– Тогда возьмите, детка… – старушка вынесла аптечного вида флакон. – Это настой чемерицы, против блох. Я всегда им Дюшессу обрабатываю.
– Спасибо, Агнесса Софокловна, что бы я без вас делала…
– Се ля ви, – молвила старушка. – Сегодня я вам помогу, завтра вы мне. Сэ тре бьен.
– Шерше ля фам! – вдруг выкрикнула бомжиха, и выкрикнула совсем разборчиво.
– Смотри ты, по-французски заговорила! – обрадовалась я, но, я бы сказала, злобной радостью.
– Же абит Моску, се ма вилль наталь! – со слезами на глазах сообщила бомжиха.
– Она живет в Москве, это ее родной город, – перевела Агнесса Софокловна.
– А чего же тогда по-русски не ботает… Ой, не говорит?
Агнесса Софокловна обратилась к бомжихе с длинной фразой, исполненной сочувствия, и та заладила в ответ «уи, мадам, уи, мадам», а потом сделала попытку поцеловать старушке ручку.
– Прелюбопытный случай, детка, – сообщила Агнесса Софокловна. – Эта дама несколько не в своем уме, но, мне кажется, от нее можно добиться толку.
В прихожей стояла банкетка на кривых ногах, с облезлой позолотой.
– Кесь ке се? – спросила Агнесса Софокловна, устремив перст на банкетку.
– Луи каторз! – тут же воскликнула бомжиха.
– Детка, но ведь она права – это действительно «Луи каторз», стиль Людовика Четырнадцатого, – старушка даже несколько растерялась. – Похоже, дама разбирается в антиквариате!
Я подумала, что если бы эта дама была еще и в своем уме, ее можно было бы отмыть и заслать в салон эксклюзивного антиквариата на разведку. Но в водопроводе для этого не хватило бы воды.
А вслух я сказала:
– Агнесса Софокловна, ей тут у вас делать нечего. Глядите, как бы вшей не натрясла.
– А мы выйдем и побеседуем на лавочке! – старушка даже обрадовалась такой возможности. – Потом я приму ванну и, надеюсь, все обойдется.
– Можно даже так. Вы с ней посидите на лавочке, а я у вас тем временем окно помою, – предложила я. – Давно ведь обещала!
И более того – за мытье окна я уже получила аванс, но мы с Лягусиком как-то незаметно его проели.
– Шарман! – одобрила старушка, а бомжиха помахала мне рукой и внятно сказала:
– Бон шанс!
– Удачи желает, – перевела Агнесса Софокловна.
И тут я поняла, что удача будет.
Ведь когда у Яши Квасильевой намечается перелом к лучшему? Когда развязываются все узелки?
Именно тогда, когда гости впадают в безумие!
А у нас как раз этот процесс и наметился.
Оставшись в квартире, я приготовила таз с водой, тряпки, старые газеты, а сама села к телефону.
Я опять позвонила Екатерине Мамай и опять услышала про салон «Мебелюкс».
– Катю Мамай позовите, пожалуйста! – потребовала я.
– А она уже домой ушла. Кто говорит? – поинтересовался молодой голосок.
– Племянница ее говорит. Я из Костромы приехала, звоню-звоню, дозвониться не могу!
Почему мне пришла в голову Кострома – понятия не имею. Но ведь Яше Квасильевой тоже часто приходят в голову вещи, о которых она понятия не имеет.
– А вы ей домой позвоните, – посоветовала незримая женщина.
– Звоню, а там какая-то дура трубку берет, – пожаловалась я. – я телефоны с батиной книжки списала, наверно, ошиблась. Вы ее все-таки, девушка, поищите!
– А чего искать, она домой уехала. Она тут только консультирует четыре раза в неделю, – сообщила незнакомка. – А работает она дома.
Я усмехнулась – политика другого консультанта, давшего мне именно телефон «Мебелюкса», была шита белыми нитками. Они там все, наверно, друг за другом следят – как бы кому втихаря выгодный заказ не перепал…
– Так вы продиктуйте телефончик! – попросила я и через полминуты он у меня был.
Недолго думая, я позвонила.
– Мне Катю Мамай, – попросила я.
– Мамай у телефона, а кто говорит? – поинтересовался басок, который я ни за что не признала бы женским.
– Так мне бы Катю.
– А я и есть Катя.
– Мне ваш телефон Наталья Петровско-Разумовская дала. Я ее домработница. Ей нужно кресло в салон сдать, такое все кожаное…
– Ну и что?
– А она не может…
– А что с ней стряслось?
– Ой, прямо не знаю, как сказать. Стреляли в нее!
– Кто стрелял? – Катя Мамай явно испугалась.
– Да откуда я знаю? Прихожу – а она на полу лежит, и кровища кругом!
– Так она жива?! – завопила Катя Мамай.
– Так я же говорю – застрелили!
– Ага. Застрелили, – согласился внезапно ставший суровым бас. – А потом она вам с того света мой телефон продиктовала?!
– Да нет же! Она еще живая велела вам позвонить, и ее в больницу увезли! – завопила я. – Я же вам по делу звоню! У меня в подвале стоит кресло! Знаете, которое она реставрировала? Такое все кожаное! И она сказала, что вы знаете, что с ним дальше делать!
Если бы Екатерина Мамай так не разволновалась от известия, ей бы показался странным длинный монолог умирающей однокурсницы. А может, и нет. Вот у Лягусика в дамских романах люди на смертных одрах еще и не такие речи толкают.
– То есть как – кресло в подвале? Почему в подвале?!
– Откуда я знаю? Она – хозяйка, я – домработница! Она велела вынести в подвал – я вынесла! Теперь вот вам звоню!
– Где этот подвал? Я сейчас же еду к вам за креслом! – выкрикнула Катя Мамай.
Неужели в нем были-таки запрятаны полмиллиона долларов?!
– Алло! Алло! – завопила я. – Я плохо вас слышу! Я сейчас перезвоню!
И, бросив трубку, я кинулась в подвал.
Но время для вскрытия кресла я выбрала неудачное. Бомжи, пока я была у Агнессы Софокловны, проспались и стали шарить по подвалу с намерением еще что-то стянуть.
Надо сказать, что мебель у нас с Лягусиком совсем никакая. Я вообще сплю на топчанчике, сколоченном из досок. Бомжи сообразили, что за эту рухлядь им ни грамма не нальют. А кресло все же было обито чем-то вроде кожи…
Вот они его и утащили!
Я схватила метлу и помчалась в погоню.
Метла для меня – вроде царского скипетра. Без нее я простая смертная. Но стоит мне надеть серый халат, подпоясаться старыми колготками, сунуть за этот надежный пояс брезентовые рукавицы и взять в руки метлу – я уже ого-го! Я могу гонять и материть всех, кто попадется на пути. Здоровенные мужчины шарахаются от меня. Они откуда-то знают, что я имею право треснуть метлой кого угодно и за что угодно.
