– Что? – повторила Людмила.
Он оглядывал ее фигуру, надеясь, что она сама все поймет. Людмила улыбнулась, приподняла одну бровь. Из-под той мутной пленки проступило такое знакомое ему выражение. Казалось, стали исчезать с ее лица и признаки увядания.
– Вспомнил молодость? – повторила жена.
– Да, есть немного.
– Немного? Глаза горят, словно я вообще без ничего тут стою.
– А что у тебя под халатом?
Людмила засмеялась, и Федор подумал, что сто лет не слышал этого. Кровь застучала у него в горле.
– Посмотреть хочешь?
Сколько времени у них ничего не было? Подумать страшно.
– А у вас есть что показать?
Людмила с шутливой укоризной покачала головой.
– Некоторые этого вообще не заслужили, по-моему. Ну, так и быть.
Она отложила лопатку для помешивания и стала медленно развязывать халат. Федор четко себе представил ее тело, каким оно было раньше, и как Людмила не стеснялась в жару дома ходить совершенно голой, даже с маленькой Ольгой на руках. Дикое возбуждение ударило в голову. Людмила перевела взгляд на его домашние спортивные брюки и захохотала. Его пенис в считанные секунды выпрямился, встал колом, да так, что стало больно.
Людмила выпустила пояс из руки, он упал у ее ног.
– Что-то происходит? – спросила она. – Жара виновата? Ты ее вроде не любишь?
– Нет, – сказал Федор. – Плевать на жару…
Лифчика не было, только розовые вылинявшие от стирки трусики. Людмила слегка раздвинула полы халата, не показывая грудь целиком. Федор подумал, не переборщил ли он. Сердце могло не выдержать.
– Ты заставляешь и меня это вспоминать…
– Много чего надо воскресить. И тряхнуть стариной, – выговорил Федор. Он пытался угадать по ее глазам, помнит ли она ночные события, что она вообще о них знает, но ничего определенного не нашел. Правда, взгляд жены был другим, горящим, агрессивным – ничего не осталось от мечтательной отстраненности. Откуда-то из небытия появилась знакомая похотливая кошка. Федор вспомнил и эту широкую улыбку, которая всегда немного его пугала и внушала чувство неуверенности. Он наблюдал момент превращения. Оборотничество Людмилы именно сейчас казалось чем-то сверхъестественным.
Она подошла к нему и села на колени, обняв левой рукой за шею.
– Ты смотришь на меня и думаешь, какой я стала страшной и мерзкой, а сам по-прежнему хочешь.
Федор открыл рот.
– Подумай, – перебила Людмила. – Ты давно перестал меня замечать. Могла ли я быть другой?
Вот здесь она права. Федор почувствовал стыд.
– Ты считаешь, что я постарела, подурнела от сидения перед телевизором. Но и ты не помолодел. Ты ведь видишь себя в зеркало!
Федор покраснел, голову точно окутало жаркое облако. Алым зардели уши.
– Так что не осуждай меня. Не смотри в мою сторону, будто на старую грязную собаку, – прошептала Людмила ему на ухо. Ее дыхание жгло.
– Я не смотрел, – Федор прокашлялся
– Я читаю твои мысли.
Его эрекция не целиком, но опала. Людмила сунула руку ему в брюки и исправила положение. Федор чуть не застонал, мысли путались, их благополучно выдавливала животная похоть.
Она читает его мысли.
Федор почувствовал гул крови у себя в голове, глазные яблоки стремились вылезти из орбит. Он тяжело вздохнул.
– А ведь ты хорошо сделал.
– Что?
– Воскресил меня…
– Как это?
Людмила распахнула халат на груди.
– Какая разница. Я еще не совсем заплесневела. Я кое-что еще могу. И хочу.
– Я ничего про это не…
Она стиснула его пенис горячими пальчиками, потом поднялась, чтобы заняться пловом. Федор тяжело дышал, обливаясь потом, но был готов наброситься на нее немедленно, сорвать одежду, опрокинуть на пол, придавить.
