Трускиновская Далия. Шайтан-звезда (Книга вторая)

   Но изумительнее всего были их лица.
   Вслед за старухой ехала та из женщин, что постарше, и самая среди них горделивая. Нос у нее – а на него первым делом посмотрела Джейран – был прямой, короткий и чуть вздернутый, подбородок – резко очерченный, а волосы – серые!
   Правда, сейчас, подставленные щедрым солнечным лучам, они немного золотились, и это было золото не красного, а зеленоватого оттенка. Много лет прошло с того дня, когда Джейран подставляла солнцу непокрытую голову, так что она, можно сказать, никогда не видела золотых искорок в своих серых волосах. Но сейчас, глядя на франкскую женщину, она вдруг поняла, что это – тоже красиво, и что ее собственные волосы, уложенные на такой манер, выглядели бы не хуже.
   Та из женщин, что помоложе, тоже имела и короткий нос, и серые волосы, и, насколько можно было разобрать, зеленовато-серые глаза. И когда они остановили коней у первой же ювелирной лавки, мужчины бросились поддержать им стремя так поспешно и глядели на них при этом с таким восторгом, что Джейран вспомнила слова гуля Хайсагура о том, что у франков она, Джейран, тоже считалась бы красавицей.
   Но первой к ювелиру вошла старуха, высокая и прямая, по виду – привыкшая к общему повиновению. Молодые женщины пропустили ее и тоже скрылись за опустившейся занавеской. Мужчины и оба мальчика остались ждать снаружи.
   – Вот будет забавно, если они купят наше ожерелье, о звезда! Наверняка ювелир поднял сейчас его цену втрое, а то и вчетверо! – весело шепнул Хашим.
   Но тут из-за дверной занавески выскочил сынок ювелира, мальчик двенадцати лет, красивый, подобно сбежавшей из рая гурии.
   – О дядюшка! – обратился он к нищему, получившему от Джейран целый дирхем. – Совсем недавно из нашей лавки вышли двое, молодой мужчина и дряхлый старик. Ради Аллаха, не заметил ли ты, куда они пошли?
   – Старик поругался с разносчиком воды, о дитя, а куда направился мужчина, я не заметил, – отвечал нищий. – Но их наверняка видел Азиз Хар-аль-Сус, который сидит на том углу, пойди к нему. Если они не прошли мимо меня, то наверняка прошли мимо него.
   – О дядюшка, если они появятся тут, останови их и пошли в нашу лавку, – попросил мальчик, подавая милостыню. – Если же они не захотят идти, скажи им, что их ожерелье оказалось дороже, чем все мы думали, и оно принесло прибыль, и мой отец хочет поделиться с ними, потому что они принесли ему удачу!
   Джейран и Хашим, видевшие и слышавшие все это из-за угла, переглянулись.
   – Нет ли в этом ловушки для нас, о дядюшка? – спросила девушка. – Ведь от франков ждать добра не приходится.
   – Может быть, эти женщины решили, что у тебя есть еще сокровища, подобные этому ожерелью, и пошлют своих рабов выследить тебя, чтобы напасть во время сна? – сообразил Хашим. – Нам только этого недоставало, о звезда! Вспомни, сколько золота мы привезли с собой! А наши мальчики отважны, но неопытны, и всякий пройдоха обведет их вокруг пальца, клянусь псами!
   – Полагаю, что нам следует взять с них пример, – сказала Джейран. – Они собираются выследить нас – ну, а мы выследим их! И узнаем об их намерениях!
   Джейран и Хашим затаились за углом.
   Вскоре из лавки ювелира вышли те три женщины, причем первой выступала старуха, а за ней, переговариваясь, – две молодые. И, судя по их лицам и движениям, обе они были очень озадачены и озабочены. Мужчины подсадили их на громоздких коней, чьи длинные и тяжелые попоны сметали со щербатых плит мелкий мусор, и процессия двинулась прочь от лавки.
