Толмачева Людмила. Мужские сны

   – Я двадцать пять лет Оксана! – крикнула женщина и зарыдала.
   Татьяна чувствовала себя как в западне. «Ах, как неловко, черт меня подери! Залезла в эти кусты и дрыхну, будто бомжа бездомная! В моем-то возрасте! Как, спрашивается, сейчас им покажусь? Подумают, что подслушиваю». Она решила сидеть в кустах до последнего, пока эти двое не рассорятся окончательно и не уйдут. Ждать пришлось недолго.
   – Не подходи ко мне! Жалости твоей мне не надо! Прощай! – выкрикнула женщина и, очевидно, ушла.
   Татьяне надоели эти прятки. Она оделась и пошла в сторону села.
   Когда она вышла на открытую лужайку, поросшую кашкой и одуванчиками, то увидела удаляющуюся вдоль берега фигуру мужчины в шортах и черной футболке. На плече у него висел плоский ящик. «Наверное, этюдник», – подумала Татьяна и огляделась, машинально ища глазами его собеседницу, но женщина, видимо, поднялась наверх и ушла в село.
   Дома ее поджидал Виталий.
   – Привет, сестренка! Куда это тебя унесло в такую рань? А я специально в поле не поехал, тебя жду.
   – Зачем?
   – Батя говорит, что надо сходить на Береговую, обсудить «дела наши скорбные».
   – А что, собственно, обсуждать? – спросила Татьяна, вставшая сегодня явно не с той ноги.
   – Вот те раз! А я думал, ты для этого и приехала...
   – Ну, в общем, для этого, конечно, но и так, дядю Пашу повидать, на могилку к тете Марусе сходить, к бабушке с дедом.
   – Так это мы все организуем. Везде побываем. А как же! Ты поешь, а потом и поедем. На машине-то мы быстро туда-сюда смотаемся.
   Татьяна села за стол и с аппетитом съела тарелку окрошки и салат. Брат ухаживал за ней, как за английской королевой. Налил в красивую фарфоровую чашку крепкого чаю, поставил его на блюдце, постелил салфетку, спросил, сколько ложек сахару класть, даже размешал его серебряной ложечкой. К чаю нарезал сыру, колбасы. Батон намазал маслом, положил ломтик на десертную тарелку, а сам сел напротив и уставился на сестру, подперев кулаком подбородок. Татьяна, взглянув на него, расхохоталась. Он сначала с недоумением смотрел на нее, а потом и сам рассмеялся, хотя и не совсем поняв причину ее смеха.
   – Ты со всеми такой предупредительный? – отсмеявшись, спросила Татьяна.
   – А-а! Вон ты о чем! – наконец-то понял Виталий. – Нет, только с высокопоставленными особами.
   – Ага! Подколол-таки! Что ж! Один – один. Молодец, чувство юмора не растерял.
   – Ну где уж нам уж! Наш юмор вашему в подметки не годится.
   – Ой ли? И давно мы такими скромными стали?
   – Давно, после последнего опороса на именины петуха до свадьбы мерина.
   – И крыть нечем ваш деревенский юмор.
   – То-то и оно, что, кроме мата, нечем.
   Татьяна вновь рассмеялась. Виталий смотрел на нее уже по-другому, пристально и немного грустно.
   – Ты чего? – спросила Татьяна и опустила глаза в чашку.
   – А? Да так. Вспомнилось.
   – Ну ладно. Спасибо за вкусный завтрак. Поехали на Береговую.
   Татьяна встала и начала мыть посуду, отвернувшись от Виталия.
   «Еще не хватало совместных воспоминаний!» – думала она, спиной чувствуя взгляд Виталия.
   На кухню заглянул Павел Федорович:
   – Ну, ребята, поехали, что ли?
   – Едем, батя, – крякнул Виталий и резко встал, с силой отодвинув табурет, так что зазвенела посуда на столе.
   «Нексия» мягко остановилась возле знакомых ворот. Павел Федорович первым вошел в калитку, за ним следом шли Татьяна и Виталий. Старик остановился посреди двора, осмотрелся, покачал головой:
   – В упадок хозяйство приходит. Глянь, Виталий, навес-то скоро обвалится.
