— Привет, Антошка, — сказала она тихим голосом отличницы.
— Привет, Стелла, — отозвался Старосельцев. — Вот привел тебе человека полечить.
— Понятно, — сказала Стелла. — Проходите.
Из-за ее спины рвался нас поприветствовать огромный вонючий ньюфаундленд. Мы прошли в тесную прихожую и оказались в заставленной всевозможным скарбом квартирке. Приоткрылась дверь, из комнаты высунулся малец лет пяти, в трусиках и босой, и тут же закрыл дверь.
— На кухню? — спросил Антон.
Стелла кивнула.
Кухня на своих пяти метрах вмещала, помимо горы кастрюль, банок с домашними заготовками, каких-то кульков и мешков с картошкой и морковкой, еще и клетку, накрытую одеялом, под которым что-то время от времени кукарекало, и черного кота, сидящего на подоконнике. Я потянулась погладить его, но моя рука наткнулась на что-то жесткое, а кот не шелохнулся.
— Чучело, — сказала Стелла, и пригласила: — Садитесь.
Я с трудом втиснулась на захламленный диванчик, и Стелла положила передо мной листок бумаги и ручку.
— Будете записывать, — пояснила она. — Кофе с сахаром пьете?
— Спасибо, я не хочу кофе, — вежливо отказалась я. Но Стелла, как будто не слыша, налила мне из джезвы, стоявшей на плите, кофе в маленькую чашечку и поставила перед моим носом.
— Пейте, — сказала она. — Понятно, что вы больше любите чай, но я по чаинкам не гадаю.
Я подняла глаза на Антона, стоявшего в дверях крошечной кухни.
— Я не просила мне гадать, — прошипела я ему, стараясь, чтобы мои слова не услышала Стелла. Но она их услышала.
— Мне надо кое-что про вас узнать, а то я вас не вылечу.
Я решила покориться судьбе и медленно выпила густой кофе, слава Богу, чашечка была с наперсток. Стелла забрала у меня чашку и опрокинула на блюдце.
— Пишите, — сказала она. — Или запоминайте. На вас порча шестилетней давности. Я пожала плечами. Так тривиально…
— Откуда бы взяться порче? Я чужих мужей не уводила.
— Это связано не с вашей личной жизнью, а с работой.
— А при чем тут работа? — спросила я.
— А вы подумайте, скольких людей вы свободы лишили?
Я вздрогнула и посмотрела на Старосельцева. Он ответил мне честным взглядом, не предполагающим, что он успел что-то настучать насчет меня и моей профессии.
— С теми, кого я лишила свободы, у меня были нормальные отношения, они на меня не обижались.
Стелла взяла сигарету из пачки, лежащей на столе, и закурила.
— Допускаю. А вы представьте, что думали о вас их матери и жены, куда они ходили, к кому и чего вам желали?
Я снова вздрогнула. Это было не лишено здравого смысла. Стелла затянулась и продолжала:
— Все наши болезни — от наших проблем. У вас с гинекологией все в порядке?
— Не все, — призналась я.
— Кто-то вас обидел, причем нанес удар по вашей женской сущности. Как только вы его простите, все придет в норму.
— А если я не хочу его прощать? — неожиданно для себя заявила я.
— А стоит ли он таких переживаний?
— Стоит, — твердо ответила я.
— Да? Тогда терпите. Он вас любит как умеет.
Я хмыкнула.
— А нога у меня болит от каких переживаний?
— А подумайте сами. Дорога у вас трудная. И кто-то не хочет, чтобы вы по ней дошли куда надо.
— А если я дойду?
— Если уверены, что дойдете, то и нога перестанет болеть. Уверены?
Я пожала плечами.
— Еще раз: уверены?
На этот раз я кивнула.
— Завтра проснетесь и не вспомните, как было больно. Да, еще: все проблемы в субботу — от пиковой дамы в пятницу.
Я опять вздрогнула.
