Страница:
Культура швейцарских Альп, где можно было доехать до многих вершин на фуникулере, не прельщала Владимира Ильича. Главную прелесть горных экскурсий он видел в преодолении трудностей подъема и в многообразии впечатлений, которые давал самый процесс подъема в горы.
Ульяновы сняли крестьянскую хату с верандой и мансардой, расположенную на границе между Порониным и соседней деревней Белый Дунаец. Хозяйка дома Тереза Скупень жила в другом домике, поодаль. Нанятый Ульяновыми домик стоял на поляне приблизительно в 200 метрах от шоссе, у подножия небольшого холма. Внизу были две большие комнаты. В одной из них устроили спальню Владимира Ильича и Надежды Константиновны; она же служила рабочей комнатой Владимира Ильича. Во второй комнате поместилась мать Надежды Константиновны, Елизавета Васильевна... Вдоль дома шел узкий балкон, ведущий в обширную кухню, которая была рабочей комнатой Надежды Константиновны и "приемной", где по вечерам часто собирались жившие в Поронине товарищи. Наверху впоследствии поселился бежавший из Сибири товарищ Тихомирнов.
Моя квартира находилась недалеко от вокзала, приблизительно в полукилометре от дома Ульяновых. Дальше в сторону Закопане был центр Поронина - почта и лавки. На другой стороне Дунайца поселились другие члены нашей колонии.
В Поронине Владимир Ильич вставал часов в семь и шел обычно купаться в Дунайце. Быстрая горная речка была в общем мелкой, но вблизи дома Скупень мы нашли довольно глубокое место, где можно было даже плавать. Росший на берегу кустарник скрывал купающихся от проезжей дороги...
Вопреки ожиданиям, горный воздух не вызвал улучшения здоровья Надежды Константиновны. Сердцебиения стали повторяться, усилились другие симптомы базедовой болезни. Она совершенно перестала принимать участие в наших прогулках. Владимир Ильич неоднократно беседовал со мной по этому поводу. В конце концов пришли к заключению, что самое целесообразное - обратиться к известному в то время специалисту по заболеваниям щитовидной железы профессору Кохеру. Для этого нужно было ехать в Швейцарию - в Берн. Владимир Ильич не хотел отпустить Надежду Константиновну одну в такое далекое путешествие и решил сопровождать её. Это требовало жертвы ценного времени и было затруднительно по материальным соображениям. Но Владимир Ильич не колебался. Ущерб в работе, наносимый поездкой, он решил наверстать укреплением заграничных партийных секций, посетив их во время поездки. Одновременно он решил прочесть рефераты в Вене и в швейцарских городах, что частично разрешало и материальный вопрос.
Елизавете Васильевне было уже семьдесят лет, и она была довольно беспомощна. Оставлять её одну Ульяновы не решились. Владимир Ильич просил меня на время их отсутствия переселиться в их квартиру, с чем я, конечно, согласился.
После полуторамесячного отсутствия Ульяновы вернулись в Поронин, довольные результатами поездки. Состояние здоровья Надежды Константиновны, после сделанной ей операции, значительно улучшилось, сердцебиения прошли, силы окрепли".
* * *
Ленин и Крупская снова перебрались в Швейцарию. Они прибыли туда 23 августа (5 сентября по новому стилю) 1914 года. К этому времени уже шла Первая мировая война, начавшаяся 1 сентября 1914 года. 6 сентября за городом, в лесу, собралась местная группа большевиков и, заслушав доклад В. И. Ленина, приняла его исторические "Тезисы о войне".
В Берне заметно ухудшилось здоровье 70-летней матери Крупской Елизаветы Васильевны.
Владимир Ильич ценил заботу о себе матери Крупской. Он позволял себе подшучивать над "бабушкой", как он называл Елизавету Васильевну. Темы его шуток должны были вызвать её возражения. Елизавета Васильевна, со своей стороны, изредка поругивала его за "жизненную непрактичность".
Матери Крупской стало совсем плохо, дело шло к её смерти, и она не заставила себя ждать.
Смерть Елизаветы Васильевны Ленин и Крупская пережили без слез, без поминок. Тело "бабушки", прожившей всю жизнь без внуков, сожгли в бернском крематории.
Прах её не был востребован Лениным, когда он перебрался в Россию. Она оказалась после смерти никому не нужна, хотя Ленин всю свою семейную жизнь до Первой мировой войны прожил с её помощью и при её большой заботе.
Из воспоминаний Крупской:
"После смерти матери у меня сделался рецидив базедовой болезни, и доктора направили меня в горы. Ильич разыскал по публикации дешевый пансион в немодной местности, у подножия Ротхорна, в Зеренберге, в отеле "Мариенталь", и мы прожили там все лето...
В Зеренберге устроились мы очень хорошо, кругом был лес, высокие горы, наверху Ротхорна даже лежал снег. Почта ходила со швейцарской точностью. Оказалось, в такой глухой горной деревушке, как Зеренберг, можно было бесплатно получать любую книжку из бернских или цюрихских библиотек. Пошлешь открытку в библиотеку с адресом и просьбой прислать такую-то книгу. Книжку, обернутую в папку, получаешь через два дня, бечевкой привязан билет из папки, на одной его стороне надписан адрес запросившего книгу, на другой - адрес библиотеки, пославшей книгу. Это создавало возможность заниматься в самой глуши. Ильич всячески выхваливал швейцарскую культуру. В Зеренберге заниматься было очень хорошо. Через некоторое время к нам туда приехала Инесса. Вставали рано и до обеда, который давался, как во всей Швейцарии, в 12 часов, занимался каждый из нас в своем углу в саду. Инесса часто играла в эти часы на рояле, и особенно хорошо занималось под звуки доносившейся музыки. После обеда уходили иногда на весь день в горы. Ильич очень любил горы, любил под вечер забираться на отроги Ротхорна, когда наверху чудесный вид, а под ногами розовеющий туман, или бродить по Штраттенфлу - такая гора была километрах в двух от нас, "проклятые шаги" - переводили мы. Нельзя было никак взобраться на её плоскую широкую вершину - гора вся была покрыта какими-то изъеденными весенними ручьями камнями. На Ротхорн взбирались редко, хотя оттуда открывался чудесный вид на Альпы. Ложились спать с петухами, набирали альпийских роз, ягод, все были отчаянными грибниками грибов белых была уйма, но наряду с ними много всякой другой грибной поросли, и мы так азартно спорили, определяя сорта, что можно было подумать - дело идет о какой-нибудь принципиальной резолюции".
