– Дядя Разык, – обратился к нему вдруг Хайит Башка, – вы были комсомольцем?
– До войны, – коротко ответил бригадир.
– А потом?
– А потом я вступил в партию.
– И сейчас вы член партии?
– До чего же ты надоедлив, а, Хайит! Пей лучше свой чай! – Дядюшка Разык принялся свёртывать новую – которую уже по счёту! – цигарку.
Появилась Мария Павловна в сопровождении нескольких «плакс», которые тоже будут вступать в комсомол. Тётя Русская ещё раз проконсультировала нас, как держать себя перед комиссией, как отвечать на вопросы. Она, по-моему, волновалась больше нас самих.
– Давайте прорепетируем. Остановите-ка патефон. Ариф Мирзаев, подойди к столу. Хорошо, держи себя вот так… Скажите нам, Мирзаев, сколько вам лет?
– Пятнадцать, – солидно доложил я.
– Скажите, Мирзаев, кто может быть членом комсомола?
– Тот, кто признаёт его Устав.
– А ещё?
– Кто беспрекословно выполняет все поручения.
– Ещё?
– Кто первым засеет хлопчатник.
– Ещё?
– Кто любит своих младшеньких.
– Ещё?
– Кто может заменить ушедших на войну отцов и братьев.
– Скажите, Мирзаев, где сейчас идут бои?
– На подступах к Берлину.
– Назовите героев-комсомольцев.
– Зоя…
– А фамилию?
– Фамилия… трудная такая… Космодемьянская.
– Хорошо. А теперь скажите, есть ли герои из нашего кишлака?
В этот миг наши девочки, глядевшие на дорогу, вдруг завопили: «Едут, едут!»
К нам подъехали три всадника, спешились. Это были наш председатель Рахбар-апа, секретарь райкома комсомола, светленькая, круглолицая, коротко стриженная девушка, и мужчина с громадным фотоаппаратом на трёх ножках. Я его тотчас узнал. Он нас снимал, когда мама ещё была жива, карточки те мы послали отцу на фронт.
– Мы вас заставили ждать, – извиняющимся тоном сказала секретарь.
– Нет, вы вовремя, – ответила Мария Павловна.
Секретарь со всеми поздоровалась за руку. Пожимая мне руку, она сказала, что я забрызгал лицо грязью.
– Вытрите, – сказала она, протягивая мне свой платок.
Фотограф установил свой аппарат, начал снимать вступающих в комсомол. Начальство ушло смотреть наш участок. Пришли ещё ребята, из других бригад.
Приём в комсомол начался ровно в полдень. Слово взяла секретарь райкома комсомола. Начала она робко, запинаясь, но потом освоилась, так заговорила, что мы все рты разинули. Она так рассказывала о героизме, одно удовольствие было её слушать.
– Среди вас есть паренёк по имени Арифджан? – спросила вдруг секретарь.
Я вскочил на ноги.
– Сидите, сидите, – сказала секретарь и продолжала: – Мария Павловна рассказывала мне о вас, Арифджан… Это немало – заботиться о младших своих братьях и сёстрах, не растеряться перед бедой, занять место своих родителей, когда того потребовала Родина… Спасибо вам, Арифджан Мирзаев. Растить не одного, а сразу пятерых детишек, ночами стирать бельё, готовить да ещё выполнять на поле две нормы и обязанности табельщика! Вот это можно назвать героизмом. Вы, Арифджан Мирзаев, приняты в ряды Ленинского комсомола! Поздравляю!
И секретарь зааплодировала. К ней присоединились все присутствовавшие: и сидевшие в президиуме Мария Павловна с дядей Разыком, и Парпи-бобо, возившийся у очага с Рабиёй, и мои младшенькие. Что-то переполнило меня, я не смог сдержать слёзы.
В тот день шестьдесят ребят стали комсомольцами.
Через три дня состоялось первое собрание нашей комсомольской организации. На нём по предложению Марии Павловны меня избрали секретарём. Я хотел было отказаться, заявив, что не справлюсь, но Рахбар-апа прикрикнула на меня:
– Справишься, ещё как справишься! Ты, пострел, и председателем колхоза сможешь быть, если только тебя изберут!
