Страница:
Если бы титул вельможи мог принести маленькому зверьку хоть какую-нибудь пользу, Маниакис произвел бы мышь в нобли, не сходя с места. Ведь не попытайся колдун Генесия сперва прорваться сквозь мышиную нору, его последующая атака удалась бы наверняка. Могущественнейший маг спасовал перед мышонком! Здесь сквозила явная ирония судьбы.
Но до безопасности была пока далеко. Когда чудище, парившее за окном, осознало, что уже не в состоянии принудить жертву добровольно броситься ему в пасть, оно снова испустило вопль — еще более громкий и яростный, чем раньше. На мгновение Маниакис решил, что после, этого тварь отправится восвояси, к пославшему ее магу. Но нет. С быстротой молнии жуткое создание рванулось к окну, намереваясь силой пробиться сквозь охранные чары Багдасара. Раз уж не осталось другого выбора.
Когда тварь достигла того места, где васпураканский маг прикрепил два куска бечевки, заполыхали ослепившие Маниакиса золотые и голубые молнии. Вдобавок он почти оглох от громовых раскатов, успев подумать, что уж теперь-то яркие вспышки, грохот и дикий вой отвратительной твари перебудят не только обитателей резиденции Самосатия, но и половину жителей Опсикиона.
Ничуть не бывало. Ночь оставалась тихой и безмятежной. Когда зрение восстановилось, причем без той рези в глазах, какую обязательно вызвал бы близкий удар настоящей молнии, Маниакис еще осторожнее, чем прежде, взглянул в сторону окна, готовый немедленно отвернуться, если чудище снова попытается загипнотизировать его.
Но тварь исчезла. Маниакис, теперь уже по своей воле, приблизился к окну и окинул взглядом горизонт поверх домов Опсикиона. Далеко на западе он увидел постепенно меркнущий огненный след, направленный, как ему показалось, в сторону Видесса. В отдалении затявкали сразу несколько собак. Возможно, они ощутили злую колдовскую силу, которая только что устроила шабаш вокруг резиденции Самосатия. А может, просто заметили кошку. Маниакис не взялся бы сказать, что именно учуяли псы.
Вдруг все мысли о собаках разом вылетели у него из головы. Теперь его волновала куда более насущная проблема: стал сегодняшний случай концом колдовских атак Генесия или только лишь их началом? Дыхание Маниакиса становилось все более неровным по мере того, как им снова овладевал страх. С расстояния во много миль первая же попытка пробить охранные заклинания Багдасара едва не увенчалась успехом. Чем же тогда закончится следующий удар, подготовленный более тщательно?
Он стиснул в руке амулет, преподнесенный ему Багдасаром. От камня не исходило заметного тепла. Значит, заклятия устояли на славу. Если бы они рухнули, амулет оказался бы его единственной, последней защитой. Маниакис терпеть не мог отступать на последнюю линию обороны во время войны и полагал, что в колдовстве этого тоже следует избегать.
Пока ничего не случилось. Залетавший в комнату легкий ночной бриз приносил с собой сладкий, тяжелый запах жасмина, перемешанный с характерной для приморского города вонью гниющих водорослей и несвежей рыбы. Земля не расступилась и не поглотила резиденцию Самосатия. Небо не упало на землю и не треснуло, чтобы выпустить на свободу крылатых демонов, еще более свирепых и мерзких, чем едва не прикончившая его тварь.
— Я остался в живых лишь благодаря мышонку! — сказал он сам себе с недоумением в голосе. — Благодаря мышонку!
Интересно, много ли великих событий вызвано к жизни вот такими самыми незначительными, случайными обстоятельствами? Гораздо больше, чем можно предположить, подумал Маниакис.
Постепенно он пришел к убеждению, что этой ночью попыток напасть на него больше не будет. Конечно, исчезновение твари могло быть простой уловкой, призванной убаюкать его, внушить расслабляющее чувство безопасности перед следующим, еще более сильным ударом, но он почему-то верил, что это не так. В любом случае Маниакис слишком хотел спать, чтобы оставаться на ногах. Вздохнув, он отправился в постель.
— Если нагрянет очередное страшилище, чтобы сожрать меня, надеюсь, оно не разбудит меня перед этим, — пробормотал он, натягивая на голову одеяло.
* * *
Следующим его впечатлением был яркий свет холодной утренней зари, проникавший в комнату сквозь окно. Он зевнул, потянулся и, поднявшись с постели, оглядел спальню. И сначала не заметил ничего необычного. Лишь потом, приглядевшись повнимательней, Маниакис обнаружил на оконной раме четыре обугленных пятнышка как раз в тех местах, где Багдасар закрепил вертикальный и горизонтальный куски своей магической бечевы. Раньше таких пятен здесь не было. Если бешеное полыхание молний, защитившее его от колдовского нападения, ему не приснилось, то на раме должно было появиться что-нибудь в этом духе.
— Эка! Хорошо хоть дом не загорелся. Повезло, — сказал он сам себе, окончательно уверившись, что призрачный клыкастый ночной гость не привиделся ему в кошмаре.
Он омыл лицо и руки водой из кувшина, немного поплескался, пофыркал, а затем отправился вниз завтракать. Наевшись вволю, Маниакис отрезал приличный кусок сыра от круга, поданного на стол по приказу Самосатия, и, прихватив его с собой, снова отправился в спальню.
— Никак ты свел дружбу с мышами, величайший? — спросил вдогонку эпаптэс, засмеявшись собственной шутке.
— Во всяком случае с одной из них, — невозмутимо ответил Маниакис и начал подниматься по ступенькам.
Самосатий, вытаращив глаза, огорошенно смотрел ему вслед.
Глава 3
Но до безопасности была пока далеко. Когда чудище, парившее за окном, осознало, что уже не в состоянии принудить жертву добровольно броситься ему в пасть, оно снова испустило вопль — еще более громкий и яростный, чем раньше. На мгновение Маниакис решил, что после, этого тварь отправится восвояси, к пославшему ее магу. Но нет. С быстротой молнии жуткое создание рванулось к окну, намереваясь силой пробиться сквозь охранные чары Багдасара. Раз уж не осталось другого выбора.
Когда тварь достигла того места, где васпураканский маг прикрепил два куска бечевки, заполыхали ослепившие Маниакиса золотые и голубые молнии. Вдобавок он почти оглох от громовых раскатов, успев подумать, что уж теперь-то яркие вспышки, грохот и дикий вой отвратительной твари перебудят не только обитателей резиденции Самосатия, но и половину жителей Опсикиона.
