Прошли года - и пруд зарос,
И заросли к нему аллеи,
Но все торчат там пара ног
И остов бедной Доротеи.
Чепуха все это, мелочи? Возможно. Молодые души надо было чем-то занимать, отнюдь не вся наша энергия уходила на учение. Но сегодня мне любая мелочь и чепушинка из того времени драгоценна. Как еще одна песня, почти гимн мореходки, сочиненная, между прочим, ставшим затем солидным профессором и начальником ЛВИМУ А.В.Жерлаковым:
Коряги-мореходы,
Мы жизнь ведем в походах,
Как шведы погораем иногда.
Не плачем о красотках,
Мы любим пиво-водку
И им не изменяем никогда...
А теперь пора рассказать о тех, кто нас учил.
УЧИТЕЛЯ
Еще с детства я дал себе клятву: никогда и ни за что не стану учителем! Потому что наблюдал, каких тяжких трудов и переживаний стоит эта профессия моей матери, принявшей на себя педагогическую миссию с двадцати лет. Был, правда, этап, когда помогал маме проверять тетрадки и еще - подхалтуривал, давая уроки по алгебре и геометрии лодырям из богатых семей.
А в возрасте 26 лет вступил на тот же путь. В общем-то, от безысходности: плавать мне не светило, "мешок не развязывали". Перебрался в Таллинн и... 35 лет оттрубил педагогом. Правда, не в школе, а в "Родном Таллиннском мореходном училище", как его называл известный эстонским морякам "папа Аносов".
Как работал - не мне судить. Около двух тысяч мореходов-судоводов через меня прошли. Еще недавно половина капитанов Эстонского пароходства - из них. Вроде бы уважают меня. Пять учебников написал. Учил моряков, как не заблудиться в океане. Не жалею об этом ничуть.
Но интересно - и странно! - что когда ушел на "заслуженный", не скучал и не тосковал по своей работе ни капельки. Для себя это определил так: иссяк, выплеснулся без остатка. А в глубине души и совести живет мыслишка, что не мое это, не склонен я быть не просто лектором, излагателем научных мыслей, но еще и воспитателем...
Кстати, мой сокашник Владька Есин, став старпомом, пришел в Таллинн на своем "Либерти" в 1958 году и признался: "Все нормально, но вот еще надо и воспитывать экипаж - не терплю этого!" Но он до сих пор (июль 1994 года) капитанит.
А нас в те годы воспитывали не шибко-то. Скорее, воспитательный момент обеспечивался самим духом мореходским - вольным, веселым, легким, но и строго-суровым. Присловие у нас было в трудные жизненные моменты: "А, отмахнемся!" И отмахивались - от тяжкого, сложного, непонятного. Или шли ему навстречу, продирались сквозь трудности, роняя клочья мяса и шерсти...
Отвлекся сейчас не случайно, а чтобы обосновать дальнейший рассказ о наших учителях, которые нас встретили, когда мы со всех концов страны собрались в сорок пятом - сорок шестом годах в Ленинграде, дабы научиться премудростям судовождения. Хотя, конечно, переношу свой многолетний опыт на прошлое и потому могу стать излишне строгим и требовательным. Или стать обвинителем.
Да нет! Особенно резким не буду, так как все мои учителя - уже в ином мире. Но тогда они жили, учили нас, встречали ежедневно. И проводили в большую жизненную дорогу.
Начать надо с Михаила Владимировича Дятлова. Он и не учителем, строго говоря, был нашим. А - начальником ЛВМУ. Тогда, после войны, возникли разные новые звания-должности, так вот у Михаила Владимировича было звание "генерал-директор". Он - из механиков, что-то, кажется, преподавал. Но для нас был прежде всего папой, отцом, самым главным. О любви вряд ли говорить приходится, но уважали его весьма. И считали своим, что ли. Не в последнюю очередь потому, что имел М.В. Дятлов склонность к пиву и к еще более крепким напиткам, встречались с ним в пивнушке на 17-й линии неоднократно. Много позже, когда он уже не был начальником, его прислали в Таллинн для какой-то инспекции нашей мореходки. Поезд пришел рано, в шесть часов, и утром я его застал в преподавательской, радостно подбежал, а он сокрушенно и сердито объявил: "Что у вас за город? В шесть утра - и опохмелиться негде!"
На наши судьбы Михаил Владимирович влиял сильно и, как правило, положительно. По себе знаю.
В сентябре 1948 года я проходил комиссию на визу, чтоб получить разрешение на плавание за рубеж. Обставлялась эта церемония в те времена пышно и угрожающе-угрюмо. В громадном кабинете красного здания морского пароходства на Межевом канале, 5, в Ленинграде, за длинным столом сидела комиссия, человек пятнадцать, из них половина - в погонах с голубыми кантами. А проверяемых, нас, второкурсников, сажали на стул против всей этой суровой компании и начинали... допрос, иначе не скажешь.
Не запомнил всех вопросов к себе. Впрочем, почти сразу поинтересовались, где мой отец, и я четко ответил, что умер в 1939 году. Тут же стали допытываться - где умер, почему, не судился ли. А я твердил все то же: не знаю, нам не сообщали, никаких документальных подтверждений моя мать не получала (и это было абсолютно верно!). Довольно скоро предложили удалиться. На следующий день я пошел к начальнику училища. Спросил, что мне теперь делать, и Михаил Владимирович ответил просто: "Как хочешь. Отчислять тебя я не буду. Но виза тебе не светит, как сам понимаешь". И я сказал: "Хочу продолжать учебу!" Потом еще через дядю девушки, в которую тогда был влюблен, служившего в Большом доме на Литейном проспекте, попытался что-то выяснить, но дядя посоветовал хмуро: "Не рыпайся!"
А в 1964 году я приехал в Ленинград на празднование 20-летия мореходных училищ. Этот праздник был едва ли не главным для нас - 5 марта. Убил его И. В. Сталин, подогнав свою смерть под эту дату. Но двадцатилетие отметили торжественно и достойно, собрание проводили во Дворце моряков на Гапсальской улице. Михаил Владимирович запоздал, и когда явился, его под руки и под аплодисменты препроводили на сцену.
Летом 1970 года я навестил М.В.Дятлова дома, он жил в новом здании во дворе общежития на 21-й линии. Привез ему в подарок свою книгу, где он выводился в эпизодах под именем Владимира Михайловича. И он, и его жена уже сильно болели, в комнате было темновато и затхло, он меня послушал полчасика и был очень тихим, грустным. Вскоре после той встречи он умер.
