— Можно, Мария Сергеевна? Ребята, я вам поесть принес, хотите? — сказал он, опасливо косясь на меня, и вытащил откуда-то из недр своей невероятно вместительной кожаной куртки батон, бумажный сверток с колбасой, коробочку чая и пригоршню конфет. Ребята грустно посмотрели на него, и даже Лешка не кинулся к жратве, что указывало на полный кризис ситуации.
— Не нашелся? — понимающе спросил журналист, из чего я сделала вывод, что он в курсе проблемы. — Давайте перекусим, а на сытый желудок лучше думается.
Он по-хозяйски разложил провизию, нарезал булку, подвинул к каждому чашку. Лешка с Андреем медленно и печально взяли по бутерброду, но постепенно втянулись в процесс, и под конец трапезы у них даже лица просветлели. А я, пока они набивали брюхо, достала из сейфа дело об убийстве Риты Антоничевой и набрала телефон ее мамы.
— Наталья Ивановна, это следователь Швецова. Скажите, пожалуйста, Сергей Иванович вам сегодня не звонил?
— Звонил, — ответила она, ничуть не удивившись.
— Он приехал?
— Да, сказал, что только приехал и сразу звонит.
— А где он остановился, вы не в курсе?
— Нет, я же говорила, я его об этом не спрашиваю.
Я положила трубку и сообщила общественности, что есть основания полагать, что Антоничев все-таки приехал в наш славный город.
— Интересно, на чем? — задумался Лешка.
— Уже понятно, что не на самолете, — ответил ему журналист, — и, похоже, не на поезде. Выехал он полседьмого, а сейчас три часа дня. На машине, скорее всего.
— Причем на хорошей машине, — поддакнул Лешка.
Правда, недоверчивый Синцов тут же начал созваниваться с дежурной частью ГУВД, слезно умоляя получить сведения с телефонной станции, и через некоторое время объявил, что междугородных звонков на телефон мамы Антоничевой не было.
— А если он с трубки звонил? — остудил его Лешка.
— Разберемся, — махнул рукой Синцов. — Ладно, братцы, я поехал; мне там должны москвичи передать, кто в охране у Антоничева, может, через них как-то его нащупаем.
Он забросил в рот кусочек колбасы и похлопал себя по карманам, проверяя, все ли взял.
— Андрей, — сказала я безразличным голосом, — завтра суббота.
Андрей, не глядя на меня, промолчал.
— Если ты меня бросаешь под танки, — продолжала я тем же тоном, — договорись хотя бы, чтобы я завтра в дежурке ГУВД посидела. Я приду в десять.
— Хорошо, — коротко ответил он, даже не посмотрев в мою сторону, и вышел.
После ухода Андрея Лешка посидел еще немного в компании журналиста, полюбовался тем, как я украшаю свой кабинет. Я вытащила из сумки снимки мест происшествий, сделанные мной за это время; из сейфа достала фотографии трупов, сделанные при осмотре, и рисунки Жени Черкасовой. Рисунки я прикрепила в центре стены напротив моего стола, а вокруг художественно разместила фотографии.
