– Как тебя зовут, сынок? – спрашивала она между делом. – Вы все от одних родителей?
– Да.
– О боже ты мой! А где они, родители-то?
– Отец на войне, мать померла.
– О боже ты мой!.. Вы ни о чём не беспокойтесь, дети, мой старик очень любит сироток. Он частенько приводит домой таких, как вы. Всем помогает, слава те господи…
С улицы донеслось ржание коня, голос: «Тпрр-у!» Немного погодя в комнату вошёл сторож, а за ним сухонький русский старичок с бородкой клинышком. Руки у него и голова тряслись без остановки.
– Э, да я вижу, у тебя тут настоящий сиротский приют, – сказал старичок, мешая русские и узбекские слова. Сторож не расслышал.
– Под дождём они остались, – ответил он.
Старичок вначале осмотрел Рабию с Зулейхой, лежавших в отдельной постели в глубине комнаты, измерил температуру. Послушав пульс, покачал головой. Потом приник ухом к груди Рабии, надолго притих.
– Кизимка[46] плоха! – обронил наконец.
– Выживет? – спросил сторож. Старичок ничего не ответил. Покопавшись в чемоданчике, вытащил шприц. Сделал девочкам по уколу, угостил какими-то каплями. Рабия неожиданно открыла глаза и позвала меня:
– Ака, а ака!
Услышав её голосок, старичок обрадовался больше моего.
– Кизимка хороша! – сообщил он ликуя.
Подошла наша очередь. Аман и тут показал свой норов: ни капель не принял, ни укол не дал сделать.
– Не подходите, укушу, – пригрозил старичку, и тот оставил его в покое.
Осмотрев нас, доктор присел рядом, похвалил барсучий жир, которым тётушка Колобок растёрла нас, попросил сторожа пострелять барсуков и на его долю. Взамен обещал достать ему дроби.
– Кокандский поезд, говоришь? – не расслышал его сторож.
– Нет, барсучий жир! – сказал он погромче.
– Пассажир?
– Барсучий жир! – заорал доктор что есть мочи.
– Будут тебе барсуки, если вылечишь их!
– Вылечу, вылечу… – закивал головой старичок. – Кизимка скоро будет бегать как козочка.
Тётушка Колобок принесла в косушках шурпу. Мы никогда в жизни не едали такого странного на вкус супа: сам вроде вкусный, а почему-то отдает болотом. Но всё равно съели шурпу в охотку. Даже Рабия, сидя у меня на коленях, сделала пять-шесть глотков.
Перед уходом старичок доктор опять сделал ей укол.
Девочка так кричала, что сердце моё разрывалось на части…
Хромые чудища, «ниспосланные» Аллахом
Где ты, ишачий базар?
Дедушка Карлик плачет
Дедушка Карлик в неволе
Подарки дедушки Карлика
– Да.
– О боже ты мой! А где они, родители-то?
– Отец на войне, мать померла.
– О боже ты мой!.. Вы ни о чём не беспокойтесь, дети, мой старик очень любит сироток. Он частенько приводит домой таких, как вы. Всем помогает, слава те господи…
С улицы донеслось ржание коня, голос: «Тпрр-у!» Немного погодя в комнату вошёл сторож, а за ним сухонький русский старичок с бородкой клинышком. Руки у него и голова тряслись без остановки.
– Э, да я вижу, у тебя тут настоящий сиротский приют, – сказал старичок, мешая русские и узбекские слова. Сторож не расслышал.
– Под дождём они остались, – ответил он.
Старичок вначале осмотрел Рабию с Зулейхой, лежавших в отдельной постели в глубине комнаты, измерил температуру. Послушав пульс, покачал головой. Потом приник ухом к груди Рабии, надолго притих.
– Кизимка[46] плоха! – обронил наконец.
– Выживет? – спросил сторож. Старичок ничего не ответил. Покопавшись в чемоданчике, вытащил шприц. Сделал девочкам по уколу, угостил какими-то каплями. Рабия неожиданно открыла глаза и позвала меня:
– Ака, а ака!
Услышав её голосок, старичок обрадовался больше моего.
– Кизимка хороша! – сообщил он ликуя.
Подошла наша очередь. Аман и тут показал свой норов: ни капель не принял, ни укол не дал сделать.
– Не подходите, укушу, – пригрозил старичку, и тот оставил его в покое.
Осмотрев нас, доктор присел рядом, похвалил барсучий жир, которым тётушка Колобок растёрла нас, попросил сторожа пострелять барсуков и на его долю. Взамен обещал достать ему дроби.
– Кокандский поезд, говоришь? – не расслышал его сторож.
– Нет, барсучий жир! – сказал он погромче.
– Пассажир?
– Барсучий жир! – заорал доктор что есть мочи.
– Будут тебе барсуки, если вылечишь их!
– Вылечу, вылечу… – закивал головой старичок. – Кизимка скоро будет бегать как козочка.
Тётушка Колобок принесла в косушках шурпу. Мы никогда в жизни не едали такого странного на вкус супа: сам вроде вкусный, а почему-то отдает болотом. Но всё равно съели шурпу в охотку. Даже Рабия, сидя у меня на коленях, сделала пять-шесть глотков.
Перед уходом старичок доктор опять сделал ей укол.
Девочка так кричала, что сердце моё разрывалось на части…
Хромые чудища, «ниспосланные» Аллахом
Мы жили у сторожа до тех пор, пока Рабия и Зулейха поправились, набрались сил. Чтобы не есть на дармовщину, я старался работать, хотя ноги мои всё ещё кровоточили. Мне помогал Усман. Двор сторожа не подметался, наверное, тысячу лет – мы расчищали его целый день, в хлеву не повернуться: кучи навоза выросли до самого потолка – корова и телёнок прямо утопали в навозе, да и стойло кобылицы оказалось не чище. Я здорово соскучился по такой работе – за три дня всё кругом вычистил. Покончив с этим, принялся за уборку кукурузных стеблей в палисаднике. Я косил, а Усман с Дильбар таскали снопы, укладывали во дворе под навесом. Я до того увлёкся работой, что и не заметил, как ко мне приблизился хозяин, не расслышал, что он сказал. Очнулся, когда он дёрнул меня за плечо:
– Не уставать тебе, говорю!
– Спасибо.
– Я погляжу, ты мастер косить. Хочешь, я тебя усыновлю?
– Спасибо! – прокричал я в ответ. – У меня есть отец! Бог даст, живой вернётся!
Видно, наше трудолюбие здорово понравилось сторожу: он пообещал посадить нас на кокандский поезд, как только вернётся. Он сказал, что уезжает в командировку. Однако домой не вернулся ни через день, ни через два. Покончив с кукурузными стеблями, мы вырыли картошку, которая росла за околицей, у пруда. Пора было нам собираться в путь. Погостили – и хватит, надо и честь знать.
