Томан И. Дон Жуан

завидую я им за то, что их лица так спокойны, ибо моя кровь горит еще всем
тем же жгучим пламенем...
Так, наверное, выглядит рай. Там царит мир и покой, и души праведников
и взятых на милость в сладостном умиротворении приближены к лику бога. Твоя
душа, Хиролама, среди них. Тебе, без сомнения, суждена была вечная жизнь.
Если пойти за тобой - не найду тебя. Не встречусь с тобой. Потому что мой
удел - отверженье.
Живой, я ближе к тебе, чем если бы умер. Не хочу больше умереть. Хочу
жить воспоминанием о тебе. Пойду туда, где погребено твое тело, чтоб быть
вблизи от тебя.
Настоятель ласково выслушал желание Мигеля вернуться в Севилью.
Приказал запрячь повозку, и Бенедикт проводил его до города.
У Хересских ворот он простился, отказавшись от гостеприимства Мигеля.
- Спасибо, сыне, дай бог покоя тебе.

x x x

Давно я не видел тебя, город, и возвращаюсь, сокрушенный. Тяжек мне
здесь каждый шаг. Что ни ступенька в моем доме, то болезненный укол. Как
холодно мне в пустых комнатах. Как отчаянно я одинок...
А, зеркало! Лицо заросшее, осунувшееся. Это я. Но в глубине твоей,
зеркало, я вижу отблеск ее очей. В нем сохранилось отражение ее губ, время
забыло его в тебе...
Эти места, напоминая о ней, будут пробуждать во мне боль и сладость.
Пускай! Все-таки в ароматах твоих, город, я ощущаю ее дыхание, в
движениях твоей жизни нахожу ее движения, в твоих звуках слышу ее голос.
Никогда больше я не уйду отсюда. Она здесь, здесь должен быть и я.
Мигель заперся, не принимая никого.
Общественное мнение Севильи расколото, как бывало всегда.
Одни забыли о своей ненависти и, узнав об отчаянии Мигеля, жалеют его.
Другие подозревают его в притворстве и радуются его страданиям. Третьи же,
сомневающиеся, качают головой, предвещая, что близок день, когда в Мигеля
снова вселится дьявол и вернет его к греховной жизни.
Женщины охотятся за ним, надеясь привлечь его. Мужчины соблазняют
приключениями.
Однажды вечером старая компания Мигеля ворвалась в его дом с гитарами,
с развеселой песней.
Он вышел им навстречу.
Они разом стихли, в ужасе смотрят в ледяное, окаменевшее лицо, в глаза,
неподвижно глядящие сквозь них вдаль.
Попятившись, они удалились.
- Как изменился! Это не он...
- Он больше похож на мертвеца, чем на живого.
- Глаза его жгут и леденят одновременно.
- Уж не помешался ли?..

- Как я живу, спрашиваешь? - Мигель обнимает Мурильо. - Лучше спроси -
почему я еще жив. Каким чудом еще существую...
Мурильо прослезился, оплакивая его тоску.
- Я все время ощущаю ее присутствие, и это удерживает меня при жизни.
Что будет, когда выветрятся последние остатки ее аромата, рассеется
последняя волна ее тепла из платьев, когда опустеет глубина зеркала и
исчезнет отблеск ее лица в нем - что будет тогда, не знаю.
- А я принес тебе подарок, Мигель, - сказал Мурильо, снимая покров с
картины, которую внес за ним слуга.
Комнату озарило изображение удивительно прекрасного лица.
Мигель затрепетал, неспособный вымолвить ни слова. Сделав усилие,
пробормотал, потрясенный:
- Хиролама!..
- Непорочное зачатие, - тихо молвил художник.
Лик Мадонны - совершенной формы овал под черными прядями волос, большие
глаза сияют, прекрасный рот хранит мягкое выражение и все вместе дышит
очарованием, которого не высказать человеческой речью.
- О, спасибо, Бартоломе! Никогда не забуду...
Мигель опустился на колени перед картиной и долго стоял так, не
замечая, что Мурильо ушел. Оставил его наедине с картиной.
Часами не отрывает Мигель взора от изображения, и постепенно радость
его переходит в печаль. Эта женщина - уже не жена его. Это - Мадонна. Паря в
облаках, удаляется от меня. Принадлежит уже не мне одному. Отчуждается. Ах,
я теряю тебя!
И боль пронзает сердце.