Среди наших учителей-воспитателей было немало ярких личностей. По-разному ярких. Прежде всего надо вспомнить декана судоводительского факультета Топельберга (плохо - забыл его имя!). Как будто по национальности был чуть ли не шотландцем, а в молодости еще и в анархистах состоял, что позже испортило ему карьеру. И внешность у него была шотландская или английская: строгий, без улыбки, в очках. Читал электронавигационные приборы, предмет знал блестяще. Не припомню, чтобы навредил кому-либо сильно. Звали мы декана коротко: "Топ".
Когда мы добрались до старших курсов, деканом стала Анна Ивановна Щетинина, одна из немногих капитанов-женщин в мире. Мне довелось даже немного поплавать под ее командованием - на практике летом 1949 года совершить рейс от Мурманска до Архангельска. Боцман парохода "Баскунчак", морячина еще с двадцатых годов, трепетал перед Анной Ивановной. Но в училище она не была чрезмерно суровой, а ко мне вообще отнеслась подчеркнуто внимательно и добро.
Владимир Владимирович Александровский - высокий, полный, большой диалектик. Вел теорию девиации, после я преподавал эту науку в Таллиннской мореходке. Лекции "Александрович" читал небрежно, между прочим, но знал дело хорошо. И с ним я встретился, уже сам будучи педагогом, приезжал он к нам председателем госкомиссии. Мы ему банкет организовали, в этих делах Владимир Владимирович был мастак и знаток. Написал неплохой учебник по навигации, лет десять по нему учили ребят... Да, в коротком промежутке, уже когда мы ушли из мореходки, В.В.Александровский возглавлял Академию морского транспорта учебное заведение для повышения квалификации больших начальников. Вот эта работа была для него - солидности, представительства в нем хватало.
Почему-то запомнился химик - профессор Сердюков. Наверное, потому, что его охмурила лаборантка кабинета химии, какой-то скандал случился.
Когда я пришел в Таллиннское училище, главным моим предметом стала мореходная астрономия (астронавигация, как ее называют на ВМФ). В ЛВМУ ее вел капитан 1 ранга Александр Петрович Гедримович, воспитанник Морского корпуса еще царских времен. В нем, как и в професорах Б.П.Хлюстине и А.П.Ющенко, тоже вышедших из Морского корпуса, присутствовала глубокая интеллигентность, и они казались несколько возвышающимися над нами. Да так и было - они ведь пришли из другого мира. Но все были прекрасными знатоками своего дела, специалистами высшего класса. И с милыми, забавными привычками, которые запоминаются всегда надолго. Александр Петрович любил и часто использовал такую приговорку: "Моряк должен быть шустрым, а не ЛОПУ..." И мы хором рявкали: "...ХОМ!!!" И еще у него к концу лекции на кончике носа зависала трогательная, вовсе не противная капелька...
Практику астрономии с третьего курса вел Б. И. Красавцев. О нем еще скажу. Когда я, работая над учебником, познакомился с ним поближе (даже в море пару раз ходили вместе), оценил тщательность, строгость в научных вопросах и делах с его стороны. От него имел много ценной помощи и горевал искренно, когда Борис Иванович так рано ушел из жизни.
Совсем не запомнились военные преподаватели, а у нас на курс милитаристской подготовки отводилось немало времени и внимания. Кавторанги и майоры, как потом и в ТМУ, читали лекции по конспектам, не отрываясь от тетради (так полагалось по методике военных кафедр), и это нам, естественно, не нравилось. Потому, видимо, придя в ТМУ, я дал себе зарок: не заглядывать в конспект. Есть такой преподавательский афоризм: учитель должен знать материал хотя бы на один урок раньше, чем ученики.
Елену Михайловну Кабировскую вспомнить надо обязательно. Должность звучная - флаг-секретарь начальника ЛВМУ. Знала в лицо и помнила фамилии сотен курсантов. Когда я через год, в январе 1947 года, пришел в приемную, спокойно приветствовала: "А, Титов, добрый день!" И всегда была готова помочь-протолкнуть курсантский рапорт побыстрее...
Получилось у меня, что все наши педагоги-лекторы были отличные специалисты. Почему же тогда, придя на флот, я обнаружил, что совершенно не имею практических навыков? Так как попал на пассажирский пароход сразу на две должности - III и IV помощников, понадобились два умения: печатать на машинке и считать на счетах. Этому нас не научили. Между прочим, лет двадцать в ТМУ мы пробивали через московское начальство право и время для обучения курсачей этим операциям. Так и не пробили. А мне помогло то, что плавал на Севере, архангелогородцы - моряки прирожденные, воспитывали меня деликатно и сурово, как щенка, которого швыряют в воду, чтобы плавать научился. Полагаю, то же почувствовали все мои друзья, связавшие свою судьбу с морем, и все они быстро и успешно преодолели эту преграду. Иначе бы не пребывали в капитанских должностях по 20-30 лет.
Говорят, на японском военном флоте есть такая традиция: самый главный адмирал командует "Смирно!" и выходит к трапу, когда на борт его корабля вступает бывший учитель. И сейчас я мысленно подал себе ту же команду, когда впускал в свои воспоминания давних учителей.
Когда встречаю сегодня бывших моих воспитанников, ставших большими - по заслугам! - людьми, не испытываю никакой ревности, а только радость и гордость. Это не кокетство, не хвастовство, ей-богу - говорю искренно.
"ЧЕ-ПЕ" ГОРОДСКОГО МАСШТАБА
Ладно, сейчас понятно: хочется сказать как можно больше теплых слов тем, кто тебя учил. А в то время - были ли мы столь благодарными и благородными? И вообще - старались ли, усердными ли были? Добросовестными учениками?
Всякими. И даже каждый отдельно взятый из нас - всяким-разным бывал. Трое-четверо упорно грызли гранит науки всегда, постоянно. За что сразу получили прозвище - "чугунки". Мол, в одном месте у них налит чугун, к лавке-сидению притягивает. Нехорошее, конечно, прозвище, неблагородное. Однако среди молодых благородства искать вряд ли стоит.
Своим уважаемым наставникам мы организовали большой "трабл". Когда большинству из нас исполнилось по двадцать лет, в январе-феврале 1948 года, наша мореходка прославилась на весь Ленинград. Рассказать об этом надо бы в стиле официального расследования. Но как оно точно проходило, трудно теперь определить. Тем более, сам я волею судьбы оказался в этой эпопее зрителем-наблюдателем, вовсе, впрочем, не посторонним. И скорее мое повествование надо рассматривать как информационно-хроникальное исследование.
Итак, зима, учебная экзаменационная сессия. Мы уже нахватались мудрости и набрались нахальства. Потому искали пути и способы облегчить свое студенческое существование.
С чего началось? По слухам, инициаторами затеи выступили наши старослужащие, отлично сражавшиеся за родину, но в учебе испытывавшие немалые трудности: возглавлявший роту капитан запаса и гвардеец Анатолий Гаврилов , командир взвода, недавний армейский старшина Коля Гребенюк и приближенные к ним "юные светлые головы". Обоснование и стратегическое обеспечение: читавшие нам лекции профессора и доценты в лицо большинство из нас вряд ли знали, а экзамены принимали они. И родилась естественная идея...