Тётушка Колобок дала нам на дорогу семь громаднейших лепёшек, полмешочка курта и жареную утку. Спасибо, тётушка, большое вам спасибо. И за жир вонючий, которым вы нас натирали, и за молоко кипячёное, которым поили дважды в день, и за примочки, которые прикладывали к нашим натруженным ногам, – за всё вам большое спасибо. До свидания. Счастливо вам оставаться.
На станции мы узнали, что дядю сторожа отправили на стройку дороги, что вернётся он лишь дней через пятнадцать.
– Ну, братцы и сестрицы, решайте, куда нам теперь двигать: обратно, в Ташкент, или в кишлак?
– Домой, в кишлак! – хором ответили все.
– Тогда, – повеселел я, – в сторону кишлака Большой Тагоб шаго-ом арш!
Часа через три-четыре мы сделали привал под деревцами дикой джиды, чудом выросшей в безжизненной степи. Когда уже доедали тётушкину утку, Аман вдруг закричал:
– Волк!
Все повскакали с мест, схватились за палки.
– Где волк?
– Во-он, к нам бежит!
– Дурак, это же осёл!
– И нет, ты погляди, какие у него уши! Волк ли, осёл ли, но в нашу сторону быстро приближалось какое-то животное. Когда оно подошло поближе, мы поняли, что это лохматый, зеленоватого цвета осёл. Он смело вступил на нашу стоянку, остановился с таким видом, словно наконец-то нашёл своих хозяев. Осмотрев осла, мы обнаружили, что одна нога у него хромая, а спина вся покрыта белёсыми язвами.
– Ака, так это ведь наш ишак! – запрыгал Аман.
Осёл и вправду очень походил на нашего, того самого, если помните, который покончил самоубийством.
– Нет, это дикий осёл, – высказал своё мнение Усман с видом знатока.
Аман почему-то даже подёргал осла за шерсть. А бедный ишак стоял, покорно опустив голову, то ли не сознавая, что происходит, то ли говоря: делайте со мной что хотите, я в вашем распоряжении.
– Ака, молено я попробую сесть на него верхом? – спросил Аман.
Я подсадил брата на осла, боясь, правда, как бы тот не выкинул какой-либо номер. Но ничего, ишак стоял, низко опустив голову, тихо шевеля ушами.
– А вдруг хозяин появится? – с опаской оглянулся Усман.
Тут на много километров вокруг никто не живёт, – заявили девочки с такой твёрдостью, что спорить с ними было бесполезно.
Мы набросили на спину осла вчетверо сложенное одеяло, взбирались по одному, потом по двое, а напоследок даже по трое – ишак шёл довольно прилично, только слегка хромал и так кивал головой, что едва не доставал ею до земли.
Поверите ли, на другой день к нам пристала и хромая собака.
Спали мы в заброшенном доме. Когда утром собрались в путь, перед нами появилась хмурая, со свалявшейся шерстью, хромающая на заднюю лапу собака. Она как ни в чём не бывало поплелась за нами. Я хотел было отогнать её, но Зулейха остановила меня.
– Пусть идёт, – сказала она. – Может, ей деваться некуда, и нам веселее будет.
Таким образом, мы вдруг стали хозяевами осла и собаки. Эти два существа словно были созданы для того, чтобы передразнивать друг друга. Если осёл хромал на переднюю левую ногу и при ходьбе чуть не доставал мордой земли, то собака хромала на левую заднюю и при каждом шаге приседала.
– Не уставать тебе, говорю!
– Спасибо.
– Я погляжу, ты мастер косить. Хочешь, я тебя усыновлю?
– Спасибо! – прокричал я в ответ. – У меня есть отец! Бог даст, живой вернётся!
Видно, наше трудолюбие здорово понравилось сторожу: он пообещал посадить нас на кокандский поезд, как только вернётся. Он сказал, что уезжает в командировку. Однако домой не вернулся ни через день, ни через два. Покончив с кукурузными стеблями, мы вырыли картошку, которая росла за околицей, у пруда. Пора было нам собираться в путь. Погостили – и хватит, надо и честь знать.
Тётушка Колобок дала нам на дорогу семь громаднейших лепёшек, полмешочка курта и жареную утку. Спасибо, тётушка, большое вам спасибо. И за жир вонючий, которым вы нас натирали, и за молоко кипячёное, которым поили дважды в день, и за примочки, которые прикладывали к нашим натруженным ногам, – за всё вам большое спасибо. До свидания. Счастливо вам оставаться.
На станции мы узнали, что дядю сторожа отправили на стройку дороги, что вернётся он лишь дней через пятнадцать.
– Ну, братцы и сестрицы, решайте, куда нам теперь двигать: обратно, в Ташкент, или в кишлак?
– Домой, в кишлак! – хором ответили все.
– Тогда, – повеселел я, – в сторону кишлака Большой Тагоб шаго-ом арш!
Часа через три-четыре мы сделали привал под деревцами дикой джиды, чудом выросшей в безжизненной степи. Когда уже доедали тётушкину утку, Аман вдруг закричал:
– Волк!
Все повскакали с мест, схватились за палки.
– Где волк?
– Во-он, к нам бежит!
– Дурак, это же осёл!
– И нет, ты погляди, какие у него уши! Волк ли, осёл ли, но в нашу сторону быстро приближалось какое-то животное. Когда оно подошло поближе, мы поняли, что это лохматый, зеленоватого цвета осёл. Он смело вступил на нашу стоянку, остановился с таким видом, словно наконец-то нашёл своих хозяев. Осмотрев осла, мы обнаружили, что одна нога у него хромая, а спина вся покрыта белёсыми язвами.
– Ака, так это ведь наш ишак! – запрыгал Аман.
Осёл и вправду очень походил на нашего, того самого, если помните, который покончил самоубийством.
– Нет, это дикий осёл, – высказал своё мнение Усман с видом знатока.
Аман почему-то даже подёргал осла за шерсть. А бедный ишак стоял, покорно опустив голову, то ли не сознавая, что происходит, то ли говоря: делайте со мной что хотите, я в вашем распоряжении.
– Ака, молено я попробую сесть на него верхом? – спросил Аман.
Я подсадил брата на осла, боясь, правда, как бы тот не выкинул какой-либо номер. Но ничего, ишак стоял, низко опустив голову, тихо шевеля ушами.
– А вдруг хозяин появится? – с опаской оглянулся Усман.
Тут на много километров вокруг никто не живёт, – заявили девочки с такой твёрдостью, что спорить с ними было бесполезно.
