Страница:
- Настанет день, когда удовольствуешься двадцатью квадратными локтями
могилы, - раздался голос от одного из дальних столиков.
- Кто это сказал? - Мигель стряхивает с себя девок. - Кто хочет, чтоб
ему продырявили лоб?
- Пойте, пташечки! - завопил Николас, и девицы заверещали затасканную
песню.
Как осы на огрызок груши, набросились на Мигеля девки - существа без
имени, без семьи, лишенные очарования, безобразные и смазливые.
- Других у тебя нет, Руфина? - кричит Мигель. - Ну, что поделаешь.
Удовольствуюсь нынче и вами, жалкие создания посредственности! Все сюда, ко
мне! Согрейте мне сердце, в котором стужа. Дышите, гладьте, грейте мне
сердце! Как холодно здесь... Какая пустота во мне и вокруг меня...
Слова вырываются у него все быстрей, все быстрей, все неистовей.
- Пусто, пусто, как на кастильских равнинах... Почему вы молчите?
Девки жмутся к нему, улыбаются, говорят что-то нежно и страстно, а
Мигелю кажется, что он один посреди гробовой тишины.
- Слышите меня? Да скажите же что-нибудь! Вы открываете рты, но
молчите... Говорите, черт вас!.. Ничего не слышу. Кричите! Не слышу! Не
слышу! Только мой голос возвращается эхом. Прижми меня к себе! Скорей! Чтобы
я почувствовал, что я - не один!
Девушка крепко обняла его.
- Что же ты не повинуешься мне? - скрипит зубами Мигель. - Я приказываю
тебе прижаться! И кричи, чтобы я тебя слышал! Неужели никогда не услышать
мне ничьего голоса, кроме собственного?
Клиенты поднимаются с мест, пялят глаза.
Руфина подходит к Мигелю, отстраняет перепуганных шлюх и мягко
прикладывает ладонь к его лицу.
- Успокойтесь, ваша милость, - нежно просит она. - Вы возбуждены, но
это пройдет. Настанет время, и вы обретете покой. Жизнь ваша получит иное
направление. Вы положите голову на колени женщине, которую полюбите верной и
преданной любовью.
Мигель разражается смехом.
Он смеется впервые, но смех этот жесток, как смех сатаны.
- Надо же придумать такое, Руфина! Уж наверное, склоню я голову... И
буду ползать на коленях в лужах слез, так, что ли?
Смех, злой смех беснуется, но Руфину не задевает насмешка.
- Будет так, как я сказала, - спокойно отвечает она. - Я, сударь мой,
видела людей, охваченных страхом.
Глаза Мигеля расширились, словно в них отразился образ иного мира. Он
встает, шатаясь, прижимает руки к груди:
- Иной мир... Тот свет? Ха-ха-ха! Страх? Timor fecit deos!* Но я не
знаю, что такое страх. Я спускаюсь с небес, как огненное облако. Как оно
жжется, мое небо... Горю! Горю! Подайте мне чашу! Пить!
______________
* Страх делает богов (лат.).
Но нет никого, кто бы сжалился и протянул ему бокал.
Возбуждение Мигеля растет, руки ищут опоры в воздухе, дыхание
вырывается короткими свистящими взрывами, сдавленный голос словно корчится в
неистовой экзальтации.
- Эй ты, властитель того света! Ты мой враг - приди, давай посчитаемся!
Я давно отбросил все, что было во мне божеского и человеческого! И если мне
не понравится раскаленное добела ложе, уготованное для меня в аду,
приготовь-ка ты там, наверху, свой трон для меня!
Давящая тишина.
Мигель вдруг круто обернулся, словно почувствовал за спиной кого-то, и
выхватил шпагу.
- Ну же, господи, покажись! Хоть ты и бог, - я проткну тебя!
Он тычет шпагой в воздух, женщины с криком разбегаются, прячутся.
- Все наслаждения мира - мои! Хочу испить до дна всю сласть! Буду спать
с твоими святыми угодницами, с царицей небес рожу бога, ибо - я равен богу!
- Мигель запрокинул голову, и голос его срывается в безумном вопле. - Ну,
слышишь, ты?! Почему ж не караешь меня, эй ты, всемогущий?! Потому что не
можешь! Потому что тебя нет!
Возгласы ужаса наполнили вертеп, клиенты поспешно убираются прочь.
Он остался один, он корчится в муках на полу, и Руфина, на коленях,
гладит ладонью его лоб.
Наперекор городу.
В час, когда в Страстную пятницу назначена процессия кающихся, Мигель
встречает гостей.
Двор свой он велел превратить в пиршественный зал - прямо под открытым
небом. Слуги расстелили ковры по каменным плитам, расставили столы, кресла,
кушетки, и с сумерками над пирующими запылали факелы.
В день самого строгого в году поста стол ломится от мясных яств, и
кувшины полны тяжелого вина.
Наперекор всему.
Гости уселись - молчаливые, испуганные. Боязливо косятся на ворота,
отделяющие двор от улицы, где люди выстроились шпалерами, ожидая процессию.
Куски мяса застревают в горле гостей - ведь сегодня великий пост.
Голоса их приглушены и робки. Даже эти безбожники знают, что нынче -
великий пост.
- Чего испугались, голубчики? - насмехается над ними Мигель. - У вас
руки дрожат, дрожат ресницы, деточки!..
- Если нас тут обнаружит инквизиция, нас всех сожгут, - тихо сказал
кто-то за вторым столом, не видный в сумерках.
- У меня вы в безопасности, - возразил Мигель. - Меня инквизиция боится
больше, чем вы ее. Выбросьте это пугало из головы и пейте. За бессмертие
наслаждения!
Вехоо вскочил, крикнул резко:
- Не слишком ли это, Мигель?
- Не будь смешным со своей моралью, гистрион, - обрывает его тот. -
Садись, спокойно ешь и пей.
- Не хочу! Отказываюсь от вашего гостеприимства, ваша милость. Не стану
я больше смотреть на ваши беснования. Не нуждаюсь в вашей дружбе. И не желаю
больше валяться в вашей грязи!
И Вехоо, возмущенный, уходит.
- Задержать? - спрашивает начальник стражи у ворот.
- Зачем? - ухмыляется Мигель. - Мы ведь свободные люди.
Едва Вехоо затерялся в толпе, как послышался отдаленный треск
барабанов.
Процессия кающихся приближается.
Темное небо низко лежит над городом, факелы с трудом рассеивают мрак.
- А, барабаны! - И Мигель обращается к музыкантам. - Играйте плясовую!
Музыканты колеблются, дрожат от страха.
Горсть золотых погасила страх в их совести, и инструменты грянули.
Женщины встали с мест и, с четками в руках, закружились в бешеном
фанданго.
Гром барабанов нарастает, поверх него разлился траурный хорал "Stabat
mater"*
______________
* Стояла мать (лат.).
- Заглушить! - приказывает Мигель музыкантам.
Во всю силу взгремели гитары и лютни, флейты зазвенели смехом.
Неуверенными голосами подхватили мелодию пирующие.
Звуки хорала смешались с любовной песней.