— Сюрреализм, — отметил журналист, и Лешка согласно кивнул. После этого они, расслабившись, стали изощряться в остроумии по поводу моего «ноу-хау» в области раскрытия преступлений, с реминисценциями из американских триллеров и язвительными репликами насчет болезненного стремления некоторых женщин к оригинальности любой ценой. Я краем уха слушала это словоблудие, отмечая, как, однако, осмелел журналист. Правда, он все время деликатно оговаривался, что никоим образом не хочет меня обидеть, а просто обозначает определенные жизненные закономерности, но я и не обижалась. Пусть они упражняются, а я пока, вовсе не думая об оригинальности, пыталась сообразить: есть шесть убийств, они явно замыслены одним преступным мозгом, пусть даже исполнены разными руками. Должен быть почерк преступника, должно быть что-то, ради чего совершаются эти убийства. И наверняка это «что-то» можно заметить, анализируя обстановку каждого из этих убийств. Но вот что? Похищение фетишей с каждого трупа еще не почерк; это, насколько я понимаю, укладывается в «модус операнди». А в чем тогда заключается почерк? Меня не покидало ощущение, что нужно только найти правильный угол зрения, и я увижу эту примету почерка. Для этого я и развесила картинки, чтобы мои глаза привыкли объединять их и воспринимать, как единую картину; может быть, потом из этой общей картины выплывет какая-то деталь… Завтра получу остальные фотографии, сделанные во время моего путешествия с Кораблевым, и пристрою сюда же. Интересно, имеет отношение к убийству пустая кассета от фотоаппарата «Полароид»? Вот в чем сложность осмотров в общественных местах — никогда не знаешь, что изымать. В первые часы после обнаружения трупа, как правило, непонятно, что валяется на месте происшествия просто так и потом будет загромождать дело, а что из кажущегося ненужным потом пригодится как воздух. В итоге получается, что под конец следствия, когда обстановка места происшествия изменена безвозвратно, кусаешь локти — не изъято именно то, что имеет самое важное доказательственное значение. Через два месяца после возбуждения уголовного дела появляется подозреваемый и выясняется, что для того, чтобы доказать его вину, позарез необходим окурок из-под стола, на который, фигурально говоря, наплевали при осмотре, поскольку замучились описывать и упаковывать пустые бутылки, никому не пригодившиеся… А в квартире уже сделан капитальный ремонт и живут другие люди…
— Леша, — спросила я, прерывая оживленное обсуждение особенностей сюрреалистического искусства, на которое плавно свернула их беседа, — а Синцов не говорил, он получил данные по телефонным разговорам Черкасовой?
— Наверное, ничего интересного, раз он не говорил, — отозвался Лешка.
— А дом-то он проверил, где нашли труп Черкасовой? Что там по жильцам? Лешка пожал плечами.
— Ладно, — я поднялась с места, — покараульте кабинет, я к шефу схожу.
Зайдя к прокурору, я попросила его позвонить начальнику ГУВД, которого он, помнится, по-дружески именовал Гришей, и спросить, как получилось, что в день убийства Риты Антоничевой он привозил ее отца на место происшествия. Меня интересовало, как Антоничев узнал о смерти дочери, откуда его забирал начальник главка и куда отвез потом. Мне только странно было, что Синцов сам еще не выяснил этого у себя в ГУВД.
Шеф послушно велел Зое соединить его с приемной начальника главка и через три минуты отчитался о содержании разговора, во время которого я, честно говоря, не прислушивалась к репликам шефа, а просто отключилась, погрузившись в свои мысли о почерке преступника. Я уже практически не сомневалась, что есть преступник, который замышляет и организовывает все эти убийства, а его подручные исполняют преступления. Интересно, кого же заказал Антоничев, если он действительно заказал убийцу дочери? Исполнителя он заказал или организатора?
— Мария Сергеевна, вы слушаете? — деликатно позвал шеф, выведя меня из транса.
— Да, конечно, — очнулась я, — слушаю, Владимир Иванович.
Прокурор добросовестно передал мне сведения, полученные от «Гриши»: около семнадцати часов в субботу генерала, мирно отдыхающего дома, нашла дежурная часть и передала настойчивое пожелание администрации президента выйти на связь. Когда он созвонился с Москвой, безымянный сотрудник администрации (вернее, он как-то неразборчиво представился, генерал и не вникал), сообщил, что на вверенной генералу территории города Питера убита дочь высокопоставленного чиновника. При этом известии генералу стало худо, поскольку он был абсолютно не в курсе, дежурная часть и не подумала ему докладывать о рядовом обнаружении трупа девочки из коммунальной квартиры. Поинтересовавшись, чем он может быть полезен, генерал получил указание сопроводить на место происшествия отца девочки. Генерал побрился, срочно влез в форму (общая боевая юность нашего прокурора и «ихнего» генерала позволила выяснить даже такие интимные подробности) и отправился в главк. Через некоторое время к главку подъехала машина отца потерпевшей, и генерал сопроводил его на место. Оттуда генерал поехал в ГУВД, а отец девочки — в направлении, которым генерал не интересовался. Вот и все.