Мы набросили на спину осла вчетверо сложенное одеяло, взбирались по одному, потом по двое, а напоследок даже по трое – ишак шёл довольно прилично, только слегка хромал и так кивал головой, что едва не доставал ею до земли.
Поверите ли, на другой день к нам пристала и хромая собака.
Спали мы в заброшенном доме. Когда утром собрались в путь, перед нами появилась хмурая, со свалявшейся шерстью, хромающая на заднюю лапу собака. Она как ни в чём не бывало поплелась за нами. Я хотел было отогнать её, но Зулейха остановила меня.
– Пусть идёт, – сказала она. – Может, ей деваться некуда, и нам веселее будет.
Таким образом, мы вдруг стали хозяевами осла и собаки. Эти два существа словно были созданы для того, чтобы передразнивать друг друга. Если осёл хромал на переднюю левую ногу и при ходьбе чуть не доставал мордой земли, то собака хромала на левую заднюю и при каждом шаге приседала.
Где ты, ишачий базар?
Зря мы надеялись, что не сегодня завтра доберёмся до родного кишлака, мечтали на цыпочках войти во двор Парпи-бобо, закричав «вах!», и потом долго смеяться, глядя на испуганного дедушку. Старик со старухой, повстречавшиеся нам по дороге, сказали, что эге-гей сколько нам ещё топать. Шесть станций.
В тот день, кажется, было воскресенье, улицы кишлака, через который мы проходили, были полны народу: кто спешит куда-то с тяжёлым хурджином за плечами, кто-то подгоняет упирающуюся овцу. Старик со старухой, лишившие нас грёз, везли на арбе мешки с луком.
Шесть перегонов… Если каждый из них в тридцать километров, то всего сто восемьдесят километров пути. Легко сказать!.. А тут осень уж на исходе, ночами выпадает иней, заметно похолодало, спать в шалаше невозможно – зуб на зуб не попадает. Через день-другой задуют холодные ветры, пойдёт сыпать хлопьями снег… Вот если бы смогли мы продать своего ослика, купить билеты – нас бы никто не тронул. Об этом мы подумываем уже три дня. Мои-то согласны, да я сам никак не решусь. А вдруг осла продать мы продадим, а билетов не достанем? Тогда опять придётся пешочком топать. Пожитки на себе тащить, Амана с Рабиёй тоже. Нет у нас теперь прежних сил нести их на себе, похожи мы стали на побитые морозом стебли кукурузы, ломкие, хрупкие.
Скотный ряд находился примерно в километре от станции, прямо посреди открытого поля. Продавали здесь и овец, и коров, и лошадей, и верблюдов. Один верблюд, видно, взбесился, всё пытался порвать цепи, которыми был скован.
Прежде чем выводить ослика на продажу, мои младшенькие попрощались с ним. Даже пёс наш тихонько проскулил, будто хотел сказать: «Прощай, мой хромоногий друг!»
Ишаков на базаре было в десять раз больше, чем лошадей. Видно, в этих краях люди ездят только на ослах. Такая торговля идёт – пыль столбом: ослы громаднейшие, с тонкой спиной, с толстыми ногами; гривастые ослы с короткой спиной и длинной головой; ослики совсем недавно объезженные, накрытые любовно вышитыми попонами. Некоторые ослы так разукрашены, бай-бай, любо-дорого глядеть, словно и не на продажу их привели, а на выставку: уздечка усеяна блестящими пистонами, на лбу бусы, на шее треугольные талисманчики. Рядом с этими красавцами, признаться честно, наш ослик выглядел очень уж невзрачно.
– Приподними ему морду, – прошептал я Усману.
– У меня уже плечо болит подставлять ему под голову…
– Потряси ему тогда хвост.
– Он его прячет. Может, накрыть осла рубахой? Как увидят люди язвы, отворачиваются…
– Накрой, если хочешь, – сказал я, оглядываясь. Покупатели в основном бородатые старики, повязавшиеся зараз двумя бельбагами, в чалмах, да старухи беззубые, которые не говорят, а свистят только… Молодых почти нет, а какие есть – хромые, безрукие, инвалиды войны… «Отдам за столько, сколько дадут, – решил я про себя. – Торговаться не буду. Дадут шестьсот рублей – и ладно, рублей за триста купим билеты, а на остальное еду, гостинцев деду Парпи и Тухтехале…»
Вон какой-то белобородый с хурджином на плече осмотрел громадного осла, заявил, что тот больно прыткий с виду, а ему бы смирного ослика. Надо заманить старика, да поскорее!..
– Здравствуйте, дедушка! – приложил я руку к груди, демонстрируя воспитанность.
– Ваалейкум ассалом, верблюжонок мой, – откликнулся старик, перекладывая хурджин на другое плечо.
– Вам нужен смирный ослик?
– Да, мой сын.
– Идёмте, у нас как раз такой ослик.
– Посмотрим, посмотрим, верблюжонок мой.
Белобородый остановился поодаль от нашего ишака, точно боялся, что тот лягнёт его, долго из-под руки глядел на ослика.
– Бай-бай-бай! – весело воскликнул он потом. – Это осёл или крылатый скакун самого святого Хазрата Али Шера?
– Осёл, – сообщил я. – Очень смирный осёл, не лягается.
– Бай-бай-бай! – отступил чуть назад бобо. – Наверное, он не может ногу поднять, чтоб лягаться, а, верблюжонок мой?
– И не кусается, – добавил я.
– Кусался бы, будь в пасти зубы, верно, верблюжонок мой?
– Хоть и без зубов, он хорошо кушает, – не сдавался я. – Он очень молод ещё, вот поглядите, у него зубы только прорезаются.
– Бай-бай-бай! Живое или мёртвое это чудище?
– Живое, дедушка, ещё как живое! Вотсейчас оно пройдётся, сами увидите. Усман, подтолкни его сзади!
Нет, верблюжонок мой, это скорее всего привидение моего осла, сдохшего месяц тому назад.
– Нет, дедушка, это настоящий осёл. Берите его, уступим по дешёвке.
– Хорошо, я куплю твоего ослика, а кто заплатит мне за проезд?
– За какой проезд? – удивился я.
– Так ведь, верблюжонок мой, он до дома моего не дойдёт, придётся мне нанять арбу, чтоб довезти его.
– Дойдёт, убей меня бог, дойдёт. Скажи ты, Усман…
Я чуть не плакал от досады.
Усман проворно вылез из-под шеи осла и глядел то на белобородого, то на меня, не зная, что именно сказать.
– Берите, дедушка, отдаю вам осла за шестьсот рублей, – умолял я. – Берите, не пожалеете.
