Трускиновская Далия. Коломбине дозволено все

   Откуда он взялся? А бог его знает! Говорит, что студент и поэт. Ларису он выследил и признался ей в любви.
   Произошло это вечером. Лариса возвращалась со свидания с Никифоровым. Ассистент, человек очень деловой, накормил ее пирожными в кафе и между делом заметил, что до его отъезда в Москву они вполне успели бы подать заявление в местный загс, если Лариса не возражает, Через два месяца они распишутся и Никифоров увезет Ларису в Москву, а квартирный вопрос и трудоустройство пусть ее не волнуют – все это он берет на себя.
   Лариса с перепугу не возражала. Вечер у Никифорова был занят, и он, отвезя Ларису к Нике, исчез. Ника от предложения пришла в восторг и тоже захотела в Москву. Лариса же опомнилась и стала выдвигать веские возражения. Обе Коломбины завелись, Ника назвала Ларису дурой, а Лариса Нику – еще почище.
   После этих-то событий и шла домой Лариса, когда ее нагнал высокий молодой человек и сразу представился. Объяснил он также, что уже несколько дней ее ищет. А поскольку Лариса боялась, что после такого вечера ей предстоит бессонная ночь, то и приняла приглашение Стасика прогуляться.
   Стало быть, сидят Стасик с Ларисой в парке и говорят про любовь. Разговор банальный – Стасик верит в любовь с первого взгляда, Лариса сомневается. Стасик убеждает, что можно увидеть женщину на экране и быть покоренным ею навеки, а Лариса смеется. Стасик сообщает, что рыцари только так и влюблялись в своих прекрасных дам, Лариса не соглашается. В прекрасной даме главное – душа, говорит она. В прекрасной даме главное – все, спорит Стасик.
   И когда начинается игра в рыцаря и даму, когда Стасик опускается на колено и целует Ларисе руку, она уже не возражает ему, а думает: может, так и должно быть – увидел красавицу, отдал ей душу и пошел убивать драконов в ее честь? По количеству драконов можно будет судить о силе любви. Это, в конце концов, даже удобно.
   Перебрав в памяти тех, кто был ей близок, Лариса не нашла ни одного убитого дракона. Ну, поспорил из-за нее с родителями муж – и он же смылся, стоило шугануть покрепче. Ну, потратил двадцатку на ресторан Соймонов – в первый и последний раз в жизни. Ну, выдержал домашний скандал Кологрив, если и это считать заслугой… А больше и считать-то было некого.
   И стала Лариса допрашивать Стасика, а что он готов ради нее сделать. Стасик ответил, что готов хоть сейчас жениться, на что Лариса резонно возразила – опомнись, это же не сам подвиг, а награда за него! И Стасик в растерянности согласился – да, верно…
   Но это было уже не в парке, а дома у Ларисы. Вот чего добился черноглазый мальчик Стасик своим целованием рук.
   У Ларисы завтра рабочий день. Она уже не знает, как поделикатнее выставить Стасика. И тут в дверь звонят. Соймонов!
   Будь у нее в гостях сосед Дима, Лариса бы не стала его прятать – воспользовалась бы случаем, чтобы прояснить ситуацию. Но незнакомая личность во втором часу ночи? Чтобы не обострять отношений, Лариса воспользовалась древним способом всех Коломбин – сунула Стасика за портьеру, решив выпроводить его, как только Соймонов направится в ванную или в санузел.
   Так что Соймонов вошел, сел в кресло и заговорил.
   СОЙМОНОВ. Во-первых, прости меня за ту сцену в подъезде. Я сам не понимал, что говорю.
   Его прямота Ларисе понравилась.
   СОЙМОНОВ. Во-вторых, я на тебя из-за того парня не сержусь.
   Лариса насторожилась.
   СОЙМОНОВ. Я сам во всем виноват. Нам следовало бы сразу пожениться. А то прихожу я к тебе трижды в неделю, а в остальное время ты предоставлена самой себе. Пора с этим кончать.
   ЛАРИСА. Ты сам назначил срок свадьбы.
   СОЙМОНОВ. Я многого не учел. Срок перенесем. И ты уйдешь из редакции. Чтобы никаких вечерних дежурств. У нас в отделе главного энергетика есть место. Я уже говорил. Будешь инженером.
