Страница:
Истомин и Колчин поднялись на поверхность через котельную, с двери которой предусмотрительно сорвали навесной замок.
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава седьмая
Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 20 октября.
Генерал Антипов усадил Колчина и Беляева на привычные места, за стол для посетителей, задал несколько вопросов, затем наступило долгое молчание. Антипов вытащил из ящика письменного стола какие-то бумаги, углубился в чтение. Он часто отрывался от своего занятия, поглядывал на телефон спецсвязи. Ясно, ждал звонка из ФСБ от полковника Никонова, отвечающего за наблюдение за Истоминым младшим и его охрану. Когда телефон зазвонил, Антипов взял трубку, вежливо поздоровался с Никоновым.
– Как это исчез? – переспросил генерал суровым голосом. – Повтори по новой, ни черта не понимаю. М-да, ситуация. Напортачили твои люди. Наломали дров.
Собеседник что-то долго объяснял. Антипов слушал, не перебивая, кивал головой. Наконец, сказал: – Ну, слушай, я тебя поздравляю. С большими успехами. С выдающимися успехами.
Антипов сделал ударение на последнем слове. Снова томительная пауза. Что в эти минуты говорил в трубку полковник Никонов, догадаться не трудно.
Ситуация действительно какая-то абсурдная, унизительная: лучшие специалисты ФСБ по наружному наблюдению опекают человека. И вдруг, во время концерта в Доме культуры, объект, воспользовавшись криками и суматохой в зрительном зале, исчезает неизвестно куда. Сейчас Никонову и его людям не позавидуешь. Им придется долго вытираться после такого плевка. Не уследили… Не справились…
– Ладно, – сказал Антипов. – Человек не иголка. Найдется. Жду новостей.
Положив трубку, генерал сердито глянул на Колчина.
– Втянул ты меня в авантюру, – Антипов покачал головой. – Ладно, уж коли начали, продолжим.
Антипов обрисовал ситуацию. Итак, тело якобы мертвого Романа Истомина полчаса назад отправили в Лефортовский судебный морг. Следов насилия на теле нет. Его тетке Елене Ивановне Темновой через органы внутренних дел сообщили о гибели племянника. Телефонный аппарат Темновой защитили скремблером, значит, прослушивать ее разговоры ребята из ФСБ не смогут, по крайней мере, сутки. Пока не разберутся, в чем дело.
– Теперь нужно сделать вот что, – сказал генерал. – Тетка согласилась к десяти вечера приехать в морг, чтобы опознать труп. Не тянуть с этим делом до утра. Роль следователя районной прокуратуры берешь на себя ты, Беляев. Ясно?
– Так точно, – ответил Беляев.
– Перед приездом тетки разденьте нашего покойника догола, все с него снимете, до последней нитки, зажгите яркий свет, – продолжил Антипов. – Темнова должна увидеть своими глазами, что на теле племянника нет предсмертных побоев. Отсутствуют кровоизлияний, синяки, царапины, следы инъекций. Только странгуляционная борозда на шее, оставленная петлей. Отдельно сложите одежду. Ну, какие тряпки на нем были? Костюм, рубашка, майка трусы. Сделайте так, чтобы тетка внимательно осмотрела эти вещи. Пусть убедиться, что на одежде нет пятен крови.
Минута тишины, и Антипов снова заговорил. Колчин и Беляев, переглядываясь, ловили слова генерала.
– А первым делом пусть Темновой покажут предсмертную записку племянника. Вот с этого и надо начать, с записки. Когда тетка уедет, отправьте этого висельника на нашу служебную квартиру на Дмитровском шоссе. Два наших парня будут оставаться при Истомине до двадцать четвертого октября. То есть до того времени, когда все закончится. Потом покойник воскреснет. В случае успеха, с ФСБ мы как-нибудь объяснится. В конце концов, одно дело делаем. Вам все ясно?
– Ясно, – ответил Беляев.
– Если наша затея не сработает, знайте, что вас двоих вычистят из разведки и отправят в какой-нибудь далекий северный город, – добавил Антипов. – Будете там стоять на перекрестках, осенью и в лютую стужу дорожное движение регулировать. Палками махать. С меня-то спрос не велик, свою пенсию я давно выслужил.
Упомянув о пенсии, Антипов горько вздохнул.
– Помните, все должно быть вот так.
Генерал выставил вперед руку, сжал кулак и поднял большой палец.
Москва, Лефортовский судебный морг.
20 октября.
Процедура опознания вещей и непосредственно трупа Романа Истомина заняла не более получаса. Елену Ивановну Темнову, плотную женщину невысокого роста, одетую в черный плащ, повсюду сопровождал подполковник Беляев. Переодетый в синий прокурорский мундир, он держался сухо, по-деловому. Всем своим видом показывая, что его рабочий день давно закончился и задерживаться в помещении морга его заставляет вовсе не человеческое сострадание, а неприятные служебные обязанности.
Для начала Беляев провел Темнову в просторный кабинет дежурного судебного эксперта, где на столе разложили вещи покойного племянника: пиджак, брюки, рубашку, башмаки и белье. На соседнем столе лежали бумажник Истомина, пухлый от мелких денег, ключи от квартиры и две квитанции из химчистки.
Беляев, позевывая, сел за стол, заполнил бланк протокола. И скучным невыразительным голосом зачитал опись вещей, предъявленных для опознания. Роль понятых выполняли переодетые санитарами морга Колчин и лейтенант внешней разведки Ваня Жиров.
При жизни племянника тетка не испытывала к нему теплых чувств, считая Романа человеческим отбросом, распущенным малым, пропивающим молодую жизнь. Но сегодня, в этот трагический день, неожиданно для самой себя Темнова дала волю эмоциям. Она плохо соображала, чего добивается строгий мужчина в синем мундире, долго теребила в руках квитанции из химчистки, силясь разобрать на них написанную от руки фамилию «Истомин». Но глаза туманили нежданные слезы, а буквы двоились перед глазами.
Женщине никто не предложил стул, не спросил о самочувствии. Она стояла посередине большой комнаты, комкала в руках бумажки и ждала, когда прокурор закончит чтение и можно будет хоть одним глазком взглянуть на мертвого племянника. Но прокурор оказался дотошным сухим чиновником, законченной сволочью, которой бог на место человеческого сердца вложил уголовно-процессуальный кодекс. Он заставил Темнову осмотреть, ощупать руками каждую тряпку, каждую вещь, будто это ощупывание и осмотр штанов и пиджака могли воскресить бедного Рому.
Санитары в белых несвежих халатах, видимо, пьяные, стояли по правую руку Темновой, скалились и кивали головами. Когда Темнова была готова закипеть от возмущения, прокурор дал ей и понятым расписаться в протоколе.