Ничуть не бывало. Ночь оставалась тихой и безмятежной. Когда зрение восстановилось, причем без той рези в глазах, какую обязательно вызвал бы близкий удар настоящей молнии, Маниакис еще осторожнее, чем прежде, взглянул в сторону окна, готовый немедленно отвернуться, если чудище снова попытается загипнотизировать его.
Но тварь исчезла. Маниакис, теперь уже по своей воле, приблизился к окну и окинул взглядом горизонт поверх домов Опсикиона. Далеко на западе он увидел постепенно меркнущий огненный след, направленный, как ему показалось, в сторону Видесса. В отдалении затявкали сразу несколько собак. Возможно, они ощутили злую колдовскую силу, которая только что устроила шабаш вокруг резиденции Самосатия. А может, просто заметили кошку. Маниакис не взялся бы сказать, что именно учуяли псы.
Вдруг все мысли о собаках разом вылетели у него из головы. Теперь его волновала куда более насущная проблема: стал сегодняшний случай концом колдовских атак Генесия или только лишь их началом? Дыхание Маниакиса становилось все более неровным по мере того, как им снова овладевал страх. С расстояния во много миль первая же попытка пробить охранные заклинания Багдасара едва не увенчалась успехом. Чем же тогда закончится следующий удар, подготовленный более тщательно?
Он стиснул в руке амулет, преподнесенный ему Багдасаром. От камня не исходило заметного тепла. Значит, заклятия устояли на славу. Если бы они рухнули, амулет оказался бы его единственной, последней защитой. Маниакис терпеть не мог отступать на последнюю линию обороны во время войны и полагал, что в колдовстве этого тоже следует избегать.
Пока ничего не случилось. Залетавший в комнату легкий ночной бриз приносил с собой сладкий, тяжелый запах жасмина, перемешанный с характерной для приморского города вонью гниющих водорослей и несвежей рыбы. Земля не расступилась и не поглотила резиденцию Самосатия. Небо не упало на землю и не треснуло, чтобы выпустить на свободу крылатых демонов, еще более свирепых и мерзких, чем едва не прикончившая его тварь.
— Я остался в живых лишь благодаря мышонку! — сказал он сам себе с недоумением в голосе. — Благодаря мышонку!
Интересно, много ли великих событий вызвано к жизни вот такими самыми незначительными, случайными обстоятельствами? Гораздо больше, чем можно предположить, подумал Маниакис.
Постепенно он пришел к убеждению, что этой ночью попыток напасть на него больше не будет. Конечно, исчезновение твари могло быть простой уловкой, призванной убаюкать его, внушить расслабляющее чувство безопасности перед следующим, еще более сильным ударом, но он почему-то верил, что это не так. В любом случае Маниакис слишком хотел спать, чтобы оставаться на ногах. Вздохнув, он отправился в постель.
— Если нагрянет очередное страшилище, чтобы сожрать меня, надеюсь, оно не разбудит меня перед этим, — пробормотал он, натягивая на голову одеяло.
* * *
Следующим его впечатлением был яркий свет холодной утренней зари, проникавший в комнату сквозь окно. Он зевнул, потянулся и, поднявшись с постели, оглядел спальню. И сначала не заметил ничего необычного. Лишь потом, приглядевшись повнимательней, Маниакис обнаружил на оконной раме четыре обугленных пятнышка как раз в тех местах, где Багдасар закрепил вертикальный и горизонтальный куски своей магической бечевы. Раньше таких пятен здесь не было. Если бешеное полыхание молний, защитившее его от колдовского нападения, ему не приснилось, то на раме должно было появиться что-нибудь в этом духе.
— Эка! Хорошо хоть дом не загорелся. Повезло, — сказал он сам себе, окончательно уверившись, что призрачный клыкастый ночной гость не привиделся ему в кошмаре.
Он омыл лицо и руки водой из кувшина, немного поплескался, пофыркал, а затем отправился вниз завтракать. Наевшись вволю, Маниакис отрезал приличный кусок сыра от круга, поданного на стол по приказу Самосатия, и, прихватив его с собой, снова отправился в спальню.
— Никак ты свел дружбу с мышами, величайший? — спросил вдогонку эпаптэс, засмеявшись собственной шутке.
— Во всяком случае с одной из них, — невозмутимо ответил Маниакис и начал подниматься по ступенькам.
Самосатий, вытаращив глаза, огорошенно смотрел ему вслед.
Глава 3
К северу от Опсикиона холмы постепенно становились ниже. Регорий во главе отряда всадников, сопровождаемого немилосердно скрипящим и громыхающим обозом, двумя днями раньше двинулся на запад, к Видессу. Если ему будет сопутствовать успех, его силы достигнут столицы почти одновременно с флотом. Если же его подстережет неудача… Тогда Маниакису больше не суждено увидеть своего двоюродного брата.
Летом на материке куда более душно и жарко, чем на Калаврии. Ветер с берега доносил ароматы благоухающих цитрусовых садов до кораблей, двигавшихся вдоль побережья на юг. Не будучи опытным мореплавателем, Маниакис радовался, что его капитаны вели флот, не слишком удаляясь от береговой линии, а корабли каждую ночь вставали на якоря. Переход через открытое море из Каставалы в Опсикион пришелся ему не по душе.
Часто корабли проходили мимо покачивавшихся на легкой волне рыбацких лодок. В каждой такой лодке возился с сетями хозяин, которому обычно помогала пара сыновей или племянников. Иногда “Возрождающий” настолько приближался к такой лодке, что Маниакис мог разглядеть повернутые вслед флагману загорелые настороженные лица. “Интересно, что происходит в головах у рыбаков?” — думал он. И отвечал себе: “Наверное, то же, что происходит в голове у мелкой рыбехи, когда та видит акулу, погнавшуюся за более крупной добычей”.
Чем больше они приближались к югу, тем становилось жарче. Маниакис начал понимать, отчего многие моряки носят только набедренную повязку. Он и сам поступил бы так же, если бы не необходимость соблюдать достоинство. Ну а раз так, приходилось обливаться потом в роскошных одеждах, чувствуя себя ломтем хлеба в духовке.