— Стелла, что это значит?!
— Думайте сами. Я не могу вам этого расшифровать, говорю, что вижу в кофейной гуще. — Она показала мне перевернутую чашку, по стенкам которой распластались темно-коричневые потеки. — И запомните: не везет вам в жизни на мужчин на букву «А». Будьте с ними осторожны.
— Что значит «мужчины на букву „А"»? — удивилась я.
— Ну, это уж вы сами решайте. Имя, фамилия, кличка — этого я не знаю.
— А что же мне с ними делать?
— Решайте сами, — повторила Стелла. — Это не значит, что вы должны всех мужчин на букву «А» изгнать из своей жизни, просто присматривайтесь к ним и будьте осторожны. От них у вас проблемы. А вообще вы сами прекрасно со всем справитесь.
Наступила пауза.
— Это все? — наконец спросила я.
— Да. Встаньте. Нога болит?
— Болит, но меньше, — с удивлением сказала я.
— Вот мой телефон, — проговорила Стелла, написав номер на клочке бумаги и передав его мне. — Если что, звоните.
— Спасибо, — сказала я. — Сколько я вам должна?
— Да ничего. Вы же в это не верите, — ответила Стелла.
Вылезая из тесного кухонного уголка, я не удержалась и попыталась щелкнуть по носу чучело черного кота. Но, к моему удивлению, как только я коснулась сложенными пальцами кошачьего носа, «чучело» спрыгнуло с окна и с мяуканьем понеслось из кухни.
— Ожил, — прокомментировала Стелла.
Я вышла в прихожую и стала надевать куртку, прислушиваясь к ощущениям в коленке. То ли мне показалось, то ли и вправду, но коленка стала болеть меньше. До меня долетел обрывок разговора между Стеллой и Старосельцевым.
— Стелла, а ей покреститься не надо? — приглушенным голосом спрашивал Антон.
— Не надо, — ответила Стелла, судя по всему, затянувшись сигаретой. — Пока Бог спит, ей черт наворожит.
Спускаясь по лестнице, я машинально хромала, но это уже не вызывалось необходимостью. И в «Антилопу» я села без особых переживаний. Подробности визита к Стелле мы не обсуждали: и я вопросов не задавала, и Старосельцев молчал. Мы отвезли пальто потерпевшей Ивановой на экспертизу, и я выгодно пристроила его знакомым экспертам, на коленях вымолив устный ответ завтра. А выйдя из лаборатории судебной экспертизы, я уже привычными движениями открыла дверцу «Антилопы» и села на пассажирское место рядом со Старосельцевым. Завернув юбку, я показала ему свое больное колено: оно раздулось так, что я стала опасаться, выдержат ли колготки, и горело огнем.
Старосельцев осторожно тронул мое больное место ладонью и отдернул руку. Он растерянно глянул на меня.
— Ну что, Антон Александрович, нетрадиционные методы не помогли? Отвезите-ка меня, пожалуйста, в мой родной травматологический пункт.
— Хорошо, — так же растерянно ответил Старосельцев. — А где это?
— Я покажу, — устало сказала я.
В травматологическом пункте Старосельцев честно отсидел со мной всю очередь, стараясь отвлекать от страшных мыслей.
— Вы знаете, — болтал он, — я ведь закончил сценарный факультет ВГИКа. Смотрели такой старый фильм — «Простые мужчины со сложным характером»? Так это по моему сценарию.
— Честно говоря, анонсы я видела, но меня отпугнуло название.
— Дело в том, что сценарий назывался — «Бег жирафа». Это режиссер переделал.
— Вот на «Бег жирафа» я бы пошла, — призналась я, стискивая зубы от невероятной боли и страха перед тем, что моя нога окажется навек изуродованной, и я больше никогда не смогу носить короткие юбки.
Наконец настала моя очередь. Я зашла в кабинет, приволакивая ногу. За столом сидел небритый молодец в грязно-белом халате. Он поднял на меня равнодушные глаза.
