Трускиновская Далия. Шайтан-звезда (Книга вторая)

   – О госпожа, это – оружие женщин, и мне трудно будет самому разобраться в его свойствах. Я не хочу обманывать тебя и притворяться всеведущим, клянусь Аллахом! – в этих словах аш-Шамардаля почти не было лжи. – Расскажи, на что оно было способно, укажи мне путь! И тогда я займусь им, и испытаю его, и пойму, как с ним следует обходиться, даже если это потребует десяти лет жизни!
   – Ты хочешь сказать, что мне еще десять лет придется ждать моего ожерелья? – старуха вскочила со скамеечки.
   – О госпожа! – аш-Шамардаль воздел руки. – Ты можешь на это время выбрать себе взамен любой из этих талисманов!
   Он указал на столик, где лежали собранные за много лет непокорные сокровища.
   Бертранда склонилась над ними – и безошибочно ткнула пальцем в один из карнеоловых кружков.
   – Может быть, вот этот! – потребовала она. – Но я еще не решила, отдам ли тебе ожерелье…
   – О госпожа, твой взор подобен орлиному! – восхитился аш-Шамардаль вполне естественно. – Великие мудрецы и маги не выбрали бы этого талисмана среди десятка подобных! Бери его – и объясни, каковы были свойства твоего ожерелья.
   – Оно увеличивает силу вдвое, а то и втрое, – сказала старуха. – Если его владелица пускается бежать – то обгоняет самого быстрого коня. Оно обостряет все чувства и страсти, живущие в женщине, выявляет все ее скрытые способности. Но у него есть еще одно качество, бесценное для знающего. Согласись, если тебе нужно разрушить стену или настичь всадника – ты можешь отдать приказ своим людям, и они обойдутся при помощи кирки и лопаты или при помощи другого коня, так что магия в этих делах необязательна.
   – Что же это за качество? – сдерживая нетерпение, спросил аш-Шамардаль.
   – Оно изменяет твою внешность в глазах других людей, – прошептала старуха. – Ты можешь представить им образ человека, живущего на другом конце земли, и действовать, как бы нося на себе этот образ наподобие одежды.
   – Сохранило ли оно это качество?
   – Да, будь оно проклято!
   Аш-Шамардаль сопоставил слова Бертранды – и вышло, что она, заполучив ожерелье и уверившись в его силе, явилась кому-то в чужом образе, и натворила каких-то позорных дел, но потом неожиданно заснула – и морок спал, обнаружив ее истинное лицо.
   Трудно было даже вообразить, что бы это могло быть за дело, но аш-Шамардаль слышал немало историй про плутни и шашни арабских старух и здраво рассудил, что у франков старухи занимаются точно такими же пакостями. Арабская старуха, скорее всего, напустила бы на себя вид молодой красавицы и провела ночь с молодым красавцем. Неужели и Бертранда?..
   Вообразив себе молодого франка, обнаружившего наутро в своей постели возлюбленную семидесяти или даже более лет от роду, аш-Шамардаль не рассмеялся, как полагалось бы слушателю забавных историй. Он не был по природе склонен к веселью – как, очевидно, и Бертранда. Он покивал головой, молча соглашаясь с тем, что зрелище должно было получиться срамное.
   Тут край дверной занавески приподнялся.
   – О господин! – позвал Хусейн. – Мой господин Абд-Аллах зовет тебя, ибо случилось нечто важное!
   – А что важное может случиться у этого бездельника? – буркнул аш-Шамардаль, всем видом показывая Бертранде, насколько высоко он стоит над цирюльником. – Почему бы ему самому не прийти и не осведомить нас об этом?
   – О господин, он сидит в темном чулане и зовет тебя оттуда! – отвечал растерянный юноша. – И он не может покинуть чулана!
   – Прости, о госпожа, – аш-Шамардаль сдержанно поклонился. – Этот человек оказывает мне приют, когда я приезжаю в ар-Руху, и если ему вдруг стало плохо в домике с водой, мой долг – пойти и помочь ему, клянусь Аллахом! Дождись меня, о высокородная Бертранда, а пока ты можешь посмотреть мои талисманы и амулеты. Кое-что из них я готов продать знающему человеку или выменять…
   – Я посмотрю их! – старуха немедленно склонилась над столиком, а аш-Шамардаль поспешил вслед за Хусейном.
