Толмачева Людмила. Мужские сны

   – Плевать! Слушай, Танька! Ты можешь меня понять или как? Ты хоть знаешь про такое дело: если мужику баба отказала, когда у него все горит – и душа, и тело, то это долго не заживает. Всю жизнь, можно сказать, рана в сердце кровоточит. Ты мне по ночам только недавно перестала сниться. Понимаешь или как? Ведь я тебя всю свою несчастную жизнь люблю. Пойми!
   Он крепко держал ее руки и целовал толстыми пьяными губами лицо, не разбирая, где рот, где нос. Татьяна боролась, но куда ей, тонкой да звонкой, с таким бугаем справиться? Это был уже не тот мальчишка, что двадцать лет назад обнимал ее в малиннике.
   – Все, хватит! – крикнула она, решив применить последнее средство. – Теперь я сама. Понял? Сама пойду вон за тот куст и разденусь. Все чинно и благородно. Без насилия. Хорошо?
   – А не обманешь?
   – Нет. Обещаю.
   – Пойдем.
   Он не отпускал ее, держал за руку, почти вел за тот самый куст, на который она показала. Едва сдерживая гнев, испытывая страшный стыд, она покорно шла, а потом, стоя за кустом, начала раздеваться. Он смотрел на нее налитыми кровью глазами. Ноздри его раздувались, как у быка перед спариванием. Татьяна выжидала удобный момент. Но нервы не выдержали. Она вдруг побежала, но не к реке, а в глубь леса. Он поймал ее почти сразу же. Видно, не такой уж и пьяный был. Поймал и повалил тут же, без лишних слов. А потом... И смех и грех! Когда она уже смирилась со своей участью, понимая, что такую тушу ей не сбросить с себя, он вдруг отвалился от нее, застегнул штаны, сел рядом в траву и заплакал.
   – Ты же импотента из меня сделала, сука! – тихо рыдал он.
   – Так тебе и надо, гад! – сквозь зубы выдавила она, надевая на себя сорванную им одежду.
   – Танька, ну почему ты такая жестокая, а? За что ты меня ненавидишь?
   – Да не жестокая я, – уже жалея его, смягчилась она. – Скажи, а ты... правда импотент?
   – Да нет! Это я водку зря выпил. Ты прости меня, ладно?
   – Ладно. Иди домой. А я другой дорогой пойду. Не хватало нам с тобой на людях вместе показаться.
   – Ох, Татьяна, Татьяна! «Краше не было в селе...» И зачем ты такая на свет появилась?
   – Ладно, ладно. Давай вставай.
   Она помогла ему подняться и подтолкнула в сторону села. Он послушно пошел, что-то бормоча себе под нос.
   – А вы и впрямь Магдалина, а не Дева Мария, – услышала Татьяна знакомый ироничный голос.
   Ее словно железом каленым прижгли. Она повернула голову вправо и увидела все того же художника с неизменным этюдником на плече.
   – А вы по-прежнему подглядываете? – со злостью крикнула она.
   – Да чего тут подглядывать? Что в этом деле нового-то изобрели? Разве какой-нибудь новый способ?
   – Способ чего? – зачем-то спросила Татьяна, все еще в шоке от этой встречи.
   – Совокупления. Чего же еще?
   – Мразь! Подонок!
   Она бросилась бежать, не разбирая дороги, в сторону реки. На берегу остановилась, села на поваленное дерево и заплакала. От незаслуженной обиды, от всего, что делало ее жизнь такой бестолковой и никому не нужной.
   – Если вы меня не простите, я утоплюсь, – вновь услышала она преследующий ее весь день голос.
   – Идите к черту! – всхлипывая, сказала она.
   – Не могу. Я верующий.
   – Разве верующие, истинно верующие, будут так обижать своего ближнего?
   – Справедливый вопрос.
   Он сел рядом с ней. Они помолчали.
   – А он кто? – спросил вдруг Андрей.
   – Мой брат. Двоюродный.
   – Надеюсь, до инцеста у вас не дошло?
   – А вам-то что за печаль?
   – Ревную.
   – Меня?
   – Ну не его же.
   – Кто вас знает? Может, вы гей.