– Нет, сын мой, мне нужен верховой осёл…
– Так на ком же ездить, если не на этом?! – вскричал я. – Скажи ты, Усман.
– На нём три человека могут проехаться, – подтвердил брат. – Здоровый очень…
Старик, видно, устал держать тяжёлый хурджин, переложил его на другое плечо и пошёл прочь, посмеиваясь и тряся бородой. Не хочешь – не надо, решили мы с братом, другой купит, у кого побольше денег…
Долго проторчали мы на базаре, но так и не дождались ни денежного покупателя, ни победнее, хотя я пытался во всё горло расхваливать наш товар. Вначале я расстроился, но, когда в голове мелькнула одна мысль, сразу повеселел. Моя задумка понравилась и Усману, уставшему поддерживать голову ишака, и остальным, которые давно сидели, пуская слюнки, напротив торговки варёным горохом.
Погрузив пожитки на осла, мы отправились на станцию. Собака захромала вслед. Ребят я оставил на привокзальной площади, сам с Усманом повёл осла прямо к двери билетной кассы. На мой стук из окошечка выглянула пожилая женщина.
– Что вам угодно, молодой человек? – ласково поинтересовалась кассирша. У неё был приятный голос.
– Билеты до Коканда есть?
– На сегодня нет.
– А на завтра?
– На завтра найдутся.
– Мне нужны четыре билета.
– Давайте деньги, молодой человек.
– Денег у меня нету, возьмите вот моего осла, дети ваши будут кататься.
– Что-о-о? – ошалело глянула на меня кассирша.
– Не отказывайтесь, тётушка, прошу вас! Осёл, а очень умное животное. Посмотрите сами, видите, как уши навострил, всё понимает, что мы говорим!
Кассирша вышла из-за двери, увидела осла и давай хохотать. Напугала даже животное: оно чуть не вырвалось из рук Усмана.
В тот день, кажется, было воскресенье, улицы кишлака, через который мы проходили, были полны народу: кто спешит куда-то с тяжёлым хурджином за плечами, кто-то подгоняет упирающуюся овцу. Старик со старухой, лишившие нас грёз, везли на арбе мешки с луком.
Шесть перегонов… Если каждый из них в тридцать километров, то всего сто восемьдесят километров пути. Легко сказать!.. А тут осень уж на исходе, ночами выпадает иней, заметно похолодало, спать в шалаше невозможно – зуб на зуб не попадает. Через день-другой задуют холодные ветры, пойдёт сыпать хлопьями снег… Вот если бы смогли мы продать своего ослика, купить билеты – нас бы никто не тронул. Об этом мы подумываем уже три дня. Мои-то согласны, да я сам никак не решусь. А вдруг осла продать мы продадим, а билетов не достанем? Тогда опять придётся пешочком топать. Пожитки на себе тащить, Амана с Рабиёй тоже. Нет у нас теперь прежних сил нести их на себе, похожи мы стали на побитые морозом стебли кукурузы, ломкие, хрупкие.
Скотный ряд находился примерно в километре от станции, прямо посреди открытого поля. Продавали здесь и овец, и коров, и лошадей, и верблюдов. Один верблюд, видно, взбесился, всё пытался порвать цепи, которыми был скован.
Прежде чем выводить ослика на продажу, мои младшенькие попрощались с ним. Даже пёс наш тихонько проскулил, будто хотел сказать: «Прощай, мой хромоногий друг!»
Ишаков на базаре было в десять раз больше, чем лошадей. Видно, в этих краях люди ездят только на ослах. Такая торговля идёт – пыль столбом: ослы громаднейшие, с тонкой спиной, с толстыми ногами; гривастые ослы с короткой спиной и длинной головой; ослики совсем недавно объезженные, накрытые любовно вышитыми попонами. Некоторые ослы так разукрашены, бай-бай, любо-дорого глядеть, словно и не на продажу их привели, а на выставку: уздечка усеяна блестящими пистонами, на лбу бусы, на шее треугольные талисманчики. Рядом с этими красавцами, признаться честно, наш ослик выглядел очень уж невзрачно.
– Приподними ему морду, – прошептал я Усману.
– У меня уже плечо болит подставлять ему под голову…
– Потряси ему тогда хвост.
– Он его прячет. Может, накрыть осла рубахой? Как увидят люди язвы, отворачиваются…
– Накрой, если хочешь, – сказал я, оглядываясь. Покупатели в основном бородатые старики, повязавшиеся зараз двумя бельбагами, в чалмах, да старухи беззубые, которые не говорят, а свистят только… Молодых почти нет, а какие есть – хромые, безрукие, инвалиды войны… «Отдам за столько, сколько дадут, – решил я про себя. – Торговаться не буду. Дадут шестьсот рублей – и ладно, рублей за триста купим билеты, а на остальное еду, гостинцев деду Парпи и Тухтехале…»
Вон какой-то белобородый с хурджином на плече осмотрел громадного осла, заявил, что тот больно прыткий с виду, а ему бы смирного ослика. Надо заманить старика, да поскорее!..
– Здравствуйте, дедушка! – приложил я руку к груди, демонстрируя воспитанность.
– Ваалейкум ассалом, верблюжонок мой, – откликнулся старик, перекладывая хурджин на другое плечо.
– Вам нужен смирный ослик?
– Да, мой сын.
– Идёмте, у нас как раз такой ослик.
– Посмотрим, посмотрим, верблюжонок мой.
Белобородый остановился поодаль от нашего ишака, точно боялся, что тот лягнёт его, долго из-под руки глядел на ослика.
– Бай-бай-бай! – весело воскликнул он потом. – Это осёл или крылатый скакун самого святого Хазрата Али Шера?
– Осёл, – сообщил я. – Очень смирный осёл, не лягается.
– Бай-бай-бай! – отступил чуть назад бобо. – Наверное, он не может ногу поднять, чтоб лягаться, а, верблюжонок мой?
– И не кусается, – добавил я.
– Кусался бы, будь в пасти зубы, верно, верблюжонок мой?
– Хоть и без зубов, он хорошо кушает, – не сдавался я. – Он очень молод ещё, вот поглядите, у него зубы только прорезаются.
– Бай-бай-бай! Живое или мёртвое это чудище?
– Живое, дедушка, ещё как живое! Вотсейчас оно пройдётся, сами увидите. Усман, подтолкни его сзади!
Нет, верблюжонок мой, это скорее всего привидение моего осла, сдохшего месяц тому назад.
– Нет, дедушка, это настоящий осёл. Берите его, уступим по дешёвке.
– Хорошо, я куплю твоего ослика, а кто заплатит мне за проезд?
