Троицкий Андрей Борисович. Прыжок в темноту

   Священник привел в порядок бежевый выходной костюм, погладил сорочку и, забыв о завтраке, выскочил из квартиры, заперев дверь. Спешить некуда, но Сальников так разволновался, что пришел в условленное место почти на час раньше назначенного времени.
   Беляев присел на скамейку, когда священник уже перестал надеяться, что встреча состоится. Ладонь, которую Беляев протянул для пожатия, оказалась холодной и твердой, как доска.
   – Хотел сообщить вам следующее. Джип Максима Сальникова появился на автомобильном рынке в Чебоксарах. Наблюдение за продавцом установили, ночью его попытались задержать, но он оказал вооруженное сопротивление и погиб в перестрелке. Личность этого человека установили. Но это почти ничего не дает следствию.
   Беляев замолчал, неторопливо вытащил пачку сигарет, потряс, как дитя погремушку, зажатый в кулаке коробок спичек, прикурил. Видимо, ожидал реакции священника на свои слова, Сальников пожал плечами, собираясь с ответом.
   – Этого и следовало ожидать, – сверкнул глазами отец Владимир.
   – Не понимаю, что вас так рассердило, – Беляев пожал плечами. – Мы доведем дело до конца.
   – Доведете, не сомневаюсь, – хмыкнул Сальников. – Пройдет год, а там сбросите все в архив и забудете, будто ничего не случилось.
   – Я уже сказал, что мы надеемся на вашу помощь.
   Сальников промолчал. Он чувствовал, что сердце заходится, выскакивает из груди, а воротник рубашки стягивает шею, как удавка.
   – Преступники потребовали выкуп, – сказал он. – Мне кажется, лучше заплатить деньги. В этом случае у Максима и его жены появится шанс. Или я ошибаюсь?
   – Давайте начистоту, – ответил Беляев. – Получив деньги, бандиты, как правило, убивают заложников.
   – Возможно, у Максима будет больше шансов выжить, если следственные органы не станут копаться в этом деле, – Сальников хотел выразиться грубо, но сдержался. – Вы просто поможете мне с деньгами. Или это слишком крупная сумма?
   – Дело не в деньгах, – покачал головой Беляев. – Жаль, что разговора не получилось. Я еще свяжусь с вами.
   Он поднялся со скамейки и ушел, прихрамывая на правую ногу. Сальников высидел еще пять минут, ожидая, когда следователь уберется из парка. Встал и быстрым шагом, едва не бегом, заспешил к выходу. Он жалел, что потерял время на бестолковый разговор с этим мужиком.
   На сердце было тревожно, временами казалось, он чувствует приближение собственной кончины. Сальников вернулся домой, подошел к зеркальному трюмо, присел на пуфик и, повернул к себе застекленную фотографию покойной жены в рамке из дуба, сказал:
   – Маша, я делаю то, что сделал бы на моем месте любой человек. Делаю все, что могу. Максим нам все рано что родной сын, которого мы когда-то давно потеряли.
   Сальников присел к письменному столу у окна, достал из ящика стопку бумаги и чернильную ручку. Около часа он составлял завещание, расписывая, какие вещи в случае его преждевременной смерти или трагической гибели следует продать, как распорядиться тем немногим, что нажито за долгую жизнь. «Деньги, лежащие на моем счету в банке, прошу направить на нужды домового храма святого апостола Иоанна Богослова, где я имел честь служить протоиереем», – писал отец Владимир. Он перечитал завещание дважды, решив, что бумага составлена толково.
   Утром он заверит завещание у нотариуса и передаст в адвокатскую контору. Таким образом, имущественные вопросы будут как-то улажены.

Москва, Теплый Стан. 29 августа.

