Страница:
– Я тоже так думала. Но чужая душа – потемки.
– О-хо-хо! И что мужикам надо? Порхают как мотыльки, пока крылья не сожгут.
– Этот не сожжет. Слишком продуманный.
– Ну и плюнь на него!
– Пока не могу. Болит все, не проходит.
– Спи, моя хорошая. Утро вечера мудренее. Будет у тебя такой, кто полюбит тебя и обманывать не станет. Вот увидишь! Спи, спокойной ночи!
Гуля Искандеровна, столкнувшись с Татьяной в коридоре, вновь всплеснула руками:
– Татьяна Михайловна?! Недавно еще восхищалась вами, а тут нате вам! Известие о внезапной болезни. Похудели, побледнели. А на работу все же вышли. Нет, я считаю, что женщине надо прежде всего думать о своем здоровье, а уж потом о служебном долге.
– И я так считаю, но Торопов в отпуске, а не за горами День города. Да и вообще текучка накопилась.
– Ронскую больше гоняйте, нечего ей за вашей спиной отсиживаться.
– Гоняю. Я всех гоняю, все равно не успеваем. Завтра, к примеру, в Кудряшево едем.
– И вы лично?
– Конечно. Кто я в сравнении с нашим знаменитым писателем? Всего лишь чиновник.
– Ну счастливого пути, Татьяна Михайловна! А все же о себе надо думать. Поверьте моему опыту.
Весь день прошел в суматохе и спешке. Как всегда бывает, в последний момент вспомнили о подарках, о неприглашенных знаменитостях, имеющих к юбиляру прямое отношение, и Ронская только руками разводила и громко вздыхала, а Татьяне пришлось крутиться волчком.
Измотанная, готовая сбросить туфли на шпильках прямо на тротуар, так сильно горели ступни ног, набегавшихся за день, она попрощалась с Толей и вошла в свой подъезд.
Дома только вышла из ванной, как заиграл мобильник.
– Письма принимаете? – раздался бодрый голос Инны.
– Ты откуда?
– Из Испании, вестимо. Во первых строках докладываю: все срендевековые соборы мы с Юлькой оглядели, а теперь валяемся на берегу Средиземного моря. Чего и вам желаем.
– Завидую.
– А як же.
– Что еще скажешь?
– Ты о грандах? Дохлый номер. Тут с такими фигурами ходят, отпад! И где только такие производят?
– Ладно, не прибедняйся. В тебя за неделю аж двое влюбились, с ходу.
– Кстати, как у тебя с Андреем? Дело к свадьбе, надеюсь, идет? Что вам подарить?
– Свечку поминальную.
– Это что-то новенькое. Тань, ты чего? Что случилось, а?
– Все кончено.
– Я так и знала! Разве можно влюбляться в таких красавцев? Старо как мир! А нам, бабам, все неймется. Вот что я тебе посоветую: вышибай клин клином. Помогает только это. Иначе свихнешься. По себе знаю.
– Где его взять, клин этот?
– Да хоть Гурко! Вспомни, как он на тебя положил!
– Что?
– Глаз! А ты что подумала?
– Хватит придуриваться. Мне не до смеха.
– А я не шучу. Если Гурко не подходит, то Гаджибеков. Представь, по всей квартире будут розы стоять, даже в унитазе.
– А как тебе Солодовников?
– Этот молчун? Хотя... Точно! Танька! Он из тех, кого огнь любви изнутри пожирает. А внешне ни за что не подумаешь. Я вспомнила всего лишь один его взгляд, когда ты вставала из-за стола и поправляла платье. Помнишь? О! Это был взгляд Тристана на свою Изольду. Нет! Гумберта на Лолиту! Помнишь: «О, Лолита! Огонь моих чресл!»?
– Инка, заткнись! Юлька, надеюсь, не слышит?
– Она купается.
– Дура ты, Инка! Я уже давно не нимфетка, чтобы по мне так сохнуть.
– Сама ты дура! Запомни, если ты упустишь самую лучшую женскую пору...
– Когда замуж поздно, а сдохнуть рано? Эту, что ли?
– Чокнутая! Я же серьезно! Солодовников – это самое то! Все! Отбой.
Они ехали целой кавалькадой. Часть городской делегации разместилась в комфортабельном автобусе, остальные ехали в автомобилях. Всего двести человек, в том числе артисты, телевизионщики и журналисты.
С Татьяной в машине были Ронская и пресс-секретарь. Ронская всю дорогу надоедала восторженными возгласами по поводу придорожных кустов и деревьев. Даже начала цитировать Есенина. Татьяна прервала ее вопросом о церемонии награждения юбиляра правительственной наградой:
– Где нам это сделать? На деревянной эстраде, где будут выступать артисты? А может, и это ему покажется помпезным?
– Ну не в доме же за печкой это делать! – возмутилась Ронская.
– А если в сельском клубе?
– В такую жару?
– Тогда не знаю.
– Но ведь я уже по телефону договорилась с местным начальством, что награждение пройдет до концерта, при стечении всего народа. Значит, на эстраде, где же еще?
– Хорошо. Но сначала я сама поговорю с ним, – закончила разговор Татьяна.
Их встретили хлебом-солью прямо на околице села. А потом так и пошли беспорядочной толпой к дому юбиляра. Он вышел не сразу, как будто давал возможность настроить телекамеры. Наконец на крылечке появился сухой старик в сером костюме и белой рубашке без галстука. Под общие аплодисменты он подошел почему-то к Ронской, которая держала в руках пышный букет, и пожал ей руку. Ронская растерянно улыбалась, не зная, как выйти из положения. Вмешался глава местной администрации. Он представил Татьяну Михайловну, и теперь юбиляр тряс руку уже ей. Когда закончили с приветствием, Татьяна отвела писателя в сторонку и спросила, где лучше провести награждение. Он пожал плечами и ответил, что ему все равно. Тогда и решили, что мероприятие пройдет перед концертом, на площади, где размещался деревянный помост для публичных выступлений. Юбиляр пообещал, что произнесет небольшую речь. Татьяна поблагодарила старика и оставила его на попечение своего пресс-секретаря.
Чествование затянулось до восьми вечера. После поздравительных речей и концерта городскую делегацию пригласили на юбилейный ужин, столы для которого накрыли в клубе. Татьяна произнесла первый тост, расцеловалась с растроганным юбиляром, а потом, выждав для приличия двадцать минут, постаралась незаметно уйти. Но зоркие глаза писателя не оставили без внимания ее побег.
– Татьяна Михайловна! – крикнул он, когда она шла к входной двери.
Она оглянулась и увидела юбиляра в компании с главой администрации. Мужчины стояли у открытого окна фойе и курили.
– Я понимаю, что вы устали от подобных мероприятий, но мне будет обидно, если самое главное украшение стола покинет нас так рано.