У нас есть места, где можно обменять на выпивку что угодно – французского бульдога, унитаз, таблицу Менделеева, зубной протез, подшивку газеты «Правда» за 1957 год. Я пролетела по ним, попутно изучая все закоулки, где два человека могут предаться пьянству, непривлекая лишнего внимания. Два – потому что бомжиха в похищении кресла не участвовала, она сидела на лавочке с Агнессой Софокловной и, надо думать, любезничала по-французски.
Но эти сволочи как сквозь землю провалились.
Я в полной прострации брела назад, ругая все на свете – в первую очередь, конечно, вороватых бомжей, ну а потом, в конце списка, и себя. Надо же – кому-то за фуфырь выпивки достанется уродское кресло с полумиллионной начинкой!
На подступах к своему дому я увидела такую картину.
Серебристая машина, взвизгнув на вираже, влетела во двор, а следом за нет – другая, в стиле «черный монолит». И монолит, не успев затормозить, тюкнул серебристую машину в зад.
Глава шестая
– Спасибо, Агнесса Софокловна, что бы я без вас делала…
– Се ля ви, – молвила старушка. – Сегодня я вам помогу, завтра вы мне. Сэ тре бьен.
– Шерше ля фам! – вдруг выкрикнула бомжиха, и выкрикнула совсем разборчиво.
– Смотри ты, по-французски заговорила! – обрадовалась я, но, я бы сказала, злобной радостью.
– Же абит Моску, се ма вилль наталь! – со слезами на глазах сообщила бомжиха.
– Она живет в Москве, это ее родной город, – перевела Агнесса Софокловна.
– А чего же тогда по-русски не ботает… Ой, не говорит?
Агнесса Софокловна обратилась к бомжихе с длинной фразой, исполненной сочувствия, и та заладила в ответ «уи, мадам, уи, мадам», а потом сделала попытку поцеловать старушке ручку.
– Прелюбопытный случай, детка, – сообщила Агнесса Софокловна. – Эта дама несколько не в своем уме, но, мне кажется, от нее можно добиться толку.
В прихожей стояла банкетка на кривых ногах, с облезлой позолотой.
– Кесь ке се? – спросила Агнесса Софокловна, устремив перст на банкетку.
– Луи каторз! – тут же воскликнула бомжиха.
– Детка, но ведь она права – это действительно «Луи каторз», стиль Людовика Четырнадцатого, – старушка даже несколько растерялась. – Похоже, дама разбирается в антиквариате!
Я подумала, что если бы эта дама была еще и в своем уме, ее можно было бы отмыть и заслать в салон эксклюзивного антиквариата на разведку. Но в водопроводе для этого не хватило бы воды.
А вслух я сказала:
– Агнесса Софокловна, ей тут у вас делать нечего. Глядите, как бы вшей не натрясла.
– А мы выйдем и побеседуем на лавочке! – старушка даже обрадовалась такой возможности. – Потом я приму ванну и, надеюсь, все обойдется.
– Можно даже так. Вы с ней посидите на лавочке, а я у вас тем временем окно помою, – предложила я. – Давно ведь обещала!
И более того – за мытье окна я уже получила аванс, но мы с Лягусиком как-то незаметно его проели.
– Шарман! – одобрила старушка, а бомжиха помахала мне рукой и внятно сказала:
– Бон шанс!
– Удачи желает, – перевела Агнесса Софокловна.
И тут я поняла, что удача будет.
Ведь когда у Яши Квасильевой намечается перелом к лучшему? Когда развязываются все узелки?
Именно тогда, когда гости впадают в безумие!
А у нас как раз этот процесс и наметился.
Оставшись в квартире, я приготовила таз с водой, тряпки, старые газеты, а сама села к телефону.
Я опять позвонила Екатерине Мамай и опять услышала про салон «Мебелюкс».
– Катю Мамай позовите, пожалуйста! – потребовала я.
– А она уже домой ушла. Кто говорит? – поинтересовался молодой голосок.
– Племянница ее говорит. Я из Костромы приехала, звоню-звоню, дозвониться не могу!
Почему мне пришла в голову Кострома – понятия не имею. Но ведь Яше Квасильевой тоже часто приходят в голову вещи, о которых она понятия не имеет.
– А вы ей домой позвоните, – посоветовала незримая женщина.
– Звоню, а там какая-то дура трубку берет, – пожаловалась я. – я телефоны с батиной книжки списала, наверно, ошиблась. Вы ее все-таки, девушка, поищите!
– А чего искать, она домой уехала. Она тут только консультирует четыре раза в неделю, – сообщила незнакомка. – А работает она дома.
Я усмехнулась – политика другого консультанта, давшего мне именно телефон «Мебелюкса», была шита белыми нитками. Они там все, наверно, друг за другом следят – как бы кому втихаря выгодный заказ не перепал…
– Так вы продиктуйте телефончик! – попросила я и через полминуты он у меня был.
Недолго думая, я позвонила.
– Мне Катю Мамай, – попросила я.
– Мамай у телефона, а кто говорит? – поинтересовался басок, который я ни за что не признала бы женским.
– Так мне бы Катю.
– А я и есть Катя.
– Мне ваш телефон Наталья Петровско-Разумовская дала. Я ее домработница. Ей нужно кресло в салон сдать, такое все кожаное…
– Ну и что?
– А она не может…
– А что с ней стряслось?
– Ой, прямо не знаю, как сказать. Стреляли в нее!
– Кто стрелял? – Катя Мамай явно испугалась.
– Да откуда я знаю? Прихожу – а она на полу лежит, и кровища кругом!
– Так она жива?! – завопила Катя Мамай.
– Так я же говорю – застрелили!
– Ага. Застрелили, – согласился внезапно ставший суровым бас. – А потом она вам с того света мой телефон продиктовала?!
– Да нет же! Она еще живая велела вам позвонить, и ее в больницу увезли! – завопила я. – Я же вам по делу звоню! У меня в подвале стоит кресло! Знаете, которое она реставрировала? Такое все кожаное! И она сказала, что вы знаете, что с ним дальше делать!
Если бы Екатерина Мамай так не разволновалась от известия, ей бы показался странным длинный монолог умирающей однокурсницы. А может, и нет. Вот у Лягусика в дамских романах люди на смертных одрах еще и не такие речи толкают.
– То есть как – кресло в подвале? Почему в подвале?!
– Откуда я знаю? Она – хозяйка, я – домработница! Она велела вынести в подвал – я вынесла! Теперь вот вам звоню!
– Где этот подвал? Я сейчас же еду к вам за креслом! – выкрикнула Катя Мамай.
Неужели в нем были-таки запрятаны полмиллиона долларов?!