Дом с золотым порогом твой
– До войны, – коротко ответил бригадир.
– А потом?
– А потом я вступил в партию.
– И сейчас вы член партии?
– До чего же ты надоедлив, а, Хайит! Пей лучше свой чай! – Дядюшка Разык принялся свёртывать новую – которую уже по счёту! – цигарку.
Появилась Мария Павловна в сопровождении нескольких «плакс», которые тоже будут вступать в комсомол. Тётя Русская ещё раз проконсультировала нас, как держать себя перед комиссией, как отвечать на вопросы. Она, по-моему, волновалась больше нас самих.
– Давайте прорепетируем. Остановите-ка патефон. Ариф Мирзаев, подойди к столу. Хорошо, держи себя вот так… Скажите нам, Мирзаев, сколько вам лет?
– Пятнадцать, – солидно доложил я.
– Скажите, Мирзаев, кто может быть членом комсомола?
– Тот, кто признаёт его Устав.
– А ещё?
– Кто беспрекословно выполняет все поручения.
– Ещё?
– Кто первым засеет хлопчатник.
– Ещё?
– Кто любит своих младшеньких.
– Ещё?
– Кто может заменить ушедших на войну отцов и братьев.
– Скажите, Мирзаев, где сейчас идут бои?
– На подступах к Берлину.
– Назовите героев-комсомольцев.
– Зоя…
– А фамилию?
– Фамилия… трудная такая… Космодемьянская.
– Хорошо. А теперь скажите, есть ли герои из нашего кишлака?
В этот миг наши девочки, глядевшие на дорогу, вдруг завопили: «Едут, едут!»
К нам подъехали три всадника, спешились. Это были наш председатель Рахбар-апа, секретарь райкома комсомола, светленькая, круглолицая, коротко стриженная девушка, и мужчина с громадным фотоаппаратом на трёх ножках. Я его тотчас узнал. Он нас снимал, когда мама ещё была жива, карточки те мы послали отцу на фронт.
– Мы вас заставили ждать, – извиняющимся тоном сказала секретарь.
– Нет, вы вовремя, – ответила Мария Павловна.
Секретарь со всеми поздоровалась за руку. Пожимая мне руку, она сказала, что я забрызгал лицо грязью.
– Вытрите, – сказала она, протягивая мне свой платок.
Фотограф установил свой аппарат, начал снимать вступающих в комсомол. Начальство ушло смотреть наш участок. Пришли ещё ребята, из других бригад.
– Среди вас есть паренёк по имени Арифджан? – спросила вдруг секретарь.
Я вскочил на ноги.
– Сидите, сидите, – сказала секретарь и продолжала: – Мария Павловна рассказывала мне о вас, Арифджан… Это немало – заботиться о младших своих братьях и сёстрах, не растеряться перед бедой, занять место своих родителей, когда того потребовала Родина… Спасибо вам, Арифджан Мирзаев. Растить не одного, а сразу пятерых детишек, ночами стирать бельё, готовить да ещё выполнять на поле две нормы и обязанности табельщика! Вот это можно назвать героизмом. Вы, Арифджан Мирзаев, приняты в ряды Ленинского комсомола! Поздравляю!
И секретарь зааплодировала. К ней присоединились все присутствовавшие: и сидевшие в президиуме Мария Павловна с дядей Разыком, и Парпи-бобо, возившийся у очага с Рабиёй, и мои младшенькие. Что-то переполнило меня, я не смог сдержать слёзы.
В тот день шестьдесят ребят стали комсомольцами.
Через три дня состоялось первое собрание нашей комсомольской организации. На нём по предложению Марии Павловны меня избрали секретарём. Я хотел было отказаться, заявив, что не справлюсь, но Рахбар-апа прикрикнула на меня:
– Справишься, ещё как справишься! Ты, пострел, и председателем колхоза сможешь быть, если только тебя изберут!