   Колчин открыл все окна, чтобы выгнать из комнат запахи прокисшего пива и табака, насквозь пропитавшие квартиру. Эта хата никогда не была образцовым семейным гнездышком. Но Решкин, проживший здесь каких-нибудь два-три дня, сумел превратить стандартную «двушку», обставленную старой мебелью, и никогда не блиставшую чистотой, в настоящую помойку. Сотрудники внешней разведки изредка использовали квартиру для встреч с агентурой, иностранцами, бывавшими в Москве. Последние пару месяцев нога человека здесь на ступала. И в квартире временно поселили Решкина. Теперь по всем углам валялись его скомканные шмотки, пачки из-под папирос.
   Полчаса назад Решкин, получив на руки некоторую сумму, сказал, что ему хочется прогуляться по городу, а заодно уж присмотреть себе приличный костюм, и отбыл в неизвестном направлении. Когда в дверь позвонили, Колчин поставил набитый мусором пакет на пол в прихожей, сбросил цепочку и повернул замок. Беляев, переступив порог, тряхнул руку Колчина.
   – После трех отгульных дней ты стал похож на человека, – сказал Беляев.
   – Если это комплимент, спасибо.
   Не снимая ботинок, подполковник прошел в комнату, покосившись на пакет с мусором.
   – И что ты возишься с этим Решкиным? – Беляев сел в кресло, открыл портфель и вытащил тонкую папку с бумагами. – Он всего-навсего лейтенант. Субъект с гонором. Если так пойдет дальше, можешь наниматься к нему в денщики. Станешь чистить ботинки, бегать за пивом и сигаретами.
   – Не подкалывай. По большому счету, он нам здорово помог, – Колчин устроился в соседнем кресле. – Я нянькаюсь с Решкиным, потому что он нам наверняка еще пригодится. Следствие до сих пор могло топтаться на месте…
   – Нам помог случай, – сурово покачал головой Беляев. – Да Решкин узнал голос Маркова. Пока это все его заслуги. За такие вещи медаль не вешают, даже премию в размере месячного оклада не выписывают. Решкин помог… А дальше все закрутилось само по себе, без его участия. Случай, не более того.
   – Что со священником?
   – Я встретился с ним в Сокольниках, коротко переговорил. Он сильно нервничает. Этого и следовало ожидать. Единственный ребенок отца Владимира умер в возрасте шести лет от пневмонии. Максим для него – родной сын. Единственный близкий родственник.
   Беляев бросил портфель на диван, потряс в воздухе папкой с бумагами, давая понять, что не хочет тратить время на пустую болтовню, когда есть важные новости.
   – Наконец установили личность типа, организовавшего похищение Максима Сальникова, – объявил он, положил папку на столик и смачно припечатал ее ладонью. – Здесь все материалы, какие удалось собрать. Зовут его, разумеется, не Марков Николай Николаевич, а Гребнев Юрий Евгеньевич. Тридцать восемь лет, не судим, разведен, детей не имеет. Родился и жил в Волгограде, в семье единственный сын. Отец из обрусевших поволжских немцев, скончался десять лет назад. Служил бойцом пожарной части при одном из закрытых НИИ. Мать, в девичестве Нифонтова, до выхода на пенсию работала начальником почтового отделения. Сейчас доживает век в доме престарелых. По ее словам, не помнит, когда последний раз выдела сына. Ну, сам все прочитаешь.
   – Лучше ты перескажи своими словами. Тебя слушать, это не копаться в казенной макулатуре.
   Беляев встал и, заложив руки за спину, стал расхаживать по комнате. Его рассказ оказался куда содержательнее, чем ожидал Колчин.
   Об этом персонаже известно не так уж много. Рос талантливым парнишкой, с помощью отца в совершенстве выучил немецкий язык, изучал также французский и английский. Но всегда оставался человеком не сдержанным на руку, слишком вспыльчивым. После окончания школы поступил в один из московских технических вузов, но был отчислен с третьего курса за жестокую драку в общежитии, когда на больничную койку попали сразу два учащихся пятого курса. На счастье Гребнева, уголовное дело удалось как-то замять.