   – Да нет, батя, постоит еще годиков пять.
   – А я говорю, что обвалится. Вишь, столбы гнилью пошли? Надо бы дополнительные опоры сделать. Понял?
   – Понял. Ладно, сделаем с Александром. На октябрьские как раз и сделаем.
   – А чего тянуть до осени-то? Соберитесь в следующие выходные да поправьте навес. Чего вам сделается? Молодые, чай, не то что я. Да я, может, на что сгожусь. Помогу вам.
   – Ладно, батя. Сделаем, – твердо пообещал Виталий.
   В доме почти ничего не изменилось. Вся старая мебель осталась на месте. Удивительно, но в нежилом доме царили порядок и уют.
   – Оксанка сюда ходит, порядок поддерживает, – словно прочитал Татьянины мысли дядя Паша.
   Он медленно обошел все комнаты и кухню, вышел в сени, заглянул в чулан, затем полез по лестнице на чердак – проверить надежность стропил. Виталий, зная, что отговаривать его бесполезно, тоже забрался на чердак.
   Татьяна, оставшись одна, зашла в бабушкину комнатку, где двадцать лет назад ей застелили чистыми простынями железную кровать и они с бабушкой по вечерам вели долгие разговоры о жизни, женской доле и любви. Бабушка Анна по-настоящему любила своего Федора, а когда вспоминала его, уже покинувшего этот мир, то голос ее становился мягким, ласковым и печальным.
   Татьяна села на «свою» кровать, заправленную стеганым одеялом, и услышала за спиной какой-то шорох и легкий стук. Что-то провалилось между кроватью и стеной и упало на пол. Татьяна встала на колени, наклонилась и увидела под кроватью картонку. Она вытащила ее, перевернула и ахнула. На картонке был масляный портрет девушки с русой косой, перекинутой через плечо на грудь. Где-то она видела эту девушку? Татьяна задумчиво смотрела на портрет и вдруг вспомнила: «Учительница! Точно, она! В автобусе ехали вместе. Странно. Откуда это здесь?»
   – Татьяна! – услышала она голос Виталия. Татьяна положила портрет на кровать и вышла в сени. Мужчины уже слезли с чердака и ждали ее, чтобы пойти в сад.
   – Ты, наверное, помнишь, Таня, наши яблоки? Сладкие, сочные. Ни у кого таких не было в те годы. А ведь яблони до сих пор родят. Мешками собираем с середины августа. Половину, конечно, Надежда продает, в свою же столовую сдает по пятьдесят копеек за кило. А остальные всю зиму едим – и сырыми, и компоты, варенья наварим.
   Они прошлись по саду, осиротевшему, наполовину одичавшему, заросшему травой и сорняком. Уставшие, сели на лавочку у ворот.
   – Ну что будем делать, с домом-то? – спросил Павел Федорович, особо и не надеясь на толковый ответ.
   – Пусть пока стоит в таком виде, – отмахнулся Виталий.
   – И я так думаю, – поддакнула Татьяна. – Потом, может, и пригодится кому-нибудь.
   – Ладно, пусть стоит, – подытожил старик и первым пошел к машине.
   Вечером жарили во дворе шашлыки, пили грузинское вино, смеялись, вспоминали былое. Павел Федорович, в отличие от остальных выпивший своей наливки, разошелся, раззадорился, по-молодому жестикулируя, рассказывал о временах хрущевской «оттепели», самых лучших, по его мнению, временах. Да и неудивительно, тогда ему, молодому бригадиру, в числе других руководителей предоставили право едва ли не самому решать, чем засевать огромные площади колхозных угодий. Закупочные цены на овощи и зерновые были повышены чуть ли не вдвое, а налоги и другие долги государство списало. Впервые колхозники вздохнули полной грудью. Впереди забрезжили новые горизонты. Пусть ненадолго хватило такой демократии на селе – вскоре высшее руководство вновь закрутило гайки, – но весенний ветер перемен окрылял, вселял надежду на лучшую жизнь. Татьяна, внимательно слушавшая старика, понимала, что эти воспоминания прежде всего ностальгия по ушедшей молодости, счастливым временам любви, семейного лада, больших дел и ощущения своей значимости не только в семье, но и в обществе. Она с грустью подумала о себе, что в старости ее не согреют даже воспоминания.