Но вот наступил день, когда из вороньего гнезда раздался долгожданный крик. Дозорный указывал рукой на юго-запад. Сердце Маниакиса подпрыгнуло и затрепыхалось. Неужели парень увидел там флот Генесия? Если так, то вскоре в летописях появится короткая запись о еще одном мятеже, подавленном во времена правления нынешнего Автократора.
Но вскоре в крике дозорного ему удалось разобрать слова:
— Мыс! Прямо по курсу мыс!
Вскоре Маниакис уже сам разглядел место, где земля сжималась в узкую полоску, омываемую со всех сторон бесконечной чередой мягких пенистых волн. Раскинувшееся к югу от мыса море казалось бескрайним. Во всяком случае, оно простиралось до жарких стран — родины слонов и других не менее диковинных полулегендарных зверей.
Как только флот миновал крайнюю точку мыса, Фракс и, другие капитаны принялись выкрикивать приказы. Матросы, выполняя их, сломя голову носились туда-сюда. Под рулевыми веслами, выводившими корабли на новый курс, забурлила вода. Заскрипели канаты — моряки стали поворачивать паруса, чтобы поймать ветер под новым углом. Меняя наклон, слегка застонали мачты. Флот повернул на северо-запад, направляясь теперь прямиком к столице империи.
— Ключ, — пробормотал себе под нос Маниакис. Он даже не подозревал, что говорит вслух, пока стоящий рядом Курикий не кивнул в знак согласия:
— Действительно, величайший, именно этот остров и базирующийся на нем флот станут ключом к нашей победе.., или к поражению.
— Предпочитаю думать о нем как о ключе к столице. И надеюсь, что моя рука повернет его без особых затруднений.
— Да поможет нам Фос, величайший, — отозвался Курикий. Казначей всякий раз произносил титул Маниакиса с легкой запинкой, чего не было бы, обращайся он к старшему Маниакису. Но признавать старшинство того, кто много младше годами, вероятно, было для него мучительно. На месте Курикия Маниакис, наверно, считал бы, что искушенность в делах заслуживает большей награды. И он ничуть не удивился бы, узнав, что именно такие мысли проносятся сейчас в голове казначея. Вот еще одна вещь, которую надо иметь в виду, подумал он. Последнее время Маниакису без конца приходилось мысленно повторять эту фразу.
Когда флот обогнул мыс, так и не подвергшись нападению, у Фракса, похоже, отлегло от сердца.
— Теперь мы действительно получили шанс, — заявил он. — Даже если они попытаются встретить нас где-то по дороге к Видессу, в душах у некоторых из них обязательно поселятся сомнения, а уж мы сумеем использовать это как следует. Ведь здесь, у мыса, они могли раздавить нас, как человек давит башмаком таракана, но не сделали этого. Я начинаю думать, что моя жизнь прожита не зря.
— Если ты ожидал худшего, зачем тогда отправился со мной? — спросил Маниакис.
— Всегда оставался шанс, что я ошибаюсь, — ответил Фракс. — Оставался шанс выжить, принеся пользу как себе, так и Видессии, а и то и другое играет для меня не последнюю роль.
Интересно, что для тебя важнее, подумал Маниакис. На словах Фракс ставил свои интересы впереди интересов империи. По крайней мере, это прозвучало честно, рассудил Маниакис. Требовать от людей поставить что-либо выше их личных интересов — все равно что требовать от них отказаться от еды и вина.
Всякий раз, когда корабли приставали к берегу, Альвиний-Багдасар возводил вокруг Маниакиса защиту из охранных заклинаний. Со времени того первого нападения в Опсикионе Генесий больше не пытался атаковать его с помощью магии. Значило ли это, что Генесий числил его уже мертвым, или маги из столицы посчитали его защиту непробиваемой? Ни одно из этих предположений не позволяло Маниакису чувствовать себя в безопасности. Если Генесий считал его покойником, то рано или поздно он узнает, что ошибся. С другой стороны, сейчас Маниакис находился гораздо ближе к Видессу, и магическая защита, устоявшая в Опсикионе, может не выдержать новой атаки.
Каждое утро он просыпался, испытывая облегчение оттого, что прошла еще одна ночь, а он остался невредимым. Может, с надеждой думал Маниакис, от Генесия сбежали все колдуны, не оставив ненавистному правителю, провозгласившему себя Автократором, никакой возможности нанести удар на большом расстоянии? Может, так оно и было, но полагаться на это не стоило.
Когда он поделился своими сомнениями с Багдасаром, маг согласился с ним.
— Ты проявляешь настоящую мудрость, величайший! Никогда не надо пытаться судить о том, как может поступить колдун. Мы хитры и коварны; во всяком случае, большинство из нас. — Он дернул себя за бороду. — Даже я спрашиваю себя, мудро ли поступил, ввязавшись в эту историю. Хотя о чем это я? Ведь если бы я поступил иначе, ты, без сомнения, доставил бы мне массу неприятностей!
— Без сомнения, — сухо закончил разговор Маниакис. Ему следовало беспокоиться о флоте с Ключа, который должен был занимать все его мысли. Вместо этого он тратил драгоценное время, гадая, проснется ли наутро самим собой или какой-нибудь уховерткой. Он предпочитал оставаться таким, каков есть. Лишняя пара ног и яйцеклад его не прельщали.
Флотилия продолжала держать курс на северо-запад. Все паруса, о которых сообщали дозорные, принадлежали рыбацким суденышкам вроде тех, что во множестве качались на волнах неподалеку от Каставалы или Опсикиона. Маниакис начал недоумевать, куда подевался военный флот с Ключа. Безусловно, когда его собственные корабли огибали мыс, время для знакомства с этим флотом было самое неподходящее. Да и потом долго не встречать ни одного военного корабля было сущим облегчением. Но теперь таинственное исчезновение целого флота заставляло Маниакиса нервничать. Будь проклят Скотос, да что же такое замышляют капитаны с Ключа?
Какие бы планы они ни строили, времени для их осуществления оставалось совсем немного. Всего через пару дней его флотилии предстояло пройти проливом между островом и материком, после чего будет открыт путь на Видесс. Может быть, по плану Генесия флот с Ключа нападет на корабли Маниакиса с тыла, чтобы отрезать им путь к отступлению? Очень рискованно, даже если все пройдет как задумано, — ведь если его сухопутные войска вместе с флотилией возьмут столицу, отступать не будет никакой необходимости.
На следующее утро, едва яркое солнце разогнало легкую дымку, вахтенный из вороньего гнезда на “Возрождающем” закричал:
— Вижу парус! Идет на север! — Спустя минуту он поправил себя:
— Вижу паруса! Идут на север!