x x x

После долгих недель отшельнической жизни Мигель вышел из дворца.
Равнодушно идет он по улице, носящей название Гробовая. На пересечении
ее с улицей Смерти плеча его легонько коснулась женская рука.
Женщина обогнала его, и в то же мгновение он узнал в ней Хироламу - вот
она идет впереди, в платье зеленого бархата, с непокрытой головой...
Кровь остановилась.
- О, возвращается! Вернулась ко мне!
И он зовет ее по имени, спешит за ней... Но и она ускоряет шаг.
Мигель бросился бегом.
- Хиролама! Хиролама!
Двери домов вдоль улицы стремительно проносятся мимо. Мигель пробегает
улицу за улицей, но не может догнать Хироламу, хотя она идет шагом. И он в
тоске выкрикивает ее имя, наталкивается на прохожих, спотыкается, падает,
встает и бежит, бежит изо всех сил.
Он видит, как Хиролама поднимается на паперть и скрывается в храме.
Мигель с разбегу остановился на ступенях, словно между ним и церковными
дверями разверзлась пропасть. Страх перед близостью бога охватывает его
мозг, сжимает сердце, вызывая ощущение озноба.
Он опускается на ступени паперти и ждет.
Солнце садится, и на Мигеля пала тень от креста.
И тут она вышла из храма.
И пошла, склонив голову, словно под тяжестью мыслей, и пересекла тень
от креста.
Мигель вскочил, бросился к ней с радостным криком.
Она подняла голову - и в лицо ему глянул пустыми глазами череп.
Он потерял сознание.