   Потом загремел в армию. Службу проходил в Североморске в спецчастях морской пехоты. Характеристики положительные, отличник боевой подготовки, высокий интеллектуальный коэффициент. По окончании службы поступает в Рязанское училище ВДВ. Там добрался до четвертого курса и был отчислен за то, что смертным боем избил офицера, якобы задолжавшему деньги и не жалевшему их возвращать. Спасибо, под трибунал не отдали. Дело давнее, темное, что произошло на самом деле, теперь уж никто не вспомнит. Годы учебы, как говориться, не прошли даром. Гребнев владеет всеми видами стрелкового оружия, приемами рукопашного боя, подрывным делом, топографией, маскировкой, может ориентироваться на местности без карты, прыгать с парашютом, отлично плавает и так далее.
   Он возвращается в Волгоград, устраивается на курсы метрдотелей со знанием французского языка, регулярно посещает атлетический зал «Богатырь». Там Гребнев знакомится с местными спортсменами, некоторые из которых впоследствии станут ударной силой его банды. Около трех лет он работал в ресторанах крупных городских гостинец, но опять влип в какую-то историю, на этот раз Гребнева подозревали в краже крупной суммы валюты из номера иностранца, крутого коллекционера русского антиквариата. Интурист при ближайшем рассмотрении оказался нашим бывшим евреем, теперь проживавшим в Израиле. Он приехал в Россию с телохранителем, собирался обтяпать кукую-то выгодную сделку, но наличность увели из-под самого носа. Гребнева несколько раз допрашивали милиционеры, но так и не получили признательные показания, и он остался на свободе.
   После того памятного случая с коллекционером Гребнев больше не искал работу, он сколачивает бригаду из качков, принимается утюжить местных коммерсантов. О его группировке милиции известно не так уж много. Малочисленная банда, от десяти до пятнадцати бывших спортсменов, которая бралась за любой криминальный бизнес: торговлю наркотой, похищение людей, рэкет, мошенничество, возможно, занималась заказными убийствами. Банда Гребнева никогда не имела ни собственной территории, ни своего легального бизнеса, она мигрировала, окучивая различные коммерческие структуры.
   Контролировала несколько продовольственных магазинов в Центральном районе Волгограда, оптовый рынок, фирму, занимавшуюся строительством дач. Бригада не была связана с ворами старой закалки, Гребнев презирал судимых уголовников, живущих по закону, в разговорах почти не употреблял блатной лексики. Любимые поговорки: «Деньги не пахнут» и «Взятки любят тишину».
   Некоторые его бойцы погибли во внутренних разборках, некоторых отстреляли бандиты из других группировок, двое из оставшихся в живых по сей день мотают срока за тяжкие преступления. Один из этой парочки умирает от костного туберкулеза на Колыме. Второму, некоему Владиславу Петрову по кличке Серый, во время лагерной разборки в одной из мордовских колоний выковыряли ложкой правый глаз. Это случилось в два года назад, теперь у Серого другой кликан, – Циклоп. Из Мордовии его перевели в колонию строго режима под Владимиром. На Гребнева было совершено не менее четырех покушений, но чудесным образом он ушел от пули и тюремного срока, что свидетельствует о его ловкости и профессиональных навыках.
   После того, как группировка прекратила свое существование, следы Гребнева затерялись, из Волгограда он уехал. Теперь об этой команде толком никто ничего не помнит.
   – Каким образом удалось установить, что Гребнев и Марков одно и то же лицо? – не удержался от вопроса Колчин.
   – Выяснить личность Гребнева, удалось, отработав версию с бывшим сотрудником криминальной милиции Евгением Блиновым, он же Блин, убитым в ночь на двадцать шестое августа в Чебоксарах, – ответил Беляев. – Из архива подняли розыскное дело Блинова. Отработали всего его контакты. Друзей, родственников, знакомых и прочее. В свое время Блинов, служил в криминальной милиции Волгограда.