   – Разве он не в приюте уединения? – спросил мудрец, видя, что юноша ведет его в совсем другую сторону.
   – Нет, о господин, я же сказал – он в темном чулане! Вот светильник.
   Чтобы попасть туда, куда для неизвестной надобности забрался Абд-Аллах, аш-Шамардалю пришлось согнуться вдвое. Он оказался в узком и загроможденном всяческим старьем помещении, но цирюльника сразу не увидел. Зато он услышал голос Абд-Аллаха и поморщился, ибо человек этот вызывал у него немалое раздражение.
   – Потерпи, ради Аллаха, заклинаю тебя, о сильнейший, о свирепейший, о непобедимейший из всех созданий Аллаха, равных тебе по высокому положению! – произнес этот знакомый гнусавый голос, почему-то идущий как бы из-под земли.
   Аш-Шамардаль остановился и вознес над головой светильник.
   – С кем это ты беседуешь, порази тебя Аллах? – брюзгливо осведомился мудрец. – И куда ты запрятался, о сквернейший среди скверных?
   – Я тут, я тут, о повелитель мудрых! – завопил Абд-Аллах, сам при этом не показываясь.
   – Почему я не вижу тебя? – спросил аш-Шамардаль. – Разве ты добыл перстень Сулеймана ибн Дауда, делающий его обладателя незримым?
   – Ничего он не добыл, порази его Аллах в печень и в селезенку! – прозвучал рокочущий голос. – Но он настолько разозлил меня своими пространными речами, что я готов был убить его.
   Аш-Шамардаль повернулся – и увидел, что из какой-то дыры в полу торчат ноги цирюльника, рядом же стоит большой черный пес, и это из его глотки вылетают человеческие слова.
   – Так это ты, о Зальзаль ибн аль-Музанзиль? – аш-Шамардаль был удивлен превыше всякой меры. – Почему ты здесь, о сын греха? Я же поставил тебя охранять замок! Что случилось?
   – Случилось то, что Пестрый замок вскоре будет осажден, и к нему торопится войско Ади аль-Асвада, нового царя Хиры, о господин. Тебе нужно как можно скорее прибыть туда, потому что без тебя в замке творятся странные дела. Я отнесу тебя, если ты сядешь мне на спину, – предложил черный пес.
   – Сперва освободи Абд-Аллаха Молчальника… Нет! О этот Пестрый замок, будь он проклят и будь прокляты те, что привели за собой разведчиков Хиры! – аш-Шамардаль взялся рукой за лоб. – Ты отправишься со мной, о марид, и поможешь отнять у старухи, которая сидит в комнате, ожерелье с черными камнями. А тогда уж я сяду к тебе на спину и мы полетим к Пестрому замку.
   – А я, как же я, о друзья Аллаха? – завыл цирюльник, брыкаясь, как будто добавляя ногами выразительности речам. – Вы не можете покинуть меня здесь в таком наисквернейшем положении!
   – На голове и на глазах! – произнес марид в образе пса, после чего молча повернулся к цирюльнику хвостом и сделал такое движение левой задней лапой, как если бы закапывал свой помет.
   – Ступай за мной, о Зальзаль, – приказал аш-Шамардаль, – но измени вид, чтобы та старуха раньше времени не заподозрила неладное, разорви Аллах ее покров…
   Пес съежился, произнеся вовсе несвойственные его породе звуки «хуг, хуг», посветлел шерстью и оказался большой крысой. Аш-Шамардаль одобрительно кивнул, приподнял полу халата, и крыса шмыгнула к его ногам.
   Когда аш-Шамардаль вернулся в комнату, благородная Бертранда отпрянула от стола, и это очень не понравилось мудрецу.