   ЛАРИСА. Я ничего не смыслю в энергетике.
   СОЙМОНОВ. Это не обязательно. Кроме того, ты прекращаешь свой богемный образ жизни, все рестораны, киносъемки и показы мод. И рожаешь ребенка. Хватит, набегалась.
   Лариса старалась думать логично, облекая мысли в слова. Так получалось медленнее, но доходчивее. Последней сформулировалась примерно такая мысль: «Года три такой жизни, пожалуй, можно вытерпеть, главное – заставить себя не привыкать…»
   СОЙМОНОВ. Вот мои условия. Иначе наш брак весьма проблематичен.
   Лариса сбилась с мысли. Внутри началась сумятица. Уже нетерпеливо топала ножкой и сопела от возмущения Коломбина, уже наливался злостью язвительный монолог. Но изо всех сил смиряла ее Лариса, отпихивала, заталкивала поглубже…
   СОЙМОНОВ. А то твои похождения у меня знаешь где сидят? На работу иду с ужасом – что еще услышу? «А мы твою Ларису по телевизору видели!» «А мы твою Ларису на показе мод видели!» «А мы твою Ларису в киножурнале видели!» До этой проклятой выставки была женщина как все женщины, никто за ней не гонялся, никто не восхищался. А теперь, видите ли, звезда экрана! С этим пора кончать!
   ЛАРИСА. Так что же мне теперь – серной кислотой обливаться?
   И глаза ее засверкали-таки коломбинской дерзостью!
   Соймонов собирался сказать что-то умное насчет серной кислоты, но не успел. С грохотом обрушилась штанга, а падающая портьера эффектно задрапировала длинную фигуру. Соймонов от изумления издал то ли квакающий скрип, то ли скрипучее кваканье. Лариса же уселась в кресло и закинула ногу на ногу.
   СТАСИК. Да как вы смеете так говорить с женщиной!
   СОЙМОНОВ. Лариса! Это что такое?!
   ЛАРИСА. По-моему, архангел Гавриил.
   СТАСИК. Да вы ей ноги должны целовать за то, что она вообще соглашается выслушивать вашу чушь!
   СОЙМОНОВ. Ну, мне все ясно!
   СТАСИК. Домостроевец! Вам не жену надо, а домашнего робота!
   СОЙМОНОВ. Нет, мне нужно жену, а не манекенщицу!
   СТАСИК. А вы, Лариса, как к этому относитесь?
   ЛАРИСА. Уже никак.
   СТАСИК. Значит, вы позволяете мне выставить его?
   ЛАРИСА. Валяйте. А я пойду чай заваривать.
   Но пока Стасик выпутывался из портьеры, Соймонов отбыл сам, хлопнув дверью. Лариса вернулась в комнату.
   СТАСИК. А у вас изумительная выдержка!
   Лариса поглядела в зеркало и увидела неподвижные яркие губы, розовые щеки и блестящие глаза. И она поняла, что в этот миг, простившись с беспомощной мечтой, неосуществимой без Соймонова, она окончательно и бесповоротно стала Коломбиной.
   СТАСИК. Вы что, действительно собирались за него замуж?
   ЛАРИСА. А что? Или я не имею права делать глупости?
   СТАСИК. Выходите лучше за меня.
   ЛАРИСА. А зачем?
   СТАСИК. Да хотя бы затем, чтобы слушать прекрасные слова! Я каждое утро буду повторять – какая ты красивая, моя милая женщина, моя предрассветная птица, как светится твое лицо, как синеют твои утренние глаза…
   Лариса хотела было напомнить, что глаза у нее зеленые, но вдруг поняла, что это не имеет ровно никакого значения.
   СТАСИК…и как приятно целовать твои пушистые волосы! Ты будешь просыпаться вся в моих поцелуях, милая и светлая, и ночь будет таять в твоих звездных глазах…
   Это тоже не соответствовало истине, но он говорил, говорил, а Лариса слушала, слушала, и ей было так сладко и бездумно, так бездумно и сладко…
   Он поднял ее на руки, и это было полетом. Теплый ветер закружил их. Прилетела музыка. И над Ларисой сверкали черные глаза в прорезях черной маски. Она пришла на Карнавал со своим Арлекином. Он склонялся на лету и шептал прекрасные слова. А высоко в ночном небе стояла у мраморных перил повелительница Коломбин и правила своим пестрым суматошным миром.