Еще через несколько минут последовал новый доклад:
— Не рыбацкие суда, у этих паруса другой формы и слишком большие. Приближаются быстро.
Фракс сложил руки рупором и скомандовал:
— Всем готовиться к бою!
Трубачи быстро передали приказ с корабля на корабль. Сквозь звонкие звуки медных горнов Маниакис слышал, как отдают команды другие капитаны, а все новые и новые дозорные сообщают о том, что видят приближающиеся суда.
Наконец он увидел их сам. Да уж, на рыбацкие суда совсем не похоже. Настоящие военные корабли, такие же, как его собственный, идущие развернутым строем. Маниакис переводил взгляд с них на свою флотилию и обратно, пытаясь прикинуть соотношение сил. Но уверенности в подсчетах у него не было. Он еще раз остро почувствовал себя новичком в морском деле, почти недотепой. Наконец он повернулся к Фраксу и спросил, как тот оценивает противостоящие им силы.
— Если только целая куча парусов не скрывается пока за горизонтом, — ответил тот, пробежавшись пятерней по седой шевелюре, — то это не весь флот с Ключа. Даже не большая его часть. Мы можем в два счета разделаться с ними, величайший, причем сами не слишком пострадаем. — Фракс прокричал трубачу новую команду:
— Передать всем! Разворачиваемся в линию! Мы должны охватить их с обоих флангов!
Маниакис наблюдал за тем, как корабли повинуются приказу. Он заметил, что все проходит не так гладко, как должно быть. Возможно, сейчас это и не играло особой роли, но в другой ситуации именно в таких огрехах могла заключаться разница между поражением и победой.
— На их флагмане поднят белый щит! — надсаживаясь, прокричал дозорный.
Фракс напряженно вглядывался в приближающееся судно. То же самое делал Маниакис. Прежде чем что-либо предпринять, оба хотели убедиться, что дозорный не ошибся. Фракс обернулся, вопросительно глядя на Маниакиса.
— Мы тоже поднимем щит мира, — ответил тот, — но остальные корабли пусть продолжают маневр.
— Да, величайший. — В голосе Фракса прозвучали облегчение и одобрение одновременно. По его команде на нос корабля пробежал матрос с белым щитом, прикрепленным к древку копья.
Маниакис бросил беглый взгляд сперва на восток, потом на запад. Его флотилия уже охватила корабли Ключа с обоих флангов.
— Мы не начнем бой первыми, — сказал он, — но если это сделают они, то мы его закончим, клянусь Фосом!
— Хорошо сказано, величайший! — отозвался Фракс, по-прежнему не скрывавший своего недоверия к капитанам, состоящим на службе у Генесия.
Флотилии продолжали сближаться. Казалось, возможность окружения не волнует капитанов с Ключа; это начинало беспокоить Маниакиса. Перед сражениями на суше военачальники стараются как можно выше поднять боевой дух своих воинов, чтобы увеличить шансы на счастливый исход битвы, и чаще всего этот энтузиазм приносит пользу. Но он был не уверен, что в морских сражениях дело обстоит так же; здесь все выглядело более упорядоченным, куда больше зависело от мастерства, чем в беспорядочной рукопашной схватке, которой обычно заканчивались битвы на суше. Корабли напоминали ему фигуры, передвигаемые по доске при игре в видессийские шахматы.
Он улыбнулся, когда эта мысль мелькнула у него в голове. В случае удачи он захватит те корабли и снова поставит их на шахматную доску, но уже как часть собственных сил.
Но будет ли удача сопутствовать ему? На этот вопрос он пока не мог ответить. Как только корабли сблизились на дистанцию слышимости, с ближайшего корабля флотилии Ключа раздался зычный крик, далеко разнесшийся над сине-зеленой водой:
— Почему вы продолжаете маневр охвата, хотя подняли белый щит мира?
— Потому что мы вам не доверяем, — прямо ответил Маниакис, а глашатай прокричал его слова так, чтобы их услышали на приближающемся дромоне. — Узурпатор Генесий уже покушался на мою жизнь, вот почему у меня нет оснований доверять ни ему, ни его людям. Но мы не собираемся вступать с вами в бой, если вы не нападете первыми!
Следующий вопрос его слегка озадачил:
— С кем из Маниакисов мы ведем переговоры?
— С младшим. Надеюсь, вы меня уже разглядели.
"Неужели Генесий даже не знает, кто его противник?” — подумал он. Да нет, не может быть. Теперь пришла очередь Маниакиса спрашивать;
— Кто говорит со мной?
— Тиберий, иподрунгарий военного флота Ключа! — спустя мгновение донесся ответ. — Могу я встать с тобой борт о борт для переговоров?
— Подожди немного! — ответил Маниакис и, обернувшись к Трифиллию с Курикием, спросил:
— Кто-нибудь из вас знает этого человека?
Трифиллий чуть не подпрыгивал на палубе от возбуждения.
— Его брат женат на моей двоюродной сестре, величайший, — выпалил он. — Я был шафером на их свадьбе!
Курикий тоже оказался связан с Тиберием, причем в некотором смысле даже более тесно, нежели Трифиллий.
— Он должен мне семьсот золотых, величайший, — сообщил он. — Плюс годовой процент с этой суммы.
— М-м-м. — Маниакис, не знал, как реагировать — Прости мне нескромный вопрос, о высокочтимый Курикий, но в чем, по-твоему, сильней заинтересован Тиберий: в выплате долга, в том, чтобы этот долг был предан забвению, или в том, чтобы устранить тебя и тем самым сделать вопрос о выплате неактуальным?
— О, вопрос о выплате долга останется актуальным даже в случае моей внезапной смерти, — сказал казначей. — Все документы в полном порядке, смею тебя уверить. Долги такого рода подлежат выплате моим наследникам, в том числе Нифоне, которая получит свою законную часть от всех возможных в будущем денежных поступлений.
— Ты действительно все предусмотрел! — В голосе Маниакиса прозвучало неподдельное восхищение.