   – Этот бездельник и болтун вызвал меня из-за сущей ерунды, о госпожа, – сказал он тем не менее. – Давай снова займемся твоим ожерельем. Ты говорила о том, что оно способно изменить облик своей владелицы в глазах людей. Я хотел бы знать, как это происходит. Раз уж ты все равно надела его, о госпожа, то прими хотя бы образ ребенка, если это под силу ожерелью.
   Бертранда усмехнулась.
   – Ему под силу дать мне даже образ дракона – а что будет со мной потом, о аш-Шамардаль? Я опять засну в самом неподходящем месте?
   – Сделай это хотя бы ненадолго, чтобы я понял, как действует ожерелье! – настаивал мудрец.
   – Объяснить тебе этого я не могу – никто из смертных не знает, как пламя, которое отдают талисманам Врата огня, проникает в человеческое тело и заставляет его выполнять приказы рассудка.
   – Но ведь ты, меняя образ, хочешь стать тем, чем задумала! Ты умеешь пользоваться ожерельем, и не понимая тайн, которыми окутаны Врата огня! – возразил аш-Шамардаль. – Ради Аллаха, ради Сулеймана ибн Дауда, который оставил нам знания и талисманы, ради спасения своей души – покажи мне, как ты это делаешь!
   Мудрец взмолился с такой страстью, как если бы просил красавицу-певицу, достойную харима повелителя правоверных, о тайном свидании.
   – Ты непременно хочешь, чтобы я предстала перед тобой ребенком? – с подозрением спросила Бертранда. – Хорошо, сейчас я сосредоточусь, и вызову перед глазами образ младенца, и постараюсь припомнить, что ощущает годовалая девочка, и каково ее тело, и каким кажется ей мир. А ты внимательно следи за мной – может быть, таким путем мы действительно поймем, как действует ожерелье…
   Старуха неловко уселась в углу комнаты на ковер, подтянула колени к подбородку и закрыла лицо руками.
   Затем она отвела от глаз ладонь и уставилась в лицо аш-Шамардалю, как бы не видя его.
   Вокруг глаз образовались белые круги и стали таять, а от них по лицу Бертранды разошлось розоватое свечение.
   Оно сползло по шее и исчезло под мантией, но не совсем, а как исчезает светильник под плотной тканью. Кольцо свечения, охватившее Бертранду наподобие мужского объятия, сползло по ней до ковра и растаяло.
   Аш-Шамардаль, внимательно следивший за этим кольцом, поднял взор – и увидел, что лицо старухи искажается, как будто воздух перед ним подернулся мелкой зыбью, но на этом посветлевшем лице уже сверкают большие черные глаза, широко распахнутые и лишенные смысла глаза ребенка. Округлились щеки, приоткрылись розовые губы и стали видны десны с первыми младенческими зубами.
   Мантия также преобразилась – она стала одеяльцем с меховой опушкой, за отогнутым краем которого был виден вышитый ворот рубашечки и выпущенное поверх нее черное ожерелье.
   В углу комнаты сидело на полу прелестное дитя, девочка не более годовалого возраста, каким, очевидно, была Бертранда много лет назад.
   – О высокородная Бертранда, кажется, я понял, что произошло с твоим ожерельем! – воскликнул аш-Шамардаль, подкрадываясь к младенцу. – Ты была права, говоря о загадочном пути, которое проходит пламя, исходя из Врат огня и посредством ожерелья проникая…
   Быстро опустившись на корточки, он схватил ожерелье и попытался сдернуть его с шейки младенца. Но оно непостижимым образом зацепилось и не соскочило.
   Детская ручка легла поверх его руки – и обратилась в желтую, покрытую чешуей, птичью лапу с длинными корявыми когтями.
   Лапа сжала его руку с такой силой, что его душа на мгновение от боли улетела, он повалился наземь и застонал, прикрываясь свободной рукой от неизвестно как проникшего в помещение острого луча света.
   Марид в образе крысы выскочил из-под полы халата и отбежал в сторону.
   Со странным, несвойственным крысе звуком «хуг, хуг» он стал расти, дорос до собачьего вида, повторил этот звук – и вдруг заполнил собой едва ли не всю комнату.