Поначалу операция развертывалась тщательно и обдуманно: на зачетных книжках заменялись фотографии, отважные "матросовы" под разными предлогами меняли срок сдачи экзамена на другой день, а в "свой" - сдавали под"псевдонимом". Я запомнил лишь два предмета, на сдаче которых проводилась операция - техническая механика, которую преподавал отрешенный от земных проблем и забот профессор Меликов, и география морских путей, ее вел умный и толковый Эллинский (вполне артистическая фамилия!). Меликов вряд ли заподозрил что-то, Эллинский мог раскусить подмену, но то ли не пожелал никого обижать, то ли вообще не захотел поднимать шума. Всякий шум в то суровое время мог привести к непредсказуемым, как говорят сейчас, последствиям.
Короче, на первом таком экзамене без сучка и задоринки вполне приличные оценки в матрикулы получили три-четыре имеющих власть в роте академических слабака. Затем события приняли бесшабашно-разнузданный характер: фото в зачетках перестали менять, кое-кто завязывал щеку, имитируя зубную боль, "дублеры" шли в аудиторию в один и тот же день - за себя и за "того парня". Совсем лихо получилось с Ленькой Масленциным. Он был вратарем футбольной команды мореходки и отличным парнем - спокойным, добрым и ленивым. Ему принадлежал почин, рожденный каким-то фильмом той поры, где герой спал днем и ночью, оправдывая это сентенцией: "Я накапливаю энергию!" Так вот, Ленька копил энергию до обеда, записавшись на экзамен в самый конец, а когда открывал дверь аудитории, его ухватили за штаны и вручили зачетку: "Ты уже сдал. Четверка устроит?"
Честно признаюсь, было предложение и мне от друга Володи Дегтяря: "Сдай за меня географию!" Географию я любил, но эту мою любовь отметил умница Эллинский и явно знал меня в лицо. Вовка нашел другого "дублера" и на этот экзамен, и еще на какой-то, за что и поплатился позже в полной мере.
В общем, все прошло лихо и успешно, мы разъехались на каникулы, а когда вернулись, вскоре разразился скандал. Не берусь точно утверждать, но началось все с элементарного доноса. Кто-то, обиженный Толей Гавриловым, "капнул" на него то ли в партком, то ли в деканат. Когда на ковер вызвали Анатолия, бравый гвардеец, спасая свой партбилет, выдал дознавателям полный список увильнувших от экзаменов и их дублеров.
Слухи и толки пошли по всему Ленинграду, по всем его вузам. Вероятно, многие завидовали нашей находчивости и отваге. Расправа последовала резкая: семерых отчислили из училища, кого-то наказали по партийно-комсомольской линии, "фитиля" получили и преподаватели, которых обвели вокруг пальца, экзамены были пересданы. Рота лишилась старшины, ушел в военное училище имени Фрунзе Вовка Дегтярь, а на смену убывшим на третий курс, пополнив наши ряды, пришли несколько ленинградских ребят в порядке перевода из разных вузов.
Участники эпопеи рассказывали потом о своих переживаниях. Кое-кого экзаменаторы заподозрили, кто-то не сразу отозвался на свою лже-фамилию, у кого-то съехала повязка с "больного" зуба... Наверное, в процессе расследования проверялась и коллективная солидарность, склонность к предательству, но этого не хочу касаться.
Несмотря на столь сокрушительный крах, помню, в массе мы гордились всей этой историей, особенно когда на танцах о подробностях расспрашивали нас знакомые девушки. Не знаю точные цифры, но как будто замешаны в подменной сдаче были тринадцать или четырнадцать пар (увильнувший и "дублер").
А Толя Гаврилов окончил геофак университета, и следы его затерялись.
Комзвода Гребенюк расстался с нами позже - нехорошо, недостойно: его поймали на воровстве вещей курсачей из кубриков. Увы, воришки у нас случались. Особенно на первых курсах. Потрясением для училища стало разоблачение в массовых хищениях любимца всех девиц, лихого плясуна-чечеточника Славки Аксенова. В больших коллективах вирус воровства плодится часто. Лет через тридцать после этой эпопеи, находясь на практике с курсантами в море, я спас от петли пойманного парня. Слямзил он штаны и какую-то небольшую валюту у товарища, ребята устроили тайное разбирательство и предложили ему "подумать о своем поведении", а он попытался удавиться. Пришлось судну заходить на рейд Клайпеды и сдавать парня, его долго не хотели принимать портовые власти. Из училища он сразу отчислился.
А после "большого гона" мальчиков какое-то время многие из них жили у Марии Михайловны, матери моей Ляльки. Мария Михайловна была вдовой и работала всего лишь машинисткой, но кормила-поила ребят, пока они пристраивались куда-нибудь. Тогда Вовка Дегтярь, пожив месяц в семье Ляли, соблазнил ее...хотя и я сам был виноват, так как, выдерживая характер, полгода не объявлялся у любимой.
Но это уже лирика, а о ней - позже.
ДЕЗЕРТИРЫ
Недавно я заполнял анкету для подачи прошения о "виде на жительство в Эстонской Республике", где живу, кстати, уже сорок первый год. Среди прочих вопросов там надо было честно признаться, имел ли я отношение к службе в Советской Армии. Написал: "не служил" и был не совсем откровенным. Потому как полгода все же провел "на военке" - правда, не в армии, а в ВМФ - и на стажировке. Результатом обучения в мореходке было ведь присвоение нам звания лейтенанта запаса военно-морского флота СССР.
Так вот, все эти шесть месяцев прошли для нас довольно уныло, но, как говорил один мой хороший знакомый, "с картинками". Распределили нас на стажировку в Таллинне, где проживали мои близкие - мать и сестра. Проживали в "роскошной" квартире - комнатка и кухня в подвале, "удобства" - в коридоре, где сновали большие нахальные крысы. Крыс ловила и приносила в дом милая кошка Маша.
Зато у нашей квартиры было два преимущества: окна выходили на уровень тротуара, и летом, лежа на диване, я имел возможность наблюдать ножки проходящих дам, а кроме того, прямо напротив дома располагался еще один подвальчик, пивнушка-забегаловка. В те времена водку продавали в розлив на каждом углу, и была она недорога, вполне доступна даже нам, живущим на хилую стипендию (правда, получая еще и казенный харч).
Родной дом в Таллинне имел лишь я из всей нашей лихой шараги, и скоро сюда потянулись друзья. Мама научила нас играть в преферанс, и вечерами, когда была возможность вырваться с корабля, мы "кидали пульку". Угощение мать тоже готовила: винегрет и пирожки с картошкой, наше семейное блюдо, любимое еще моим отцом. Попозже в Таллинн поехали и близкие корешей сестры, мамы и невесты. Как-то размещались, все больше навалом.