   – Хорошо, что их лошади ростом с верблюда, – усмехнулся старик. – Мы сможем следить за ними издали.
   Толпа расступалась перед горделивыми франками и смыкалась за ними, не выражая особого любопытства. Джейран и Хашим проследовали за всадниками едва ли не через весь город – и оказалось, что те остановились в хане, совсем неподалеку от хаммама, словно обычные купцы, хотя разумнее было бы поселиться в ближайшем христианском монастыре. Но, поскольку в этой части города христиане жили едва ли не с времен явления их пророка Исы, то франки даже за пределами монастырских стен чувствовали себя в безопасности.
   Не менее двух дневных часов потрачено было на то, чтобы убедиться, что франки расположились в хане основательно, покидать его не собираются, посланцев не шлют и не принимают. Вступив в переговоры с владельцем этого почтенного заведения, Хашим уговорился с ним, что ежели старуха или кто-то из ее приближенных пошлют человека в город, то за ним пойдет один из невольников, и выследит, и потом приведет Джейран и Хашима к тому месту.
   Он сделал это потому, что оба они, и Джейран, и Хашим, немало проголодались. Они не могли продолжать наблюдение, ибо видели уже не входящих и выходящих людей, а вносимые и выносимые корзины с едой.
   И они пошли в комнату, которую предложил им для этой надобности владелец хана, и послали за уткой в подливе из сумаха, и за кебабом из молочного ягненка, и за кунафой из лучшей пшеничной муки – словом, за жирной и вкусной едой, которую не видели уже много дней. А добыча, которую они взяли в Хире, вместе с той, что прихватили в разоренном раю, вполне позволила бы угостить утятиной и кунафой всех жителей городка без особого ущерба для Джейран, Хашима и мальчиков.
   После трапезы Хашим отлучился – и Джейран не стала выспрашивать, по какой надобности.
   Но прошло время, необходимое для того, чтобы много раз справить эту надобность, а старик не появлялся.
   Расплатившись с владельцем хана, обеспокоенная Джейран послала невольника заглянуть в домик с водой, и тот вернулся с сообщением, что Хашима там нет.
   Это было по меньшей мере странно.
   Девушка вышла из хана, и сразу же толпа подхватила ее. Не успев опомниться, она отдалилась от ворот и, окруженная людьми, пересекла площадь. Затем ее втянуло в извилистую улицу, проволокло меж глухой стеной и конским боком, так что отступить не было никакой возможности. Джейран заозиралась – и вдруг обнаружила, что большинство из сопровождающих ее мужчин – почтенные старцы, и они, держась вместе, наподобие отряда, увлекают ее в весьма определенном направлении.
   Старцы переговаривались, а точнее сказать – перекрикивались, пока не достигли цели свои стремлений, и это был ряд высоких арок, наподобие эйвана, а за арками тянулась стена. Там девушка и увидела Хашима.
   Старцы мимо него устремлялись к входу, а он стоял вплотную к стене, склонив голову чуть набок, и внимательно прислушивался к шуму голосов, идущему из распахнутых дверей. Джейран огляделась, задрала голову, увидела узкую угловатую башню с едва заметными зубцами – и поняла, куда их обоих занесло.
   – Что это он делает тут? – удивилась Джейран. Меньше всего на свете она ожидала увидеть Хашима у дверей большой пятничной мечети.
   Оттуда доносился такой шум, что прохожие останавливались, чтобы прислушаться.
   – Уж не случилось ли там какой беды, от чего спаси и помилуй нас Аллах? – спрашивали они друг друга. – Не войти ли и не посмотреть ли? Там сидят престарелые шейхи – не скончался ли один из них?
   – Вали! Вали идет! – раздались голоса и толпа, не дожидаясь приказа, расступилась, пропуская самого начальника городской стражи и его многочисленную свиту.
   – Что там происходит, о правоверные? – вали, суровый и статный, с нахмуренными бровями, посмотрел на мечеть.