   – Ха-ха-ха! Один – ноль в вашу пользу.
   Они поднялись с бревна и пошли вдоль берега. Приближался вечер. С выгона возвращалось стадо: мычали коровы, гремели ботала на их шеях, изредка выстреливал пастуший кнут.
   – Ой, а ягоды! – вдруг вспомнила Татьяна. – Я банку с ягодами оставила на поляне.
   – Пошли вместе, я вас провожу, а то мало ли, может, у вас тут еще один братец отыщется?
   Утром, после завтрака, Татьяна отправилась в церковь. У главного входа стояли Андрей и батюшка в черной рясе и оживленно разговаривали. Татьяна подошла ближе, поздоровалась. Андрей лишь кивнул, а батюшка произнес тенором:
   – Здравствуй, дочь моя. Значит, на благое дело пришла? Что ж, благословляю. – Он перекрестил ее и пошел к деревянному флигельку, что спрятался за кустами акации. Там его дожидались какие-то старушки. Видимо, пока что весь его приход.
   – Я не опоздала? – спросила она Андрея, не зная, как вести себя с этим странным человеком.
   – Нет. Пойдемте ко мне в мастерскую. Они обогнули здание церкви и вошли в деревянный вагончик с одним окошком. В нем сильно пахло скипидаром. На стеллаже, занимавшем всю стену, стояли банки с краской, бутылки со скипидаром и растворителем, лежали куски картона, ДВП, свернутые в рулон холсты. На большом столе красовалась глиняная корчага с кистями.
   – Присаживайтесь пока. Я сейчас. Татьяна села на табурет, огляделась. Над кроватью, застеленной пледом, висело несколько этюдов. В основном виды села, реки, церкви. Среди них был один портрет. Портрет Оксаны. Татьяну эта деталь слегка задела.
   – Вот это, думаю, в самый раз!
   Он держал в руке красную шаль с золотыми, потускневшими от времени разводами. Татьяна, не понимая, о чем идет речь, подняла на него глаза. О Боже! Оказывается, она еще ни разу не посмотрела ему в глаза! Теперь она поняла свою племянницу. Нельзя мужчине иметь такие глаза. Это уж слишком. Банальное сравнение с небесами и родниками абсолютно ничего не значит и ни о чем не говорит. Чудодейственную силу его глаз невозможно ни описать, ни изобразить. Татьяна, очарованная, потрясенная, никак не могла оторвать взгляд от этих васильковых, незабудковых и каких там еще... глазищ. А он, не обращая внимания на ее замешательство, просто не замечая его, раскинул огромную шаль обеими руками, а затем укутал ею Татьяну, будто плащом.
   Отойдя от нее на три шага, прищурился и долго смотрел, что-то тихо приговаривая. Затем вновь подошел, снял шаль и завернул в нее Татьяну, но теперь иначе, более свободно.
   – Вот примерно так, – тихо сказал он. Татьяна, затаив дыхание, любовалась его бледным, слегка загоревшим, отрешенным лицом, пока он собирал вещи: этюдник, складной стул, шаль, бутылку с минеральной водой и парой пластмассовых стаканчиков...
   Они вышли из вагончика и начали спускаться к реке. Остановились на той же лужайке, где вчера утром Андрей делал этюд с церкви, пока Татьяна в это время плавала в Огневке. Андрей поставил стул на середину лужайки, усадил на него Татьяну, накинул на нее шаль, в этот раз прямо на голову, отошел к своему этюднику.
   Она наблюдала за ним, не боясь быть застигнутой врасплох за этим занятием, так как уже поняла: художник уходит в работу с головой и замечает лишь то, что его волнует в данный момент. А его волновала, судя по всему, поза будущей Марии. Вновь и вновь он пересаживал Татьяну, меняя ракурсы, наклоны, положение рук, складки на шали. Наконец, измучив натурщицу и доведя ее до белого каления, он приступил к этюду. Писал он быстро, время от времени бросая пристальные взгляды на изнемогающую от жары Татьяну. Вдруг бросил кисть, подошел к ней, снял с головы шаль, бесцеремонно вынул из прически шпильки, распустил по плечам волосы, вновь накинул шаль.
   – Мне жарко, – пожаловалась Татьяна.