– Алло! Алло! – завопила я. – Я плохо вас слышу! Я сейчас перезвоню!
И, бросив трубку, я кинулась в подвал.
Но время для вскрытия кресла я выбрала неудачное. Бомжи, пока я была у Агнессы Софокловны, проспались и стали шарить по подвалу с намерением еще что-то стянуть.
Надо сказать, что мебель у нас с Лягусиком совсем никакая. Я вообще сплю на топчанчике, сколоченном из досок. Бомжи сообразили, что за эту рухлядь им ни грамма не нальют. А кресло все же было обито чем-то вроде кожи…
Вот они его и утащили!
Я схватила метлу и помчалась в погоню.
Метла для меня – вроде царского скипетра. Без нее я простая смертная. Но стоит мне надеть серый халат, подпоясаться старыми колготками, сунуть за этот надежный пояс брезентовые рукавицы и взять в руки метлу – я уже ого-го! Я могу гонять и материть всех, кто попадется на пути. Здоровенные мужчины шарахаются от меня. Они откуда-то знают, что я имею право треснуть метлой кого угодно и за что угодно.
У нас есть места, где можно обменять на выпивку что угодно – французского бульдога, унитаз, таблицу Менделеева, зубной протез, подшивку газеты «Правда» за 1957 год. Я пролетела по ним, попутно изучая все закоулки, где два человека могут предаться пьянству, непривлекая лишнего внимания. Два – потому что бомжиха в похищении кресла не участвовала, она сидела на лавочке с Агнессой Софокловной и, надо думать, любезничала по-французски.
Но эти сволочи как сквозь землю провалились.
Я в полной прострации брела назад, ругая все на свете – в первую очередь, конечно, вороватых бомжей, ну а потом, в конце списка, и себя. Надо же – кому-то за фуфырь выпивки достанется уродское кресло с полумиллионной начинкой!
На подступах к своему дому я увидела такую картину.
Серебристая машина, взвизгнув на вираже, влетела во двор, а следом за нет – другая, в стиле «черный монолит». И монолит, не успев затормозить, тюкнул серебристую машину в зад.
Я понеслась к месту аварии с метлой наперевес. Нетрудно было догадаться, что сейчас произойдет. Шофер серебристой машины будет убивать водителя монолита. Пусть убивает, мужик заслужил, но только не на моей территории!
Но все получилось с точностью до наоборот.
Во-первых, из серебристой машины выскочила женщина. Крупная такая женщина, агрессивного вида, вороная и скуластая, настоящее татаро-монгольское иго.
Во-вторых, мужчина, что вывалился из монолита, сам на нее напал, а она, не обращая внимания на аварию, а просто отмахиваясь и отругиваясь, поспешила к тому самому подъезду, где жила покойная Наталья.
Когда я оказалась рядом, разговор у них шел такой.
– Нет, ты скажи, где мои деньги? – приставал мордастый парень в длинном кожаном плаще. – Где милые, славные, заработанные кровью бабки?
– Будут тебе твои бабки, будут, только подожди немного!
– Нет, ты мне выдашь мои бабки прямо сейчас! Зря я, что ли, за тобой через всю Москву гнался?!
– Отвяжись, алкаш проклятый! Я сейчас милицию вызову!
– Никого ты не вызовешь! Прикарманила мои бабулечки, тварь!
– Если ты налакался, то сиди дома! – рявкнула женщина. – Людей бы постыдился – на ногах не стоишь!
– Ой, ой, ой! – заржал мордастый алкаш. – А ты очень стесняешься, когда людям липу вручаешь? Почем у нас нынче Рембрандт с Веласкесом? Давай, вызывай ментов, тогда и я рот раскрою! Поделись секретом – кто Наталью убрал! Я все знаю, она мне про тебя говорила, и Катька Абрикосова тоже кое-что сказала!
Тут я окончательно убедилась, что татаро-монгольское иго – Катя Мамай, и она примчалась за креслом.
Вот сейчас она начнет опрос соседей – что за домработница трудилась у Натальи Петровско-Разумовской? А домработница у нас во дворе одна – это я. Я же за всякую работу берусь, чтобы прокормить себя и Лягусика. Значит, нужно удирать.
В такой ситуации сама Яша Квасильева не постыдилась бы спасаться бегством.
– Кончай ля-ля! – приказала Мамай пьяному мордовороту. – Никто тебе ничего не говорил!
– А если не говорил – зачем ты к Наталье приперлась? Я знаю – у тебя ключ от квартиры есть! Ты потому от нее и избавилась…
Мамай оказалась на редкость деловой женщиной.
Она сунула руку в сумочку, достала и мордастый алкаш отлетел от нее с воплем, закрыв лицо руками.
Я осторожно принюхалась – ну точно, перцовый слезоточивый газ. Им бродячих собак пользуют, а она вот пасть свидетелю заткнула.
Рыдая и матерясь, мордоворот топтался на месте, а Мамай ворвалась в подъезд с явным намерением обзвонить соседские квартиры и выйти на след домработницы.
– Яшенька… – прошептала я. – Вразуми…
Наверно там, в Вилкине, в шестиэтажном особняке Яша Квасильева услышала мою мольбу. И послала мне импульс – действуй, Люстра, делай, как я!
А что бы сделала сейчас Яша Квасильева?
Да заграбастала свидетеля и уволокла его, взяла бы его тепленького и разговорчивого!
Я поспешила к мордовороту и взяла его за локоть.
– Уйди, Катька, убью! – протирая глаза, прошипел он.
– Да не Катька я.
– А кто?
– Ты что, не узнал?
– Надька, что ли?
– Ну!
– Ты видела? Нет, ты видела, что эта сука творит?!
– Да видела, видела, только я опоздала. Тебе нужно прежде всего промыть глаза.
– Слышь, Надюха! Садись за руль и вези меня домой, – приказал мордоворот. – Дверца открыта, доведи меня…
Я под локоток добащила его до черного монолита и засунула внутрь, на заднее сиденье.
– Будь другом, довези, – бормотал, рыдая и размазывая по роже сопли, алкаш. – Жжется, сил нет… Знаешь что? Хоть до ларька довези, минералки возьмем, ты мне глаза промоешь…
Я задумалась.
Водить машину я, понятное дело, не умею. Откуда? Но все дворовое хулиганье я знаю так, как его родная мамочка не знает.
– Игорек! – окликнула я пробегавшего мальчишку. – Вон там, за киоском Руслан с Вохой стоят, позови их! Скажи – Люстра больше не сердится.
Конфликт вышел из-за Лягусика. Эти поросята повадились подсовывать ей порнографические журнальчики, а когда она, красней и бледнея, вслух выражала возмущение, ржали во всю глотку.