   – И что?
   – По материалам служебного расследования, которое проводила служба собственной безопасности, он предоставлял крышу некой бандитской группировке, имея свой процент с каждого крупного дела. Лидером этой банды был наш старый знакомый Марков, он же Гребнев. Материалы на него, фотографии, пальчики, агентурные сведения, имеются в розыскном деле. Короче, личность Гребнева установили через связи Блинова. В свое время управление собственной безопасности провело внутреннее расследование, Блинова хотели прижать, но доказательная база оказалась слабой. И живых свидетелей нет. Блинов из милиции не ушел, он переехал в Нижний Новгород, где жила его мать, и продолжил службу в системе МВД.
   – Да, история…
   – А дальше следует цепь происшествий, о которых ты все знаешь, – Беляев упал в кресло. – Полгода назад Гребнев засветился в Германии компании Рамзана Вахаева. Летом его задерживают в Краснодаре, где Гребнев получает большие деньги от того же Рамзана Вахаева. Чеченцы организовывают побег Гребнева из автозака. Далее следует похищение нашего агента Максима Сальникова. Чуть позднее – расправа над ментами, продававшими джип. И один из ментов старый знакомый Гребнева – Блинов.
   – Кое-какие вопросы лично у меня еще остаются, – сказал Колчин. – Надо бы побольше узнать об этом Гребневе. Циклоп сидит под Владимиром… Если выехать с утра пораньше, днем будешь на месте.
   – Не вижу смысла. Нам не нужен Циклоп. Не сегодня завтра, когда Гребнев выйдет на контакт с Сальниковым старшим, мы его прихлопнем. И делу конец. Впрочем, съезди, проветрись. Я не возражаю.

Глава пятнадцатая

Владимирская область, колония строго режима №… 30 августа.

   Обед закончился в час дня, и жилая зона снова опустела.
   От ворот вахты до барака личных свиданий две минуты хода. Капитан Томшин, заместитель начальника колонии по режиму, проводил Колчина до крыльца. Узнав, что Циклопа еще не привели, четверть часа посидел на лавочке, отвечая на вопросы московского гостя. Томшин здесь человек новый, всего полгода на этой должности, поэтому со всеми зэками как следует не познакомился.
   Накануне, узнав о приезде в колонию сотрудника внешней разведки, он перелопатил дело Владислава Петрова и пришел к выводу, что Циклоп, на воле беспредельщик и полный отморозок, стал не самым плохим заключенным. За два года, что он здесь парится, всего четырежды побывал в штрафном изоляторе. Да и проступки у него мелкие. Запустил миской с горячей баландой в лицо повара, не снял шапку перед надзирателем, а затем, когда тот сделал замечание, плюнул ему в лицо и так далее. Сюда он переведен из мордовской колонии, где у Циклопа возникли серьезные трения с местными авторитетами, его лишили одного глаза, тамошняя администрация опасалась за жизнь своего подопечного.
   На суде Владиславу Петрову прокурор предъявил двенадцать эпизодов, в том числе разбойные нападения и мокрые дела, но бандит через своих друзей, оставшихся на воле, нанял трех лучших в городе адвокатов. В итоге удалось доказать лишь один эпизод. Циклоп, возвращаясь с вечеринки, остановил машину возле коммерческого павильона «24 часа», хотел выйти и купить пива, когда раздались пистолетные выстрелы. Он упал на пассажирское сидение, сделав вид, что убит, вытащил из-под кресла пистолет и ответным огнем через лобовое стекло уложил двух нападавших. Расстреляв всю обойму, вышел из машины, хотел убедиться, что киллеры мертвы, но увидел человека в телефонной будке. Это был восемнадцатилетний парнишка, студент первокурсник, звонивший родителям, предупредить, что задерживается, потому что долго нет автобуса.