   Надежда перебила свекра громким призывом «что-нибудь спеть» и тут же затянула «Напилася я пьяна». Ее никто не поддержал, но она упрямо допела песню, а потом потащила Виталия танцевать.
   Коля, пришедший на семейную вечеринку со своей девушкой по имени Анжела, посмеивался, глядя на то, как родители неуклюже топчутся в ритме танго. Он переключил магнитофон на современную «попсовую мелодию», и молодая пара затряслась уже в своем ритме.
   На розовой дорожке появилась еще одна пара. Впереди шла та самая девушка с косой, которую Татьяна восприняла уже как старую знакомую. За ней шел коренастый увалень с мощными бицепсами под серой футболкой.
   – О! Дочь с зятем пожаловали! Наконец-то! – закричала Надежда.
   – Здравствуйте, – сдержанно поздоровалась обладательница роскошной косы.
   – Знакомься, Татьяна, это моя дочь Оксана, а это ейный муженек Александр, – жеманничала Надежда.
   Слово «ейный» о многом сказало. Татьяна вздохнула с сожалением: видно, не принято в их семье уважительно относиться к мужчинам. Так уж поставила себя невестка дяди Паши. Все сели за стол. Надежда подала каждому по шампуру с новой порцией шашлыков. Выпили за знакомство, потом за род Кармашевых... Виталий вдруг врубил магнитофон на полную мощность и пригласил на танец Татьяну. Отказываться было неудобно, и ей пришлось пойти на середину двора, где уже танцевали Коля с Анжелой. Звучал старый хит Добрынина «Не сыпь мне соль на рану». Это была песня их поколения, но не с Виталием пришлось разделить Татьяне ее надрыв и тоску, а с Семеновым. Ох, Семенов, Семенов! Вот уж воистину – соль на рану! Она танцевала в объятиях Виталия, но невольно думала о Семенове. Неужели он не вспоминает о ней? Ведь столько было хорошего в их отношениях! Да, любовь была «незаконной», ворованной, но она была! В этом Татьяна не сомневалась. Она помнила его ласки и слова, искренние, щемящие, как будто он все время жалел ее, понимая, что большего, чем эта тайная связь, предложить не может.
   – О чем ты думаешь? – вернул ее в сегодняшний день Виталий.
   – Так. Обо всем, – неопределенно пожала плечами Татьяна.
   – Таня, ты...
   – Не надо, Виталий, прошу тебя! Здесь не место да и не время для таких разговоров.
   – Но ты ведь не знаешь, что я хочу сказать...
   – Все равно не надо.
   – Хорошо, не буду, – обиделся он и ослабил объятия.
   – Прошу к столу! Кому надоели шашлыки – могу предложить салат из морепродуктов! – кричала заметно опьяневшая Надежда, делая в слове «предложить» ударение на втором слоге.
   Они сели за стол, и Татьяна с улыбкой обратилась к Оксане, скучающей в их компании:
   – А я, по-моему, видела ваш портрет.
   – Мой? – вспыхнула молодая женщина и покосилась на сидящего рядом мужа. – Откуда ему взяться? Вам, должно быть, показалось.
   Она вымученно улыбнулась. Татьяна поняла, что сморозила что-то непозволительное.
   – Я о фотографии, – попыталась она исправить свою оплошность.
   – Ну-у, этих портретов у ней навалом! – любовно обнял жену за плечи Александр. – Я недавно цифровик взял, так теперь щелкаю всех подряд, и Оксану, конечно, в первую очередь. Это вы, наверное, ее в белом платье видели, возле сирени?
   – Да, – соврала Татьяна и заметила, с каким облегчением выдохнула Оксана.