   – Мы не знаем, о господин! Никто не знает! – раздалось из толпы.
   Вали решительно направился в мечеть, и вооруженные стражники – за ним следом. Толпа притихла, ожидая, что из этого получится. В мечети наступила тишина, которая длилась ровно мгновение, а потом раздались новые вопли и оттуда выбежало несколько шейхов, из тех, кто помоложе. Впрочем, их тюрбаны по величине своей были достойны столетних, умудренных в богословии старцев.
   – О враги Аллаха! – едва ли не хором взывали они, потрясая в воздухе кулаками. – О нечестивые!
   – Ради Аллаха, что там у вас происходит? – накинулись на них с вопросами прохожие.
   – Что происходит? Свершен подвиг доблести, о правоверные! И какова ему награда?!
   – Что за подвиг доблести? – изумились люди, не ожидавшие, что за стенами мечети творятся такие дела.
   – Подвиг великой веры и доблести, ниспосланной Аллахом! И он длился шесть дней, от субботы до четверга!
   Джейран увидела, как Хашим посмотрел направо и налево, прижал локти к бокам, оскалился и устремился в гущу толпы. Старик что-то затеял – и вряд ли разумное. Она протиснулась следом.
   – И что же было совершено за эти шесть дней, о почтеннейший? – с изумительным ехидством в голосе Хашим обратился к самому буйному шейху.
   – О друг Аллаха, ты не поверишь, но это достойно того, чтобы быть записанным иглами в уголках глаз в назидание поучающимся! – велеречиво отвечал шейх. – Великолепный Амр-ибн-Масада, да хранит его Аллах и да приветствует, совершил неслыханное доселе деяние! Он шесть дней сидел с Кораном на коленях, выходя лишь по нужде, и он сосчитал, сколько букв в Коране! А ведь читающему Коран за каждую букву зачтется десять благих дел, о правоверные!
   Толпа изумленно загудела, перекрыв шум, доносящийся из мечети.
   – И сколько же их оказалось, этих благословенных букв? – не унимался Хашим.
   – Их оказалось триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят одна, о почтеннейший!
   – Прибегаю к Аллаху за помощью от шайтана, побитого камнями! – вмешался другой шейх. – Как это ты говоришь – триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят одна? Да поразит Аллах твой гнусный язык и язык твоего Амр-ибн-Масаду! Вот Абд-аль-Фарис воистину свершил благое дело и подвиг доблести! О правоверные, он считал буквы честно, не так, как Амр-ибн-Масада, и не отвлекался, и у него получилось триста двадцать три тысячи шестьсот шестьдесят четыре!
   – О несчастные! – завопил тут Хашим. – Вы говорите, что свершили подвиг доблести и веры?! Да какой же это подвиг, раз всем давно известно, что в Коране ровно триста двадцать три тысячи шестьсот семьдесят букв!
   И, не успела Джейран опомниться, как сухие жилистые руки протянулись к седым бородам, и раздались вопли, и воззвали к Аллаху и шайтану, и помянули как Пророка, так и Отца горечи, и полетели ввысь сорванные с вражеских голов преогромные тюрбаны! А из тюрбанов, к великому стыду их обладателей, разлетелись над головами правоверных грязные тряпки, ибо полотнища ткани у почтенных шейхов были малы и узки, а состязание в величине тюрбанов не знало меры.
   Люди шарахнулись, давая простор драке, и раздался чей-то хохот, и некто благочестивый попытался усовестить бойцов!
   – Шесть тысяч двести тридцать шесть! – был ему ответ из гущи боя. – Шесть тысяч двести тридцать семь!
   В пылу сражения вспомнили заодно и о подозрительном подсчете стихов Корана.
   Джейран увидела сквозь спины и бока коричневый халат Хашима. Медлить было опасно – у старика тут были противники выше и тяжелее, чем он сам. Джейран решительно шагнула вперед, отпихнула локтем одного шейха, который, как видно, и сам был ей признателен за то, что она удалила его с поля боя, и схватила Хашима сзади в охапку.