"Боже мой, — подумал он, — даже после шести лет кровавой анархии, которая сопутствовала правлению Генесия, Курикий пребывает в убеждении, что закон в конце концов восторжествует и обеспечит ему выплату денег любым непокорным должником”. На самом деле выражение “пребывает в убеждении” было даже слишком сдержанным; императорскому казначею любой другой результат казался попросту невообразимым. Маниакис подумал было, не просветить ли ему будущего тестя насчет силы убеждения, какой обладает разящее железо, но мгновением позже ему в голову пришла мысль, что Курикий тоже пытается просветить его. На свой манер. Тогда он попробовал подойти к делу иначе:
— Не согласишься ли ты простить долг этому человеку ради того, чтобы привлечь его на нашу сторону?
— Разумеется. — В голосе Курикия не прозвучало ни малейшего удивления. — В конце концов, сейчас это едва ли не единственный способ немедленно склонить чашу весов на нашу сторону!
— Отлично. На этом и остановимся. — Маниакис, повернувшись к глашатаю, приказал:
— Передай, пусть подводят свое судно к нашему.
Он принял решение, не только исходя из появившейся возможности влиять на Тиберия, но и учитывая размеры дромона, на котором находился иподрунгарий Ключа. В случае чего “Возрождающий” легко пустит эту посудину ко дну либо выиграет абордажный бой. Расчеты Маниакиса были столь же хладнокровными, как и те, что проделал Курикий, решая, стоит ли прощать долг. Только речь здесь шла о человеческих жизнях, а не о золотых монетах.
Корабль Тиберия приблизился. На его носу, по обоим бортам, были изображены глаза — чтобы лучше выбирать дорогу среди волн. То же самое можно было видеть на многих рыбацких судах, да и на некоторых дромонах флотилии Маниакиса. “Интересно, — подумал он, — нет ли тут какого-нибудь магического смысла или же рисовать такие глаза — простое суеверие?” А потом спросил себя, отличаются ли хоть чем-нибудь друг от друга подобные толкования. Если у него появится свободное время, что маловероятно, надо будет выяснить у Багдасара.
Подобно большинству опытных моряков, которых знал Маниакис, Тиберий загорел дочерна, кожу его продубили ветра. Причудливая одежда и надменная повадка выделяли бы его в любой толпе. На тот случай, если этого вдруг окажется недостаточно, он гладко брил щеки и подбородок, но носил громадные усы, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его мужественности.
— Во имя Господа нашего, благого и премудрого, приветствую тебя, о Маниакис! — возгласил он неожиданно сугубо официальным тоном.
Маниакис хотел было спросить, куда же подевались ритуальные славословия в адрес Генесия, но вовремя проглотил свои ехидные слова. Очень многие видессийские офицеры, возможно, подавляющее большинство, были благочестивыми, набожными людьми, однако мало кто из них демонстрировал свое благочестие так, как это сделал Тиберий. Вероятно, он вложил в свое приветствие какой-то особый смысл, хотя Маниакис пока не мог сообразить, какой именно.
Осторожно подбирая слова, он ответил:
— О досточтимый Тиберий! Я также приветствую тебя во имя Господа нашего, благого и премудрого! Пусть солнце Фоса как можно дольше сияет над тобой!
Бритое лицо Тиберия неожиданно расплылось в широкой ухмылке:
— Да благословит тебя Господь, владыка! Значит, ты вовсе не еретик, как они трубят на всех углах!
"Владыка” — это еще далеко не “величайший”, но, учитывая ухмылку, слова иподрунгария вполне можно расценивать как добрый знак, подумал Маниакис.
— Кто такие они, и что за ложь обо мне они распространяют? — спросил он.
— Люди Генесия, о владыка, явились на Ключ, досточтимый владыка, и объявили тебя мятежником, высокочтимый владыка, что, как я вижу, является истинной правдой, прошу прощения, высочайший; но они также объявили тебя еретиком, чуть ли не неверующим, а вот это, как я вижу, уже наглая ложь, величайший! — ответствовал Тиберий.
Маниакис вытаращил глаза. Он чувствовал себя так, словно был обычным благочестивым мирянином, которого император пожелал сделать экуменическим патриархом и которого спешно провели по всем ступеням церковной иерархии, чтобы он юридически соответствовал должности, которую ему предстоит занять. Но даже при таком стремительном продвижении по службе человек обязан провести день на каждой ступени иерархической лестницы. Тиберий же вознес его к высшему титулу империи на протяжении всего одной фразы. Поистине головокружительный взлет!
— Вряд ли я сильно ошибусь, если добавлю, что они говорили обо мне как о проклятом оборванце-пустозвоне из Васпуракана, обреченном провалиться в ледяную преисподнюю к Скотосу только из-за своего происхождения, если уж не найдется никакой другой причины, — сказал Маниакис. — Должны они были говорить и что-нибудь в том духе, что все васпураканцы — еретики, верно?
Голова Тиберия качнулась вверх-вниз. Маловероятно, что это было сознательное движение. Скорее всего, его заставила кивнуть сильная волна, ударившая в борт корабля.
— Что-то в таком роде болтали, только я не слушал, — ответил он.
Следовало бы раздавить в зародыше эту маленькую ложь, пока она не превратилась в большую. Если бы сказанное Тиберием было правдой, он не заготовил бы своего тяжеловесного приветствия, которое могло сработать как капкан. Но Маниакис предпочел посмотреть на это сквозь пальцы, чтобы надежнее привлечь иподрунгария на свою сторону. Очертив над своим сердцем знак солнца, он веско сказал:
— Мои предки — выходцы из Васпуракана, это правда. Но сам я всегда исповедовал истинную веру.
А вот это уже не правда. Во всяком случае, не всегда. Что делать… Да видессийцы силой стащат его с трона и сожгут живьем, попробуй он навязать им религиозные догмы своих предков. Почему-то сами они никогда не упускали случая навязать васпураканцам свои, если появлялась хоть малейшая возможность. Но ничего странного в таком неравноправии они не видели.
Летом на материке куда более душно и жарко, чем на Калаврии. Ветер с берега доносил ароматы благоухающих цитрусовых садов до кораблей, двигавшихся вдоль побережья на юг. Не будучи опытным мореплавателем, Маниакис радовался, что его капитаны вели флот, не слишком удаляясь от береговой линии, а корабли каждую ночь вставали на якоря. Переход через открытое море из Каставалы в Опсикион пришелся ему не по душе.
Часто корабли проходили мимо покачивавшихся на легкой волне рыбацких лодок. В каждой такой лодке возился с сетями хозяин, которому обычно помогала пара сыновей или племянников. Иногда “Возрождающий” настолько приближался к такой лодке, что Маниакис мог разглядеть повернутые вслед флагману загорелые настороженные лица. “Интересно, что происходит в головах у рыбаков?” — думал он. И отвечал себе: “Наверное, то же, что происходит в голове у мелкой рыбехи, когда та видит акулу, погнавшуюся за более крупной добычей”.