Людмила права во всем. Читает она мысли или нет, но, видимо, в его взгляде было чересчур много неприязни и злости, которые трудно не заметить. Кого за это винить?
Сомневаться не приходится, оба они виноваты. И все-таки Федор понимал, что его груз вины гораздо больший – даже учитывая, чем Людмила занимается ночами, когда она почти теряет свой нормальный облик. Ее связь с прошлым приобретает материальные очертания, и в ближайшее время это может вызвать катастрофу, должно вызвать.
Сейчас, возможно, это их последний шанс почувствовать друг друга как раньше, насладиться близостью, вспомнить.
Воскреснуть.
Точное слово.
Людмила поглядела на него из-за плеча. И опять будто видела его насквозь.
– Ты потерпишь? Сначала поужинаем. Хочешь растянуть удовольствие, да?
– Да.
– Слушаю и повинуюсь, господин.
Они ужинали, глядя друг на друга, и Федор чувствовал, как его бедра подрагивают от нетерпения. Кровь летела по жилам, словно он молод и его здоровью ничего не угрожает, а курево и выпивка еще не перешли в разряд губительных привычек. Под халатом жены он различал грудь, не такую совершенную, как раньше, однако эта новая форма казалась ему не менее привлекательной. Это была плоть. Именно плоти ему сейчас и хотелось. Федор не мог думать ни о чем другом, кроме секса. Он ел медленно, подчиняясь невысказанному пожеланию Людмилы, но все в нем клокотало. На его взгляд, вкуса у пищи почти не было.
Они ни о чем не говорили, не испытывая в этом необходимости. Просто угадывали мысли и чувства друг друга. Между ними установилась тесная эмоциональная связь, и Федору казалось, что он совершает путешествие во времени. Много лет назад они сидели вот так же за столом, ели и молча вели беседу, осознавая себя единым целым, прочно спаянными половинками. Ты хочешь? Я хочу! Имей терпение – и получишь награду. Я буду.
Такова была их прошлая жизнь, пронизанная стремление наслаждаться сексом, ловить каждый момент близости и ценить его. Любовь в их интерпретации. Может, не целиком, но сейчас она вернулась к ним, сломав искусственные границы, возводимые годами и возрастающим непониманием. И страхом от сделанного когда-то. Федор понимал, что корни их беды гораздо глубже, но имел ли он возможность докопаться до правды? Была ли у него смелость во всем признать самому себе? Эти горькие мысли вторгались в его сознание, пробуя вытеснить такие яркие и осязаемые сексуальные образы, и Федор вел борьбу с самим собой, будто измотанный боксер, входящий в последний отчаянный клинч с противником. Он гнал тьму из своего сердца, желая чувствовать только запах плоти. На его глазах Людмила преображалась. Изменения отчасти пугали Федора. И возбуждали. Сам он будто скидывал наросшую за двадцать лет оболочку из старой кожи. Омолаживался, обнажался. Сколько в этом эксгибиционизме было муки и наслаждения, могла понять только жена. За это Федор был спокоен: по ее глазам он догадывался обо всем.
В молодости они занимались сексом по нескольку раз в день, и не в состоянии были остановиться. Рождение Ольги особенно не изменило картину. Людмила быстро оправилась от родов, и стала еще более жадной до плотской любви. В перерывах между кормлениями, укладыванием и сменой пеленок они уединялись и наверстывали упущенное. Могли уединиться в туалете, в ванной, на полу в коридоре, даже на балконе, неважно. Один раз Людмила предложила Федору «оттрахать» ее во время кормления дочери, и они занимались любовью в то время, как младенец сосал материнскую грудь.
Так продолжалось до того третьего дня рождения Ольги. С тех пор Федор и Людмила уединялись лишь в спальне, боясь, что ребенок сумеет распознать их действия, если заметит, в правильном ключе. Безумие первых лет спало. Секс был не таким уж частым с тех пор, но по-прежнему жадным и ярким.