ОБЕДЫ С ПРОСТИТУТКОЙ,
ЗНАКОМСТВО С ПРОСТИТУТКОЙ
"С января 1916 г., - вспоминала Крупская, - Владимир Ильич взялся за писание брошюры об империализме для книгоиздательства "Парус". Этому вопросу Ильич придавал громадное значение, считая, что настоящей глубокой оценки происходящей войны нельзя дать, не выяснив до конца сущности империализма как с его экономической, так и политической стороны. Поэтому он охотно взялся за эту работу. В половине февраля Ильичу понадобилось поработать в цюрихских библиотеках, и мы поехали туда на пару недель, а потом все откладывали да откладывали свое возвращение в Берн, да так и остались жить в Цюрихе, который был поживее Берна. В Цюрихе было много иностранной революционно настроенной молодежи, была рабочая публика, социал-демократическая партия была более лево настроена и как-то меньше чувствовался дух мещанства.
Пошли нанимать комнату. Зашли к некоей фрау Прелог, скорее напоминавшей жительницу Вены, чем швейцарку, что объяснялось тем, что она долго служила поварихой в какой-то венской гостинице. Устроились было мы у ней, но на другой день выяснилось, что возвращается прежний жилец. Ему кто-то пробил голову, и он лежал в больнице, а теперь выздоровел. Фрау Прелог попросила нас найти себе другую комнату, но предложила нам приходить к ней кормиться за довольно дешевую плату. Мы кормились, должно быть, там месяца два; кормили нас просто, но сытно. Ильичу нравилось, что все было просто, что кофе давали в чашке с отбитой ручкой, что кормились в кухне, что разговоры были простые - не о еде, не о том, что столько-то картошек надо класть в такой-то суп, а о делах, интересовавших столовников фрау Прелог. Правда, их было не очень много и они часто менялись. Очень скоро мы почувствовали, что попали в очень своеобразную среду, в самое что ни на есть цюрихское "дно". Одно время обедала у Прелог какая-то проститутка, которая, не скрываючи, говорила о своей профессии, но которую гораздо больше, чем её профессия, занимало то здоровье её матери, то какую работу найдет её сестра. Столовалась несколько дней какая-то сиделка, стали появляться ещё какие-то столовники. Жилец фрау Прелог больше помалкивал, но из отдельных фраз явствовало, что это тип почти что уголовный. Нас никто не стеснялся, и, надо сказать, в разговорах этой публики было гораздо более человеческого, живого, чем в чинных столовых какого-нибудь приличного отеля, где собирались состоятельные люди.
Я торопила Ильича перейти на домашний стол, ибо публика была такая, что легко можно было влипнуть в какую-нибудь дикую историю. Все же некоторые черты цюрихского "дна" были небезынтересны...
Потом все время, встречаясь на улице с фрау Прелог, Ильич всегда её дружески приветствовал. А встречались мы с ней хронически, ибо поселились неподалеку, в узком переулочке, в семье сапожника Каммерера. Комната была не очень целесообразная. Старый мрачный дом, стройки чуть ли не XVI века, двор вонючий. Можно было за те же деньги получить гораздо лучшую комнату, но мы дорожили хозяевами. Семья была рабочая, они были революционно настроены, осуждали империалистскую войну. Квартира была поистине интернациональная: в двух комнатах жили хозяева, в одной - жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой - какой-то итальянец, в третьей австрийские актеры с изумительной рыжей кошкой, в четвертой - мы, россияне. Никаким шовинизмом не пахло, и однажды, когда около газовой плиты собрался целый женский интернационал, фрау Каммерер возмущенно воскликнула: "Солдатам нужно обратить оружие против своих правительств!" После этого Ильич и слышать не хотел о том, чтобы менять комнату. От фрау Каммерер я многому научилась: как дешево, с минимальной затратой времени сытно варить обед и ужин. Училась и другому. Однажды в газетах было объявлено, что Швейцария испытывает затруднение во ввозе мяса, и потому правительство обращается к гражданам с призывом два раза в неделю не потреблять мяса. Мясные лавки продолжали торговать в "постные" дни. Я закупила к обеду мясо, как всегда, и, стоя у газовки, стала расспрашивать фрау Каммерер, как же проверяют, выполняют ли граждане призыв, - контролеры, что ли, какие по домам ходят? "Зачем же проверять? - удивилась фрау Каммерер. - Раз опубликовано, что существуют затруднения, какой же рабочий человек станет есть мясо в "постные" дни, разве буржуй какой?" И, видя мое смущение, она мягко добавила: "К иностранцам это не относится". Этот пролетарский сознательный подход чрезвычайно пленил Ильича...
...Многое хотелось Ильичу додумать до конца, дать своим мыслям дозреть, и потому мы решили поехать в горы, да и мне было необходимо это, потому что никак не могла утихомириться моя базедка. Одна управа была на неё - горы. Мы поехали на шесть недель в кантон Сен-Галлен, неподалеку от Цюриха в дикие горы, в дом отдыха Чудивизе, очень высоко, совсем близко к снеговым вершинам. Дом отдыха был самый дешевый, 2,5 франка в день с человека. Правда, это был "молочный" дом отдыха - утром давали кофе с молоком и хлеб с маслом и сыром, но без сахара, в обед - молочный суп, что-нибудь из творога и молока на третье, в 4 часа опять кофе с молоком, вечером ещё что-то молочное. Первые дни мы прямо взвыли от этого молочного лечения, но потом дополняли его едой малины и черники, которые росли кругом в громадном количестве. Комната наша была чиста, освещенная электричеством, безобстановочная, убирать её надо было самим, и сапоги надо было чистить самим. Последнюю функцию взял на себя, подражая швейцарцам, Владимир Ильич и каждое утро забирал мои и свои горные сапоги и отправлялся с ними под навес, где полагалось чистить сапоги, пересмеивался с другими чистильщиками и так усердствовал, что раз даже при общем хохоте смахнул стоявшую тут же плетеную корзину с целой кучей пустых пивных бутылок. Публика была демократическая. В доме отдыха, где цена за содержание 2,5 франка с человека, "порядочная" публика не селилась. В некотором отношении этот дом отдыха напоминал французский Бомбон, но публика была попроще, победнее, с швейцарским демократическим налетом. По вечерам хозяйский сын играл на гармонии и отдыхающие плясали вовсю, часов до одиннадцати раздавался топот пляшущих. Чудивизе было километрах в восьми от станции, сообщение возможно было лишь на ослах, дорога шла тропинками по горам, все ходили пешком, и вот почти каждое утро, часов в шесть утра, начинал названивать колокол, собиралась публика провожать уходящих и пели какую-то прощальную песню про кукушку какую-то. Каждый куплет кончался словами: "Прощай, кукушка". Владимир Ильич, любивший утром поспать, ворчал и плотнее закутывался в одеяло с головой. Публика была архиаполитична. Даже на тему о войне никогда не заходили разговоры. В числе отдыхающих был солдат.