Через минуту Руслан и Воха подошли. Это были пятнадцатилетние оболтусы, стриженые налысо, такого вида, что встретишь на улице – перебежишь на другую сторону.
– Дело, блин, есть, – негромко сказала я. – Нужно вот этого лоха домой отвезти. Сами видите, какой из него водила.
– И что нам за это будет? – поинтересовался Русланчик.
– Когда довезете, я его наверх потащу, а вы в машине останетесь… ну?..
– Идет! – согласились оболтусы. Они поняли меня даже не с полуслова.
За ними такое водилось – угнать иномарку, поколесить с запредельной скоростью по кольцевым и бросить тачку где-нибудь в неподходящем месте. Однажды даже хвастались, будто поставили ее поперек Большого Москворецкого моста и смылись. А что? С них станется.
С оболтусами я не слишком враждовала, иногда и покрывала кое-какие их проделки. Поэтому оба, и Руслан, и Воха, спокойно полезли разбираться с иномаркой рыдающего алкаша.
– Куда едем? – спросила я страдальца.
– Домой едем! – прорыдал он.
– Адрес подскажи.
– Ладно тебе придуряться! Как со мной трахаться – так прибегала.
Оболтусы дружно повернулись ко мне и уставились, как будто у меня на голове выросла капуста. Таких подвигов они от меня не ожидали!
А алкаш, вовсе не подозревая, как поднял мой рейтинг, продолжал хлюпать носом, пытаясь протереть глаза кожаными чехлами от сидений.
– Давно дело было, забыла. Много вас таких, с адресами! – рявкнула я.
Оболтусы разинули рты, а алкаш кое-как выговорил название улицы, номер дома и даже номер квартиры.
– Поехали! – скомандовала я, и Руслан с диким «вау!» рванул вперед.
Черный монолит летел по московским улицам, распугивая не только прохожих, но и двадцатиметровые фуры, от него шарахалось все, способное шарахнуться. Чтобы не пришлось никого обгонять, оболтусы неслись по встречней полосе.
Я меж тем залезла к алкашу в карман и нашла ключи.
Шарить по карманам меня не папашка выучил, а профессия дворника. Когда, скажем, Севрюженко из сорок второй квартиры возвращается на бровях, он обычно засыпает во дворе стоя, а чтобы не рухнуть, обнимает березку. Однажды его так обчистили, что весь двор диву давался. Сняли дорогую кожаную куртку, хотя при этом березка оставалась в его медвежьих объятиях. Как это возможно – до сих пор ума не приложу. Поэтому я, обнаружив спящего Севрюженко, первым делом обшариваю карманы, потом тащу его, дурака, на пятый этаж и закидываю в квартиру. Есть еще несколько жильцов, которым я оказываю ту же неотложную помощь. И до сих пор никто не возмущался.
Когда мы, к моему огромному удивлению, доехали до места, не снеся при этом Останкинскую телебашню и не рухнув кувырком в Яузу, оболтусы помогли мне вытащить алкаша и умчались куралесить, а я поволокла свое новое приобретение по указанному адресу. К счастью, оно не догадалось спросить, куда девался черный монолит.
В квартире я нашла ванную и сунула алкаша мордой под струю холодной воды. От нее я ожидала двух благ – во-первых, надо наконец промыть мордовороту буркала, во-вторых, он должен был протрезветь хотя бы настолько, чтобы ответить на кое-какие вопросы.
Но все получилось с точностью до наоборот.
Во-первых, из серебристой машины выскочила женщина. Крупная такая женщина, агрессивного вида, вороная и скуластая, настоящее татаро-монгольское иго.
Во-вторых, мужчина, что вывалился из монолита, сам на нее напал, а она, не обращая внимания на аварию, а просто отмахиваясь и отругиваясь, поспешила к тому самому подъезду, где жила покойная Наталья.
Когда я оказалась рядом, разговор у них шел такой.
– Нет, ты скажи, где мои деньги? – приставал мордастый парень в длинном кожаном плаще. – Где милые, славные, заработанные кровью бабки?
– Будут тебе твои бабки, будут, только подожди немного!
– Нет, ты мне выдашь мои бабки прямо сейчас! Зря я, что ли, за тобой через всю Москву гнался?!
– Отвяжись, алкаш проклятый! Я сейчас милицию вызову!
– Никого ты не вызовешь! Прикарманила мои бабулечки, тварь!
– Если ты налакался, то сиди дома! – рявкнула женщина. – Людей бы постыдился – на ногах не стоишь!
– Ой, ой, ой! – заржал мордастый алкаш. – А ты очень стесняешься, когда людям липу вручаешь? Почем у нас нынче Рембрандт с Веласкесом? Давай, вызывай ментов, тогда и я рот раскрою! Поделись секретом – кто Наталью убрал! Я все знаю, она мне про тебя говорила, и Катька Абрикосова тоже кое-что сказала!
Тут я окончательно убедилась, что татаро-монгольское иго – Катя Мамай, и она примчалась за креслом.
Вот сейчас она начнет опрос соседей – что за домработница трудилась у Натальи Петровско-Разумовской? А домработница у нас во дворе одна – это я. Я же за всякую работу берусь, чтобы прокормить себя и Лягусика. Значит, нужно удирать.
В такой ситуации сама Яша Квасильева не постыдилась бы спасаться бегством.
– Кончай ля-ля! – приказала Мамай пьяному мордовороту. – Никто тебе ничего не говорил!
– А если не говорил – зачем ты к Наталье приперлась? Я знаю – у тебя ключ от квартиры есть! Ты потому от нее и избавилась…
Мамай оказалась на редкость деловой женщиной.
Она сунула руку в сумочку, достала и мордастый алкаш отлетел от нее с воплем, закрыв лицо руками.
Я осторожно принюхалась – ну точно, перцовый слезоточивый газ. Им бродячих собак пользуют, а она вот пасть свидетелю заткнула.
Рыдая и матерясь, мордоворот топтался на месте, а Мамай ворвалась в подъезд с явным намерением обзвонить соседские квартиры и выйти на след домработницы.
– Яшенька… – прошептала я. – Вразуми…
Наверно там, в Вилкине, в шестиэтажном особняке Яша Квасильева услышала мою мольбу. И послала мне импульс – действуй, Люстра, делай, как я!
А что бы сделала сейчас Яша Квасильева?
Да заграбастала свидетеля и уволокла его, взяла бы его тепленького и разговорчивого!
Я поспешила к мордовороту и взяла его за локоть.
– Уйди, Катька, убью! – протирая глаза, прошипел он.
– Да не Катька я.
– А кто?
– Ты что, не узнал?
– Надька, что ли?
– Ну!
– Ты видела? Нет, ты видела, что эта сука творит?!
– Да видела, видела, только я опоздала. Тебе нужно прежде всего промыть глаза.