Что ж, из этой информации можно было выловить несколько интересных моментов: Антоничев узнал о смерти дочери не у милиции и не от бывшей жены, это раз. Вопрос, откуда? Кроме того, приехав на место происшествия, он не пошел к своей бывшей жене, матери Риты, и впоследствии не пошел на похороны, хотя их оплатил. Вопрос, почему? Так и напрашивается предположение, что он чувствовал свою вину в смерти дочери. Но каким образом он оказался в этом виноват? Ничего не понимаю, подумала я.
В задумчивости я вошла к себе в тот самый момент, когда журналист снял трубку с надрывавшегося телефона и протянул мне. Из трубки раздался голос Хрюндика:
— Ма, привет.
— Привет, мой котеночек, как ты там без меня?
— Нормально, — ответил этот свиненок, как будто не он третьего дня плакал, что ему не хватает общения со мной. — Я тебе знаешь, что хочу сказать? Если нельзя собаку, можно, я жабу куплю?
— Кого? — растерялась я.
— Ну, жабу. Они такие хорошенькие! И недорого, всего семьдесят рублей.
— Хорошо, конечно, — продолжая пребывать в растерянности, ответила я. — А где она будет жить?
— А мы ей террариум купим, он недорогой, всего сто восемьдесят рублей…
— Хорошо, котик. А что жабы едят? Травку?
— Нет, я узнавал, они едят зоофобусов.
— Кого?
— Это черви такие, толстые и с ногами. Хорошенькие!
— Гоша, я червей боюсь, — зачем-то сказала я, выходя из состояния растерянности и впадая в оцепенение.
— Ма, они же не кусаются. Они толстенькие такие, им можно пузико пощекотать. И потом, трупов ты не боишься, а червей боишься? Что в них страшного?
— Все, — честно призналась я. — Я боюсь всего, что шевелится. Червей боюсь смертельно, а если они еще и с ногами…
— Ма, ты не бойся, я сам буду ее кормить. Жабы едят редко, всего два раза в неделю.
— Это успокаивает, — пробормотала я и стала постепенно привыкать к мысли о появлении жабы в нашем жилище.
Задав ребенку несколько дежурных вопросов про учебу и поведение, и поняв по заскучавшему голосу, что вот теперь он наговорился с мамой, я еще немножко посюсюкала с ним, давая выход тщательно скрываемым материнским чувствам, как любил поязвить мой бывший муж, и попрощалась.
До конца рабочего дня мне предстояло хоть чуть-чуть разобраться с заброшенными мною старыми делами. Лешка давно отбыл к себе и начал активно перезваниваться с Синцовым, поскольку я его попросила довести до сведения последнего результаты проведенного шефом развед-опроса начальника главка. Созвонившись, он зачем-то убежал в РУВД.
Забравшись к себе в сейф, я с ужасом обнаружила, что по двум делам, слава Богу, не арестантским, завтра срок. Придется незаконно приостанавливать; когда разберемся с маньяком, прокурор отменит мои постановления и возобновит производство. Раз уж журналист болтается в прокуратуре, надо использовать его энергию в мирных целях, и я посадила его заполнять протоколы ознакомления обвиняемых с заключениями экспертиз. На следующей неделе мне предстояло ознакомить шестерых бандитов с кучей экспертных заключений, общим числом около двадцати. Соответственно, нужно было заполнить — шестью двадцать — сто двадцать протоколов, указав в них дату назначения экспертизы и специализацию экспертов, а сами обвиняемые потом напишут в протоколах свои замечания, если они у них будут; эту рутинную работу я собиралась спихнуть на выпрошенного в РУВД милиционера, засадив его с понедельника в тюрьму знакомить клиентов с бумажками. Журналисту я объяснила, что это незначительная плата за возможность прикоснуться к раскрытию преступлений века. К тому же предстоит работа почти по специальности — с пером и бумагой.