   – Разденьтесь. Снимите сарафан. На вас купальник?
   – Да.
   – Ну так быстрее. Уходит освещение с правой стороны.
   Татьяна прямо тут же сняла сарафан, отбросила его в траву, села на стул. Андрей вновь укутал ее шалью, мягко приподнял подбородок, поправил пряди волос. Татьяна вдруг почувствовала острое желание прижаться щекой к его ладоням, но, естественно, ничего подобного не позволила себе.
   – Еще четверть часа – и солнце уйдет. Я имею в виду, поменяется угол освещения. Потерпите.
   Через пятнадцать минут он отложил кисть, глубоко вздохнул; не отрывая взгляда от своей работы, вытер тряпкой руки, похмыкал, прищурившись, тихо пробормотал:
   – Ничего, вроде получилось. Но нет величия. Слишком обыденно.
   Татьяна, не снимая с себя шали, подошла к этюднику, с любопытством посмотрела на этюд. Она не узнала себя в этой женщине. Да и рано было судить. Черты лица еще не прописаны. Но ей понравилось. Привлекала смелая манера художника, его небоязнь цвета, темперамент и тонкое понимание женской сущности.
   – А может, мне чуть повыше сесть? – робко спросила Татьяна.
   – То есть? – живо отозвался Андрей.
   – Как бы на возвышении. Тогда взгляд мой будет «величественным».
   – А что? Вы правы. Понимаете, мне надо добиться не величия как такового, не спеси, не надменности, а тихого, всепонимающего, всепрощающего величия духа.
   – Понимаю.
   Андрей впервые за день посмотрел на нее обычным, мужским взглядом. Татьяна не отвела глаз. А он вдруг смутился, даже порозовел. Кашлянув, наклонился к сумке, достал бутылку с водой и стаканчики, налил в один из них шипучей прозрачной жидкости и подал Татьяне.
   – Спасибо.
   Она жадно выпила. Он налил еще и вновь подал ей стакан. На этот раз она пила медленно, наблюдая за ним через край стакана. Андрей вымыл кисти, уложил их в этюдник, сходил к реке, помыл руки, весело крикнул:
   – А вода как парное молоко! Будете купаться?
   – Можно.
   Она сбросила шаль и пошла в воду. Вскоре услышала позади себя шум воды и оглянулась. Андрей в одних плавках делал разбег с мелководья в глубину. Потом он нырнул и через довольно продолжительное время плавания под водой оказался на середине реки.
   – Плывите сюда! – позвал он Татьяну, все еще стоявшую по пояс в воде. – Здесь вода прохладнее и чище.
   – Я знаю! – крикнула она и поплыла, но не к нему, а в другую сторону.
   Эта идиллия быстро закончилась. Андрей вскоре вышел из воды, вытерся захваченным с собой полотенцем и начал одеваться.
   – Куда же вы? – разочарованно спросила Татьяна и тоже вышла на берег.
   – Работа, – коротко ответил Андрей. – Много работы. А искупаться можно и вечером. Я вообще предпочитаю плавать либо рано утром, либо вечером.
   – Вы опять будете штукатурить?
   – Разумеется. Надо поскорее закончить эту стену и приступать к росписи. Нужно сделать рисунок и хотя бы подмалевок. Доделывать буду потом. Дальше меня ждет другая стена. К осени хочу расписать весь придел. За исключением иконостаса. Там будут иконы.
   – Андрей, а можно я буду помогать?
   – Вы? А что вы умеете?
   – Практически ничего. Но я ведь могу на подсобных работах пригодиться. Например, мусор выносить...
   – Ну что ж. Вместе даже веселее. Но чур не мешать.
   – Хорошо.
   – Пошли к отцу Алексею, пообедаем.
   – Он что, сам готовит?
   – Ну зачем? У него матушка есть и двое детей. Все честь по чести. Он же православный священник. А это его будущий приход. Осенью примет первых прихожан.
   – А где они живут? Неужели в этом флигельке?
   – Пока больше негде. Но администрация обещала что-нибудь придумать.
   Они поднялись на гору, прошли мимо старого погоста с покосившимися крестами и постучали в двери флигеля.