«Вот тебе и старик!» – подумала Татьяна, а вслух постаралась оправдать свой «английский» уход:
– Душно в помещении. Хотелось подышать сельским воздухом. Не часто выпадает такая возможность, – улыбалась она, подходя к мужчинам.
– Чего-чего, а воздуха у нас навалом. Дыши, как говорится, Абросим, денег не спросим, – неуклюже пошутил глава администрации.
– Ты, Ваня, иди к людям, – строго сказал юбиляр, – а то надо же кому-то столом управлять.
Глава кашлянул, бросил окурок в урну и пошел в зал, откуда доносилось шумное веселье.
– А ведь я вас помню отменным журналистом, Татьяна Михайловна, – щурясь от сигаретного дыма, сказал писатель. – Ваши фельетоны били не в бровь, а в глаз и даже в сердце. Почему вы оставили свое призвание втуне?
– Увлеклась новыми идеями.
– Какими, если не секрет?
– Вы не поверите, – тонко улыбнулась Татьяна, – культурным развитием людей.
– И получается?
– Не знаю. Не все зависит от чиновников.
– А от кого еще?
– От вашего брата, например, писателя.
– От нашего брата? Хм! Возможно. Но наше влияние на культуру идет опосредованно. Чтобы человек взял хорошую книгу в руки, надо ее показать, научить понимать, любить. А это дело учителей, библиотекарей, издателей, средств массовой информации. Родителей в первую очередь.
– Вы чем-то недовольны?
– А вы как думали? Чтобы человек моего возраста и статуса был всем доволен? Нонсенс! Если раньше я включал телевизор с удовольствием, то теперь меня тошнит от него. А газеты с журналами взять. Сплошная реклама и самореклама. А о главном, о том, что волнует людей, что их наставляет, помогает жить, с гулькин нос. Одна-две статейки, да и те измельчали. Потому что такие акулы пера, как вы, в чиновники подались или в бизнес.
– Или поумирали.
– Вот-вот.
– Но это не к нам претензии. Коммерциализация печати и телевидения идет с головы, то бишь с их владельцев. Деньги! Вот тот фетиш, которому поклоняются чуть ли не с пеленок.
– А почему это произошло? Как получилось, что самая читающая нация превращается в общество потребителей? Вы заметили, что такие гуманитарные понятия, как письмо, рассказ, стихи, заменили технократическим и бесполым словом «текст»?
– Вы думаете, у меня на все есть готовый ответ? Ведь, если честно, вы тоже небось голосовали за перестройку, гласность и плюрализм?
– А чем я хуже остальных?
– Вот вы и ответьте мне, как, когда это началось, что теперь не Гоголя с Пушкиным народ несет с базара, а эротику и детективы. Да ладно бы детективы. А то водку и пиво. Причем тоннами.
– А вот и нечем мне крыть, кроме известных вам народных выражений. Нечем!
– Видимо, нация мы такая особенная, что нас из огня в полымя кидает, – вздохнула Татьяна. – Раньше из-под полы книжки доставали, очереди выстаивали, а теперь если и ажиотаж, то вокруг Гарри Поттера. Но ученые, кажется, нашли объяснение: виновата информационная лавина, которая подмяла, раздавила и трепетное отношение к книге, и умение писать друг другу длинные письма, и живое общение.
– Причины этого процесса, видно, только историкам по зубам, да и то по прошествии времени. А вы, значит, решили улизнуть с моего торжества? Да, кому я теперь такой старый нужен?
– Ваши книги нужны. А это уже немало.
– Да-а. Книги. А жизнь прошла. Как будто в одночасье. Еще вчера парнишкой голоштанным бегал с хворостиной за Мартой. Корову так у матери звали. А нынче уже на погосте место присматриваю. Да уж присмотрел. С Нюшей моей незабвенной рядышком. Ушла вот в прошлом году, ничего не наказала. Как прожить без нее остаток дней? Кому пожаловаться на больную ногу? Ладно, чего я разошелся, как дождь в ненастный день. Прощайте, Татьяна Михайловна. Не поминайте лихом старика!
Толя подвез ее к небольшой гостиничке, где Ронская забронировала несколько номеров для VIPов. Остальных разместили в школе-интернате, профилактории, в домах сельчан.
Она не спала, лежала на неудобной гостиничной кровати, думая о словах писателя. Но не о культуре, а о прошедшей жизни, жене Нюше, оставившей его одного доживать век. А кто поплачет о ней, Татьяне? С кем разделит она закат жизни?
Она тяжело вздохнула. Не слишком ли рано о закате? Нет, не рано. В последнее время одиночество становилось невыносимым. До сорока она не замечала возраста, бегущих лет, пустой квартиры. А теперь, испытав настоящее счастье с Андреем, она не могла, не хотела мириться с одинокой жизнью.
Татьяна вдруг встала, включила свет, достала из сумочки сотовый и визитку Солодовникова, о которой вспомнила только что. В тот вечер, после концерта, она машинально сунула ее в одно из отделений сумки и забыла. А может, она вспомнила о ней раньше, когда вела с Инкой бесшабашный разговор и та учила ее выбивать клин клином? Ах, зачем эти тонкости? Зачем ей разоблачать саму себя? Во имя чего? Она всего лишь слабая женщина, уставшая без мужской поддержки, без простого человеческого счастья быть вдвоем.
– Алло! Добрый вечер, вернее, ночь! Извините за поздний звонок. Я вас разбудила? Мне в голову пришло позвонить вам. Извините.
Она не могла остановиться, так как боялась первых его слов. Что он скажет ей в двенадцать ночи?
– Здравствуйте. Вы где?
– В Кудряшово.
– На юбилее?
– Откуда вы знаете?
– Я многое о вас знаю.
– Например?
– Например, что вам сейчас одиноко и хочется мужского общества.
– Идите к черту!
Она с силой нажала на кнопку, обозвала себя идиоткой и с ходу бросилась в кровать. Раздалась мелодия из мобильника. Татьяна поняла, что это Солодовников. Она заблокировала телефон и постаралась уснуть. Усталость и длинная дорога все же сказались. Через час она спала.
Утром она привела себя в порядок и поехала к писателю, чтобы проститься. Он радушно встретил ее, пригласил в дом, усадил за стол. Какие-то женщины, видимо, родственницы, быстро накрыли стол для утреннего чая. Татьяна с удовольствием выпила чаю с настоящими сливками, съела ватрушку и кусок рыбного пирога.
Старик ухаживал за ней, как за дочерью, ласково и внимательно. Спросил ее о семье, но, увидев, как вспыхнула она от неожиданного вопроса, перевел разговор на свою сельскую жизнь:
– Я по утрам рыбу ловлю. Вот этот пирог из нашего сазана. Редко, но попадается. Отличная рыба. Когда-то ею кишело в нашей реке. А теперь, как и везде, другие времена. Леса-то как загажены, особенно возле дорог. Это же настоящее стихийное бедствие, созданное руками человека!