Но, разумеется, ничего не бывает вечным. Их жизнь катилась своим непредсказуемым путем. Бизнес стал отнимать много времени в последующие годы, и Федор отдалился от жены. Было много чего другого, о чем неприятно вспоминать, и сейчас он смотрел на жену и испытывал нечто сродни шоку. На короткое время все вернулось. Вернулась ее власть над ним. Зов ее тела.
Людмила все угадывала по его лицу. Может, фраза про чтение мыслей совсем не метафора? Федор встал и достал из холодильника бутылку белого вина, еле начатую. Предложил выпить, молча налил им обоим. Жена подняла бокал, они чокнулись. В горле мгновенно пересохло, Федора передернуло, но было хорошо, по телу прошла горячая волна. Судя по довольному выражению, Людмиле по-прежнему нравилось сухое белое.
Они тянули время, как могли, их прелюдия была как никогда длинной, сладостно-мучительной. Федору казалось, что он сойдет с ума.
* * *
Его выход из дремоты был сродни падению. Толчок и удар. Он открыл глаза, уставившись в темноту с колотящимся сердцем, и через минуту уже стал различать предметы мебели, запахи, улавливать движение.
Все повторялось. То же самое, что и вчера. Полная идентичность событий и знакомое чувство, будто он по-прежнему находится где-то в стране сновидений и отбивается от наступающих со всех сторон кошмаров. Характерная путаница мыслей и страх.
Вчера в это же время Федор проснулся и почувствовал какое-то движение у себя за спиной, на жениной половине постели. Толчки, всхлипы, тяжелое дыхание. Ничего удивительного, на первый взгляд, не было, Людмила имела привычку постоянно ворочаться и стонать во сне. Этим она, бывало, будила мужа несколько раз за ночь.
Федор не придал этому большого значения и собирался заснуть опять, но, пролежав несколько минут с закрытыми глазами, понял, что Людмила успокаиваться не хочет. Толчки стали более энергичными.
Лежа в неподвижности, Федор вдруг ощутил дикий страх. Он и представить себе не мог, что там происходит. Обернувшись, он увидел, что на груди его жены сидит какое-то существо, расположилось на корточках, голое, и раскачивается, просунув руку между ног. Людмила, сбросив подушку, запрокинула голову и дышит через рот. На ней не было ночной рубашки, ноги раскинуты.
Федор разинул рот для крика, но не закричал. Его словно превратили в каменную статую – для того, чтобы он мог только видеть. Все это происходило меньше чем на расстоянии вытянутой руки, однако казалось, что он наблюдает за всем из другого конца длинного коридора. Существо на груди жены рассмотреть в полумраке толком было нельзя, но оно походило на ребенка лет пяти-шести. У него была шарообразная голова, темные волосы, темная кожа, большие выпученные глаза, светившие словно угольки в костре. Федор смотрел, как этот уродец подпрыгивает на груди его жены, и не мог ничего сделать. Людмила принялась стонать. Ее рука подползала к промежности, и пальцы утонули во влажной вагине. Тут маленькая тварь посмотрела на Федора, улыбаясь, поднялась с корточек и продемонстрировала огромный фаллос, никак не подходящий к тщедушной фигуре. Федор напряг все силы, чтобы освободиться, а существо засмеялось – каким же отвратным был этот смех! Его даже сравнить оказалось не с чем, но в то же время в нем звучали знакомые интонации. Людмила согнула ноги в коленях. Собственный член Федора напрягся, он почувствовал запах жены, означающий крайнее возбуждение, но тут же накатил ужас.