— В чем проблемы? — спросил он, указывая шариковой ручкой на стул.
Я села, с трудом сдерживая слезы, и когда он увидел, что я на грани истерики, в его потухшем взгляде засветилось осознание врачебного долга. А может, оно засветилось, когда он посмотрел в мою карточку, заполненную регистраторшей, где значилось место моей работы — прокуратура.
Я сказала, что очень болит нога.
— Покажите ногу.
Он довольно резво уложил меня на диванчик, осмотрел, послушал мои сдавленные стоны и стал выяснять, где я могла травмировать коленку.
— Падали? Ушибались? Подворачивали ногу?
— Не падала, не ушибалась, не подворачивала, — устало доказывала я.
— Не морочьте мне голову, — отрезал врач. Он сел к столу, и стал что-то быстро писать в карточке.
— Это заболевание травматического происхождения. Я вам выписываю лекарства, их надо будет принимать две недели. Вот смотрите: вольтарен, если его нет — диклофенак. Нужно провести курс, по три раза в день после еды. Поскольку у вас температура повышена, попейте оксациллин, это антибиотик. Хотя лучше бы вам и то, и другое в инъекциях. На уколы ходить будете?
Я отрицательно покачала головой.
— Ясно. Тогда в таблетках. Мази: фастум-гель ежедневно, купите еще индометациновую. В специальном магазине купите накладку на колено, они продаются по размерам, и днем ходите в накладке, так как надо ограничить нагрузку на колено. Я мог бы наложить вам съемную гипсовую лангетку, но это вызовет определенные неудобства. Юбку вы уже носить не сможете, и надо будет приходить на перевязки.
— Нет, лучше наколенник, — быстро сказала я.
— Хорошо. Больничный нужен?
— Нет, — ответила я, поднимаясь и поправляя юбку.
— Нагрузка на ногу — минимальная, — предупредил врач. — Первые дни лучше полежать.
Я машинально кивнула, на самом деле меня занимал другой вопрос:
— Скажите, пожалуйста, а опухоль спадет? Нога не останется такой навсегда?
Врач тяжело вздохнул:
— Если будете выполнять мои предписания, то не останется. Опухоль спадет к концу этой недели, не раньше. Уж потерпите. Потом придите, покажитесь.
— Зачем? — наивно спросила я, полагая, что раз опухоль спадет, то к врачу ходить уже будет незачем.
Врач снова вздохнул. Похоже было, что он — женоненавистник.
— Сейчас у вас обострение, и мы будем снимать болевой синдром. А когда организм придет в себя, надо установить причину заболевания и устранять ее. Понятно? Будем лечить проблему.
Я кивнула. Врач протянул мне рецепт и бумажку с адресом специального магазина, в котором мне надо было купить наколенник.
Ковыляя, я доплелась до терпеливо ожидавшего меня журналиста, он галантно предложил мне руку и повел в свою колымагу. По дороге домой мы заехали в аптеку, Старосельцев сбегал за лекарствами, потом — в специальный магазин. Туда, правда, пришлось идти мне самой, поскольку наколенник надо было подбирать по размеру, но скоро мои мучения кончились. Старосельцев довез меня домой, проводил до квартиры, деликатно отказался от чашки чая и спросил, чем я собираюсь ужинать. Я, честно говоря, об этом не подумала. А есть уже хотелось, поскольку за целый день маковой росинки во рту не было.
— Понятно, — пробормотал Старосельцев. — С вашего позволения. — И он заглянул в холодильник.
— Понятно, — повторил он после этого. — Ложитесь и дайте мне ваш ключ. Я скоро.
Он на меня производил просто гипнотизирующее впечатление. Я без звука отдала ему ключ от квартиры и, по его просьбе, полиэтиленовый пакет. Он ушел, а я переоделась в домашние брюки и свитер, вытащила из шкафа плед и, охая уже в голос, с трудом устроила на диване свою больную ногу.
