— Мария Сергеевна, — позвал он. — Забираем дела? А?
Так и не глядя на него, я спросила неожиданно сварливо:
— А я-то тут при чем? Вы же уже за меня все решили.
— Ну ладно, ладно, — похлопал меня по руке прокурор. — Раскрыть-то хочется?
— Хочется, — вопреки своей воле призналась я.
— Ну вот. Я допускаю, кстати, что дел в итоге окажется больше. Или меньше. Вы еще с Синцовым сводки посмотрите, надо только определиться, по какому критерию отбирать.
— Я думаю, пока — по отсутствию видимого мотива.
— У-у! — протянул Синцов. — Так знаете, сколько наберется?
— Так! — повернулась я к нему. — Ты работать хотел? Так вот, начинается серьезная работа, с квалифицированным следователем, чтоб не жаловался потом. А вообще, чем больше случаев, тем легче раскрыть, ты же знаешь.
— Ну, вот и славно, а лишнее потом само отпадет, — сказал шеф, поднимаясь из-за стола. — Прямо с завтрашнего дня и приступайте, а я с городской договорюсь насчет передачи дел. Да, Мария Сергеевна, надеюсь, вы понимаете, что остальные ваши дела скидывать некому, разве что с Горчаковым поделитесь…
— Да ну, Владимир Иванович, у меня все дела уже в такой стадии, что жалко отдавать. Сама закончу, просто новых особо не подкидывайте.
— Договорились.
Из кабинета прокурора мы вышли под звуки «Летки-енки»: «Как-то ночью по пустой дорожке…» Ребенок, забравшись с ногами на стул, увлеченно читал спецдонесение, валявшееся на столе у Зои, завканцелярией: «Труп неизвестного лица был обнаружен на чердаке под строительным мусором в состоянии сильных гнилостных изменений…»
— Юрист подрастает, — сказал Синцов, кивнув на Гошку. — Ребенок, ты хочешь быть юристом, как мама?
Гоша поднял голову и серьезно посмотрел на него:
— А есть у вас такая работа, чтобы на трупы не выезжать?
— Есть, — сказала я, — сколько угодно: судья, адвокат, помощник прокурора…
— Тогда хочу, — ответил Гоша.
— Скажи мне, Синцов, — спросила я, подняв Гошу со стула и застегивая на нем куртку, — чем объяснить, что я, дурочка, вместо того, чтобы плюнуть на тебя и на пять нераскрытых убийств и заняться личной жизнью, за что меня никто не осудит, так вот, я вместо этого прусь сюда в выходной, соглашаюсь взвалить на себя кучу лишних дел, да еще (и радуюсь при этом?
— Тем, что ты дурочка, — сказал Синцов мне на ухо. И я обрадовалась еще больше.
— У тебя пожрать есть? Здравствуй, Маша! — приветствовал меня мой друг и коллега Алексей Евгеньевич Горчаков, входя утром в понедельник в мой кабинет.
— Леха, день еще только начался, а ты уже голодный. Тебя что, Ленка завтраком не кормит?
— Кормит, — ответил он, не моргнув глазом. — Но уже сорок минут после завтрака прошло. Так у тебя есть сегодня бутерброды?
С этими словами он начал рыться у меня в сумке, стоящей под вешалкой.
— Леша, ты уже совсем! — Я подбежала к нему и выхватила у него из рук сумку.
— А что такого? Я только съестное поискать, а больше ни на что и не смотрел. И даже прокладку с крылышками не заметил, которая у тебя валяется рядом с кошельком. Хоть бы в косметичку убрала.
— Что еще скажешь, чудовище?
— Вот сразу и чудовище! Никто меня не понимает… Ленка тоже орет, что я столько не зарабатываю, сколько ем… А я — мозг, а мозг надо питать…
— Бедненький! — Я подошла к Горчакову, развернула его к зеркалу, висящему у двери, и, приподнявшись на цыпочки, погладила торчащие во все стороны вихры. — Ты на себя в зеркало смотришь?