   – Проходите, не стесняйтесь! – ответил отец Алексей, с радушной улыбкой встречая гостей.
   На нем были старые брюки и такая же рубашка. И то, и другое заляпано глиной и известью.
   – Вот, печку пытаюсь переложить. Дымит, чтоб ей пусто было!
   На маленькой кухоньке невозможно повернуться. Печь наполовину разобрана. Рядом сложены в штабель старые кирпичи. Тут же стоят ржавое ведро с водой и корыто с глиной, лежат инструменты.
   Из комнаты к ним вышла матушка, высокая молодая женщина с круглым белым лицом, высокой грудью, плавными движениями. Поздоровалась. Андрей познакомил их:
   – Это Татьяна. А это наша матушка Ирина. Матушка смутилась. Она была явно моложе Татьяны, лет, наверное, на десять.
   – Называйте меня просто Ириной. Хорошо? – попросила она Татьяну.
   – Хорошо, – улыбнулась Татьяна.
   Пока Ирина собирала на стол, отец Алексей умылся, переоделся в джинсовую рубашку, старые, потертые джинсы и кроссовки.
   – А как же вы без печки обходитесь? – спросила Татьяна.
   – А зачем она летом? Я на плитке готовлю, – спокойно ответила Ирина. – Ребята сейчас в лагере отдыхают, во вторую смену, так что никаких забот.
   Татьяна подумала, что забот у нее, конечно же, полно. Каждый день на плитке готовить для двоих мужчин – это ли не забота?
   Перекрестившись, все сели за стол. Сначала съели по тарелке щей из крапивы и щавеля, затем приступили к жаренным в сухарях и сметане карасям с картофельным пюре. Давно Татьяна не ела такой вкусной еды. А может, особый вкус ей придавала теплая, почти семейная обстановка, царящая за столом? Батюшка ел с аппетитом, хваля хозяйку за умение, но не захваливал. Во всем он знал меру: ел с удовольствием, но не жадно, шутил и смеялся, но никого не обижая, не высмеивая.
   – Ну как вам караси? – спросил он Татьяну.
   – Очень вкусные. Я ни разу таких не ела, – искренне ответила она.
   – Сегодня мы с Андреем на зорьке посидели, и всего-то час с небольшим, так ведь? – Андрей кивнул. – И вот пожалуйста – на большую сковороду наловили. Завтра, даст Бог, снова пойдем. Здесь, говорят, и щука водится. Надо места только знать.
   Мужчины, отобедав, вышли на свежий воздух, сели на лавочку. Андрей курил, а батюшка отдыхал, благостно наблюдая за игрой стрижей в высоком небе. Женщины вынесли грязную посуду во двор, где стоял покрытый старой клеенкой стол, и приступили к мытью. Ирина мыла, а Татьяна вытирала тарелки широким льняным полотенцем.
   – Хорошо тут у вас. Тихо, – сказала Татьяна, вытирая тарелку с красной каемкой.
   – Летом везде хорошо, – вздохнула Ирина, но продолжать не стала.
   Татьяна и без слов поняла, что тревожит молодую матушку. Как они вчетвером будут зимовать в этом домишке, продуваемом наверняка и промерзаемом насквозь? Про себя она твердо решила помочь семье священника.
   Ирина нашла для Татьяны старый тренировочный костюм и стоптанные, но еще крепкие туфли на низком каблуке. На голову подала свой ситцевый платочек, чистенький, глаженый. В таком виде Татьяна отправилась с Андреем в церковь. Для нее сразу же нашлась работа. На полу повсюду валялись куски старой штукатурки, кирпичные осколки и прочий мусор. Татьяна собирала его в ведра и выносила на улицу, где вываливала в большой деревянный короб. Затем, когда все крупное было убрано, она приступила к подметанию. Вооружившись метлой, совком и ведром с водой, чтобы не поднимать пыль, она тщательно вымела кирпичную крошку и песок. Помещение преобразилось после ее уборки. Стало намного уютнее, светлее. Все это время она ни разу не подала голоса, чтобы не мешать Андрею, и работу свою старалась делать как можно тише. Интуитивно она поняла, что, штукатуря стену, он творит в голове и, наверное, в душе другую, более возвышенную работу – додумывает в деталях сюжет будущей картины, которая предстанет верующим с этой стены. Задача художника – так изобразить библейский сюжет, чтобы сердца верующих еще сильнее любили Бога, души наполнялись светом духовной радости, а вера их укреплялась.