Когда я легла, стало полегче. Наколенник я, в соответствии с указаниями врача, не стала надевать на ночь глядя. Я даже задремала и очнулась только от звука открываемой двери. Это тихонько, стараясь не шуметь, вошел Старосельцев. Я слышала, как он прошел на кухню, открыл холодильник, с чем-то возился. Через некоторое время он появился передо мной с подносом, на котором стояли чашка с горячим чаем, тарелка с творогом, политым сметаной, и лежали две упаковки таблеток.
— Мария Сергеевна, подкрепитесь немного и выпейте лекарство. — Он присел на краешек моей кровати, и в это время зазвонил телефон.
Это был Синцов с донесениями.
— Маша, я кое-что узнал интересное, подъедь, а?
— Андрей, — сказала я через силу, — может, ты подъедешь? У меня нога болит, встать не могу.
Андрей согласился, не ломаясь, и пообещал быть через пятнадцать минут.
Все это время Антон Старосельцев был мне родной матерью, чуть ли не кормил меня с ложечки, разламывал таблетки, которые я не могла проглотить целиком, подкладывал сметаны, поправлял плед…
Когда раздался звонок в дверь, я попросила его открыть.
— Это оперативник, который работает со мной по трупам женщин, — сказала я. — Заодно и пообщаемся на интересующую вас тему.
Но я ошибалась. Это был не Синцов, а мой бывший любовник, сожитель, друг, а ныне — вообще непонятно кто: Саша Стеценко собственной персоной. Когда Старосельцев привел Сашку в комнату, где я лежала под пледом, а на стуле рядом стоял поднос с едой и лекарствами, Стеценко так посмотрел на журналиста, что никаких бранных слов было не нужно. Я бы сказала, нецензурный взгляд. Журналист этот взгляд стоически выдержал.
— Я проезжал мимо, — сказал Саша, и я услышала, как он скрипнул зубами. — У тебя свет горит, решил зайти, спросить, не нужно ли тебе что-нибудь? Я в морге заметил, что у тебя нога болит. Но ты умчалась так стремительно, даже с больной ногой… Извини, если я не вовремя, ты не одна.
— Саша, знакомься, это Антон, он журналист, — сказала я. — Он меня к врачу возил и даже сходил за продуктами. Сейчас Синцов подъедет, если хочешь — оставайся.
— Если я не помешаю, — проговорил Сашка, сверля теперь уже меня глазами.
— Я же сказала, не помешаешь.
Но Сашка уже и так понял расстановку сил. Я без труда проследила ход его мыслей. Раз особо отмечено, что журналист сходил для меня за продуктами, это не есть распределение семейных обязанностей, а просто любезность; к тому же должен подъехать Синцов, а значит, мы не намеревались с журналистом уединяться. Кроме того, раз я сама предлагаю Сашке остаться, несмотря на его готовность нас покинуть, значит, мне не так противно его видеть, как он боялся. Все эти размышления настолько явно были написаны у него на лице, что мне стало смешно.
— Дай-ка я ногу твою посмотрю, — сразу взял быка за рога Александр. — Я же все-таки доктор.
Он откинул плед, осмотрел мое колено, осторожно поворачивая его вправо и влево. И я со смешанным чувством горечи и нежности осознала, насколько мне все же приятны его прикосновения. И не только прикосновения. Все-таки нас связывало нечто большее. Не все я еще забыла, и бывают минуты, когда я готова сказать Сашке, чтобы он возвращался. Мне хочется, чтобы он был рядом, ухаживал за мной, лечил больную коленку…
— Дай-ка посмотреть, чего тебе там доктор понаписал в травмпункте, — оторвался Сашка от моей коленки.
Прочитав рекомендации врача, он остался удовлетворенным.