x x x

Врач стоит над ложем Мигеля.
У больного остекленели глаза, радужная оболочка замутнена, белки серые,
тусклые.
Взгляд, качаясь на волнах горячки, перебегает бесцельно, в мозгу,
подобно серному дыму, клубятся мысли, вырвавшиеся из подсознания. Больной
исторгает бессвязные слова, полные ужаса, и голос его без отклика торчит в
пустоте мрака, окутавшего его сознание.
Он видит, как по небу, на котором погасли звезды, разлилась чернейшая
чернота. Земля задыхается в испарениях, словно под водами потопа.
Взгремели во мраке трубы.
Судный день!
Тогда расступился мрак, и голубое сияние разлилось в пространстве.
Тени зареяли в воздухе. Спешат, не касаясь земли, проплывают все
дальше, все дальше, будят спящих.
И снова трубный глас.
Серая земля, трепещущая в ожидании, сотряслась, треснула земная кора,
разверзлась тысячами провалов, камни лопнули, и мертвые встают из могил.
Вихрем снесло крыши с домов, и нет такого места, где мог бы грешник укрыться
от взора судии.
- Вон они! - кричит Мигель, взгляд его дымится от жара, во рту кипит
лава слов, вырывающихся из подземных родников страха. - Вон они! Идут,
подходят мертвецы, хромают, как паралитики, бредут на ощупь, как слепцы, как
прокаженные, ползут целыми толпами...
Живые, разбуженные громом труб, бегут от суда. Мечутся по улицам,
хватаясь за стены, мчатся, ища укрытия от божия ока. Сделаться невидимыми!
Раствориться в воздухе!
Ураган опрокидывает дома и деревья, срывает целые города и села,
землетрясение рушит водные преграды.
Там, там сидит он, окутанный тучей, и лик его страшен своей
неподвижностью. Мановением руки выносит он приговор. Видите, как раскрывают
рты осужденные, как молят о милости? Но их голос не слышен... Горе им!
Смертные - их тела и души обнажены - выкрикивают что-то в свою защиту,
но их голоса тише шороха крыльев летучей мыши, теряются...
У врат преисподней поднялся лес рук со сжатыми кулаками -
отверженные... Последний протест человека, который будет удушен огнем или
стужей.
У врат рая стоят избранные, и лица их сияют блаженством.
- Как я вас ненавижу, добродетельные, входящие в царствие небесное!
Проклинаю всех вас, кому дана в удел вечная жизнь!
Мигель приподнялся на ложе, закричал:
- Хиролама!.. Там, в толпе, она!.. Подходит к престолу... Я должен к
ней... Пустите к ней!
Врач прижимает больного к постели. Мигель лихорадочно извергает слова:
- За ней! Скорее же! Еще скорее! Дым и чад душат... Развалины домов
мешают бежать... Но я вижу, все время вижу ее! Далеко впереди... Кто эти
тени, что окружают меня, преграждают мне путь? Души проклятых? Тише... Не
дышать... Пригнуться - и дальше, дальше, бегом... Пустите меня! Кто вы? Ах,
это вы?!
Среди толпы, которая мешает ему пробиться к Хироламе, Мигель узнает
женщин, погубленных им, мужчин, убитых его рукой. Он кричит в тоске:
- Все равно уйду от вас! Сюда... А, и вы здесь? Руки прочь! Не
прикасайтесь ко мне! Я пробьюсь... Где моя шпага?..
Призраки расступаются, их пылающие фигуры образуют шпалеру, по которой
бежит Мигель, - вот уже близко, языки пламени облизывают его, раздаются в
стороны, чтобы снова слиться в огненное море.
- О, горю! Ноги слабеют, глаза заливает пот и кровь, не хватает
дыхания... Сил нет... Что это за оглушительный звук? Трубы архангельские...
Велят мне явиться на суд... Горе! Нет, нет! Бог отвергнет меня, и я никогда
уже не увижу ее! Хиролама! Не покидай меня! Не оставляй! Прочь с дороги,
жертвы мои, сжальтесь надо мной!..
А призраки обвивают его руками, льнут к нему, Мигель борется с ними из
последних сил - напрасно.
- Хиролама! Где ты? Не вижу тебя больше... Но я должен к тебе! Не могу
без тебя! Боже! Боже! Смилуйся надо мной, дай мне хоть увидеть ее, не более,
только увидеть, господи всемогущий!..
К утру он успокоился, поспал немного. Вошел Трифон с охапкой белых роз
от архиепископа, извещенного о недуге Мигеля. Иезуит кладет розы на постель,
и от соприкосновения с пылающим телом Мигеля цветы вянут и умирают.
Огоньки свечей зашипели змеиными язычками.
Слова утешения замерли на устах Трифона.
- Его преосвященство посылает вашей милости свое благословение, да
укрепит оно вас в болезни...
Траурным псалмом отдаются в ушах Мигеля слова священника.
- Родиться, расти, цвести, созревать, умирать... - в ужасе шепчет он.
- Вы думаете о смерти, дон Мигель?
- Сколько времени у меня остается? - Мигель так и впился взглядом в
губы Трифона.
Молчание.
- Сколько остается мне до смерти? - настойчиво повторяет Мигель.
Секунды тянутся, как годы.
Потом Трифон, наклонившись, говорит:
- Думать о последнем часе всегда уместно. Всегда уместно покаяться в
грехах. Покоритесь богу, ваша милость.
Но мысль Мигеля мятежна даже сейчас.
- Credo in unum Deum*, - подсказывает Трифон.
______________
* Верую в единого бога (лат.).

- Credo in te, Girolama!* - судорожно вырывается из груди больного.
______________
* Верую в тебя, Хиролама! (лат.).