   Татьяну вдруг осенило: «Неужели это она, там, на берегу? Все сходится: и редкое имя, и возраст, и художник с этюдником. Значит...» Она уже по-другому взглянула на свою приемную племянницу. Каково ей сейчас? Сидеть в обнимку с нелюбимым, изображать счастливую жену, а мысленно быть там, с другим, любимым, но не разделившим с ней этого чувства.
   Господи, как все перепутано в жизни, как сложно и порой непонятно переплетаются судьбы! Мы всеми чувствами и помыслами стремимся к счастью, преодолевая преграды, проходя испытания, иногда что-то разрушая на своем пути, не создавая взамен нового. А что в итоге? Горечь разочарования? Несбывшиеся мечты? Пресыщенность? Да, это тоже цена погони за «синей птицей». Но человек никогда не перестанет о ней думать и мечтать. На то он и человек.
   В эту ночь Татьяна хорошо выспалась. Все же сказывались сельский воздух, отдых, отсутствие забот. Она критически осмотрела себя в зеркале и нашла, что лицо порозовело, исчезли пресловутые мешки, а фигура немного округлилась, во всяком случае, ушла болезненная худоба. «Так держать!» – скомандовала она себе и легко сбежала по лестнице вниз. Приняв душ, подкрасилась, нарядилась в новый сарафан, купленный в дорогом бутике прямо накануне отъезда в Кармаши, и вышла во двор. Дядя Паша сидел за столом и «гонял чаи».
   – Ах ты, красавица наша! Вот это другое дело! А то, понимаешь, напялят свои штаны, не поймешь, мужик или баба перед тобой.
   – Спасибо за комплимент, – кокетливо произнесла Татьяна и села за стол.
   – Давай наливай сама. Чего душа твоя желает. Чай или кофе этот ваш разлюбезный. Мои-то глушат его с утра до вечера, чуть ли не ведрами. И чего вы в нем нашли, не пойму. То ли дело чайку крепкого с утра, да со сливками. Эх!
   – Я тоже чай буду, – решила Татьяна, наливая в чашку дымящуюся янтарную жидкость. – С молочком да с крендельком.
   – Во-во! Печенье ешь, ватрушки. Надежда вчера из столовой принесла, а никто так и не попробовал.
   – Ваши на работе?
   – Ну да. В шесть часов убежали. Виталию седня ранние овощи на рынок везти. А это дело ответственное. Как бы не побить, не подавить при погрузке-выгрузке.
   – Понятно. Тяжелый труд у крестьянина.
   – А как же? Самый тяжелый, я считаю, но и самый почетный. Без железа и без нефти вашей можно прожить, а без куска хлеба никак.
   – Но без железа и нефти и хлеб не вырастить.
   – Так оно, конечно. Но вот кончатся когда-нибудь запасы того и другого, что тогда?
   – Ученые откроют другие, новые материалы и источники энергии.
   – Хм! На все у ней есть ответ! А если и те, новые, кончатся? Земля ведь не вечная, чтобы отдавать нам свои недра без всякого учета.
   – Не знаю, дядя Паша. Нет у меня в этот раз ответа, – искренне сказала Татьяна.
   – Ладно. Чего мы об этом? Не нашего ума такие промблемы. Есть у нас правительство, какое-никакое, ученые, опять же. Вот пусть и ломают голову.
   – А ведь я тоже часть «правительства», – лукаво посмотрела на старика Татьяна. – Выходит, и моего ума касаются эти «промблемы».
   – Так ты ж по части культуры, – удивился Павел Федорович. – У тебя другие заботы.
   – Так оно, конечно. Но мне кажется, что все взаимосвязано в мире. И экономика, и культура. Когда отходы тоннами сливают в реки – это показатель низкой культуры нации.
   – Правильно. Тут как-то Виталий возил меня в райцентр. Едем, значит, по шоссейке. Дорога хорошая, ничего не скажу, гладкая, а по обе стороны, мать честная, такого навалено! Оторопь берет! Это что же получается! Всю страну в помойку превратили? Мусора столько, что деваться от него некуда!
   – Да, и я это вижу на каждом шагу, – с горечью согласилась Татьяна. – А у вас, в Кармашах, нет разве таких несанкционированных свалок?
   – Несанци... Каких?