Но как раз возможность вырваться в увольнение для меня и еще двух ребят скоро оказалась сильно ограниченной. Чтобы понять - почему, придется кратко рассказать о смысле и характере нашей службы-стажировки. Между прочим, когда я в 1967 году сделал книгу - роман о молодом моряке, описал в сокращенном виде и этот жизненный период моего героя. Но редактор немедленно взвыл: "Нельзя писать, что вы служили на ВМФ! Ведь готовили вас для торгового флота!" Получалось, что подготовка из нас и офицеров запаса - военная тайна, неизвестная миру. В книге пришлось оформить статут пребывания моего персонажа в Таллинне как штурманскую практику на обычных цивильных судах, что было, безусловно, дико и нелепо: штурманская практика у причала!
Но именно у причала и прошел весь срок нашей стажировки, с октября 1951 по 13 марта 1952 года (дата запомнилась не случайно, как станет ясным далее). В море - к острову Найссаар, за три мили, вышли лишь однажды.
Мы быстро сообразили, что корабельное начальство понимало бессмысленность нашего пребывания и тяготилось этим. Образовали из нас четверых "учебную штурманскую группу", прикрепили куратора - начальника БЧ-1, лейтенанта с усиками по фамилии Шленский, назначили старшим группы Гену Волобуева и... Навигационное оборудование корабля БТЩ (большой тральщик) состояло из 3-4 приборов, десятка карт Финского залива, хронометра и часов. Делать было абсолютно нечего... хотя раз в неделю ходили старшими патрулей по городу, об одном увлекательном дежурстве чуть позже расскажу. Да, нам и звания мичманские присвоили, налепили на шинелишки погоны.
Очень скоро мы затосковали и стали подвывать. Именно тогда мама открыла нам преферансную прелесть, и это помогло не рехнуться умом. Отношения с прямым начальством поначалу были нейтрально-корректные. Командир мне не запомнился, он был, видимо, большой диалектик, редко и ненадолго появлялся на борту тральщика. Его помощник, старлей, хмуроватый и неприветливый, вроде бы нас и не замечал. Лейтенанту Шленскому фантазии не хватало - чем нас занять. До обеда толкались в ходовой рубке или в красном уголке, после, когда разрешалось лежать в койках, заваливались в них. В увольнение пускали охотно, но только с 17 часов до 23-х, кажется.
Да, придется еще о крысах вспомнить. Через тридцать с гаком лет мне пришлось познакомиться с ними в массе вторично - на барке "Крузенштерн", по пути в Канаду. А тогда на нашем "тральце" крыс проживала уйма. Бывало, проснешься ночью, когда по тебе пробежит серая хищница... Понятно, пытались и бороться с ними. Однако на фумигацию корабль не направляли и вылов грызунов был организован "вручную". Для поощрения матросикам полагались сутки дополнительного отпуска за каждую предьявленную серую гадину. Статистику и сбор вел корабельный врач-капитан, он крысам отрубал хвосты, которые потом сдавал для отчета куда-то. Говорят, на одном корабле матросы сперли у врача накопленные хвосты и продали друзьям с другого корабля - план был перевыполнен.
Тем временем подходили ноябрьские праздники. Трое из нас имели в Ленинграде "невест" (впрочем, у Генки была уже и законная супруга Броня). Естественно, тянуло к ним. Твердо уяснив, что групповые обращения и рапорты преследуются на "военке", мы по очереди сходили к старшему-старлею: "Отпустите к девочкам!" Он отрезал: "Нет! Не положено!" И тогда...
Ну, для "интересу" приведу далее два варианта изложения происшедшего. Один - из "Объяснительных записок", поданных каждым из нас начальству через несколько суток, второй - с откровенным признанием того, как это было в действительности. По памяти могу кое-что и неточно отобразить, прошло все-таки сорок четыре года с тех пор!
"Командиру БТЩ No.... капитан-лейтенанту ....
Объяснительная записка
3 ноября я обратился к пом-ку командира тов. ...... с рапортом, в котором просил разрешить мне увольнение на трое суток, с 6 по 10 ноября 1951 года, для выезда к знакомой девушке в Ленинград, с которой мы собираемся оформить брак. Получив отказ на увольнение в Ленинград, я, не подумав о последствиях своего поступка, пошел вечером на Балтийский вокзал г.Таллинна и сел в поезд Таллинн - Ленинград. При этом учитывал, что все три праздничных дня 7, 8 и 9 ноября я свободен от вахт и нарядов и не нарушу распорядок службы на корабле. В поезде случайно встретил мичманов Г. Волобуева и В. Кропачева, которые тоже проходят стажировку на БТЩ No .... В Ленинграде пробыл 7 и 8 ноября, а днем 9-го получил телеграмму от оставшегося на корабле моего товарища Ю. Сирика с советом немедленно возвращаться в Таллинн. Созвонившись с товарищами, я прибыл на вокзал, и мы вместе вернулись на корабль в 7.00 10 ноября. Никакой предварительной договоренности с Г.Волобуевым и В. Кропачевым у меня не было. Теперь я понимаю, что допустил грубое нарушение правил службы на ВМФ и осуждаю свое необдуманное поведение.
Мичман Р.Титов".
Генка и Володя написали что-то в том же духе. Выделенные мною фразы не случайны - возможно, они и по-партизански стойкое следование этой версии и спасли нас. Хотя не только...
А теперь - как было фактически. Передать, какими словами мы отреагировали на отказ старлея отпустить нас, я, понятно, здесь не могу. Вольная душа морехода в каждом из нас возмутилась: "А, ты...так? А мы тебя...!" И, получив увольнение в город до 23 часов, мы бодро двинулись на вокзал. Ехали "зайцами", на третьих полках, всю ночь резались в карты. В 6.30 я, пешком прогулявшись от Балтийского вокзала до проспекта Огородникова, позвонил в дверь моей любимой и упал в ее объятия, удовлетворенно отметив слезы радости в ее мягких глазах. Восьмого встретились "семьями" у Гены Волобуева, у меня сохранилась даже фотография: за праздничным столом я и моя "невеста". А девятого пришла телеграмма от Юрки. Кстати, он не поехал в Ленинград всего лишь из-за лени. Впрочем, невесты у него там тогда не было, увел невесту еще раньше один из нас.
Ранним сырым и холодным утром 10 ноября мы шли в Минную гавань, гадая, сколько нарядов вне очереди или неувольнений поимеем теперь. На трапе нас встретил лейтенант Шленский и молча повел в каюту, у дверей которой поставил часового с трехлинейной винтовкой.