– Слышь, Надюха! Садись за руль и вези меня домой, – приказал мордоворот. – Дверца открыта, доведи меня…
Я под локоток добащила его до черного монолита и засунула внутрь, на заднее сиденье.
– Будь другом, довези, – бормотал, рыдая и размазывая по роже сопли, алкаш. – Жжется, сил нет… Знаешь что? Хоть до ларька довези, минералки возьмем, ты мне глаза промоешь…
Я задумалась.
Водить машину я, понятное дело, не умею. Откуда? Но все дворовое хулиганье я знаю так, как его родная мамочка не знает.
– Игорек! – окликнула я пробегавшего мальчишку. – Вон там, за киоском Руслан с Вохой стоят, позови их! Скажи – Люстра больше не сердится.
Конфликт вышел из-за Лягусика. Эти поросята повадились подсовывать ей порнографические журнальчики, а когда она, красней и бледнея, вслух выражала возмущение, ржали во всю глотку.
Через минуту Руслан и Воха подошли. Это были пятнадцатилетние оболтусы, стриженые налысо, такого вида, что встретишь на улице – перебежишь на другую сторону.
– Дело, блин, есть, – негромко сказала я. – Нужно вот этого лоха домой отвезти. Сами видите, какой из него водила.
– И что нам за это будет? – поинтересовался Русланчик.
– Когда довезете, я его наверх потащу, а вы в машине останетесь… ну?..
– Идет! – согласились оболтусы. Они поняли меня даже не с полуслова.
За ними такое водилось – угнать иномарку, поколесить с запредельной скоростью по кольцевым и бросить тачку где-нибудь в неподходящем месте. Однажды даже хвастались, будто поставили ее поперек Большого Москворецкого моста и смылись. А что? С них станется.
С оболтусами я не слишком враждовала, иногда и покрывала кое-какие их проделки. Поэтому оба, и Руслан, и Воха, спокойно полезли разбираться с иномаркой рыдающего алкаша.
– Куда едем? – спросила я страдальца.
– Домой едем! – прорыдал он.
– Адрес подскажи.
– Ладно тебе придуряться! Как со мной трахаться – так прибегала.
Оболтусы дружно повернулись ко мне и уставились, как будто у меня на голове выросла капуста. Таких подвигов они от меня не ожидали!
А алкаш, вовсе не подозревая, как поднял мой рейтинг, продолжал хлюпать носом, пытаясь протереть глаза кожаными чехлами от сидений.
– Давно дело было, забыла. Много вас таких, с адресами! – рявкнула я.
Оболтусы разинули рты, а алкаш кое-как выговорил название улицы, номер дома и даже номер квартиры.
– Поехали! – скомандовала я, и Руслан с диким «вау!» рванул вперед.
Черный монолит летел по московским улицам, распугивая не только прохожих, но и двадцатиметровые фуры, от него шарахалось все, способное шарахнуться. Чтобы не пришлось никого обгонять, оболтусы неслись по встречней полосе.
Я меж тем залезла к алкашу в карман и нашла ключи.
Шарить по карманам меня не папашка выучил, а профессия дворника. Когда, скажем, Севрюженко из сорок второй квартиры возвращается на бровях, он обычно засыпает во дворе стоя, а чтобы не рухнуть, обнимает березку. Однажды его так обчистили, что весь двор диву давался. Сняли дорогую кожаную куртку, хотя при этом березка оставалась в его медвежьих объятиях. Как это возможно – до сих пор ума не приложу. Поэтому я, обнаружив спящего Севрюженко, первым делом обшариваю карманы, потом тащу его, дурака, на пятый этаж и закидываю в квартиру. Есть еще несколько жильцов, которым я оказываю ту же неотложную помощь. И до сих пор никто не возмущался.
Когда мы, к моему огромному удивлению, доехали до места, не снеся при этом Останкинскую телебашню и не рухнув кувырком в Яузу, оболтусы помогли мне вытащить алкаша и умчались куралесить, а я поволокла свое новое приобретение по указанному адресу. К счастью, оно не догадалось спросить, куда девался черный монолит.
В квартире я нашла ванную и сунула алкаша мордой под струю холодной воды. От нее я ожидала двух благ – во-первых, надо наконец промыть мордовороту буркала, во-вторых, он должен был протрезветь хотя бы настолько, чтобы ответить на кое-какие вопросы.
Глава шестая
Как-то нехорошо я закончила предыдущую главу. Яша Квасильева меня бы за нее не похвалила. Но что делать, если под руку не подвернулось ни одного трупа? Ну, не умею я добывать трупы буквально из воздуха, как фокусник кроликов из шляп! Это только у несравненной Яши получается – и то потом с трупами полковник Запердолин разбирается. А у меня не то что полковника Запердолина – даже участкового Кольки под рукой нет. У Кольки жена родила двойняшек, он теперь только на то и годится, чтобы с бутылочками бегать.
Но иначе закончить что-то не получалось.
Когда алкаш промок чуть ли не до трусов и прозрел, к нему вернулось что-то вроде рассудка. Он в ужасе уставился на меня и спросил:
– Ты кто?!.
– Не узнал? Надюха я.
– Не похожа… – неуверенно произнес он.
– Не похожа, – согласилась я. – Пошли, побазарим.
Квартира мордоворота больше всего напоминала бардак, и не какой-нибудь свеженький бардак, который может возникнуть после кражи или обыска, а бардак основательный, с глубокими историческими корнями, матерый, можно сказать, археологический, с культурно-кулинарными слоями, которые иногда вдруг пищат и шевелятся, так что делается ясно: там занимаются любовью крысы.
Особенно меня заинтересовали ряды пустых баночек из-под детского питания «Тип-Топ», причем из каждой банки торчало по грязной ложке. В целом четыре квадратных метра «Тип-Топа» напоминали парад вооруженных сил, только что не двигались.
Воняло в этой комнате соответственно…
Мне к вони не привыкать. Это Лягусика я берегу от всего низменного, а сама отважно лезу в мусорные контейнеры за добычей. Поэтому я была готова приступить к переговорам даже посреди этого бардака и стала искать – на что бы сесть без риска приклеиться навеки. Нашла кресло, в котором громоздились книги, и вздумала было куда-нибудь их сгрузить, но посмотрела на обложки – и побоялась трогать эти сокровища немытыми руками.
Это были прекрасно изданные художественные альбомы, толщиной с мое бедро. Воспоминания ожили в душе! Вот точно такие же были у дяди Вани и тети Марфуни! И дядя Ваня рассказывал нам с Лягусиком о резной старинной мебели, о коллекциях чеканного серебра, о гобеленах, которые ткали по сантиметру в день, и о прочих удивительных вещах.
– Какое побазарим! – вдруг возмутился мордоворот. – Ты вообще кто такая и откуда взялась?