Татьяна лишь поддакивала старику, изредка вставляя замечания. Она понимала, что ему необходимо высказать наболевшее, излить душу. Его «разговорило» не высокое положение собеседницы, а ее искреннее внимание, умение слушать, вникая в самую суть.
После часовой беседы за уютным деревенским столом она поблагодарила за угощение, поцеловала старика и села в «Волгу», где ее дожидались Ронская и пресс-секретарь. Всю дорогу она вспоминала знаменитого писателя, рассказавшего о себе за один день общения гораздо больше, чем все его книги, а ночной звонок старалась забыть, стереть из памяти, но это плохо получалось.
На следующий день ей позвонили из Дома художника и пригласили на выставку художника-абстракциониста Бежко. Татьяна поблагодарила за приглашение, но тут же вспомнила, что Торопов в отпуске. А именно его она частенько командировала на открытия выставок. Он был вхож в богему, знал многих по именам, по творческим направлениям и пристрастиям, поэтому его присутствие никого, как сейчас говорят, не напрягало. Ничего не оставалось, как идти самой. После обеда она не вернулась на службу, а решила привести себя в порядок, для чего поехала в салон. Оттуда и направилась в Дом художника.
В большом зале, где разместилась выставка, скопилось довольно много народу. Татьяну Михайловну сопровождал директор Дома художника. Он подвел ее к виновнику события, плотному мужчине с черной курчавой бородкой и в круглых очках, представил его, произнес несколько общих фраз и отошел, оставив их наедине.
– Вы знаете, – сказала Татьяна, как бы извиняясь, – в абстрактной живописи я не очень ориентируюсь. Вы не могли бы провести для меня мини-экскурсию с небольшими комментариями?
– Пожалуйста, Татьяна Михайловна, рад служить. Хотя объяснять искусство – дело искусствоведов и вообще неблагодарное дело, – торопливо произнес Бежко, немилосердно шепелявя и произнося вместо «л» букву «в».
Он повел ее вдоль стен и скороговоркой делал краткие пояснения.
– Сегодня ведь больше нет школ и направлений, Татьяна Ивановна.
– Михайловна, – сухо поправила Татьяна.
– Пардон. Татьяна Михайловна. Каждый художник сам по себе. Взять меня, например. Мое агрессивное самовыражение в виде пощечин общественному вкусу никого сейчас не ставит в тупик. Ушли те времена, когда творца пытались засунуть в прокрустово ложе какого-нибудь искусственно навязываемого жанра или течения. Художник изначально свободен, ему претят всяческие указки, откуда бы они ни шли. Помните Белинского: «Мы бедны, потому что глупы»? Глупость, годами навязываемая нам сверху, сделала нас бедными, в первую очередь эстетически.
Татьяну поразили масштаб и колорит его полотен. Это были огромные холсты с неопределенным изображением в черно-красно-серых тонах. Художник избрал в качестве композиции и формы беспорядочное нагромождение волнообразных полос, пунктиров и пятен в виде клякс. Но говорил он весьма занятно. Татьяна слушала и удивлялась, сколько фантазии в человеке. Ему бы в писатели, а не кистью махать туда-сюда. Но естественно, ничего подобного она не сказала. Ее быстро утомили эти произведения, и она нашла повод, чтобы остановить разошедшегося художника.
– Извините, что отняла ваше время, – сказала Татьяна, когда они отошли от очередного «шедевра». – По-моему, вон той даме не терпится вас поздравить.
Бежко повернул голову и расплылся в щедрой улыбке. Татьяна воспользовалась паузой и пошла в противоположную сторону зала. Внезапно ее внимание привлекло относительно небольшое полотно с изображением ночного неба, а может быть, космического пространства. Привлекла прежде всего необычная для Бежко палитра. Здесь присутствовали желтый цвет и ультрамарин. Татьяна подошла ближе и поняла, что ошиблась. Издали ей показалось, что в темном небе мерцают звезды и планеты, а при ближайшем рассмотрении вместо звезд она увидела поток каких-то предметов. Хотя предметами их можно было назвать с большой натяжкой. На густом ультрамариновом фоне художник изобразил движение цветовых пятен причудливых конфигураций, названия которым не было. Правда, в одном Татьяна узрела подобие женской ножки.
– «Мужские сны», – прочитала она вслух название картины и хмыкнула.
– Ради нее одной можно вынести парад всех этих монстров, – раздался сзади голос Солодовникова. – Выставка одной картины.
– Господи, скоро я начну заикаться из-за вашей манеры подкрадываться! – оглянулась на него Татьяна.
– Татьяна Михайловна, – Солодовников встал за ее спиной почти вплотную, – не велите казнить. Я по поводу той пошлой фразы по телефону. Не знаю, как она вырвалась. Наверное, от растерянности.
– Это мне должно быть стыдно, – резко сказала Татьяна. – Звонить по ночам нелюбимому мужчине пошло и безнравственно.
– А вы по-прежнему беспощадны.
– Какая есть.
К ним подошел Бежко:
– Татьяна Михайловна, я вижу, как вы долго стоите возле моих «Мужских снов». Я знал, что она не оставит вас равнодушной.
– Да, вы правы. Она мне нравится.
– Сколько она стоит? – спросил Солодовников. Бежко растерялся, покраснел, затем выпалил:
– Десять тысяч.
– Мы покупаем ее, – спокойно сказал Солодовников и уточнил: – В долларах?
Бежко окончательно сконфузился, зачем-то воровато оглянулся и шепотом ответил:
– Да, кхм, в долларах.
– Я выпишу вам чек, – холодно сказал Солодовников и посмотрел на Татьяну: – Это подарок департаменту культуры.
– Спасибо. Но не стоит делать такие дорогие подарки, – так же холодно ответила Татьяна и отошла к другому полотну.
Бежко неуклюже ретировался к группе художников, обсуждавших какое-то воронье гнездо. Так по крайней мере выглядела серая композиция, выполненная широкой фланцевой кистью посредством вращательных движений по белому грунту.
Солодовников не отставал от Татьяны. Он вновь подошел к ней и с шумом вдохнул аромат ее духов.
– Божественно! Вы сплошная гармония, Татьяна Михайловна! Все в вас тонко и чувственно, по-женски мягко и одновременно недоступно.
– Что-то вы слишком разговорились. Куда подевалась ваша сдержанность?
– Это вы виноваты. Позади них раздался визгливый голос:
– Плужникова! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! С ума сойти!
– Я давно не Плужникова, Галка! – снисходительно отвечала обладательница низкого, с легкой хрипотцой голоса. – Даже странно слышать эту фамилию. А ты откуда свалилась?