— Он тебе рентгенографию прописал и клинический анализ крови, сделай это обязательно. Ты не шути с такими вещами. Только я бы еще добавил озокерит и парафин. И фонофорез бы поделал…
Снова раздался звонок в дверь. Теперь открывать пошел Стеценко, по праву человека, когда-то здесь жившего и все знающего. И опять это оказался не Синцов. На этот раз к моей кровати склонился друг и коллега Горчаков.
— Вы что, сговорились, что ли? — слабым голосом сказала я, хотя на самом деле меня разбирал смех. Можно себе представить, что про меня думает журналист, а также какие черные подозрения все-таки роятся в мозгу у Стеценко, не говоря уже о том, как обалдел Горчаков, застукав у меня и Сашку, и Антона. Причем Сашка не ограничился открыванием двери. Желая, по всей видимости, пометить территорию, он пошел на кухню приготовить чай для всех присутствующих. И даже поджарил яичницу для Горчакова. Прошло далеко не пятнадцать минут, когда наконец заявился Синцов.
Вид у него был еще более усталый и мрачный, чем обычно. К моему удивлению, он за руку, как со старым знакомым, поздоровался с журналистом, и у меня отлегло от сердца. Журналист деликатно удалился на кухню, оставив меня с вновь прибывшим.
— Ну ты, мать, нашла время болеть, — упрекнул меня Синцов.
— Андрюшенька, не сердись, я завтра буду как огурчик.
— Будешь ты, как же! А то я не знаю, что такое синовит!
— А я не знаю, что такое синовит.
— Это то, что у тебя с коленкой происходит.
— Да не волнуйся ты, у меня есть наколенник, в нем ходить не так больно. Завтра поедем на все остальные места происшествий, и вообще работаем по полной программе.
— Ладно, заеду за тобой домой, чтоб ты в наколеннике пешком не шлялась. Только пораньше.
— Полдевятого, ладно? Только я еще в прокуратуру заскочу, хочу с шефом поговорить. Слушай, а ты что, знаешь Старосельцева?
— Знаю. Он писал про несколько наших дел. Нормальный парень, оперативник в нем погиб.
— Ну, слава Богу. А то он выскочил, как черт из коробочки, с вопросами про серию убийств женщин. Я и подумала, что лучше взять процесс под контроль, и стала его с собой таскать. Может, с ним поговорить насчет обращений к женщинам в средствах массовой информации?
— А ты что, не помнишь, что тебе сказал Евгений Кириллович? — поддел меня Синцов.
— Не буду же я подписываться своей фамилией? Можешь ты выступить в печати, тебе никто не угрожал увольнением.
— Ты так думаешь? Мне мой собственный начальник слово в слово повторил то, что тебе сказали в городской прокуратуре. Малейший контакт с прессой — и я буду уволен.
— Хорошо, пусть Антон напишет, что обращался к нам за комментариями, но мы наотрез отказались разговаривать с прессой.
— Так нам и поверят.
— А меня это мало волнует. Но, может, хоть одну женщину спасем.
— Шансов мало. Надо, чтобы женщина прочитала именно эту газету и чтобы ей не нужно было никуда выходить в три часа.
— Слушай, Андрей, а мы ведь так можем и клиента спугнуть, — задумалась я: — Особенно будет смешно, если потенциальная жертва не прочитает газету, а злодей прочитает. И затаится.
— Да, так нельзя. Давай Антона позовем, посоветуемся.
— Давай уж тогда всех позовем. Горчаков же тоже по этим убийствам работает, а у Сашки три вскрытия по ним. И скажи, что ты такого установил интересного?
— Понимаешь, — медленно начал Андрей, — я еще сам не знаю, интересное это или нет. Я сегодня поработал с бомжами из того подвала, в котором нашли труп художницы нашей, Жени Черкасовой.
— Так, — сказала я, приподнимаясь на подушках.
— Так вот, два бомжа клянутся, что видели девушку в белом пальто, «всю из себя», за несколько дней до убийства в парадной этого дома.
— Она входила или выходила? — быстро спросила я.