– Будешь выступать, чувырло, машину назад не получишь, – пригрозила я. – Чмо болотное, сука, падла, траханный карась!
А между тем взгляд мой упал на картинку. Это был двухъярусный шкаф-буфет из орехового дерева, изготовленный предположительно в Германии, когда господствовала присущая барокко тенденция к монументальности форм, во второй половине семнадцатого века, с витыми колонками, которые членят фасад, поддерживая карнизы обоих ярусов, а верхняя часть завершается традиционным мотивом – завитками акантовых листьев…
– Насрать три кучи! – ответило чувырло. Надо же, понимает этикет!
Под рукой не было метлы, но тут и без нее добра хватало. Вот, например, трехметровая деревянная оконная штанга, на которой, видать, кто-то вешался, но неудачно – всего лишь сорвал ее с крюков. Я схватила эту штангу с таким видом, что мордоворот понят – сейчас тут будет интересно!
– Ща! – рявкнула я. – Ща как дам!
И тут на мою душу снизошло озарение.
Я поняла, кто я такая.
Надо сказать, я если раньше и задумывалась об этом, как как-то смущенно, стыдливо. Ни квартиры, ни профессии, а главное – ни малейшей надежды заполучить мужа. С точки зрения любой уродины, имеющей прописку хоть в коммуналке, с точки зрения любой толстухи весом в два центнера, сорок лет назад сбегавшей на две недели замуж, я – никто, и звать меня – никак. Но сейчас я осознала свое место на общественной лестнице, которая существует в женском воображении. Есть, есть ступенечка, которую я занимаю!
Допустим, я не дама. Кстати говоря, ни одну из наших музыкальных звезд я не назвала бы дамой. Я их видела по телевизору, и большинству самое место – у трех вокзалов. В какой-то мере я «не-дам». Вот когда попросят, а не дам, – тогда буду в полной мере. «Дам-но-не-вам» – это уже следующая ступенька…
Зато я – женщина четвертой категории! Ща как дам!
Мордоворот увернулся от штанги и рухнул в полуоткрытую дверь, я ворвалась следом.
И что же я увидела?
Это была его рабочая мастерская, в которой соблюдался некоторый порядок. По крайней мере, его было больше, чеам у покойницы Натальи. На верстаке лежали фрагменты кушетки – по спинке с позолоченной резьбой я бы отнесла ее ко второй половине восемнадцатого века, а завитки в стиле рокайль наводили на мысли об Италии. Был тут и мольберт с начатой картиной. Яркие краски и нерусские желтые физиономии наводили на мысль о Гогене…
А еще был запах…
Его можно было разложить на составляющие. Я выделила струю клея, струю растворителя, струю еще какой-то химии, до боли знакомой…
А вот струя органического происхождения взволновала меня до чрезвычайности. Пихнув мордоворота концом штанги, я обогнула верстак и увидела то, что уже имело прямо мистический смысл, – полусгнившую кучу картофельных очистков.
– Ага-а-а! – заорала я. – Вот тут ты мне, падла, и попался!
И указала пальцем на очистки.
– Пошла вон отсюда, бомжа! – заорал и он. – Влезла, понимаешь, расхозяйничалась! Ща своим позвоню!.. Выкинем на фиг!
Но в его голосе был страх. Кажется, я увидела и унюхала именно то, чего видеть и нюхать посторонние не должны.
– Давай, выкидывай! – позволила я. – Только сперва поделись секретом – кто убрал Наталью Петровско-Разумовскую и Катю Абрикосову! А главное – за что их убрали!
И я стукнула штангой об пол, отчего у соседей внизу раздался грохот с трезвоном. Кажется, у них сорвалась большая хрустальная люстра.
– Да ты пургу гонишь! – взревел мордоворот. – Ни хрена я не знаю! Мало ли, за что их убрали! Пойди докажи, будто я тут что-то знаю!
– И доказывать незачем! Вот! – я развернула штангу и ткнула концом в кучу очистков. – Что? Понял, гад?
– Офонарела, да?! – чуть ли не рыдая, спросил мордоворот.
– Кончай лажу лепить! Нам все давно известно! – брякнула я.
Пусть думает, что я не одна пытаюсь разобраться в этом странном картофельном деле.
– Кому – нам? – естественно, спросил он.
– А ты еще не понял? Тебе еще доказательства нужны? – тут я вспомнила, как наш старый участковый, Сергеич, учил нового, Кольку, и проникновенно добавила: – Ты же видишь, олух, я пришла к тебе по-хорошему, по-человечески, без протокола!
– Ты из ментовки? – без голоса прошептал мордоворот. – Погоди!..
И выскочил из мастерской. Я остолбенела – что он затеял?
Через пару секунд этот козел появился со стодолларовой банкнотой.
– На, держи, этого вам на всех хватит! Ты меня не видела, я тебя не видел!
Конечно, сто долларов – большие деньги, очень большие. В других обстоятельствах я бы взяла их и умелась. Но когда Лягусик в плену, а спасти ее, кроме меня, некому, предлагать даже двести, даже триста долларов – бесполезно!
Нужно было ответить что-то такое, отчего мордоворот бы заткнулся. Я обвела взглядом мастерскую. Тут тоже были кое-какие книги. Я узнала солидное издание по орнаментам семнадцатого и восемнадцатого века, узнала альбом «Лувр», точно такой был у родителей Лягусика…
Стоп! А это что такое?!
На подоконнике лежала книга «Старая Москва», репринтное издание, даже без цветных картинок, только с черно-белыми. Точно такое же, как в квартире у покойницы Натальи!
– Хорошо, – сказала я. – Допустим, сто баксов – за эту кучу дерьма, я ее не видела и не нюхала. А за это – сколько?
И показала на «Старую Москву».
Тут мордоворот рухнул на колени.
– ФСБ! Интерпол! Я знал, что так будет! – заголосил он, ползя ко мне и лупя себя кулаками в грудь. – Это не я! Это они сами все придумали! А мне крошки перепадали! Где сто рублей, где двести! Все обе Катьки огребали, даже Наталье меньше доставалось! Так всегда – кто работает, тому шиш!..
– Сколько тебе лет, убоище? – грозно спросила я.
– Двадцать один…
– Есть шанс. Конечно, в сорок годков трудно начинать с нуля, да еще после зоны… Я могу замолвить генералу словечко – мальчик молоденький, зачем ему пожизненное, что он видел-то, кроме антиквариата, а мы его – на шконки?
– К-куда?.. – пролепетал мордоворот.
– На шконки, – мило улыбнулась я. – Нары так у уголовников называют, кроватка, на которой на зоне спят, такая железная, двухэтажная, в синюю или зеленую краску выкрашена. Тебе мрачновато покажется после Гогена. Тускло там немного, их в бараке штук сто бывает. Вот если бы тебе пожизненное светило, спал бы ты в норе, а там больше двух не селят.