– А можно мне забрать ключи от его квартиры? – спросила Темнова придушенным тихим голосом. – Понимаете, предстоят большие траты… Ну, похороны, поминки. Я не могу взять на себя эти расходы. А деньги Ромочка хранил у себя дома. Поэтому ключи мне…
Прокурор даже не дослушал, оборвал на полуслове.
– Вещи и справку о смерти получите завтра утром. С девяти. Не забудьте паспорт.
– Скажите, а как все это произошло? Как это случилось?
– Он повесился, – коротко ответил прокурор. – На веревке? – тупо переспросила Темнова.
– Да, на капроновой веревке. С результатами вскрытия вас ознакомят уже завтра. Но от себя могу сказать: смерть была не насильственной. Он сам захотел уйти из жизни.
Прокурор поднялся со стула, собрал бумажки в папку. Длинным пустым коридором повел Темнову и понятых неизвестно куда. Женское сердце сжималось от страха, Темнова жалела, что, поддавшись минутной слабости, согласилась опознать тело Романа поздним вечером. Нужно было отложить все до утра, тем более что ключ от квартиры прокурор так и не отдал. Наконец, остановились перед какой-то дверью, прокурор пропустил Темнову вперед.
Женщина вошла в холодное, пропахшее формалином помещение, освещенное яркими лампами. В их свете живое человеческое тело приобретало синеватый мертвенный свет. Посередине комнаты стоял железный стол на длинных ножках с колесиками. Под простыней угадывались контуры человеческого тела. Возле стола топтался еще один санитар, тоже пьяный к вечеру, как и все санитары. Этот тип поверх грязного халата надел еще черный клеенчатый фартук.
Темнова, нутром поняв, что от нее требуется, встала у изголовья стола. Санитар в фартуке, сдернул простынку. – Узнаете ли в этом человеке, – прокурор глубоко, с чувством зевнул, – вашего племянника Истомина Романа Олеговича?
Слезы уже не застилали взгляд Темновой, глаза оставались сухими, а сердце билось ровно и спокойно. Но в это мгновение женщина испытала легкое головокружение. Нет, окаменевшее лицо мертвого Романа, чистое, не обезображенное синяками, испугало ее. Но Темнова испытала глубокое душевное неудобство похожее на стыд при виде голого мужского тела. Хоть бы ей одно лицо показали. А то разложили Ромку голяком на столе. Любуйся, тетя.
Темнова кивнула головой, опустила глаза и отвернулась. Она хоть и родная тетка Истомину, но дико, неловко в присутствии чужих людей смотреть на лобок, на половые органы покойного племянника. Невольно она успела обратить внимание лишь на синюю полосу на шее Романа и еще на бирку с номером, привязанную к большому пальцу правой ноги.
Санитар в фартуке набросил простынку на труп.
– Можно везти его на вскрытие? – спросил он у прокурора. – А то время уже того… Поджимает. Мы ведь тоже люди. До ночи тут торчать…
– Да, вези, – поморщился человек в синем кителе.
Санитар схватился за ручки стола и покатил его. Заскрипели колесики. Кто-то распахнул дверь. Темнова вздохнула с облегчением, когда санитар вывез стол из помещения. Прокурор быстро заполнил новый бланк протокола, вручил Темновой ручку и показал, где расписаться. Затем протокол подписали понятые. На сем процедура опознания была завершена. Мужчина в кителе взглянул на часы, давая понять, что прокуроры тоже люди.
Ваня Жиров проводил Темнову до выхода из морга.
Через пять минут Колчин принес носильные вещи Истомина в ординаторскую, где бывший покойник, совершенно голый, сидя на стуле, курил сигарету. Он уже принял душ, смыл грим и синюшную полосу на шее.
– Одевайся, жмурик, – сказал Колчин.
– Хоть бы спирту налили, – поежился Истомин. – Замерз, лежа в этой мертвецкой, как собака.
– Будет тебе спирт, зомби, – пообещал Колчин.
Он присел на кушетку, стал наблюдать, как Истомина, клацая зубами от холода, торопливо надевает штаны.
– Тебе пора завязывать с халтурой в этом «Благовесте», – сказал Колчин. – Сегодня я понял, что такое настоящий драматически актер. Не унижай себя и свой талант.
– Вы чуть меня не вздернули, а теперь комплименты делаете.
– Ну, кто прошлое помянет, тому, как говориться, глаз вон и кишки на телефон. А сейчас я под впечатлением.
– Замереть, на минуту задержать дыхание – это мура. Это просто.
– И все-таки халтура в «Благовесте» унижает твое достоинство.
– Достоинство… Вам легко говорить. Сегодня устроиться в самый вшивый московский театр можно только за большие взятки. В этом городе все только за взятки.
– Возможно, мы тебе поможем. Не по части взяток, а по части трудоустройства. Добрый друг моего начальника – очень знаменитый театральный режиссер. Конечно, роль Гамлета тебе дадут не сразу, не с первого дня. Но такая перспектива маячит.
– Вы бы лучше спирту принесли, – передернул плечами уже одетый Истомин. – А то в зубах застряли эти разговоры за жизнь.
– Будет сделано.
Москва, Новые Черемушки. 20 октября.
Колчин приехал на ночевку не к себе домой, а на казенную квартиру, ключ от который получил от Беляева. Договорились, что Колчин до завершения операции будет ночевать здесь, в районе, где его никто не знает, где исключены случайные встречи со знакомыми. Для родственников и друзей Колчин по-прежнему в командировке, налаживает компьютерные сети за тридевять земель от столицы, в каком-то медвежьем углу. В половине одиннадцатого ночи Колчин скинул костюм, принял душ.
В одних трусах уселся в кресле перед телевизором, за неимением лучшей пищи стал жевать бутерброд с заверившим сыром, запивая его чем-то кислым, то ли кефиром, то ли молоком, загнувшимся еще вчера.
Квартира оказалась вполне приличной холостяцкой дырой: две комнаты, недавно пережившие ремонт, современная мебель, мягкий диван и свежее белье. Одна из тех квартир, где приезжавшие из-за границы разведчики нелегалы встречались со своими московскими коллегами. Здесь никогда не пахло домашним уютом, здесь пахло казенным домом. Витали запахи хлорки, каких-то моющих средств, краски и свежего обойного клея.
Колчин зевнул, выключил телевизор, вернулся в кухню. Вылил в раковину кислое пойло из стакана, бросил в мусорное ведро недоеденный бутерброд. Вернувшись в комнату, разобрал диван, выключил свет. Казалось, стоит только опустить голову на подушку, как мгновенно провалишься в темный колодец глубокого сна, не отягощенного кошмарами. Но сна долго не было.