— Она стояла на первом этаже.
Как только я открыла рот, чтобы высказать пожелание отработать всех жильцов парадной, Синцов продолжил:
— Я в паспортном столе взял списки жильцов. Там всего шесть квартир…
— В жилконторе? — переспросила я. — А по-квартирного обхода по убийству Черкасовой разве не проводилось? Правда, в деле справок нет, но я думала, что в ОПД…
— Какое там…
— Черт знает что! — разволновалась я. — А ты с какими разговаривал бомжами? Которые обнаружили труп?
— Нет, это другие.
— Их допрашивали?
— Размечталась, — грустно покачал головой Синцов. — Допрашивали только тех, кто труп нашел, и то по настоянию уголовного розыска.
— Надо этих допросить. И жильцов дома отрабатывать.
— Конечно, надо. Вот я завтра и собирался вместе с тобой туда проехать.
— Андрюша, — жалобно сказала я, — у меня ведь еще мать Риты Антоничевой не допрошена, по последнему трупу. Хоть разорвись…
— Ладно, сделаем, никуда она не денется. Ну что, звать народ?
Синцов дошел до кухни, есть отказался и созвал всех на генеральное совещание к моей постели. Мы долго ломали голову, как нам сделать так, чтобы волки были сыты и овцы целы, то есть, как предупредить возможных жертв маньяка и в то же время этого самого маньяка не спугнуть. И, в качестве побочного эффекта, не подставить свои головы начальству за порочащие связи с прессой. Старосельцев предложил выйти еще на телевидение и не говорить впрямую о том, что по субботам в нашем городе женщинам лучше по парадным в три часа дня не бродить, а сделать что-то вроде репортажа об очередной кампании по охране правопорядка, о тотальном патрулировании и прочем.
— Знаете, ребята, я бы на вашем месте проконсультировался с психиатрами, — резонно заметил Сашка. — Вы ему вводную измените, и он будет мочить не по субботам, а по пятницам. И что тогда? Еще и по пятницам будете патрулировать?
— Саш, ну что же тогда, никак нам не предотвратить убийство? — спросила я. Сашка пожал плечами.
— Если бы мы еще представляли себе, по каким параметрам он их выбирает! — добавил Синцов.
— Скажи, а вы сегодня занимались этими трупами? — стала я приставать к доктору Стеценко под одобрительными взглядами Горчакова.
Стеценко кивнул:
— И знаешь, Маша, у нас не получается один человек. Слишком разные антропометрические характеристики. Разный рост, разный вес, разная сила ударов.
— А сколько получается? — спросил Синцов.
— Как минимум двое. Причем один — высокий,
крепкий, бывший или настоящий борец. И психопат. Во всяком случае, весьма неуравновешенный тип.
— А это откуда известно? — подозрительно спросил Горчаков.
— А это уже мои домыслы, — ответил Сашка. — При таком росте и борцовских навыках, да еще и при явном физическом превосходстве над жертвой, он наносит столько ударов! Десять, двенадцать, причем это не вызывается необходимостью, если считать его целью достижение смерти жертвы.
— Это ты про трупы Ивановой и Антоничевой?
— А что еще можно считать его целью? Ребята, можно я включу диктофон, а то я запутаюсь в ваших построениях? — спросил журналист.
Синцов кивнул, и мы милостиво разрешили Антону включить аппаратуру.
— Такое впечатление, что он возбуждается от своих же действий. Очень похоже на психические отклонения…
— Кто бы сомневался, — пробурчал Горчаков.
— Дело в том, что по другим трупам получается другая картина. Человек, убивший двух старушек — Шик и Базикову, — имеет совсем другую психическую организацию. Он спокоен, и жертва не провоцирует его на неоправданную жестокость. Я уж не говорю, что он гораздо ниже того типа, который замочил Иванову и Антоничеву.
— Стоп! Так что же мы имеем? — заволновалась я. — Я с таким еще не сталкивалась. Два психа действуют в группе? Такого не бывает.