Это и придало Федору сил. Он смотрел на повторяющуюся сцену, не понимая, то ли это вчерашнее воспоминание-сон, либо это происходит сегодня, после того, чем они занимались с Людмилой в течение трех часов. Федор с сожалением успел подумать, что, видимо, ей оказалось мало. Карлик с огромным пенисом соскочил с ее груди и пристроился между ног женщины. Людмила вскрикнула. Это было вчера или сегодня? И где он, Федор, находится? Его жена ритмично поднимала и опускала бедра, и голый выродок не заставил себя ждать. Его член вонзился в нее. Вопль жены сбросил Федора с кровати, он упал на четвереньки, чувствуя эрекцию. Казалось, пол утягивает его сквозь себя, размягчается, чтобы поглотить целиком. Федор вскрикнул и вскочил на ноги. В его сознании ревел шквальный ветер, тысячи образов из прошлого вдруг поднялись из своих забытых могил, о существовании которых благополучно забыли. Вот оно, еще одно предзнаменование, привет от когда-то изгнанного кошмара.
Карлик упирался руками в живот Людмиле и двигал бедрами, посматривая на Федора. Нет, вчера он до этого места единственный зритель не дошел – потому что убежал из комнаты, не в силах ничему помешать. И сейчас Федор не понимал, в каком мире находится. Он попробовал ударить карлика, занес руку – и она провалилась в пустоту. Просто не дотянулся, геометрия комнаты обманывала его, а это и есть сон, ужас, кошмар, сюрприз подсознания. Пласты времени и пространства сместились, полотно реальности треснуло по швам.
Федор повернулся и побежал прочь. Точно так же он поступил и вчера, слыша за спиной смех уродца и вскрики жены. Это была пародия на их занятия сексом, искаженная картинка супружеского совокупления, издевательство.
Людмила, скорее всего, не помнила, что произошло, Федор чувствовал это, полагаясь на отработанный годами нюх. Либо это тщательно просчитанная ложь, заговор против него.
И вот все повторилось.
Его жена спаривается с этой тварью и, похоже, ей нравилось выделывать такие телодвижения. Не говоря уже о звуках, рвущихся из открытого рта. Она стала животным. Ее чувственность переходила за грань человеческого, но не в божественную сферу, а назад, во тьму.
Федор выскочил из спальни, кинулся во тьму квартиры. Он бежал, не встречая препятствий, и понимал, что это ненормально. Это же, в конце концов, не спортивный зал. Остановившись, он увидел перед собой балконную дверь, открытую. Коснулся ее, убеждаясь, что она существует, и вышел в ночь.
Снаружи было не больше плюс восемнадцати, но он, голый, не чувствовал прохлады. Над двором, куда выходили окна, светили звезды. Скудное освещение не препятствовало звездному свету. Что удивительно для города, Федор различил рваную ленту Млечного Пути. Небо нередко прочерчивали яркие нити метеоров.
Внутри у Федора поселилась пустота, не осталось даже страха. И как в это можно было поверить? Такая картина годится только для полотна, написанного больным, шизофреником. Но его глаза видели, нос ощущал запах, тело улавливало вибрацию, когда коротышка подскакивал на груди Людмилы. Это галлюцинация? В таком случае весьма редкая, потому что воздействует на все основные чувства и создает полную иллюзию реальности.
Федор не верил в то, что это сон. Скажем, не только сон. Стоило ли удивляться, если в последнее время он наблюдает не менее странные видения? Это события одного свойства. Облака в виде головы, свое искаженное отражение в зеркале, физиономии на фасадах домов и прочее. А ведь те дегенеративные черты, которые были у карлика, почти повторяют его прошлые видения.
Федор по-прежнему боялся окончательных выводов. Он был суеверен и знал, насколько сильна мысль. Она способна открыть те двери, которые в прошлом были запечатаны намертво и завалены грудами камней. Или уже поздно?
Чем больше он думал, тем больше ситуация прояснялась: уже не имеет смысла прятать голову в песок. Нужно сделать шаг, пока еще что-то можно спасти. Но как? Он вспомнил, что сейчас происходит в спальне, и его посетило кошмарное дежа вю. Сколько раз это повторялось? Федор не хотел знать – как заставить себя принять правду? Он не готов признать факты и не способен справиться с этим ужасом. Значит, он попросту трус.