И заросли к нему аллеи,
Но все торчат там пара ног
И остов бедной Доротеи.
Чепуха все это, мелочи? Возможно. Молодые души надо было чем-то занимать, отнюдь не вся наша энергия уходила на учение. Но сегодня мне любая мелочь и чепушинка из того времени драгоценна. Как еще одна песня, почти гимн мореходки, сочиненная, между прочим, ставшим затем солидным профессором и начальником ЛВИМУ А.В.Жерлаковым:
Коряги-мореходы,
Мы жизнь ведем в походах,
Как шведы погораем иногда.
Не плачем о красотках,
Мы любим пиво-водку
И им не изменяем никогда...
А теперь пора рассказать о тех, кто нас учил.
УЧИТЕЛЯ
Еще с детства я дал себе клятву: никогда и ни за что не стану учителем! Потому что наблюдал, каких тяжких трудов и переживаний стоит эта профессия моей матери, принявшей на себя педагогическую миссию с двадцати лет. Был, правда, этап, когда помогал маме проверять тетрадки и еще - подхалтуривал, давая уроки по алгебре и геометрии лодырям из богатых семей.
А в возрасте 26 лет вступил на тот же путь. В общем-то, от безысходности: плавать мне не светило, "мешок не развязывали". Перебрался в Таллинн и... 35 лет оттрубил педагогом. Правда, не в школе, а в "Родном Таллиннском мореходном училище", как его называл известный эстонским морякам "папа Аносов".
Как работал - не мне судить. Около двух тысяч мореходов-судоводов через меня прошли. Еще недавно половина капитанов Эстонского пароходства - из них. Вроде бы уважают меня. Пять учебников написал. Учил моряков, как не заблудиться в океане. Не жалею об этом ничуть.
Но интересно - и странно! - что когда ушел на "заслуженный", не скучал и не тосковал по своей работе ни капельки. Для себя это определил так: иссяк, выплеснулся без остатка. А в глубине души и совести живет мыслишка, что не мое это, не склонен я быть не просто лектором, излагателем научных мыслей, но еще и воспитателем...
Кстати, мой сокашник Владька Есин, став старпомом, пришел в Таллинн на своем "Либерти" в 1958 году и признался: "Все нормально, но вот еще надо и воспитывать экипаж - не терплю этого!" Но он до сих пор (июль 1994 года) капитанит.
А нас в те годы воспитывали не шибко-то. Скорее, воспитательный момент обеспечивался самим духом мореходским - вольным, веселым, легким, но и строго-суровым. Присловие у нас было в трудные жизненные моменты: "А, отмахнемся!" И отмахивались - от тяжкого, сложного, непонятного. Или шли ему навстречу, продирались сквозь трудности, роняя клочья мяса и шерсти...
Отвлекся сейчас не случайно, а чтобы обосновать дальнейший рассказ о наших учителях, которые нас встретили, когда мы со всех концов страны собрались в сорок пятом - сорок шестом годах в Ленинграде, дабы научиться премудростям судовождения. Хотя, конечно, переношу свой многолетний опыт на прошлое и потому могу стать излишне строгим и требовательным. Или стать обвинителем.
Да нет! Особенно резким не буду, так как все мои учителя - уже в ином мире. Но тогда они жили, учили нас, встречали ежедневно. И проводили в большую жизненную дорогу.
Начать надо с Михаила Владимировича Дятлова. Он и не учителем, строго говоря, был нашим. А - начальником ЛВМУ. Тогда, после войны, возникли разные новые звания-должности, так вот у Михаила Владимировича было звание "генерал-директор". Он - из механиков, что-то, кажется, преподавал. Но для нас был прежде всего папой, отцом, самым главным. О любви вряд ли говорить приходится, но уважали его весьма. И считали своим, что ли. Не в последнюю очередь потому, что имел М.В. Дятлов склонность к пиву и к еще более крепким напиткам, встречались с ним в пивнушке на 17-й линии неоднократно. Много позже, когда он уже не был начальником, его прислали в Таллинн для какой-то инспекции нашей мореходки. Поезд пришел рано, в шесть часов, и утром я его застал в преподавательской, радостно подбежал, а он сокрушенно и сердито объявил: "Что у вас за город? В шесть утра - и опохмелиться негде!"
На наши судьбы Михаил Владимирович влиял сильно и, как правило, положительно. По себе знаю.
В сентябре 1948 года я проходил комиссию на визу, чтоб получить разрешение на плавание за рубеж. Обставлялась эта церемония в те времена пышно и угрожающе-угрюмо. В громадном кабинете красного здания морского пароходства на Межевом канале, 5, в Ленинграде, за длинным столом сидела комиссия, человек пятнадцать, из них половина - в погонах с голубыми кантами. А проверяемых, нас, второкурсников, сажали на стул против всей этой суровой компании и начинали... допрос, иначе не скажешь.
Не запомнил всех вопросов к себе. Впрочем, почти сразу поинтересовались, где мой отец, и я четко ответил, что умер в 1939 году. Тут же стали допытываться - где умер, почему, не судился ли. А я твердил все то же: не знаю, нам не сообщали, никаких документальных подтверждений моя мать не получала (и это было абсолютно верно!). Довольно скоро предложили удалиться. На следующий день я пошел к начальнику училища. Спросил, что мне теперь делать, и Михаил Владимирович ответил просто: "Как хочешь. Отчислять тебя я не буду. Но виза тебе не светит, как сам понимаешь". И я сказал: "Хочу продолжать учебу!" Потом еще через дядю девушки, в которую тогда был влюблен, служившего в Большом доме на Литейном проспекте, попытался что-то выяснить, но дядя посоветовал хмуро: "Не рыпайся!"
А в 1964 году я приехал в Ленинград на празднование 20-летия мореходных училищ. Этот праздник был едва ли не главным для нас - 5 марта. Убил его И. В. Сталин, подогнав свою смерть под эту дату. Но двадцатилетие отметили торжественно и достойно, собрание проводили во Дворце моряков на Гапсальской улице. Михаил Владимирович запоздал, и когда явился, его под руки и под аплодисменты препроводили на сцену.
Летом 1970 года я навестил М.В.Дятлова дома, он жил в новом здании во дворе общежития на 21-й линии. Привез ему в подарок свою книгу, где он выводился в эпизодах под именем Владимира Михайловича. И он, и его жена уже сильно болели, в комнате было темновато и затхло, он меня послушал полчасика и был очень тихим, грустным. Вскоре после той встречи он умер.