— А что? — Горчаков выкрутился из-под моей руки и стал тревожно вглядываться в свое отражение.
— Ты уже в свое отражение не помещаешься, — ласково сказала я.
— Да и фиг с ним, — задумчиво ответил Горчаков. — Чего я в нем не видел… Слушай, а у тебя лишних котлеток дома не остается? Или там супчика? Принесла бы на работу, коллегу подкормить…
— Нет, Леха, не остается. Я теперь почти и не готовлю.
— Не для кого?
— Ага. Я сама дома почти не ем, худею, ребенок мой ест редко и избирательно. Блинчики ему сделаю или бульон сварю, и больше ему ничего не надо.
— Да, — вздохнул Лешка, — жалко все-таки, что вы с Александром разошлись. Такая пара была… Ленка до сих пор переживает.
— Бывает, Леша. Но мы же остались в хороших отношениях.
— А толку-то что от ваших хороших отношений? Ну ты сама посмотри: подходите друг другу идеально, любите друг друга… Ты же его любишь?
— Ну… Скорее да, чем нет.
— Заладила. Любишь, по глазам вижу. И он тебя любит…
— Да? — Я усмехнулась.
— Да. Он мне сам говорил. Я тут в морге был, мы с ним языком зацепились, он мне сказал, что до сих пор любит только тебя, что ты для него единственная женщина. Чего тебе еще надо?
— Леша, давай не будем. Тебе все равно не понять.
— Это почему же? Я что, дурак?
— Ты мужчина.
— И что же?
— Как говорил Бендер, поскольку милиционеры могут быть приравнены к детям…
— Но я же не милиционер!
— Но можешь быть приравнен. У нас психология разная. Мы — разные животные.
— Интересно, чем же?
— Да всем. Я никогда не пойму твоей логики, а ты моей.
— Да при чем тут логика? О, дельце новое? — Горчаков схватил с моего стола пачку листков по убийству Антоничевой.
— Хочешь порасследовать?
— Да ни в жисть! — Он отбросил листочки, как будто они жгли ему руки. — А чего за дело-то? Надежурила по городу?
— Ага.
— Убой?
— Ага.
— Повезло, в свой район выехала. За дверью стукнуло.
— Лешка, — сказала я, — ты опять свою дверь не закрыл? Там кто-то шастает. Еще дело сопрут…
— Ой, хоть все, — отмахнулся Горчаков. Тут зацарапались в мою дверь. Горчаков выглянул в коридор и заорал на всю прокуратуру:
— Андрюха! Сколько лет, сколько зим!
Я тоже подошла к двери и выглянула в коридор. Горчаков с Синцовым уже обнимались. Пока они были заняты друг другом, я оперативно поправила челку и подкрасила губы перед зеркалом. Теперь можно и с Синцовым поздороваться.
— А я к Маше, — сказал Синцов, когда они наконец оторвались друг от друга.
— Ах, к Маше! Тогда надо чайку попить! Машка, ставь чайник!
— Давно поставлен, — — сказала я. — Пока вы облизывали друг друга, я уже на стол накрыла.
К моему удивлению, Синцов достал из кармана и положил на стол пакет с четырьмя слоеными пирожками.
— Горчаков, — сказала я, — вот и еда прибыла.
— А чего так мало»? — разочарованно сказал он, приподняв пакетик. — Мне эти плюшки на один понюх. Надо было десять брать.
— Лешенька, — ласково сказала я, — а тебя вообще приглашали? Видишь, Андрей ко мне пришел. И пирожки принес на двоих, а не на троих. Ведь пять на два не делится? И четыре на три тоже.
— Тоже мне лиса Алиса, — проворчал Горчаков, но руки от пакетика убрал, и даже налил мне чая и чашку подвинул поближе.
— Подлизываешься?
— Подлизываюсь, — признался Горчаков, — в надежде, что из чувства благодарности ты пожертвуешь мне пирожок.
— Слушайте, какие вы меркантильные, — отметил Андрей, с легким удивлением наблюдавший за нами, — вы еще о чем-нибудь, кроме еды, говорить можете?