Федор нашел пачку сигарет и закурил, глядя в ночное небо.
Вернувшись в спальню через полчаса, продрогший и усталый, он увидел, что Людмила спит как ни в чем ни бывало, отвернувшись в сторону окна. Одеяло закрывало ее чуть не с головой. Ни малейшего намека на то, что было. Федор принюхался. Ничего. Только полное ощущение, что его оставили в дураках.
Он постоял возле кровати в пятне тусклого света из коридора. Жена спала крепко и дышала размеренно. Федор стиснул кулаки, его ярость и отвращение вернулись. Любовь превратилась в ненависть. Он словно вывалялся в грязи. Теперь, наверное, его кулаки достигнут цели, и будут адресованы этой шлюхе. Она должна понять, что такие вещи даром не проходят. Федор обогнул кровать, подошел к жене и склонился над ней, не понимая, какая сила удерживает его руки. Они рвались выполнить то, что он наметил.
Федор не может.
В конце концов, он не уверен, что ему не приснилось. Несмотря ни на что, гарантий нет.
– Люд, Люда, – прошептал Федор. – Спишь? Люда.
Она не пошевелилась. Муж притронулся к ее плечу, сжал пальцы, потряс.
– Ты слышишь? Люда.
Сон был слишком глубоким, каким она всегда и отличалась. Людмила не отреагировала. Федор стянул с нее одеяло, не совершая резких движений, и увидел, что она одета в ночную рубашку. Успела за то время, пока его не было? А простыни? Не скомканы. В темноте, конечно, не проведешь тщательный осмотр, трудно сказать, есть ли на постели следы карлика. Но нет и характерного запаха спермы и пота. От Людмилы пахнет обыкновенно. После их занятий любовью они оба принимали душ.
В конечном итоге Федор убедил себя в том, что версия со сном и есть ответ на вопрос. Может, потому, что так было удобней всего. Надо ложиться, сейчас он ничего не добьется. Спать – утро и так будет тяжелое.
Он укрыл Людмилу, выключил свет в коридоре и забрался под одеяло сам. Считал, что долго не заснет, но упал во тьму моментально.
Глава 5
Ольга открыла железную дверь и ступила в узкий неосвещенный предбанник. Слева от нее была соседская квартира. Замок щелкнул, породив долгое эхо в пустом подъезде. Она выделила из связки ключ от своей двери и сунула его в замочную скважину. Два целлофановых пакета перекочевали в левую руку, правая проделала все нужные движения с точностью робота-манипулятора.
Она с трудом понимала, что происходит. Руки двигались самостоятельно, без подсказки. Мозг временно сдал позиции и отступил глубоко в тень.
Взгляд Ольги в этот момент не выражал ничего, глаза походили на донышки пустых стаканов. Темные очки она где-то умудрилась потерять. Спина и шея ее были выпрямлены, ноги ступали почти не сгибаясь в коленях. Так Ольга шла не меньше двух кварталов от самой помойки, в полубессознательном состоянии петляя по дворам и ни на что не обращая внимания. Дома как будто испарились, уступив место пустыне, где дул горячий ветер.
И вот наконец ее надежное убежище.
Ей нужно было отдохнуть, но сначала смыть с себя грязь, пот, кровь, оценить размер ущерба, который она претерпела. Подумать о том, как жить дальше. Придти в себя, надеясь очнуться в квартире своей подруги и понять, что не было никакой беременности, никакого ребенка, а только кошмар, навеянный жарой. Ох, как замечательно все бы сложилось. Домой она поедет днем, с комфортом, а вечером они с Сашей будут гулять или торчать у телевизора и, может, займутся сексом. Она соскучилась, да и он не меньше.
Пробуждения не происходит, а это значит, что подруга далеко, в другом городе. Прокрутить события назад и проснуться не получится.