Среди наших учителей-воспитателей было немало ярких личностей. По-разному ярких. Прежде всего надо вспомнить декана судоводительского факультета Топельберга (плохо - забыл его имя!). Как будто по национальности был чуть ли не шотландцем, а в молодости еще и в анархистах состоял, что позже испортило ему карьеру. И внешность у него была шотландская или английская: строгий, без улыбки, в очках. Читал электронавигационные приборы, предмет знал блестяще. Не припомню, чтобы навредил кому-либо сильно. Звали мы декана коротко: "Топ".
Когда мы добрались до старших курсов, деканом стала Анна Ивановна Щетинина, одна из немногих капитанов-женщин в мире. Мне довелось даже немного поплавать под ее командованием - на практике летом 1949 года совершить рейс от Мурманска до Архангельска. Боцман парохода "Баскунчак", морячина еще с двадцатых годов, трепетал перед Анной Ивановной. Но в училище она не была чрезмерно суровой, а ко мне вообще отнеслась подчеркнуто внимательно и добро.
Владимир Владимирович Александровский - высокий, полный, большой диалектик. Вел теорию девиации, после я преподавал эту науку в Таллиннской мореходке. Лекции "Александрович" читал небрежно, между прочим, но знал дело хорошо. И с ним я встретился, уже сам будучи педагогом, приезжал он к нам председателем госкомиссии. Мы ему банкет организовали, в этих делах Владимир Владимирович был мастак и знаток. Написал неплохой учебник по навигации, лет десять по нему учили ребят... Да, в коротком промежутке, уже когда мы ушли из мореходки, В.В.Александровский возглавлял Академию морского транспорта учебное заведение для повышения квалификации больших начальников. Вот эта работа была для него - солидности, представительства в нем хватало.
Почему-то запомнился химик - профессор Сердюков. Наверное, потому, что его охмурила лаборантка кабинета химии, какой-то скандал случился.
Когда я пришел в Таллиннское училище, главным моим предметом стала мореходная астрономия (астронавигация, как ее называют на ВМФ). В ЛВМУ ее вел капитан 1 ранга Александр Петрович Гедримович, воспитанник Морского корпуса еще царских времен. В нем, как и в професорах Б.П.Хлюстине и А.П.Ющенко, тоже вышедших из Морского корпуса, присутствовала глубокая интеллигентность, и они казались несколько возвышающимися над нами. Да так и было - они ведь пришли из другого мира. Но все были прекрасными знатоками своего дела, специалистами высшего класса. И с милыми, забавными привычками, которые запоминаются всегда надолго. Александр Петрович любил и часто использовал такую приговорку: "Моряк должен быть шустрым, а не ЛОПУ..." И мы хором рявкали: "...ХОМ!!!" И еще у него к концу лекции на кончике носа зависала трогательная, вовсе не противная капелька...
Практику астрономии с третьего курса вел Б. И. Красавцев. О нем еще скажу. Когда я, работая над учебником, познакомился с ним поближе (даже в море пару раз ходили вместе), оценил тщательность, строгость в научных вопросах и делах с его стороны. От него имел много ценной помощи и горевал искренно, когда Борис Иванович так рано ушел из жизни.
Совсем не запомнились военные преподаватели, а у нас на курс милитаристской подготовки отводилось немало времени и внимания. Кавторанги и майоры, как потом и в ТМУ, читали лекции по конспектам, не отрываясь от тетради (так полагалось по методике военных кафедр), и это нам, естественно, не нравилось. Потому, видимо, придя в ТМУ, я дал себе зарок: не заглядывать в конспект. Есть такой преподавательский афоризм: учитель должен знать материал хотя бы на один урок раньше, чем ученики.
Елену Михайловну Кабировскую вспомнить надо обязательно. Должность звучная - флаг-секретарь начальника ЛВМУ. Знала в лицо и помнила фамилии сотен курсантов. Когда я через год, в январе 1947 года, пришел в приемную, спокойно приветствовала: "А, Титов, добрый день!" И всегда была готова помочь-протолкнуть курсантский рапорт побыстрее...
Получилось у меня, что все наши педагоги-лекторы были отличные специалисты. Почему же тогда, придя на флот, я обнаружил, что совершенно не имею практических навыков? Так как попал на пассажирский пароход сразу на две должности - III и IV помощников, понадобились два умения: печатать на машинке и считать на счетах. Этому нас не научили. Между прочим, лет двадцать в ТМУ мы пробивали через московское начальство право и время для обучения курсачей этим операциям. Так и не пробили. А мне помогло то, что плавал на Севере, архангелогородцы - моряки прирожденные, воспитывали меня деликатно и сурово, как щенка, которого швыряют в воду, чтобы плавать научился. Полагаю, то же почувствовали все мои друзья, связавшие свою судьбу с морем, и все они быстро и успешно преодолели эту преграду. Иначе бы не пребывали в капитанских должностях по 20-30 лет.
Говорят, на японском военном флоте есть такая традиция: самый главный адмирал командует "Смирно!" и выходит к трапу, когда на борт его корабля вступает бывший учитель. И сейчас я мысленно подал себе ту же команду, когда впускал в свои воспоминания давних учителей.
Когда встречаю сегодня бывших моих воспитанников, ставших большими - по заслугам! - людьми, не испытываю никакой ревности, а только радость и гордость. Это не кокетство, не хвастовство, ей-богу - говорю искренно.
"ЧЕ-ПЕ" ГОРОДСКОГО МАСШТАБА
Ладно, сейчас понятно: хочется сказать как можно больше теплых слов тем, кто тебя учил. А в то время - были ли мы столь благодарными и благородными? И вообще - старались ли, усердными ли были? Добросовестными учениками?
Всякими. И даже каждый отдельно взятый из нас - всяким-разным бывал. Трое-четверо упорно грызли гранит науки всегда, постоянно. За что сразу получили прозвище - "чугунки". Мол, в одном месте у них налит чугун, к лавке-сидению притягивает. Нехорошее, конечно, прозвище, неблагородное. Однако среди молодых благородства искать вряд ли стоит.
Своим уважаемым наставникам мы организовали большой "трабл". Когда большинству из нас исполнилось по двадцать лет, в январе-феврале 1948 года, наша мореходка прославилась на весь Ленинград. Рассказать об этом надо бы в стиле официального расследования. Но как оно точно проходило, трудно теперь определить. Тем более, сам я волею судьбы оказался в этой эпопее зрителем-наблюдателем, вовсе, впрочем, не посторонним. И скорее мое повествование надо рассматривать как информационно-хроникальное исследование.
Итак, зима, учебная экзаменационная сессия. Мы уже нахватались мудрости и набрались нахальства. Потому искали пути и способы облегчить свое студенческое существование.
С чего началось? По слухам, инициаторами затеи выступили наши старослужащие, отлично сражавшиеся за родину, но в учебе испытывавшие немалые трудности: возглавлявший роту капитан запаса и гвардеец Анатолий Гаврилов , командир взвода, недавний армейский старшина Коля Гребенюк и приближенные к ним "юные светлые головы". Обоснование и стратегическое обеспечение: читавшие нам лекции профессора и доценты в лицо большинство из нас вряд ли знали, а экзамены принимали они. И родилась естественная идея...