По приезде в Цюрих мы опять поселились у тех же хозяев, на Шпигельгассе.
За время пребывания в Чудивизе Владимир Ильич со всех сторон обдумал план работы на ближайшее время. Первое, что важно было, особенно в данный момент, это - теоретическая спевка, установление четкой теоретической линии...
В то время мы наводили сугубую экономию в личной жизни. Ильич всюду усиленно искал заработка, - писал об этом Гранату, Горькому, родным, раз даже развивал Марку Тимофеевичу, мужу Анны Ильиничны, целый фантастический план издания "Педагогической энциклопедии", над которой я буду работать. Я в это время много работала над изучением вопросов педагогики, знакомилась с практической постановкой школ в Цюрихе. Причем, развивая этот фантастический план, Ильич до того увлекся, что писал о том, что важно, чтобы кто-нибудь не перехватил эту идею.
Так жили мы в Цюрихе, помаленьку да потихоньку, а ситуация становилась уже гораздо более революционной. Наряду с работой в теоретической области Ильич считал чрезвычайно важным выработку правильной тактической линии... Необходимо вести революционную борьбу за социализм и разоблачать самым беспощадным образом оппортунистов, у которых слова расходятся с делом, которые на деле служат буржуазии, предают дело пролетариата. Никогда, кажется, не был так непримиримо настроен Владимир Ильич, как в последние месяцы 1916 и первые месяцы 1917 гг. Он был глубоко уверен в том, что надвигается революция".
В Цюрихе Ленин встретил русскую проститутку Анну Букатову. Отношения между ними продолжались недолго. Ленин пытался обратить в свою веру, привлечь Анну к пересылке нелегальной литературы в Россию, но она его не поняла, как не осознала и не оценила его революционную деятельность. В своей записке к нему она дала ответ на его предложения. Анна писала, что "Вы удостоили меня своей дружбы и я в Вашем распоряжении, я могу удовлетворять Вас физически, но на что-либо другое я не способна".
Авторы некоторых книг о Ленине связывают с этой проституткой то, что якобы Ленин от неё заразился сифилисом. По этому поводу написано уже немало и сделано несколько заявлений врачей-специалистов. Дело в том, что вопрос о сифилисе возник тогда, когда один из врачей, лечивший Ленина в Горках под Москвой, сказал, что если бы у Ленина был сифилис, "то мы бы его вылечили", а сильнейший склероз сосудов головного мозга, который был у Ленина, неизлечим.
ВЕСТИ О РЕВОЛЮЦИИ И ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ
"Однажды, когда Ильич уже собрался после обеда уходить в библиотеку, пишет в своих воспоминаниях Крупская, - а я кончила убирать посуду, пришел Бронский со словами: "Вы ничего не знаете?! В России революция!" - и он рассказал нам, что было в вышедших экстренным выпуском телеграммах. Когда ушел Бронский, мы пошли к озеру, там на берегу под навесом вывешивались все газеты тотчас по выходе.
Перечитали телеграммы несколько раз. В России действительно была революция. Усиленно заработала мысль Ильича. Не помню уж, как прошли конец дня и ночь. На другой день получились вторые правительственные телеграммы о Февральской революции".
Ленин, Крупская и их соратники попросили швейцарского социал-демократа Ф. Платтена помочь им с переездом из Швейцарии в Россию.
Крупская вспоминала:
"Когда пришло письмо из Берна, что переговоры Платтена пришли к благополучному концу, что надо только подписать протокол и можно уже двигаться в Россию, Ильич моментально сорвался: "Поедем с первым поездом". До поезда оставалось два часа. За два часа надо было ликвидировать все наше "хозяйство", расплатиться с хозяйкой, отнести книги в библиотеку, уложиться и пр. "Поезжай один, я приеду завтра". Но Ильич настаивал: "Нет, едем вместе". В течение двух часов все было сделано: уложены книги, уничтожены письма, отобрана необходимая одежда, вещи, ликвидированы все дела. Мы уехали с первым поездом в Берн.
...На берлинском вокзале наш поезд поставили на запасный путь. Около Берлина в особое купе сели какие-то немецкие социал-демократы. Никто из наших с ними не говорил... 31 марта мы уже въехали в Швецию. В Стокгольме нас встретили шведские социал-демократические депутаты - Линдхаген, Карльсон, Штрем, Type Нерман и др. В зале было вывешено красное знамя, устроено собрание. Как-то плохо помню Стокгольм, мысли были уже в России. Фрица Платтена и Радека Временное правительство в Россию не впустило. Оно не посмело сделать того же в отношении большевиков. На финских вейках переехали мы из Швеции в Финляндию. Было уже все свое, милое - плохонькие вагоны третьего класса, русские солдаты. Ужасно хорошо было... Наши прильнули к окнам. На перронах станций, мимо которых проезжали, стояли толпой солдаты. Усиевич высунулся в окно. "Да здравствует мировая революция!" - крикнул он. Недоуменно посмотрели на него солдаты.
В Белоострове нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталь и другие товарищи. Были работницы. Сталь все убеждала меня сказать им несколько приветственных слов, но у меня пропали все слова, я ничего не могла сказать. Товарищи сели с нами. Ильич спрашивал, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались. Скоро мы приехали в Питер...
Питерские массы, рабочие, солдаты, матросы, пришли встречать своего вождя. Было много близких товарищей. В числе их с красной широкой перевязью через плечо Чугурин - ученик школы Лонжюмо; лицо его было мокро от слез. Кругом народное море, стихия.
Тот, кто не пережил революции, не представляет себе её величественной, торжественной красоты. Красные знамена, почетный караул из кронштадтских моряков, рефлекторы Петропавловской крепости, освещающие путь от Финляндского вокзала к дому Кшесинской, броневики, цепь из рабочих и работниц, охраняющих путь.
Встречать на Финляндский вокзал приехали Чхеидзе и Скобелев в качестве официальных представителей Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Товарищи повели Ильича в царские покои, где находились Чхеидзе и Скобелев. Когда Ильич вышел на перрон, к нему подошел капитан и, вытянувшись, что-то отрапортовал. Ильич, смутившись немного от неожиданности, взял под козырек. На перроне стоял почетный караул, мимо которого провели Ильича и всю нашу эмигрантскую братию, потом нас посадили в автомобили, а Ильича поставили на броневик и повезли к дому Кшесинской. "Да здравствует социалистическая мировая революция!" - бросал Ильич в окружавшую многотысячную толпу.