   Старик, почувствовав, что его ноги вознеслись и утратили опору, даже не задумался о причине этого чуда, а обрадовался, что может поражать врагов веры еще и пятками. Он молотил воздух и почему-то громко отплевывался, пока Джейран, развернувшись и прижимая его к груди мускулистыми руками банщицы, пробиралась с ним через расступившуюся толпу. И бесстыжий хохот долго сопровождал их.
   Поставив Хашима на ноги в ближайшем переулке и крепко придерживая его за рукав, Джейран с ужасом смотрела, как он добывает изо рта рыжие и седые клочья.
   – И не стыдно ли тебе, о шейх? – как можно строже спросила она.
   – Порази их Аллах, этих нечестивцев, тьфу! – отвечал Хашим. – Чем это они смазывают свои гнусные бороды?! О враги Аллаха, тьфу!
   – Не думала я, что придется вытаскивать тебя из побоища, словно пса из драки за задние лапы! – сердито продолжала Джейран. – Тебя, шейха! Что это ты затеял? А как насчет истинной веры?
   – Истинная вера?.. – замер, как бы вспомнив о ней, Хашим. – О звезда, речь тут шла не о вере, вовсе не о вере!
   И он, страстно поцеловав свою левую ладонь, снова сплюнул.
   – А о чем же, о сын греха?
   – Эти бесноватые не умеют считать, и я сказал им лишь то, что сказал бы любой школьный учитель ребенку, который не может сложить два и два, о звезда! – честно глядя Джейран в глаза и выставив вперед пострадавшую бороду, заявил этот лишенный совести шейх.
   – Надо мне было оставить тебя с твоими бесноватыми, чтобы ваш спор разрешили вали и стражники, – не выпуская рукава, буркнула Джейран. – Пойдем скорее в хан. Если за это время франки затеяли какую-то пакость…
   – Пойдем, о звезда! – вовсе не желая выслушивать из ее уст угрозы, немедленно согласился вредный старик.
   И они поспешно вернулись к хану, и оказалось, что прибыли туда вовремя – только что франки велели хозяину прислать надежного невольника, чтобы он отнес некое письмо.
   Разумеется, Хашим и Джейран немедленно перехватили этого невольника, и он показал им запечатанное письмо, и Хашим, прочитав имя получателя, с немалой тревогой оттянул Джейран в сторону, чтобы невольник не слышал их беседы.
   – Это письмо они посылают некому цирюльнику, о звезда! – прошептал он. – А цирюльники – люди подозрительные, и у них встречаются те, кому есть нужда в противозаконных делах, и они – великие сводники… Может быть, отнять это письмо и прочитать его?
   – Мы пойдем следом за невольником и попробуем выяснить, в чем тут дело, – решила Джейран. – Если же мы отнимем и вскроем письмо, то невольник будет вынужден вернуться к пославшим его с каким-то враньем, и они напишут другое, и будут слать письма к тому цирюльнику, пока не добьются встречи с ним тайно от нас!
   Но не только этой причиной руководствовалась девушка – ей не хотелось обнаружить перед Хашимом свою безграмотность, простительную для банщицы из хаммама и непростительную для спустившейся с неба звезды.
   Они сопроводили невольника вплоть до дверей цирюльничьего дома, убедились, что он благополучно вошел, а еще немногое время спустя удостоверились, что он так же благополучно вышел. Тогда они показались посланцу и спросили его, был ли от цирюльника ответ.
   И невольник сообщил, что цирюльник, приняв письмо, не вскрыл его, а отложил в сторону, как если бы оно не ему предназначалось.
   – Я же говорил тебе, что этот цирюльник – всего лишь посредник, о звезда! – обрадовался Хашим. – И против нас плетутся страшные козни!