   Вечером она возвращалась в дом к родственникам, находясь в приподнятом настроении, и даже не предполагала, каким ледяным душем ее сейчас окатят. Неслышно войдя в дом, она поднялась к себе в комнату, взяла халат и только начала спускаться обратно, чтобы пойти в ванную и принять душ, как услышала крик Надежды, раздавшийся из супружеской спальни:
   – Куда это ты намылился, а? Рубаху, вишь, новую напялил, прям жених, не иначе! Опять за ней поперся? И не стыдно тебе?
   – Ты чего, ополоумела? – ответил голос Виталия, но как-то неуверенно, даже слегка трусовато.
   – Сам ты ополоумел на старости лет! Думаешь, ничего не знаю? Да все я знаю прекрасно. Что зенки вылупил? Мне Санька-седой давно про вас рассказал, про любовь вашу. Я только молчала, ничего тебе не говорила. Это надо же, а! Чего только в жизни не бывает! Родственники, брат с сестрой, и нате, пожалуйста, в любовь ударились! Скажи кому, засмеют! Видела я, как вы под Добрынина изгибались. «Не сыпь мне соль на спину...» Тьфу! Стыдоба!
   – Заткнись, стерва!
   – Что?! Я еще и стерва, оказывается? Это ты стервятник ощипанный! А ну-ка скажи мне, муженек. – В голосе Надежды появились ядовито-угрожающие нотки. – Скажи мне, куда вы с ней вчера после обеда ходили? По каким кустам шастали? Мне добрые люди глазато раскрыли. Говорят: твой-то следом за сестрой в Красный бор помчался, только пыль столбом! Ну?
   – Я этим твоим «добрым людям» ноги выдерну, так и знай!
   – Ой-ой, как страшно! Не подходи! – вдруг взвизгнула Надежда и выскочила из спальни.
   Татьяна уже была в своей комнате и собирала вещи, а внизу хлопали двери, визжала Надежда, гремел голос Виталия. Павла Федоровича, очевидно, дома не было. И слава Богу! Татьяна дождалась, пока все не стихло, осторожно открыла дверь, выглянула, прислушалась. Где-то внизу всхлипывала Надежда. Виталий, наверное, ушел. Татьяна спустилась с лестницы, вышла во двор, пошла по розовой дорожке к калитке. Ей навстречу шел Павел Федорович.
   – Ты это куда? Вот те раз! Ни слова, ни полслова – и уезжать? Как же так, Танюха? Обидел кто тебя? Что-то ты больно хмурая. А ну-ка пошли в дом!
   – Нет, – твердо сказала Татьяна. – Хватит, загостилась. Пора и честь знать.
   – Ну что же. Пора так пора, – сухо ответил дядя Паша и отвернулся. – Прощай, коли так. Видно, плохо мы тебя встретили. Не угодили чем-то.
   Татьяна спохватилась, обняла старика, начала просить прощения:
   – Прости меня, дяденька Пашечка, милый, родной дядя Паша. Знал бы ты, как я тебя люблю. Отец у меня рано умер, безотцовщина ведь я, а ты всегда для меня был как родной отец. Жаль, что мало виделись. Но я всегда вспоминаю тебя. И люблю. Ну? Простил?
   – Ладно. Чего уж, – прослезился старик. – Давай-ка сядем на лавочку, поговорим.
   Они сели на скамейку возле куста сирени. Татьяна взяла в свои ладони коричневую, узловатую ладонь Павла Федоровича:
   – Натрудились руки-то. Вон какие мозоли.
   – Так ведь с тринадцати лет в поле. Считай, полвека в строю. Это в последние годы обленился, все больше отдыхаю, да и то мелкую-то работу еще могу делать. Помогаю детям по хозяйству. Что стряслось-то? Почему побежала сломя голову? Кто тебя обидел? Ты не стесняйся. Говори как есть.
   – Никто меня не обижал. Я сама кого хочешь могу обидеть, мало не покажется. Просто...