Когда, наконец, пробрала дремота, зазвонил телефон. Колчин вскочил, не включая света, подлетел к столу, схватил трубку мобильного телефона.
Голос Истомина казался ровным и спокойным.
– Теперь ты в Москве? – спросил Истомин. – Я так и подумал. Да и чего там делать, в Чехии? В Праге у тебя не оставалось работы. И друзей, и женщин не осталось. Даже трахнуть некого. Скучновато. Правильно? Или я ошибаюсь?
– Правильно, – ответил Колчин.
Послышался смешок. Колчин решил, что Истомин наверняка ничего не знает о смерти Милы Гресс. О смерти брата точно не знает. Иначе он не позволял бы себе шутки и смешки, похожие на свиное хрюканье.
– Что с моими деньгами? – спросил Истомин. – Ты не забыл о сроке? Часы тикают.
– Помню: двадцать третьего октября. Все вопросы с руководством улажены. Большие люди в Москве пришли к выводу, что лучше заплатить, чем… Ну, ты понимаешь. Мы ведь разговариваем по открытой линии. Деньги будут зачислены на банковский счет.
– Хорошо. Значит, в вашей конторе работают не одни дремучие идиоты. Еще остались люди с извилинами. Бывай здоров. Я еще позвоню.
– Подожди, нужно кое-что уточнить. То есть банковские реквизиты. Надо проверить цифры…
Истомин оборвал Колчина.
– На той бумажке есть все цифры. Зря тянешь время. Пока.
Колчин услышал короткие гудки. Он выругался, нажал кнопку отбоя, зажег свет, сел к столу и распечатал пачку сигарет. Через пять минут позвонил Беляев.
– Слышали твой разговор, – сказал он. – Выяснили, что он звонил по сотовому телефону. Скорее всего, из автомобиля, который двигался. Это где-то в районе кольцевой дороги. Если бы ты поговорил с клиентом еще хоть одну минуту…
– Истомин не так глуп, чтобы попасться на эту хитрость.
Колчин положил трубку, выкурил еще одну сигарету, пошел на кухню, сделал еще пару бутербродов, разогрел чайник, потому что кислого молока больше не осталось.
Он долго сидел у окна, жевал твердый сыр, хлебал кипяток и бездумно наблюдал, как по улице движутся машины, оставляя на мокром асфальте золотые полосы света. Вернувшись в комнату, лег на диван, заложил ладони за голову. Дождь припустил с новой силой. Комната наполнилась шорохами, по стенам заметались голубые и серые тени. Надо бы встать и задернуть шторы, но подниматься не хотелось, сил на эту малость уже не осталось.
Дремота уже путала мысли, когда телефон зазвонил снова. Колчин поднялся, нащупал рукой трубку. Беляев говорил взволнованным голосом.
– Недавно тетка Истомина вернулась из морга. И первым делом набрала телефонный номер. Знаешь чей? Да, его самого. Этой старой перечнице Елене Ивановне известен московский телефон Истомина. Не мобильного, а стационарного телефона. А трубку снял племянник. Теперь мы знаем, где его лежбище.
– Адрес, давай его адрес, – прошептал Колчин.
– Не сходи с ума.
– Адрес.
– Черт побери. Ты псих. Ты ненормальный. Завтра запишись на прием к невропатологу. И не пропускай не одной процедуры.
– Я прошу…
– Черт бы тебя драл. Знаешь, что за такие дела бывает? Нас с работы вышибут, званий лишат, под трибунал отдадут, шкуру спустят без анестезии, по стенке размажут тонким слоем.
– Давай адрес.
– Записывай. Московская область, Раменское. Перед въездом в город свернешь налево, увидишь указатель «Дачные участки Академии художеств». Видимо, Истомин не первый год снимает там зимний дом со всеми городскими удобствами, московским телефоном и спутниковой тарелкой. Хозяина этой хибары известный художник. Сейчас его в городе нет. Зимой и осенью он живет то ли во Франции, то ли в Италии. Итак, улица Полярных летчиков…
Московская область,Раменское. 21 октября.
Дальняя окраина подмосковного городка тонула в непролазной грязи, лужах и ночном мраке. «Жигули» Колчина долго петляли по улицам и переулкам, колеса месили жидкую глину, а фары выхватывали из темноты деревянные домишки с черными окнами, унылые складские постройки, кособокие заборы, голые ветви старых разросшихся вширь деревьев. Но на пути не попалось ни стрелки, ни указателя, ни щита с надписью «Дачные участки Академии художеств».
За те сорок минут, что Колчин колесил по окрестностям, навстречу попался лишь один автобус с потушенными фарами. Обдав «Жигули» грязью, он промчался мимо, исчез, словно одинокий призрак. Прохожих не видно, жизнь замерла до самого утра. Только где-то далеко, в районе железнодорожной станции, кричали пассажирские поезда дальнего следования, тяжело гудели товарняки. Руки устали крутить скользкую баранку, Колчин злился на себя за то, что пропустил нужный поворот, злился на Беляева, не знавшего или не сумевшего толком объяснить дорогу до академических дач.
Машина медленно вползла на горку, остановилась на перекрестке. Светофора здесь не было и в помине, зато горело сразу два фонаря, на противоположной стороне улицы блестела стеклянная будка автобусной остановки, на столбе желтел квадратик расписания. За остановкой высился какой-то авиационный ангар, собранный из алюминиевых конструкций. Над дверью ангара приколотили вывеску оптового магазина строительных материалов «Светоч».
Под фонарным столбом стояла женщина, держась обеими руками за ручку зонта. Колчин подъехал ближе, вышел из машины. Вид водителя испугал женщину, та отступила назад, глядя на Колчина округлившимися от страха глазами. Кажется, про себя женщина решала непростую задачу: этот высокий бандит в черной куртке убьет ее, расчленит и бросит человеческие остатки в ближний овраг, на съедение диким собакам. Или все закончится относительно благополучно? Преступник лишь изнасилует свою жертву в салоне автомобиля и отберет те деньги, что лежат на дне сумочки. Колчин поздоровался.
– Здра… Здра… Добрый вечер, – женщина попятилась, сжала ручку зонта, словно рукоятку дубины.
– Я заблудился. Ищу дачи Академии художеств.
Женщина так разволновалась, что не понимала смысла слов. Колчин долго объяснял, куда он едет и какую улицу ищет. Только с третьего захода женщина уяснила, чего от нее хотят. Облегченно вздохнула, решив: сегодня быть ей живой и с деньгами. Она подробно рассказала, в какую сторону ехать и где поворачивать. Убедившись в чистоте намерений Колчина, настолько осмелела, что попросила ее подвезти.