– Где спал?..
– В норе. В камере. Ты еще спроси – с кем спал?
И я нехорошо рассмеялась.
Этому смеху я выучилась еще в детстве. Когда в папашкиной компании назревала драка, обязательно кто-нибудь пускал скрипучий поганенький смешок.
– За что?! – взвыл мордоворот.
Я и не думала, что так легко с ним управлюсь. Честно говоря, всякий раз, читая, как великолепная Яша Квасильева двумя словами размазывает по стенке уркаганов и паханов, я немножко недоумевала. Наконец на очередном заседании нашего фэн-клуба поклонниц Яши Квасильевой я очень осторожно высказала свое недоумение.
– Вот и видно, Люстра, что ты только на поверхность смотришь, – сказала Анжелика Петраускайте. – А ты вглубь взгляни, ты же современная женщина, телевизор смотришь!
Я потупилась – вот как раз телевизор я смотрю крайне редко, только в гостях.
– Как с женщиной разговариваешь? – напустилась на нее Гюльчехра Нумизматова. – Унижаешь женщину, да? Хуже мужчины, да? Не плачь, Люстрель-джан, сейчас скажу одно слово – и ты поймешь. У Яши-джан – ХАРИЗМА!
– Ой… – прошептала я. – Точно… Но ведь харизма – она у президента…
– И у Яши! – грозно сказала тетя Роза.
Тут начался шум – стали выяснять, что такое харизма и почему она может быть только у президента и у Яши. Я прямо иззавидовалась – какие все образованные, политические телепередачи смотрят, вот у тети Клавы через каждые два слова то «электорат», то «мать твою», все-таки старое воспитание еще сказывается…
Пока я вспоминала то достопамятное заседание, мордоворот полз ко мне, стукаясь лбом в пол и, добравшись до кучи очистков, шмякнулся туда физиономией.
– Что творишь, убоище!? – рявкнула я. – Вещественное доказательство сгубить решил, холера?! Да за это генерал тебя не то что пожизненно, а вообще знаешь как упечет?! Из тебя из самого шконки слепят!
Мордоворот зарыдал и начал каяться.
Сперва я даже не очень хорошо его слушала, потому что впала в эйфорию. Оказывается, не одна Яша приводит к покорности здоровенных и тупых мужиков – у меня тоже получается! Может, от чтения гениальных романов и ко мне перешла частичка ее харизмы?
Но иначе закончить что-то не получалось.
Когда алкаш промок чуть ли не до трусов и прозрел, к нему вернулось что-то вроде рассудка. Он в ужасе уставился на меня и спросил:
– Ты кто?!.
– Не узнал? Надюха я.
– Не похожа… – неуверенно произнес он.
– Не похожа, – согласилась я. – Пошли, побазарим.
Квартира мордоворота больше всего напоминала бардак, и не какой-нибудь свеженький бардак, который может возникнуть после кражи или обыска, а бардак основательный, с глубокими историческими корнями, матерый, можно сказать, археологический, с культурно-кулинарными слоями, которые иногда вдруг пищат и шевелятся, так что делается ясно: там занимаются любовью крысы.
Особенно меня заинтересовали ряды пустых баночек из-под детского питания «Тип-Топ», причем из каждой банки торчало по грязной ложке. В целом четыре квадратных метра «Тип-Топа» напоминали парад вооруженных сил, только что не двигались.
Воняло в этой комнате соответственно…
Мне к вони не привыкать. Это Лягусика я берегу от всего низменного, а сама отважно лезу в мусорные контейнеры за добычей. Поэтому я была готова приступить к переговорам даже посреди этого бардака и стала искать – на что бы сесть без риска приклеиться навеки. Нашла кресло, в котором громоздились книги, и вздумала было куда-нибудь их сгрузить, но посмотрела на обложки – и побоялась трогать эти сокровища немытыми руками.
Это были прекрасно изданные художественные альбомы, толщиной с мое бедро. Воспоминания ожили в душе! Вот точно такие же были у дяди Вани и тети Марфуни! И дядя Ваня рассказывал нам с Лягусиком о резной старинной мебели, о коллекциях чеканного серебра, о гобеленах, которые ткали по сантиметру в день, и о прочих удивительных вещах.
– Какое побазарим! – вдруг возмутился мордоворот. – Ты вообще кто такая и откуда взялась?
– Будешь выступать, чувырло, машину назад не получишь, – пригрозила я. – Чмо болотное, сука, падла, траханный карась!
А между тем взгляд мой упал на картинку. Это был двухъярусный шкаф-буфет из орехового дерева, изготовленный предположительно в Германии, когда господствовала присущая барокко тенденция к монументальности форм, во второй половине семнадцатого века, с витыми колонками, которые членят фасад, поддерживая карнизы обоих ярусов, а верхняя часть завершается традиционным мотивом – завитками акантовых листьев…
– Насрать три кучи! – ответило чувырло. Надо же, понимает этикет!
Под рукой не было метлы, но тут и без нее добра хватало. Вот, например, трехметровая деревянная оконная штанга, на которой, видать, кто-то вешался, но неудачно – всего лишь сорвал ее с крюков. Я схватила эту штангу с таким видом, что мордоворот понят – сейчас тут будет интересно!
– Ща! – рявкнула я. – Ща как дам!
И тут на мою душу снизошло озарение.
Я поняла, кто я такая.
Надо сказать, я если раньше и задумывалась об этом, как как-то смущенно, стыдливо. Ни квартиры, ни профессии, а главное – ни малейшей надежды заполучить мужа. С точки зрения любой уродины, имеющей прописку хоть в коммуналке, с точки зрения любой толстухи весом в два центнера, сорок лет назад сбегавшей на две недели замуж, я – никто, и звать меня – никак. Но сейчас я осознала свое место на общественной лестнице, которая существует в женском воображении. Есть, есть ступенечка, которую я занимаю!
Допустим, я не дама. Кстати говоря, ни одну из наших музыкальных звезд я не назвала бы дамой. Я их видела по телевизору, и большинству самое место – у трех вокзалов. В какой-то мере я «не-дам». Вот когда попросят, а не дам, – тогда буду в полной мере. «Дам-но-не-вам» – это уже следующая ступенька…
Зато я – женщина четвертой категории! Ща как дам!
Мордоворот увернулся от штанги и рухнул в полуоткрытую дверь, я ворвалась следом.
И что же я увидела?