Чем больше они приближались к югу, тем становилось жарче. Маниакис начал понимать, отчего многие моряки носят только набедренную повязку. Он и сам поступил бы так же, если бы не необходимость соблюдать достоинство. Ну а раз так, приходилось обливаться потом в роскошных одеждах, чувствуя себя ломтем хлеба в духовке.
Но вот наступил день, когда из вороньего гнезда раздался долгожданный крик. Дозорный указывал рукой на юго-запад. Сердце Маниакиса подпрыгнуло и затрепыхалось. Неужели парень увидел там флот Генесия? Если так, то вскоре в летописях появится короткая запись о еще одном мятеже, подавленном во времена правления нынешнего Автократора.
Но вскоре в крике дозорного ему удалось разобрать слова:
— Мыс! Прямо по курсу мыс!
Вскоре Маниакис уже сам разглядел место, где земля сжималась в узкую полоску, омываемую со всех сторон бесконечной чередой мягких пенистых волн. Раскинувшееся к югу от мыса море казалось бескрайним. Во всяком случае, оно простиралось до жарких стран — родины слонов и других не менее диковинных полулегендарных зверей.
Как только флот миновал крайнюю точку мыса, Фракс и, другие капитаны принялись выкрикивать приказы. Матросы, выполняя их, сломя голову носились туда-сюда. Под рулевыми веслами, выводившими корабли на новый курс, забурлила вода. Заскрипели канаты — моряки стали поворачивать паруса, чтобы поймать ветер под новым углом. Меняя наклон, слегка застонали мачты. Флот повернул на северо-запад, направляясь теперь прямиком к столице империи.
— Ключ, — пробормотал себе под нос Маниакис. Он даже не подозревал, что говорит вслух, пока стоящий рядом Курикий не кивнул в знак согласия:
— Действительно, величайший, именно этот остров и базирующийся на нем флот станут ключом к нашей победе.., или к поражению.
— Предпочитаю думать о нем как о ключе к столице. И надеюсь, что моя рука повернет его без особых затруднений.
— Да поможет нам Фос, величайший, — отозвался Курикий. Казначей всякий раз произносил титул Маниакиса с легкой запинкой, чего не было бы, обращайся он к старшему Маниакису. Но признавать старшинство того, кто много младше годами, вероятно, было для него мучительно. На месте Курикия Маниакис, наверно, считал бы, что искушенность в делах заслуживает большей награды. И он ничуть не удивился бы, узнав, что именно такие мысли проносятся сейчас в голове казначея. Вот еще одна вещь, которую надо иметь в виду, подумал он. Последнее время Маниакису без конца приходилось мысленно повторять эту фразу.
Когда флот обогнул мыс, так и не подвергшись нападению, у Фракса, похоже, отлегло от сердца.
— Теперь мы действительно получили шанс, — заявил он. — Даже если они попытаются встретить нас где-то по дороге к Видессу, в душах у некоторых из них обязательно поселятся сомнения, а уж мы сумеем использовать это как следует. Ведь здесь, у мыса, они могли раздавить нас, как человек давит башмаком таракана, но не сделали этого. Я начинаю думать, что моя жизнь прожита не зря.
— Если ты ожидал худшего, зачем тогда отправился со мной? — спросил Маниакис.
— Всегда оставался шанс, что я ошибаюсь, — ответил Фракс. — Оставался шанс выжить, принеся пользу как себе, так и Видессии, а и то и другое играет для меня не последнюю роль.
Интересно, что для тебя важнее, подумал Маниакис. На словах Фракс ставил свои интересы впереди интересов империи. По крайней мере, это прозвучало честно, рассудил Маниакис. Требовать от людей поставить что-либо выше их личных интересов — все равно что требовать от них отказаться от еды и вина.
Всякий раз, когда корабли приставали к берегу, Альвиний-Багдасар возводил вокруг Маниакиса защиту из охранных заклинаний. Со времени того первого нападения в Опсикионе Генесий больше не пытался атаковать его с помощью магии. Значило ли это, что Генесий числил его уже мертвым, или маги из столицы посчитали его защиту непробиваемой? Ни одно из этих предположений не позволяло Маниакису чувствовать себя в безопасности. Если Генесий считал его покойником, то рано или поздно он узнает, что ошибся. С другой стороны, сейчас Маниакис находился гораздо ближе к Видессу, и магическая защита, устоявшая в Опсикионе, может не выдержать новой атаки.
Каждое утро он просыпался, испытывая облегчение оттого, что прошла еще одна ночь, а он остался невредимым. Может, с надеждой думал Маниакис, от Генесия сбежали все колдуны, не оставив ненавистному правителю, провозгласившему себя Автократором, никакой возможности нанести удар на большом расстоянии? Может, так оно и было, но полагаться на это не стоило.
Когда он поделился своими сомнениями с Багдасаром, маг согласился с ним.
— Ты проявляешь настоящую мудрость, величайший! Никогда не надо пытаться судить о том, как может поступить колдун. Мы хитры и коварны; во всяком случае, большинство из нас. — Он дернул себя за бороду. — Даже я спрашиваю себя, мудро ли поступил, ввязавшись в эту историю. Хотя о чем это я? Ведь если бы я поступил иначе, ты, без сомнения, доставил бы мне массу неприятностей!
— Без сомнения, — сухо закончил разговор Маниакис. Ему следовало беспокоиться о флоте с Ключа, который должен был занимать все его мысли. Вместо этого он тратил драгоценное время, гадая, проснется ли наутро самим собой или какой-нибудь уховерткой. Он предпочитал оставаться таким, каков есть. Лишняя пара ног и яйцеклад его не прельщали.
Флотилия продолжала держать курс на северо-запад. Все паруса, о которых сообщали дозорные, принадлежали рыбацким суденышкам вроде тех, что во множестве качались на волнах неподалеку от Каставалы или Опсикиона. Маниакис начал недоумевать, куда подевался военный флот с Ключа. Безусловно, когда его собственные корабли огибали мыс, время для знакомства с этим флотом было самое неподходящее. Да и потом долго не встречать ни одного военного корабля было сущим облегчением. Но теперь таинственное исчезновение целого флота заставляло Маниакиса нервничать. Будь проклят Скотос, да что же такое замышляют капитаны с Ключа?