Дом с золотым порогом твой
Мы вдоволь нагулялись на свадьбе тёти Русской и дядюшки Разыка. Хайит Башка играл на дойре, Карабарот – на дутаре, Акрам плясал, а я исполнял обязанности распорядителя.
Помню, вошли мы в комнату, где сидели дружки жениха, красные, съёжившиеся от неловкости. К нам тотчас подскочил левша с Речной улицы, Ходжаназар-ака.
– Теперь вы уже настоящие джигиты. Ну-ка хлебните до конца вот это! – И протянул нам по полной пиале вина.
Отказаться мы не смогли. А потом… как я уже говорил, пошли петь-плясать – пыль стояла столбом…
Говорят, я залез на женскую половину дома, где сидела невеста, насурьмлённая, в широком узбекском платье, с тюбетейкой на голове, Мария Павловна, и плакал в её объятиях. Почему, мол, вы нас покидаете, оставляете сиротами.
Потом потащился под навес, где веселились девушки, подозвал Хайита, Акрама, Карабарота и заставил их вместе со мной спеть «Яр-яр».
Меня отвели домой и уложили спать Дильбар с Зулейхой. Наутро, узнав о чудесах, которые вытворял на свадьбе, я не знал, куда деваться от стыда.
– Да, Ариф-ака, – продолжала Дильбар укоризненно. – Вы и к Рахбар-апе приставали. «Могу я сегодня повеселиться, – говорите, – мы в этом году снимем богатый урожай».
– Так и она была на свадьбе?
– А как же, она сидела рядом с Марией Павловной.
– Ох и посмеялись надо мной, наверное, а?
– Раис-апа засунула вам под тюбетейку десятирублёвку и говорит: «Гуляй, сынок, до устали, такое случается раз в жизни». А потом…
– А потом? – испуганно спросил я.
– А потом вы пригласили на танец меня.
– Не может быть!
– Правда, правда! Вы ещё сказали, что я вам не сестра, если откажусь сплясать с вами.
Вечером у нашей калитки появился верхом на своей кляче колхозный сторож Умурзакака.
– Ну-ка подсаживайся! – хмуро приказал он, указывая на место позади себя.
– А в чём дело? – спросил я испуганно.
– Председатель вызывает.
Не знаю, как доехали до правления. «За вчерашние выходки, наверное, – думал я. – Что ж, признаю свою вину, раз виноват, буду просить прощения, а там как хотят…»
В кабинете раиса, кроме Рахбар-апа, сидели дядюшка Разык, Мария Павловна. Видно, здорово я всем досадил, раз не смогли усидеть дома даже молодожёны. Дело, видать, серьёзное. Обсуждать будут меня… Бригадир, секретарь партийной ячейки, председатель колхоза – представительное собрание…
– Ну как, Арифджан, самочувствие? – поинтересовалась Рахбар-апа.
Я молча опустил голову.
– Ох и мастер ты, оказывается, петь «Яряр»!
Я опять промолчал.
– Да и пляшет он недурно, – вставила Мария Павловна.
Я поднял голову, взглянул на Рахбар-апу. Она улыбалась. Товба, о-о, товба! Будто мама сидит напротив меня: такие же чёрные глаза и брови, худенькая, круглолицая, смуглая, тонкие улыбчивые губы… Мама, мамочка моя…
В горле у меня застряло что-то острое, шероховатое, глаза застили слёзы.
– Арифджан, мы вот собрались, чтоб поговорить с тобой кое о чём, посоветоваться. – Рахбар-апа зачем-то. вышла из-за стола. – Тебе, наверное, известно, что в колхозе у нас нет бухгалтера…
– Ия! – удивился я. – А куда же подевался Кары-ака?
– Кары-ака не знает латинского алфавита, вконец замучил нас. В Коканде открывают шестимесячные бухгалтерские курсы. Хотим на них послать Разыка-ака, как ты на это смотришь?
Я пожал плечами.
– Вам виднее.
– На его место мы хотим назначить тебя.
– Меня?!