– Мне как раз в ту сторону. У меня с матерью плохо…
– Тогда садитесь, – Колчин распахнул дверцу.
Колчин высадил пассажирку на полдороге. Через десять минут машина с включенными фарами тихо проползла вдоль улицы Полярных летчиков, Колчин приметил ржавую табличку с номером восемь, прибитую на угол глухого забора. Выехав на дорожную развилку, остановился на обочине под старым тополем.
Проверил пистолет, засунул за пазуху фонарик с темной длинной рукояткой, внешне напоминающий милицейскую дубинку. Запер машину и отправился в обратном направлении. По обе стороны улицы тянулись бесконечные дощатые заборы. Подметки скользили по размокшей глине, ветер дул в лицо, а дождевые капли щекотали шею. Единственный на всю улицу фонарь, укрепленный на высоком столбе, сеял в ночи синий мертвенный свет. Сквозь шум дождя слушались какие-то неясные звуки, похожие на скрип половиц в пустом доме.
Добравшись до калитки в глухом высоком заборе, Колчин остановился, прислушался, осторожно подергал ручку. Ясное дело, калитка на замке. Колчин прошел до угла, миновав запертые ворота. Убедился, что поверху забора не протянуты нитки колючей проволоки. Подпрыгнув, ухватился ладонями за верхний край досок, подтянулся на руках, перебросил на другую сторону одну ногу и замер в этом неудобном положении.
Держась одной рукой за забор, другой рукой выудил из кармана куртки коробок спичек, минуту тряс его, как погремушку, затем бросил в темноту. Если на дворе есть собака, она обязательно откликнулась бы на эти звуки: залаяла, примчалась к чужаку, чтобы тяпнуть его за ляжку. Тишина. Колчин перебросил через забор левую ногу, правой ногой нащупал перекладину, уперся в нее подошвами ботинок. Спрыгнул вниз с тем расчетом, чтобы упасть мягко и тихо, на четыре точки. Поднявшись, отряхнул с испачканных брюк землю, почерневшие мокрые листья.
С левой стороны стояла какая-то машина, но в темноте не разобрать ни ее марки, ни номера. В глубине участка темный фасад дома, который прорезало большое светящееся окно на первом этаже. Значит, все в сборе, а поздний гость успел на вечеринку. Колчин, пригнувшись, пошел вперед. Он ставил ноги осторожно, боясь, что под башмаком громко хрустнет ветка.
Хозяева дачного участка не копали грядок и не сажали фруктовых деревьев. Здесь разрослись старые березы и сосны, за стволами которых удобно прятаться, перед крыльцом веранды высилась альпийская горка, сложенная из серых валунов. Колчин остановился в пяти метрах от освещенного окна, прижался плечом к дереву и замер, осматривая свою позицию.
Дом кирпичный, старой постройки, просторная мансарда под двускатной крышей. Занавески на светящемся окне задернуты не плотно, но если встать на цыпочки, в комнату все равно не заглянешь: окна первого этажа слишком высокие. Колчин отступил в темноту, вытащил из кармана фонарь. Для начала обследовал летнюю застекленную веранду. Дверь закрыта на щеколду, вторая дверь, за которой, видимо, расположена одна из комнат или коридор, приоткрыта. Колчин обошел дом, поднялся на заднее крыльцо, убедился, что эта дверь заперта на врезной замок.
Колчин спустился вниз, в нише под ступеньками нашел пустое двадцати литровое ведерко из-под краски. Выплеснув из ведра дождевую воду, вернулся назад со своей находкой, встал под окном. Поставил ведро вверх дном, наступил на него сначала одной, затем двумя ногами, разогнул спину, поднял голову, осторожно заглянул в окно и зажмурился от яркого света. Под потолком десятком лампочек светилась хрустальная люстра, работал телевизор, в углу горел одноногий торшер. На тумбочке портативный компьютер.
Какой-то мужчина в клетчатой фланелевой рубашке, забросив ногу на ногу, сидел за столом спиной к окну. Он уперся локтями в стол и положил подбородок на сдвинутые ладони. На столе остатки ужина: полупустая бутылка водки, две стопки, тарелки с закуской, кастрюля. Колчин прищурился, стараясь узнать в мужчине Истомина. Дверь в комнату неожиданно открылась. Колчин нырнул за подоконник. Выждав минуту, снова заглянул в окно.
Тот человек, что вошел в комнату, сел в пол-оборота к окну, уставился в телевизор. Теперь Колчин мог разглядеть мужчину во всех деталях. На вид лет тридцать пять, черты лица мелкие, кожа бледная, на носу очки в серой пластмассовой оправе. Одет небрежно, в старый свитер, из-под которого торчит воротник замусоленной рубашки. Кто этот человек? Скорее всего, водитель Истомина или помощник, который теперь, сидя с хозяином за одним столом, поминает его погибшего брата Романа. Мужчина оторвался от телевизора, взял бутылку и разлил водку по рюмкам.
Человек, сидевший спиной к окну, убрал локти со стола, поднял рюмку. Запрокинув голову кверху, влил водку в рот. Потянулся рукой к тарелке, на секунду повернув лицо в сторону включенного телевизора.
Истомин, он…
Генерал Антипов усадил Колчина и Беляева на привычные места, за стол для посетителей, задал несколько вопросов, затем наступило долгое молчание. Антипов вытащил из ящика письменного стола какие-то бумаги, углубился в чтение. Он часто отрывался от своего занятия, поглядывал на телефон спецсвязи. Ясно, ждал звонка из ФСБ от полковника Никонова, отвечающего за наблюдение за Истоминым младшим и его охрану. Когда телефон зазвонил, Антипов взял трубку, вежливо поздоровался с Никоновым.
– Как это исчез? – переспросил генерал суровым голосом. – Повтори по новой, ни черта не понимаю. М-да, ситуация. Напортачили твои люди. Наломали дров.
Собеседник что-то долго объяснял. Антипов слушал, не перебивая, кивал головой. Наконец, сказал: – Ну, слушай, я тебя поздравляю. С большими успехами. С выдающимися успехами.
Антипов сделал ударение на последнем слове. Снова томительная пауза. Что в эти минуты говорил в трубку полковник Никонов, догадаться не трудно.
Ситуация действительно какая-то абсурдная, унизительная: лучшие специалисты ФСБ по наружному наблюдению опекают человека. И вдруг, во время концерта в Доме культуры, объект, воспользовавшись криками и суматохой в зрительном зале, исчезает неизвестно куда. Сейчас Никонову и его людям не позавидуешь. Им придется долго вытираться после такого плевка. Не уследили… Не справились…
– Ладно, – сказал Антипов. – Человек не иголка. Найдется. Жду новостей.