– Вот с подругой пришли на выставку. Знакомься, Дина. Это Зоя. Моя однокурсница.
Татьяна повернулась и увидела трех полных женщин, удаляющихся в глубину зала. Кто из них Плужникова? Ах, почему она не оглянулась сразу? Теперь иди узнай, кто есть кто. Татьяна машинально пошла за этими женщинами. Солодовников тенью шел следом.
– Владимир Михайлович, – вдруг обратилась к нему Татьяна, – у меня к вам большая просьба.
– Буду только рад, – слегка удивился тот.
– Видите трех женщин? Мне самой к ним подойти неудобно. Не могли бы вы каким-нибудь образом узнать, кого из них зовут Зоей?
– Это очень важно?
– Важнее не бывает.
– Хорошо. Я попробую.
Он небрежной походкой пошел вдоль стены, мельком посматривая на картины и не выпуская из виду объект наблюдения. Татьяна, к которой подошла известная поэтесса и начала рассказывать о своем путешествии в Японию, вежливо слушала и краем глаза следила за передвижениями Солодовникова. Вот он приблизился к этим трем и, делая вид, что читает надпись на картине, стал прислушиваться к их разговору. Татьяна отвлеклась на приветствие знакомого чиновника из правительства, непонятно какими ветрами занесенного на эту выставку. Вдруг Солодовников оказался рядом.
– Извините, Татьяна Михайловна. Вас можно на пару слов? – спросил он и, бесцеремонно взяв ее за локоть, утянул от изумленной поэтессы.
– Нельзя же так, – прошипела Татьяна. – Что о нас подумают?
– Они собираются уезжать.
– Кто? Эти дамы?
– Да. Я узнал, кто из них Зоя. Вон та, в желтом топе и голубых бриджах.
– Как же нам быть? Мне надо узнать ее адрес.
– Ну, детектив какой-то, ей-богу!
– Он и есть. Не удивляйтесь. Я потом вам расскажу.
– Хорошо. Тогда вот что. Идем за ними. Я на машине. Надеюсь, они тоже. Продолжим слежку.
– Вы идите первым. А я попрощаюсь с директором. Вон он как раз сюда идет.
Зоя прошла на парковку и села в серебристый «фольксваген». Татьяна едва успела подбежать к «саабу» Солодовникова, как «фольксваген» тронулся с места и выехал на тихую улицу с односторонним движением.
– Только не упустите! – вцепилась Татьяна в руку Солодовникова.
– Постараемся, – пробормотал он и нажал на газ. К магистральной улице, куда собиралась свернуть Зоя, они подъехали вовремя – как раз загорелся зеленый свет. Теперь можно было не опасаться, что они упустят Зоину машину.
– Так в чем все же дело? – не утерпел Солодовников. – Меня так и распирает любопытство. На соперницу она не тянет. Стара. Да и фигура оставляет желать...
– Я все поражаюсь, как бывает обманчиво первое впечатление!
– Это вы о моей пресловутой сдержанности?
– Ну да.
– Я ведь объяснил, что всему причиной вы, и только вы. Неужели вам это не знакомо? Вдруг среди серого, будничного дня появляется человек, который моментально сдвигает с места твою привычную ось, и ты начинаешь вращаться уже с другой скоростью и с другим наклоном.
– Знакомо.
– Тогда зачем удивляться?
– Вы правы. Ой, она повернула! Мы не успеем.
– Ничего. Догоним. Они тоже свернули вправо и поехали по улице, где движение было не таким плотным, как на магистрали. Вскоре «фольксваген» въехал во двор двенадцатиэтажного дома монолитной постройки и остановился на площадке, рядом с десятками других автомобилей. Солодовников припарковался чуть в стороне, чтобы не привлекать внимания. Татьяна осталась в машине, а он вышел и двинулся за женщиной, соблюдая приличную дистанцию. Она вошла в один из подъездов. Солодовников поспешил следом, так как на двери был кодовый замок. Вскоре он вышел и быстро приблизился к Татьяне.
– Она нажала седьмой этаж. Дальше я, естественно, идти не рискнул.
– Хорошо. И на том спасибо.
– Пожалуйста.
Они сидели в автомобиле и молчали.
– Мы кого-то ждем? – не выдержал молчания Солодовников.
– Не знаю. Может быть. Кстати, это что за улица?
– Сейчас посмотрим.
Он вылез наружу, прошел за угол дома, где висела табличка, и, быстро вернувшись, сказал:
– Тургенева, 16.
– Надо запомнить.
– Зачем? Запишем.
Он вынул электронную записную книжку, нажал несколько кнопок.
– Готово. Да! А номер автомобиля? Давайте и его занесем в нашу базу данных.
– Вам смешно?
– Нисколько. Наоборот. Меня захватило это приключение. Мне сразу показалось, что с вами скучать не придется. Такая уж вы фея.
– А вы принц на белом коне?
– Как видите, на сапфировом.
– Инна заметила в вас огонь любви, который якобы сжигает вас изнутри.
– Почему «якобы»? Он меня действительно сжигает.
Они вновь замолчали. Солодовников вдруг повернулся назад, потянулся на заднее сиденье, при этом он уперся плечом в руку Татьяны, и достал бутылку минеральной воды.
– Жара, – пожаловался он и предложил бутылку Татьяне.
– Я не умею из горлышка.
– Посмотрим в бардачке, – сквозь зубы сказал он и полез в бардачок, низко склонившись над ее коленями.
Вдруг он припал губами к ее руке, лежащей на коленях.
Она не оттолкнула его. Он целовал ее руку, а потом перешел на левое колено. Она была без колготок и почувствовала тепло его губ. Правой рукой она коснулась его затылка, затем провела ею по его волосам и замерла.
– Нам надо остановиться, – глухо произнесла она. – Здесь не место подобным вещам.
– Да, – коротко сказал он и достал из бардачка пластиковый стакан.
Налив в стакан минералки, он подал его Татьяне. Она жадно выпила. Сказывалась духота августовского дня.
– Поехали ко мне? – спросил Солодовников.
– Вы хотите познакомить меня со своей семьей?
– А семьи нет. Вернее, она распалась. С женой мы давно не живем. А дети уже взрослые, у каждого своя жизнь.
– Сколько их?
– Сын и дочь. Сын – шалопай, испорченный отцовскими деньгами, а дочка хорошая, самостоятельная. Учится в медицинском, мечтает о пластической хирургии.
– Почему мужчины, достигнув определенного возраста и положения, как правило, расстаются со своими подругами жизни, разделившими с ними первые невзгоды и трудности?
– Уж слишком вы утрируете. Во-первых, совсем не правило. Я могу привести десятки примеров супружеских пар, сохранивших первое чувство. Просто им повезло. Они нашли свои половинки, простите за избитую фразу.