Начало этой революции уже ощущал Ильич всем существом своим.
Нас привезли в дом Кшесинской, где помещались тогда ЦК и Петроградский комитет. Наверху был устроен товарищеский чай, хотели питерцы организовать приветственные речи, но Ильич перевел разговор на то, что его больше всего интересовало, стал говорить о той тактике, которой надо держаться. Около дома Кшесинской стояли толпы рабочих и солдат. Ильичу пришлось выступать с балкона. Впечатления от встречи, от этой поднятой революционной стихии заслоняли все.
Потом мы поехали домой, к нашим, к Анне Ильиничне и Марку Тимофеевичу. Мария Ильинична жила с нами. Жили они на Петроградской стороне, на Широкой улице. Нам отвели особую комнату. Мальчонка, который рос у Анны Ильиничны, Гора, по случаю нашего приезда над обеими нашими кроватями вывесил лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Мы почти не говорили с Ильичом в ту ночь - не было ведь слов, чтобы выразить пережитое, но и без слов было все понятно.
7 апреля - в день появления в печати тезисов Ленина - исполнительный комитет Петроградского Совета голосовал ещё за "Заем свободы".
В буржуазных газетах и в газетах оборонческих началась бешеная травля Ленина и большевиков. Никто не считался с заявлением Каменева, все знали, что внутри большевистской организации верх возьмет точка зрения Ленина. Травля Ленина способствовала быстрой популяризации тезисов. Ленин называл происходящую войну империалистической, грабительской, все видели - он всерьез за мир. Это волновало матросов, солдат, волновало тех, для кого вопрос о войне был вопросом жизни и смерти...
Когда Владимир Ильич возвращался домой усталый, у меня язык не поворачивался спрашивать его о делах. Но и ему, и мне хотелось поговорить так, как привыкли, во время прогулки. И мы иногда, редко впрочем, ходили гулять по более глухим улицам Петроградской стороны. Раз, помню, ходили на такую прогулку вместе с тт. Шаумяном и Енукидзе. Шаумян тогда передал Ильичу красные значки, которые его сыновья заказали ему передать Ленину. Ильич улыбался".
Октябрьская революция, или октябрьский переворот, произошла 25 октября (7 ноября) 1917 года. По словам Н. Подвойского, председателя Военно-революционного Комитета при Петроградском Совете, когда брали штурмом Зимний дворец в Петрограде, где заседало Временное буржуазное правительство, Ленин "метался по маленькой комнатке Смольного, как лев, запертый в клетку...".
На следующий день после взятия Зимнего дворца и ареста членов Временного правительства, Ленин выступил на заседании II съезда Советов с декретами о мире и земле, возглавил, избранное на съезде правительство Совет Народных Комиссаров.
Новое правительство, возглавляемое Лениным, сразу же приступило к выполнению жестких мер по отношению к нереволюционному населению. 10 ноября "спекулянты" декретом, подписанным Лениным, были объявлены "врагами народа", их, согласно декрета, расстреливали на месте.
5 сентября 1918 года был издан декрет (за подписью Ленина) о создании концлагерей. Покров кровавого красного террора начал заволакивать в Россию.
ХОЛОДНОСТЬ К СУПРУГЕ
И ЖЕСТОКОСТЬ К ЛЮДЯМ
- В первое время я начинала раздеваться, едва заслышав, что он входит в дом, - так писала о своих чувствах к любимому мужчине известная немецкая актриса, танцовщица, исполнившая главную роль в очень известном фильме 40-х годов "Девушка моей мечты" (и во многих других музыкальных фильмах) Марика Рекк, венгерка по национальности.
О себе она писала:
"Знаю, что я сексапильна. Мужчины всегда смотрели на меня тем особым взглядом, который наводит на мысль о постели. И, откровенно говоря, мне всегда это было приятно. Да я и теперь люблю выставлять напоказ свои ножки. Но я не считаю, что сексапильность измеряется количеством любовных интрижек, которые у тебя на счету. И с этой точки зрения я была образцовой женой. Я уверена, что бурный темперамент - к примеру, такой, какой у меня, - может удовлетворятся и одним мужчиной, если мужчина того стоит" (Марика Рекк. Сердце с перцем. М., 1991, сс. 231, 16).
Подобных отношений в сексе и любви между Лениным и Крупской не было. Хотя Крупская и была образцовой женой-революционеркой, но она не горела страстью к Ленину, а он к ней был попросту холоден. В их воспоминаниях, письмах друг к другу нет ни слова о сексе, постели, бурном темпераменте; спали они всегда порознь. Сексуальность не привлекала Ленина, он никогда не говорил о сексе, не стремился любоваться обнаженной женщиной, даже в искусстве; не любил посещать картинные галереи, художественные музеи, не интересовался живописью, скульптурой.
Ленин не любил сентиментальность, что также свидетельствует о его обедненности чувствами и эмоциями. По его мнению, "сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество". Под сентиментальностью Владимир Ильич понимал проявления жалости, милосердия и даже любви. По мнению Ленина, "рабочие и крестьяне нисколько не заражены сентиментальными иллюзиями господ интеллигентиков...".
Ленин не был психопатом в прямом значении этого слова. Он был психованным человеком, или, как считают некоторые ученые-медики, "невропсихическим больным". И таким был последние 15-20 лет. Вот как он выглядел в свои зрелые годы по отзывам своих соратников.
Плеханов: "С Лениным в те годы было невозможно работать: он заводился по любому пустяку".
Мартов: "В спорах глаза Владимира Ильича становились холодными и жестокими, в них нельзя было смотреть без содрогания. Когда же он начинал кричать, лицо его болезненно искажалось, изо рта вылетала слюна".
Конечно, Ленин, помимо его холодной натуры, много пережил нервных потрясений, стрессов, неудач, взлетов и падений, когда рушились, и казалось окончательно, все планы революционной деятельности. Здесь справедливы следующие слова Н. Крупской: "В жизни часто Ленин стоял на краю смерти. Это тоже отпечаток свой кладет, тоже страхует от мелких чувств".
Многое в поведении Ленина объясняет тот факт, что он много работал, напрягался и перенапрягался в работе. Именно это вызывало склероз сосудов мозга и его раннюю смерть. По свидетельству врача Н. Семашко, "склероз сосудов мозга Владимира Ильича был настолько сильным, сосуды эти заизвестились: при вскрытии по ним стучали металлическим пинцетом, как по камню".