Журналист бодренько взялся за упомянутые орудия производства — перо и бумагу, заявив, что когда-то мечтал стать следователем. На пятидесятом протоколе он застонал, а на восьмидесятом сломался, спросив, не надо ли перебрать шесть мешков риса от шести мешков пшена и посадить двенадцать розовых кустов или, в крайнем случае, вытащить из затопленного подвала разложившийся труп.
Он согласен на любую работу, кроме этого бездарного переписывания одинакового текста, от которого свихнется даже человек, не имеющий мозгов. Я только посмеивалась. В итоге он бросил ручку и признался, что следственная работа его нисколько не привлекает, ему гораздо больше импонирует оперативно-розыскная деятельность.
— Когда будем маньяка брать? — спросил он меня, потягиваясь.
— Когда ваши друзья-сыщики прекратят ерундой заниматься и найдут его.
— Да?
— Да.
За окнами уже стемнело, и я зажгла настольную лампу. Старосельцев встал и, разминая затекший позвоночник, раскачиваясь в разные стороны, выключил верхний свет. В кабинете стало уютно и интимно.
— Мария Сергеевна, хотите, я вас протестирую? — предложил Антон, присаживаясь на стул рядом со мной. — Это удивительный тест. Вы все узнаете про себя, как на духу.
Поскольку я не возражала вслух, он приступил к делу.
— Значит, так. Представьте, что вы идете по пустыне. Какой она вам представляется? Я честно задумалась.
— Ну-у… Бежевый песок до горизонта.
— А комфортно или нет?
— Пожалуй, что комфортно. Тепло, песок мягкий, дует жаркий ветер, но это даже приятно.
— Так. Это означает, что жить вам комфортно, но вам не хватает тепла, вы нуждаетесь в душевном пристанище. Поехали дальше.
— По пустыне?
— По пустыне. Вы видите оазис, а в нем озерцо. Ваши действия?
— Хм. Я подойду и потрогаю воду рукой.
— А не залезете в озерцо?
— Наверное, нет.
— Вы боитесь близких отношений. Вы приветливы и дружелюбны, но очень тяжело сходитесь с новыми знакомыми. Теперь…
— Антон, — прервала я его, — согласитесь, что ваша интерпретация моих ответов — это просто ваше субъективное восприятие моего характера, с которым вы уже успели познакомиться, плюс знание некоторых деталей моей личной жизни. А?
— Не соглашусь, — ответил Старосельцев, почесывая затылок. — Я дипломированный психолог…
— Вы же говорили, что вы дипломированный сценарист.
— У меня несколько дипломов, я заканчивал курсы психологов и сам лекции читаю по психологии…
— Антон… — Я положила голову на руки и смотрела на журналиста искоса. — Давайте лучше я вас протестирую. Мой тест — глубоко научный и, в отличие от вашего, полностью исключает возможность субъективной трактовки его результатов. Осечек он еще никогда не давал.
— Да? — с сомнением уточнил Антон. — Такое бывает?
— Судите сами. Ну что?
— Валяйте.
— Он очень короткий. Всего из одного вопроса. Трое бегут стометровку: алкоголик, бабник и карьерист. Быстро, не думая, отвечайте, кто прибежит первым?
— Быстро? — переспросил журналист. — Тогда — бабник.
— Понятно.
— И какой же ключ к тесту?
— Элементарный. Каждый болеет за свою команду.
— Как? — рассмеялся журналист. — Значит, я — бабник?