– Да, тебя, Арифджан. Тут я вот советовалась с ними, – раис-апа кивнула на дядюшку Разыка и Марию Павловну. – Лучшей кандидатуры не найти, говорят они. Ты умеешь организовывать ребят. Тебе поможет Парпибобо, да я и сама буду присматривать. Ты посуди, Арифджан, ты уже джигит настоящий, секретарь колхозной комсомольской ячейки…
У меня на душе светло стало, радостно, но в то же время огромной тяжестью навалился страх.
– Неужели можно так наказывать человека за то, что малость поколобродил на свадьбе? – слабо улыбнулся я.
– Это не наказание, – подмигнула раисапа молодожёнам, – а наоборот, премия… Премия за то, что украсил свадьбу пением и пляской. Но это не всё. Есть ещё вопрос…
Войне скоро конец, говорила Рахбар-апа. Жизнь вернётся в мирную колею. Вот тогда-то потребуется нам много-много учителей, врачей и агрономов. Поэтому мы уже теперь должны человек двадцать девчат и парней отправить учиться в Коканд, в разные учебные заведения. Она, раис-апа, считает, что мы с Марией Павловной должны заняться подбором кандидатур.
Целых три дня бились мы, пока набрали людей. Дело в том, что вначале никто не хотел ехать, боялись. Но когда Зулейха, Хайитбай и Акрам записались в педагогическое училище, желающих попасть в медицинское училище, железнодорожную школу, нефтяной техникум стало столько, что дело чуть не дошло до драки.
Я очень хотел, чтобы Дильбар тоже поехала, стала учительницей или медсестрой, но эта упрямица отказалась наотрез.
– Пусть вначале выучится Зулейха, – заявила она. – А я пока буду помогать вам растить детишек.
Даже Мария Павловна не смогла заставить её изменить своё решение.
Я постарался приодеть Зулейху, чтобы она не слишком-то выделялась среди тех, у кого есть родители. На новую одежду, конечно, у меня денег не было. Ничем не могла помочь и Тухта-хала. Вот я и отнёс мамины платья и безрукавки портнихе, попросил подогнать их на сестрёнку.
В ночь перед отправкой «новобранцев» в учебные заведения мы с Тухтой-хала не сомкнули глаз. Испекли лепёшек, нажарили урюковых косточек, приготовили сметаны, сюзьмы.
Утром у нашего порога появился Парпибобо, мы все сошлись в большой светлой комнате, дедушка собрался сказать напутственное слово.
– Илохи аминь… – начал дедушка, не сдержался, заплакал, как ребёнок, – илохи аминь… главное, дети мои… чтоб смерти не было… Езжай, дочка, учись, воспользуйся добротой нашего государства…
Тётушка дрожащими пальцами развязала поясной платок, вынула из него кошелёк, протянула Зулейхе.
– На смерть свою вот собирала, чтоб никому не быть в тягость, когда ударит час… Возьми, доченька. Не считай себя сиротой, не трави себе сердце… Слава аллаху, брат твой, Ариф, джигитом стал, теперь вы не хуже никого…
Когда мы пришли к правлению колхоза, все отъезжающие уже сидели на двух арбах с высокими колёсами и с нетерпением ждали нас. С ними ехала Мария Павловна, которая должна была разместить всех в Коканде по учебным заведениям. Увидев нас, она шагнула навстречу, поинтересовалась, всё ли в порядке, помогла Зулейхе сесть на арбу, села сама.
– Поехали?
– Мария Павловна! – донёсся вдруг с передней арбы голос Хайита Башки. – Перед отъездом у меня просьба. Пусть Многодетный на прощание расскажет афанди.
Его поддержали и остальные отъезжающие.
– Ладно, – согласилась тётя Русская. – Только покороче, Арифджан!
– Проучился афанди в Кокандском медресе Ханым пятнадцать лет… – начал я, но меня перебил Хайитбай:
– В медресе или педучилище?