— Можем, — ответила я, — о пяти нераскрытых убийствах как раз и поговорим.
— Так, что за убийства? Почему я не знаю? — промычал Горчаков с набитым ртом. Пирожок ему и вправду на один понюх.
— Мне дают в производство серию, пять убийств со всего города…
— А я? — подозрительно спросил Горчаков, сделав мощное глотательное движение.
— Что — ты?
— А почему тебе, а не мне?
— Завидно? Потому что я выезжала в субботу на один из этих трупов.
— А я что буду делать?! — заныл Горчаков.
— А на тебя возложена почетная обязанность обеспечить мне спокойную работу по спецпоручению.
— Чего?! — завопил Горчаков, переводя взгляд с меня на Синцова и обратно.
— Того. Я же буду работать по серии, а ты будешь расследовать дела района.
Лешка недоверчиво хихикнул:
— Андрюха, скажи ты ей, чтобы так не шутила с пожилым отцом семейства. Меня же кондратий хватит.
Синцов ласково потрепал его по голове:
— Спи спокойно, дорогой товарищ. Девушка правду говорит.
— Предатель! — повернулся к нему Горчаков. — Нас на бабу променял! Вместо того, чтобы поработать со старым другом…
— Ладно, старый, не сердись. Скушай лучше пирожок и перейдем к делу.
Лешка тут же схавал предложенный пирожок и деловито сказал:
— Может, и я на что сгожусь? Рассказывайте.
Андрей вытащил из-за пазухи пластиковую папочку.
— Вот, Маша. Я тебе привез обзорную справку по четырем убоям. Пятый — твой случай, Антоничева. Я на всякий случай и копии фототаблиц захватил.
Я жадно схватилась за бумажки и стала читать.
Иванова, тридцати лет, судя по фотографиям с места происшествия, хорошо одетая привлекательная женщина. Если можно судить о привлекательности по вывернутому от ужаса мертвому лицу. Труп на лестничной площадке третьего этажа, перед лифтом. Рядом с трупом в луже крови — брошенная сумка с продуктами. Сверху, наполовину выпав из сумки, — кошелек.
— Сколько, ты говорил, там было?
Синцов отвлекся от разговора с Лешкой и взглянул через мое плечо на фотографию:
— Около пяти тысяч.
— И никто эти денежки не прикарманил? Даже странно.
— А практически сразу ее муж вышел на лестницу и находился там до самого конца осмотра.
— Понятно. — Я перевернула страницу обзорной справки. — А муж-то сам не при делах?
— Черт его знает. Говорит, что вышел на крики, он же труп и обнаружил. Покрутили мы его и так, и сяк, примерили. Вроде нет, но в подозреваемых оставили. Правда, крови на нем нет, но здесь тот же механизм нанесения повреждений, что и по последнему трупу: захват сзади, прижимает жертву к себе спиной и наносит удары по передней поверхности тела. Эта, кстати, сопротивлялась — видишь, руки все порезаны.
— Может, поэтому и не взяли ничего, кроме цепочки? Она сопротивлялась, кричала, испугались шума, дернули цепочку и бегом?
— Может, и так, но по логике, если это убийство с целью ограбления, сначала должны были дернуть сумку, в которой сверху лежал кошелек. А потом испугаться испугались, но десять ножевых все же успели нанести.
— Согласна. Кроме мужа, версии были?
— Ну, грабители местные. Я кивнула:
— Это понятно. И что?
— По местным я сам поработал, ну, естественно, в контакте с территориалами. Похоже, что чисто. По крайней мере, источники молчат и похожих случаев в окрестностях не было.
— Слушай, а где этот дом? Улицу Левина я представляю, а дом — не очень.
— Знаешь, там возле трамвайной остановки небольшой барчик с игровыми автоматами? С такой яркой рекламой — три семерки, карты, бананы какие-то? Вход с улицы один — в парадную жилого дома и в этот барчик. Игровые автоматы — на первом этаже, сбоку, а чуть дальше — лифт и лестница.
