Троицкий Андрей Борисович. Прыжок в темноту

   Перед собой в одной руке Максим держит лист бумаги, на котором фломастером выведено: «25 августа». В другой руке номер газеты «Комсомольская правда», числа не разобрать. Но хорошо видна фотография известного киноартиста на первой полосе и заголовок статьи «Старик и горе». Можно не проверять, наверняка номер «комсомолки» вышел именно двадцать пятого числа. Сальников сунул карточку в карман и стал читать короткое письмецо, уместившееся на половинке листка из ученической тетради. «Дорогой дядя, прости меня за ту боль, которую я тебе невольно причинил. Трудно представить, сколько сил и нервов потребуется от тебя, чтобы все это пережить. Но, думаю, не за горами тот день, когда мы встретимся и обнимем друг друга. С нами обращаются нормально. Мне кажется, эти люди не обманут тебя, если ты сделаешь то, что они требуют. Таня и я здоровы. Надеюсь на скорую встречу, обнимаю. Максим».
   На глаза навернулись слезы. Поднявшись, Сальников сунул карточку и письмо в карман пиджака, вытащил платок, промокнул веки. Он был разочарован этим посланием, написанным под диктовку преступников. Несколько гладких и скользких, как обмылки, фраз. Вот и все письмецо. Ерунда, главное, что Максим жив. Точнее, был жив еще пять дней назад. Но жив ли он сейчас? Отец Владимир спустил воду, повернувшись к двери, снял крючок.
   Сальников проспал до девяти утра и, проснувшись от телефонного звонка, сел на кровати. Дотянувшись до мобильника, нажал кнопку.
   – У вас все получилось, – голос Юрия звучал весело. – Я был рядом и видел, как вы забирали письмо из ячейки. Надеюсь, нет вопросов?
   – Вопросов много, – Сальников сунул голые ноги в шлепанцы. – Вы обещали устроить мне телефонный разговор с племянником. Вчера я должен был потребовать гарантий.
   – Послушайте. Всему свое время. Будет вам телефонный звонок. Кстати, не забудьте избавиться от фотки и письма. Это очень важно.

Глава семнадцатая

Москва, Теплый Стан. 1 сентября.

   Чуть свет явился Колчин, сорвал с Решкина одеяло и заявил, чтобы тот надевал новый костюм, купленный накануне, они едут в школу, к Алешке на первый звонок. – Этот чертов звонок только через полтора часа, – Решкин сел на кровать и прикурил сигарету. – Чего это вы заявились так рано? – Ранний гость – подарок бога, – коротко ответил Колчин. Решкин, подтянув трусы, поплелся в ванную. Он пять минут мужественно выстоял под холодным душем, сменил белье, оделся и даже пожужжал электробритвой. Стоя перед зеркалом, побрызгался французским одеколоном и по совету Колчина смазал волосы какой-то липкой пахучей дрянью. Заглянув на кухню, подкрепился сыром, желтым и твердым как солдатская подметка. Запив это дело крепким кофе, почувствовал, что окончательно проснулся и теперь готов предстать хоть перед самим Господом на Страшном суде, за себя стыдно не будет. – Выглядишь на все сто с копейками, – одобрил Колчин. – Сегодня твоя бывшая жена пожалеет, что имела глупость с тобой расстаться. Он помог по-модному завязать узел галстука, вложил в нагрудный карман платок и ткнул ладонью в спину Решкина, направляя его к выходу.
   На переднем сидении серного «Субурбана» лежал букет желтых гладиолусов.
   – Машина шикарная, – одобрил Решкин, положив цветы на колени. – А вот цветы… Чувство вкуса вас подводит. Желтый цвет – это цвет измены.
   – Желтый – это модно, – Колчин рванул машину с места. – А изменять нам с тобой некому. У меня, например, жены нет, а с последней любовницей я расстался месяц назад. Ну, разве что ты изменишь родине. Но это не самая большая беда. Мне кажется, родина переживет эту потерю спокойно.