Трифон в гневе воздел руки.
- Стоя пред вратами вечности, вы все еще думаете о делах земных?
Взгляните же на себя. Вы почти мертвы. Черви будут глодать ваше грешное
тело...
- Нет! Нет! - кричит Мигель, хватаясь руками за лицо свое, за грудь, за
плечи. - Я не умер, я жив! Я буду жить! Должен жить, чтоб...
- Чтобы - что? - Трифон ловит горячие руки Мигеля, почти обнимает его.
- Ну же, говорите, дон Мигель, я чувствую, вы близки к раскаянию, к спасению
- скажите же: "Я должен жить, чтоб искупить покаянием..."
Мигель, жестом заставив его замолчать, устремил взгляд в потолок и не
выговорил больше ни слова - только губы его беззвучно повторяли имя
Хироламы.
Трифон стоит над ложем, молитвенно сложив руки, больной лежит без
движения, и розы умирают в духоте.
Через три недели врач, сомневавшийся в выздоровлении своего пациента,
объявил его вне опасности.
Силой воли вырвался Мигель из объятий смерти. Он хочет жить. Он еще не
имеет права умирать. Он еще связан с землею, с жизнью. Его час еще не
пробил.
К удивлению всех, он встает - исхудавший, дрожащий, бледный до синевы -
и покидает ложе.
Уже не больной, но еще не здоровый, он единоборствует с недугом,
одолевает его силой воли, отгоняет хотя бы на время.
- Я здоров, видите, падре Трифон? Я буду жить...
Трифон, склонив голову, уходит. А Мигель видит внутренним взором
ласковое лицо Грегорио.
Навеки проклят этот грешник, размышляет Трифон, если даже в то время,
когда смерть дышала ему в лицо, он не смирился пред господом...

x x x

Очень медленно оправляется Мигель после болезни. Ни рокот гитар, ни
вечерние серенады, ни голос нужды не проникают в его покои, запертые для
света.
Здесь царит полумрак и тишина, пронзительностью своей схожая с морозом.
Свечи горят под портретом Хироламы, и образ ее сходит с полотна, витает
по комнате, словно блуждающая душа.
Дни стоят жаркие и душные, но Мигель кутается в тяжелые меха и зябко
вздрагивает. Болезнь еще ломает его. Он никого не желает видеть. Не
разговаривает ни с кем - только с изображением Хироламы.
Он все еще на грани жизни и смерти. Устремляет горячечный взор на тот
берег, ищет мост, по которому мог бы перейти к ней.
Врачи все еще опасаются за его здоровье. Часто чей-нибудь глаз
приникает к замочной скважине, чье-нибудь ухо подслушивает за дверью и потом
следящие шепчут, что господин сидит и молчит, не отрываясь от образа
госпожи.
Но воля Мигеля победила, и физическое здоровье вернулось к нему. А в
душе его по-прежнему темно, по-прежнему терзают его ужасные видения и
галлюцинации.
Однажды в сумерки, стряхнув с себя оцепенение, он украдкой вышел на
улицу.
Идет, сгорбившись, неверной походкой, устремив глаза вперед, не замечая
ничего вокруг.
Вдруг внимание его заострилось.
Навстречу ему движется погребальная процессия.
Поистине бедные похороны. Четверо несут простой гроб без цветов.
Впереди шагает кающийся, капюшон опущен на лицо, и вместо креста он несет
зажженную свечу. За гробом никто не идет.
Похороны бедняка... Кого несут к могиле - нищего или убийцу? Или в
гробе проклятый, и несут его за ворота города, чтобы бросить там на свалку,
небрежно присыпав землей?
Никто не идет за гробом. Никто не плачет. Но ведь и у последнего нищего
есть друзья - значит, это был дурной человек. Жалкие похороны безымянного,
которого стыдится весь город, даже проводить его к могиле не хочет никто.
Мигель подошел к одному из носильщиков.
- Кого хороните?
- Дона Мигеля де Маньяра.
Мигель так и застыл. Что? Схожу с ума? Что сказал этот человек? Ведь
вот я, стою, дышу, мыслю, разговариваю! Носилки медленно, спокойно проплыли
мимо. Мигель догнал их, спросил другого носильщика:
- Скажите - чьи это похороны?
- Дона Мигеля де Маньяра, - гласит ответ.
Мигеля забил озноб. Шатаясь, побрел он за гробом, который вскоре внесли
в маленькую церквушку. Схватил за плечо кающегося, судорожно выдавил из
себя:
- Кто был человек, которого вы хороните?
Кающийся и носильщик ответили хором:
- Граф Мигель де Маньяра.
Сердце его остановилось. Трясясь всем телом, он ловит воздух ртом.
Затем, собрав все свои силы, бросился к гробу, сорвал крышку... Она не была
прибита, упала с грохотом.
Он вскрикнул ужасно - и в эту минуту в церквушке погасли огни.
Едва передвигая ноги, выбрался Мигель на улицу.
Я умер и никогда не увижусь с ней! - в отчаянии твердил он себе. Но я
хочу жить! Да ведь я живой... Ощупал себя. Вижу улицу, людей с фонарями,
звезды на небе - я не умер! Но я близок к смерти. А умереть мне нельзя
прежде, чем я найду путь к Хироламе, обрету уверенность, что соединюсь с ней
в вечности. Сейчас мне нельзя умирать!
Но где же этот путь?
Мигель низко опустил голову.
Я знаю этот путь. Пойду по нему. Быть может, еще не поздно.
В нише стены стоит большой крест, и по бокам Распятого - огоньки
масляных лампад.
Мигель остановился. Кровь прихлынула к сердцу, оно бьет, словно молот.
Пристально смотрит Мигель на распятие.
О жизнь, которую надлежит измерять не солнечными часами, не
пересыпающимся песком, но четырнадцатью остановками по дороге на Голгофу!
Как это трудно!
Лицом к лицу с врагом, который только и может сласти...
Все сухожилия в теле Мигеля напряглись. Кровью налились глаза, сердце
беснуется.
Стать на колени?..
Нет, нет, мышцы сопротивляются, руки сжимаются в кулаки, стиснуты зубы,
чтоб ни одно слово смирения не сорвалось...
Нет, лучше умереть!
В ноздри, раздутые гордыней и гневом, ударил аромат садов, напомнив
дыхание Хироламы... Уже не далеко... Близко... близко...
И вот падает человек к ногам Христа.
- Господи! Прощения!..
Обуянный неистовым порывом смирения, припав к дереву креста, Мигель
исступленно взывает:
- Господи! Милосердия!.. Я изменю свою жизнь, о боже, добрый боже
Грегорио! Пойду по терниям и по камням, отрекусь от себя, стану жить по
заповедям твоим! Дай мне еще немного жизни, чтоб успел я сотворить покаяние!
Дай мне время исправить то зло, которое я сеял на каждом шагу! Боже
милосердный - время! Время мне дай!