   Марид Зальзаль ибн аль-Музальзиль, из правоверных маридов, подданных Синего царя, встал, сгорбив широкие плечи, ибо его собачья голова, увенчанная хвостом волос, наподобие конского, пробила бы потолок, вздумай он распрямиться в полный рост.
   – Ко мне, ко мне, о Зальзаль! – позвал аш-Шамардаль. – Уничтожь эту распутницу!
   Но взор марида был обращен к столику. Там лежало нечто, настолько для него важное, что он пренебрег приказом своего повелителя.
   – Сам ты распутник и сын распутника! – возразила Бертранда. – Какой ты мудрец и маг? Ты – самозванец! Ты убил аш-Шамардаля и присвоил его имя и его сокровища! Ты не знаешь простейших вещей!
   Она расхохоталась – но это скорее был орлиный клекот, ибо свою голову она представила глазам аш-Шамардаля птичьей, с острым желтым клювом и зловонным дыханием.
   – Я могу показаться тебе хоть муравьем, но подлинный мой рост остается прежним, о глупец, о бездарный ученик возчика нечистот! – продолжала она, все сильнее сжимая руку, так что кровь выступила из-под ногтей оплошавшего мудреца. – А сейчас я вселю в тебя безмерный ужас – и он останется с тобой навеки, о проклятый!
   Тут только аш-Шамардаль понял, что свет исходит из перстня на другой руке Бертранды, воздетой ввысь, и этот свет имел материальную природу, ибо он не только слепил и жег, но и толкал того, на кого был направлен.
   – Ко мне, о раб кольца! – завопил о аш-Шамардаль.
   Марид, не глядя на него, устремился к столику и, упав перед ним на колени, схватил нож, по рукояти которого шли спиралью еврейские письмена, образуя не только вьющуюся полосу, но и вертикальные ряды букв.
   – Клянусь Аллахом, вот талисман, который сильнее того проклятого кольца! – прорычал Зальзаль ибн аль-Музальзиль. – Свободен, свободен, клянусь Аллахом – я свободен!
   – Нет, нет, о Зальзаль – ты еще мой! – крикнул аш-Шамардаль, корчась. – Еще неизвестно, нож сильнее кольца или наоборот! Освободи меня – или я погублю тебя! Убей старуху – заклинаю тебя всеми именами Аллаха и его тайным именем!
   Марид замер – ибо эти слова имели над ним, правоверным, силу не менее той, что заклятое Сулейманом ибн Даудом кольцо.
   – Убей эту неверную, убей это исчадие франков! – требовал аш-Шамардаль, корчась на полу. – Убей ради торжества нашей веры!
   Очевидно, Зальзаль ибн аль-Музанзиль немало в своей жизни карал, поражал и убивал. Он немедленно протянул лапу, подобную львиной, поросшую черной шерстью и с когтями, к птичьей шее старухи, сдавил ее и без особого усилия оторвал Бертранду от аш-Шамардаля.
   – Добей ее, о Зальзаль, и ты свободен! Добей, во имя Аллаха! – закричал аш-Шамардаль.
   Марид наступил тяжелой ногой на грудь женщины.
   – Она убита, о аш-Шамардаль, – спокойно сказал он. – Можешь взять черное ожерелье. Ты был скверным повелителем, о аш-Шамардаль. Ты лишил меня половины моей силы, потому что сильные заклинания власти не давались тебе! Но этот нож сильнее того кольца, которое давало тебе власть надо мной. Вот они, заклинания Сулеймана ибн Дауда! И слова здесь – в нужном порядке! Я сам могу прочитать их и стать повелителем джиннов и ифритов!
   – Да, он – сильнее, о друг Аллаха, – рассеянно отвечал мудрец, приподнимая голову Бертранды, вновь обретшую человеческий образ, и расстегивая замок ожерелья. – Я рад, что после долгой службы могу отпустить тебя на свободу. Ты был мне очень дорог, о раб кольца, я бы и без этого ножа сделал для тебя что-нибудь. Скажи, а ты не ошибся? Ведь я выложил на этот столик только те амулеты и талисманы, которые намеревался показать этой гнусной старухе. Неужели ты думаешь, что я предложил бы ей нож с сильными заклинаниями власти?