   Колчин засмеялся, Решкин со злости хотел выбросить цветы на дорогу, даже опустил стекло, но передумал.
   – Туда придет не только моя жена, но ее теперешний муж, – сказал Решкин. – Он хозяин какого-то там кафе или чего-то вроде того. Он не заставляет Ритку крутить голой жопой на эстраде. И на том спасибо. Если случайно зайдет разговор обо мне, вы скажите, что я в порядке.
   Колчин кивнул:
   – В таком прикиде, как у тебя, людям ничего не нужно объяснять. Твоя жена все поймет без слов.
   Когда Колчин поставил машину на стоянку возле школы и вместе с Решкиным дошагал до заднего двора, там уже начиналась торжественная линейка. Первоклассников строили в ряд, а на возвышение, напоминающее летнюю эстраду, влезли учителя, несколько районных чиновников, члены родительского комитета, впереди всех встал мужик с пегими волосами в старомодном мятом костюме и красной лентой через плечо, видимо, директор школы. Из репродуктора, укрепленного над сценой, доносилась мелодия школьного вальса. Музыка, по идее организаторов праздника, настраивала детишек и взрослых на слезоточивую ностальгическую волну. Взволнованные родители, встав за спинами детей, щелкали затворами фотоаппаратов и чикались с видеокамерами.
   Среди этой суматохи Решкин с трудом отыскал Алешку, присев на корточки, расцеловал его, хотел сунуть сыну цветы, но руки ребенка уже были заняты букетом белых гвоздик. Из людского водоворота выплыла Рита, одетая в брючный костюм, за собой она волочила свою вторую половину. Рита то плакала, то улыбалась, поэтому со стороны напоминала тихо помешанную. Валентин Маркович Зубков держался отстранено и высокомерно, подчеркивая, что происходящее лично его касается краем. Кивнув Решкину, он сделал вид, что не заметил его протянутой руки.
   Алешка то и дело оглядывался назад, на отца, дергал его за полу пиджака:
   – Папа, а Валентин Маркович говорил, что ты не придешь.
   – Как же я мог не придти? – Решкин перекладывал цветы из руки в руку, не зная, что с ними делать. – Глупости. Меня хотели отправить в командировку за границу. В Италию. Уже все документы готовы. А я отказался, потому что у тебя первый звонок.
   Решкин говорил громко, перекрикивая музыку, чтобы Рите и Зубкову было слышно, чтобы они осознали, на какие жертвы пошел бывший муж, сделав свой нелегкий выбор между Римом и пыльным школьным двором. Зубков все слышал и ухмылялся, подталкивая Риту ладонью в бок, мол, твой бывший всегда был мастак приврать, но сейчас самого себя переплюнул.
   – Вот заливает, – шептал Зубков. – В Италии по нему очень соскучились. Тьфу.
   Лешке не стоялось на месте, он вертел головой, оборачивался назад:
   – Пап, а тебя еще за границу снова пошлют?
   – Конечно, сынок, – кивнул Решкин. – Со дня на день в Англию собираюсь.
   – А ты мне велик привезешь?
   – Велик я тебе здесь куплю.
   – Пап, а Валентин Маркович говорил маме, что ты законченный неудачник.
   – Ты все перепутал. Это он про себя говорил. Что он неудачник. И еще обязательно отбросит свои грязные копыта под забором.
   Разговоры стихли, когда к краю сцены подошел пегий директор и, смачно высморкавшись в микрофон, начал выступление.