— Так. Пока свободен.
Я стала читать дальше. Анжела Погосян, двадцать три года, убита в субботу, в три часа дня в парадной дома, где на втором этаже живет ее подруга. Труп обнаружен этой самой подругой, которая стояла на лоджии и видела в окно, как Анжела вошла в подъезд, и забеспокоилась, что той долго нет. Выглянув на лестницу, она увидела Анжелу, ползущую по ступенькам к ее квартире. Шуба Анжелы, ее лицо и руки были в крови. Подруга в ужасе выскочила на лестницу, подбежала к Анжеле, но та успела только поднять голову, сказать: «За что?», и тут же скончалась на руках у подруги.
— А криков подруга не слышала?
— У нее была музыка включена громко, на весь дом. Она не слышала даже, как соседи ей в стенку стучали. Соответственно и соседи ничего не слышали.
— А повреждения какие? Ах да, вижу — три удара ножом в грудь и три в спину.
— Я говорил с экспертами, орудие, похоже, одно. С длинным тонким клинком, шубу пробило и причинило проникающие ранения.
— А что это она в сентябре — ив шубе? — встрял Горчаков; в принципе и у меня этот вопрос возникал.
— Да там шуба легкая такая, скорее пальто с отделкой мехом, — ответил Синцов.
— Что взяли у Погосян? — спросила я Андрея.
— Ты будешь смеяться. Анжела была обвешана золотом, как рождественская елка. Ничего не тронуто. В руках у нее была дорогущая сумочка из кожи крокодила, набитая дорогой косметикой. Сумочку нашли у входа в парадную, где на Анжелу и напали похоже, поскольку кровавый след тянулся оттуда, и на внутренней стороне двери парадной — брызги ее крови. Пропал шарфик, шелковый, ее молодой человек ей из Парижа привез.
— Дорогой?
— Ну, франков двести, как он сказал.
— Описание есть?
— Он даже каталог привез нам, где этот шарфик нарисован. У меня на работе лежит, потом покажу.
— А тут какие версии?
— Ну какие? Сама понимаешь, подруга и молодой человек.
— Результат?
— Нулевой. У молодого человека — алиби, с утра сидел в своей конторе на переговорах.
— А подруга?
— С подругой вообще хорошо получилось. Она, перед тем как выйти на лестницу, разговаривала по телефону со своим научным руководителем.
— Под грохот музыки?
— В том-то и дело: она поэтому вышла на лоджию, чтобы спокойно поговорить по телефону, и прервала разговор, чтобы встретить Анжелу, о чем ему сказала. Он так и ждал на трубке.
— А в его показаниях ты уверен?
— Есть еще дополнительное подтверждение. Ее на лоджии видели люди во дворе. Видели, что она разговаривает по телефону, и ее пожилая соседка еще крикнула ей снизу — мол, простудишься, не май месяц.
— Как интересно! А эти соседи не видели, как убийца входил в парадную и выходил оттуда?
— Мы с тобой сходим на место, посмотрим. Сам вход в парадную из двора не виден. К парадной можно подойти от метро, через двор, как шла Анжела, а можно с другой стороны, тогда ни с лоджии не увидишь, кто вошел, ни со двора.
— Хорошо, с фигурантами все понятно. А если это заказ? От той же подруги или молодого человека?
— Может, все может быть.
— А может, это средство воздействия на молодого человека? Он же бизнесом занимается, судя по тому, что сидел на переговорах?
— Он инспектор Морского регистра. Ты сама с ним пообщайся.
— Ладно, разберемся. Что дальше?
— Вот третий случай — самый скверный. Там нет ничего. Все загублено на корню.
— Даже фототаблицы нет?
— Какая фототаблица? Протокола нет. Дежурный следователь был занят, велел участковому оформить, тот тоже куда-то торопился. Короче, «руки вытянуты вдоль туловища, ноги вытянуты вдоль туловища», вот и все.
Горчаков хихикнул.
— Что, так прямо и написано?.
— Ну, это я образно. Так когда-то один следователь в протоколе написал, все смеялись.