Ульяновы сняли крестьянскую хату с верандой и мансардой, расположенную на границе между Порониным и соседней деревней Белый Дунаец. Хозяйка дома Тереза Скупень жила в другом домике, поодаль. Нанятый Ульяновыми домик стоял на поляне приблизительно в 200 метрах от шоссе, у подножия небольшого холма. Внизу были две большие комнаты. В одной из них устроили спальню Владимира Ильича и Надежды Константиновны; она же служила рабочей комнатой Владимира Ильича. Во второй комнате поместилась мать Надежды Константиновны, Елизавета Васильевна... Вдоль дома шел узкий балкон, ведущий в обширную кухню, которая была рабочей комнатой Надежды Константиновны и "приемной", где по вечерам часто собирались жившие в Поронине товарищи. Наверху впоследствии поселился бежавший из Сибири товарищ Тихомирнов.
Моя квартира находилась недалеко от вокзала, приблизительно в полукилометре от дома Ульяновых. Дальше в сторону Закопане был центр Поронина - почта и лавки. На другой стороне Дунайца поселились другие члены нашей колонии.
В Поронине Владимир Ильич вставал часов в семь и шел обычно купаться в Дунайце. Быстрая горная речка была в общем мелкой, но вблизи дома Скупень мы нашли довольно глубокое место, где можно было даже плавать. Росший на берегу кустарник скрывал купающихся от проезжей дороги...
Вопреки ожиданиям, горный воздух не вызвал улучшения здоровья Надежды Константиновны. Сердцебиения стали повторяться, усилились другие симптомы базедовой болезни. Она совершенно перестала принимать участие в наших прогулках. Владимир Ильич неоднократно беседовал со мной по этому поводу. В конце концов пришли к заключению, что самое целесообразное - обратиться к известному в то время специалисту по заболеваниям щитовидной железы профессору Кохеру. Для этого нужно было ехать в Швейцарию - в Берн. Владимир Ильич не хотел отпустить Надежду Константиновну одну в такое далекое путешествие и решил сопровождать её. Это требовало жертвы ценного времени и было затруднительно по материальным соображениям. Но Владимир Ильич не колебался. Ущерб в работе, наносимый поездкой, он решил наверстать укреплением заграничных партийных секций, посетив их во время поездки. Одновременно он решил прочесть рефераты в Вене и в швейцарских городах, что частично разрешало и материальный вопрос.
Елизавете Васильевне было уже семьдесят лет, и она была довольно беспомощна. Оставлять её одну Ульяновы не решились. Владимир Ильич просил меня на время их отсутствия переселиться в их квартиру, с чем я, конечно, согласился.
После полуторамесячного отсутствия Ульяновы вернулись в Поронин, довольные результатами поездки. Состояние здоровья Надежды Константиновны, после сделанной ей операции, значительно улучшилось, сердцебиения прошли, силы окрепли".
* * *
Ленин и Крупская снова перебрались в Швейцарию. Они прибыли туда 23 августа (5 сентября по новому стилю) 1914 года. К этому времени уже шла Первая мировая война, начавшаяся 1 сентября 1914 года. 6 сентября за городом, в лесу, собралась местная группа большевиков и, заслушав доклад В. И. Ленина, приняла его исторические "Тезисы о войне".
В Берне заметно ухудшилось здоровье 70-летней матери Крупской Елизаветы Васильевны.
Владимир Ильич ценил заботу о себе матери Крупской. Он позволял себе подшучивать над "бабушкой", как он называл Елизавету Васильевну. Темы его шуток должны были вызвать её возражения. Елизавета Васильевна, со своей стороны, изредка поругивала его за "жизненную непрактичность".
Матери Крупской стало совсем плохо, дело шло к её смерти, и она не заставила себя ждать.
Смерть Елизаветы Васильевны Ленин и Крупская пережили без слез, без поминок. Тело "бабушки", прожившей всю жизнь без внуков, сожгли в бернском крематории.
Прах её не был востребован Лениным, когда он перебрался в Россию. Она оказалась после смерти никому не нужна, хотя Ленин всю свою семейную жизнь до Первой мировой войны прожил с её помощью и при её большой заботе.
Из воспоминаний Крупской:
"После смерти матери у меня сделался рецидив базедовой болезни, и доктора направили меня в горы. Ильич разыскал по публикации дешевый пансион в немодной местности, у подножия Ротхорна, в Зеренберге, в отеле "Мариенталь", и мы прожили там все лето...
В Зеренберге устроились мы очень хорошо, кругом был лес, высокие горы, наверху Ротхорна даже лежал снег. Почта ходила со швейцарской точностью. Оказалось, в такой глухой горной деревушке, как Зеренберг, можно было бесплатно получать любую книжку из бернских или цюрихских библиотек. Пошлешь открытку в библиотеку с адресом и просьбой прислать такую-то книгу. Книжку, обернутую в папку, получаешь через два дня, бечевкой привязан билет из папки, на одной его стороне надписан адрес запросившего книгу, на другой - адрес библиотеки, пославшей книгу. Это создавало возможность заниматься в самой глуши. Ильич всячески выхваливал швейцарскую культуру. В Зеренберге заниматься было очень хорошо. Через некоторое время к нам туда приехала Инесса. Вставали рано и до обеда, который давался, как во всей Швейцарии, в 12 часов, занимался каждый из нас в своем углу в саду. Инесса часто играла в эти часы на рояле, и особенно хорошо занималось под звуки доносившейся музыки. После обеда уходили иногда на весь день в горы. Ильич очень любил горы, любил под вечер забираться на отроги Ротхорна, когда наверху чудесный вид, а под ногами розовеющий туман, или бродить по Штраттенфлу - такая гора была километрах в двух от нас, "проклятые шаги" - переводили мы. Нельзя было никак взобраться на её плоскую широкую вершину - гора вся была покрыта какими-то изъеденными весенними ручьями камнями. На Ротхорн взбирались редко, хотя оттуда открывался чудесный вид на Альпы. Ложились спать с петухами, набирали альпийских роз, ягод, все были отчаянными грибниками грибов белых была уйма, но наряду с ними много всякой другой грибной поросли, и мы так азартно спорили, определяя сорта, что можно было подумать - дело идет о какой-нибудь принципиальной резолюции".