Поначалу операция развертывалась тщательно и обдуманно: на зачетных книжках заменялись фотографии, отважные "матросовы" под разными предлогами меняли срок сдачи экзамена на другой день, а в "свой" - сдавали под"псевдонимом". Я запомнил лишь два предмета, на сдаче которых проводилась операция - техническая механика, которую преподавал отрешенный от земных проблем и забот профессор Меликов, и география морских путей, ее вел умный и толковый Эллинский (вполне артистическая фамилия!). Меликов вряд ли заподозрил что-то, Эллинский мог раскусить подмену, но то ли не пожелал никого обижать, то ли вообще не захотел поднимать шума. Всякий шум в то суровое время мог привести к непредсказуемым, как говорят сейчас, последствиям.
Короче, на первом таком экзамене без сучка и задоринки вполне приличные оценки в матрикулы получили три-четыре имеющих власть в роте академических слабака. Затем события приняли бесшабашно-разнузданный характер: фото в зачетках перестали менять, кое-кто завязывал щеку, имитируя зубную боль, "дублеры" шли в аудиторию в один и тот же день - за себя и за "того парня". Совсем лихо получилось с Ленькой Масленциным. Он был вратарем футбольной команды мореходки и отличным парнем - спокойным, добрым и ленивым. Ему принадлежал почин, рожденный каким-то фильмом той поры, где герой спал днем и ночью, оправдывая это сентенцией: "Я накапливаю энергию!" Так вот, Ленька копил энергию до обеда, записавшись на экзамен в самый конец, а когда открывал дверь аудитории, его ухватили за штаны и вручили зачетку: "Ты уже сдал. Четверка устроит?"
Честно признаюсь, было предложение и мне от друга Володи Дегтяря: "Сдай за меня географию!" Географию я любил, но эту мою любовь отметил умница Эллинский и явно знал меня в лицо. Вовка нашел другого "дублера" и на этот экзамен, и еще на какой-то, за что и поплатился позже в полной мере.
В общем, все прошло лихо и успешно, мы разъехались на каникулы, а когда вернулись, вскоре разразился скандал. Не берусь точно утверждать, но началось все с элементарного доноса. Кто-то, обиженный Толей Гавриловым, "капнул" на него то ли в партком, то ли в деканат. Когда на ковер вызвали Анатолия, бравый гвардеец, спасая свой партбилет, выдал дознавателям полный список увильнувших от экзаменов и их дублеров.
Слухи и толки пошли по всему Ленинграду, по всем его вузам. Вероятно, многие завидовали нашей находчивости и отваге. Расправа последовала резкая: семерых отчислили из училища, кого-то наказали по партийно-комсомольской линии, "фитиля" получили и преподаватели, которых обвели вокруг пальца, экзамены были пересданы. Рота лишилась старшины, ушел в военное училище имени Фрунзе Вовка Дегтярь, а на смену убывшим на третий курс, пополнив наши ряды, пришли несколько ленинградских ребят в порядке перевода из разных вузов.
Участники эпопеи рассказывали потом о своих переживаниях. Кое-кого экзаменаторы заподозрили, кто-то не сразу отозвался на свою лже-фамилию, у кого-то съехала повязка с "больного" зуба... Наверное, в процессе расследования проверялась и коллективная солидарность, склонность к предательству, но этого не хочу касаться.
Несмотря на столь сокрушительный крах, помню, в массе мы гордились всей этой историей, особенно когда на танцах о подробностях расспрашивали нас знакомые девушки. Не знаю точные цифры, но как будто замешаны в подменной сдаче были тринадцать или четырнадцать пар (увильнувший и "дублер").
А Толя Гаврилов окончил геофак университета, и следы его затерялись.
Комзвода Гребенюк расстался с нами позже - нехорошо, недостойно: его поймали на воровстве вещей курсачей из кубриков. Увы, воришки у нас случались. Особенно на первых курсах. Потрясением для училища стало разоблачение в массовых хищениях любимца всех девиц, лихого плясуна-чечеточника Славки Аксенова. В больших коллективах вирус воровства плодится часто. Лет через тридцать после этой эпопеи, находясь на практике с курсантами в море, я спас от петли пойманного парня. Слямзил он штаны и какую-то небольшую валюту у товарища, ребята устроили тайное разбирательство и предложили ему "подумать о своем поведении", а он попытался удавиться. Пришлось судну заходить на рейд Клайпеды и сдавать парня, его долго не хотели принимать портовые власти. Из училища он сразу отчислился.
А после "большого гона" мальчиков какое-то время многие из них жили у Марии Михайловны, матери моей Ляльки. Мария Михайловна была вдовой и работала всего лишь машинисткой, но кормила-поила ребят, пока они пристраивались куда-нибудь. Тогда Вовка Дегтярь, пожив месяц в семье Ляли, соблазнил ее...хотя и я сам был виноват, так как, выдерживая характер, полгода не объявлялся у любимой.
Но это уже лирика, а о ней - позже.
ДЕЗЕРТИРЫ
Недавно я заполнял анкету для подачи прошения о "виде на жительство в Эстонской Республике", где живу, кстати, уже сорок первый год. Среди прочих вопросов там надо было честно признаться, имел ли я отношение к службе в Советской Армии. Написал: "не служил" и был не совсем откровенным. Потому как полгода все же провел "на военке" - правда, не в армии, а в ВМФ - и на стажировке. Результатом обучения в мореходке было ведь присвоение нам звания лейтенанта запаса военно-морского флота СССР.
Так вот, все эти шесть месяцев прошли для нас довольно уныло, но, как говорил один мой хороший знакомый, "с картинками". Распределили нас на стажировку в Таллинне, где проживали мои близкие - мать и сестра. Проживали в "роскошной" квартире - комнатка и кухня в подвале, "удобства" - в коридоре, где сновали большие нахальные крысы. Крыс ловила и приносила в дом милая кошка Маша.
Зато у нашей квартиры было два преимущества: окна выходили на уровень тротуара, и летом, лежа на диване, я имел возможность наблюдать ножки проходящих дам, а кроме того, прямо напротив дома располагался еще один подвальчик, пивнушка-забегаловка. В те времена водку продавали в розлив на каждом углу, и была она недорога, вполне доступна даже нам, живущим на хилую стипендию (правда, получая еще и казенный харч).
Родной дом в Таллинне имел лишь я из всей нашей лихой шараги, и скоро сюда потянулись друзья. Мама научила нас играть в преферанс, и вечерами, когда была возможность вырваться с корабля, мы "кидали пульку". Угощение мать тоже готовила: винегрет и пирожки с картошкой, наше семейное блюдо, любимое еще моим отцом. Попозже в Таллинн поехали и близкие корешей сестры, мамы и невесты. Как-то размещались, все больше навалом.