   – Настолько страшные, что это приводит тебя в восторг, о шейх? – огрызнулась Джейран. – А что, если письмо не имеет к нам никакого отношения? И мы зря тратим время на этого презренного цирюльника? И речь идет о деле вовсе безобидном? И мы возводим напраслину на…
   Тут она замолчала, ибо человек, выскользнувший из дома цирюльника, был ей неуловимо знаком.
   По узкой улице туда и обратно протискивались люди, так что в пестрой толпе выделялись лишь лица тех, кого Аллах наградил немалым ростом. А это красивое и нежное юношеское лицо принадлежало человеку невысокому, и Джейран видела его лишь миг – когда человек выходил из дверей.
   Девушка напрягла память – и вспомнила!
   Ничего не объясняя Хашиму, она устремилась в погоню за юношей. И настичь его было нетрудно – обремененный острым горбиком, он не был силен и не мог распихивать толпу, его постоянно оттирали к стене и даже угощали тумаками.
   Джейран поравнялась с ним быстрее, чем рассчитывала, не заботясь об отставшем Хашиме. Обгоняя юношу, она покосилась на него – и убедилась, что память ее не подвела.
   – Да хранит тебя Аллах и да приветствует! – обратилась Джейран к горбуну.
   – Клянусь Аллахом, я где-то видел тебя! – произнес в ответ юноша, вглядываясь в лицо Джейран, наполовину прикрытое концом тюрбана.
   Он потер рукой лоб – и тут его красивые глаза озарились радостью узнавания.
   Но сразу же он поднес ладонь ко рту, чтобы зажать раскрывшиеся было губы.
   – Ты испугался меня, о Хусейн? – спросила Джейран. – Ничему не удивляйся – это превратности времен заставили меня надеть мужской наряд… Я рада видеть тебя и рада тому, что ты успел уйти из этого…
   – Я все понял!.. – громко прошептал Хусейн, едва дотянувшись до ее уха. – Тебя прислали ко мне с приказом! Я готов… Я готов, клянусь Аллахом! Моя жизнь принадлежит скрытому имаму!
   Но Джейран всей душой ощутила его страх.
   – Нет, о друг Аллаха, успокойся и прохлади свои глаза – меня не посылали с приказом, – торопливо сказала она. – Меня прислали узнать, как ты живешь и не терпишь ли в чем нужды.
   Прежде всего нужно было успокоить этого несчастного – хотя бы даже откровенной ложью. В подтверждение Джейран достала из-за пазухи кошелек, но Хусейн отстранил ее руку.
   – Передай пославшему тебя, что раб Аллаха и святого имама Хусейн не знает, что такое нужда, ибо блага мира сего потеряли для него цену, – отвечал юноша, и с каждым словом он, казалось, все глубже загонял в себя свой страх. – И он соблюдает уговор!
   Хусейн также сунул руку за пазуху, достал тщательно упрятанный узелок и, зажав его в ладонях, приоткрыл крошечную частицу содержимого.
   – Вот то, что служит вечным напоминанием… Передай пославшему тебя, что раб Аллаха и святого имама Хусейн кладет это рядом с собой во время молитвы.
   – А разве пророк велел класть рядом с собой что-то во время молитвы? – спросила Джейран, стараясь разглядеть то, что темнело в узелке.
   – Я не знаю… – смутился юноша. – Но раз мне дали это в знак, что я побывал в раю, и раз это теперь – самое дорогое, чем я владею, то, наверно, не будет греха в том, если оно полежит немного на молитвенном коврике?
   – Я впервые слышу, чтобы с этим предметом так обращались, – заметила Джейран, сгорая от любопытства. – Разве тебе ничего не сказали, о друг Аллаха?