Положив трубку, генерал сердито глянул на Колчина.
– Втянул ты меня в авантюру, – Антипов покачал головой. – Ладно, уж коли начали, продолжим.
Антипов обрисовал ситуацию. Итак, тело якобы мертвого Романа Истомина полчаса назад отправили в Лефортовский судебный морг. Следов насилия на теле нет. Его тетке Елене Ивановне Темновой через органы внутренних дел сообщили о гибели племянника. Телефонный аппарат Темновой защитили скремблером, значит, прослушивать ее разговоры ребята из ФСБ не смогут, по крайней мере, сутки. Пока не разберутся, в чем дело.
– Теперь нужно сделать вот что, – сказал генерал. – Тетка согласилась к десяти вечера приехать в морг, чтобы опознать труп. Не тянуть с этим делом до утра. Роль следователя районной прокуратуры берешь на себя ты, Беляев. Ясно?
– Так точно, – ответил Беляев.
– Перед приездом тетки разденьте нашего покойника догола, все с него снимете, до последней нитки, зажгите яркий свет, – продолжил Антипов. – Темнова должна увидеть своими глазами, что на теле племянника нет предсмертных побоев. Отсутствуют кровоизлияний, синяки, царапины, следы инъекций. Только странгуляционная борозда на шее, оставленная петлей. Отдельно сложите одежду. Ну, какие тряпки на нем были? Костюм, рубашка, майка трусы. Сделайте так, чтобы тетка внимательно осмотрела эти вещи. Пусть убедиться, что на одежде нет пятен крови.
Минута тишины, и Антипов снова заговорил. Колчин и Беляев, переглядываясь, ловили слова генерала.
– А первым делом пусть Темновой покажут предсмертную записку племянника. Вот с этого и надо начать, с записки. Когда тетка уедет, отправьте этого висельника на нашу служебную квартиру на Дмитровском шоссе. Два наших парня будут оставаться при Истомине до двадцать четвертого октября. То есть до того времени, когда все закончится. Потом покойник воскреснет. В случае успеха, с ФСБ мы как-нибудь объяснится. В конце концов, одно дело делаем. Вам все ясно?
– Ясно, – ответил Беляев.
– Если наша затея не сработает, знайте, что вас двоих вычистят из разведки и отправят в какой-нибудь далекий северный город, – добавил Антипов. – Будете там стоять на перекрестках, осенью и в лютую стужу дорожное движение регулировать. Палками махать. С меня-то спрос не велик, свою пенсию я давно выслужил.
Упомянув о пенсии, Антипов горько вздохнул.
– Помните, все должно быть вот так.
Генерал выставил вперед руку, сжал кулак и поднял большой палец.
Москва, Лефортовский судебный морг.
20 октября.
Процедура опознания вещей и непосредственно трупа Романа Истомина заняла не более получаса. Елену Ивановну Темнову, плотную женщину невысокого роста, одетую в черный плащ, повсюду сопровождал подполковник Беляев. Переодетый в синий прокурорский мундир, он держался сухо, по-деловому. Всем своим видом показывая, что его рабочий день давно закончился и задерживаться в помещении морга его заставляет вовсе не человеческое сострадание, а неприятные служебные обязанности.
Для начала Беляев провел Темнову в просторный кабинет дежурного судебного эксперта, где на столе разложили вещи покойного племянника: пиджак, брюки, рубашку, башмаки и белье. На соседнем столе лежали бумажник Истомина, пухлый от мелких денег, ключи от квартиры и две квитанции из химчистки.
Беляев, позевывая, сел за стол, заполнил бланк протокола. И скучным невыразительным голосом зачитал опись вещей, предъявленных для опознания. Роль понятых выполняли переодетые санитарами морга Колчин и лейтенант внешней разведки Ваня Жиров.
При жизни племянника тетка не испытывала к нему теплых чувств, считая Романа человеческим отбросом, распущенным малым, пропивающим молодую жизнь. Но сегодня, в этот трагический день, неожиданно для самой себя Темнова дала волю эмоциям. Она плохо соображала, чего добивается строгий мужчина в синем мундире, долго теребила в руках квитанции из химчистки, силясь разобрать на них написанную от руки фамилию «Истомин». Но глаза туманили нежданные слезы, а буквы двоились перед глазами.
Женщине никто не предложил стул, не спросил о самочувствии. Она стояла посередине большой комнаты, комкала в руках бумажки и ждала, когда прокурор закончит чтение и можно будет хоть одним глазком взглянуть на мертвого племянника. Но прокурор оказался дотошным сухим чиновником, законченной сволочью, которой бог на место человеческого сердца вложил уголовно-процессуальный кодекс. Он заставил Темнову осмотреть, ощупать руками каждую тряпку, каждую вещь, будто это ощупывание и осмотр штанов и пиджака могли воскресить бедного Рому.
Санитары в белых несвежих халатах, видимо, пьяные, стояли по правую руку Темновой, скалились и кивали головами. Когда Темнова была готова закипеть от возмущения, прокурор дал ей и понятым расписаться в протоколе.
– А можно мне забрать ключи от его квартиры? – спросила Темнова придушенным тихим голосом. – Понимаете, предстоят большие траты… Ну, похороны, поминки. Я не могу взять на себя эти расходы. А деньги Ромочка хранил у себя дома. Поэтому ключи мне…
Прокурор даже не дослушал, оборвал на полуслове.
– Вещи и справку о смерти получите завтра утром. С девяти. Не забудьте паспорт.
– Скажите, а как все это произошло? Как это случилось?
– Он повесился, – коротко ответил прокурор. – На веревке? – тупо переспросила Темнова.
– Да, на капроновой веревке. С результатами вскрытия вас ознакомят уже завтра. Но от себя могу сказать: смерть была не насильственной. Он сам захотел уйти из жизни.
Прокурор поднялся со стула, собрал бумажки в папку. Длинным пустым коридором повел Темнову и понятых неизвестно куда. Женское сердце сжималось от страха, Темнова жалела, что, поддавшись минутной слабости, согласилась опознать тело Романа поздним вечером. Нужно было отложить все до утра, тем более что ключ от квартиры прокурор так и не отдал. Наконец, остановились перед какой-то дверью, прокурор пропустил Темнову вперед.