Какие бы планы они ни строили, времени для их осуществления оставалось совсем немного. Всего через пару дней его флотилии предстояло пройти проливом между островом и материком, после чего будет открыт путь на Видесс. Может быть, по плану Генесия флот с Ключа нападет на корабли Маниакиса с тыла, чтобы отрезать им путь к отступлению? Очень рискованно, даже если все пройдет как задумано, — ведь если его сухопутные войска вместе с флотилией возьмут столицу, отступать не будет никакой необходимости.
На следующее утро, едва яркое солнце разогнало легкую дымку, вахтенный из вороньего гнезда на “Возрождающем” закричал:
— Вижу парус! Идет на север! — Спустя минуту он поправил себя:
— Вижу паруса! Идут на север!
Еще через несколько минут последовал новый доклад:
— Не рыбацкие суда, у этих паруса другой формы и слишком большие. Приближаются быстро.
Фракс сложил руки рупором и скомандовал:
— Всем готовиться к бою!
Трубачи быстро передали приказ с корабля на корабль. Сквозь звонкие звуки медных горнов Маниакис слышал, как отдают команды другие капитаны, а все новые и новые дозорные сообщают о том, что видят приближающиеся суда.
Наконец он увидел их сам. Да уж, на рыбацкие суда совсем не похоже. Настоящие военные корабли, такие же, как его собственный, идущие развернутым строем. Маниакис переводил взгляд с них на свою флотилию и обратно, пытаясь прикинуть соотношение сил. Но уверенности в подсчетах у него не было. Он еще раз остро почувствовал себя новичком в морском деле, почти недотепой. Наконец он повернулся к Фраксу и спросил, как тот оценивает противостоящие им силы.
— Если только целая куча парусов не скрывается пока за горизонтом, — ответил тот, пробежавшись пятерней по седой шевелюре, — то это не весь флот с Ключа. Даже не большая его часть. Мы можем в два счета разделаться с ними, величайший, причем сами не слишком пострадаем. — Фракс прокричал трубачу новую команду:
— Передать всем! Разворачиваемся в линию! Мы должны охватить их с обоих флангов!
Маниакис наблюдал за тем, как корабли повинуются приказу. Он заметил, что все проходит не так гладко, как должно быть. Возможно, сейчас это и не играло особой роли, но в другой ситуации именно в таких огрехах могла заключаться разница между поражением и победой.
— На их флагмане поднят белый щит! — надсаживаясь, прокричал дозорный.
Фракс напряженно вглядывался в приближающееся судно. То же самое делал Маниакис. Прежде чем что-либо предпринять, оба хотели убедиться, что дозорный не ошибся. Фракс обернулся, вопросительно глядя на Маниакиса.
— Мы тоже поднимем щит мира, — ответил тот, — но остальные корабли пусть продолжают маневр.
— Да, величайший. — В голосе Фракса прозвучали облегчение и одобрение одновременно. По его команде на нос корабля пробежал матрос с белым щитом, прикрепленным к древку копья.
Маниакис бросил беглый взгляд сперва на восток, потом на запад. Его флотилия уже охватила корабли Ключа с обоих флангов.
— Мы не начнем бой первыми, — сказал он, — но если это сделают они, то мы его закончим, клянусь Фосом!
— Хорошо сказано, величайший! — отозвался Фракс, по-прежнему не скрывавший своего недоверия к капитанам, состоящим на службе у Генесия.
Флотилии продолжали сближаться. Казалось, возможность окружения не волнует капитанов с Ключа; это начинало беспокоить Маниакиса. Перед сражениями на суше военачальники стараются как можно выше поднять боевой дух своих воинов, чтобы увеличить шансы на счастливый исход битвы, и чаще всего этот энтузиазм приносит пользу. Но он был не уверен, что в морских сражениях дело обстоит так же; здесь все выглядело более упорядоченным, куда больше зависело от мастерства, чем в беспорядочной рукопашной схватке, которой обычно заканчивались битвы на суше. Корабли напоминали ему фигуры, передвигаемые по доске при игре в видессийские шахматы.
Он улыбнулся, когда эта мысль мелькнула у него в голове. В случае удачи он захватит те корабли и снова поставит их на шахматную доску, но уже как часть собственных сил.
Но будет ли удача сопутствовать ему? На этот вопрос он пока не мог ответить. Как только корабли сблизились на дистанцию слышимости, с ближайшего корабля флотилии Ключа раздался зычный крик, далеко разнесшийся над сине-зеленой водой:
— Почему вы продолжаете маневр охвата, хотя подняли белый щит мира?
— Потому что мы вам не доверяем, — прямо ответил Маниакис, а глашатай прокричал его слова так, чтобы их услышали на приближающемся дромоне. — Узурпатор Генесий уже покушался на мою жизнь, вот почему у меня нет оснований доверять ни ему, ни его людям. Но мы не собираемся вступать с вами в бой, если вы не нападете первыми!
Следующий вопрос его слегка озадачил:
— С кем из Маниакисов мы ведем переговоры?
— С младшим. Надеюсь, вы меня уже разглядели.
"Неужели Генесий даже не знает, кто его противник?” — подумал он. Да нет, не может быть. Теперь пришла очередь Маниакиса спрашивать;
— Кто говорит со мной?
— Тиберий, иподрунгарий военного флота Ключа! — спустя мгновение донесся ответ. — Могу я встать с тобой борт о борт для переговоров?
— Подожди немного! — ответил Маниакис и, обернувшись к Трифиллию с Курикием, спросил:
— Кто-нибудь из вас знает этого человека?
Трифиллий чуть не подпрыгивал на палубе от возбуждения.
— Его брат женат на моей двоюродной сестре, величайший, — выпалил он. — Я был шафером на их свадьбе!
Курикий тоже оказался связан с Тиберием, причем в некотором смысле даже более тесно, нежели Трифиллий.
— Он должен мне семьсот золотых, величайший, — сообщил он. — Плюс годовой процент с этой суммы.
— М-м-м. — Маниакис, не знал, как реагировать — Прости мне нескромный вопрос, о высокочтимый Курикий, но в чем, по-твоему, сильней заинтересован Тиберий: в выплате долга, в том, чтобы этот долг был предан забвению, или в том, чтобы устранить тебя и тем самым сделать вопрос о выплате неактуальным?