— Да уж, — оживился Горчаков. — У нас тут один участковый отмочил, представляешь? Мужик из окна упал, но не насмерть. Вызвали милицию, пришел участковый, обнаружил, что мужик разбился, но жив, позвонил в «скорую», того отправили в больницу. Получаю материал, читаю протокол осмотра: в карманах тела гражданина Иванова паспорт, кошелек с мелкими деньгами, магнитная карта метрополитена. На теле надето — костюм коричневый, носки, ботинки и тэ дэ. Протокол составил участковый Петров. Звоню участковому Петрову, спрашиваю — а что, чувак помер разве, раз ты тело осмотрел? Нет, говорит, живой был. Я просто пока «скорую» ждал, делать было нечего, вот и осмотрел заодно, чего ему зазря лежать? Мужик лежал весь в кровище, с разбитой башкой, а этот у него в карманах ковырялся.
— Ужас, — сказал Синцов.
— Андрей, — спросила я, — ты хочешь сказать, что по этому убийству мы знаем только то, что у тебя в справке написано?
— Практически да, — ответил Синцов. — Я там, конечно, поработал, сделал все, что мог, но многое упущено. Этот труп был обнаружен в понедельник утром на черной лестнице. Там всего две квартиры, и все жильцы с середины дня субботы не выходили из дому. А утром в понедельник пошли на работу и обнаружили труп.
— Что, даже личность трупа не установлена?
— Да, и это самое плохое. Видишь, это первое по хронологии убийство, еще летом. Следователь, ублюдок, даже кисти отчленить не потрудился, а когда я стал эти случаи по городу собирать, уже было поздно. Сгнило напрочь.
— И ничего нельзя сделать?
— Пальцы утрачены безвозвратно. Да она еще похоронена как безродная…
— Он и голову не отчленил для опознания и идентификации?
— Ну а как ты думаешь? Нет, конечно.
— Самому бы голову оторвать! — с сердцем сказал Горчаков.
— Да уж, — вздохнул Андрей. — А когда я ему намекнул, что он неправ, он мне, знаете, что сказал? Мол, что это я так колочусь из-за безродной бомжихи, грохнули ее — воздух чище стал. Типа займитесь делом, а то вы на ерунду время тратите.
— Он еще жив? — Горчаков хихикнул.
— Да куда он денется, вот еще — об него руки пачкать.
— Андрей, — я перевернула страницу обзорной справки, — а почему ты считаешь, что это наш случай?
— Маш, хочешь — верь, хочешь — не верь, интуиция.
— Остальные-то ведь — приличные.
— Но если подходить строго, то почему бы нет? Смотри: парадная, хоть и черной лестницы, женщина, хоть и бомжиха, время убийства — суббота, по заключению судмедэкспертизы. Шесть ножевых ударов в спину.
— А что взяли?
— Из материалов дела мне этого узнать не удалось. Но я поговорил с экспертом, он мне сказал, что на шейке у покойной вдавленная борозда, ну, похоже, что цепочку срывали. Так вот, я вышел на место, полазил по этой черной лестнице и под батареей нашел несколько звеньев цепочки из белого металла.
— Не из платины, надеюсь, — уточнила я.
— Да нет, какая там платина. Алюминий или что-то в этом роде.
— А ты это как-то зафиксировал?
— А как я мог зафиксировать? Я ж без следователя протокол не составлю. А этого урода бесполезно вытаскивать на следственные действия, только хуже будет, да он бы и не поехал.
— Вот зачем такие лезут в прокуратуру? — пожала я плечами. — Шел бы, как раньше выражались, в народное хозяйство, в фирму какую-нибудь…
— В народном хозяйстве работать надо, — популярно объяснил мне Лешка.
— А в прокуратуре не надо?
— Маш, ну ты же знаешь, в прокуратуре он сидит в отдельном кабинете, целый столоначальник, может хоть кого в камеру сунуть, проезд бесплатный, квартплата — половина по льготе, написал операм сто отдельных поручений о допросе свидетелей и сиди, кури бамбук.