Это была его рабочая мастерская, в которой соблюдался некоторый порядок. По крайней мере, его было больше, чеам у покойницы Натальи. На верстаке лежали фрагменты кушетки – по спинке с позолоченной резьбой я бы отнесла ее ко второй половине восемнадцатого века, а завитки в стиле рокайль наводили на мысли об Италии. Был тут и мольберт с начатой картиной. Яркие краски и нерусские желтые физиономии наводили на мысль о Гогене…
А еще был запах…
Его можно было разложить на составляющие. Я выделила струю клея, струю растворителя, струю еще какой-то химии, до боли знакомой…
А вот струя органического происхождения взволновала меня до чрезвычайности. Пихнув мордоворота концом штанги, я обогнула верстак и увидела то, что уже имело прямо мистический смысл, – полусгнившую кучу картофельных очистков.
– Ага-а-а! – заорала я. – Вот тут ты мне, падла, и попался!
И указала пальцем на очистки.
– Пошла вон отсюда, бомжа! – заорал и он. – Влезла, понимаешь, расхозяйничалась! Ща своим позвоню!.. Выкинем на фиг!
Но в его голосе был страх. Кажется, я увидела и унюхала именно то, чего видеть и нюхать посторонние не должны.
– Давай, выкидывай! – позволила я. – Только сперва поделись секретом – кто убрал Наталью Петровско-Разумовскую и Катю Абрикосову! А главное – за что их убрали!
И я стукнула штангой об пол, отчего у соседей внизу раздался грохот с трезвоном. Кажется, у них сорвалась большая хрустальная люстра.
– Да ты пургу гонишь! – взревел мордоворот. – Ни хрена я не знаю! Мало ли, за что их убрали! Пойди докажи, будто я тут что-то знаю!
– И доказывать незачем! Вот! – я развернула штангу и ткнула концом в кучу очистков. – Что? Понял, гад?
– Офонарела, да?! – чуть ли не рыдая, спросил мордоворот.
– Кончай лажу лепить! Нам все давно известно! – брякнула я.
Пусть думает, что я не одна пытаюсь разобраться в этом странном картофельном деле.
– Кому – нам? – естественно, спросил он.
– А ты еще не понял? Тебе еще доказательства нужны? – тут я вспомнила, как наш старый участковый, Сергеич, учил нового, Кольку, и проникновенно добавила: – Ты же видишь, олух, я пришла к тебе по-хорошему, по-человечески, без протокола!
– Ты из ментовки? – без голоса прошептал мордоворот. – Погоди!..
И выскочил из мастерской. Я остолбенела – что он затеял?
Через пару секунд этот козел появился со стодолларовой банкнотой.
– На, держи, этого вам на всех хватит! Ты меня не видела, я тебя не видел!
Конечно, сто долларов – большие деньги, очень большие. В других обстоятельствах я бы взяла их и умелась. Но когда Лягусик в плену, а спасти ее, кроме меня, некому, предлагать даже двести, даже триста долларов – бесполезно!
Нужно было ответить что-то такое, отчего мордоворот бы заткнулся. Я обвела взглядом мастерскую. Тут тоже были кое-какие книги. Я узнала солидное издание по орнаментам семнадцатого и восемнадцатого века, узнала альбом «Лувр», точно такой был у родителей Лягусика…
Стоп! А это что такое?!
На подоконнике лежала книга «Старая Москва», репринтное издание, даже без цветных картинок, только с черно-белыми. Точно такое же, как в квартире у покойницы Натальи!
– Хорошо, – сказала я. – Допустим, сто баксов – за эту кучу дерьма, я ее не видела и не нюхала. А за это – сколько?
И показала на «Старую Москву».
Тут мордоворот рухнул на колени.
– ФСБ! Интерпол! Я знал, что так будет! – заголосил он, ползя ко мне и лупя себя кулаками в грудь. – Это не я! Это они сами все придумали! А мне крошки перепадали! Где сто рублей, где двести! Все обе Катьки огребали, даже Наталье меньше доставалось! Так всегда – кто работает, тому шиш!..
– Сколько тебе лет, убоище? – грозно спросила я.
– Двадцать один…
– Есть шанс. Конечно, в сорок годков трудно начинать с нуля, да еще после зоны… Я могу замолвить генералу словечко – мальчик молоденький, зачем ему пожизненное, что он видел-то, кроме антиквариата, а мы его – на шконки?
– К-куда?.. – пролепетал мордоворот.
– На шконки, – мило улыбнулась я. – Нары так у уголовников называют, кроватка, на которой на зоне спят, такая железная, двухэтажная, в синюю или зеленую краску выкрашена. Тебе мрачновато покажется после Гогена. Тускло там немного, их в бараке штук сто бывает. Вот если бы тебе пожизненное светило, спал бы ты в норе, а там больше двух не селят.
– Где спал?..
– В норе. В камере. Ты еще спроси – с кем спал?
И я нехорошо рассмеялась.
Этому смеху я выучилась еще в детстве. Когда в папашкиной компании назревала драка, обязательно кто-нибудь пускал скрипучий поганенький смешок.
– За что?! – взвыл мордоворот.
Я и не думала, что так легко с ним управлюсь. Честно говоря, всякий раз, читая, как великолепная Яша Квасильева двумя словами размазывает по стенке уркаганов и паханов, я немножко недоумевала. Наконец на очередном заседании нашего фэн-клуба поклонниц Яши Квасильевой я очень осторожно высказала свое недоумение.
– Вот и видно, Люстра, что ты только на поверхность смотришь, – сказала Анжелика Петраускайте. – А ты вглубь взгляни, ты же современная женщина, телевизор смотришь!
Я потупилась – вот как раз телевизор я смотрю крайне редко, только в гостях.
– Как с женщиной разговариваешь? – напустилась на нее Гюльчехра Нумизматова. – Унижаешь женщину, да? Хуже мужчины, да? Не плачь, Люстрель-джан, сейчас скажу одно слово – и ты поймешь. У Яши-джан – ХАРИЗМА!
– Ой… – прошептала я. – Точно… Но ведь харизма – она у президента…
– И у Яши! – грозно сказала тетя Роза.
Тут начался шум – стали выяснять, что такое харизма и почему она может быть только у президента и у Яши. Я прямо иззавидовалась – какие все образованные, политические телепередачи смотрят, вот у тети Клавы через каждые два слова то «электорат», то «мать твою», все-таки старое воспитание еще сказывается…
Пока я вспоминала то достопамятное заседание, мордоворот полз ко мне, стукаясь лбом в пол и, добравшись до кучи очистков, шмякнулся туда физиономией.
– Что творишь, убоище!? – рявкнула я. – Вещественное доказательство сгубить решил, холера?! Да за это генерал тебя не то что пожизненно, а вообще знаешь как упечет?! Из тебя из самого шконки слепят!
Мордоворот зарыдал и начал каяться.
Сперва я даже не очень хорошо его слушала, потому что впала в эйфорию. Оказывается, не одна Яша приводит к покорности здоровенных и тупых мужиков – у меня тоже получается! Может, от чтения гениальных романов и ко мне перешла частичка ее харизмы?