   – Ну, не разрешенных начальством.
   – Да есть! Что мы, хуже других? Вон за Огневкой, в Красном бору, навалено черт-те чего! Я сам ходил к Симакову, нашему главе, спрашивал, для чего там устроили бардак, а он сидит, плечами пожимает. Не в его силах, говорит, остановить этот беспредел.
   Татьяна улыбнулась этому «новорусскому» термину, легко слетевшему с языка Павла Федоровича. Поблагодарив за чай, она встала и отправилась на прогулку по селу.
   Пройдя по знакомому уже проулку и оказавшись на главной улице, Татьяна медленно пошла по ней, но не к площади, а в противоположную сторону, туда, где издалека виднелся купол старой церкви. Когда она подошла поближе, то поняла, что это купол не церкви, а колокольни, а здание самого храма было полуразрушено.
   Крыша у него отсутствовала, а стены потрескались и облупились, обнажив старую кирпичную кладку. Татьяна приблизилась к южному приделу, также имеющему плачевное состояние, и робко дернула за ручку двери. Ржавые петли скрипнули, но поддались, и она вошла внутрь.
   Сначала она ничего не увидела в сумраке помещения, но, постояв немного на месте и привыкнув к тусклому освещению, идущему сверху, из пустых оконных проемов, Татьяна нерешительно пошла вперед, туда, где должен быть, по ее мнению, алтарь.
   – Что вам здесь нужно? – услышала она резкий окрик.
   Татьяна вздрогнула, повернулась на голос. В глубине помещения, на лесах, грубо сколоченных из горбыля, стоял тот самый художник, которого она видела на берегу Огневки. На нем были старые, рваные джинсы, такая же старая шляпа «тиролька» и линялая голубая рубашка. В руке он держал мастерок.
   – Мне? – глупо переспросила Татьяна, как будто здесь был еще кто-то, кроме них двоих.
   – Да, вам, – спокойно подтвердил художник и, отвернувшись от нее, продолжил штукатурить стену. Он ловко кидал мастерком шматок раствора на мокрую кирпичную кладку и тут же размазывал его по стене, разглаживая и добиваясь идеальной ровности. Татьяна невольно залюбовалась его работой.
   – Ну, так и будем молчать? – вновь спокойно, нет, скорее холодно спросил художник, наклоняясь к ведру с раствором.
   – Но ведь я вам, кажется, не мешаю, – ответила Татьяна, стараясь сохранить нейтральный тон.
   – Как раз наоборот, – пробурчал мужчина.
   Он вдруг отложил мастерок и быстро спустился с лесов на пол.
   Сняв рабочие перчатки и небрежно бросив их на колченогий стол, примостившийся у стены, он подошел к Татьяне и бесцеремонно оглядел ее с ног до головы. При этом он щурился и что-то неслышно приговаривал.
   – Что вы себе позволяете? Разглядываете меня, как на витрине! – возмутилась Татьяна, которую глубоко задело его хамское поведение.
   – Что? – спросил мужчина, как будто очнувшись от своих мыслей. – Я? Позволяю? А-а. Вы об этом. Ох уж эти мне женщины...
   Столько презрения было в этой фразе, что Татьяна даже съежилась вся, сникла, онемела. Еще ни разу ее так не унижали.
   – А собственно, что вы себе позволяете? – вдруг строго спросил он, делая акцент на слове «вы». – Явились в храм без платка, в декольте и в макияже.
   – Но... Я думала... Здесь никого нет и вообще... Такая разруха кругом...
   Она растерянно взмахнула рукой.
   – Но ведь это Божий храм, пусть и пострадавший от варваров и времени, но от этого он не перестает быть святым местом. И потом, даже если в нем никого нет, это не значит, что его можно осквернять.
   Такой отповеди Татьяна, естественно, не ожидала. Она, как рыба на берегу, глотала открытым ртом воздух и силилась хоть как-то защитить себя от его нападок, но у нее ничего не получалось.
   – Ладно. Прошу прощения за резкость. Устал я сегодня, – неожиданно пожаловался художник теперь уже нормальным, человеческим голосом. – А по поводу «разглядывания» не обижайтесь. Мне вы как раз подходите для фигуры Марии. Вы идеальная натура. Скоро я буду расписывать эту стену, не согласитесь позировать мне?