   И вдруг на возникшем среди танцующих пятачке Лариса увидела ребенка.
   – Дениска! – чуть было не вскрикнула она. Но пригляделась – и оранжевая пижамка оказалась с другим рисунком, не с Денискиными паровозиками, а с утятами, и вообще это была, кажется, девочка. Девчушка лет трех, не больше, терла кулачками заспанные глаза, испугалась, заплакала, и никто не обратил на нее ни малейшего внимания.
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. А это что еще такое? Как сюда попал ребенок? Детям и старикам у нас не место!
   ЛАРИСА. А когда я состарюсь, меня выбросят?
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Сама уйдешь.
   ЛАРИСА. Куда?
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Куда-нибудь уж денешься.
   ЛАРИСА. А кто еще лишний на Карнавале?
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Пикколины.
   ЛАРИСА. Кто?
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ну, малышки. Пик-ко-ли-ны. Вот, любуйся.
   Тем временем цепь танцующих скрыла ребенка. Над толпой взлетела коробка шоколадных конфет, рассыпалась в воздухе, раздался оглушительный хохот, и в небо полетело все – бутылки, веера, перчатки, яблоки, красные башмачки… Особенно старалась миниатюрная маска, тоже в ромбах и в треуголке, хохотавшая громче всех и плясавшая азартнее всех.
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Полюбуйся – она искренне считает себя Коломбиной.
   ЛАРИСА А какая разница?
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Разница в том, что для Коломбины весь мир – игрушка, а пикколина – сама игрушка. Хотя и вообразила, будто ей тоже дозволено все. А ее карнавальства на то лишь и хватает, чтобы мыть ноги шампанским и каждую неделю менять любовников. Вот кто дискредитирует Карнавал и от кого я никак не могу избавиться!
   Смешную пикколину тоже унесло фарандолой. Лариса проводила ее взглядом. Что-то в ней вызывало тревогу, во всяком случае, так показалось Ларисе. Где-то она уже встречала такой взгляд, полный восторга и готовности выполнить все, чего потребует Карнавал. И еще одна тревога проснулась внутри – почему-то за Дениску…
   Взорвались хлопушки, взлетели петли серпантина и вдруг опали. Ночь вокруг оказалась пустой и гулкой. Не стало музыки. Усыпанная пестрым тряпьем площадь раскинулась далеко во все стороны. И лишь прихрамывающая пикколина, не успевшая исчезнуть вместе с Карнавалом, брела, ничего не видя перед собой.
   Лариса поспешила к ней. Эта плясунья, отставшая от фарандолы, была здорово пьяна. Она тщетно пыталась развязать шнурки маски – узел, прихвативший и спутанные волосы, лишь туже затянулся.
   ПИККОЛИНА. Темно… Надо будет дома, перед… зер-ка-лом…
   ЛАРИСА. Где ты живешь?
   ПИККОЛИНА. Там!
   Непонятно откуда возникла улица, встала стена домов со слепыми ночными окнами, появились фонари – словом, образовался привычный городской пейзаж.
   ПИККОЛИНА. Что за лапушка этот Арлекин, мужик – во, обалдеть! Проклятые туфли, десять лет их ношу – и ничего, а сегодня натерли ноги! Дура я бестолковая, идиотка ненормальная! Пам-парарам-пам пам парарам – помнишь? Хорошо побесились!
   Ее так основательно качнуло, что Лариса еле успела поддержать.
   ЛАРИСА. Так где же ты живешь?
   ПИККОЛИНА. Пошли. Чаю горячего выпьем Мне холодно.
