру комнаты крышке была скатертью расстелена карта. Цветастые стрелы и условные обозначения давали наглядное представление о расстановке сил и средств войск фронта, расположении и средствах обороны противника.
Я много ждал от этой беседы и не ошибся. К тому же Михаил Сергеевич несмотря на внешнюю простоту оказался человеком довольно тонким и проницательным.
- Многие узелки нашего теперешнего бытия завязаны не сегодня, а значительно раньше! - заметил он почему-то с очевидным огорчением.
Говорил он обстоятельно, неторопливо, словно размышляя вслух или даже дискутируя с самим собой; глухо покашливал, по дымившуюся папиросу из пальцев почти не выпускал, иногда пользуясь ею как указкой.
Думаю, что нет необходимости воспроизводить здесь разговор дословно. Информацию я получил полноценную. Рассмотрев в подробностях события предшествовавшие окружению войск противника под Сталинградом, мы подошли к тому, что меня особенно сейчас интересовало.
В выражении лица, во всем облике М. С. Малинина появились заметные признаки озабоченности. Вообще, при всей внешней суровости, как я потом понял, несколько напускной, Михаил Сергеевич умел обворожить собеседника откровенностью суждений, очевидной готовностью выслушать и оценить его мнение.
- А с первого октября, - перешел Малинин к главному, - начал действовать и наш Донской фронт, созданный решением Ставки от 28 сентября из основных сил Сталинградского фронта, которые были отрезаны противником от города. В октябре и в первой половине ноября войска нашего фронта неоднократно переходили в наступление, захватывали и удерживали плацдармы на Дону, отвлекали силы гитлеровцев от города. А затем мы активно участвовали в выполнении оперативного замысла командования по окружению войск противника, прорвавшихся к Сталинграду.
Отрываясь от карты, Михаил Сергеевич, почти не заглядывая в записи, на память раскрыл состав армий, перечислил стрелковые, артиллерийские и танковые соединения, привел сведения, касающиеся их укомплектованности, обеспеченности вооружением, боеприпасами, горючим, продовольствием...
- Само собой разумеется, - заключил эту часть рассказа М. С. Малинин, как только главные силы наших соседей и дивизии правого фланга нашей 65-й армии закончили окружение, сразу была предпринята попытка расчленить окруженную группировку и общими усилиями трех фронтов - Юго-Западного, Донского и Сталинградского - добить ее. Только вот намерения, как показала практика, не всегда соответствуют возможностям, не всегда согласуются с реальным положением дел. Одним словом, решить эту задачу с ходу нам не удалось, и главным образом по причине явного недостатка сил.
Помолчав немного и раскурив новую папиросу, Михаил Сергеевич огорченно поведал мне о том, что и штаб фронта, и разведорганы оказались не на высоте, определив численность окруженного противника в 80-85 тысяч человек.
- Мы, в сущности, и сейчас не знаем, хотя бы более или менее точно, сколько их там на самом деле! - произнес он, уже вовсе не скрывая раздражения. Все попытки уточнить нужные данные пока ни к чему не привели. Обильные снега и множество глубоких оврагов помогают противнику маскировать сосредоточения войск от воздушного и наземного наблюдения. Плотность вражеских войск, заключенных в кольце окружения, соответствующие меры, предпринимаемые военной контрразведкой, предельно затрудняют использование разведывательных групп и результативную заброску агентуры...
Вторая причина задержки с наступлением наших войск состояла, по мнению М. С. Малинина (что в дальнейшем подтвердилось полностью), в том, что, создавая круговую оборону, немецко-фашистские войска заняли выгодные в тактическом отношении высоты и дефиле, очень сильно их укрепили, используя для этого все средства. Например, неисправные и оставшиеся без горючего танки они зарыли в землю, превратили их в надежные огневые точки.
Командование окруженных войск применяло драконовские меры для укрепления дисциплины. Сведения, полученные по различным каналам, в том числе показания захваченных "языков", подтверждали, что теперь всякое оставление солдатами и офицерами позиций каралось расстрелом перед строем, а семья расстрелянного подлежала отправке в концлагерь.
Оказывали влияние на боеспособность окруженных войск и заверения Гитлера о скорой помощи и выводе из кольца.
- Насколько можно судить, - заметил Михаил Сергеевич, - Гитлер решил свое слово сдержать. В районе Котельникова и Тормосина, вот тут и тут, - показал он на карте, - отмечено сосредоточение довольно крупных, в том числе танковых, сил противника. Сейчас совершенно необходимо их упредить, уничтожить окруженную группировку раньше, чем Манштейн соберет силы для нанесения деблокирующего удара по кольцу!