ОБЕДЫ С ПРОСТИТУТКОЙ,
ЗНАКОМСТВО С ПРОСТИТУТКОЙ
"С января 1916 г., - вспоминала Крупская, - Владимир Ильич взялся за писание брошюры об империализме для книгоиздательства "Парус". Этому вопросу Ильич придавал громадное значение, считая, что настоящей глубокой оценки происходящей войны нельзя дать, не выяснив до конца сущности империализма как с его экономической, так и политической стороны. Поэтому он охотно взялся за эту работу. В половине февраля Ильичу понадобилось поработать в цюрихских библиотеках, и мы поехали туда на пару недель, а потом все откладывали да откладывали свое возвращение в Берн, да так и остались жить в Цюрихе, который был поживее Берна. В Цюрихе было много иностранной революционно настроенной молодежи, была рабочая публика, социал-демократическая партия была более лево настроена и как-то меньше чувствовался дух мещанства.
Пошли нанимать комнату. Зашли к некоей фрау Прелог, скорее напоминавшей жительницу Вены, чем швейцарку, что объяснялось тем, что она долго служила поварихой в какой-то венской гостинице. Устроились было мы у ней, но на другой день выяснилось, что возвращается прежний жилец. Ему кто-то пробил голову, и он лежал в больнице, а теперь выздоровел. Фрау Прелог попросила нас найти себе другую комнату, но предложила нам приходить к ней кормиться за довольно дешевую плату. Мы кормились, должно быть, там месяца два; кормили нас просто, но сытно. Ильичу нравилось, что все было просто, что кофе давали в чашке с отбитой ручкой, что кормились в кухне, что разговоры были простые - не о еде, не о том, что столько-то картошек надо класть в такой-то суп, а о делах, интересовавших столовников фрау Прелог. Правда, их было не очень много и они часто менялись. Очень скоро мы почувствовали, что попали в очень своеобразную среду, в самое что ни на есть цюрихское "дно". Одно время обедала у Прелог какая-то проститутка, которая, не скрываючи, говорила о своей профессии, но которую гораздо больше, чем её профессия, занимало то здоровье её матери, то какую работу найдет её сестра. Столовалась несколько дней какая-то сиделка, стали появляться ещё какие-то столовники. Жилец фрау Прелог больше помалкивал, но из отдельных фраз явствовало, что это тип почти что уголовный. Нас никто не стеснялся, и, надо сказать, в разговорах этой публики было гораздо более человеческого, живого, чем в чинных столовых какого-нибудь приличного отеля, где собирались состоятельные люди.
Я торопила Ильича перейти на домашний стол, ибо публика была такая, что легко можно было влипнуть в какую-нибудь дикую историю. Все же некоторые черты цюрихского "дна" были небезынтересны...
Потом все время, встречаясь на улице с фрау Прелог, Ильич всегда её дружески приветствовал. А встречались мы с ней хронически, ибо поселились неподалеку, в узком переулочке, в семье сапожника Каммерера. Комната была не очень целесообразная. Старый мрачный дом, стройки чуть ли не XVI века, двор вонючий. Можно было за те же деньги получить гораздо лучшую комнату, но мы дорожили хозяевами. Семья была рабочая, они были революционно настроены, осуждали империалистскую войну. Квартира была поистине интернациональная: в двух комнатах жили хозяева, в одной - жена немецкого солдата-булочника с детьми, в другой - какой-то итальянец, в третьей австрийские актеры с изумительной рыжей кошкой, в четвертой - мы, россияне. Никаким шовинизмом не пахло, и однажды, когда около газовой плиты собрался целый женский интернационал, фрау Каммерер возмущенно воскликнула: "Солдатам нужно обратить оружие против своих правительств!" После этого Ильич и слышать не хотел о том, чтобы менять комнату. От фрау Каммерер я многому научилась: как дешево, с минимальной затратой времени сытно варить обед и ужин. Училась и другому. Однажды в газетах было объявлено, что Швейцария испытывает затруднение во ввозе мяса, и потому правительство обращается к гражданам с призывом два раза в неделю не потреблять мяса. Мясные лавки продолжали торговать в "постные" дни. Я закупила к обеду мясо, как всегда, и, стоя у газовки, стала расспрашивать фрау Каммерер, как же проверяют, выполняют ли граждане призыв, - контролеры, что ли, какие по домам ходят? "Зачем же проверять? - удивилась фрау Каммерер. - Раз опубликовано, что существуют затруднения, какой же рабочий человек станет есть мясо в "постные" дни, разве буржуй какой?" И, видя мое смущение, она мягко добавила: "К иностранцам это не относится". Этот пролетарский сознательный подход чрезвычайно пленил Ильича...
...Многое хотелось Ильичу додумать до конца, дать своим мыслям дозреть, и потому мы решили поехать в горы, да и мне было необходимо это, потому что никак не могла утихомириться моя базедка. Одна управа была на неё - горы. Мы поехали на шесть недель в кантон Сен-Галлен, неподалеку от Цюриха в дикие горы, в дом отдыха Чудивизе, очень высоко, совсем близко к снеговым вершинам. Дом отдыха был самый дешевый, 2,5 франка в день с человека. Правда, это был "молочный" дом отдыха - утром давали кофе с молоком и хлеб с маслом и сыром, но без сахара, в обед - молочный суп, что-нибудь из творога и молока на третье, в 4 часа опять кофе с молоком, вечером ещё что-то молочное. Первые дни мы прямо взвыли от этого молочного лечения, но потом дополняли его едой малины и черники, которые росли кругом в громадном количестве. Комната наша была чиста, освещенная электричеством, безобстановочная, убирать её надо было самим, и сапоги надо было чистить самим. Последнюю функцию взял на себя, подражая швейцарцам, Владимир Ильич и каждое утро забирал мои и свои горные сапоги и отправлялся с ними под навес, где полагалось чистить сапоги, пересмеивался с другими чистильщиками и так усердствовал, что раз даже при общем хохоте смахнул стоявшую тут же плетеную корзину с целой кучей пустых пивных бутылок. Публика была демократическая. В доме отдыха, где цена за содержание 2,5 франка с человека, "порядочная" публика не селилась. В некотором отношении этот дом отдыха напоминал французский Бомбон, но публика была попроще, победнее, с швейцарским демократическим налетом. По вечерам хозяйский сын играл на гармонии и отдыхающие плясали вовсю, часов до одиннадцати раздавался топот пляшущих. Чудивизе было километрах в восьми от станции, сообщение возможно было лишь на ослах, дорога шла тропинками по горам, все ходили пешком, и вот почти каждое утро, часов в шесть утра, начинал названивать колокол, собиралась публика провожать уходящих и пели какую-то прощальную песню про кукушку какую-то. Каждый куплет кончался словами: "Прощай, кукушка". Владимир Ильич, любивший утром поспать, ворчал и плотнее закутывался в одеяло с головой. Публика была архиаполитична. Даже на тему о войне никогда не заходили разговоры. В числе отдыхающих был солдат.