   – В этот светлый и радостный день мы собрались здесь, чтобы от имени вас, то есть нас… Нашего дружного сплоченного педагогического коллектива поприветствовать первоклашек и их родителей. Сегодняшний день станет для всех нас и, разумеется, вас незабываемым событием, потому что вы, то есть мы…
   Колчин стоял в стороне у забора, курил и в пол-уха слушал, как директор путается в словах. Наверное, он преподает словесность, а свободное время посвящает собирательству спичечных коробков. К счастью, эта белиберда быстро закончилась, но место у микрофона уже занял представитель муниципалитета. Время поджимало, поэтому чиновнику пришлось ограничиться набором общих фраз, еще раз поздравить и пожелать. Снова заиграла музыка. Родители захлопали в ладоши. Старшеклассник посадил на плечо девчушку с бантом, которая потрясла в воздухе звонком. Дети отправились на первый урок, а толпа на заднем дворе почему-то долго не рассасывалась. В общей сумятице Решкину удалось всучить свой букет взволнованному директору.
   Вынырнув из толпы, он жестами подозвал Колчина.
   – Пожалуйста, постойте у машины, – прошептал он. – Ритка со своим хмырем будут мимо проходить. Пусть увидят.
   Действительно, через минуту Зубков и Рита вышли через ворота заднего двора на стоянку. Они остановились и наблюдали, как Решкин вальяжно подошел к шикарной американской машине. Рослый водитель, одетый по последней моде, распахнул перед ним заднюю дверцу.
   – Пожалуйста, – громко сказал Колчин. – Осторожно на ступеньке.
   – Олег, Олег, – крикнула Рита.
   Решкин, уже поставивший ногу на подножку, собирался опустить зад на диван, но тут, услышав свое имя, спрыгнул на землю. Рита остановилась на расстоянии шага. Зубков, кусая губу, топтался за ее спиной.
   – А ты изменился, – сказала Рита. – Так изменился, что сам на себя не похож. Даже не ожидала, что ты придешь.
   – Я вообще-то в Италию собирался, – Решкин врал по второму кругу, но итальянская идея почему-то так захватила воображение, что уже не отпускала. – Италия моя слабость. А вот теперь придется в Англию переться. К этой стране лично у меня симпатий мало.
   Обалдевшая Ритка слушала, открыв рот.
   – Где же ты работаешь? – спросила она.
   – В одной серьезной фирме, то есть в крупном банке, – с достоинством ответил Решкин.
   Он вытащил темные очки и нацепил их на нос.
   – Господи, в банке…
   – Я не люблю говорить о своей работе на людях. Тем более в присутствии всяких там сомнительных типов.
   Он выразительно покосился на Зубкова. Ресторатор поежился под этим взглядом и только сейчас, хорошенько присмотревшись, заметил шикарный костюм Решкина, дорогие ботинки и часы. Особое совершенно неизгладимое впечатление на него произвел вышколенный водитель, под пиджаком которого угадывалась подплечная кобура и торчавшая из нее рукоятка пистолета. И, разумеется, огромный черный джип, укомплектованный всеми возможными и невозможными наворотами, джип, который, возможно, стоит дороже, чем весь жалкий бизнес Зубкова. Физиономия помимо воли хозяина сделалась плаксивой, в глазах вспыхнули желтые подхалимские огоньки.
   Зубков шагнул вперед, завладев рукой Решкина, с чувством потряс ее. И, неожиданно для себя, пригласил того в гости.
   – Конечно, если выберете время, – добавил Зубков, склонив голову на бок. – Если выберете. Очень будем ждать. Очень. В нашем доме вам всегда рады. Всегда.
   Он подхватил Риту, посадил ее в свою корейскую таратайку, провонявшую бензином, повздыхал и увез от греха подальше.

***

   Вернувшись на казенную квартиру, Колчин достал из портфеля фотокарточку, протянул ее Решкину.
   – Этот снимок похитители сделали двадцать пятого августа. Передали дяде Сальникова, чтобы старик убедился, что племянник жив. Посмотри внимательно. Может, в твою бедовую голову придет хоть одна светлая мысль.