   – Были слова, которые я слышал как бы сквозь сон, – признался Хусейн. – Меня известили, что теперь всюду надо мной – рука Фатимы аз-Захры, и она оберегает меня, и она повелевает мной! Я проснулся в своем чулане – и увидел рядом с собой эту руку, вырезанную из темного камня! Ничто больше не свидетельствовало о том, что я был в раю и изведал наслаждение! Все домашние утверждали, что я пять дней лежал, подобно мертвецу, и мое дыхание было едва заметным. Но если я спал – то откуда же взялась эта рука, пальцы которой расставлены, словно она отталкивает от себя нечто…
   – Спрячь этот знак, – приказала Джейран, ибо юноша разволновался чрезвычайно. – Спрячь и храни! И расскажи мне, как тебе жилось после того, как ты покинул рай.
   – Я думал о скрытом имаме и о том, как он приблизит меня к себе, – гордо сказал юноша. – Никаких иных мыслей и желаний у меня не осталось. Тот, кто побывал в райском саду, уже не станет любить земные наслаждения… И еще передай, что раб Аллаха Хусейн всегда готов выполнить приказ, и умереть, и вернуться в райский сад, к ногам скрытого имама!
   – Тебе нет нужды умирать! – воскликнула Джейран, в свою очередь, испуганная яростью, с какой Хусейн произнес эти слова.
   – А когда настанет такая нужда? Об этом тебе ничего не говорили, о посланница? – с волнением спросил он.
   – Нет, об этом я ничего не знаю, о Хусейн, – честно призналась Джейран.
   – Да, я и забыл, ты ведь – из низших прислужниц в райском саду… Но, может быть, ты случайно что-то слышала? Может быть, при тебе говорили, когда меня опять возьмут в райский сад?
   Джейран вздохнула – сада, где Хусейн лежал в объятиях гурий, больше не было.
   Юноша снова принялся толковать что-то невнятное о своей преданности скрытому святому имаму и госпоже Фатиме Ясноликой, о верности потомкам пророка в их лицах и о надежде на вознаграждение, причем приводил к месту и не к месту строки молитв. Джейран, слушая эту путаную речь, вспомнила вдруг тех двух несчастных, которые волокли к трубе тело еще живого человека. Они тоже говорили о скрытом имаме, но из слов Хусейна следовало, что он сам, своими глазами, видел его и даже слышал.
   Джейран дала себе слово расспросить единственного доступного ей знатока Корана и преданий Хашима об этом деле. До сих пор ей не было нужды в имамах, скрытых или же явных, ибо они не приносили пользы при растирании посетительниц хаммама, и по этой части в голове у девушки были немалые пробелы.
   Но что касается Фатимы – тут она, разумеется, уже понимала, что имеет дело с обычной женщиной, склонной к выпивке и мужским ласкам, но богатой и хитрой. Надо полагать, что и скрытый имам в устроенном ею раю был того же качества – то есть, не имел ни малейшего отношения к потомству пророка.
   Тут с минарета раздался призыв к молитве.
   – Горе мне! – воскликнул Хусейн. – Я задержался с тобой, о посланница, а ведь хотел зайти в мечеть прежде, чем выполнить поручение и привести почтенного шейха!
   И он, не прощаясь, устремился прочь.
   Джейран осталась там, где ее настиг призыв. И дождалась Хашима, наконец догнавшего ее.
   – Не подобает звезде носиться, распихивая людей, как посланный за вином невольник! – упрекнул ее старик. – Ты перехватила посланца?
   – Да, о дядюшка, – задумчиво ответила девушка. – Похоже, что этот цирюльник и этот посланец не имеют к нам ни малейшего отношения. Горбуна отправили за каким-то почтенным шейхом.
   – А этот шейх может оказаться предводителем шайки айаров! – грозно и свирепо предупредил Хашим, выкатив для убедительности глаза и задрав полупрозрачную бороденку.
   – Этот шейх? – думая о своем, Джейран не обратила внимания на устрашающий вид Хашима.
   – Мы непременно должны дождаться его! – решил старик. – Клянусь псами, я не уйду от дома цирюльника, пока не увижу этого загадочного шейха!
   – По-моему, мы понапрасну тратим время, о дядюшка…
   Джейран пыталась понять, кому и зачем потребовалось морочить голову безобидному горбуну, да еще таким сложным и дорогостоящим способом.