   Ларисе стоило-таки труда доставить бормочущую пикколину по адресу. Два раза она путала подъезды. Но от ночной сырости хмель понемногу стал проходить. И номер квартиры она назвала уже твердым голосом. Ключ лежал на дне сумочки. Искать его в темноте не имело смысла. Лариса позвонила. И им открыла девочка лет девяти
   – Мама! – воскликнула она и отступила испуганно в глубь коридора при виде незнакомой женщины. Пикколина же, едва не упав на девочку, принялась обнимать ее и ласкать
   ПИККОЛИНА. Ласточка моя! Солнышко мое! Вот кто любит свою мамочку, вот кто ждет свою мамочку…
   Лариса стояла в дверях и неотрывно глядела на девочку. Когда дочь пикколины повернулась, ей померещилось… Впрочем, такого быть не могло. И две рыжие косички, завязанные разноцветными ленточками, тоже еще ровно ничего не значили. И все-таки жест девочки – быстрое движение испуганного зверька… Нет, померещилось.
   Девочка уверенно обхватила мать и повела ее на кухню. Лариса пошла следом и увидела, как ребенок стягивает с пикколины изрядно побитые красные башмачки. Не успела Лариса опомниться, как уж и чайник стоял на плите, и яичница густела на сковородке. Девочка увлеченно хозяйничала. Пикколина же вновь принялась за узел маски. И Лариса увидела, что из всех карнавальных аксессуаров на ней остались лишь красные бусы и эта самая маска, а прочее непонятно когда преобразилось в старые джинсы и кофтенку какой-то неизвестной фирмы
   Лариса встала, чтобы помочь. Девочка, как была, со сковородником в руке, так и загородила мать.
   ДЕВОЧКА. Не трогайте маму! И вообще уходите! Мы вас не звали!
   ЛАРИСА. Что ты, не бойся, сейчас уйду…
   ДЕВОЧКА. И уходите!
   ПИККОЛИНА. Не надо кричать, доча, это хорошая тетя. Сейчас чайку все вместе попьем. Тетя не будет меня ругать, не бойся, тетя своя в доску, слышишь?
   ДЕВОЧКА Правда? А то мамку всегда все ругают и обзывают.
   ПИККОЛИНА. Воспитывают, доча! Все воспитывают, кому не лень. Сами бы так покрутились… А девочка все равно любит свою мамочку, и ну их всех.
   Она выругалась Девочка испуганно посмотрела на Ларису, но та не возмутилась, а лишь оглядывала запущенную кухню, убогое подобие порядка, какое только могла поддерживать девочка, и ее застиранную ночную рубашку, и дешевые серьги в ушах матери и дочери.
   ДЕВОЧКА. Простите мамку. Она только если очень сердитая, тогда ругается. А вообще она хорошая. Она мне всегда деньги на все дает, и на кино, и на мороженое, и если в школу надо.
   ЛАРИСА Ты в каком классе?
   ДЕВОЧКА. Во втором. У меня все четверки, только по русскому тройка Мамку на родительском собрании за меня хвалили!
   ЛАРИСА Молодец, умница… Ну, я пойду что ли. Не буду мешать.
   ДЕВОЧКА Вы, когда мамка выспится, приходите Она умная, с ней всем интересно разговаривать. Я чай сварю и полы помою.
   Лариса взглянула на пикколину – та спала прямо в маске, откинувшись на спинку стула. Перед ней стыла на столе яичница. Чашку с чаем она опрокинула, и на пол стекала с клеенки журчащая струйка.
   Девочка тоже заметила это, и по ее личику такая мрачная тень пробежала, такой огонек вспыхнул в глазах, что Ларисе стало не по себе. Но, поймав Ларисин взгляд, девочка мгновенно отвернулась, схватила тряпку и стала вытирать лужицу. И непонятно было, отчего охватил ее внезапный стыд – за беспорядок или за то, что мать пренебрегла ее заботой. А может, и за то странное чувство, что отразилось на ее лице.
   Все в этом доме почему-то казалось Ларисе знакомым, вот и тряпка в руках девочки тоже, кусок оранжевой фланели с пестрыми пятнышками на манер птичек.
   ЛАРИСА. Это у тебя пижамка такая была?
   ДЕВОЧКА. Ага.
   И грянул внезапный, как всегда, голос повелительницы Коломбин.
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Ты что здесь делаешь? Ты как сюда попала? Здесь тебе не место!
   ЛАРИСА. Почему?
   ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА КОЛОМБИН. Это – не твое. И не думай об этом, Тебе это не угрожает. А если хочешь помочь – так запомни, что всем пикколинам не поможешь. Пусть дурочки на собственной шкуре поймут, что неудачницам на Карнавале делать нечего. Нечего!
   И стали таять стены кухни, силуэты ее обитательниц. Только изумленные глаза девочки сверкали из мрака.
   ДЕВОЧКА. Стойте! Я тоже туда хочу! Я никогда не буду неудачницей!
   Но ее накрепко отгородила от Ларисы стена музыки.
   Напрасно горячие руки Арлекина бродили по невесомому телу. В душе проснулась прежняя тревога – и за Дениску, и за эту сердитую девчонку, и еще за какого-то ребенка, может и вовсе не существующего.
   Но Арлекин целовал ее в губы, и это очень походило на счастье – минутное и необыкновенно острое. А завтрашний день виделся нереальным, да и ненужным, пожалуй, как и день вчерашний. Реально же было одно – поэтическое вранье, которое выдавал черноглазый мальчик, и его руки, и его близость.
   Но утром, целуя Стасика на прощание, Лариса уже чувствовала себя свободной от сумбура прошедшей ночи.
   И опять вспомнился Дениска
   Лариса наскоро оделась, захватила в холодильнике гирлянду сосисок и пошла завтракать к Асе. Дениску уже отвели в детский сад. Ася выглядела неважно и завела обычный разговор о женских хворостях, детях и хозяйстве. Лариса старалась не смотреть на ее лицо, которое и сегодня являло собой маску мелочной озабоченности
   В двенадцать Лариса собралась домой и даже успела выйти на лестницу, когда Ася окликнула ее. Лариса мгновенно вернулась и изумилась внезапной бледности подруги.
   АСЯ. Лариска, вызывай «скорую»! Мне, кажется, приспичило…
   ЛАРИСА. Тебе же еще рано!
   Но к телефону она подсела и стала набирать номер.
   АСЯ. За шкафом стоит Димкина спортивная сумка. В ней все приготовлено… Слушай, сейчас меня, может быть, крепко прихватит, охать буду, а говорить не смогу. Возьмешь у Димки деньги, когда рожу – пойдешь и докупишь все, что надо, список у него. В чемодане, Димка тебе покажет, Денискины старые пеленки, перестирай и погладь, я не успела…
   ЛАРИСА Чего уж там! Ты, главное, скорее рожай!
   АСЯ Моих не забывай. Дениску не перекармливай. Если можешь, постирай Димкины рубашки, у него во вторник симпозиум, так чтобы выглядел прилично. В те дни, когда дежуришь, обязательно звони ему и напоминай, чтобы взял Дениску из садика. А то он у меня человек государственный, с бытовым склерозом. Так что возьми моих под крыло.
   ЛАРИСА. Не волнуйся Дениску не брошу. Будет обстиран и накормлен, это я тебе обещаю.
   Процедура приема в родильном доме была отработана до минуты. Лариса слова сказать не успела, как Ася исчезла.
   И пошла Лариса по городу, вспоминая, как и ее шесть лет назад везли через весь город, как и ей внушали уверенность и надежду. И ясно стало, что тогда, ночью, ей просто передалась тревога за будущего Асиного ребенка. Потом возникла горькая мысль о том, что вот греется она у чужого огня… Потом на душе все же отлегло – из-за причастности к рождению новой жизни. Ну, и так далее
   Ноги сами привели Ларису в редакцию. И покатился рабочий день, омраченный, правда, двумя событиями. Во-первых, Ларисе нагрубила Марианна, которая ничего лишнего не позволила себе даже тогда, когда проиграла сражение за Соймонова. Во-вторых, ни с того ни с сего разревелась Людмила. В результате гранки читались из рук вон плохо.
   Грубость Ларису не задела и слезы ее не растрогали. Своих забот хватало.
   Правда, Кологрив, вызванный с утра в высокие сферы, не мешал работать, и хоть этим беспокойством было меньше.
   Поэтому, когда позвонила Эрнестина из вражьей смены и попросила у Ларисы завтрашний день в обмен на послезавтрашний, Лариса сразу согласилась. У нее выпадало два выходных подряд после двух рабочих дней и она получала возможность отдохнуть от своей надоевшей смены, как и смена – от нее.