Развивая эту мысль, М. С. Малинин поведал мне, что план такой операции уже разработан, с часу на час ожидается прибытие генерала Р. Я. Малиновского и его 2-й гвардейской армии, которой отведена в планируемых действиях фронта роль главной ударной силы.
К концу беседы Малинин заметно устал. Глубже прорезались складки на лбу, набухли и покрылись синевой веки - признак постоянного недосыпания, бремени многочисленных нелегких забот. Можно было еще долго с интересом слушать Михаила Сергеевича, удивляясь его редкостной способности оперировать по памяти огромным количеством данных, однако время далеко уже перевалило за полночь.
Расставаясь, я пожелал М. С. Малинину хорошего отдыха. Не знаю, как уж там он воспринял мое пожелание - верно говорят, что нет ничего проще, чем давать добрые советы, - но сам я в ту ночь почти не спал - уж очень много всякого пришлось на один день: перемена мест, лавина впечатлений и информации. Все надо было разложить по полочкам памяти или хотя бы положить этому начало.
На другой день, прямо с утра, мы встретились с начальником политуправления фронта генерал-майором Сергеем Федоровичем Галаджевым. Однако едва успели мы познакомиться и обменяться первыми фразами, как позвонил К. К. Рокоссовский и предложил выехать с ним вместе в Вертячий. Оказывается, ночью прибыл генерал Р. Я. Малиновский, и было решено, прямо на месте, на командном пункте 65-й армии, решить все вопросы размещения его войск, уточнить полосу наступления, определить боевую задачу взаимодействующим войскам.
По тому, как строго в назначенное время к домику командующего подъехали машины генералов В. И. Казакова и Г. Н. Орла, как К. К. Рокоссовский, подчиняясь, по всей видимости, раз и навсегда заведенному правилу, чуть ли не с секундной точностью вышел на крыльцо, я сделал для себя вывод о царившем в управлении фронта образцовом порядке, пример уважения к которому подавал сам командующий.
Быстро поздоровавшись со своими спутниками, К. К. Рокоссовский сел в машину, и тут же вся наша группа тронулась в путь.
Ехали очень быстро. Освещенные невысоко поднявшимся солнцем, розовато поблескивали колеи промороженной дороги, словно надвое разрезавшей бескрайний простор заснеженной степи.
Примерно через час въехали в поселок Вертячий, довольно лихо проскочили по окраинной, изрядно разбитой улочке и остановились у входа в капитально оборудованный блиндаж.
Навстречу нам из дверей блиндажа вышел командующий 65-й армией генерал-лейтенант Павел Иванович Батов. Он очень радушно поздоровался с каждым из приехавших, мельком взглянул на лениво поднимавшееся из-за горизонта дымчатое от мороза солнце и широким жестом гостеприимного хозяина пригласил всех проследовать в блиндаж. Вход был таким темным, словно вел он прямо в преисподнюю.
"Преисподняя" оказалась, однако, просторной, теплой, хорошо освещенной и благоустроенной с тем вниманием ко всяким житейским удобствам, с каким устраиваются люди, склонные к комфорту и рассчитывающие на долгое здесь пребывание.
Перехватив мой, видимо, откровенно удивленный взгляд, П. И. Батов пояснил:
- Эту берлогу оборудовали немцы, собираясь, судя по всему, в ней зимовать. Восемь накатов уложено, плюс метровая земляная подушка. Ну и все удобства на, так сказать, западно-генеральском уровне! - Павел Иванович обвел помещение блиндажа оценивающим взглядом и с улыбкой добавил: - А мы-то все ломали головы: чего это противник так цепляется за Вертячий. Оказывается, не хотел сдавать жилплощадь законным хозяевам.
Только теперь я заметил, что командующий подошел и поздоровался с крепко сложенным, рослым генерал-лейтенантом, стоявшим в глубине блиндажа. П. И. Батов, поняв, что мы с ним не знакомы, представил:
- Командующий 2-й гвардейской армией генерал Малиновский... Родион Яковлевич, - добавил он после короткой паузы.
Р. Я. Малиновский с достоинством наклонил голову. В жесткой короткой прическе "бобрик" под светом лампы сверкнули серебристые нити седины.
К. К. Рокоссовский, заняв за столом председательское, как принято считать, за торцом стола, место, пригласил сесть всех собравшихся и открыл заседание Военного совета.
Сидя вполоборота к висевшей на стене карте с нанесенными на ней обозначениями планируемых действий, К. К. Рокоссовский изложил смысл разработанного штабом фронта плана разгрома окруженной группировки.