— Значит, так, — вздохнула я. — Во всяком случае, не алкоголик и не карьерист. А других мужских генотипов природа еще не создала.
— Ну уж? — усомнился журналист.
— Успокойтесь, Антон. Это всего лишь означает, что ваша любовь к женщинам несколько сильнее, чем стремление делать карьеру любой ценой и чем тяга к алкоголю. Иными словами из альтернативы — женщина, бутылка или работа — вы выберете женщину.
— Да? — Антон стал обдумывать мои слова и через некоторое время признал, что я права. Мы сидели рядышком в темном кабинете, под лучом настольной лампы, освещавшим лишь небольшой круг на столе, в который попадали наши головы, и почему-то впервые за последние дни меня немного отпустило нервно-взвинченное состояние. Стало спокойно и мирно, и я даже забыла, что завтра суббота. Как раз в этот момент наш интим нарушил с грохотом ворвавшийся в кабинет Синцов.
— Слушай, нам капитально повезло! Знаешь, кто в охране у Антоничева?
— Надеюсь, что не Кевин Костнер.
— Ха-ха! Конюшенко, бывший опер из третьего УРа. Он тебя хорошо знает. Говорит, ты его посадить пыталась когда-то. Отзывы о тебе самые положительные.
— Конюшенко? Мне это ничего не говорит. А когда я его пыталась посадить?
— Да он с постовых начинал, говорит, ты на него наезжала, еще когда он в районе работал и ты была еще молодым следователем. Очень нежно тебя вспоминает.
— Хоть убей, не помню.
Дверь опять хлопнула. Это Горчаков внес свое начавшее грузнеть туловище.
— Лешка, — обратилась я к нему, — ты помнишь такого Конюшенко?
— Нет, а кто это?
— Говорят, у нас работал постовым.
— Не помню. Слушай, знаешь, кого я только что встретил? Кравина, бывшего опера из убойного отдела главка. Привет тебе передавал. Правда, он на тебя обижается, говорит, ты его посадить пыталась.
— Враки, — решительно сказала я. — За ним столько всего, что если бы я решила его посадить, он бы уже ехал в Нижний Тагил. У него мания величия.
Горчаков заржал.
— И вообще, Лешка, по городу, оказывается, бродят толпы людей, воображающих, что я пыталась их посадить.
— Много чести, — отсмеявшись, сказал Горчаков. — Не всем так везет, что их Швецова сажает.
— Так что, Андрей, нашел своего Антониче-ва? — спросила я у воспрявшего Синцова.
— Своего? Я думал, нашего, — но он довольно ухмылялся. — Нет, Антоничева пока не нашел.
— Я думала, раз ты разговаривал с его охранником…
— Если бы…
Но дела, похоже, были не так плохи, раз Синцов ухмылялся и просто бурлил энергией.
— Так что ж он, без охраны куда-то скрылся?
— Нет, он уехал вместе с другим охранником. А Конюшенко приболел и дома сидит.
— Здесь?
— В Москве. Мне московские ребята нашли данные охранников, я наудачу звякнул, и — о, чудо! — Конюшенко дома трубку снял.
— Повезло! — Журналист вскочил и заходил вокруг Андрея. — Это знак! Началась полоса везения!
— Ой, не знаю… — Синцов с сомнением покачал головой, но было видно, что он доволен: хоть что-то закрутилось. Можно было действовать.
— Андрей, тебе Конюшенко сказал, где Антоничев останавливается в Питере?
— Конечно, сказал. Только там его нет.
— Ты что, успел проверить? — поразилась я.
— Успел. Я успел уже все его средства связи проверить. Мобильный молчит, у второго охранника тоже молчит, да у него и роуминга нет. v — Слушай, а как Конюшенко попал в охрану Антоничева? Он что, в Москву переехал? — поинтересовался Горчаков, которому еще не удалось вставить даже слова.