   После звонка в дверь просунулся Реутов.
   РЕУТОВ. Не вовремя? Извини.
   ЛАРИСА Ты всегда вовремя. Заходи.
   РЕУТОВ Лучше ты выйди в коридор.
   Лариса вышла и только тут заметила, что у Реутова забинтована голова.
   ЛАРИСА. Откуда опять свалился?
   РЕУТОВ. Такое только со мной могло случиться.
   ЛАРИСА. Ну? Я слушаю.
   РЕУТОВ. Ну, ехали с другом на легковушке. На повороте дверца раскрылась, я вылетел. И что интересно, приземлился на ноги. Меня пронесло шагов десять. А там местность гладкая, одно дерево на десять километров. Ну, я об него и затормозил. Лбом.
   ЛАРИСА. Везунчик ты, Мишка. Больно?
   РЕУТОВ. Оклемался Я вот зачем пришел… Предложение тебе сделать.
   ЛАРИСА. Если опять сниматься на крыше под флюгером, то я заранее отказываюсь. Мне еще малость пожить охота.
   РЕУТОВ. Другое предложение. Это… руки и сердца.
   ЛАРИСА. Ты?
   РЕУТОВ. Что, дико? Ну, вот так нелепо вышло. В машинах всех марок кувыркался, на лесном пожаре чуть не сгорел, из вертолета летел, теперь вот тебя встретил Смешно, конечно, я для тебя старик. Что я могу обещать? Что буду любить до смерти? Так ты, пожалуй, ответишь, что не долго ждать осталось.
   ЛАРИСА. Дурак. А действительно, Мишка, было такое стихийное бедствие, которого ты не испробовал?
   РЕУТОВ. Не было. В ураган на меня трактор свалился Его вместе с трактористом подхватило, метров тридцать пролетел, а я, дурак, снимал. Кадры вышли – во, зато потом два сломанных ребра врачи обнаружили. Хорошо хоть аппарат уцелел. Да что я тебе чушь горожу? Значит, так. Ты сразу не отказывай. Ты живи себе, как живешь.
   ЛАРИСА. Странное, однако, предложение\'
   РЕУТОВ. Не перебивай старших. Ты постарайся и без меня найти свое счастье. Но мало ли что – жизнь штука пестрая. В общем, ты знай – я жду тебя. И приходи, когда захочешь
   ЛАРИСА. И тебе совершенно все равно, после каких подвигов я к тебе приползу?
   РЕУТОВ. Это мне знать ни к чему.
   ЛАРИСА. А за что ты меня, Мишка, так рыцарски любишь?
   РЕУТОВ. Помнишь необитаемый полуостров? Ну вот… За то самое.
   Лариса смутилась. Она понимала, что Реутов имеет в виду не ее обнаженную фигуру на мостках, уж настолько-то она знала Реутова. Речь шла о ее лице, которое было таким задумчивым, таким утренним, таким светлым. И ей стало стыдно – больше у нее этого лица не было. А Реутов пытался обратить разговор в шутку.
   РЕУТОВ. Ты учти, Лариска, зарабатываю я неплохо, только не знаю, что дальше с деньгами делать.
   ЛАРИСА. Нашел чем соблазнять…
   РЕУТОВ. Стало быть, посватался. А если будешь счастлива без меня, то считай меня недействительным.
   Лариса давно чувствовала, что он к ней неровно дышит. Пожалуй, это и была та истинная любовь, о которой фантазировал Стасик – самозабвенная, всепоглощающая и жертвенная. Только не знала Лариса, что ей делать с этой любовью. Реутов как-то не вписывался в тот мир, которым повелительница Коломбин норовила окружить ее, хотя и для него там имелась подходящая маска – неудачник Пьеро в белом балахоне, на которого валились все шишки Неудачника полагалось отбросить с дороги каламбуром, оплеухой, какой-нибудь пикантной коломбинской выдумкой
   Лариса попробовала приложить к Мишкиному лицу белую маску без бровей, чтобы обрело оно необходимую ей сейчас неподвижность. Но маска не спасала от ясного и чистого взгляда широко распахнутых Мишкиных глаз Глаза эти смущали, даже злили своей пытливостью, своей неожиданной просветленностью. И Лариса с ужасом поняла, что прекрасные выставочные фотоснимки были не столько ее портретом, сколько, может быть, автопортретом Реутова.