   – Но ведь, по-вашему, мне больше подойдет роль Магдалины? – не растерялась на этот раз Татьяна.
   – Хм. Приятно иметь дело с образованным человеком. Тем более с красивой женщиной.
   – К сожалению, не могу ответить тем же. Татьяна резко повернулась и пошла на выход. На улице она вдохнула всей грудью благоухающий июньский воздух, улыбнулась своим мыслям и быстро зашагала в сторону реки, извилистое русло которой хорошо было видно именно отсюда, от подножия храма.
   На берегу она быстро разделась и, оставшись в красном бикини, смело вошла в нагретую полуденным солнцем воду. Татьяна долго плавала, затем так же долго лежала на спине, покачиваясь на медленных волнах и глядя в небо, и, только изрядно устав, вышла на берег.
   – Теперь я вижу, что не ошибся с выбором натурщицы, – раздалось за кустом ивы.
   Татьяна кое-как надела на мокрый купальник сарафан и вышла из-за кустов на поляну. Там перед раскрытым этюдником стоял все тот же художник и сосредоточенно смотрел на высокий пригорок, где возвышался храм.
   – Вы подглядывали за мной? – зло спросила Татьяна.
   – Ничуть. Я созерцал и любовался. Идеальные пропорции, ни убавить, как говорится, ни прибавить.
   Все это он говорил, не отвлекаясь ни на секунду от работы над этюдом. На Татьяну он не смотрел, а это почему-то оскорбляло ее еще больше, чем недавняя отповедь.
   – Интересно, а вы женщину видите лишь под этим углом зрения?
   – Под каким углом? – не понял он, разбавляя на палитре ультрамарин белилами.
   – Как кобылу на скачках.
   – Хм. – Впервые он соизволил бросить на нее острый взгляд. – Это вы зря. Честное слово. Впрочем, каждый волен в своих оценках. Не буду вас переубеждать.
   – И на том спасибо. Прощайте!
   Она уже прошла метров двадцать по тропинке, ведущей к церкви, как услышала его шаги. Татьяна остановилась, повернулась.
   – Извините, но мы так и не договорились, – запыхался он.
   – О чем?
   – Как «о чем»? О позировании. Я заплачу. Может быть.
   – И сколько же?
   – Ну, не знаю. А сколько бы вы хотели?
   – За сеанс?
   – Ну да.
   – Сто рублей.
   – Договорились. Эти деньги я достану. Так завтра в десять утра вам подойдет?
   – Вполне.
   Татьяна постаралась скорее уйти, чтобы не расхохотаться ему в лицо. «Нахал! Неужели он еще надеется после всего, что наговорил мне, на какое-то там позирование?» – злорадно подумала она, представив, с каким «носом» она оставит его завтра в десять утра.
   Они уже пообедали с дядей Пашей во дворе, в тени сирени, когда приехал на своем «ЗИЛе» возбужденный, довольный выгодной торговлей Виталий. На рынке ему дали хорошую цену за овощи, да еще удалось договориться о новых поставках в течение сезона.
   – Все! К осени с кредитом расквитаюсь и прибыль неплохую получу. Продам свою «нексию» и обзаведусь «тойотой» или еще чем получше. Так, отец? – потрепал он Павла Федоровича за плечо.
   – Так, сынок. Садись обедать. Окрошку тебе или борща?
   – Давай борща. А ты, Танюха, куда ходила сегодня?
   – В церковь.
   – А чего там смотреть? Развалины?
   – Ну почему? Реставрируют ее потихоньку.
   – Это ты об Андрее-художнике, что ли? Что он один может, чокнутый этот? Там миллионы нужны, чтобы в божеский вид привести.
   – Вот ты и поделись своей прибылью. А кроме тебя, может, еще сотня предпринимателей поделится доходами. Глядишь, и восстановится храм.