– За какой проезд? – удивился я.
– Так ведь, верблюжонок мой, он до дома моего не дойдёт, придётся мне нанять арбу, чтоб довезти его.
– Дойдёт, убей меня бог, дойдёт. Скажи ты, Усман…
Я чуть не плакал от досады.
Усман проворно вылез из-под шеи осла и глядел то на белобородого, то на меня, не зная, что именно сказать.
– Берите, дедушка, отдаю вам осла за шестьсот рублей, – умолял я. – Берите, не пожалеете.
– Нет, сын мой, мне нужен верховой осёл…
– Так на ком же ездить, если не на этом?! – вскричал я. – Скажи ты, Усман.
– На нём три человека могут проехаться, – подтвердил брат. – Здоровый очень…
Старик, видно, устал держать тяжёлый хурджин, переложил его на другое плечо и пошёл прочь, посмеиваясь и тряся бородой. Не хочешь – не надо, решили мы с братом, другой купит, у кого побольше денег…
Долго проторчали мы на базаре, но так и не дождались ни денежного покупателя, ни победнее, хотя я пытался во всё горло расхваливать наш товар. Вначале я расстроился, но, когда в голове мелькнула одна мысль, сразу повеселел. Моя задумка понравилась и Усману, уставшему поддерживать голову ишака, и остальным, которые давно сидели, пуская слюнки, напротив торговки варёным горохом.
– Что вам угодно, молодой человек? – ласково поинтересовалась кассирша. У неё был приятный голос.
– Билеты до Коканда есть?
– На сегодня нет.
– А на завтра?
– На завтра найдутся.
– Мне нужны четыре билета.
– Давайте деньги, молодой человек.
– Денег у меня нету, возьмите вот моего осла, дети ваши будут кататься.
– Что-о-о? – ошалело глянула на меня кассирша.
– Не отказывайтесь, тётушка, прошу вас! Осёл, а очень умное животное. Посмотрите сами, видите, как уши навострил, всё понимает, что мы говорим!
Кассирша вышла из-за двери, увидела осла и давай хохотать. Напугала даже животное: оно чуть не вырвалось из рук Усмана.
Дедушка Карлик плачет
Когда мы вышли из Ташкента, солнце ласково грело нам спину, а теперь вот уже три дня оно светит нам прямо в лицо. Лучи его теперь тусклые, почти не греют. Беспрестанно дует ветер. В этих краях он завывает, оказывается, как голодный волк, изо всей силы швыряет жёлтые листья на землю, потом, словно раздумав, подхватывает их вместе с пылью и уносит с собой, жутко свистя.
Сейчас сила ветра удвоилась. Из-за пыльных туч не видно солнца. Мы идём тесной кучкой, боясь, что ветер унесёт нас, цепляемся за осла, как пчёлы за свою королеву при перелёте из одного улья в другой. Рабия с Аманом едут верхом. Враз похолодало. Идём молча. Да и о чём говорить?! На душе ничего, кроме страха… Зима на носу, а мы полуголые, босые… Так ведь недолго и замёрзнуть!
– Ака, за нами кто-то едет! – дёрнула меня за рукав Зулейха.
Я обернулся. Нас и вправду догонял кто-то верхом на осле. То ли старик, то ли мальчик. Ростом-то с мальчика, не больше Амана, но с бородой. На голове огромнейшая чалма, руки короткие, едва достают узду. Товба, уж не дьявол ли, волшебник злой?! Я не раз слышал, что дивы отправляются в путь именно в такую погоду. Не хватало нам ещё с дьяволом повстречаться!
– Ака, он едет за нами! – прошептала Зулейха в ужасе.
– Не обращай внимания! – ответил я, боясь обернуться.
Старик поравнялся с нами. Осёл под ним был большущий, серый, с толстенными ногами.
– Куда вы в такую бурю, дети мои? – раздался обыкновенный человеческий голос… Слава тебе господи!..
– Ассалому алейкум, – поздоровался я, боязливо косясь на старика.
– Ваалейкум, дай бог тебе здоровья, – потянул осла за повод дед Карлик. – Как тебя зовут, светик?
– Арифджан.
– Хорошее имя, светик, куда путь держите?
– В Коканд.
– А?! – вытянул шею в нашу сторону дед Карлик. – Что ты сказал, мой светик?
– Я сказал, в Коканд, дедушка!
– Не может быть!
– Правда, дедушка, правда. Мы сиротки.
– Сиротки?
– Да.
– Бай-бай-бай! Откуда идёте?
– Из Ташкента.
– Из Ташкента? Бай-бай-бай! – Дедушка Карлик закивал головой. – Кто же это с тобой?
Я ответил. Тогда дед подробно расспросил, кого как зовут. Чтоб вызвать жалость старика, я старался выглядеть ещё более измученным, чем был.
– Все мои младшенькие больны, – сказал я чуть не плача. – Идти уже не можем.
– Светики мои, светики! – Дедушка Карлик закрыл глаза, закусил губу и начал качать головой, словно где-то у него сильно болело. Вдруг он вскинул голову и продекламировал:
Мир кипит, все уезжают, все спешат, как на вокзале. Всюду дети голодают, обливаются слезами. И куда ни глянешь, всюду стон и плач стоят сейчас, Будто ныне стал бездомным сиротой любой из нас, – и заплакал.
Вот те на! Мы все переглянулись. Если Аман заплачет, его можно успокоить, пообещав кусок хлеба. А как мы успокоим дедушку Карлика?
– Я тоже рос сиротой, – проговорил старик, глубоко вздохнув. – Домом мне служил хлев бая Миракылходжи. От работы тяжкой стал карликом.
– Не надо, дедушка, плакать!
– Он так меня колотил, что от жалости ко мне начинали реветь коровы. Вместо еды кормил помоями, – продолжал лить слёзы старик.
– О дедушка!.. – вздохнула Дильбар.
– Ни разу новой одежды не купил, справлял мне одежду из старых платьев жены.
– Жадный, значит, был очень… – вставил я.
– Ещё бы!..
Старика невозможно было остановить. Покончив с сиротским детством, принялся вспоминать родную жену, которая померла пять лет назад. Нынешняя жена – яд ядом, житья не даёт, злая, жадная, но он её всё равно не боится.
Наконец дедушка перестал плакать, простонал: «Эх, жизнь ты наша» – и начал сползать с осла.
– Как-то тебя звать? – обратился к Усману.
– Усман.
– Какое прекрасное имя: Ус-ман! Умеешь сидеть на осле? Вдень ногу в стремя, вот так, молодец, мой светик.
Дедушка посадил всех моих младшеньких на своего ишака. Потом снял с себя чапан (на нём их было надето два), накрыл посиневших от холода Амана с Рабиёй.