   Ей не хотелось лишний раз думать о фальшивом рае. Будучи от природы здравомыслящей и не склонной причинять себе боль, растравляя душевные раны и насильственно пробуждая скверные воспоминания, Джейран предпочитала уж лучше двигаться вперед наугад, чем постоянно озираться назад. К тому же, ей с трудом давались отвлеченные умопостроения. Так что в конце концов она даже ощутила благодарность к неугомонному Хашиму, который уже наделил таинственного шейха склонностью ко всему скверному, мерзким нравом и способностью устраивать разбойные нападения на чужие сокровища.
   – Еще немного – и окажется, что он грабит по ночам могилы правоверных, – вставила Джейран, когда Хашим в своих подозрениях выскочил за пределы разумного. – Вот увидишь, это дело связано со срезанием мозолей и ни с чем более, о дядюшка.
   И про себя вознесла Аллаху молитву о том, чтобы этот заподозренный во многих злодеяниях шейх оказался не слишком далеко и Хашим не заставил ее караулить у ворот цирюльничьего дома до самой ночи.
   Аллах оказался воистину милосерден – скорее всего, Хусейн отыскал того, за кем был послан, в мечети, поскольку оба они появились довольно быстро – Хашим не успел еще, вдохновленный предположением об осквернении могил, описать Джейран с подробностями это гнусное занятие.
   Шейх быстро шел впереди, Хусейн, едва поспевая – за ним.
   – Да хранят меня псы… – прервав гневные речи на полуслове, прошептал Хашим.
   Джейран уставилась на шейха, не понимая, почему бы вдруг Хашим мог растеряться и испугаться при виде этого человека.
   Это был весьма тощий и на вид слабосильный шейх, в немолодых уже годах, с брюзгливым лицом и курчавой рыжей бороденкой, причем Джейран безошибочно определила ее неприятный цвет как природный, ибо хенна такого неблагородного оттенка не производит.
   Роскошный халат из разрисованной материи с золотыми прошивками, перепоясанный дорогим поясом, не прибавлял ему осанистости, ибо много потребовалось бы халатов и фарджий, чтобы сделать выпуклой и обширной эту тощую впалую грудь.
   – Разве ты узнал этого человека, о дядюшка? – спросила Джейран, когда шейх и горбун скрылись в дверях цирюльничьего дома.
   – Вот уж кого не ожидал я встретить в здешних краях, так это аш-Шамардаля, – проворчал озадаченный Хашим. – Что это за дела завелись у него с франками?
   – Аш-Шамардаль? – Джейран попыталась вспомнить, где же она слышала это имя, но, как всякая отвлеченная материя, имена, не связанные с определенными людьми, плохо укладывались у нее в голове.
   – Он тоже обращался к тебе? – оживился старик. – Я знал, что он свернет когда-нибудь с путей Аллаха и обратится к тому, кого мы почитаем. Но если он и совершил это, то не из чистых побуждений, о нет, вовсе не из чистых побуждений, о звезда. И если он будет взывать к тебе – не слушай его и не исполняй его просьб! Обещай мне это, о доченька!
   Джейран усмехнулась – хитрый старик догадался, как приласкаться к ней, не знавшей ни отца, ни матери.
   – Разумеется, я не стану слушать его просьб, – подозревая, что вражда Хашима к аш-Шамардалю коренится в деле столь же серьезном и необходимом, как подсчет букв в Коране, ответила она и, видя в глазах старика ожидание более твердого обещания, добавила: – Клянусь собаками!
   Хашим негромко рассмеялся и поцеловал себе левую ладонь.
   – Свет еще не видывал такого завистника, как этот аш-Шамардаль, – весело сообщил он. – Сидя перед скатертью с десятком блюд, он завидует собаке, которая бежит мимо с обглоданной костью. Он и к магам-то приблудился только из-за своей проклятой зависти! Но он терпелив, как кошка, которая караулит возле норки мышь.