   Решкин, еще не остывший после проводов сына в школу, встречи с бывшей женой и Зубковым, был сосредоточен на собственных переживаниях и не сразу понял, что от него требуется. Взяв карточку, прищурился, поднес ее близко к глазам, затем полез в ящик серванта, достал увеличительное стекло и, присев к столу, долго разглядывал изображение через лупу. Наконец вынес свой вердикт:
   – Тут хрен чего поймешь. Видно, что Максим бледный, как смерть. Он давно не мылся, его кормят не каждый день. Он потерял килограммов десять живого веса. И, кажется, подхватил какую-то кожную болезнь. Кожа между пальцев покраснела и шелушится. И его жена выглядит не лучше подвальной бомжихи.
   – Что-нибудь еще? – Колчин присел к столу.
   – Что именно вас интересует? И какая светлая мысль должна придти мне в голову? Скажите прямо.
   – Возможно, ты заметил что-то необычное.
   – Вот что я заметил: они не протянут в этом подвале и пары недель. Это точно. И, кажется, похитители не хотят оставлять их в живых. Это написано на лице Сальникова. Он старается улыбаться, но в глазах полная безнадега. Он уже понял, что к чему. Понял, что шансов нет.
   – Ты наблюдательный.
   Колчин достал из сумки кассету, вставил ее в окошко подавателя видеомагнитофона, включил телевизор.
   – Этот фильм похитители около двух недель назад передали отцу Владимиру, – сказал он. – Чтобы тот знал, что Максим жив. Запись очень плохая. Я ее просматривал раз десять. И сделал примерно те же выводы, что сделал ты, когда глянул на фото. Максим не в лучшей форме. И, главное, он потерял надежду на спасение.
   Колчин нажал кнопку «плей» на пульте дистанционного управления. По экрану пошла рябь, горизонтальные полосы. Из этой мути появился Максим Сальников, одетый в черный свитер и мятые брюки в бурых пятнах. Он сидел на венском стуле в шаге от стены, помещение темное, напоминающее глубокий подвал. Сзади у самой стены сидела женщина с лицом землистого цвета и овалом синяка, расплывшимся от левого глаза до самого подбородка. На ноге ржавая цепь, прикрепленная к металлическому кольцу, торчащему из стены. Если верить метке в углу экрана, запись сделана пятнадцатого августа. За спиной оператора светилась тусклая лампочка, кроме того, на камеру установили дополнительную подсветку.
   – Мне очень жаль, что я втравил Татьяну, а теперь и тебя, отец, в это сомнительное приключение, – говорил Максим. – Но, думаю, плохое рано или поздно кончается. Как говориться, и это пройдет.
   По экрану пошли полосы, голос пропал. Колчин вышел на кухню, распахнул окно и выкурил подряд две сигареты. Он думал, что от Решкина глупо ждать помощи или дельного совета. Свое дело он уже сделал, и завтра отправляется обратно в Краснодар. Билеты на поезд привезут вечером. А этот видеопросмотр – пустая трата времени.
   Циклоп, на беседу с которым Колчин угрохал целый день, дал кое-какие наводки. Список из трех лиц, оставшихся на свободе после разгрома волгоградской бригады. Эти люди уехали из города, начали новую жизнь. Никто их не искал, ни милиция, ни тамошняя братва. Отъезд – это уже капитуляция, белый флаг. Один из бандитов, некто Панфилов, полтора года назад похищен прямо из подъезда собственного дома. Он оставил машину на стоянке, вошел в парадное. Но в квартиру на пятом этаже не поднялся. Его полуразложившейся труп выловили из озера у песчаного карьера неподалеку от Мытищ. Родственники опознали убитого по ботинкам и продолговатому шраму на правом предплечье.
   Итак, в списке всего два возможных подельника Гребнева.