– Ну теперь поехали, светики.
– Куда же мы поедем, дедушка? – с беспокойством спросил я.
– Куда же поедешь-то? – рассердился вроде дедушка. – Сегодня у меня переночуете, наутро сам аллах путь укажет.
Сейчас сила ветра удвоилась. Из-за пыльных туч не видно солнца. Мы идём тесной кучкой, боясь, что ветер унесёт нас, цепляемся за осла, как пчёлы за свою королеву при перелёте из одного улья в другой. Рабия с Аманом едут верхом. Враз похолодало. Идём молча. Да и о чём говорить?! На душе ничего, кроме страха… Зима на носу, а мы полуголые, босые… Так ведь недолго и замёрзнуть!
– Ака, за нами кто-то едет! – дёрнула меня за рукав Зулейха.
Я обернулся. Нас и вправду догонял кто-то верхом на осле. То ли старик, то ли мальчик. Ростом-то с мальчика, не больше Амана, но с бородой. На голове огромнейшая чалма, руки короткие, едва достают узду. Товба, уж не дьявол ли, волшебник злой?! Я не раз слышал, что дивы отправляются в путь именно в такую погоду. Не хватало нам ещё с дьяволом повстречаться!
– Ака, он едет за нами! – прошептала Зулейха в ужасе.
– Не обращай внимания! – ответил я, боясь обернуться.
Старик поравнялся с нами. Осёл под ним был большущий, серый, с толстенными ногами.
– Куда вы в такую бурю, дети мои? – раздался обыкновенный человеческий голос… Слава тебе господи!..
– Ассалому алейкум, – поздоровался я, боязливо косясь на старика.
– Ваалейкум, дай бог тебе здоровья, – потянул осла за повод дед Карлик. – Как тебя зовут, светик?
– Арифджан.
– Хорошее имя, светик, куда путь держите?
– В Коканд.
– А?! – вытянул шею в нашу сторону дед Карлик. – Что ты сказал, мой светик?
– Я сказал, в Коканд, дедушка!
– Не может быть!
– Правда, дедушка, правда. Мы сиротки.
– Сиротки?
– Да.
– Бай-бай-бай! Откуда идёте?
– Из Ташкента.
– Из Ташкента? Бай-бай-бай! – Дедушка Карлик закивал головой. – Кто же это с тобой?
Я ответил. Тогда дед подробно расспросил, кого как зовут. Чтоб вызвать жалость старика, я старался выглядеть ещё более измученным, чем был.
– Все мои младшенькие больны, – сказал я чуть не плача. – Идти уже не можем.
– Светики мои, светики! – Дедушка Карлик закрыл глаза, закусил губу и начал качать головой, словно где-то у него сильно болело. Вдруг он вскинул голову и продекламировал:
Мир кипит, все уезжают, все спешат, как на вокзале. Всюду дети голодают, обливаются слезами. И куда ни глянешь, всюду стон и плач стоят сейчас, Будто ныне стал бездомным сиротой любой из нас, – и заплакал.
Вот те на! Мы все переглянулись. Если Аман заплачет, его можно успокоить, пообещав кусок хлеба. А как мы успокоим дедушку Карлика?
– Я тоже рос сиротой, – проговорил старик, глубоко вздохнув. – Домом мне служил хлев бая Миракылходжи. От работы тяжкой стал карликом.
– Не надо, дедушка, плакать!
– Он так меня колотил, что от жалости ко мне начинали реветь коровы. Вместо еды кормил помоями, – продолжал лить слёзы старик.
– О дедушка!.. – вздохнула Дильбар.
– Ни разу новой одежды не купил, справлял мне одежду из старых платьев жены.
– Ещё бы!..
Старика невозможно было остановить. Покончив с сиротским детством, принялся вспоминать родную жену, которая померла пять лет назад. Нынешняя жена – яд ядом, житья не даёт, злая, жадная, но он её всё равно не боится.
Наконец дедушка перестал плакать, простонал: «Эх, жизнь ты наша» – и начал сползать с осла.
– Как-то тебя звать? – обратился к Усману.
– Усман.
– Какое прекрасное имя: Ус-ман! Умеешь сидеть на осле? Вдень ногу в стремя, вот так, молодец, мой светик.
Дедушка посадил всех моих младшеньких на своего ишака. Потом снял с себя чапан (на нём их было надето два), накрыл посиневших от холода Амана с Рабиёй.
– Ну теперь поехали, светики.
– Куда же мы поедем, дедушка? – с беспокойством спросил я.
– Куда же поедешь-то? – рассердился вроде дедушка. – Сегодня у меня переночуете, наутро сам аллах путь укажет.
Дедушка Карлик в неволе
В предвечерние сумерки мы въехали в обширный урюковый сад.
Хозяйство дедушки состояло из дома, хлева и комнаты, пристроенной к дому сбоку. Дед Карлик провёл нас в эти «покои», сам куда-то убежал. Немного погодя вернулся запыхавшись. Приволок из дома громаднейшую кошму и опять исчез. На сей раз он притащил охапку урюковых поленьев, разжёг огонь в отсыревшем, давно не топленном очаге.
Мы расселись вокруг очага, держа озябшие руки над пламенем. Дедушка Карлик опять ушёл. Мы его прождали пять минут, десять, а его нет и нет.
– Может, он специально для нас готовит плов? – предположила несмело Дильбар. – Потому и задерживается?..
– Мы бы согласились и на огненно-горячую шурпу, – откликнулась Зулейха.
– А я знаете, ребята, люблю шавлю с урюком, – облизнулся Усман.
А вдруг и вправду принесут нам какое угощение? Мы расстелили кошму посреди просторной комнаты. На нише у очага обнаружили коптилку. Засветив её, мы огляделись: стены и потолок комнаты черны от копоти, как дымоход, ниши затянуты паутиной, заплесневели от сырости.
Приоткрыв окно, мы выглянули во двор. Ветер бесится, со свистом шатая голые ветви деревьев, земля покрыта палыми листьями, они с шелестом разлетаются по сторонам. Собачка наша лежит у самого порога, положив голову на вытянутые вперёд лапы, пристально глядит на нас, будто хочет предупредить, чтоб не забыли её, если перепадёт что-то поесть… А вдруг этот дедушка Карлик на самом деле див? Ведь в сказках всегда так бывает. Заводят дивы путников в одинокие дома, подносят им еду как еду, а протянешь руку, она вмиг превращается в кучу кизяка…
– Ака, водички хочу, – попросила Рабия.
– Сейчас, моя маленькая.
– Мне на двор хочется, – вдруг засучил ногами Аман.