– О-хо-хо! И что мужикам надо? Порхают как мотыльки, пока крылья не сожгут.
– Этот не сожжет. Слишком продуманный.
– Ну и плюнь на него!
– Пока не могу. Болит все, не проходит.
– Спи, моя хорошая. Утро вечера мудренее. Будет у тебя такой, кто полюбит тебя и обманывать не станет. Вот увидишь! Спи, спокойной ночи!
Гуля Искандеровна, столкнувшись с Татьяной в коридоре, вновь всплеснула руками:
– Татьяна Михайловна?! Недавно еще восхищалась вами, а тут нате вам! Известие о внезапной болезни. Похудели, побледнели. А на работу все же вышли. Нет, я считаю, что женщине надо прежде всего думать о своем здоровье, а уж потом о служебном долге.
– И я так считаю, но Торопов в отпуске, а не за горами День города. Да и вообще текучка накопилась.
– Ронскую больше гоняйте, нечего ей за вашей спиной отсиживаться.
– Гоняю. Я всех гоняю, все равно не успеваем. Завтра, к примеру, в Кудряшево едем.
– И вы лично?
– Конечно. Кто я в сравнении с нашим знаменитым писателем? Всего лишь чиновник.
– Ну счастливого пути, Татьяна Михайловна! А все же о себе надо думать. Поверьте моему опыту.
Весь день прошел в суматохе и спешке. Как всегда бывает, в последний момент вспомнили о подарках, о неприглашенных знаменитостях, имеющих к юбиляру прямое отношение, и Ронская только руками разводила и громко вздыхала, а Татьяне пришлось крутиться волчком.
Измотанная, готовая сбросить туфли на шпильках прямо на тротуар, так сильно горели ступни ног, набегавшихся за день, она попрощалась с Толей и вошла в свой подъезд.
Дома только вышла из ванной, как заиграл мобильник.
– Письма принимаете? – раздался бодрый голос Инны.
– Ты откуда?
– Из Испании, вестимо. Во первых строках докладываю: все срендевековые соборы мы с Юлькой оглядели, а теперь валяемся на берегу Средиземного моря. Чего и вам желаем.
– Завидую.
– А як же.
– Что еще скажешь?
– Ты о грандах? Дохлый номер. Тут с такими фигурами ходят, отпад! И где только такие производят?
– Ладно, не прибедняйся. В тебя за неделю аж двое влюбились, с ходу.
– Кстати, как у тебя с Андреем? Дело к свадьбе, надеюсь, идет? Что вам подарить?
– Свечку поминальную.
– Это что-то новенькое. Тань, ты чего? Что случилось, а?
– Все кончено.
– Я так и знала! Разве можно влюбляться в таких красавцев? Старо как мир! А нам, бабам, все неймется. Вот что я тебе посоветую: вышибай клин клином. Помогает только это. Иначе свихнешься. По себе знаю.
– Где его взять, клин этот?
– Да хоть Гурко! Вспомни, как он на тебя положил!
– Что?
– Глаз! А ты что подумала?
– Хватит придуриваться. Мне не до смеха.
– А я не шучу. Если Гурко не подходит, то Гаджибеков. Представь, по всей квартире будут розы стоять, даже в унитазе.
– А как тебе Солодовников?
– Этот молчун? Хотя... Точно! Танька! Он из тех, кого огнь любви изнутри пожирает. А внешне ни за что не подумаешь. Я вспомнила всего лишь один его взгляд, когда ты вставала из-за стола и поправляла платье. Помнишь? О! Это был взгляд Тристана на свою Изольду. Нет! Гумберта на Лолиту! Помнишь: «О, Лолита! Огонь моих чресл!»?
– Инка, заткнись! Юлька, надеюсь, не слышит?
– Она купается.
– Дура ты, Инка! Я уже давно не нимфетка, чтобы по мне так сохнуть.
– Сама ты дура! Запомни, если ты упустишь самую лучшую женскую пору...
– Когда замуж поздно, а сдохнуть рано? Эту, что ли?
– Чокнутая! Я же серьезно! Солодовников – это самое то! Все! Отбой.
Они ехали целой кавалькадой. Часть городской делегации разместилась в комфортабельном автобусе, остальные ехали в автомобилях. Всего двести человек, в том числе артисты, телевизионщики и журналисты.
С Татьяной в машине были Ронская и пресс-секретарь. Ронская всю дорогу надоедала восторженными возгласами по поводу придорожных кустов и деревьев. Даже начала цитировать Есенина. Татьяна прервала ее вопросом о церемонии награждения юбиляра правительственной наградой:
– Где нам это сделать? На деревянной эстраде, где будут выступать артисты? А может, и это ему покажется помпезным?
– Ну не в доме же за печкой это делать! – возмутилась Ронская.
– А если в сельском клубе?
– В такую жару?
– Тогда не знаю.
– Но ведь я уже по телефону договорилась с местным начальством, что награждение пройдет до концерта, при стечении всего народа. Значит, на эстраде, где же еще?
– Хорошо. Но сначала я сама поговорю с ним, – закончила разговор Татьяна.
Их встретили хлебом-солью прямо на околице села. А потом так и пошли беспорядочной толпой к дому юбиляра. Он вышел не сразу, как будто давал возможность настроить телекамеры. Наконец на крылечке появился сухой старик в сером костюме и белой рубашке без галстука. Под общие аплодисменты он подошел почему-то к Ронской, которая держала в руках пышный букет, и пожал ей руку. Ронская растерянно улыбалась, не зная, как выйти из положения. Вмешался глава местной администрации. Он представил Татьяну Михайловну, и теперь юбиляр тряс руку уже ей. Когда закончили с приветствием, Татьяна отвела писателя в сторонку и спросила, где лучше провести награждение. Он пожал плечами и ответил, что ему все равно. Тогда и решили, что мероприятие пройдет перед концертом, на площади, где размещался деревянный помост для публичных выступлений. Юбиляр пообещал, что произнесет небольшую речь. Татьяна поблагодарила старика и оставила его на попечение своего пресс-секретаря.
Чествование затянулось до восьми вечера. После поздравительных речей и концерта городскую делегацию пригласили на юбилейный ужин, столы для которого накрыли в клубе. Татьяна произнесла первый тост, расцеловалась с растроганным юбиляром, а потом, выждав для приличия двадцать минут, постаралась незаметно уйти. Но зоркие глаза писателя не оставили без внимания ее побег.
– Татьяна Михайловна! – крикнул он, когда она шла к входной двери.
Она оглянулась и увидела юбиляра в компании с главой администрации. Мужчины стояли у открытого окна фойе и курили.
– Я понимаю, что вы устали от подобных мероприятий, но мне будет обидно, если самое главное украшение стола покинет нас так рано.