Но как раз возможность вырваться в увольнение для меня и еще двух ребят скоро оказалась сильно ограниченной. Чтобы понять - почему, придется кратко рассказать о смысле и характере нашей службы-стажировки. Между прочим, когда я в 1967 году сделал книгу - роман о молодом моряке, описал в сокращенном виде и этот жизненный период моего героя. Но редактор немедленно взвыл: "Нельзя писать, что вы служили на ВМФ! Ведь готовили вас для торгового флота!" Получалось, что подготовка из нас и офицеров запаса - военная тайна, неизвестная миру. В книге пришлось оформить статут пребывания моего персонажа в Таллинне как штурманскую практику на обычных цивильных судах, что было, безусловно, дико и нелепо: штурманская практика у причала!
Но именно у причала и прошел весь срок нашей стажировки, с октября 1951 по 13 марта 1952 года (дата запомнилась не случайно, как станет ясным далее). В море - к острову Найссаар, за три мили, вышли лишь однажды.
Мы быстро сообразили, что корабельное начальство понимало бессмысленность нашего пребывания и тяготилось этим. Образовали из нас четверых "учебную штурманскую группу", прикрепили куратора - начальника БЧ-1, лейтенанта с усиками по фамилии Шленский, назначили старшим группы Гену Волобуева и... Навигационное оборудование корабля БТЩ (большой тральщик) состояло из 3-4 приборов, десятка карт Финского залива, хронометра и часов. Делать было абсолютно нечего... хотя раз в неделю ходили старшими патрулей по городу, об одном увлекательном дежурстве чуть позже расскажу. Да, нам и звания мичманские присвоили, налепили на шинелишки погоны.
Очень скоро мы затосковали и стали подвывать. Именно тогда мама открыла нам преферансную прелесть, и это помогло не рехнуться умом. Отношения с прямым начальством поначалу были нейтрально-корректные. Командир мне не запомнился, он был, видимо, большой диалектик, редко и ненадолго появлялся на борту тральщика. Его помощник, старлей, хмуроватый и неприветливый, вроде бы нас и не замечал. Лейтенанту Шленскому фантазии не хватало - чем нас занять. До обеда толкались в ходовой рубке или в красном уголке, после, когда разрешалось лежать в койках, заваливались в них. В увольнение пускали охотно, но только с 17 часов до 23-х, кажется.
Да, придется еще о крысах вспомнить. Через тридцать с гаком лет мне пришлось познакомиться с ними в массе вторично - на барке "Крузенштерн", по пути в Канаду. А тогда на нашем "тральце" крыс проживала уйма. Бывало, проснешься ночью, когда по тебе пробежит серая хищница... Понятно, пытались и бороться с ними. Однако на фумигацию корабль не направляли и вылов грызунов был организован "вручную". Для поощрения матросикам полагались сутки дополнительного отпуска за каждую предьявленную серую гадину. Статистику и сбор вел корабельный врач-капитан, он крысам отрубал хвосты, которые потом сдавал для отчета куда-то. Говорят, на одном корабле матросы сперли у врача накопленные хвосты и продали друзьям с другого корабля - план был перевыполнен.
Тем временем подходили ноябрьские праздники. Трое из нас имели в Ленинграде "невест" (впрочем, у Генки была уже и законная супруга Броня). Естественно, тянуло к ним. Твердо уяснив, что групповые обращения и рапорты преследуются на "военке", мы по очереди сходили к старшему-старлею: "Отпустите к девочкам!" Он отрезал: "Нет! Не положено!" И тогда...
Ну, для "интересу" приведу далее два варианта изложения происшедшего. Один - из "Объяснительных записок", поданных каждым из нас начальству через несколько суток, второй - с откровенным признанием того, как это было в действительности. По памяти могу кое-что и неточно отобразить, прошло все-таки сорок четыре года с тех пор!
"Командиру БТЩ No.... капитан-лейтенанту ....
Объяснительная записка
3 ноября я обратился к пом-ку командира тов. ...... с рапортом, в котором просил разрешить мне увольнение на трое суток, с 6 по 10 ноября 1951 года, для выезда к знакомой девушке в Ленинград, с которой мы собираемся оформить брак. Получив отказ на увольнение в Ленинград, я, не подумав о последствиях своего поступка, пошел вечером на Балтийский вокзал г.Таллинна и сел в поезд Таллинн - Ленинград. При этом учитывал, что все три праздничных дня 7, 8 и 9 ноября я свободен от вахт и нарядов и не нарушу распорядок службы на корабле. В поезде случайно встретил мичманов Г. Волобуева и В. Кропачева, которые тоже проходят стажировку на БТЩ No .... В Ленинграде пробыл 7 и 8 ноября, а днем 9-го получил телеграмму от оставшегося на корабле моего товарища Ю. Сирика с советом немедленно возвращаться в Таллинн. Созвонившись с товарищами, я прибыл на вокзал, и мы вместе вернулись на корабль в 7.00 10 ноября. Никакой предварительной договоренности с Г.Волобуевым и В. Кропачевым у меня не было. Теперь я понимаю, что допустил грубое нарушение правил службы на ВМФ и осуждаю свое необдуманное поведение.
Мичман Р.Титов".
Генка и Володя написали что-то в том же духе. Выделенные мною фразы не случайны - возможно, они и по-партизански стойкое следование этой версии и спасли нас. Хотя не только...
А теперь - как было фактически. Передать, какими словами мы отреагировали на отказ старлея отпустить нас, я, понятно, здесь не могу. Вольная душа морехода в каждом из нас возмутилась: "А, ты...так? А мы тебя...!" И, получив увольнение в город до 23 часов, мы бодро двинулись на вокзал. Ехали "зайцами", на третьих полках, всю ночь резались в карты. В 6.30 я, пешком прогулявшись от Балтийского вокзала до проспекта Огородникова, позвонил в дверь моей любимой и упал в ее объятия, удовлетворенно отметив слезы радости в ее мягких глазах. Восьмого встретились "семьями" у Гены Волобуева, у меня сохранилась даже фотография: за праздничным столом я и моя "невеста". А девятого пришла телеграмма от Юрки. Кстати, он не поехал в Ленинград всего лишь из-за лени. Впрочем, невесты у него там тогда не было, увел невесту еще раньше один из нас.
Ранним сырым и холодным утром 10 ноября мы шли в Минную гавань, гадая, сколько нарядов вне очереди или неувольнений поимеем теперь. На трапе нас встретил лейтенант Шленский и молча повел в каюту, у дверей которой поставил часового с трехлинейной винтовкой.