   ЛАРИСА. Знаешь что, Мишка? Оставим этот разговор. У меня в голове страшный бедлам. Может быть, я когда-нибудь и приду к тебе.
   РЕУТОВ. Спасибо хоть за это.
   Пасмурная вернулась Лариса в корректорскую. А там при ее появлении опять оборвался напряженный разговор, и лица коллег окаменели. Лариса не выразила никакого интереса, потому что только чужих проблем ей сегодня и не хватало. Приступили к работе.
   Но дежурство не клеилось, и к концу рабочего дня все пошло вразлад. Свежая голова вылавливала ошибку за ошибкой. Позвонил Мошкин и попросил выкинуть из материала абзац с перепутанными фамилиями, а выкидывать было поздно. И тому подобная чушь.
   Вернувшийся из высоких сфер Кологрив ринулся в цех разбираться. Так ловко поговорил он с верстальщицами, что абзац бесшумно исчез без всякого вреда для полосы и ошибки растаяли бесследно. Кологрива в цехе любили, считали своим, ибо в начальство вышел из выпускающих, и производство знал отлично.
   Потом, поскольку с полосами прокопошились чуть не до полуночи, Кологрив усадил корректуру в машину и развез по домам
   Первой доставили Зою с ее авоськой. Второй отвезли Марианну. Она, обменявшись на прощание каким-то диковинным взглядом с Людмилой, молча вылезла из машины, прижимая к груди фолиант. Третьей оказалась Людмила.
   Даже прощального взгляда не бросила она на Кологрива, норовившего скорее остаться наедине с Ларисой. А на Ларису посмотрела. Очень не понравился этот взгляд Ларисе, но коломбинская гордость помогла встретить его с невозмутимостью и даже иронией. В конце концов, виновата ли Лариса, что родимая смена ополчилась на нее из-за Соймонова и Кологрива? Пусть Марианна и Людмила сами справляются со своими женскими проблемами, а она не виновата, что больше, чем они, нравится мужчинам
   Лариса сообразила, что Кологрив уже не злобствует, иначе отказалась бы от машины. И вот они остались одни. На случай упреков и начальственного тона Лариса уже заготовила отличный ход. Тут же, в машине, и было бы вручено ему заявление «по собственному», а потом он бы еще и отвез Ларису в гостиницу к Никифорову. Ибо только так поступают настоящие Коломбины.
   Но, видно, проснулся разум в Кологриве. Мягко и беззлобно заговорил он с Ларисой, став на несколько минут прежним Олежкой-Гривастиком, выпускающим в многотиражке, поменявшим восемьдесят восемь профессий балбесом, еще влюбленным в собственную жену, еще способным раздаривать всем редакционным женщинам цветы.
   КОЛОГРИВ. Ну, Крыска… Обломала ты меня. Весь день о тебе думаю.
   ЛАРИСА Я недостойна такой чести.
   КОЛОГРИВ. Перестань, дурашка. Я совещание из-за тебя мимо уха пустил. Как я за тобой ночью гонялся? Этот мальчик следил за тобой у Крепостных ворот, что ли? Потом смотрю – твой жених мимо проносится. Тут уж я решил, что и без меня народу много
   ЛАРИСА. Правильно сделал. Ты можешь ехать чуть побыстрее?
   КОЛОГРИВ. Нормальная скорость. Тридцать километров в час.
   ЛАРИСА. Нормальная для катафалка.
   КОЛОГРИВ. Ну, прости ты меня, дурака! Я же все понял!
   ЛАРИСА. Ну, и что же ты понял?
   КОЛОГРИВ А то, что главное не знал – какая ты на самом деле гордая. В жизнь свою ни одной по-настоящему гордой женщины не видел, все шли по первому свисту.
   ЛАРИСА. Да с чего быть гордым старому боевому коню? Опомнись!
   КОЛОГРИВ. Вот теперь я все до конца понял! Я очень обидел тебя тогда, Крыска?
   ЛАРИСА. Нет. Все было правильно и вовремя. Иначе бы мы оба не поумнели.