В тот момент, когда процессия кающихся поравнялась с дворцом, Мигель
приказал распахнуть ворота и, схватив чашу, вышел на улицу.
- А, пастыри заблудших овечек погоняют свое стадо! - бросает он в
процессию издевательские слова. - Эй вы, черные душой и телом! Мое
презрение, почтенные!
- Изыди, антихрист! - слышится голос из рядов.
- А не хотите ли блюдо свинины да глоток вина в честь вашего лицемерия?
Не желаете ли мертвую или живую красотку к вашей притворной молитве? У
наслаждения один вкус, что в Страстную пятницу, что на пасху! Не угодно ли
немного золота, чтоб утолить ваш священный голод? О, порождение василиска, я
вижу вас насквозь! Вы истекаете слюною при виде маммоны! Так нате же, алчные
хищники! Ловите! Хватайте!
И он швыряет в процессию пригоршню золота. Те, возле кого упали монеты,
бросаются за ними; кто был подальше, грозят кулаками, осыпают Мигеля бранью.
Священники, подняв повыше кресты, проклинают дьявола и призывают гнев божий
на голову богохульника.
- Ловите! - кричит Мигель и швыряет в толпу золотой крест с рубинами -
дар архиепископа, освященный крест...
Крест исчез в толпе.
А процессия движется, проходит, последние ряды монахов миновали дворец
Маньяры, за ними тянется севильский люд.
- Ага, подбираете? Золота хочется? У меня его хватит на всех! Всех вас
куплю! - уже исступленно вопит Мигель. - Всех, от архиепископа до последнего
дьякона, куплю всю процессию! Вашего бога куплю, над которым смеюсь, и деву
Марию, и на ложе свое...
И тут ему отказал голос.
Взгляд его наткнулся на взгляд девушки - закутанная в черный плащ, она
шагает в процессии с зажженной свечой в руках. Колеблющееся пламя свечи
озаряет ее лицо.
И взгляд этот печален, но полон ласкового участия. Отблеск сокровищ
Страстной пятницы в этих глазах; в них - дух, вознесенный надо всем, что
низко, в них - нежность и мудрость, в них читается извечная женственность,
что одаряет не телом одним, но и душою.
Чаша выпала из рук Мигеля и разбилась.
Словно примерзший к месту, смотрит он в девичьи очи, а они все ближе и
ближе.
- Кто вы? - заикаясь, с трудом выговорил Мигель.
Но она лишь серьезно взглянула на него и молча прошла - удалилась с
толпою, исчезла.
Мигель кинулся вслед. Бешено расталкивая людей, опрокидывая тех, кто
недостаточно быстро уступал ему дорогу, ищет он девушку.
Напрасно.
Свечи мерцают, свет их сливается с морем огня на площади перед
кафедральным собором.
Как найти ее? Где искать?
Долго искал Мигель и не нашел и в изнеможении прислонился к стене
собора.
В бессильной ярости сжимает он кулаки и клянется всем, что привязывает
его к земле, призывает в свидетели небо и ад, что найдет, что он должен
иметь эту девушку.
О час, влачащийся безрадостно, о туча тоски, окутавшая мысль, подобно
тому, как поля окутывает дым сражений!
Багровая вечерняя звезда - око девичье, серп месяца напоминает
улыбающиеся уста. Тополя у реки - как аллея крестов и свечей, по которой
прошла она.
Пылайте, дымные факелы, гори, пламя свечей, летите в облаках, огненные
кони, и подайте мне знак, когда остановитесь над той, кого я ищу!
Третий час по заходе солнца в Белую субботу, и люди, которым был
возвращен спаситель из гроба, садятся после поста к тучным блюдам.
Сеется мелкий, теплый дождик, капли звенят о водную гладь. Гвадалквивир
стремится, бурный, вздувшийся от весенних горных вод. Расправляет плечи
река, и ладони ее лепят форму берегов.
Мигель сходит к самой воде, погружает в нее горячие руки.
Горе мне - не нашел я ее в процессии. Горе мне - не увел ее сразу. Но я
найду ее! Севилья не так велика, чтоб я не мог отыскать ее. Но что, если она
чужая в городе?
Что творится со мною? Не сплю и не бодрствую. Существую и нет. Шатаюсь,
словно в груди моей зияет кровавая рана. Гашу свет, призываю тьму. Но тьма
меня душит, и я зажигаю огонь. Каким стал я безумцем! Нет, нет. Я должен
хотя бы увидеть ее. Но кто скажет мне - где искать?
Тихий смех отвечает ему с реки, сливаясь с мерными всплесками весел. В
нескольких локтях от Мигеля качается челн, и в нем - угловатая тень
человека.
- Я! - доносится голос с реки. - Я открою тебе все, что ты хочешь
узнать, и дам все, что ты желаешь иметь. Я, Мариус.
Лодка приблизилась.
- Войди в мой челн.
Мигель прыгнул в лодку, сел. Напротив него серым пятном - узкое,
бледное лицо с чахлыми усами и растрепанной бороденкой. Тонкие губы,
костлявые руки - и полыханье безумия в светлых глазах.
- Кто ты? - спрашивает Мигель.
- Ты ведь слышал - Мариус, - отвечает костлявый. - Владыка земли, огня,
воды и воздуха. А ты, судя по тем причитаньям, что ты бросал реке, бедняк.
Доверься мне, открой, что тебя мучит.
- Я ищу девушку, которую впервые увидел вчера, но она исчезла в толпе.
- Какой цвет был в то время вокруг?
- Желтый. Свет свечей.
- Дурной знак. Зародыш гибели при самом рождении. Но и здесь я сумею
помочь. Я отведу тебя к ней.
- Ты, лодочник? Ты знаешь ее?
Мариус начал грести по течению. Наклонив остроконечную голову, тихо
произнес:
- Я знаю все. Был бы живой, как ты, не знал бы ничего.
- Был бы живой? - недоуменно повторяет Мигель. - Не понимаю...
- Я общаюсь только с мертвыми, - говорит костлявый. - Тень есмь и
обитаю меж теней. Душа без тела или тело без души - как тебе угодно. Но
владениям моим нет границ, и власть моя беспредельна.
Мигель вздрогнул.
Тишина, лишь дождь барабанит по реке.
- Куда ты везешь меня, Мариус?
- Не бойся ничего, - отвечает тот. - Я везу тебя под знаком креста.
Везу к женщине, которую ты ищешь. Она станет твоей добычей, а ты будешь
добычей ее.
- Не понимаю...
- Ты любишь эту женщину?
Мигель, не отрывая взгляда от водной глади, невольно отвечает
утвердительно:
- Люблю. - Но тотчас споткнулся об это слово: - Не знаю. Любовь?..
- Ложе любви и смертное ложе выглядят одинаково.
- Любовь? - мучит Мигеля незнакомое понятие.
- Любовь? Смерть сидит на ее плечах, едва она расцветет.
И еще говорил Мигель неуверенно о любви, а Мариус, отвечая ему, говорил
о смерти.
Тогда Мигель поднял голову и понял, что он в руках сумасшедшего.
Не важно. Не добром, так силой заставлю его высадить меня на берег.
Но безумный гребец сам уже направляет свой челн к берегу.