— Подожди, Маша, — остановил меня Стеценко. — Я еще не все сказал. Хотя у нас мнения разошлись, я считаю, что неустановленную женщину на черной лестнице и Погосян убивал третий человек. Еще я долго возился с трупом Черкасовой…
— Ну?! — поторопила я его, а то пауза затянулась.
— Ну, похоже, что и он тоже…
— Саша, ты хорошо подумал? — простонала я. Но ответ я уже знала. За время, прожитое вместе с Сашкой, он много раз предоставлял мне возможность убедиться в своей интуиции и блестящей способности к логическому мышлению. Я чувствовала, что и на этот раз он не ошибается.
— Я хорошо подумал, иначе бы я не заикался об этом.
— Вот и славненько, — прогундосил Горчаков, — группа маньяков бродит по Питеру. И они по очереди сходят с ума по субботам в три часа.
— Интересно, почему по субботам? — в пространство сказал Сашка.
— Интересно, почему в три часа? — подхватил Синцов.
— Ребята, а мне все интересно, — тихо сказал журналист. — Так это серия или не серия? Я что-то ничего не понимаю…
Мужики разом загалдели.
— Между прочим, понятие «серийного преступления» нашей наукой еще не дано, — негромко сказала я. — А вот мне интересно, знаете что? Люди разные, а мотив один.
— Так-так, — сказал Синцов, и галдеж стих. И мне стало не по себе. — Продолжай, Маша.
— А что продолжать? Мотив один, способ действия одинаковый, исполнители разные. Что это значит?
Все уставились на меня.
— Руки разные. А мозг один, — сказала я после паузы.
— Так что это значит? — спросил Лешка.
Я посмотрела на часы. Была половина первого ночи. Скоро настанет утро. Утро четверга. И до следующего убийства останется два дня.
— Не знаю, Леша, — ответила я Горчакову. — Может, он перевоплощается. Принимает разные обличья. Может, мы имеем дело с сатаной. И нам надо определиться, что важнее: предотвратить убийство в эту субботу и упустить злодея…
— Или? — спросил журналист.
— Или вычислить и поймать этого дьявола, не спугнув его, — закончил вместо меня Синцов. — По домам, ребята. Машке надо отдохнуть.
Я обвела их взглядом. Вот они сидят, четверо мужиков, и у всех имена начинаются на «А».
Я вытянулась под пледом и закрыла глаза.
— Спасибо, ребята, — сказала я. — Закройте дверь сами, ладно?
Я слышала, как они собирались, перекидывались шутками в прихожей, как звякнул запор на двери. Глаза я закрыла специально, чтобы не видеть вопросительного взгляда Сашки, потому что я и с закрытыми глазами знала — он сейчас спросит: «Мне уйти?». И я не знаю, что я отвечу. Нет уж, потом разберемся. Если я позволю ему остаться, получится, что я признаю свою неправоту. И получится, что я согласна продолжать все так же, как было, и от чего я отказалась пять месяцев назад.
Когда в квартире стало тихо, я вдруг горько подумала, что лет мне уже много, сколько еще осталось на личную жизнь? А я вот так разбрасываюсь любящими меня людьми. Выставила бедного Сашку, он и сам не понял, за что. Он же не виноват, что мужчины такие недалекие Богом созданы. Что, у меня убудет, если я ему прямо скажу, чего мне не хватает? Не убудет.
Но при всем этом я знала, что утром мне все покажется иным, я трезво посмотрю на вещи и пойму, что не желаю вечно закрывать глаза на то, что Александр Стеценко так и не стал взрослым и уютно устроился в тени моей юбки. Я нажала на кнопку телевизионного пульта и несколько минут понаблюдала за беседой степенного телеведущего с каким-то священнослужителем об отношении Церкви к брачному договору. Очень в тему, тоскливо подумала я, но невольно заслушалась.