Ольга входит в квартиру, ставит пакеты на пол, снимает сумку с плеча, аккуратно вешает на крючок. Ощущение покоя и безопасности почему-то не возникает, зато появляется боль в животе, режущая, горячая, там ползет через плоть кусок раскаленного железа.
Ольга утирает ледяной пот со лба.
Никакой это не сон, а разум отказывается контактировать с внешним миром потому, что еще не избавился от шока. Ольга чувствует себя словно внутри тесного пыльного мешка, где нельзя даже как следует повернуться. Если бы у нее были какие-то силы, она бы закричала.
Ольга отлично помнила все, что произошло после родов в туалете торгового центра, и сами роды до мельчайших подробностей. Хотелось бы думать, что эта история произошла не с ней, но тело говорит об обратном. Сознание вопит и посылает сигналы бедствия в пустоту.
Все будет хорошо, думает Ольга, потому что это дом. Собираясь закрыть дверь, она потеряла сознание. Тело сложилось пополам и бухнулось у порога, Ольга несильно ударилась головой о стену.
Через несколько минут она очнулась от сильной боли в желудке. Попытка подняться вынудила ее вскрикнуть, но у Ольги не было другого выхода, лежать тут целый день она не может. Добираться до ванной ей пришлось держась за стены. Рвота полилась в раковину, хотя это громко сказано – рвота. Вышло немного минеральной воды, мелкие частички пиццы и желчь. Желчи было больше всего. Она заполнила рот и Ольга, плача, стала отплевываться. Холодная вода смывала всю эту мерзость в трубу и громко шумела. Ольга тщательно прополоскала рот и горло, спазмы к тому времени прекратились.
Она уселась на край ванны, чтобы отдышаться, и заметила, что между ног сквозь джинсовую ткань проступила кровь. Как давно она там? Кто это видел? Ольга в панике начала стаскивать джинсы, и от вида своих ног, покрытых коркой засохшей крови, чуть снова не потеряла сознание. Трусики тоже пропитались свежей кровью. За сегодняшний день она видела ее столько, сколько не приходилось за всю жизнь. Дрожащими руками, стараясь избавиться от грязной одежды как можно быстрее, она сняла оставшееся.
Ольга включила горячую воду, направила кран в ванну и заткнула сток пробкой. Что бы ни произошло, ей нужна горячая ванна. Если она ее не примет, то сойдет с ума. Плевать на все, остальное – неважно.
Пока набиралась вода, она нашла целлофановый пакет, сунула в него трусики, джинсы, оставшееся полотенце и ни на что уже не годное платье, в котором приехала. Стирать это она не будет. Проще избавиться. В пакет отправились также использованные тампоны. Ольга старалась не смотреть на то, что делает, – боялась, как бы ее не вывернуло наизнанку.
Завязывая мешок, она услышала в квартире какой-то звук. Шумела вода, и на ее фоне как будто раздавались быстрые легкие шаги. Ольга высунулась в коридор, боясь увидеть Сашу, которому взбрело в голову придти раньше времени. Она не сумеет внятно объяснить, что произошло и происходит. Осталось слишком много улик.
Мелькнула мысль: а ведь шаги не принадлежат взрослому… Слишком частые и какие-то неуклюжие.
Ольга вернулась к завязыванию мешка, ее мутило от запаха крови.
Конечно, шагов не было на самом деле. Обыкновенный звуковой мираж. Ольга твердила себе, что никаких проблем. Сейчас мозг пытается справиться с шоком, а это просто-напросто побочные эффекты. Она и раньше слышала много необычных звуков – так всегда происходит, когда находишься рядом с постоянным источником шума. По большей части мерещатся голоса, сейчас – шаги. Их нет, и не может быть. Мертвецы не возвращаются – всем известная аксиома. Ее ребенок лежит в контейнере за три дома отсюда, и она на сто процентов уверена, что никто не видел, как мешок упал на дно, затерявшись среди прочего мусора. Ольга соблюдала осторожность. Шок не препятствовал какой-то части мозга хладнокровно продумывать каждый шаг и управлять телом. Она все сделала правильно.