Вышли.
Безумный взял Мигеля за руку и повел.
Они идут улочками меж высоких садовых оград, шуршит мелкий дождичек,
плещет о листья.
- Мы идем искать ее? - спрашивает Мигель.
- О, искать... Искать - вот смысл жизни. Найти - счастливая
случайность. Потерять, что нашел, божья кара.
Подошли к чугунным воротам.
- Вот цель твоего пути, кум, - говорит Мариус.
- Кладбище? - ужаснулся Мигель.
- Здесь собирается вся красота мира. Здесь собрано все прекрасное. - И
безумный разразился скрипучим смехом.
Он потащил Мигеля за собой по дорожкам меж крестов, у подножий которых
мерцают огоньки лампад.
- Твоей красотки тут еще нет, но могила готова. Пойдем, покажу тебе.
Подожди ее здесь...
- Сумасшедший! - крикнул Мигель, отталкивая Мариуса. - Пусти меня и
радуйся, что я не проткнул тебя шпагой, чтоб ты сам свалился в могилу!
И Мигель бежит прочь. Выбегает из кладбищенских ворот и слышит позади
себя глухой крик:
- Это ты сумасшедший, не я! К чему стремишься? Ищешь, чего нет! Ловишь
ладонями ветер, безумный! Любовь?! Смерть сидит у нее на плечах, едва она
расцветет!
О пречистая дева, лишь мгновение я видела лицо его и прочла на нем
больше печали, чем греховных страстей. Это человек, не знавший радости.
И вот, со вчерашнего вечера, с тех пор, как увидела я его, бледнею и
вяну, словно в недуге. Единственная мысль моя - о нем.
Выслушай меня, царица небесная, и благослови меня дать ему счастье. И
быть счастливой с ним. Ибо, о пресвятая, я охвачена любовью к этому
мужчине...
Под статуей Мадонны стоят на коленях донья Хиролама Карильо-и-Мендоса,
единственная дочь герцога Мендоса, одного из высших дворян Испании. Среди
предков этого рода был маркиз Иньиго Лопес де Мендоса-и-Сантильяно, великий
испанский поэт начала пятнадцатого века; затем - Диего Уртадо де Мендоса,
государственный деятель при дворах Карла V и Филиппа II, известный гуманист,
меценат и превосходный поэт; далее - кардинал Севильский Франсиско де
Мендоса и наконец недавно скончавшийся драматург Хуан Руис де
Аларкон-и-Мендоса.
Под статуей Мадонны преклонила колени девушка, прекрасная, как майский
полдень. Лицо ее просвечивает солнечным, персиковым светом, золотится
благоуханнем, серьезен взгляд темных очей из-под длинных ресниц и выгнутых
бровей. Спелые губы ее изящного рисунка. Свежесть, юность, ясность несет это
создание на белом челе, над которым - волны волос, черных как смоль.
Сложение - само совершенство, кисти рук и ступни ног - маленькие, прекрасной
формы. Во взгляде смешались женственность, созданная для того, чтобы любить,
мудрость и пылкость. Женщина - горе и мир, женщина - страсть и тихая
нежность, но всегда - душевный жар, всегда - горячая преданность тому, что
она любит. Женщина, которая не обманет надежд, не предаст, не изменит,
женщина, верная своему сердцу и своей гордости, женщина, которая несет в
себе необъятное богатство чувств тому, кого одарит она телом своим и душою.
Под статуей Мадонны преклонила колени девушка, которую со Страстной
пятницы тщетно разыскивает Мигель.
Сумрак заползает в комнату, примешивает к молитве девушки злые слова.
Распутник, нечестивец, мятежник, изверг, убийца...
- Нет, нет, пресвятая Мадонна, он не такой! Не негодяй - заблудший.
Несчастный с истерзанным сердцем, и я хочу взять это сердце в ладони и
нежить его, дышать на него, пока не вылечу. Хочу преобразить его жаром
своим. О пречистая дева, отдай мне любовь этого мужчины, и я верну тебе его
душу ясной и чистой, как улыбка младенца!
Над столом, обтянутым зеленым сукном, склонили головы отцы церкви,
возмущенные беснованием Мигеля в Страстную пятницу.
- Я прошу и на сей раз простить его. Он был пьян. Впрочем, заявляю, что
я в последний раз бросил свое слово на весы в его пользу, - говорит
архиепископ. - Если он согрешит в дальнейшем, я дам свое согласие на то,
чтобы Ваша Любовь приняла против графа Маньяра все меры, находящиеся в
распоряжении святой оффиции.
- Отдает ли себе отчет ваше преосвященство в том, что тогда речь пойдет
о голове мятежника? - спрашивает инквизитор.
- Да, - тяжело выговаривает дон Викторио, поднимаясь. - На это я должен
дать согласие. Ибо прежде всего - имя господне и слава его, чистая и
неприкосновенная. Что против всего этого человеческий червь, хотя бы и
близкий нашему сердцу?
А Мигель ищет девушку.
Обыскал уже целые кварталы Севильи, дом за домом. Торчит на
перекрестках, как торчат зеваки и бездельники, озирая улицы и площади,
бесстыдно заглядывая в лица женщин, выходящих из церквей, бродит по Аламеде
и Пасео-де-лас-Делисиас, стоит на углах - ищет, ищет и не находит.
Подавленный, возвращается домой, отвергает общество приятелей и с
горечью ложится на бессонное ложе.
Он чувствует движение души, какого еще не знал. Надменность,
самоуверенность и гордыня велят найти, овладеть. Но все его существо
трепещет от непознанной нежности, и она оттесняет напор гордыни, ей нужно
одно - чтоб хоть издалека дозволено было ему увидеть ее лицо, быть близко от
нее, дышать тем же воздухом, что и она, и ничего, ничего более...
На следующий день поиски возобновляются. Мигель мечется по ночным
улицам, будит стражников, затыкая им золотом рот, описывает ту, которую они
должны найти. Стражники принимают его за пьяного, обеими руками хватают
золото и, смеясь, обещают все. Однако не только золотом бряцает кабальеро,
но еще и шпагой, и объявляет им свое имя.
Ужас объемлет их, смех каменеет на лицах.
- О, это другое дело! Тут, пожалуй, головой поплатишься... Да, ваша
милость, мы обыщем весь город и сообщим вам...
И когда в темноте стихают шаги опасного человека, начальник стражи трет
себе лоб:
- Не кажется ли вам, что это противно богу - нам, стражникам
добропорядочного города, самим загонять дичь в сети этого нечестивца?
Мигель нанимает толпы людей искать неизвестную. Золото собрало всех
севильских нищих, и они, получив указания, расползлись по городу, как черви.
Но реки денег текут впустую.
Вереница подходящих под описание девушек проходит перед взором Мигеля,
серым от равнодушия.
Или проклятье преследует меня? Или я сошел с ума и не в состоянии
осознать этого? Но я не сдамся! Я найду ее! Должен найти.
На десятый день поисков вошел Мигель в кафедральный собор, где служили
большую мессу.
Опершись о колонну, следил он глазами зигзагообразный полет ласточек
под сводами храма.