— О, вопрос о выплате долга останется актуальным даже в случае моей внезапной смерти, — сказал казначей. — Все документы в полном порядке, смею тебя уверить. Долги такого рода подлежат выплате моим наследникам, в том числе Нифоне, которая получит свою законную часть от всех возможных в будущем денежных поступлений.
— Ты действительно все предусмотрел! — В голосе Маниакиса прозвучало неподдельное восхищение.
"Боже мой, — подумал он, — даже после шести лет кровавой анархии, которая сопутствовала правлению Генесия, Курикий пребывает в убеждении, что закон в конце концов восторжествует и обеспечит ему выплату денег любым непокорным должником”. На самом деле выражение “пребывает в убеждении” было даже слишком сдержанным; императорскому казначею любой другой результат казался попросту невообразимым. Маниакис подумал было, не просветить ли ему будущего тестя насчет силы убеждения, какой обладает разящее железо, но мгновением позже ему в голову пришла мысль, что Курикий тоже пытается просветить его. На свой манер. Тогда он попробовал подойти к делу иначе:
— Не согласишься ли ты простить долг этому человеку ради того, чтобы привлечь его на нашу сторону?
— Разумеется. — В голосе Курикия не прозвучало ни малейшего удивления. — В конце концов, сейчас это едва ли не единственный способ немедленно склонить чашу весов на нашу сторону!
— Отлично. На этом и остановимся. — Маниакис, повернувшись к глашатаю, приказал:
— Передай, пусть подводят свое судно к нашему.
Он принял решение, не только исходя из появившейся возможности влиять на Тиберия, но и учитывая размеры дромона, на котором находился иподрунгарий Ключа. В случае чего “Возрождающий” легко пустит эту посудину ко дну либо выиграет абордажный бой. Расчеты Маниакиса были столь же хладнокровными, как и те, что проделал Курикий, решая, стоит ли прощать долг. Только речь здесь шла о человеческих жизнях, а не о золотых монетах.
Корабль Тиберия приблизился. На его носу, по обоим бортам, были изображены глаза — чтобы лучше выбирать дорогу среди волн. То же самое можно было видеть на многих рыбацких судах, да и на некоторых дромонах флотилии Маниакиса. “Интересно, — подумал он, — нет ли тут какого-нибудь магического смысла или же рисовать такие глаза — простое суеверие?” А потом спросил себя, отличаются ли хоть чем-нибудь друг от друга подобные толкования. Если у него появится свободное время, что маловероятно, надо будет выяснить у Багдасара.
Подобно большинству опытных моряков, которых знал Маниакис, Тиберий загорел дочерна, кожу его продубили ветра. Причудливая одежда и надменная повадка выделяли бы его в любой толпе. На тот случай, если этого вдруг окажется недостаточно, он гладко брил щеки и подбородок, но носил громадные усы, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его мужественности.
— Во имя Господа нашего, благого и премудрого, приветствую тебя, о Маниакис! — возгласил он неожиданно сугубо официальным тоном.
Маниакис хотел было спросить, куда же подевались ритуальные славословия в адрес Генесия, но вовремя проглотил свои ехидные слова. Очень многие видессийские офицеры, возможно, подавляющее большинство, были благочестивыми, набожными людьми, однако мало кто из них демонстрировал свое благочестие так, как это сделал Тиберий. Вероятно, он вложил в свое приветствие какой-то особый смысл, хотя Маниакис пока не мог сообразить, какой именно.
Осторожно подбирая слова, он ответил:
— О досточтимый Тиберий! Я также приветствую тебя во имя Господа нашего, благого и премудрого! Пусть солнце Фоса как можно дольше сияет над тобой!
Бритое лицо Тиберия неожиданно расплылось в широкой ухмылке:
— Да благословит тебя Господь, владыка! Значит, ты вовсе не еретик, как они трубят на всех углах!
"Владыка” — это еще далеко не “величайший”, но, учитывая ухмылку, слова иподрунгария вполне можно расценивать как добрый знак, подумал Маниакис.
— Кто такие они, и что за ложь обо мне они распространяют? — спросил он.
— Люди Генесия, о владыка, явились на Ключ, досточтимый владыка, и объявили тебя мятежником, высокочтимый владыка, что, как я вижу, является истинной правдой, прошу прощения, высочайший; но они также объявили тебя еретиком, чуть ли не неверующим, а вот это, как я вижу, уже наглая ложь, величайший! — ответствовал Тиберий.
Маниакис вытаращил глаза. Он чувствовал себя так, словно был обычным благочестивым мирянином, которого император пожелал сделать экуменическим патриархом и которого спешно провели по всем ступеням церковной иерархии, чтобы он юридически соответствовал должности, которую ему предстоит занять. Но даже при таком стремительном продвижении по службе человек обязан провести день на каждой ступени иерархической лестницы. Тиберий же вознес его к высшему титулу империи на протяжении всего одной фразы. Поистине головокружительный взлет!
— Вряд ли я сильно ошибусь, если добавлю, что они говорили обо мне как о проклятом оборванце-пустозвоне из Васпуракана, обреченном провалиться в ледяную преисподнюю к Скотосу только из-за своего происхождения, если уж не найдется никакой другой причины, — сказал Маниакис. — Должны они были говорить и что-нибудь в том духе, что все васпураканцы — еретики, верно?
Голова Тиберия качнулась вверх-вниз. Маловероятно, что это было сознательное движение. Скорее всего, его заставила кивнуть сильная волна, ударившая в борт корабля.
— Что-то в таком роде болтали, только я не слушал, — ответил он.
Следовало бы раздавить в зародыше эту маленькую ложь, пока она не превратилась в большую. Если бы сказанное Тиберием было правдой, он не заготовил бы своего тяжеловесного приветствия, которое могло сработать как капкан. Но Маниакис предпочел посмотреть на это сквозь пальцы, чтобы надежнее привлечь иподрунгария на свою сторону. Очертив над своим сердцем знак солнца, он веско сказал:
— Мои предки — выходцы из Васпуракана, это правда. Но сам я всегда исповедовал истинную веру.
А вот это уже не правда. Во всяком случае, не всегда. Что делать… Да видессийцы силой стащат его с трона и сожгут живьем, попробуй он навязать им религиозные догмы своих предков. Почему-то сами они никогда не упускали случая навязать васпураканцам свои, если появлялась хоть малейшая возможность. Но ничего странного в таком неравноправии они не видели.