   Это некий Сергей Воловик, по оперативным данным, человек незаурядной физической силы, исполнявший в волгоградской бригаде роль штатного убийцы, и кликуха у него соответствующая – Палач. В настоящее время Воловик проживает в Астраханской области, на хуторе в сорока верстах от поселка городского типа Никольское. В конфликты с законом не вступал, от дел отошел, людей сторонится, старается жить отшельником. Откармливает какую-то живность, возит мясо на рынок в Ахтубинск. Кажется, собирается жениться.
   Второй фигурант – Никита Порецкий по кличке Лещ, сорока одного года, дважды судимый за разбой. Этот осел в Самаре, сколотил бригаду из малолеток и пробавляется всякой мелочевкой, воровством и перепродажей краденого. Не сегодня завтра его прихватят и посадят. Порецкий, считает себя интеллектуалом на том основании, что закончил два курса заочного техникума коммунального хозяйства. Он слишком высоко задирает нос, а Воловика держит за конченого мясника, поэтому контактов с ним не поддерживает. Нужно понять, кто из этих людей может помогать Гребневу. Воловик? Как-то не верится, что он перековался в честного фраера, спокойно живет на богом забытом хуторе, разводит овец. Не верится… Но из милиции сообщают, что в последние два-три месяца он не выезжал за пределы района. Значит, помогать Гребневу в его делах просто не имел возможности.
   Гоношистый Порецкий, он же Лещ, несомненно, ухватился бы за масштабное дело, не век же ему бакланить о своих подвигах малолетней шпане и перепродавать грошовые вещи. Однако нужен ли Гребневу такой компаньон, человек пьющий и не в меру болтливый. Если следовать этой логике, ни Порецкий, ни Воловик к похищению Сальникова отношения не имеют. Но чутье подсказывало Колчину, что кто-то из этих парней замазан в деле. Но кто?
   Слишком мало времени, чтобы не торопясь отрабатывать обе версии, проводить следственные действия, по крупицам собирая данные на Воловика и Порецкого. До отправки религиозного праздника остаются считанные дни. Не исключено, что Сальникову остается жить и того меньше. Колчин выбросил окурок в окно и вернулся в комнату.

***

   Решкин придвинул стул к телевизору, нажав кнопку «пауза» и, поставив локти на колени, внимательно вглядывался в экран.
   – Ну, какие мысли тебя одолевают? – Колчин сел на диван, гадая, что именно заинтересовало Решкина.
   – Мысли все те же. Мы в дерьме по самые ноздри. И совсем скоро этого дерьма поднавалит сверх всякой меры.
   – Об этом я и сам догадываюсь. Но есть новость. Имя похитителя, его личность установлены. Это некий Юрий Гребнев. Человек с пестрой биографией. На Гребнева мы выйти пока не можем, не знаем, где он прячется. В свое время у Гребнева была бандитская команда в Волгограде, пятнадцать бойцов. Большинство из них давно погибли в разборках. Сегодня из бывших дружков на свободе остались только двое. Никита Порецкий живет в Самаре, Сергей Воловик залег на дно на хуторе в Астраханской области.
   – Астраханская область большая, – сказал Решкин. – Где именно он осел?
   – Этого населенный пункт обозначен только на военной карте.
   Колчин открыл портфель, вытащил карту и, развернув ее, расстелил на полу как ковер. На стол карта не помещалась. Встав на колени, Колчин долго водил пальцем по бумаге, пока не нашел темную точку. Скатившись со стула, Решкин на четвереньках подполз к Колчину, и долго разглядывал место, на которое показывал палец.
   – Дыра в заднице. Это видно с первого взгляда, – сказал он. – Я военные карты плохо читаю, хотя отучился два курса в Геологоразведочном институте, по стране долго ездил, потерял счет своим командировкам. Скажите, что это за белое пятнышко? Судя по карте, от него до хутора Воловика километров десять. Соляное озеро?
   – Точно. Как ты только угадал… Вот тут от руки помечено, что промышленная добыча соли там прекращена около десяти лет назад. Видишь, на берегу озера черным кругом обозначен рабочий поселок Заря. Он перечеркнут фломастером. Значит, жителей здесь не осталось. Работы по добыче соли свернули, и поселок сам собой загнулся.