— Да он же пять лет назад перевелся в московский РУОП. — Андрей, как и все мы, по старой привычке называл Региональное управление по борьбе с организованной преступностью, пропуская букву «б». — А оттуда уволился и пристроился в администрацию президента.
— Ну, и как ему? — спросил Антон.
— Говорит, что тоскливо. В УРе было веселее.
— Да уж, — саркастически согласился Лешка.
— Андрей, — продолжала я теребить Синцова, — а он не сказал, как его шеф узнал о смерти дочери?
— Сказал он вот что: в ту субботу они были в Питере. А когда Антоничев приезжает в Питер, он с охраной не ездит, сам садится за руль, охранники сидят в гостинице. Он уехал из гостиницы полтретьего, один, вернулся около пяти, позвонил в Москву, при этом попросил охрану выйти из номера, а потом они поехали к зданию ГУВД, а оттуда — на место происшествия.
— Андрюша, а когда Антоничев прибыл в Питер в ту субботу? Конюшенко не сказал? — Меня начало слегка потряхивать — неужели разгадка где-то здесь? Я прямо кожей чувствовала, что это имеет отношение к убийствам.
— Антоничев давно уже имеет обыкновение приезжать в Питер на выходные. За исключением тех периодов, когда он за границей или выполняет какие-то поручения президента, он каждую пятницу выезжал сюда с таким расчетом, чтобы прибыть часам к десяти вечера. И уходил куда-то на ночь. Куда, Конюшенко не знает.
— Ребята! — журналист посерьезнел. — А вдруг Антоничев и есть тот самый маньяк?
— А что? — кивнул Горчаков с важным видом. — Поэтому и мочит по субботам, что у него выходной.
— Не получается, — с сожалением сказал Синцов. — Я тоже сразу об этом подумал. Женщин же не ночью мочат. А к утру Антоничев появлялся. И спал как раз до трех.
— А потом? — спросила я, благоразумно умалчивая пока о моем видении событий — о том, что организатору вовсе не обязательно присутствовать при самом убийстве. Его дело — организовать и проконтролировать исполнение.
— А потом? Потом он опять куда-то уходил, — поведал Андрей. — А что, ты думаешь, ходил проверять исполнение?..
Я чертыхнулась про себя. Мысли он, что ли, читает?
— Ничего я пока не думаю. А кого же тогда он заказал?
— Себя, что ли? — Синцов усмехнулся.
— Андрей… Еще хотела спросить… Ты не интересовался жильцами дома, где был обнаружен труп Жени Черкасовой?
Андрей присел на стул перед моим рабочим местом, вытащил сигарету, но под моим укоризненным взглядом спрятал ее обратно.
— Установочки я сделал. Ну, теток с первого этажа и инвалида я сразу отбросил. А на двух мужиков со второго этажа ничего особенного не получил. Зацепиться не за что. Можно, я закурю?
— Андрюшенька, покури в коридорчике, а?
Он странно покосился на меня, вздохнул и снова убрал извлеченную было из кармана сигарету. Потом обвел взглядом меня, Лешку и журналиста:
— Девятый час, вы домой собираетесь?
— А ты? — спросила я.
— А я вас отвезу.
— Я тоже на машине, — вмешался журналист. — Отвези Горчакова, чтобы тебе по городу не колесить, а я Марию Сергеевну.
— Давай наоборот, друг, — мрачно сказал Синцов, — ты отвези следователя Горчакова, а я Машу. Нам еще пошептаться надо.
Лешка одарил меня чрезвычайно выразительным взглядом. Я лично прочитала в нем и ревнивое недоумение — что за секреты от друзей, тем более работающих по одному делу, и легкую подначку — мол, давай-давай, еще Синцова охмури…
— Хорошо, — согласился журналист, ничем не выдав своего разочарования, если он, конечно, был разочарован. И мы стали собираться по домам.