   – Я проклинаю это ожерелье! – прошептала вдруг умирающая Бертранда. – Оно принесет лишь зло своим обладательницам – всем, кроме единственной! Всем, кроме той, которой я хотела завещать его! Ее подменили, я всегда знала, что ее подменили… Только ей оно принесет благо, только она – законная наследница ожерелья и его силы! А всем другим – зло и смерть! Зло и смерть!
   Прямой и длинный язык огня вылетел из пасти марида, коснулся старухи – и она обратилась в костер. Посреди костра лежали, светясь, карнеоловый диск, испещренный мелкими письменами, медный сосуд и обгоревший обрывок белого шелка. Огонь обуглил тело Бертранды и истаял в голубоватых искрах.
   – Как это Бог франков позволяет им заниматься воровством? – спросил аш-Шамардаль у марида. – К списку своих добрых дел ты добавил еще одно, о благородный марид. А теперь покажи мне, ради Аллаха, этот нож. И мы убедимся, что буквы на нем не складываются в заклинание власти.
   Зальзаль ибн аль-Музанзиль рассмеялся.
   – Они складываются в заклинание власти, о шейх! Или ты напрочь лишился чутья к таким вещам или притворяешься, чтобы ввергнуть меня в погибель, или… Клянусь Аллахом, ты и вовсе не обладал этим чутьем! Горе нам, мы оказались во власти простого смертного!
   Уразумевший нехитрую истину марид протянул, недолго думая, лапу и к горлу аш-Шамардаля.
   – Погоди, погоди, о друг Аллаха! – вскрикнул тот. – Подумай о своих братьях! Если ты погубишь меня, то никогда не узнаешь, где хранятся другие медные кольца, которые дают мне власть над ними! А ведь у меня много талисманов, унаследованных от славного мага Бахрама, который был учеником самого Сулеймана ибн Дауда! И твои братья навеки останутся в заточении!
   – Я помиловал тебя! – подумав, произнес марид.
   – Доверши благодеяние и отнеси меня с моими людьми в Пестрый замок! – потребовал тогда аш-Шамардаль. – И тогда мы расстанемся мирно. Если же ты оставишь меня здесь, родственники этой старухи погубят меня – и у тебя не останется пути к спасению твоих братьев!
   – Много ли у тебя людей? – осведомился марид.
   – Я хочу взять с собой этого глупого цирюльника, ибо он много знает, и негоже его оставлять тут, зная его болтливость. Еще я возьму мальчишку Хусейна, ибо он – из людей преданных, познавших райское блаженство, и от него еще будет польза моему делу, – на удивление честно отвечал аш-Шамардаль. – И еще убей мою черную рабыню Суаду, ибо она слишком много знает.
   – Пусть будет так, это не обременительно, – сказал марид.

* * *

   – Спасите, о правоверные! Во имя Аллаха! Спа…
   – А если я нажму чуть-чуть сильнее, то дыхание твое оборвется! Молчи и знай, о сын греха, что ангелы Мункар и Накир уже стоят возле твоей отверстой могилы, уже приготовили палки и занесли их!.. Ну, что же ты молчишь? Не для того были заплачены деньги тем, кто тебя выследил, похитил и принес ко мне, чтобы ты молчал наподобие как каменного истукана! Не бойся, если ты будешь говорить негромко, то я дам тебе дышать свободно и даже немного распущу веревку, которой стянуты твои руки и ноги.
   – А о чем я должен говорить, о благородный айар?
   – Горе тебе, ты все еще не узнаешь меня?
   – О Шакунта!