x x x

В ту же ночь призвал Мигель двух самых верных друзей своих, Альфонсо и
Мурильо, и сказал им:
- Слушайте, друзья. Я принял решение. Я не могу жить тут в одиночестве.
Все, что окружает меня здесь, будит во мне горькие мысли, и я боюсь быть
один. Когда я был мальчиком, некий монах, человек доброты безмерной, подал
мне мысль, которую я ныне осуществлю и делами заглажу свои грехи. Я
отказываюсь от всего, что дарит мне свет, и ухожу в монастырь. Я уже написал
прошение в общину Милосердных Братьев.
- Членом общины? - спросил Мурильо. - Я тоже хочу просить, чтоб меня
приняли...
- Нет, - ответил Мигель. - Орденским братом.
- Ну, это, пожалуй, слишком, - запинаясь, пробормотал Мурильо.
- Это несерьезно, Мигель! - вскричал Альфонсо.
- Ты не должен поступать так, - подхватил Мурильо. - Неужели ты
настолько уж грешен, чтобы такой ценой искупать вину? Безгрешных людей
нет...
Мигель порывисто перебил его:
- Сейчас я вижу перед собой всю мою жизнь. Вся безмерность грехов моих
лежит сейчас передо мной, как на ладони. Я хочу нести покаяние. Хочу
изменить себя. Хочу добром уравновесить причиненное мною зло.
- Но для того, чтобы нести покаяние, вовсе не нужно становиться
монахом, - возразил Мурильо. - Оставайся здесь, живи тихой, упорядоченной
жизнью и проси у бога прощения. Он простит.
Но с былой страстностью воскликнул Мигель:
- Как этого мало, друг! Нести покаяние в тепле и уюте, утром и вечером
преклонять колени перед крестом, твердя формулу просьбы об отпущении
грехов... По пять раз перебирать зерна четок, сидя в тиши, за столом, полным
яств! Пережевывать паштеты, жаркое и молитвы в покое и благополучии! Нет!
Слишком малая цена за такую жизнь, как моя. Мое покаяние должно быть и
карой. Все - или ничего!
Тщетны были уговоры друзей, тщетны их доводы.
На другой день Мигель лично вручил свое прошение настоятелю монастыря
Милосердных Братьев. Монастырь пришел в изумление.
Пока просьбу его тщательно изучают, пока братья бросают на чашу весов
мнения "за" и мнения "против", тянутся месяцы, и Мигель живет в полном
уединении. Как милости, просит он у бога, чтоб его приняли в монастырь, и
готовится к этому, читая и изучая труды отцов церкви.
Я принял решение. Мое имущество, Альфонсо? О, как оно мне безразлично!
Ты будешь управлять им до той поры, пока я все не передам монастырю. Я уже
ничего не хочу от мира.
Однажды Альфонсо ввел к Мигелю монаха, который вручил ему пергамент с
печатью святой общины Милосердных Братьев.
Дрожащими руками развернул Мигель свиток - он удостоверял, что граф
Мигель де Маньяра Вичентелло-и-Лека, рыцарь ордена Калатравы, принят братом
Hermandad de Santa Caridad de Nuestro Senor Jesucristo*.
______________
* Братство святого милосердия господа нашего Иисуса Христа (исп.).