По приезде в Цюрих мы опять поселились у тех же хозяев, на Шпигельгассе.
За время пребывания в Чудивизе Владимир Ильич со всех сторон обдумал план работы на ближайшее время. Первое, что важно было, особенно в данный момент, это - теоретическая спевка, установление четкой теоретической линии...
В то время мы наводили сугубую экономию в личной жизни. Ильич всюду усиленно искал заработка, - писал об этом Гранату, Горькому, родным, раз даже развивал Марку Тимофеевичу, мужу Анны Ильиничны, целый фантастический план издания "Педагогической энциклопедии", над которой я буду работать. Я в это время много работала над изучением вопросов педагогики, знакомилась с практической постановкой школ в Цюрихе. Причем, развивая этот фантастический план, Ильич до того увлекся, что писал о том, что важно, чтобы кто-нибудь не перехватил эту идею.
Так жили мы в Цюрихе, помаленьку да потихоньку, а ситуация становилась уже гораздо более революционной. Наряду с работой в теоретической области Ильич считал чрезвычайно важным выработку правильной тактической линии... Необходимо вести революционную борьбу за социализм и разоблачать самым беспощадным образом оппортунистов, у которых слова расходятся с делом, которые на деле служат буржуазии, предают дело пролетариата. Никогда, кажется, не был так непримиримо настроен Владимир Ильич, как в последние месяцы 1916 и первые месяцы 1917 гг. Он был глубоко уверен в том, что надвигается революция".
В Цюрихе Ленин встретил русскую проститутку Анну Букатову. Отношения между ними продолжались недолго. Ленин пытался обратить в свою веру, привлечь Анну к пересылке нелегальной литературы в Россию, но она его не поняла, как не осознала и не оценила его революционную деятельность. В своей записке к нему она дала ответ на его предложения. Анна писала, что "Вы удостоили меня своей дружбы и я в Вашем распоряжении, я могу удовлетворять Вас физически, но на что-либо другое я не способна".
Авторы некоторых книг о Ленине связывают с этой проституткой то, что якобы Ленин от неё заразился сифилисом. По этому поводу написано уже немало и сделано несколько заявлений врачей-специалистов. Дело в том, что вопрос о сифилисе возник тогда, когда один из врачей, лечивший Ленина в Горках под Москвой, сказал, что если бы у Ленина был сифилис, "то мы бы его вылечили", а сильнейший склероз сосудов головного мозга, который был у Ленина, неизлечим.
ВЕСТИ О РЕВОЛЮЦИИ И ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ
"Однажды, когда Ильич уже собрался после обеда уходить в библиотеку, пишет в своих воспоминаниях Крупская, - а я кончила убирать посуду, пришел Бронский со словами: "Вы ничего не знаете?! В России революция!" - и он рассказал нам, что было в вышедших экстренным выпуском телеграммах. Когда ушел Бронский, мы пошли к озеру, там на берегу под навесом вывешивались все газеты тотчас по выходе.
Перечитали телеграммы несколько раз. В России действительно была революция. Усиленно заработала мысль Ильича. Не помню уж, как прошли конец дня и ночь. На другой день получились вторые правительственные телеграммы о Февральской революции".
Ленин, Крупская и их соратники попросили швейцарского социал-демократа Ф. Платтена помочь им с переездом из Швейцарии в Россию.
Крупская вспоминала:
"Когда пришло письмо из Берна, что переговоры Платтена пришли к благополучному концу, что надо только подписать протокол и можно уже двигаться в Россию, Ильич моментально сорвался: "Поедем с первым поездом". До поезда оставалось два часа. За два часа надо было ликвидировать все наше "хозяйство", расплатиться с хозяйкой, отнести книги в библиотеку, уложиться и пр. "Поезжай один, я приеду завтра". Но Ильич настаивал: "Нет, едем вместе". В течение двух часов все было сделано: уложены книги, уничтожены письма, отобрана необходимая одежда, вещи, ликвидированы все дела. Мы уехали с первым поездом в Берн.
...На берлинском вокзале наш поезд поставили на запасный путь. Около Берлина в особое купе сели какие-то немецкие социал-демократы. Никто из наших с ними не говорил... 31 марта мы уже въехали в Швецию. В Стокгольме нас встретили шведские социал-демократические депутаты - Линдхаген, Карльсон, Штрем, Type Нерман и др. В зале было вывешено красное знамя, устроено собрание. Как-то плохо помню Стокгольм, мысли были уже в России. Фрица Платтена и Радека Временное правительство в Россию не впустило. Оно не посмело сделать того же в отношении большевиков. На финских вейках переехали мы из Швеции в Финляндию. Было уже все свое, милое - плохонькие вагоны третьего класса, русские солдаты. Ужасно хорошо было... Наши прильнули к окнам. На перронах станций, мимо которых проезжали, стояли толпой солдаты. Усиевич высунулся в окно. "Да здравствует мировая революция!" - крикнул он. Недоуменно посмотрели на него солдаты.
В Белоострове нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталь и другие товарищи. Были работницы. Сталь все убеждала меня сказать им несколько приветственных слов, но у меня пропали все слова, я ничего не могла сказать. Товарищи сели с нами. Ильич спрашивал, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались. Скоро мы приехали в Питер...
Питерские массы, рабочие, солдаты, матросы, пришли встречать своего вождя. Было много близких товарищей. В числе их с красной широкой перевязью через плечо Чугурин - ученик школы Лонжюмо; лицо его было мокро от слез. Кругом народное море, стихия.
Тот, кто не пережил революции, не представляет себе её величественной, торжественной красоты. Красные знамена, почетный караул из кронштадтских моряков, рефлекторы Петропавловской крепости, освещающие путь от Финляндского вокзала к дому Кшесинской, броневики, цепь из рабочих и работниц, охраняющих путь.
Встречать на Финляндский вокзал приехали Чхеидзе и Скобелев в качестве официальных представителей Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Товарищи повели Ильича в царские покои, где находились Чхеидзе и Скобелев. Когда Ильич вышел на перрон, к нему подошел капитан и, вытянувшись, что-то отрапортовал. Ильич, смутившись немного от неожиданности, взял под козырек. На перроне стоял почетный караул, мимо которого провели Ильича и всю нашу эмигрантскую братию, потом нас посадили в автомобили, а Ильича поставили на броневик и повезли к дому Кшесинской. "Да здравствует социалистическая мировая революция!" - бросал Ильич в окружавшую многотысячную толпу.