Гулко отдаются под сводами слова проповедника:
- "И вернулся блудный сын, и рек отцу своему: отче, согреших есмь
против неба и перед тобою, и не достоин аз слыть сыном твоим..."
Ласточки вылетают из окон и впархивают обратно, и крылья их издают
звук, похожий на серебряный шелест тростника, сгибаемого ветром.
- "Радоваться надлежит нам, ибо сей брат твой мертв был и воскрес.
Потерян был и найден..."
Бьются в мыслях Мигеля слова "потерян был и найден", мутными струйками
тянется копоть от свечей, и вдруг ощущает Мигель на своем виске чей-то
пристальный взгляд.
Круто повернулся в ту сторону и увидел.
Дрогнул, словно молнией сраженный, колени его ослабели, закружилась
голова, а в горле комом встал, душит выкрик.
Там, у колонны, отделенная от него всем пространством храмового корабля
и толпой, стоит та, которую он искал, и вперяет в него свой взор.
О пламя счастья и страха, о кровь, затопившая сердце, о лицо, что
бледнеет и вспыхивает попеременно!
Мигель тронут до глубины души. Тронут впервые в жизни. И тут он
почувствовал, как что-то рушится в нем. Оседает, ломается с грохотом. Но в
то же время нечто другое вырастает стремительно, и душит его, и сжимает
горло... Он пошатнулся. Ноги не выдержали одновременного обвала и
нарастания, которых не остановить...
Что-то непостижимое затопляет его душу. Пронизывает все чувства,
проникает в сознание, в сердце, до мозга костей. Каждую жилочку распирает
неизведанное ощущение - так что немеют кончики пальцев, и горькая сухость во
рту...
Он прислонился к скамье, судорожно схватившись за деревянную спинку.
Только бы не упасть. Выдержать. Не сломиться под непомерной тяжестью
того, что внезапно обрушилось на меня.
Исчезли просторы храма, проповедник, люди, горящие свечи. Исчезли мечты
и разочарования, ненависть, удовлетворение, отчаяние.
Исчезло все. Только очи остались.
Мужчина и женщина смотрят друг другу в глаза, и нет между ними
стоглавой толпы, поверх людского прибоя прожигают друг друга их взоры,
переливая в жилы другого свой трепет.
Одна мысль вертится в голове Мигеля: да жил ли я до этой минуты? И живу
ли сейчас?
Медленно поднял руку к лицу. Ощутил прикосновение пальцев к щеке.
Значит, живу. А волна душевного движения поправляет: начинаю жить. Сейчас.
Вот в это мгновение.
Что ж было раньше?
Подобно бездумному ветру, носился по дорогам и без дорог, гоняясь за
бесформенными видениями, ненасытно урывал от жизни больше, чем мог вернуть
ей, чтобы в следующее же мгновение все уничтожить, отбросить, затоптать,
убить.
Рука Мигеля упала на резное дерево скамьи.
Месса кончилась; толпы расходятся, раззвонились к полудню колокола.
Девушка не двигается с места, и дуэнья выходит ждать ее на паперть,
оставляя госпожу в безмолвной молитве.
Храм опустел, только церковный сторож тенью скользит из придела в
придел, гася свечи.
Мигель медленно двинулся к девушке. А она стоит, ждет, не отрывая от
него взора, сияющего и потрясенного. Губы ее полуоткрыты, и маленькая
детская рука конвульсивно прижата к груди.
Мигель приближается, и сердце ее стучит все сильнее. Страх? Нет.
Кружится голова - и неизведанное томление пронзает все ее существо.
- Молвите слово, прошу, - заикаясь, тихо выговорил Мигель. -
Пожалуйста, скажите хоть слово, чтоб я убедился, что не сплю. Ведь я искал
вас долгие дни и ночи, и боюсь - вы снова исчезнете. Отважусь ли спросить,
кто вы?
- Я Хиролама Карильо-и-Мендоса, - просто отвечает она.
Веточка померанца с полураскрывшимися белыми цветами, которую она
держит в руке, легонько дрожит, будто дышит. Первая веточка, расцветшая в
саду Хироламы! Она принесла ее в дар Мадонне. Ах, радовалась Хиролама, в
этом году я первая положу к ногам девы этот символ любви!
- Хиролама... - повторяет ее имя Мигель. - Хиролама...
Имя это отдается в ушах его колокольным звоном, оно сияет, как утренний
свет. Оно парит в запахе догорающих свечек и вянущих цветов, звенит золотом
в полосках солнечных лучей, прорезающих полумрак собора, ворвавшись через
готические окна. Имя возвышенное, гордое, сладостное. Мигелю хочется
произносить его громко, заглушить им шорохи в храме, хочется выбежать вон и
прокричать перед толпами это прекраснейшее из имен. Имя женщины, что стоит
перед ним, чудо, которого жаждал он столько лет...
А девушка, глядя в лицо его, вдруг смущенно, но решительно протягивает
ему цветы. Веточку, принесенную Мадонне.
Мигель оглушен этим признанием. Изумленный взор прикован к ее лицу, а
рука медленно, недоверчиво принимает символ любви.
Хиролама, словно испугавшись своего поступка, зарделась до корней своих
черных волос и повернулась к выходу.
Мигель идет рядом, стараясь успокоить бурное дыхание. Они вышли через
ворота Прощения и остановились, облитые половодьем полуденного солнца. Молча
смотрят в глаза друг другу.
Она легонько улыбнулась и тихо сказала:
- Вы неразговорчивы, сеньор.
Мигель вспыхнул, голос его дрожит от смущения:
- О да, если желаете... Но я слишком счастлив и не знаю... не
понимаю... Когда я увижу вас снова?
- Вы еще со мной, а уже думаете о завтрашнем дне? - засмеялась она.
- Завтра?! - страстно вскричал он, ухватившись за ее слово.
Улыбка сходит с ее лица, глаза горят, и с великой серьезностью девушка
произносит:
- Зачем же завтра? Сегодня. Хотите?
Мигель, бледный, не в силах выговорить ни слова.
- Сегодня после захода солнца ждите меня у маленькой железной калитки в
отцовском саду. С богом...
Мигель остался стоять перед воротами Прощения, держа в руке свой берет
с перьями, и на глазах его сверкают слезы.
Он опомнился, когда она исчезла из виду.
Позор мне! Стократ позор! Стою, как нищий... Заикаюсь, как робкий
мальчишка, и кровь моя не возмущена таким смехотворным смирением!
Но вечером я поведу себя иначе! Я добуду тебя, красотка, как любую
другую!
Он уходит, скрипя зубами, но берет свой все еще держит в руке -
человек, против воли смиренный. Веточка померанца вянет на полуденном
солнце.
- Почему вы так спешите сегодня, донья Хиролама? Что с вами, во имя
милосердия божия?
Толстая дуэнья с озабоченным добрым лицом едва поспевает за Хироламой.
- Почему вы мне не отвечаете? Да подождите же!
Но Хиролама ускоряет шаг. Смысл няниных слов до нее не доходит. Вот
кончилась кипарисовая аллея, и девушка входит в калитку сада, что позади
отцовского дворца.