   Циклоп, слишком пьяный и возбужденный, решил, что парень звонит в милицию. Не долго думая, достал из багажника «Опеля» помповое ружье шестнадцатого калибра и трижды выстрелил. Картечь разнесла телефонную будку. Петрову светило пожизненное заключение, но адвокаты, завалив судебные инстанции протестами и апелляциями, добились двенадцати лет строгача. Жена Петрова развелась с ним, когда муж еще не добрался до пересыльной тюрьмы, оставила себе все имущество, загородный дом, три квартиры в Волгограде и одну в Москве. Из близких родственников у Циклопа остается родная сестра и племянник, великовозрастный дебил, которого этим летом арестовали за вооруженное ограбление двух работяг.
   – Я работаю в этой системе без малого десять лет, – сказал на прощание Томшин. – На моей памяти такое впервые. Ну, когда ваше серьезное ведомство интересуется уголовным отребьем.
   – Меня интересует не сам Циклоп, только его связи, – коротко ответил Колчин. – Дружки на воле.

***

   – Заключенный Петров Владислав Николаевич номер тридцать шесть дробь четырнадцать, осужденный по статьям…
   На пороге комнаты свиданий стоял двухметровый верзила в черной казенной курточке и штанах не по росту, едва прикрывавших лодыжки. В пудовых кулаках он мял пидарку с длинным козырьком. Целый глаз смотрел на мир со злым прищуром, левый стеклянный глаз напоминал светлую пуговицу от пальто.
   – Садись.
   Колчин раздраженно махнул рукой, словно отгонял назойливую муху. И, дождавшись, когда Циклоп устроится на табуретке, встал и развернул перед его носом удостоверение следователя Генеральной прокуратуры.
   – Хорошая фотография, – одобрил Циклоп, не проявив ни страха, ни любопытства.
   – Тут, на зоне, не уважают мокрушников вроде тебя, – Колчин бросил на стол коробок спичек и раскрытую пачку «Явы». – Зоны живут по старым воровским понятиям. И тебе, бандиту новой волны, тут не сладко. Глаз ты уже потерял. Возможно, скоро и голову в сортире утопят.
   Стеклянный глаз Циклопа, оставался широко открытым. Века целого глаза подергивались от тика. Казалось, он кривляется, строит рожи, ради хохмы хочет рассердить, вывезти из себя прокурора.
   – Класть я хотел на все их понятия. Я в авторитете, потому что не подставляю задницы и не держу член, когда кончает кто-то из паханов.
   – Все равно хреноватая жизнь, – продолжил Колчин. – Норму в столярном цехе ты не тянешь, на ларек денег нет. А прежние дружки, Гребнев, например, о тебе давно забыли, даже посылки с грошовой махоркой ни разу не прислали.
   – Значит, он еще жив?
   – Он стал нашей головной болью. Но к Гребневу мы еще вернемся. Я говорю, что с воли никто кроме сестры Ларисы тебя не греет. Но ты же знаешь, что она одинокая женщина. Развелась со своим алкашом три года назад, с тех пор вламывает на двух работах. Вырастила сына Сережку. Те передачки, которые она тебе присылает… Короче, деньги на нее с неба не валятся.
   – Мы с Тонькой свои люди. Сочтемся. А вы не давите на слезные железы инвалида.
   – Я бы мог кое-что сделать для тебя.
   – Не сомневаюсь, – усмехнулся Циклоп.
   – Мне нужна кое-какая информация. Так, мелочи прежней жизни. Я не верю, что всю вашу волгоградскую команду отстреляли. Кто-то кроме Гребнева наверняка остался на воле. Собственно, о нем самом нам мало что известно. Я задам тебя два десятка вопросов и угощу настоящим кофе, у меня его полный термос. Нас интересует все, что ты сможешь вспомнить. Контакты, дружки, женщины… А я в свою очередь…
   Колчин достал из сумки бумагу и ручку. Поставил на стол термос и пару пластиковых стаканчиков. Циклоп облизнулся и сглотнул слюну.