– Потерпи малость.
– Сейчас намочу штаны, – пригрозил брат.
Я вывел его из комнаты. Только мы вернулись, на пороге появилась высокая статная женщина лет сорока, на ней было белое платье, на голове тоже белый шёлковый платок.
– Сидите, мои цыпляточки?
Мы поспешно вскочили на ноги, поздоровались. Не знаю, почему мы вскочили: поприветствовать хозяйку как полагается или чтоб получше рассмотреть, что она принесла на подносе.
– Чего вы стоите, садитесь. – Женщина положила поднос перед нами. На нём были две лепёшки, горсточка сушёного урюка, чайник чаю. «Чем-нибудь горяченьким, наверно, угостят потом», – подумал я.
– А где же наш бобо?
– Я его заперла, – пояснила хозяйка. – Как получил на сына похоронку, так стал немного не в себе. Наверное, и вам плакался, правда?
– Да нет, не очень, – потупился я.
– И меня небось хаял?
– Нет, не очень.
– Это ваша там собака у порога?
– Да, наша.
– Почему она такая страшная?
– Потому что голодная.
Лицо хозяйки точно из дерева вырезанное, ничего на нём не отражается, глаза застывшие. Оказывается, у неё и губы не шевелятся, когда говорит, ей-богу!
– Смотрите, собаку в комнату не впускайте.
– Ладно.
– Когда ляжете, коптилку погасите.
– Хорошо.
Разговор на этом кончился. Хозяйка повернулась и бесшумно скрылась за дверью.
– Огонь на лепёшки! – скомандовал Усман.
Две лепёшки из джугары мы поделили ровно на семь частей (собачка наша всегда получает равную с нами долю), выпили чаю и, распрощавшись с надеждой на что-нибудь более существенное, начали готовиться ко сну.
Я сходил в хлев, наполнил кормушку осла листьями, ввёл собаку в комнату, погасил коптилку. Сегодня очередь Зулейхи рассказывать сказку.
– В некотором царстве, некотором государстве жила-была злая колдунья…
– И носила она всегда белое платье и белый платок, – подхватила Дильбар. Все засмеялись.
– И был у неё поднос с двумя чёрствыми лепёшками, – продолжил Усман, приподнявшись на локте.
На этот раз мы хохотали до упаду. Когда отсмеялись, Аман вдруг сказал:
– Ака, я сочинил стих, почитать?
– Читай, давай читай! – загалдели все. Аман встал на ноги и, размахивая руками в тёмной комнате, начал громко декламировать:
Долго строили разные планы, но, так ни до чего не договорившись, уснули как мёртвые.
Хозяйство дедушки состояло из дома, хлева и комнаты, пристроенной к дому сбоку. Дед Карлик провёл нас в эти «покои», сам куда-то убежал. Немного погодя вернулся запыхавшись. Приволок из дома громаднейшую кошму и опять исчез. На сей раз он притащил охапку урюковых поленьев, разжёг огонь в отсыревшем, давно не топленном очаге.
Мы расселись вокруг очага, держа озябшие руки над пламенем. Дедушка Карлик опять ушёл. Мы его прождали пять минут, десять, а его нет и нет.
– Может, он специально для нас готовит плов? – предположила несмело Дильбар. – Потому и задерживается?..
– Мы бы согласились и на огненно-горячую шурпу, – откликнулась Зулейха.
– А я знаете, ребята, люблю шавлю с урюком, – облизнулся Усман.
А вдруг и вправду принесут нам какое угощение? Мы расстелили кошму посреди просторной комнаты. На нише у очага обнаружили коптилку. Засветив её, мы огляделись: стены и потолок комнаты черны от копоти, как дымоход, ниши затянуты паутиной, заплесневели от сырости.
Приоткрыв окно, мы выглянули во двор. Ветер бесится, со свистом шатая голые ветви деревьев, земля покрыта палыми листьями, они с шелестом разлетаются по сторонам. Собачка наша лежит у самого порога, положив голову на вытянутые вперёд лапы, пристально глядит на нас, будто хочет предупредить, чтоб не забыли её, если перепадёт что-то поесть… А вдруг этот дедушка Карлик на самом деле див? Ведь в сказках всегда так бывает. Заводят дивы путников в одинокие дома, подносят им еду как еду, а протянешь руку, она вмиг превращается в кучу кизяка…
– Ака, водички хочу, – попросила Рабия.
– Сейчас, моя маленькая.
– Мне на двор хочется, – вдруг засучил ногами Аман.
– Потерпи малость.
– Сейчас намочу штаны, – пригрозил брат.
Я вывел его из комнаты. Только мы вернулись, на пороге появилась высокая статная женщина лет сорока, на ней было белое платье, на голове тоже белый шёлковый платок.
– Сидите, мои цыпляточки?
Мы поспешно вскочили на ноги, поздоровались. Не знаю, почему мы вскочили: поприветствовать хозяйку как полагается или чтоб получше рассмотреть, что она принесла на подносе.
– Чего вы стоите, садитесь. – Женщина положила поднос перед нами. На нём были две лепёшки, горсточка сушёного урюка, чайник чаю. «Чем-нибудь горяченьким, наверно, угостят потом», – подумал я.
– А где же наш бобо?
– Я его заперла, – пояснила хозяйка. – Как получил на сына похоронку, так стал немного не в себе. Наверное, и вам плакался, правда?
– Да нет, не очень, – потупился я.
– И меня небось хаял?
– Нет, не очень.
– Это ваша там собака у порога?
– Да, наша.
– Почему она такая страшная?
– Потому что голодная.
Лицо хозяйки точно из дерева вырезанное, ничего на нём не отражается, глаза застывшие. Оказывается, у неё и губы не шевелятся, когда говорит, ей-богу!
– Смотрите, собаку в комнату не впускайте.
– Ладно.
– Когда ляжете, коптилку погасите.
– Хорошо.
Разговор на этом кончился. Хозяйка повернулась и бесшумно скрылась за дверью.
– Огонь на лепёшки! – скомандовал Усман.
Две лепёшки из джугары мы поделили ровно на семь частей (собачка наша всегда получает равную с нами долю), выпили чаю и, распрощавшись с надеждой на что-нибудь более существенное, начали готовиться ко сну.
Я сходил в хлев, наполнил кормушку осла листьями, ввёл собаку в комнату, погасил коптилку. Сегодня очередь Зулейхи рассказывать сказку.
– В некотором царстве, некотором государстве жила-была злая колдунья…
– И носила она всегда белое платье и белый платок, – подхватила Дильбар. Все засмеялись.
– И был у неё поднос с двумя чёрствыми лепёшками, – продолжил Усман, приподнявшись на локте.