О! Под солнцем этого утра распустились уже все цветы на всех
могилы, - раздался голос от одного из дальних столиков.
- Кто это сказал? - Мигель стряхивает с себя девок. - Кто хочет, чтоб
ему продырявили лоб?
- Пойте, пташечки! - завопил Николас, и девицы заверещали затасканную
песню.
Как осы на огрызок груши, набросились на Мигеля девки - существа без
имени, без семьи, лишенные очарования, безобразные и смазливые.
- Других у тебя нет, Руфина? - кричит Мигель. - Ну, что поделаешь.
Удовольствуюсь нынче и вами, жалкие создания посредственности! Все сюда, ко
мне! Согрейте мне сердце, в котором стужа. Дышите, гладьте, грейте мне
сердце! Как холодно здесь... Какая пустота во мне и вокруг меня...
Слова вырываются у него все быстрей, все быстрей, все неистовей.
- Пусто, пусто, как на кастильских равнинах... Почему вы молчите?
Девки жмутся к нему, улыбаются, говорят что-то нежно и страстно, а
Мигелю кажется, что он один посреди гробовой тишины.
- Слышите меня? Да скажите же что-нибудь! Вы открываете рты, но
молчите... Говорите, черт вас!.. Ничего не слышу. Кричите! Не слышу! Не
слышу! Только мой голос возвращается эхом. Прижми меня к себе! Скорей! Чтобы
я почувствовал, что я - не один!
Девушка крепко обняла его.
- Что же ты не повинуешься мне? - скрипит зубами Мигель. - Я приказываю
тебе прижаться! И кричи, чтобы я тебя слышал! Неужели никогда не услышать
мне ничьего голоса, кроме собственного?
Клиенты поднимаются с мест, пялят глаза.
Руфина подходит к Мигелю, отстраняет перепуганных шлюх и мягко
прикладывает ладонь к его лицу.
- Успокойтесь, ваша милость, - нежно просит она. - Вы возбуждены, но
это пройдет. Настанет время, и вы обретете покой. Жизнь ваша получит иное
направление. Вы положите голову на колени женщине, которую полюбите верной и
преданной любовью.
Мигель разражается смехом.
Он смеется впервые, но смех этот жесток, как смех сатаны.
- Надо же придумать такое, Руфина! Уж наверное, склоню я голову... И
буду ползать на коленях в лужах слез, так, что ли?
Смех, злой смех беснуется, но Руфину не задевает насмешка.
- Будет так, как я сказала, - спокойно отвечает она. - Я, сударь мой,
видела людей, охваченных страхом.
Глаза Мигеля расширились, словно в них отразился образ иного мира. Он
встает, шатаясь, прижимает руки к груди:
- Иной мир... Тот свет? Ха-ха-ха! Страх? Timor fecit deos!* Но я не
знаю, что такое страх. Я спускаюсь с небес, как огненное облако. Как оно
жжется, мое небо... Горю! Горю! Подайте мне чашу! Пить!
______________
* Страх делает богов (лат.).
Но нет никого, кто бы сжалился и протянул ему бокал.
Возбуждение Мигеля растет, руки ищут опоры в воздухе, дыхание
вырывается короткими свистящими взрывами, сдавленный голос словно корчится в
неистовой экзальтации.
- Эй ты, властитель того света! Ты мой враг - приди, давай посчитаемся!
Я давно отбросил все, что было во мне божеского и человеческого! И если мне
не понравится раскаленное добела ложе, уготованное для меня в аду,
приготовь-ка ты там, наверху, свой трон для меня!
Давящая тишина.
Мигель вдруг круто обернулся, словно почувствовал за спиной кого-то, и
выхватил шпагу.
- Ну же, господи, покажись! Хоть ты и бог, - я проткну тебя!
Он тычет шпагой в воздух, женщины с криком разбегаются, прячутся.
- Все наслаждения мира - мои! Хочу испить до дна всю сласть! Буду спать
с твоими святыми угодницами, с царицей небес рожу бога, ибо - я равен богу!
- Мигель запрокинул голову, и голос его срывается в безумном вопле. - Ну,
слышишь, ты?! Почему ж не караешь меня, эй ты, всемогущий?! Потому что не
можешь! Потому что тебя нет!
Возгласы ужаса наполнили вертеп, клиенты поспешно убираются прочь.
Он остался один, он корчится в муках на полу, и Руфина, на коленях,
гладит ладонью его лоб.
Наперекор городу.
В час, когда в Страстную пятницу назначена процессия кающихся, Мигель
встречает гостей.
Двор свой он велел превратить в пиршественный зал - прямо под открытым
небом. Слуги расстелили ковры по каменным плитам, расставили столы, кресла,
кушетки, и с сумерками над пирующими запылали факелы.
В день самого строгого в году поста стол ломится от мясных яств, и
кувшины полны тяжелого вина.
Наперекор всему.
Гости уселись - молчаливые, испуганные. Боязливо косятся на ворота,
отделяющие двор от улицы, где люди выстроились шпалерами, ожидая процессию.
Куски мяса застревают в горле гостей - ведь сегодня великий пост.
Голоса их приглушены и робки. Даже эти безбожники знают, что нынче -
великий пост.
- Чего испугались, голубчики? - насмехается над ними Мигель. - У вас
руки дрожат, дрожат ресницы, деточки!..
- Если нас тут обнаружит инквизиция, нас всех сожгут, - тихо сказал
кто-то за вторым столом, не видный в сумерках.
- У меня вы в безопасности, - возразил Мигель. - Меня инквизиция боится
больше, чем вы ее. Выбросьте это пугало из головы и пейте. За бессмертие
наслаждения!
Вехоо вскочил, крикнул резко:
- Не слишком ли это, Мигель?
- Не будь смешным со своей моралью, гистрион, - обрывает его тот. -
Садись, спокойно ешь и пей.
- Не хочу! Отказываюсь от вашего гостеприимства, ваша милость. Не стану
я больше смотреть на ваши беснования. Не нуждаюсь в вашей дружбе. И не желаю
больше валяться в вашей грязи!
И Вехоо, возмущенный, уходит.
- Задержать? - спрашивает начальник стражи у ворот.
- Зачем? - ухмыляется Мигель. - Мы ведь свободные люди.
Едва Вехоо затерялся в толпе, как послышался отдаленный треск
барабанов.
Процессия кающихся приближается.
Темное небо низко лежит над городом, факелы с трудом рассеивают мрак.
- А, барабаны! - И Мигель обращается к музыкантам. - Играйте плясовую!
Музыканты колеблются, дрожат от страха.
Горсть золотых погасила страх в их совести, и инструменты грянули.
Женщины встали с мест и, с четками в руках, закружились в бешеном
фанданго.
Гром барабанов нарастает, поверх него разлился траурный хорал "Stabat
mater"*
______________
* Стояла мать (лат.).
- Заглушить! - приказывает Мигель музыкантам.
Во всю силу взгремели гитары и лютни, флейты зазвенели смехом.
Неуверенными голосами подхватили мелодию пирующие.
Звуки хорала смешались с любовной песней.
В тот момент, когда процессия кающихся поравнялась с дворцом, Мигель
приказал распахнуть ворота и, схватив чашу, вышел на улицу.