   – У вас на руках такая информация, а вы не поняли, где прячут пленников.
   – Какая такая? Информации ноль. Когда бандиты связываются с Сальниковым старшим, они всего дважды воспользовались мобильным телефоном. Они не отправляют посланий по электронной почте или по
   пейджеру. Телефонные звонки были из Москвы, это все, что можно сказать с уверенностью. Похищенных могут держать в городе или в деревне, в пустыне или в тундре.
   – Отлично, – неизвестно чему обрадовался Решкин. – Эти съемки в подвале проводили именно на этом хуторе неподалеку от соляного озера.
   – С чего такие выводы?
   – Я же сказал, что учился в Геологоразведочном институте, потерял счет партиям и экспедициям, в которых побывал, – Решкин поднялся на ноги, подошел к телевизору, показывая пальцем на остановленный кадр видеозаписи. – О таких вещая я знаю больше, чем кабинетный эксперт из Академии наук. Потому что все видел своими глазами и щупал своими руками. Итак, мы перед нами обычный подвал. Серый бетонный пол, стены выложены красным кирпичом. Теперь посмотрите сюда, в угол. Здесь слой пыли на бетоне. И между кирпичей проступает тот же светлый налет. Слишком светлый для пыли. А теперь взгляните на фотографию. Те же самые следы. На юго-западе Астраханской области летом сильные ветры, песок вперемежку с солью проникает в помещение, как бы плотно ни закрывали люк. Отсюда и этот налет. Дошло?
   – Качество съемки и фотографии неважное. Трудно судить, что это такое. Соль или пыль столетий. Но когда нет других версий, и эта хороша.
   Колчин убрал в портфель карту, видеокассету и фотографию, ушел на кухню. Плотно закрыв за собой дверь, четверть часа проговорил по телефону. Решкину, вертевшемуся в прихожей, не терпелось узнать, о чем базар, но удалось разобрать лишь несколько фраз, общий смысл телефонной беседы ускользнул. Он вернулся в комнату, упал в кресло. Следом вошел Колчин.
   – Решено: я вылетаю в Волгоград, – сказал он. – Оттуда доберусь до места на машине. Оказывается, не ты один обратил внимание на тот белый налет. Короче, мне надо заехать на тот хутор, где обретается Сергей Воловик. Чем черт не шутит… А ты сегодня отправишься домой в Краснодар. Спасибо за службу.
   – Как это? – Решкин всплеснул руками. – Вы не берете меня с собой? Это ведь моя идея насчет соляного озера. Так не пойдет. Или вы берете меня или…
   – Что «или»? Ты ведь только сегодня утром в Англию собирался, – Колчин засмеялся. – Или в Италию? Не хочу нарушать твои грандиозные планы.
   – Бросьте свои блядские шутки.
   – Все может оказаться не так хорошо, как тебе кажется, – помотал головой Колчин. – Если тебя подстрелят, кто принесет цветы на мою могилу?
   – На вашу могилу я цветов не принесу, не надейтесь. А умирать все равно придется. Почему бы не сделать это сегодня или завтра…
   – Черт с тобой. Собирай монатки, лейтенант, если ты такой смелый. Вылет из Домодедово через три с половиной часа. На месте будем поздним вечером, чуть свет тронемся в путь.

Глава восемнадцатая

Астраханская область. 2 сентября.

   Колчин гнал машину по пустой проселочной дороге, насвистывая себе под нос заупокойный вальсок. Тачку так трясло, что казалось, подвеска, готова была развалиться, а вода в радиаторе закипала от зноя. Но Колчина эти обстоятельство не смущали. Решкин, вертелся на заднем сидении, разглядывая унылый плоский ландшафт, серо-желтую степь, уходящую к горизонту. Изредка, вдали мелькал какой-то одинокий хутор или деревенька в несколько дворов. Людей не видно, видимо, днем, в самую жару, все разбрелись по дворам, дожидаясь вечерней прохлады. По обочинам разрослась плутняк, ковыль и полынь, покрытые густым налетом пыли. Осень в эти края еще не собиралась.