На этот раз мы хохотали до упаду. Когда отсмеялись, Аман вдруг сказал:
– Ака, я сочинил стих, почитать?
– Читай, давай читай! – загалдели все. Аман встал на ноги и, размахивая руками в тёмной комнате, начал громко декламировать:
Мы опять засмеялись, но на этот раз с грустью. Все вдруг вспомнили бедного дедушку Карлика. Как бы освободить его из заточения?
Лишь водой и чёрствым хлебом нас хозяйка угостила,
Спать в каморке уложила, в дом собаку не пустила.
И дала своим цыплятам меру целую зерна,
А сама всю ночь плов ела, чай всю ночь пила одна.
Долго строили разные планы, но, так ни до чего не договорившись, уснули как мёртвые.
Подарки дедушки Карлика
Сквозь сон чувствую, кто-то дёргает меня за ногу. Еле продираю глаза: надо мной стоит, держа в руке дымящуюся коптилку, дедушка Карлик.
– Давай скорей, мой светик!
– Вы!.. Это вы?
– Давай скорее, тебе говорят, несчастный!
– А что давать-то?
– Буди остальных, бежим!
С места не сойти, я не понимал, что происходит, но всё же принялся будить своих.
Молча, объясняясь знаками, мы погрузили ребят на ослов, углубились в урюковый сад. Как и вчера, мы с дедушкой шли пешком.
Время было ещё раннее, самая яркая звезда только загорелась. Ветер стих, низкие чёрные тучи исчезли, небо усеяли звёзды. Воздух до того холоден, что зуб на зуб не попадает. Когда сад остался позади и нас опять обняла необъятная степь, я наконец поинтересовался:
– Дедушка, куда мы всё же идём?
– В Коканд, я отвезу вас.
– В Коканд? – не очень поверил я. – До Коканда ведь очень далеко?
– Вот потому-то я и решил отвезти вас, непонятливый ты сирота! – воскликнул дедушка, боязливо оглянувшись. – Если б близко было, то я бы и в ус не дул… Но, знаешь, светик, как здорово я её провёл?
– Кого?
– О жёнушке своей говорю, непонятливый ты сирота. Ха-ха-ха! – захохотал дед Карлик. – Она думала меня прижучить, а я сам её прижучил! Вечером она подхватила меня под мышки, как ягнёнка, потащила в амбар. Заперла. Думаю: «Сиротки остались голодными». Как по дойре колотил дверь, не помогло. «Ладно, – решил про себя, – я тебе ещё покажу, усни только!» Как только погасила свет, набил хурджин урюком, изюмом, орехами.
Взял и рису, по дороге сварим плова, попируем. Я знал, на дальней стене амбара была дыра, сам ещё заделывал, вылез через неё, прихожу, а вы спите. Вы, мои светики, во сне разговариваете, оказывается… О доме своём говорили, об отце, матери… Спрятал я хурджин в хлеву, поскакал на осле к сестре. Всё, всё ей рассказал. И про ваши слова во сне. «Не плачь, брат, – говорит сестра, – сироткам я сама лепёшек испеку». Вот этот хурджин с лепёшками она дала и яичек этих варёных. В Табашарской чайхане позавтракаем от души.
Дедушка обернулся к моим младшеньким.
– Рабия, доченька, хочешь яичка?
– Хочу, – протянула руку Рабия.
– Ой, доченька моя, сейчас очищу.
Дедушка остановил своего осла, запустил руку в хурджин. Дал всем по паре яичек, потом обернулся назад, погрозил кулаком.
– Ты погоди, Акайим, я тебя ещё не так проучу! Я тебе в постель ежа запущу, вот увидишь!
К восходу солнца мы достигли кишлака Табашар, где плотно позавтракали в чайхане, сплошь обвешанной клетками с перепёлками. Немного отдохнув, тронулись дальше.
– Давай скорей, мой светик!
– Вы!.. Это вы?
– Давай скорее, тебе говорят, несчастный!
– А что давать-то?
– Буди остальных, бежим!
С места не сойти, я не понимал, что происходит, но всё же принялся будить своих.
Молча, объясняясь знаками, мы погрузили ребят на ослов, углубились в урюковый сад. Как и вчера, мы с дедушкой шли пешком.
Время было ещё раннее, самая яркая звезда только загорелась. Ветер стих, низкие чёрные тучи исчезли, небо усеяли звёзды. Воздух до того холоден, что зуб на зуб не попадает. Когда сад остался позади и нас опять обняла необъятная степь, я наконец поинтересовался:
– Дедушка, куда мы всё же идём?
– В Коканд, я отвезу вас.
– В Коканд? – не очень поверил я. – До Коканда ведь очень далеко?
– Вот потому-то я и решил отвезти вас, непонятливый ты сирота! – воскликнул дедушка, боязливо оглянувшись. – Если б близко было, то я бы и в ус не дул… Но, знаешь, светик, как здорово я её провёл?
– Кого?
– О жёнушке своей говорю, непонятливый ты сирота. Ха-ха-ха! – захохотал дед Карлик. – Она думала меня прижучить, а я сам её прижучил! Вечером она подхватила меня под мышки, как ягнёнка, потащила в амбар. Заперла. Думаю: «Сиротки остались голодными». Как по дойре колотил дверь, не помогло. «Ладно, – решил про себя, – я тебе ещё покажу, усни только!» Как только погасила свет, набил хурджин урюком, изюмом, орехами.
Взял и рису, по дороге сварим плова, попируем. Я знал, на дальней стене амбара была дыра, сам ещё заделывал, вылез через неё, прихожу, а вы спите. Вы, мои светики, во сне разговариваете, оказывается… О доме своём говорили, об отце, матери… Спрятал я хурджин в хлеву, поскакал на осле к сестре. Всё, всё ей рассказал. И про ваши слова во сне. «Не плачь, брат, – говорит сестра, – сироткам я сама лепёшек испеку». Вот этот хурджин с лепёшками она дала и яичек этих варёных. В Табашарской чайхане позавтракаем от души.
Дедушка обернулся к моим младшеньким.
– Рабия, доченька, хочешь яичка?
– Хочу, – протянула руку Рабия.
– Ой, доченька моя, сейчас очищу.
Дедушка остановил своего осла, запустил руку в хурджин. Дал всем по паре яичек, потом обернулся назад, погрозил кулаком.
– Ты погоди, Акайим, я тебя ещё не так проучу! Я тебе в постель ежа запущу, вот увидишь!
К восходу солнца мы достигли кишлака Табашар, где плотно позавтракали в чайхане, сплошь обвешанной клетками с перепёлками. Немного отдохнув, тронулись дальше.