   – Да, почтенный Мамед, это – я, а вот ты – вовсе не ты, и твое имя – не Мамед. Я слышала, как называл тебя этот безумец Салах-эд-Дин, гоняясь за тобой по всей округе, но я была почти в беспамятстве, я даже не могла приподняться на локте. А потом вы оба скрылись, так что мне пришлось самой приходить в чувство! И я вышла из пещеры, и села на верблюда, и доехала до селения, и перепугала его жителей, ибо была пятница, а я утверждала, что еще только понедельник! Как это вы могли меня бросить в таком состоянии? Или нет – как это ты мог меня бросить, о несчастный, горе тебе! Я давно знала, что Салах-эд-Дин – бесноватый, но ты-то – из людей рассудительных!
   – Но раз ты обо мне такого хорошего мнения, о любимица Аллаха, то почему бы тебе не развязать меня?
   – Допустим, я перережу веревку вот этим куттаром, хотя он предназначен для более благородных дел. Но тогда я, возможно, до скончания дней не узнаю правды обо всем этом деле с похищением моей дочери! Я хочу знать, когда я наконец соединюсь с ней – но так, чтобы между нами не стояли больше никакие договоры! Ведь это из-за тебя, о сын греха, она выросла непокорной упрямицей!
   – Разве я ее воспитывал, о Шакунта?
   – Нет, но по твоей милости ее воспитали грубые и неотесанные франки, так что она не знает цены верности и достоинству!
   – Клянусь Аллахом, я вовсе не желал, чтобы она выросла грубой! Мне нужно было переменить судьбу совсем другого ребенка! Это джинн Маймун ибн Дамдам во всем виноват – он отыскал тебя в палатке бедуина и похитил твое дитя!
   – А кто послал его?
   – О Шакунта, ты не знаешь и половины всего этого дела! Когда Саид… когда Салах-эд-Дин писал свою проклятую книгу, он все перепутал и переврал! Ведь его не было на собрании мудрецов, звездозаконников и магов! Кто-то рассказал ему о собрании, а он добавил к этой истории лжи и вредных измышлений, чтобы она казалась слушателям занимательной!
   – Что же он, по-твоему, исказил?
   – Да покарает Аллах лжеца, о Шакунта! Прежде всего, что это за собрание у Сулеймана ибн Дауда, да будет милость Аллаха над ними обоими? И Сулейман ибн Дауд, и его сотрапезники уже много веков как мертвы, мир их праху! А этот бесноватый поднимает их из могил и заставляет говорить глупости!
   – Стало быть, никакой встречи мудрецов и магов не было, о Барзах? Прекрасно, замечательно, о Барзах! Как же вышло, что у меня похитили ребенка?
   – Так ты знаешь мое имя?
   – Салах-эд-Дин так громко вопил, гоняясь за тобой, что твое имя слышно было в Дамаске! Ну так что же ты скажешь о встрече мудрецов?
   – Разумеется, встреча была, но при чем тут Сулейман ибн Дауд?
   – Покончим с Сулейманом ибн Даудом, о несчастный! Мне безразлично, кто вас собирал и для чего он это делал! Я хочу знать, как сложится теперь моя судьба и судьба моей дочери! Наша ссора вышла лишь потому, что вам, магам, не нужно было, чтобы мы встречались до того дня, как ей исполнится двадцать лет! Говори же! Иначе, клянусь Аллахом, я пущу в ход куттар!
   – Нет, о Шакунта, ты не сделаешь этого, ты ведь понимаешь, что тревожить прах Сулеймана ибн Дауда – великий грех. И при чем тут ты и твоя дочь? Вы пострадали случайно – да, случайно… А на самом деле нашего хозяина звали аш-Шамардаль, а что касается джиннов, которые принесли нас к нему, заклятых еще Сулейманом ибн Даудом…
   – Довольно о Сулеймане ибн Дауде! Какую еще ложь обнаружил ты в рассказе Салах-эд-Дина?
   – Разве мало этой, о Шакунта? Удержи свой куттар!.. Ради Аллаха!..
   – Что ты за творение Аллаха, о Барзах? Для чего ты устроил все это дело? Неужели не было у тебя иной заботы, кроме как похищать новорожденных младенцев? Если Салах-эд-Дин лжет, и Сулейман ибн Дауд не собирал вас, то он и своего перстня вам не обещал! Так ради чего же ты затеял все эти гнусности?