— Вот чего я никогда не понимала, так это поручений операм о допросах важных свидетелей. Как можно это кому-то поручать? Как можно потом дело расследовать, если ты сам с людьми не говорил?
— А вот так и расследуют. Вот что и получается. — Синцов потряс передо мной листочками обзорной справки. — Можем только гадать, как на кофейной гуще.
— Так, а все же, Андрюша, считаешь, наша клиентка?
— Ну, оставим, хуже не будет.
— А версии какие?
— Версий море. Зашла вместе со знакомым бомжом попить пивка и разодралась из-за пустой бутылки.
— Ага, — вмешался Горчаков, — если вместе пили и скандалили, то ножевые должны были быть на передней поверхности грудной клетки.
— Принимается, — кивнул Синцов. — А может, зашла в парадную пописать, а какой-нибудь ревнитель морали пошел за ней и воспитнул ее таким образом.
— А что, есть следы того, что она мочилась? Или у нее штаны были спущены? Или поза характерная? — спросила я.
— Нет, — помедлив, ответил Синцов.
— И судя по тому, что даже профнепригодный следователь идентифицировал ее как бомжиху, с целью ограбления за ней вряд ли кто-то пошел.
— Так что, Маша, наша клиентка? — спросил Андрей.
— Похоже, что наша, — вздохнула я. — Без видимых мотивов. Сходим с тобой на место? Хочу сама глянуть.
— Без вопросов, хоть сейчас.
— Ладно, поехали дальше.
— А дальше труп гражданки Базиковой, шестидесяти лет, которая в субботу возвращалась домой с дневного спектакля в Мариинском театре. Такая благообразная пожилая дама в стареньком, но элегантном плаще, в сумочке — театральный бинокль, сама сумочка — антиквариат, бисером вышита. Один удар ножом в спину, смерть на месте. Здесь хоть осмотрели прилично, фототаблица пристойная, не стыдно показать. Выезжала Корунова из городской прокуратуры, она себе и дело забрала в производство.
— Вера-то нормальный следователь, очень скрупулезная, по делу наверняка все отработано как надо.
— Да, — согласился Андрей. — К ней претензий нет.
— А почему городская это дело забрала? — спросил Горчаков. — Оно что, сложное? Или социально значимое?
— Пожалуй, второе, — ответил Андрей. — Базикова — известная театральная художница. Это убийство всколыхнуло общественность.
— Что взяли?
— Взяли заколку из шляпы, старую, никому не нужную вещь.
— Может, заколка из слоновой кости? — сразу зафонтанировал Горчаков. — У моей бабушки такая была, ею шляпку пристегивали к прическе, чтоб ветром не сдуло.
— Вот-вот, только заколка была железная и даже перламутром не инкрустирована.
— А что хоть тетушка смотрела в театре? — спросила я.
— Не смотрела, а слушала. «Пиковую даму». И злодей над этим поиздевался.
— Каким образом? — спросили мы с Лешкой в один голос.
— Вытащил программку спектакля и положил ей на рану сверху.
— Значит, комфортно чувствовал себя на месте происшествия, — пробормотала я. — Преступник с низким уровнем риска.
— Переведи, — потребовал Синцов.
— Готовится к преступлению, тщательно планирует его, выбирает наиболее благоприятное место, время и жертву.
— Согласен, что место, время и жертва были благоприятными. Это фэбээровские штучки?
— Ага.
— И что ФБР советует в таких случаях для установления преступника?
— Нужно понять, что является нормальным с точки зрения этого человека, и перейти к следующему этапу: узнать, что является логичным с его точки зрения. А потом пойти и задержать его.
— Это так тебя учили?
— Я потом, Андрей, расскажу тебе много интересного про фэбээровские штучки, — пообещала я. — А пока мне нужно подумать.
Весь вечер, пока я пыталась запихнуть в ребенка ужин, проверить его уроки и заставить его почистить зубы, во мне тихо свербило желание достать из сумки обзорную справку и еще раз проштудировать ее с карандашом в руках, глядя на календарь и на карту города. Кое-что из прочитанной днем информации не давало мне покоя.