– Проучился он пятнадцать лет, – продолжал я, – но так ничему и не научился…
На этот раз мне помешал Акрамджан:
– Выходит, он носил на плечах не голову, а тыкву, как Хайитбай!..
Закончить анекдот мне не удалось, Мария Павловна, которая поняла, что нашим шуткам не будет конца, приказала арбакешу:
– Пора, трогайте!
Как только арбы тронулись с места, все, кто пришёл прощаться, заговорили разом, загалдели:
– Адыльджан, как приедешь, обязательно напиши письмо, мой жеребёнок!
– Носи деньги в поясе под рубашкой, а то в городе знаешь…
– Присматривайте там друг за другом. Будьте осторожны на улицах! Там машины!..
– Зулейха, почаще навещай Султана с Усманом, – не удержался я тоже.
Помню, вошли мы в комнату, где сидели дружки жениха, красные, съёжившиеся от неловкости. К нам тотчас подскочил левша с Речной улицы, Ходжаназар-ака.
– Теперь вы уже настоящие джигиты. Ну-ка хлебните до конца вот это! – И протянул нам по полной пиале вина.
Отказаться мы не смогли. А потом… как я уже говорил, пошли петь-плясать – пыль стояла столбом…
Говорят, я залез на женскую половину дома, где сидела невеста, насурьмлённая, в широком узбекском платье, с тюбетейкой на голове, Мария Павловна, и плакал в её объятиях. Почему, мол, вы нас покидаете, оставляете сиротами.
Потом потащился под навес, где веселились девушки, подозвал Хайита, Акрама, Карабарота и заставил их вместе со мной спеть «Яр-яр».
Девушки нам отвечали:
Длинную верёвку в разные стороны будем тянуть,
Яр-яр, тянуть.
Вместе с тагобскими девушками песню споём,
Яр-яр, споём.
Мы:
Тутовые ягоды в подол атласного платья будем трясти,
Яр-яр, трясти.
Яркое пламя любви в душе жениха зажжём,
Яр-яр, зажжём.
Девушки:
Жених наш загорелся любовью, ярко горит,
Яр-яр, горит.
Ярко любовью горел наш жених, вот и сгорел,
Яр-яр, сгорел.
Мы:
Атласное платье красивой невесте очень к лицу,
Яр-яр, к лицу.
Если, ака, она атласу просит, атласу дайте ей,
Яр-яр, дайте ей.
В горах жеребёнок ржёт, представляя себя конём,
Яр-яр, конём.
В доме невеста плачет, будто она на чужбине,
Яр-яр, чужбине.
Вот так мы пели, пока, сказать честно, не вывели меня под руки со свадебного двора. Я вырвался, вбежал в комнату, где сидел Разык-ака в жениховском наряде, обнял его и стал громко рыдать, требуя достать где угодно моего отца. Говорят, я так плакал, что всем стало не по себе.
Не плачь, девушка, не плачь, счастлива будешь ты,
Яр-яр, счастлива ты!
Дом с золотым порогом твой,
Яр-яр, дом твой.
Меня отвели домой и уложили спать Дильбар с Зулейхой. Наутро, узнав о чудесах, которые вытворял на свадьбе, я не знал, куда деваться от стыда.
– Да, Ариф-ака, – продолжала Дильбар укоризненно. – Вы и к Рахбар-апе приставали. «Могу я сегодня повеселиться, – говорите, – мы в этом году снимем богатый урожай».
– Так и она была на свадьбе?
– А как же, она сидела рядом с Марией Павловной.
– Ох и посмеялись надо мной, наверное, а?
– Раис-апа засунула вам под тюбетейку десятирублёвку и говорит: «Гуляй, сынок, до устали, такое случается раз в жизни». А потом…
– А потом? – испуганно спросил я.
– А потом вы пригласили на танец меня.
– Не может быть!
– Правда, правда! Вы ещё сказали, что я вам не сестра, если откажусь сплясать с вами.
Вечером у нашей калитки появился верхом на своей кляче колхозный сторож Умурзакака.
– Ну-ка подсаживайся! – хмуро приказал он, указывая на место позади себя.