   – Ради клада, о Шакунта…
   – Что еще за клад? Разве мало нам было перстней, ожерелий, джиннов и прочих чудес, что в это дело замешался еще и клад? Перестань громоздить одну ложь на другую, о Барзах, иначе ты так и умрешь лжецом, и явишься к престолу Аллаха с ложью на устах!
   – О Шакунта, ты ведь знаешь обо мне лишь то, что рассказал Салах-эд-Дин! А он приспособил нашу историю ко вкусу людей необразованных, и упростил, и забыл сообщить самое важное!
   – Про свою дочь я узнала вовсе не от него, о несчастный.
   – Ты хочешь сказать, что маг, которого ты нашла в Индии, все рассказал тебе об этом деле?
   – Нет, о Мамед… о Барзах! Нет, он не все рассказал мне об этом деле! Вы, маги и звездозаконники, прекрасно умеете увиливать от прямых вопросов. Но власти над тем магом у меня не было, а власть над тобой у меня есть! Аллах послал мне встречу с тобой, и он заранее снабдил меня помощниками, а их – веревкой, чтобы связать тебя, и уж ты-то мне выложишь все, что знаешь, клянусь Аллахом!
   – Убери куттар, заклинаю тебя, убери куттар!.. Ну вот, я так и знал!..
   – Незачем тебе было вопить и дергаться, о несчастный. Ничего бы и не случилось.
   – Разве ты стала цирюльницей, что бреешь правоверных и пускаешь им кровь? Горе мне, я ведь не могу переносить вида крови!..
   – Да ты же не видишь ее! Она у тебя на шее, под бородой, и я уже стерла ее! И ее было ровно столько, сколько чернил потребно каламу, чтобы написать букву алиф! Как же ты последовал за мной в ту схватку, о Барзах?
   – Вот именно – последовал! Я шел за тобой следом, плохо соображая, куда ты меня ведешь! А когда началось то побоище, деваться мне уже было некуда – ведь самым безопасным местом было место за твоей спиной, о Шакунта!
   – В таком случае тебе пришлось прыгать взад и вперед, вправо и влево, а это при твоем сложении затруднительно.
   – Вот и ты толкуешь о моем сложении, о Шакунта! А ведь именно с него все началось!..

История мудреца Барзаха

   – …И если бы Аллах послал мне иное сложение, то я не стал бы мудрецом, и не оказался собеседником аш-Шамардаля, и не возненавидел бы этого проклятого Сабита ибн Хатема!
   Да будет тебе ведомо, о Шакунта, что полнота ценится только у зрелых мужей, а мальчишки не придают ей вовсе никакого значения. Я родился в семье сапожника, и раннее детство я провел на улице, и когда мы, мальчишки, затевали какую-то проказу, то все потом убегали, а я не успевал убежать, так что на мою голову сыпались всевозможные бедствия. И получилось вот что – поскольку лишь меня и успевали поймать, то всякий раз, когда случалось какое-то недоразумение, соседи повторяли только мое имя! И я уже боялся выходить из дома, чтобы не замешаться в очередную дурацкую историю.
   И вот однажды, поссорившись с мальчишками, которые завлекали меня в какое-то новое безобразие, я забрел в мечеть. А время было не молитвенное, так что там сидели старики и говорили о различных областях знания. И я сел за их спинами, и слушал, и мне понравились их разговоры, так что я стал приходить туда каждый день.
   Я чувствовал себя там в безопасности, о Шакунта!
   Там не нужно было убегать и догонять, и наносить удары, и получать удары. Я слушал, запоминал, даже начал кое-что записывать, а было мне тогда уже восемь лет. И они, эти почтенные старцы, заметили меня, и расспросили, и я отвечал им так разумно, что они меня полюбили.
   А потом в наш город пришел некий ученый муж по имени Гураб Ятрибский, и он посещал мечети, и вступал в споры с нашими учеными мужами, и вот после одного спора он настолько обиделся, что решил покинуть город. И я, несчастный, увязался за ним следом! Ведь он говорил красиво, и знал множество историй, и умел в споре белое сделать черным, а черное – белым.