Начало этой революции уже ощущал Ильич всем существом своим.
Нас привезли в дом Кшесинской, где помещались тогда ЦК и Петроградский комитет. Наверху был устроен товарищеский чай, хотели питерцы организовать приветственные речи, но Ильич перевел разговор на то, что его больше всего интересовало, стал говорить о той тактике, которой надо держаться. Около дома Кшесинской стояли толпы рабочих и солдат. Ильичу пришлось выступать с балкона. Впечатления от встречи, от этой поднятой революционной стихии заслоняли все.
Потом мы поехали домой, к нашим, к Анне Ильиничне и Марку Тимофеевичу. Мария Ильинична жила с нами. Жили они на Петроградской стороне, на Широкой улице. Нам отвели особую комнату. Мальчонка, который рос у Анны Ильиничны, Гора, по случаю нашего приезда над обеими нашими кроватями вывесил лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Мы почти не говорили с Ильичом в ту ночь - не было ведь слов, чтобы выразить пережитое, но и без слов было все понятно.
7 апреля - в день появления в печати тезисов Ленина - исполнительный комитет Петроградского Совета голосовал ещё за "Заем свободы".
В буржуазных газетах и в газетах оборонческих началась бешеная травля Ленина и большевиков. Никто не считался с заявлением Каменева, все знали, что внутри большевистской организации верх возьмет точка зрения Ленина. Травля Ленина способствовала быстрой популяризации тезисов. Ленин называл происходящую войну империалистической, грабительской, все видели - он всерьез за мир. Это волновало матросов, солдат, волновало тех, для кого вопрос о войне был вопросом жизни и смерти...
Когда Владимир Ильич возвращался домой усталый, у меня язык не поворачивался спрашивать его о делах. Но и ему, и мне хотелось поговорить так, как привыкли, во время прогулки. И мы иногда, редко впрочем, ходили гулять по более глухим улицам Петроградской стороны. Раз, помню, ходили на такую прогулку вместе с тт. Шаумяном и Енукидзе. Шаумян тогда передал Ильичу красные значки, которые его сыновья заказали ему передать Ленину. Ильич улыбался".
Октябрьская революция, или октябрьский переворот, произошла 25 октября (7 ноября) 1917 года. По словам Н. Подвойского, председателя Военно-революционного Комитета при Петроградском Совете, когда брали штурмом Зимний дворец в Петрограде, где заседало Временное буржуазное правительство, Ленин "метался по маленькой комнатке Смольного, как лев, запертый в клетку...".
На следующий день после взятия Зимнего дворца и ареста членов Временного правительства, Ленин выступил на заседании II съезда Советов с декретами о мире и земле, возглавил, избранное на съезде правительство Совет Народных Комиссаров.
Новое правительство, возглавляемое Лениным, сразу же приступило к выполнению жестких мер по отношению к нереволюционному населению. 10 ноября "спекулянты" декретом, подписанным Лениным, были объявлены "врагами народа", их, согласно декрета, расстреливали на месте.
5 сентября 1918 года был издан декрет (за подписью Ленина) о создании концлагерей. Покров кровавого красного террора начал заволакивать в Россию.
ХОЛОДНОСТЬ К СУПРУГЕ
И ЖЕСТОКОСТЬ К ЛЮДЯМ
- В первое время я начинала раздеваться, едва заслышав, что он входит в дом, - так писала о своих чувствах к любимому мужчине известная немецкая актриса, танцовщица, исполнившая главную роль в очень известном фильме 40-х годов "Девушка моей мечты" (и во многих других музыкальных фильмах) Марика Рекк, венгерка по национальности.
О себе она писала:
"Знаю, что я сексапильна. Мужчины всегда смотрели на меня тем особым взглядом, который наводит на мысль о постели. И, откровенно говоря, мне всегда это было приятно. Да я и теперь люблю выставлять напоказ свои ножки. Но я не считаю, что сексапильность измеряется количеством любовных интрижек, которые у тебя на счету. И с этой точки зрения я была образцовой женой. Я уверена, что бурный темперамент - к примеру, такой, какой у меня, - может удовлетворятся и одним мужчиной, если мужчина того стоит" (Марика Рекк. Сердце с перцем. М., 1991, сс. 231, 16).
Подобных отношений в сексе и любви между Лениным и Крупской не было. Хотя Крупская и была образцовой женой-революционеркой, но она не горела страстью к Ленину, а он к ней был попросту холоден. В их воспоминаниях, письмах друг к другу нет ни слова о сексе, постели, бурном темпераменте; спали они всегда порознь. Сексуальность не привлекала Ленина, он никогда не говорил о сексе, не стремился любоваться обнаженной женщиной, даже в искусстве; не любил посещать картинные галереи, художественные музеи, не интересовался живописью, скульптурой.
Ленин не любил сентиментальность, что также свидетельствует о его обедненности чувствами и эмоциями. По его мнению, "сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество". Под сентиментальностью Владимир Ильич понимал проявления жалости, милосердия и даже любви. По мнению Ленина, "рабочие и крестьяне нисколько не заражены сентиментальными иллюзиями господ интеллигентиков...".
Ленин не был психопатом в прямом значении этого слова. Он был психованным человеком, или, как считают некоторые ученые-медики, "невропсихическим больным". И таким был последние 15-20 лет. Вот как он выглядел в свои зрелые годы по отзывам своих соратников.
Плеханов: "С Лениным в те годы было невозможно работать: он заводился по любому пустяку".
Мартов: "В спорах глаза Владимира Ильича становились холодными и жестокими, в них нельзя было смотреть без содрогания. Когда же он начинал кричать, лицо его болезненно искажалось, изо рта вылетала слюна".
Конечно, Ленин, помимо его холодной натуры, много пережил нервных потрясений, стрессов, неудач, взлетов и падений, когда рушились, и казалось окончательно, все планы революционной деятельности. Здесь справедливы следующие слова Н. Крупской: "В жизни часто Ленин стоял на краю смерти. Это тоже отпечаток свой кладет, тоже страхует от мелких чувств".
Многое в поведении Ленина объясняет тот факт, что он много работал, напрягался и перенапрягался в работе. Именно это вызывало склероз сосудов мозга и его раннюю смерть. По свидетельству врача Н. Семашко, "склероз сосудов мозга Владимира Ильича был настолько сильным, сосуды эти заизвестились: при вскрытии по ним стучали металлическим пинцетом, как по камню".