«Вот тебе и старик!» – подумала Татьяна, а вслух постаралась оправдать свой «английский» уход:
– Душно в помещении. Хотелось подышать сельским воздухом. Не часто выпадает такая возможность, – улыбалась она, подходя к мужчинам.
– Чего-чего, а воздуха у нас навалом. Дыши, как говорится, Абросим, денег не спросим, – неуклюже пошутил глава администрации.
– Ты, Ваня, иди к людям, – строго сказал юбиляр, – а то надо же кому-то столом управлять.
Глава кашлянул, бросил окурок в урну и пошел в зал, откуда доносилось шумное веселье.
– А ведь я вас помню отменным журналистом, Татьяна Михайловна, – щурясь от сигаретного дыма, сказал писатель. – Ваши фельетоны били не в бровь, а в глаз и даже в сердце. Почему вы оставили свое призвание втуне?
– Увлеклась новыми идеями.
– Какими, если не секрет?
– Вы не поверите, – тонко улыбнулась Татьяна, – культурным развитием людей.
– И получается?
– Не знаю. Не все зависит от чиновников.
– А от кого еще?
– От вашего брата, например, писателя.
– От нашего брата? Хм! Возможно. Но наше влияние на культуру идет опосредованно. Чтобы человек взял хорошую книгу в руки, надо ее показать, научить понимать, любить. А это дело учителей, библиотекарей, издателей, средств массовой информации. Родителей в первую очередь.
– Вы чем-то недовольны?
– А вы как думали? Чтобы человек моего возраста и статуса был всем доволен? Нонсенс! Если раньше я включал телевизор с удовольствием, то теперь меня тошнит от него. А газеты с журналами взять. Сплошная реклама и самореклама. А о главном, о том, что волнует людей, что их наставляет, помогает жить, с гулькин нос. Одна-две статейки, да и те измельчали. Потому что такие акулы пера, как вы, в чиновники подались или в бизнес.
– Или поумирали.
– Вот-вот.
– Но это не к нам претензии. Коммерциализация печати и телевидения идет с головы, то бишь с их владельцев. Деньги! Вот тот фетиш, которому поклоняются чуть ли не с пеленок.
– А почему это произошло? Как получилось, что самая читающая нация превращается в общество потребителей? Вы заметили, что такие гуманитарные понятия, как письмо, рассказ, стихи, заменили технократическим и бесполым словом «текст»?
– Вы думаете, у меня на все есть готовый ответ? Ведь, если честно, вы тоже небось голосовали за перестройку, гласность и плюрализм?
– А чем я хуже остальных?
– Вот вы и ответьте мне, как, когда это началось, что теперь не Гоголя с Пушкиным народ несет с базара, а эротику и детективы. Да ладно бы детективы. А то водку и пиво. Причем тоннами.
– А вот и нечем мне крыть, кроме известных вам народных выражений. Нечем!
– Видимо, нация мы такая особенная, что нас из огня в полымя кидает, – вздохнула Татьяна. – Раньше из-под полы книжки доставали, очереди выстаивали, а теперь если и ажиотаж, то вокруг Гарри Поттера. Но ученые, кажется, нашли объяснение: виновата информационная лавина, которая подмяла, раздавила и трепетное отношение к книге, и умение писать друг другу длинные письма, и живое общение.
– Причины этого процесса, видно, только историкам по зубам, да и то по прошествии времени. А вы, значит, решили улизнуть с моего торжества? Да, кому я теперь такой старый нужен?
– Ваши книги нужны. А это уже немало.
– Да-а. Книги. А жизнь прошла. Как будто в одночасье. Еще вчера парнишкой голоштанным бегал с хворостиной за Мартой. Корову так у матери звали. А нынче уже на погосте место присматриваю. Да уж присмотрел. С Нюшей моей незабвенной рядышком. Ушла вот в прошлом году, ничего не наказала. Как прожить без нее остаток дней? Кому пожаловаться на больную ногу? Ладно, чего я разошелся, как дождь в ненастный день. Прощайте, Татьяна Михайловна. Не поминайте лихом старика!
Толя подвез ее к небольшой гостиничке, где Ронская забронировала несколько номеров для VIPов. Остальных разместили в школе-интернате, профилактории, в домах сельчан.
Она не спала, лежала на неудобной гостиничной кровати, думая о словах писателя. Но не о культуре, а о прошедшей жизни, жене Нюше, оставившей его одного доживать век. А кто поплачет о ней, Татьяне? С кем разделит она закат жизни?
Она тяжело вздохнула. Не слишком ли рано о закате? Нет, не рано. В последнее время одиночество становилось невыносимым. До сорока она не замечала возраста, бегущих лет, пустой квартиры. А теперь, испытав настоящее счастье с Андреем, она не могла, не хотела мириться с одинокой жизнью.
Татьяна вдруг встала, включила свет, достала из сумочки сотовый и визитку Солодовникова, о которой вспомнила только что. В тот вечер, после концерта, она машинально сунула ее в одно из отделений сумки и забыла. А может, она вспомнила о ней раньше, когда вела с Инкой бесшабашный разговор и та учила ее выбивать клин клином? Ах, зачем эти тонкости? Зачем ей разоблачать саму себя? Во имя чего? Она всего лишь слабая женщина, уставшая без мужской поддержки, без простого человеческого счастья быть вдвоем.
– Алло! Добрый вечер, вернее, ночь! Извините за поздний звонок. Я вас разбудила? Мне в голову пришло позвонить вам. Извините.
Она не могла остановиться, так как боялась первых его слов. Что он скажет ей в двенадцать ночи?
– Здравствуйте. Вы где?
– В Кудряшово.
– На юбилее?
– Откуда вы знаете?
– Я многое о вас знаю.
– Например?
– Например, что вам сейчас одиноко и хочется мужского общества.
– Идите к черту!
Она с силой нажала на кнопку, обозвала себя идиоткой и с ходу бросилась в кровать. Раздалась мелодия из мобильника. Татьяна поняла, что это Солодовников. Она заблокировала телефон и постаралась уснуть. Усталость и длинная дорога все же сказались. Через час она спала.
Утром она привела себя в порядок и поехала к писателю, чтобы проститься. Он радушно встретил ее, пригласил в дом, усадил за стол. Какие-то женщины, видимо, родственницы, быстро накрыли стол для утреннего чая. Татьяна с удовольствием выпила чаю с настоящими сливками, съела ватрушку и кусок рыбного пирога.
Старик ухаживал за ней, как за дочерью, ласково и внимательно. Спросил ее о семье, но, увидев, как вспыхнула она от неожиданного вопроса, перевел разговор на свою сельскую жизнь:
– Я по утрам рыбу ловлю. Вот этот пирог из нашего сазана. Редко, но попадается. Отличная рыба. Когда-то ею кишело в нашей реке. А теперь, как и везде, другие времена. Леса-то как загажены, особенно возле дорог. Это же настоящее стихийное бедствие, созданное руками человека!