   – Ну!
   – Дядя Паша, а можно мне в вашем доме на Береговой пожить?
   – Он и твой тоже, дом-то. Живи, если здесь тесно. Только там ничего нет. Давай я тебе продуктов в сумку положу. Хоть на первое время. А потом Виталий привезет на машине еще.
   – Нет, не надо. Я все куплю сама. Да мне много и не надо.
   – Да что же это? Нет, видно, кто-то тут шибко постарался, руку приложил. Я разберусь сейчас!
   Старик воинственно направился в дом. Татьяна вскочила, побежала за ним:
   – Дядя Паша! Постой! Только никаких разборок! Я тебя умоляю! Хорошо, давай продукты. Только немного. А то тяжело нести будет.
   Войдя в скрипучую калитку, она остановилась, перевела дух. Вдруг ей подумалось, что одной в таком большом доме страшно будет ночевать. Но отступать было поздно. Она открыла навесной замок, вошла в сени, тут же закрылась на щеколду и в темноте нащупала входную дверь в дом. В передней включила свет. Слабая лампочка осветила скромную обстановку. Татьяна пошла по комнатам, включая повсюду свет. «Что, так и буду при свете спать?» – спросила сама себя. Она задернула занавески на окнах в большой комнате, затем пошла в бабушкину горенку, задернула и там занавеску на единственном окошке. Осмотрелась и решила спать в этой комнате. Ее взгляд упал на железную кровать, застеленную стеганым одеялом. Портрета, который она положила сюда позавчера, не было. По ее коже пробежал озноб. Кто мог его убрать? Кто здесь бывает? Оксана? А может... Неужели? Ее настроение окончательно испортилось. Она легла на кровать, не на «свою», железную, а на бабушкину, с деревянными спинками. Эта кровать была мягче и удобнее. Татьяна быстро уснула: сказались усталость и пережитый стресс. Но в середине ночи она вдруг проснулась. Ей сильно мешал свет. Она пошла по дому, выключая одну за другой лампочки. Да они и не нужны были теперь. На востоке загоралась утренняя заря. Светало. Татьяна снова завалилась в кровать и спала теперь уже до утра, пока в окно ее комнаты не ворвалось вездесущее солнце.
   На работу она все же опоздала. Ей пришлось набирать из колодца воду, растапливать плиту, кипятить чайник. Пока закипал чай, она поставила во дворе, на солнышке, цинковое корыто, которое притащила из бани, и принесла из огорода, где под сливом стояла большая бочка, несколько ведер дождевой воды. Вода была теплой. Татьяна разделась и села в корыто. Воды было так много, что ее излишки вылились через край. Она долго и с наслаждением мылась, потом окатилась из ведра чистой водой и растерлась полотенцем. Как будто все грехи смыла. На душе стало легко и весело. Выпила чашку крепкого чая со сгущенкой, две банки которой вчера всучил ей неугомонный дядя Паша, съела бутерброд с сыром и помчалась на работу. Но все же опоздала. На часах было пол-одиннадцатого, когда она подходила к вагончику Андрея.
   – Видела я вас вчера на речке! – вдруг услышала Татьяна звенящий голос Оксаны, доносившийся из мастерской.
   – Ну и что? – раздался спокойный голос Андрея. Татьяна отпрянула от двери, в которую только что хотела постучать, застыла на месте, не зная, что делать дальше.
   – «Плывите ко мне»! – передразнила Андрея Оксана. – С ума сойти, какие нежности!
   «И неправда, – подумала Татьяна. – Он сказал: “Плывите сюда”».
   – Ну и что? – вновь повторил Андрей.
   – Зачем тебе эта старуха?
   – Она не старуха. А ты стала слишком злой, Оксана. Тебе это не идет.
   – Злой? А кто меня такой сделал? Это ты во всем виноват. Я любила тебя...
   – Это не любовь.
   – А что же это?
   – Все, что угодно, но только не любовь.
   – Много ты понимаешь в любви. Бабник! – крикнула Оксана и заплакала.
   Татьяна попятилась за угол будки, опасаясь, что Оксана выбежит и застанет ее у дверей. Но Оксана продолжала плакать в вагончике.