Женщина вошла в холодное, пропахшее формалином помещение, освещенное яркими лампами. В их свете живое человеческое тело приобретало синеватый мертвенный свет. Посередине комнаты стоял железный стол на длинных ножках с колесиками. Под простыней угадывались контуры человеческого тела. Возле стола топтался еще один санитар, тоже пьяный к вечеру, как и все санитары. Этот тип поверх грязного халата надел еще черный клеенчатый фартук.
Темнова, нутром поняв, что от нее требуется, встала у изголовья стола. Санитар в фартуке, сдернул простынку. – Узнаете ли в этом человеке, – прокурор глубоко, с чувством зевнул, – вашего племянника Истомина Романа Олеговича?
Слезы уже не застилали взгляд Темновой, глаза оставались сухими, а сердце билось ровно и спокойно. Но в это мгновение женщина испытала легкое головокружение. Нет, окаменевшее лицо мертвого Романа, чистое, не обезображенное синяками, испугало ее. Но Темнова испытала глубокое душевное неудобство похожее на стыд при виде голого мужского тела. Хоть бы ей одно лицо показали. А то разложили Ромку голяком на столе. Любуйся, тетя.
Темнова кивнула головой, опустила глаза и отвернулась. Она хоть и родная тетка Истомину, но дико, неловко в присутствии чужих людей смотреть на лобок, на половые органы покойного племянника. Невольно она успела обратить внимание лишь на синюю полосу на шее Романа и еще на бирку с номером, привязанную к большому пальцу правой ноги.
Санитар в фартуке набросил простынку на труп.
– Можно везти его на вскрытие? – спросил он у прокурора. – А то время уже того… Поджимает. Мы ведь тоже люди. До ночи тут торчать…
– Да, вези, – поморщился человек в синем кителе.
Санитар схватился за ручки стола и покатил его. Заскрипели колесики. Кто-то распахнул дверь. Темнова вздохнула с облегчением, когда санитар вывез стол из помещения. Прокурор быстро заполнил новый бланк протокола, вручил Темновой ручку и показал, где расписаться. Затем протокол подписали понятые. На сем процедура опознания была завершена. Мужчина в кителе взглянул на часы, давая понять, что прокуроры тоже люди.
Ваня Жиров проводил Темнову до выхода из морга.
Через пять минут Колчин принес носильные вещи Истомина в ординаторскую, где бывший покойник, совершенно голый, сидя на стуле, курил сигарету. Он уже принял душ, смыл грим и синюшную полосу на шее.
– Одевайся, жмурик, – сказал Колчин.
– Хоть бы спирту налили, – поежился Истомин. – Замерз, лежа в этой мертвецкой, как собака.
– Будет тебе спирт, зомби, – пообещал Колчин.
Он присел на кушетку, стал наблюдать, как Истомина, клацая зубами от холода, торопливо надевает штаны.
– Тебе пора завязывать с халтурой в этом «Благовесте», – сказал Колчин. – Сегодня я понял, что такое настоящий драматически актер. Не унижай себя и свой талант.
– Вы чуть меня не вздернули, а теперь комплименты делаете.
– Ну, кто прошлое помянет, тому, как говориться, глаз вон и кишки на телефон. А сейчас я под впечатлением.
– Замереть, на минуту задержать дыхание – это мура. Это просто.
– И все-таки халтура в «Благовесте» унижает твое достоинство.
– Достоинство… Вам легко говорить. Сегодня устроиться в самый вшивый московский театр можно только за большие взятки. В этом городе все только за взятки.
– Возможно, мы тебе поможем. Не по части взяток, а по части трудоустройства. Добрый друг моего начальника – очень знаменитый театральный режиссер. Конечно, роль Гамлета тебе дадут не сразу, не с первого дня. Но такая перспектива маячит.
– Вы бы лучше спирту принесли, – передернул плечами уже одетый Истомин. – А то в зубах застряли эти разговоры за жизнь.
– Будет сделано.
Москва, Новые Черемушки. 20 октября.
Колчин приехал на ночевку не к себе домой, а на казенную квартиру, ключ от который получил от Беляева. Договорились, что Колчин до завершения операции будет ночевать здесь, в районе, где его никто не знает, где исключены случайные встречи со знакомыми. Для родственников и друзей Колчин по-прежнему в командировке, налаживает компьютерные сети за тридевять земель от столицы, в каком-то медвежьем углу. В половине одиннадцатого ночи Колчин скинул костюм, принял душ.
В одних трусах уселся в кресле перед телевизором, за неимением лучшей пищи стал жевать бутерброд с заверившим сыром, запивая его чем-то кислым, то ли кефиром, то ли молоком, загнувшимся еще вчера.
Квартира оказалась вполне приличной холостяцкой дырой: две комнаты, недавно пережившие ремонт, современная мебель, мягкий диван и свежее белье. Одна из тех квартир, где приезжавшие из-за границы разведчики нелегалы встречались со своими московскими коллегами. Здесь никогда не пахло домашним уютом, здесь пахло казенным домом. Витали запахи хлорки, каких-то моющих средств, краски и свежего обойного клея.
Колчин зевнул, выключил телевизор, вернулся в кухню. Вылил в раковину кислое пойло из стакана, бросил в мусорное ведро недоеденный бутерброд. Вернувшись в комнату, разобрал диван, выключил свет. Казалось, стоит только опустить голову на подушку, как мгновенно провалишься в темный колодец глубокого сна, не отягощенного кошмарами. Но сна долго не было.
Когда, наконец, пробрала дремота, зазвонил телефон. Колчин вскочил, не включая света, подлетел к столу, схватил трубку мобильного телефона.
Голос Истомина казался ровным и спокойным.
– Теперь ты в Москве? – спросил Истомин. – Я так и подумал. Да и чего там делать, в Чехии? В Праге у тебя не оставалось работы. И друзей, и женщин не осталось. Даже трахнуть некого. Скучновато. Правильно? Или я ошибаюсь?
– Правильно, – ответил Колчин.
Послышался смешок. Колчин решил, что Истомин наверняка ничего не знает о смерти Милы Гресс. О смерти брата точно не знает. Иначе он не позволял бы себе шутки и смешки, похожие на свиное хрюканье.
– Что с моими деньгами? – спросил Истомин. – Ты не забыл о сроке? Часы тикают.
– Помню: двадцать третьего октября. Все вопросы с руководством улажены. Большие люди в Москве пришли к выводу, что лучше заплатить, чем… Ну, ты понимаешь. Мы ведь разговариваем по открытой линии. Деньги будут зачислены на банковский счет.
– Хорошо. Значит, в вашей конторе работают не одни дремучие идиоты. Еще остались люди с извилинами. Бывай здоров. Я еще позвоню.
– Подожди, нужно кое-что уточнить. То есть банковские реквизиты. Надо проверить цифры…
Истомин оборвал Колчина.