Татьяна лишь поддакивала старику, изредка вставляя замечания. Она понимала, что ему необходимо высказать наболевшее, излить душу. Его «разговорило» не высокое положение собеседницы, а ее искреннее внимание, умение слушать, вникая в самую суть.
После часовой беседы за уютным деревенским столом она поблагодарила за угощение, поцеловала старика и села в «Волгу», где ее дожидались Ронская и пресс-секретарь. Всю дорогу она вспоминала знаменитого писателя, рассказавшего о себе за один день общения гораздо больше, чем все его книги, а ночной звонок старалась забыть, стереть из памяти, но это плохо получалось.
На следующий день ей позвонили из Дома художника и пригласили на выставку художника-абстракциониста Бежко. Татьяна поблагодарила за приглашение, но тут же вспомнила, что Торопов в отпуске. А именно его она частенько командировала на открытия выставок. Он был вхож в богему, знал многих по именам, по творческим направлениям и пристрастиям, поэтому его присутствие никого, как сейчас говорят, не напрягало. Ничего не оставалось, как идти самой. После обеда она не вернулась на службу, а решила привести себя в порядок, для чего поехала в салон. Оттуда и направилась в Дом художника.
В большом зале, где разместилась выставка, скопилось довольно много народу. Татьяну Михайловну сопровождал директор Дома художника. Он подвел ее к виновнику события, плотному мужчине с черной курчавой бородкой и в круглых очках, представил его, произнес несколько общих фраз и отошел, оставив их наедине.
– Вы знаете, – сказала Татьяна, как бы извиняясь, – в абстрактной живописи я не очень ориентируюсь. Вы не могли бы провести для меня мини-экскурсию с небольшими комментариями?
– Пожалуйста, Татьяна Михайловна, рад служить. Хотя объяснять искусство – дело искусствоведов и вообще неблагодарное дело, – торопливо произнес Бежко, немилосердно шепелявя и произнося вместо «л» букву «в».
Он повел ее вдоль стен и скороговоркой делал краткие пояснения.
– Сегодня ведь больше нет школ и направлений, Татьяна Ивановна.
– Михайловна, – сухо поправила Татьяна.
– Пардон. Татьяна Михайловна. Каждый художник сам по себе. Взять меня, например. Мое агрессивное самовыражение в виде пощечин общественному вкусу никого сейчас не ставит в тупик. Ушли те времена, когда творца пытались засунуть в прокрустово ложе какого-нибудь искусственно навязываемого жанра или течения. Художник изначально свободен, ему претят всяческие указки, откуда бы они ни шли. Помните Белинского: «Мы бедны, потому что глупы»? Глупость, годами навязываемая нам сверху, сделала нас бедными, в первую очередь эстетически.
Татьяну поразили масштаб и колорит его полотен. Это были огромные холсты с неопределенным изображением в черно-красно-серых тонах. Художник избрал в качестве композиции и формы беспорядочное нагромождение волнообразных полос, пунктиров и пятен в виде клякс. Но говорил он весьма занятно. Татьяна слушала и удивлялась, сколько фантазии в человеке. Ему бы в писатели, а не кистью махать туда-сюда. Но естественно, ничего подобного она не сказала. Ее быстро утомили эти произведения, и она нашла повод, чтобы остановить разошедшегося художника.
– Извините, что отняла ваше время, – сказала Татьяна, когда они отошли от очередного «шедевра». – По-моему, вон той даме не терпится вас поздравить.
Бежко повернул голову и расплылся в щедрой улыбке. Татьяна воспользовалась паузой и пошла в противоположную сторону зала. Внезапно ее внимание привлекло относительно небольшое полотно с изображением ночного неба, а может быть, космического пространства. Привлекла прежде всего необычная для Бежко палитра. Здесь присутствовали желтый цвет и ультрамарин. Татьяна подошла ближе и поняла, что ошиблась. Издали ей показалось, что в темном небе мерцают звезды и планеты, а при ближайшем рассмотрении вместо звезд она увидела поток каких-то предметов. Хотя предметами их можно было назвать с большой натяжкой. На густом ультрамариновом фоне художник изобразил движение цветовых пятен причудливых конфигураций, названия которым не было. Правда, в одном Татьяна узрела подобие женской ножки.
– «Мужские сны», – прочитала она вслух название картины и хмыкнула.
– Ради нее одной можно вынести парад всех этих монстров, – раздался сзади голос Солодовникова. – Выставка одной картины.
– Господи, скоро я начну заикаться из-за вашей манеры подкрадываться! – оглянулась на него Татьяна.
– Татьяна Михайловна, – Солодовников встал за ее спиной почти вплотную, – не велите казнить. Я по поводу той пошлой фразы по телефону. Не знаю, как она вырвалась. Наверное, от растерянности.
– Это мне должно быть стыдно, – резко сказала Татьяна. – Звонить по ночам нелюбимому мужчине пошло и безнравственно.
– А вы по-прежнему беспощадны.
– Какая есть.
К ним подошел Бежко:
– Татьяна Михайловна, я вижу, как вы долго стоите возле моих «Мужских снов». Я знал, что она не оставит вас равнодушной.
– Да, вы правы. Она мне нравится.
– Сколько она стоит? – спросил Солодовников. Бежко растерялся, покраснел, затем выпалил:
– Десять тысяч.
– Мы покупаем ее, – спокойно сказал Солодовников и уточнил: – В долларах?
Бежко окончательно сконфузился, зачем-то воровато оглянулся и шепотом ответил:
– Да, кхм, в долларах.
– Я выпишу вам чек, – холодно сказал Солодовников и посмотрел на Татьяну: – Это подарок департаменту культуры.
– Спасибо. Но не стоит делать такие дорогие подарки, – так же холодно ответила Татьяна и отошла к другому полотну.
Бежко неуклюже ретировался к группе художников, обсуждавших какое-то воронье гнездо. Так по крайней мере выглядела серая композиция, выполненная широкой фланцевой кистью посредством вращательных движений по белому грунту.
Солодовников не отставал от Татьяны. Он вновь подошел к ней и с шумом вдохнул аромат ее духов.
– Божественно! Вы сплошная гармония, Татьяна Михайловна! Все в вас тонко и чувственно, по-женски мягко и одновременно недоступно.
– Что-то вы слишком разговорились. Куда подевалась ваша сдержанность?
– Это вы виноваты. Позади них раздался визгливый голос:
– Плужникова! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! С ума сойти!
– Я давно не Плужникова, Галка! – снисходительно отвечала обладательница низкого, с легкой хрипотцой голоса. – Даже странно слышать эту фамилию. А ты откуда свалилась?