   – Начальник, я не ссучился. И друзей за пайку хлеба или чашку кофе не закладываю. Мне в этой роскоши до звонка париться, – Циклоп обвел взглядом убогий крысятник с решетками на окнах и часто заморгал глазом. – Пересуда не будет, по закону не положено. Срок не скостят, потому что сижу я по мокрой статье. В другую колонию не прошусь. Так что, от вас, начальник, мне ничего не нужно.
   – Не спеши отказываться, – покачал головой Колчин. – Авось, переведут с общих работ на хлеборезку, в библиотеку или санитаром в медсанчасть. Хочешь, на месяц положим тебя в больницу на обследование. Будешь пить кисель, листать газетки и бока пролеживать на чистой койке. А?
   – Сегодня не базарный день. Мне до лампочки должности лагерных придурков, все эти хлеборезки и медсанчасть, – процедил сквозь зубы Циклоп. – Если уж мне суждено тут сдохнуть, сдохну на общих работах.
   – Подыхай, – разрешил Колчин. – Это легче всего. Кстати, насчет сестры. Я тут навел справки в администрации у вашего заместителя начальника по режиму. Он говорит, что в нынешнем году тебе пришли от нее шесть писем. Три месяца назад, когда ты не сачковал на работе, получил разрешение сделать один телефонный звонок. Что-то вроде премии. Ты позвонил сестре. И очень расстроился после того разговора. Догадываюсь, о чем была беседа. Твой племянник Сережа вместе с приятелем избили двух подвыпивших мужиков и, угрожая ножам, обчистили их до нитки и пропил деньги в ту же ночь. Телесные повреждения средней тяжести, разбой в составе группы… Колчин замолчал. Циклоп ученый человек и прекрасно знает, сколько лет напаяют парню за такие дела. – Ну и что? – спросил он. – Вчера твоего племянника выпустили из Матросской Тишины под подписку, – Колчин положил на стол мобильный телефон. – Потерпевшие хотят забрать свои заявления. Они пояснят, что сами спровоцировали нападение подростков, нецензурно оскорбляли их, угрожали и так далее. Никакого суда над твоим племянником не будет. Все спустим на тормозах. Сейчас я наберу номер, ты поговоришь с сестрой и Сергеем. Убедишься, что мои слова не туфта. Парень дома. – Дома? – переспросил Циклоп. – Но я запросто все переиграю. Отберем подписку, Сережу засунем обратно в камеру, а заявления потерпевших останутся у следователя под сукном. Собственно, дело уже можно передавать в суд. Ну, теперь твой ход. – Набирайте номер, начальник. Я хочу поговорить с Ларисой.

Глава шестнадцатая

Москва, Сокольники. 30 августа.

   Отец Владимир Сальников устал от ожидания и чувствовал, что его нервы на пределе. Голова шла кругом, а боли в сердце не отпускали. Целыми днями он слонялся по пустой квартире, листал Евангелие, читал и перечитывал строки, которые помнил наизусть, надеясь найти в них утешение. Стоя на коленях, молился перед иконой Николая Чудотворца. После молитвы на душе становилось легче, но вскоре вновь подкрадывалась тоска, а чувство безысходности и горького одиночества накаливались, как стена, погребая под собой робкую надежду на спасение Максима. Временами он думал, что стал жертвой какой-то злой мистификации, племянника уже давно нет в живых, но похитители продолжают свою игру, и не известно, чего они на самом деле добиваются.