   – Оксана! – раздался голос Андрея. В нем были интонации жалости, но не более того.
   – Чего тебе?
   – Перестань устраивать сцены. Это не поможет.
   – Хорошо, я перестану. Но только при одном условии: если ты придешь сегодня ночью. Муж уезжает на сенокос на неделю. Мы могли бы...
   – Не могли.
   – Ну почему? Это из-за нее?
   – Прекрати! Ты же знаешь, что все началось гораздо раньше.
   – Андрюша, ну пожалуйста! Я прошу тебя! Последний раз, и все. Я отстану от тебя. Больше ты меня никогда не увидишь.
   – Господи, что за мелодрама? Чеховский водевиль, ей-богу!
   – При чем тут Чехов? Ведь это я, понимаешь, я, твоя Оксана, которой ты по ночам говорил такое, чего больше никто и никогда не скажет. Андрюша, я люблю тебя!
   Теперь Оксана рыдала так, что Татьяна испугалась – не услышал бы отец Алексей. Ну что ему стоит? Пожалел бы несчастную женщину!
   – Хорошо, я приду, – сказал Андрей, как бы услышав Татьянины мысли. – А сейчас уходи. Мне надо работать.
   Оксана пулей вылетела из вагончика и побежала прочь, но не на главную улицу, а в сторону реки, очевидно, окольными путями на свою Береговую.
   В этот день Татьяна была молчаливой и задумчивой. Андрей, который обычно ничего не замечал вокруг себя, кроме работы, вдруг спросил ее:
   – Вы плохо себя чувствуете?
   – Нет. С чего вы взяли?
   – Я скоро закончу. Еще пару мазков, и все.
   – Можете не торопиться. Я посижу. Мне совсем не трудно.
   – Спасибо. Тогда я еще поработаю. Освещение сегодня не главное. Мне надо закончить композицию и еще... кое-какие детали уточнить.
   – Не беспокойтесь ни о чем. Я не устала.
   – Ну и прекрасно. Может, расскажете о себе?
   – Не уж. Как говорится, «уж лучше вы к нам».
   – Это из «Бриллиантовой руки», кажется?
   – Из нее. А вы что заканчивали?
   – Строгановское.
   – Замечательный вуз.
   – Откуда вы знаете?
   – Была знакома с художниками-строгановцами.
   – Например?
   – С Николаем Васильевым, Русаковым.
   – Русаков преподает живопись. А Васильева не знаю. Он, наверное, из старого поколения?
   – Из моего поколения.
   – Простите.
   – Ничего.
   – Между прочим, вы выглядите гораздо моложе.
   – Моложе кого?
   – Хм. А с вами надо быть осторожнее. Кстати, что заканчивали вы? Или это тоже секрет?
   – Университет. Журфак.
   – О-о! Теперь понятно, почему вам палец в рот не клади, как говорится.
   – От такого и слышу.
   – Называется «обменялись любезностями». Все! На сегодня хватит. Сколько сейчас? – Он взглянул на свои часы. – Матушка Ирина нас заждалась. Надо спешить.
   В доме батюшки была идеальная чистота. Печка заново сложена и побелена, пол промыт до блеска, каждая вещь на своем месте.
   – Проходите, будьте как дома! А мы заждались. Ирина меня уж на берег отправляла, мол, у них часов с собой, наверное, нет, – с улыбкой встретил их отец Алексей.
   – Часы есть, времени в обрез, – сказал Андрей, намыливая под умывальником руки. – Надо бы штукатуров парочку да каменщика одного.
   – Симаков обещал, но, как говорится, обещанного три года ждут.
   – Прошу за стол, гости дорогие! – пригласила их Ирина, разрумянившаяся у плиты. – Я сегодня пирог с карасями испекла. По бабушкиному рецепту. Не знаю, как получилось.
   Пирог удался на славу. Ирина не стала разрезать его, как это обычно принято. Она аккуратно сняла тонкую верхнюю корочку, разломила ее на несколько кусков, разложила их по тарелкам, затем каждому положила по рыбине, целиком запеченной в пироге, и наконец разрезала на небольшие ломтики опустевшую нижнюю корку, на которой остались только кольца лука и лавровый лист.