– Вот с подругой пришли на выставку. Знакомься, Дина. Это Зоя. Моя однокурсница.
Татьяна повернулась и увидела трех полных женщин, удаляющихся в глубину зала. Кто из них Плужникова? Ах, почему она не оглянулась сразу? Теперь иди узнай, кто есть кто. Татьяна машинально пошла за этими женщинами. Солодовников тенью шел следом.
– Владимир Михайлович, – вдруг обратилась к нему Татьяна, – у меня к вам большая просьба.
– Буду только рад, – слегка удивился тот.
– Видите трех женщин? Мне самой к ним подойти неудобно. Не могли бы вы каким-нибудь образом узнать, кого из них зовут Зоей?
– Это очень важно?
– Важнее не бывает.
– Хорошо. Я попробую.
Он небрежной походкой пошел вдоль стены, мельком посматривая на картины и не выпуская из виду объект наблюдения. Татьяна, к которой подошла известная поэтесса и начала рассказывать о своем путешествии в Японию, вежливо слушала и краем глаза следила за передвижениями Солодовникова. Вот он приблизился к этим трем и, делая вид, что читает надпись на картине, стал прислушиваться к их разговору. Татьяна отвлеклась на приветствие знакомого чиновника из правительства, непонятно какими ветрами занесенного на эту выставку. Вдруг Солодовников оказался рядом.
– Извините, Татьяна Михайловна. Вас можно на пару слов? – спросил он и, бесцеремонно взяв ее за локоть, утянул от изумленной поэтессы.
– Нельзя же так, – прошипела Татьяна. – Что о нас подумают?
– Они собираются уезжать.
– Кто? Эти дамы?
– Да. Я узнал, кто из них Зоя. Вон та, в желтом топе и голубых бриджах.
– Как же нам быть? Мне надо узнать ее адрес.
– Ну, детектив какой-то, ей-богу!
– Он и есть. Не удивляйтесь. Я потом вам расскажу.
– Хорошо. Тогда вот что. Идем за ними. Я на машине. Надеюсь, они тоже. Продолжим слежку.
– Вы идите первым. А я попрощаюсь с директором. Вон он как раз сюда идет.
Зоя прошла на парковку и села в серебристый «фольксваген». Татьяна едва успела подбежать к «саабу» Солодовникова, как «фольксваген» тронулся с места и выехал на тихую улицу с односторонним движением.
– Только не упустите! – вцепилась Татьяна в руку Солодовникова.
– Постараемся, – пробормотал он и нажал на газ. К магистральной улице, куда собиралась свернуть Зоя, они подъехали вовремя – как раз загорелся зеленый свет. Теперь можно было не опасаться, что они упустят Зоину машину.
– Так в чем все же дело? – не утерпел Солодовников. – Меня так и распирает любопытство. На соперницу она не тянет. Стара. Да и фигура оставляет желать...
– Я все поражаюсь, как бывает обманчиво первое впечатление!
– Это вы о моей пресловутой сдержанности?
– Ну да.
– Я ведь объяснил, что всему причиной вы, и только вы. Неужели вам это не знакомо? Вдруг среди серого, будничного дня появляется человек, который моментально сдвигает с места твою привычную ось, и ты начинаешь вращаться уже с другой скоростью и с другим наклоном.
– Знакомо.
– Тогда зачем удивляться?
– Вы правы. Ой, она повернула! Мы не успеем.
– Ничего. Догоним. Они тоже свернули вправо и поехали по улице, где движение было не таким плотным, как на магистрали. Вскоре «фольксваген» въехал во двор двенадцатиэтажного дома монолитной постройки и остановился на площадке, рядом с десятками других автомобилей. Солодовников припарковался чуть в стороне, чтобы не привлекать внимания. Татьяна осталась в машине, а он вышел и двинулся за женщиной, соблюдая приличную дистанцию. Она вошла в один из подъездов. Солодовников поспешил следом, так как на двери был кодовый замок. Вскоре он вышел и быстро приблизился к Татьяне.
– Она нажала седьмой этаж. Дальше я, естественно, идти не рискнул.
– Хорошо. И на том спасибо.
– Пожалуйста.
Они сидели в автомобиле и молчали.
– Мы кого-то ждем? – не выдержал молчания Солодовников.
– Не знаю. Может быть. Кстати, это что за улица?
– Сейчас посмотрим.
Он вылез наружу, прошел за угол дома, где висела табличка, и, быстро вернувшись, сказал:
– Тургенева, 16.
– Надо запомнить.
– Зачем? Запишем.
Он вынул электронную записную книжку, нажал несколько кнопок.
– Готово. Да! А номер автомобиля? Давайте и его занесем в нашу базу данных.
– Вам смешно?
– Нисколько. Наоборот. Меня захватило это приключение. Мне сразу показалось, что с вами скучать не придется. Такая уж вы фея.
– А вы принц на белом коне?
– Как видите, на сапфировом.
– Инна заметила в вас огонь любви, который якобы сжигает вас изнутри.
– Почему «якобы»? Он меня действительно сжигает.
Они вновь замолчали. Солодовников вдруг повернулся назад, потянулся на заднее сиденье, при этом он уперся плечом в руку Татьяны, и достал бутылку минеральной воды.
– Жара, – пожаловался он и предложил бутылку Татьяне.
– Я не умею из горлышка.
– Посмотрим в бардачке, – сквозь зубы сказал он и полез в бардачок, низко склонившись над ее коленями.
Вдруг он припал губами к ее руке, лежащей на коленях.
Она не оттолкнула его. Он целовал ее руку, а потом перешел на левое колено. Она была без колготок и почувствовала тепло его губ. Правой рукой она коснулась его затылка, затем провела ею по его волосам и замерла.
– Нам надо остановиться, – глухо произнесла она. – Здесь не место подобным вещам.
– Да, – коротко сказал он и достал из бардачка пластиковый стакан.
Налив в стакан минералки, он подал его Татьяне. Она жадно выпила. Сказывалась духота августовского дня.
– Поехали ко мне? – спросил Солодовников.
– Вы хотите познакомить меня со своей семьей?
– А семьи нет. Вернее, она распалась. С женой мы давно не живем. А дети уже взрослые, у каждого своя жизнь.
– Сколько их?
– Сын и дочь. Сын – шалопай, испорченный отцовскими деньгами, а дочка хорошая, самостоятельная. Учится в медицинском, мечтает о пластической хирургии.
– Почему мужчины, достигнув определенного возраста и положения, как правило, расстаются со своими подругами жизни, разделившими с ними первые невзгоды и трудности?
– Уж слишком вы утрируете. Во-первых, совсем не правило. Я могу привести десятки примеров супружеских пар, сохранивших первое чувство. Просто им повезло. Они нашли свои половинки, простите за избитую фразу.