– На той бумажке есть все цифры. Зря тянешь время. Пока.
Колчин услышал короткие гудки. Он выругался, нажал кнопку отбоя, зажег свет, сел к столу и распечатал пачку сигарет. Через пять минут позвонил Беляев.
– Слышали твой разговор, – сказал он. – Выяснили, что он звонил по сотовому телефону. Скорее всего, из автомобиля, который двигался. Это где-то в районе кольцевой дороги. Если бы ты поговорил с клиентом еще хоть одну минуту…
– Истомин не так глуп, чтобы попасться на эту хитрость.
Колчин положил трубку, выкурил еще одну сигарету, пошел на кухню, сделал еще пару бутербродов, разогрел чайник, потому что кислого молока больше не осталось.
Он долго сидел у окна, жевал твердый сыр, хлебал кипяток и бездумно наблюдал, как по улице движутся машины, оставляя на мокром асфальте золотые полосы света. Вернувшись в комнату, лег на диван, заложил ладони за голову. Дождь припустил с новой силой. Комната наполнилась шорохами, по стенам заметались голубые и серые тени. Надо бы встать и задернуть шторы, но подниматься не хотелось, сил на эту малость уже не осталось.
Дремота уже путала мысли, когда телефон зазвонил снова. Колчин поднялся, нащупал рукой трубку. Беляев говорил взволнованным голосом.
– Недавно тетка Истомина вернулась из морга. И первым делом набрала телефонный номер. Знаешь чей? Да, его самого. Этой старой перечнице Елене Ивановне известен московский телефон Истомина. Не мобильного, а стационарного телефона. А трубку снял племянник. Теперь мы знаем, где его лежбище.
– Адрес, давай его адрес, – прошептал Колчин.
– Не сходи с ума.
– Адрес.
– Черт побери. Ты псих. Ты ненормальный. Завтра запишись на прием к невропатологу. И не пропускай не одной процедуры.
– Я прошу…
– Черт бы тебя драл. Знаешь, что за такие дела бывает? Нас с работы вышибут, званий лишат, под трибунал отдадут, шкуру спустят без анестезии, по стенке размажут тонким слоем.
– Давай адрес.
– Записывай. Московская область, Раменское. Перед въездом в город свернешь налево, увидишь указатель «Дачные участки Академии художеств». Видимо, Истомин не первый год снимает там зимний дом со всеми городскими удобствами, московским телефоном и спутниковой тарелкой. Хозяина этой хибары известный художник. Сейчас его в городе нет. Зимой и осенью он живет то ли во Франции, то ли в Италии. Итак, улица Полярных летчиков…
Московская область,Раменское. 21 октября.
Дальняя окраина подмосковного городка тонула в непролазной грязи, лужах и ночном мраке. «Жигули» Колчина долго петляли по улицам и переулкам, колеса месили жидкую глину, а фары выхватывали из темноты деревянные домишки с черными окнами, унылые складские постройки, кособокие заборы, голые ветви старых разросшихся вширь деревьев. Но на пути не попалось ни стрелки, ни указателя, ни щита с надписью «Дачные участки Академии художеств».
За те сорок минут, что Колчин колесил по окрестностям, навстречу попался лишь один автобус с потушенными фарами. Обдав «Жигули» грязью, он промчался мимо, исчез, словно одинокий призрак. Прохожих не видно, жизнь замерла до самого утра. Только где-то далеко, в районе железнодорожной станции, кричали пассажирские поезда дальнего следования, тяжело гудели товарняки. Руки устали крутить скользкую баранку, Колчин злился на себя за то, что пропустил нужный поворот, злился на Беляева, не знавшего или не сумевшего толком объяснить дорогу до академических дач.
Машина медленно вползла на горку, остановилась на перекрестке. Светофора здесь не было и в помине, зато горело сразу два фонаря, на противоположной стороне улицы блестела стеклянная будка автобусной остановки, на столбе желтел квадратик расписания. За остановкой высился какой-то авиационный ангар, собранный из алюминиевых конструкций. Над дверью ангара приколотили вывеску оптового магазина строительных материалов «Светоч».
Под фонарным столбом стояла женщина, держась обеими руками за ручку зонта. Колчин подъехал ближе, вышел из машины. Вид водителя испугал женщину, та отступила назад, глядя на Колчина округлившимися от страха глазами. Кажется, про себя женщина решала непростую задачу: этот высокий бандит в черной куртке убьет ее, расчленит и бросит человеческие остатки в ближний овраг, на съедение диким собакам. Или все закончится относительно благополучно? Преступник лишь изнасилует свою жертву в салоне автомобиля и отберет те деньги, что лежат на дне сумочки. Колчин поздоровался.
– Здра… Здра… Добрый вечер, – женщина попятилась, сжала ручку зонта, словно рукоятку дубины.
– Я заблудился. Ищу дачи Академии художеств.
Женщина так разволновалась, что не понимала смысла слов. Колчин долго объяснял, куда он едет и какую улицу ищет. Только с третьего захода женщина уяснила, чего от нее хотят. Облегченно вздохнула, решив: сегодня быть ей живой и с деньгами. Она подробно рассказала, в какую сторону ехать и где поворачивать. Убедившись в чистоте намерений Колчина, настолько осмелела, что попросила ее подвезти.
– Мне как раз в ту сторону. У меня с матерью плохо…
– Тогда садитесь, – Колчин распахнул дверцу.
Колчин высадил пассажирку на полдороге. Через десять минут машина с включенными фарами тихо проползла вдоль улицы Полярных летчиков, Колчин приметил ржавую табличку с номером восемь, прибитую на угол глухого забора. Выехав на дорожную развилку, остановился на обочине под старым тополем.
Проверил пистолет, засунул за пазуху фонарик с темной длинной рукояткой, внешне напоминающий милицейскую дубинку. Запер машину и отправился в обратном направлении. По обе стороны улицы тянулись бесконечные дощатые заборы. Подметки скользили по размокшей глине, ветер дул в лицо, а дождевые капли щекотали шею. Единственный на всю улицу фонарь, укрепленный на высоком столбе, сеял в ночи синий мертвенный свет. Сквозь шум дождя слушались какие-то неясные звуки, похожие на скрип половиц в пустом доме.
Добравшись до калитки в глухом высоком заборе, Колчин остановился, прислушался, осторожно подергал ручку. Ясное дело, калитка на замке. Колчин прошел до угла, миновав запертые ворота. Убедился, что поверху забора не протянуты нитки колючей проволоки. Подпрыгнув, ухватился ладонями за верхний край досок, подтянулся на руках, перебросил на другую сторону одну ногу и замер в этом неудобном положении.