Мигель со слезами обнял монаха:
- От всего сердца благодарю тебя, брат, за эту весть.
- Она доставила радость вашей милости?
- Радость? Во сто крат больше! Надежду на спасение...

x x x

Недалеко от берега Гвадалквивира, поблизости от восьмигранной Башни
золота, где - ах, как давно это было! - хранились сокровища, отнятые у
мавров или привезенные из Нового Света под разноцветными парусами
широкобоких каравелл, неподалеку от арены, где устраивались бои быков,
стояла церквушка св. Георгия, и к ее левой стене прижималось низкое
уродливое здание общины Милосердных Братьев. В часовне св. Георгия жил бог,
в кирпичном здании - монахи, а в большом деревянном помещении склада - стая
крыс.
Бедный орден Милосердных взял себе задачей подбирать и хоронить трупы,
которые выбрасывал на берега свои Гвадалквивир, и тела казненных, давая
последнее упокоение тем, кем гнушались люди.
В тишине жила братия за желтоватой стеной, занимаясь несложным
хозяйством, сажая овощи и хваля бога благочестивыми песнопениями.
Здесь в саду, в час заката, принял Мигеля настоятель. Обнял его,
поцеловал в обе щеки и поклонился ему, Примолвив приветливо:
- Добро пожаловать, благородный сеньор. Наш дом - твой дом, наши уста -
твои уста, и наша молитва - твоя молитва.
И со смирением отвечал Мигель:
- Не могу, святой отец, допустить, чтобы ты называл меня благородным
сеньором. Даже слово "брат" в твоих устах причинит мне боль, ибо я его не
заслуживаю. Я пришел к вам, дабы заменить вино желчи и грешные речи словом
божиим. Прошу тебя, отец настоятель, быть ко мне строже, чем к остальной
братии.
Мигель снял шелковую рубаху и надел холщовую, бархатный камзол заменил
грубой рясой и подпоясался толстой веревкой.
Настоятель ввел его в келью, пронизанную солнцем, полную тихой и
радостной прелести.
- Вот твое жилище, брат.
Мигель отступил, отстраняюще протянув руки.
- Нет, нет, отец настоятель, здесь я жить не могу.
- Остерегайся гордыни, сын мой, - важно произнес старец.
- О, ты ошибаешься, святой отец! - воскликнул Мигель. - Я прошу не
лучшую, а худшую келью. То не гордыня моя говорит, но смирение.
- Смирение бывает порой близко к гордыне, брат, но - будь по-твоему. Ты
выберешь сам свое жилье.
Мигель выбрал самую темную и тесную келью и поселился в ней. С
разрешения настоятеля он повесил в ней, рядом с распятием, образ святой Девы
Утешительницы с лицом Хироламы.