- А, пастыри заблудших овечек погоняют свое стадо! - бросает он в
процессию издевательские слова. - Эй вы, черные душой и телом! Мое
презрение, почтенные!
- Изыди, антихрист! - слышится голос из рядов.
- А не хотите ли блюдо свинины да глоток вина в честь вашего лицемерия?
Не желаете ли мертвую или живую красотку к вашей притворной молитве? У
наслаждения один вкус, что в Страстную пятницу, что на пасху! Не угодно ли
немного золота, чтоб утолить ваш священный голод? О, порождение василиска, я
вижу вас насквозь! Вы истекаете слюною при виде маммоны! Так нате же, алчные
хищники! Ловите! Хватайте!
И он швыряет в процессию пригоршню золота. Те, возле кого упали монеты,
бросаются за ними; кто был подальше, грозят кулаками, осыпают Мигеля бранью.
Священники, подняв повыше кресты, проклинают дьявола и призывают гнев божий
на голову богохульника.
- Ловите! - кричит Мигель и швыряет в толпу золотой крест с рубинами -
дар архиепископа, освященный крест...
Крест исчез в толпе.
А процессия движется, проходит, последние ряды монахов миновали дворец
Маньяры, за ними тянется севильский люд.
- Ага, подбираете? Золота хочется? У меня его хватит на всех! Всех вас
куплю! - уже исступленно вопит Мигель. - Всех, от архиепископа до последнего
дьякона, куплю всю процессию! Вашего бога куплю, над которым смеюсь, и деву
Марию, и на ложе свое...
И тут ему отказал голос.
Взгляд его наткнулся на взгляд девушки - закутанная в черный плащ, она
шагает в процессии с зажженной свечой в руках. Колеблющееся пламя свечи
озаряет ее лицо.
И взгляд этот печален, но полон ласкового участия. Отблеск сокровищ
Страстной пятницы в этих глазах; в них - дух, вознесенный надо всем, что
низко, в них - нежность и мудрость, в них читается извечная женственность,
что одаряет не телом одним, но и душою.
Чаша выпала из рук Мигеля и разбилась.
Словно примерзший к месту, смотрит он в девичьи очи, а они все ближе и
ближе.
- Кто вы? - заикаясь, с трудом выговорил Мигель.
Но она лишь серьезно взглянула на него и молча прошла - удалилась с
толпою, исчезла.
Мигель кинулся вслед. Бешено расталкивая людей, опрокидывая тех, кто
недостаточно быстро уступал ему дорогу, ищет он девушку.
Напрасно.
Свечи мерцают, свет их сливается с морем огня на площади перед
кафедральным собором.
Как найти ее? Где искать?
Долго искал Мигель и не нашел и в изнеможении прислонился к стене
собора.
В бессильной ярости сжимает он кулаки и клянется всем, что привязывает
его к земле, призывает в свидетели небо и ад, что найдет, что он должен
иметь эту девушку.
О час, влачащийся безрадостно, о туча тоски, окутавшая мысль, подобно
тому, как поля окутывает дым сражений!
Багровая вечерняя звезда - око девичье, серп месяца напоминает
улыбающиеся уста. Тополя у реки - как аллея крестов и свечей, по которой
прошла она.
Пылайте, дымные факелы, гори, пламя свечей, летите в облаках, огненные
кони, и подайте мне знак, когда остановитесь над той, кого я ищу!
Третий час по заходе солнца в Белую субботу, и люди, которым был
возвращен спаситель из гроба, садятся после поста к тучным блюдам.
Сеется мелкий, теплый дождик, капли звенят о водную гладь. Гвадалквивир
стремится, бурный, вздувшийся от весенних горных вод. Расправляет плечи
река, и ладони ее лепят форму берегов.
Мигель сходит к самой воде, погружает в нее горячие руки.
Горе мне - не нашел я ее в процессии. Горе мне - не увел ее сразу. Но я
найду ее! Севилья не так велика, чтоб я не мог отыскать ее. Но что, если она
чужая в городе?
Что творится со мною? Не сплю и не бодрствую. Существую и нет. Шатаюсь,
словно в груди моей зияет кровавая рана. Гашу свет, призываю тьму. Но тьма
меня душит, и я зажигаю огонь. Каким стал я безумцем! Нет, нет. Я должен
хотя бы увидеть ее. Но кто скажет мне - где искать?
Тихий смех отвечает ему с реки, сливаясь с мерными всплесками весел. В
нескольких локтях от Мигеля качается челн, и в нем - угловатая тень
человека.
- Я! - доносится голос с реки. - Я открою тебе все, что ты хочешь
узнать, и дам все, что ты желаешь иметь. Я, Мариус.
Лодка приблизилась.
- Войди в мой челн.
Мигель прыгнул в лодку, сел. Напротив него серым пятном - узкое,
бледное лицо с чахлыми усами и растрепанной бороденкой. Тонкие губы,
костлявые руки - и полыханье безумия в светлых глазах.
- Кто ты? - спрашивает Мигель.
- Ты ведь слышал - Мариус, - отвечает костлявый. - Владыка земли, огня,
воды и воздуха. А ты, судя по тем причитаньям, что ты бросал реке, бедняк.
Доверься мне, открой, что тебя мучит.
- Я ищу девушку, которую впервые увидел вчера, но она исчезла в толпе.
- Какой цвет был в то время вокруг?
- Желтый. Свет свечей.
- Дурной знак. Зародыш гибели при самом рождении. Но и здесь я сумею
помочь. Я отведу тебя к ней.
- Ты, лодочник? Ты знаешь ее?
Мариус начал грести по течению. Наклонив остроконечную голову, тихо
произнес:
- Я знаю все. Был бы живой, как ты, не знал бы ничего.
- Был бы живой? - недоуменно повторяет Мигель. - Не понимаю...
- Я общаюсь только с мертвыми, - говорит костлявый. - Тень есмь и
обитаю меж теней. Душа без тела или тело без души - как тебе угодно. Но
владениям моим нет границ, и власть моя беспредельна.
Мигель вздрогнул.
Тишина, лишь дождь барабанит по реке.
- Куда ты везешь меня, Мариус?
- Не бойся ничего, - отвечает тот. - Я везу тебя под знаком креста.
Везу к женщине, которую ты ищешь. Она станет твоей добычей, а ты будешь
добычей ее.
- Не понимаю...
- Ты любишь эту женщину?
Мигель, не отрывая взгляда от водной глади, невольно отвечает
утвердительно:
- Люблю. - Но тотчас споткнулся об это слово: - Не знаю. Любовь?..
- Ложе любви и смертное ложе выглядят одинаково.
- Любовь? - мучит Мигеля незнакомое понятие.
- Любовь? Смерть сидит на ее плечах, едва она расцветет.
И еще говорил Мигель неуверенно о любви, а Мариус, отвечая ему, говорил
о смерти.
Тогда Мигель поднял голову и понял, что он в руках сумасшедшего.
Не важно. Не добром, так силой заставлю его высадить меня на берег.
Но безумный гребец сам уже направляет свой челн к берегу.
Вышли.