Состоял он в том, чтобы расчленить, а затем по частям уничтожить окруженные войска Паулюса. Эту операцию по плану предполагалось осуществить поэтапно. Сначала силами нашего фронта, в основном 2-й гвардейской армии, наступающей в сравнительно узкой полосе, отрезать от основных сил и уничтожить четыре немецкие пехотные дивизии западнее реки Россошка в так называемом мариновском выступе. На втором этапе, также в основном силами 2-й гвардейской, нанести удар в юго-восточном направлении на Воропоново и встречным ударом 64-й армии Сталинградского фронта, наступающей через Песчанку на Воропоново, окружить и уничтожить или пленить войска южной группы противника. Вслед за тем, на третьем этапе, согласованными действиями армий Донского и Сталинградского фронтов нанести удар в направлении на Гумрак, окончательно сломить сопротивление противника и покончить с окруженной группировкой.
После вступительного, как следовало понимать, слова К. К. Рокоссовского началось обсуждение. Это тоже было для меня добрым предметным уроком, в котором постигался стиль руководства, утвердившийся в управлении фронта. Командующий выслушивал мнения участников заседания с тем терпеливым вниманием, какое всегда располагает к разговору откровенному, позволяет изложить свои соображения до конца. Глубокий разбор важнейших вопросов, порождавших подчас очень различные мнения, шел, по существу, на равных.
Заседание Военного совета закончилось для меня несколько неожиданно. Выслушав всех, кто пожелал высказаться, К. К. Рокоссовский спросил, не хочу ли я принять участие в обсуждении. Естественно, на меня устремились взгляды всех присутствовавших. Ситуация сложилась не из простых. С одной стороны, не только логично, но и закономерно предложить слово члену Военного совета, который просто обязан изложить свое мнение. Конечно, кое о чем я бы мог сказать уже и тогда. Но ведь от меня ждали не гладких слов и общих рассуждений, а деловых предложений, отражающих всестороннюю осведомленность. А откуда все это взять, если я на новом месте менее суток? Так, по-честному, и пришлось ответить на вопрос командующего. Как мне показалось, все или по крайней мере большинство присутствовавших поняли меня правильно.
Закрывая заседание Военного совета, командующий сказал, что окончательный вариант плана, с учетом высказанных здесь замечаний и предложений, он сегодня же доложит представителю Ставки генералу А. М. Василевскому.
Из ставшего душноватым к концу заседания комфортабельного блиндажа мы с удовольствием вышли на свежий воздух. Солнце к тому времени поднялось по зимним понятиям высоко, и под его лучами теперь ослепительно сверкала белоснежная степь. А вокруг особенно контрастно чернели обгоревшие остовы полуразрушенных зданий. Над самим Вертячим стояла почти мирная тишина, и лишь долетавшие о передовой звуки редких, приглушенных расстоянием орудийных выстрелов словно напоминали о приближении грозных событий.
Когда мы направились к машинам, К. К. Рокоссовский взял меня под локоть и увлек несколько вперед.
- Вам, Константин Федорович, в известной мере, здорово повезло! - произнес он, как-то по-своему мягко выговаривая букву "л". - Кажется мне, наконец-то приступаем к уничтожению окруженной группировки с гарантированным успешным результатом. Дело только сейчас в том, чтобы принятый план осуществить без всяких задержек и накладок.
Мне показалось, что в последней фразе командующего скрыто что-то недосказанное.
- А у вас есть на этот счет какие-нибудь опасения? - спросил я.
- Не то чтобы опасения. Скорее - готовность ко всякого рода неожиданностям. Вот, к примеру, Вертячий, по которому мы сейчас с вами идем. Его должна была брать 24-я армия с севера. Однако Галанин, вопреки ожиданиям, задачи не решил и по ходу дела пришлось перепоручить это Батову, который наступал сюда с запада, да еще с форсированием Дона.
К. К. Рокоссовский поведал мне, что хотя генерал П. И. Батов это задание в конце концов выполнил, за что был тогда удостоен ордена Суворова, однако время было потеряно, взаимодействие не сложилось, большая группировка противника выскользнула из вполне реально осуществимого окружения, сохранив основные силы примерно тысяч в двадцать пять штыков, и теперь противостоит той же 24-й армии.
- Мне этот Вертячий, - закончил К. К. Рокоссовский, - на всю жизнь запомнится! Наступление - это не оборона. Здесь взаимодействие предъявляет к участникам куда более жесткие требования.
Командующий замолчал. До меня теперь долетали, прерываемые скрипом шагов по мерзлому снегу, громкие рассуждения П. И. Батова о преимуществах размещения командного пункта армии именно в Вертячем.