Помойка в том дворе была огорожена с трех сторон бетонным забором. Рядом с ней росли деревья с густыми раскидистыми кронами, гарантировавшие, что даже с девятого этажа никто ничего не заметит. Делая вид, что просто прогуливается, на негнущихся ногах Ольга свернула к помойке. Под защитой деревьев она почувствовала себя немного спокойней. Мешок с трупом тянул к земле, словно в коробке лежал не младенец, а два свинцовых слитка не меньше чем на пятнадцать килограмм каждый. До контейнеров оставалось метра три или чуть больше, но Ольга испугалась, что не пройдет это расстояние. Она чересчур вымотана, у нее болят руки, а от напряжения постоянно возникают боли внизу живота. Вспышки эти кратковременны, однако каждая бьет словно нож. Ольга вся в холодном поту сделала последний рывок к ближнему контейнеру. Подняла ногу на бетонный помост, встала, ловя вибрацию в бедренных мышцах. Огляделась. Ей повезло. Место закрыто от посторонних взглядов, и никто не сможет дать точных показаний насчет того, кто выбрасывал коробку с трупом. Никто не сможет дать вообще никаких показаний, вот в чем загвоздка. Ольга правильно рассчитала. У нее не было угрызений совести, она не могла воспринимать это существо не только как своего ребенка, но и как человека вообще. Настоящие люди так не рождаются, подобные роды противоестественны. Она не совершала преступления. Ее никто не спрашивал, хочет ли она зачать, хочет ли она родить так. Создание, появившееся из нее, не имеет права жить.
Ольге пришлось взяться за мешок обеими руками, и только тогда она смогла поднять его на нужную высоту и бросить вниз. Мешок зашелестел, перевернулся и проскользнул сквозь каверну в куче старого мусора на дно. Прежде всего Ольге захотелось вымыть руки. Ей казалось, они покрыты вонючей слизью пополам с кровью. Запах мертвечины ударил в нос.
Перехватив другие два пакета, Ольга идет домой, помня о необходимости заметать следы. Она сделала круг, потом другой, по меньшему маршруту, и вошла в свой двор с другой стороны, чем обычно. Неизвестно, откуда у нее хватило сил проделать все это.
Ольга забралась в горячую ванну, не в силах удержать стона. Промежность отозвалась болью. Казалось, там содрана кожа и все превращено в кусок рыхлого мяса.
Постепенно она привыкала к высокой температуре, чувство расслабленности начало вытеснять страх и боль. Ольга застонала – на этот раз от удовольствия. Откинула голову на край ванны, закрыла глаза, мысленно наблюдая, как сходит на нет дрожь у нее внутри. Вода окрасилась бурым, стала непрозрачной, но Ольга не обращала внимания даже на железистый запах, наполнивший комнату. Вспомнилась туалетная кабинка, теперь уже отстоящая от нее на многие и многие световые годы.
Ольга предпочитала думать, что все произошло не с ней. Ей придется столкнуться в будущем с огромным количеством проблем, главная из которых состояла в необходимости примириться с фактами. Она не помнила того, что предшествовало родам, ничего не могла сказать по поводу истинного отца ребенка, но приходила к единственному верному выводу. Зачатие произошло при таких обстоятельствах, которые ее сознание просто отсекло в стремлении сохранить психику в нормальном состоянии. Ольга подверглась насилию – где и когда неизвестно. Ее тело осквернили и бросили на произвол судьбы. Вот с чем ей придется жить. Это придется впустить в свой дом и посмотреть ему в глаза, а потом… сделать все, чтобы оно ушло навсегда. Если все пройдет хорошо, никто ничего не узнает: ни брат, ни родители, ни Александр.