Безумный взял Мигеля за руку и повел.
Они идут улочками меж высоких садовых оград, шуршит мелкий дождичек,
плещет о листья.
- Мы идем искать ее? - спрашивает Мигель.
- О, искать... Искать - вот смысл жизни. Найти - счастливая
случайность. Потерять, что нашел, божья кара.
Подошли к чугунным воротам.
- Вот цель твоего пути, кум, - говорит Мариус.
- Кладбище? - ужаснулся Мигель.
- Здесь собирается вся красота мира. Здесь собрано все прекрасное. - И
безумный разразился скрипучим смехом.
Он потащил Мигеля за собой по дорожкам меж крестов, у подножий которых
мерцают огоньки лампад.
- Твоей красотки тут еще нет, но могила готова. Пойдем, покажу тебе.
Подожди ее здесь...
- Сумасшедший! - крикнул Мигель, отталкивая Мариуса. - Пусти меня и
радуйся, что я не проткнул тебя шпагой, чтоб ты сам свалился в могилу!
И Мигель бежит прочь. Выбегает из кладбищенских ворот и слышит позади
себя глухой крик:
- Это ты сумасшедший, не я! К чему стремишься? Ищешь, чего нет! Ловишь
ладонями ветер, безумный! Любовь?! Смерть сидит у нее на плечах, едва она
расцветет!
О пречистая дева, лишь мгновение я видела лицо его и прочла на нем
больше печали, чем греховных страстей. Это человек, не знавший радости.
И вот, со вчерашнего вечера, с тех пор, как увидела я его, бледнею и
вяну, словно в недуге. Единственная мысль моя - о нем.
Выслушай меня, царица небесная, и благослови меня дать ему счастье. И
быть счастливой с ним. Ибо, о пресвятая, я охвачена любовью к этому
мужчине...
Под статуей Мадонны стоят на коленях донья Хиролама Карильо-и-Мендоса,
единственная дочь герцога Мендоса, одного из высших дворян Испании. Среди
предков этого рода был маркиз Иньиго Лопес де Мендоса-и-Сантильяно, великий
испанский поэт начала пятнадцатого века; затем - Диего Уртадо де Мендоса,
государственный деятель при дворах Карла V и Филиппа II, известный гуманист,
меценат и превосходный поэт; далее - кардинал Севильский Франсиско де
Мендоса и наконец недавно скончавшийся драматург Хуан Руис де
Аларкон-и-Мендоса.
Под статуей Мадонны преклонила колени девушка, прекрасная, как майский
полдень. Лицо ее просвечивает солнечным, персиковым светом, золотится
благоуханнем, серьезен взгляд темных очей из-под длинных ресниц и выгнутых
бровей. Спелые губы ее изящного рисунка. Свежесть, юность, ясность несет это
создание на белом челе, над которым - волны волос, черных как смоль.
Сложение - само совершенство, кисти рук и ступни ног - маленькие, прекрасной
формы. Во взгляде смешались женственность, созданная для того, чтобы любить,
мудрость и пылкость. Женщина - горе и мир, женщина - страсть и тихая
нежность, но всегда - душевный жар, всегда - горячая преданность тому, что
она любит. Женщина, которая не обманет надежд, не предаст, не изменит,
женщина, верная своему сердцу и своей гордости, женщина, которая несет в
себе необъятное богатство чувств тому, кого одарит она телом своим и душою.
Под статуей Мадонны преклонила колени девушка, которую со Страстной
пятницы тщетно разыскивает Мигель.
Сумрак заползает в комнату, примешивает к молитве девушки злые слова.
Распутник, нечестивец, мятежник, изверг, убийца...
- Нет, нет, пресвятая Мадонна, он не такой! Не негодяй - заблудший.
Несчастный с истерзанным сердцем, и я хочу взять это сердце в ладони и
нежить его, дышать на него, пока не вылечу. Хочу преобразить его жаром
своим. О пречистая дева, отдай мне любовь этого мужчины, и я верну тебе его
душу ясной и чистой, как улыбка младенца!
Над столом, обтянутым зеленым сукном, склонили головы отцы церкви,
возмущенные беснованием Мигеля в Страстную пятницу.
- Я прошу и на сей раз простить его. Он был пьян. Впрочем, заявляю, что
я в последний раз бросил свое слово на весы в его пользу, - говорит
архиепископ. - Если он согрешит в дальнейшем, я дам свое согласие на то,
чтобы Ваша Любовь приняла против графа Маньяра все меры, находящиеся в
распоряжении святой оффиции.
- Отдает ли себе отчет ваше преосвященство в том, что тогда речь пойдет
о голове мятежника? - спрашивает инквизитор.
- Да, - тяжело выговаривает дон Викторио, поднимаясь. - На это я должен
дать согласие. Ибо прежде всего - имя господне и слава его, чистая и
неприкосновенная. Что против всего этого человеческий червь, хотя бы и
близкий нашему сердцу?
А Мигель ищет девушку.
Обыскал уже целые кварталы Севильи, дом за домом. Торчит на
перекрестках, как торчат зеваки и бездельники, озирая улицы и площади,
бесстыдно заглядывая в лица женщин, выходящих из церквей, бродит по Аламеде
и Пасео-де-лас-Делисиас, стоит на углах - ищет, ищет и не находит.
Подавленный, возвращается домой, отвергает общество приятелей и с
горечью ложится на бессонное ложе.
Он чувствует движение души, какого еще не знал. Надменность,
самоуверенность и гордыня велят найти, овладеть. Но все его существо
трепещет от непознанной нежности, и она оттесняет напор гордыни, ей нужно
одно - чтоб хоть издалека дозволено было ему увидеть ее лицо, быть близко от
нее, дышать тем же воздухом, что и она, и ничего, ничего более...
На следующий день поиски возобновляются. Мигель мечется по ночным
улицам, будит стражников, затыкая им золотом рот, описывает ту, которую они
должны найти. Стражники принимают его за пьяного, обеими руками хватают
золото и, смеясь, обещают все. Однако не только золотом бряцает кабальеро,
но еще и шпагой, и объявляет им свое имя.
Ужас объемлет их, смех каменеет на лицах.
- О, это другое дело! Тут, пожалуй, головой поплатишься... Да, ваша
милость, мы обыщем весь город и сообщим вам...
И когда в темноте стихают шаги опасного человека, начальник стражи трет
себе лоб:
- Не кажется ли вам, что это противно богу - нам, стражникам
добропорядочного города, самим загонять дичь в сети этого нечестивца?
Мигель нанимает толпы людей искать неизвестную. Золото собрало всех
севильских нищих, и они, получив указания, расползлись по городу, как черви.
Но реки денег текут впустую.
Вереница подходящих под описание девушек проходит перед взором Мигеля,
серым от равнодушия.
Или проклятье преследует меня? Или я сошел с ума и не в состоянии
осознать этого? Но я не сдамся! Я найду ее! Должен найти.
На десятый день поисков вошел Мигель в кафедральный собор, где служили
большую мессу.
Опершись о колонну, следил он глазами зигзагообразный полет ласточек
под сводами храма.