Держась одной рукой за забор, другой рукой выудил из кармана куртки коробок спичек, минуту тряс его, как погремушку, затем бросил в темноту. Если на дворе есть собака, она обязательно откликнулась бы на эти звуки: залаяла, примчалась к чужаку, чтобы тяпнуть его за ляжку. Тишина. Колчин перебросил через забор левую ногу, правой ногой нащупал перекладину, уперся в нее подошвами ботинок. Спрыгнул вниз с тем расчетом, чтобы упасть мягко и тихо, на четыре точки. Поднявшись, отряхнул с испачканных брюк землю, почерневшие мокрые листья.
С левой стороны стояла какая-то машина, но в темноте не разобрать ни ее марки, ни номера. В глубине участка темный фасад дома, который прорезало большое светящееся окно на первом этаже. Значит, все в сборе, а поздний гость успел на вечеринку. Колчин, пригнувшись, пошел вперед. Он ставил ноги осторожно, боясь, что под башмаком громко хрустнет ветка.
Хозяева дачного участка не копали грядок и не сажали фруктовых деревьев. Здесь разрослись старые березы и сосны, за стволами которых удобно прятаться, перед крыльцом веранды высилась альпийская горка, сложенная из серых валунов. Колчин остановился в пяти метрах от освещенного окна, прижался плечом к дереву и замер, осматривая свою позицию.
Дом кирпичный, старой постройки, просторная мансарда под двускатной крышей. Занавески на светящемся окне задернуты не плотно, но если встать на цыпочки, в комнату все равно не заглянешь: окна первого этажа слишком высокие. Колчин отступил в темноту, вытащил из кармана фонарь. Для начала обследовал летнюю застекленную веранду. Дверь закрыта на щеколду, вторая дверь, за которой, видимо, расположена одна из комнат или коридор, приоткрыта. Колчин обошел дом, поднялся на заднее крыльцо, убедился, что эта дверь заперта на врезной замок.
Колчин спустился вниз, в нише под ступеньками нашел пустое двадцати литровое ведерко из-под краски. Выплеснув из ведра дождевую воду, вернулся назад со своей находкой, встал под окном. Поставил ведро вверх дном, наступил на него сначала одной, затем двумя ногами, разогнул спину, поднял голову, осторожно заглянул в окно и зажмурился от яркого света. Под потолком десятком лампочек светилась хрустальная люстра, работал телевизор, в углу горел одноногий торшер. На тумбочке портативный компьютер.
Какой-то мужчина в клетчатой фланелевой рубашке, забросив ногу на ногу, сидел за столом спиной к окну. Он уперся локтями в стол и положил подбородок на сдвинутые ладони. На столе остатки ужина: полупустая бутылка водки, две стопки, тарелки с закуской, кастрюля. Колчин прищурился, стараясь узнать в мужчине Истомина. Дверь в комнату неожиданно открылась. Колчин нырнул за подоконник. Выждав минуту, снова заглянул в окно.
Тот человек, что вошел в комнату, сел в пол-оборота к окну, уставился в телевизор. Теперь Колчин мог разглядеть мужчину во всех деталях. На вид лет тридцать пять, черты лица мелкие, кожа бледная, на носу очки в серой пластмассовой оправе. Одет небрежно, в старый свитер, из-под которого торчит воротник замусоленной рубашки. Кто этот человек? Скорее всего, водитель Истомина или помощник, который теперь, сидя с хозяином за одним столом, поминает его погибшего брата Романа. Мужчина оторвался от телевизора, взял бутылку и разлил водку по рюмкам.
Человек, сидевший спиной к окну, убрал локти со стола, поднял рюмку. Запрокинув голову кверху, влил водку в рот. Потянулся рукой к тарелке, на секунду повернув лицо в сторону включенного телевизора.
Истомин, он…
Глава восьмая
Колчин почувствовал, как сердце забилось тяжелыми толчками, а во рту стало сухо, как в пустыне перед сезоном дождей.
Он перевел дыхание, согнулся, дернул застежку «молнию» куртки. Вытащил из подплечной кобуры пистолет, выключил предохранитель, потянул на себя затвор и плавно опустил его. Пистолет без глушителя, но на соседних дачах наверняка никто не живет, темнотища, дождь, глубокая ночь. А если кто и окажется поблизости, услышит пистолетные выстрелы, наверняка решит – приснилось. В этой ситуации не надо строить хитроумных замыслов, вынашивать сложные планы. Лучше действовать прямолинейно.
Дверь на заднем крыльце заперта, но остается второй путь. В дом можно попасть через летнюю веранду, размолотить ногой застекленную дверь и ворваться внутрь. Это дело займет минуту или того меньше. Но сначала Истомина и второго мужика, кем бы он ни был, хорошо бы подранить, пустив две пули через окно. Отсюда, с позиции Колчина стрелять неудобно, плечо едва достает до окна. Но с близкого расстояния он все равно не промажет.
Пока эти двое опомнятся, пока сообразят, кто стрелял, откуда прилетели пули, партия будет сыграна. Колчин поставит им мат в два хода. Вопрос на засыпку: есть ли в доме еще люди? Но Колчин готов к такому повороту событий. И он не позавидует человеку, который задумает встать у него дороге. Колчин большим пальцем левой руки взвел курок.
Он перевел дыхание, согнулся, дернул застежку «молнию» куртки. Вытащил из подплечной кобуры пистолет, выключил предохранитель, потянул на себя затвор и плавно опустил его. Пистолет без глушителя, но на соседних дачах наверняка никто не живет, темнотища, дождь, глубокая ночь. А если кто и окажется поблизости, услышит пистолетные выстрелы, наверняка решит – приснилось. В этой ситуации не надо строить хитроумных замыслов, вынашивать сложные планы. Лучше действовать прямолинейно.
Дверь на заднем крыльце заперта, но остается второй путь. В дом можно попасть через летнюю веранду, размолотить ногой застекленную дверь и ворваться внутрь. Это дело займет минуту или того меньше. Но сначала Истомина и второго мужика, кем бы он ни был, хорошо бы подранить, пустив две пули через окно. Отсюда, с позиции Колчина стрелять неудобно, плечо едва достает до окна. Но с близкого расстояния он все равно не промажет.
Пока эти двое опомнятся, пока сообразят, кто стрелял, откуда прилетели пули, партия будет сыграна. Колчин поставит им мат в два хода. Вопрос на засыпку: есть ли в доме еще люди? Но Колчин готов к такому повороту событий. И он не позавидует человеку, который задумает встать у него дороге. Колчин большим пальцем левой руки взвел курок.