Выйдя из прокуратуры, Лешка был просто раздавлен морально, увидев, в какой колымаге ему предстоит добираться до дома. Но все ж не на метро. Мы обсудили планы на завтра. Синцов заявил, что спать ему, похоже, не придется, поскольку он не теряет надежды выцепить где-нибудь Антониче-ва. Так что желающие могут круглосуточно искать его в кабинете или по пейджеру. Я собиралась к десяти подтянуться в дежурную часть ГУВД и сидеть там, тупо ожидая сообщения об очередном женском трупе. Синцов, судя по всему, намеревался провести день там же, только ожидая сообщения о трупе потрошителя женщин. Горчаков сказал, что он будет на телефоне и, если что, тут же примчится. Журналист немного посоображал и сказал, что в три часа ему надо быть в редакции, а потом он подъедет в ГУВД и будет скрашивать наше ожидание. Определившись, мы разошлись по машинам и тронулись. Вернее, Синцов тронул машину, а я помахала горемыкам в журналистской колымаге, минуя их с ветерком. Судя по всему, Лешке не суждено было быстро добраться до дому.
— Говори, — предложила я, когда мы отъехали на приличное расстояние от прокуратуры.
— Ты о чем? — Синцов сосредоточенно следил за дорогой. Я вдруг подумала, что со мной он совсем не такой, каким бывает, например, с Лешкой Горчаковым или с коллегами-операми. Интересно было бы познакомить его с моей подругой Региной; как бы он себя вел с ней, учитывая, что он такой бирюк, а Регина первым делом начинает обольщать еле знакомых мужчин и только потом задумывается, а нужны ли они ей? Просто делает это по инерции, только чтобы форму не терять.
— Ну, ты же сказал, что хочешь со мной о чем-то поговорить?
— А-а, — протянул он, не отвлекаясь от дороги. — Ну не ехать же тебе было на этом журналистском драндулете. Мой-то, конечно, тоже не «мерседес», но я хоть буду за тебя спокоен.
Ничего не понимаю, подумала я. Регина бы, конечно, расценила это, как десять знаков внимания. А я?
— Я там попросил, чтобы Стеценко поставили на завтра дежурить по городу, — небрежно объявил мне Андрей, опять-таки на меня не глядя.
— А зачем? — я удивилась.
— Думал, тебе будет приятно.
— Вот как? Лучше бы меня сначала спросил.
— Ладно, не злись, я просто решил, пусть будет нормальный эксперт, в теме. Он же там кого-то вскрывал по серии…
— А чего ж тогда не Панова и не Крольчевского попросил? — Я была раздосадована, но главным образом, из-за того, что не могу понять, хочу ли я, чтобы завтра дежурил Сашка?
Синцов пожал плечами и улыбнулся в сторону. Каким-то загадочным образом, не глядя на меня, он улавливал все нюансы моего настроения, и что меня больше всего поражало — угадывал то, чего я не говорила. Но ведь даже и на лицо мое, где эти нюансы могли отражаться, гад, не смотрел…
— Зайдешь? — спросила я, когда мы подъехали к моему дому.
Андрей не успел ответить, как нам призывно бибикнула стоявшая перед подъездом машина. Из нее вышла Регина собственной персоной, как всегда, шикарная, и постучала разукрашенным накладным ногтем в стекло синцовской машины.
— Кто это? — тихо спросил Андрей.
— Это моя подруга, Регина. Ты разве ее не знаешь?
— Не знаю. А что она тут делает?
— Наверное, меня ждет. Ну что, пошли, могу тебя даже покормить…
Но не тут-то было. Андрей высадил меня из машины, помахал мне рукой и ретировался с бешеной скоростью, только брызги из-под колес сверкнули.
— Привет, — сказала Регина. — Дозвониться до тебя невозможно; я-то думаю, что ты работаешь в поте лица, а ты с кавалерами на машинах раскатываешь.