   – Нет, ты это серьезно? – хохотнул недоверчиво Виталий. – Откуда у простого фермера лишние деньги? Да я от кредита до кредита так наломаюсь, что света не вижу. Не-ет, тут куркулей покруче надо трясти. Газовых да нефтяных королей, которые собственный народ на попа поставили и долбят его и в хвост, и...
   – Успокойся, Виталий. Я пошутила, – сухо сказала Татьяна.
   – Пошутила? Зато я не шучу. Знала бы ты, через что мне пришлось пройти, чтобы дело свое наладить. Каждой твари в чиновничьем кресле надо задницу подмазать, иначе справку не подпишет. А банк как изгалялся?! Поручители, перепоручители, мать их! А проценты! Нигде в мире таких процентов нет, как у нас. Ладно, чего я разошелся, как дождь в октябре? Ты не обижайся, Таня, но каждый рубль мне потом и кровью достается.
   У меня ведь, кроме всего прочего, наемные рабочие трудятся. А им зарплату первого числа вынь да положь. Иначе нельзя. А насчет церкви ты права: кроме нас, ее никто не подымет. Я сначала в администрацию схожу, или вместе пошли, если хочешь. Надо как-то объединить нашего брата, объяснить идею. А то каждый в своем соку варится.
   – Хорошо. Я согласна. Пойдем вместе, – улыбнулась Татьяна.
   – Виталий прав, – поддержал сына старик. – Объединить надо народ, особенно пред... предпримателей этих. Они в своей гонке за рублем жизнь мимо пропускают. А ведь она, жизнь-то, не только в прибылях да процентах состоит. Духовное в ней поглавней всяких прибылей будет. Жалко только, что человек это поздно начинает понимать, когда уж к закату дело идет.
   – А я за земляникой решила сходить, – сменила тему Татьяна. – Видела сегодня торговок с банками спелой земляники, и самой захотелось пособирать.
   – Ты к Красному бору иди, там земляничные поляны. Мигом литр, а то и больше наберешь, – посоветовал Павел Федорович.
   – Это там, где свалка? – лукаво усмехнулась Татьяна.
   – Так она только на опушке. В лесу-то чисто. Туда самосвалы еще не могут заехать. Ты вот что. Как перейдешь мост, бери все больше вправо. Туда и ветер с помойки не доходит, да и лес там почище. Поняла?
   – Ага.
   Красный бор начинался почти сразу за Огневкой. Татьяна шла по лугу, вытоптанному коровами, и оглядывалась на оставшееся позади село. Отсюда были видны купы прибрежных ив, а за ними, на взгорье, вереница домов с плетнями и заборами да пышными кронами яблонь, черемух, сирени.
   Свернув к молодым сосенкам, хороводом обступившим широкую поляну, Татьяна, к радости своей, обнаружила такое изобилие ягод, что быстро набрала полную банку, а потом, хоть подол подставляй, собирать было не во что. Она спрятала банку в тень, чтобы ягоды не подвяли, и начала есть их прямо с куста. Сначала в ладонь, а потом горстью в рот. Она так увлеклась, что потеряла счет времени. Вдруг сзади хрустнула ветка. Татьяна быстро оглянулась и увидела идущего к ней Виталия.
   – Господи! Напугал!
   – Напугал? – глухо спросил Виталий, подходя к ней вплотную.
   – Ты чего здесь? Тоже по ягоды собрался? – спросила Татьяна, хотя уже догадалась, зачем он здесь. – Ты вот что. Не вздумай...
   Она не успела договорить, как оказалась в плотном кольце его рук. От него пахло водкой.
   – Что, для храбрости еще и напился?
   – Сто грамм для мужика что слону – дробина.
   – Отпусти, – стараясь говорить как можно мягче, потребовала Татьяна.
   – Еще чего! Не для того я сюда шел, чтобы такую лисоньку из рук выпускать.
   – Виталий, я ведь буду кричать, царапаться и кусаться.
   – Попробуй. Не возражаю.
   – Ты совсем идиот или только наполовину? Нас могут увидеть. Твоя Надя нас убьет.
   – А пошла она!
   – Но ведь это позорище! Ты и себя, и детей опозоришь, – приводила все новые доводы Татьяна.