   Границу Волгоградской и Астраханской областей машина пересекла около одиннадцати часов, в полдень солнце вошло в зенит и жарило нещадно. Ветер, влетавший в салон, сушил кожу, забивал глотку мелким песком. Поэтому Решкин часто чихал, вытирая нос грязной тряпицей. Ни встречных, ни попутных машин почти не попадалось. За последний час навстречу пропыхтел старый трактор на колесном ходу. Дымя, как сухопутный пароход, он натужно волочил за собой прицеп с коровьим навозом. Борта прицепа наклонились в стороны, навоз сыпался на дорогу. Да еще пролетел на сверхзвуковой скорости «жигуленок», на его багажнике каким-то чудом удалось поместить десяток мешков с кукурузой.
   – Мы не заблудимся? – Решкин поднял с носа на макушку солнечные очки. – Едем, едем и никаких ориентиров. Ни одного указателя. Хоть бы палку кто воткнул.
   Решкин рассмеялся: до него дошла двусмысленность последней фразы.
   – Давно бы уже заблудились, – ответил Колчин. – Но тут, судя по карте, только одна дорога. Нам еще километров двадцать до развилки. Там будет элеватор. Его мы не проглядим.
   – Зачем нам элеватор? Хотите поживиться в закромах родины?
   – Там нас ждет один человек.
   Решкин чихнул в тряпку.
   – А как вам понравился тот сукин сын, что вчера приперся провожать в школу моего сына? Ну, Зубков, эта поганая тварь? – Решкин до сих пор продолжал переживать вчерашние события. – Наглый, как сто евреев. Отнял у меня любимую женщину. Теперь отнимет сына. Эх, нашелся бы хороший человек, пустил Зубкову кровь из всех дырок. И заодно уж сжег его забегаловку. Так называемое кафе, где кормят котлетами из лежалой собачатины.
   – Я бы тебе помог, но заказные убийства и поджоги – не моя специализация, – помотал головой Колчин. – И вообще я тебе не крестная фея. Хотя этот Зубков мне тоже не понравился, глаза у него жуликоватые. Прежде чем сесть с ним в один трамвай, три раза подумаешь.
   – Убийства не ваша специализация, – усмехнулся Решкин. – И это говорит профессиональный боевик. Господи… А я развесил уши до колен. И поверил.
   – Выброси эту кашу из головы и живи дальше.
   – Вам этого не понять, что творится тут, – Решкин ткнул себя пальцем в грудь. – Зубков унизил меня. Рита – не бесплатное приложение к моему члену. Она нечто большее. Отнять у меня эту женщину, все равно, что отнять у бизнесмена всю прибыль. Или отобрать водку у ханыги. Жизнь теряет всякий смысл.
   – Недавно ты сам говорил, что все бабы одинаковы, как пивные бутылки.
   – Это я про других женщин. Не про нее.
   Решкин снял через голову майку, теперь из одежды на нем оставались джинсы, обрезанные бритвой чуть выше колена. Он снова отвернулся к окну. Все та же бесконечная степь. Сухое жнивье, до белизны выжженное солнцем, норы сусликов, бесцветное небо. Решкин раздумывал над тем, что сейчас самое время выкатить ведро пива. Но пива не найдешь и в ста верстах от этого места. Решкин привстал, высунул голову и плюнул на дорогу, плевок повис на заднем крыле. В таком поганом настроении хорошо шататься по темным улицам и выводить на углах домов непристойные надписи. Но вокруг не было ни одной стены, а в сумке не завалялся баллончик с аэрозольной краской.