x x x

Севилья взбудоражена новым поступком Мигеля; дворянство отрекается от
него в ярости, что он подал пример смирения, народ смеется над сумасбродом,
выдумывающим все новые и новые безумства. А Мигель тем временем спускается
по ступеням большого склада. Снаружи печет солнце, а здесь - желтый,
ядовитый полумрак. Запутавшись в паутине, жужжат зеленые мухи. Два маленьких
круглых оконца в дальнем конце - как выплаканные глаза отчаявшегося. Всюду
хлам и гниль, даже воздух, кажется, состоит из гниющих отбросов. Плесень,
влажность, промозглый холод и вонь.
Мигель присел на пустую бочку и увидел вдруг, что несколько крыс
смотрят на него голодными глазами. В этих глазах алчность, свирепо блестят
зрачки - потревоженные животные почуяли человечину.
Мигеля охватывает брезгливое отвращение. Он знает, что достаточно
замахнуться палкой, ударить, и гнусные животные никогда больше не будут
пялить на него свои стеклянные глаза. Но он не может больше убивать.
Когда Мигель явился к настоятелю с просьбой разрешить ему поселиться в
складе, старик опечалился.
- Не знаю, могу ли я тебе позволить это, брат. Боюсь, это уж чересчур.
Богу всех угоднее тот, кто под сенью его, подобной сени раскидистого древа,
тихо живет, смиренно и самоотверженно предаваясь воле его. Жить с крысами
недостойно человека...
- Мне так нужно, - упрямо твердит Мигель.
- Брат! - укоризненно воскликнул настоятель. - Душа твоя - образ божий!
Твой свободный дух, стремящийся к богу, должен воспарять, а не прозябать,
окруженный крысами. Предостерегаю тебя от гордыни!
- Опустись на самое дно раскаяния моего, о душа моя! - взмолился
Мигель, с отчаянием ощутивший неуверенность в себе самом. - И если найдешь
там что-либо иное, кроме смирения, стань тогда смертной! Погибни, исчезни
навек вместе с проклятым телом моим!
Старец в изумлении слушает столь неистовую молитву.
- Ты нуждаешься в покое, брат, - сказал он потом мягко. - Я разрешаю
тебе поселиться в складе - быть может, ты обретешь мир в унижении. Но
остерегайся делать более того, что хочет бог.
Мигель, на коленях перед образом Хироламы-Мадонны, конвульсивно сжимает
ладони.
Тело его цепенеет, душа горит в экстазе.
Из глаз женщины на полотне перескакивают искры в глаза кающегося,
зажигая пламя в его душе.
О, не печалься, любовь, ты найдешь свой источник и напьешься живой
воды. Не тоскуй, о любовь, ибо имя твое прекраснее имен архангельских и
голос твой не перестанет трепетать в веках. И великая тишина разольется над
водами и безднами.
Безмерна сладость бытия вблизи престола господня, несказанным светом
осиянны избранные, о светозарная, великая любовь, что поет над морями и
землями. Кто больше страдал - тот, кто испытывал боль, или тот, кто ее
причинял?
Ты стояла уже на пороге смерти, но нашла в себе силы для улыбки, что
угасла на полпути. Тени собрались вокруг тебя, и не мог я более видеть лица
твоего. В этот час вся долина реки плясала в греховном неистовстве. Металась
в полях кукуруза, суда на реке кружились с тенями олив, стаи птиц в безумном
исступлении носились пред тучами. Ты же шла по всему этому, сквозь все это,
и вознеслась надо всем, неся привет горам, на которых живет вечное молчание.
Смотри, у меня еще хватает сил, чтобы следовать за тобой!
Иду и постепенно приближаюсь к тебе.
О, я чувствую, ты близко, до тебя рукой дотянуться, узнаю тебя по
благоуханию, о Мадонна, твой божественный лик ослепляет мой взор сиянием,
голос твой пригвождает меня ко кресту покаяния.
Ах, ослепи меня, божьей любовью молю, ослепи, сделай глухим и
бесчувственным, чтоб не испытывать мне наслаждения от каждого гвоздя,
который будет вонзен в мое тело...
О любовь! Кровоточат мои раны. Дым дыхания моего обвивает твои члены,
острия сосков твоих пронзили мне грудь. О камни земли, кричите со мной в
упоении... Умираю!

x x x

Очнувшись от обморока, заглянул Мигель себе в душу, припомнил мысли