   Отец Владимир подолгу смотрел на трубку мобильного телефона, которую около двух недель назад передал ему человек, назвавшийся Юрием. Стоило нажать на красную кнопку, телефон издавал длинный гудок. Значит, аппарат в порядке и нет смысла заряжать аккумулятор. Но все сроки вышли, а звонка от похитителей до сих пор нет. Возможно, они перепроверяют Сальникова, хотят убедиться, что он по сей день не обращался в правоохранительные органы. Или бандиты уже отказались от своей затеи, поменяли планы, а труп Максима и его Татьяны закопали в каком-то безымянном лесу или сожгли в промышленной печи, где уничтожают мусор со свалок. Впрочем, это лишь страшные домыслы. Никаких конкретных фактов нет, и эта неизвестность пугала, приводила в отчаяние.
   Временами он стоял перед окном гостиной, сквозь щель в тюлевых занавесках разглядывал двор. Детские качели, песочница, несколько облупившихся от краски скамеек, ребятишки бросают мяч в кольцо, укрепленное на стволе старого тополя. По периметру несколько автомобилей. Уже третий день он видел на одном и том же месте серую «девятку», на передних сидениях два мужчины. Значит, московские оперативники по поручению Генеральной прокуратуры установили за ним слежку, наблюдают за дверью подъезда, хотят проследить, когда и в каком направлении отправится отец Владимир. Что б им пусто было.
   Мобильный телефон зазвонил, Сальников вздрогнул. Вскочив с кресла, нажал кнопку и услышал знакомый голос.
   – Как дела? – спроси Юрий.
   – Нормально, – выдохнул отец Владимир.
   Юрий замолчал, молчание длилось так долго, что Сальникову показалось, что пропала связь.
   – Вы слышите меня? – крикнул он в трубку.
   – Мы уже обговорили все условия. Вы получили инструкции. Вероятно, хотите, убедиться, что ваш племянник и его жена в порядке.
   – Очень хочу – не сдержал эмоций Сальников.
   – Сейчас вы поедите на Белорусский вокзал, заберете письмо от Максима. Прочитаете его в вокзальном туалете. Сожгите письмо, бросьте в унитаз. И возвращайтесь домой. Запомните, святой отец: если вы позволите себе какую-нибудь самодеятельность, жопа вашего племянника станет похожа на полцентнера пережеванной резинки. Понял меня?
   Юрий назвал номер ячейки, шифр и положил трубку. Отец Владимир встал на колени перед иконой и помолился. Надел костюм и, выскочив из подъезда. Он так разволновался, что забыл позвонить подполковнику Беляеву. Сальников пешком отправился к метро «Сокольники». Но передумал ехать общественным транспортом, взял такси, велел водителю остановиться в квартале от Белорусского вокзала. Оставшуюся часть пути Сальников преодолел пешком.
   Сальников вошел в здание вокзала, нашел автоматическую ячейку камеры хранения и, набрав шифр, открыл дверцу. Достал из темноты запечатанный конверт, сунув его под пиджак, спросил у постового милиционера дорогу к туалету. Закрывшись в свободной кабинке, вытащил из конверта листок с напечатанным на нем текстом. Сальников набрал код, и, нашарив в темноте запечатанный конверт, проследовал в туалет. Народу ни души, пахнет хлоркой, а тишина такая, что слышно, как капает вода из крана. Сортир здесь чистый, бомжи вповалку не валяются. Заперевшись в крайней кабинке, постелив газету на стульчак, сел и распечатал конверт. Вытащил цветную фотографию десять на пятнадцать.
   Максим сидит на стуле, рядом с ним на низкой табуретке устроилась Татьяна Гришина. Помещение плохо освещено, чтобы сделать снимок, похитители использовали фотовспышку. Возможно поэтому, лица племянника и его Татьяны кажутся желто-голубыми, как у залежавшихся в морге мертвецов. Максим пытается улыбнуться, но улыбка жалкая, похожая на гримасу боли. Гришина положила ладони на колени, опустила голову, на лицо свешиваются сосульки волос, жирных, давно не знавших мыла. Светлая кофточка сделалась рыжей от грязи, а юбка напоминала половую тряпку.