Наконец мое чадо улеглось в постель, и я пришла пожелать ему спокойной ночи и поцеловать в носик и лобик. Весь в меня, думала я, глядя, как сын вертится в постели, не обнаруживая никакой сонливости, хотя шел уже одиннадцатый час. Весь в меня, наследственная сова. А утром не поднять. Бужу трижды: первый раз за полчаса до времени «икс», потом за десять минут, при этом он подтверждает, что услышал, как я его бужу, и общается со мной совершенно разумным голосом, но это обманчиво — на самом деле он продолжает спать и отвечает мне чисто машинально. И только на третий раз он врубается, что пора вставать. Как-то бабушка пожаловалась, что начала его будить, спросила, будет ли он есть на завтрак манную кашу, он совершенно сознательно, как ей показалось, ответил: «Да», а потом нагло отказался от каши. Ребенок же мне доказывал
потом: «Ма, она меня спросила, пока я спал, я бы ей на всё „да" ответил…»
— Тебе читать сегодня? — спросила я его, пытаясь накрыть одеялом так, чтобы ни одна из его длинных конечностей не вылезала наружу. Конечно, он уже большой мальчик, и такое чтение на ночь вызывает у моих подружек педагогическую аллергию. Но на самом деле это завуалированная форма выражения друг другу нежных чувств, просто знак взаимной любви и родственной близости.
— Не, ма. Сегодня я поздно лег, боюсь, не высплюсь. Завтра почитаем.
Легенды про динозавров уже отошли в прошлое, мы уже интересуемся героико-приключенческой литературой, рыцарскими романами, пиратскими историями, мушкетерскими дуэлями.
— Ну ладно. — Я поцеловала его в холодный нос. — Спи.
Я потянулась погасить свет, но Гоша меня остановил:
— Ма, посмотри, как блестит гитара. Моя хорошенькая, моя дорогая гитара! Как я ее люблю! Если прямо смотреть, она такая чистенькая! А если сбоку, то она вся пальцами залапана.
— Да, — машинально согласилась я. — Отпечатки пальцев на таких полированных поверхностях ищут в косопадающем свете.
— Как это? — заинтересовался Гоша.
— Источник света помещают сбоку от объекта, чтобы луч света падал на него не вертикально сверху, а сбоку, под углом. Вот ты сейчас смотришь на гитару сбоку и отчетливо видишь отпечатки.
— Это только отпечатки пальцев так ищут?
— Не только. Так можно обнаружить пятна, сливающиеся по цвету с поверхностью.
— Интересно, а кто это придумал?
— Не знаю, кто придумал, а описал впервые профессор Рейсе, известный криминалист начала века.
— А ты с ним была знакома?
— Нет, котик, я, конечно, не такая уж молоденькая, но ни с Рейссом, ни с Ломброзо знакома не была.
— А кто это?
— Потом расскажу, киса. А сейчас пора спать.
— Ну вот, на самом интересном месте… — заныл киса. — А как профессор Рейсе описал то, о чем ты говоришь?
— Он читал лекции в Лозанне — это Швейцария, о научной технике расследования преступлений, специально для чинов русского судебного ведомства.
— А когда это было?
— В 1911 году. Почти девяносто лет назад.
— Да, тогда ты, конечно, с ним знакома не была, — подумав, решил мой зайчик. — И что он там интересного сказал?
— Ну… — Я задумалась, чего бы такого страшненького рассказать малолетнему ребенку на ночь. — Например, он говорил, что в косопадающем свете нужно искать пятна биологических выделений на теле убитых людей. В морге нужно раздеть труп, погасить свет и со свечой в руке осмотреть его, наклонясь к трупу; пятна слюны или чего-нибудь другого (Рейсе говорил про сперму, но мой ребенок пока обойдется без этой подробности) выявятся. Представляешь, каково было осматривать труп, закрывшись в морге и погасив свет, со свечой в руке?