Гулко отдаются под сводами слова проповедника:
- "И вернулся блудный сын, и рек отцу своему: отче, согреших есмь
против неба и перед тобою, и не достоин аз слыть сыном твоим..."
Ласточки вылетают из окон и впархивают обратно, и крылья их издают
звук, похожий на серебряный шелест тростника, сгибаемого ветром.
- "Радоваться надлежит нам, ибо сей брат твой мертв был и воскрес.
Потерян был и найден..."
Бьются в мыслях Мигеля слова "потерян был и найден", мутными струйками
тянется копоть от свечей, и вдруг ощущает Мигель на своем виске чей-то
пристальный взгляд.
Круто повернулся в ту сторону и увидел.
Дрогнул, словно молнией сраженный, колени его ослабели, закружилась
голова, а в горле комом встал, душит выкрик.
Там, у колонны, отделенная от него всем пространством храмового корабля
и толпой, стоит та, которую он искал, и вперяет в него свой взор.
О пламя счастья и страха, о кровь, затопившая сердце, о лицо, что
бледнеет и вспыхивает попеременно!
Мигель тронут до глубины души. Тронут впервые в жизни. И тут он
почувствовал, как что-то рушится в нем. Оседает, ломается с грохотом. Но в
то же время нечто другое вырастает стремительно, и душит его, и сжимает
горло... Он пошатнулся. Ноги не выдержали одновременного обвала и
нарастания, которых не остановить...
Что-то непостижимое затопляет его душу. Пронизывает все чувства,
проникает в сознание, в сердце, до мозга костей. Каждую жилочку распирает
неизведанное ощущение - так что немеют кончики пальцев, и горькая сухость во
рту...
Он прислонился к скамье, судорожно схватившись за деревянную спинку.
Только бы не упасть. Выдержать. Не сломиться под непомерной тяжестью
того, что внезапно обрушилось на меня.
Исчезли просторы храма, проповедник, люди, горящие свечи. Исчезли мечты
и разочарования, ненависть, удовлетворение, отчаяние.
Исчезло все. Только очи остались.
Мужчина и женщина смотрят друг другу в глаза, и нет между ними
стоглавой толпы, поверх людского прибоя прожигают друг друга их взоры,
переливая в жилы другого свой трепет.
Одна мысль вертится в голове Мигеля: да жил ли я до этой минуты? И живу
ли сейчас?
Медленно поднял руку к лицу. Ощутил прикосновение пальцев к щеке.
Значит, живу. А волна душевного движения поправляет: начинаю жить. Сейчас.
Вот в это мгновение.
Что ж было раньше?
Подобно бездумному ветру, носился по дорогам и без дорог, гоняясь за
бесформенными видениями, ненасытно урывал от жизни больше, чем мог вернуть
ей, чтобы в следующее же мгновение все уничтожить, отбросить, затоптать,
убить.
Рука Мигеля упала на резное дерево скамьи.
Месса кончилась; толпы расходятся, раззвонились к полудню колокола.
Девушка не двигается с места, и дуэнья выходит ждать ее на паперть,
оставляя госпожу в безмолвной молитве.
Храм опустел, только церковный сторож тенью скользит из придела в
придел, гася свечи.
Мигель медленно двинулся к девушке. А она стоит, ждет, не отрывая от
него взора, сияющего и потрясенного. Губы ее полуоткрыты, и маленькая
детская рука конвульсивно прижата к груди.
Мигель приближается, и сердце ее стучит все сильнее. Страх? Нет.
Кружится голова - и неизведанное томление пронзает все ее существо.
- Молвите слово, прошу, - заикаясь, тихо выговорил Мигель. -
Пожалуйста, скажите хоть слово, чтоб я убедился, что не сплю. Ведь я искал
вас долгие дни и ночи, и боюсь - вы снова исчезнете. Отважусь ли спросить,
кто вы?
- Я Хиролама Карильо-и-Мендоса, - просто отвечает она.
Веточка померанца с полураскрывшимися белыми цветами, которую она
держит в руке, легонько дрожит, будто дышит. Первая веточка, расцветшая в
саду Хироламы! Она принесла ее в дар Мадонне. Ах, радовалась Хиролама, в
этом году я первая положу к ногам девы этот символ любви!
- Хиролама... - повторяет ее имя Мигель. - Хиролама...
Имя это отдается в ушах его колокольным звоном, оно сияет, как утренний
свет. Оно парит в запахе догорающих свечек и вянущих цветов, звенит золотом
в полосках солнечных лучей, прорезающих полумрак собора, ворвавшись через
готические окна. Имя возвышенное, гордое, сладостное. Мигелю хочется
произносить его громко, заглушить им шорохи в храме, хочется выбежать вон и
прокричать перед толпами это прекраснейшее из имен. Имя женщины, что стоит
перед ним, чудо, которого жаждал он столько лет...
А девушка, глядя в лицо его, вдруг смущенно, но решительно протягивает
ему цветы. Веточку, принесенную Мадонне.
Мигель оглушен этим признанием. Изумленный взор прикован к ее лицу, а
рука медленно, недоверчиво принимает символ любви.
Хиролама, словно испугавшись своего поступка, зарделась до корней своих
черных волос и повернулась к выходу.
Мигель идет рядом, стараясь успокоить бурное дыхание. Они вышли через
ворота Прощения и остановились, облитые половодьем полуденного солнца. Молча
смотрят в глаза друг другу.
Она легонько улыбнулась и тихо сказала:
- Вы неразговорчивы, сеньор.
Мигель вспыхнул, голос его дрожит от смущения:
- О да, если желаете... Но я слишком счастлив и не знаю... не
понимаю... Когда я увижу вас снова?
- Вы еще со мной, а уже думаете о завтрашнем дне? - засмеялась она.
- Завтра?! - страстно вскричал он, ухватившись за ее слово.
Улыбка сходит с ее лица, глаза горят, и с великой серьезностью девушка
произносит:
- Зачем же завтра? Сегодня. Хотите?
Мигель, бледный, не в силах выговорить ни слова.
- Сегодня после захода солнца ждите меня у маленькой железной калитки в
отцовском саду. С богом...
Мигель остался стоять перед воротами Прощения, держа в руке свой берет
с перьями, и на глазах его сверкают слезы.
Он опомнился, когда она исчезла из виду.
Позор мне! Стократ позор! Стою, как нищий... Заикаюсь, как робкий
мальчишка, и кровь моя не возмущена таким смехотворным смирением!
Но вечером я поведу себя иначе! Я добуду тебя, красотка, как любую
другую!
Он уходит, скрипя зубами, но берет свой все еще держит в руке -
человек, против воли смиренный. Веточка померанца вянет на полуденном
солнце.
- Почему вы так спешите сегодня, донья Хиролама? Что с вами, во имя
милосердия божия?
Толстая дуэнья с озабоченным добрым лицом едва поспевает за Хироламой.
- Почему вы мне не отвечаете? Да подождите же!
Но Хиролама ускоряет шаг. Смысл няниных слов до нее не доходит. Вот
кончилась кипарисовая аллея, и девушка входит в калитку сада, что позади
отцовского дворца.
О! Под солнцем этого утра распустились уже все цветы на всех