– А в чём дело? – спросил я испуганно.
– Председатель вызывает.
Не знаю, как доехали до правления. «За вчерашние выходки, наверное, – думал я. – Что ж, признаю свою вину, раз виноват, буду просить прощения, а там как хотят…»
В кабинете раиса, кроме Рахбар-апа, сидели дядюшка Разык, Мария Павловна. Видно, здорово я всем досадил, раз не смогли усидеть дома даже молодожёны. Дело, видать, серьёзное. Обсуждать будут меня… Бригадир, секретарь партийной ячейки, председатель колхоза – представительное собрание…
– Ну как, Арифджан, самочувствие? – поинтересовалась Рахбар-апа.
Я молча опустил голову.
– Ох и мастер ты, оказывается, петь «Яряр»!
Я опять промолчал.
– Да и пляшет он недурно, – вставила Мария Павловна.
Я поднял голову, взглянул на Рахбар-апу. Она улыбалась. Товба, о-о, товба! Будто мама сидит напротив меня: такие же чёрные глаза и брови, худенькая, круглолицая, смуглая, тонкие улыбчивые губы… Мама, мамочка моя…
В горле у меня застряло что-то острое, шероховатое, глаза застили слёзы.
– Арифджан, мы вот собрались, чтоб поговорить с тобой кое о чём, посоветоваться. – Рахбар-апа зачем-то. вышла из-за стола. – Тебе, наверное, известно, что в колхозе у нас нет бухгалтера…
– Ия! – удивился я. – А куда же подевался Кары-ака?
– Кары-ака не знает латинского алфавита, вконец замучил нас. В Коканде открывают шестимесячные бухгалтерские курсы. Хотим на них послать Разыка-ака, как ты на это смотришь?
Я пожал плечами.
– Вам виднее.
– На его место мы хотим назначить тебя.
– Меня?!
– Да, тебя, Арифджан. Тут я вот советовалась с ними, – раис-апа кивнула на дядюшку Разыка и Марию Павловну. – Лучшей кандидатуры не найти, говорят они. Ты умеешь организовывать ребят. Тебе поможет Парпибобо, да я и сама буду присматривать. Ты посуди, Арифджан, ты уже джигит настоящий, секретарь колхозной комсомольской ячейки…
У меня на душе светло стало, радостно, но в то же время огромной тяжестью навалился страх.
– Неужели можно так наказывать человека за то, что малость поколобродил на свадьбе? – слабо улыбнулся я.
– Это не наказание, – подмигнула раисапа молодожёнам, – а наоборот, премия… Премия за то, что украсил свадьбу пением и пляской. Но это не всё. Есть ещё вопрос…
Войне скоро конец, говорила Рахбар-апа. Жизнь вернётся в мирную колею. Вот тогда-то потребуется нам много-много учителей, врачей и агрономов. Поэтому мы уже теперь должны человек двадцать девчат и парней отправить учиться в Коканд, в разные учебные заведения. Она, раис-апа, считает, что мы с Марией Павловной должны заняться подбором кандидатур.
Целых три дня бились мы, пока набрали людей. Дело в том, что вначале никто не хотел ехать, боялись. Но когда Зулейха, Хайитбай и Акрам записались в педагогическое училище, желающих попасть в медицинское училище, железнодорожную школу, нефтяной техникум стало столько, что дело чуть не дошло до драки.
Я очень хотел, чтобы Дильбар тоже поехала, стала учительницей или медсестрой, но эта упрямица отказалась наотрез.
– Пусть вначале выучится Зулейха, – заявила она. – А я пока буду помогать вам растить детишек.
Даже Мария Павловна не смогла заставить её изменить своё решение.
Я постарался приодеть Зулейху, чтобы она не слишком-то выделялась среди тех, у кого есть родители. На новую одежду, конечно, у меня денег не было. Ничем не могла помочь и Тухта-хала. Вот я и отнёс мамины платья и безрукавки портнихе, попросил подогнать их на сестрёнку.
В ночь перед отправкой «новобранцев» в учебные заведения мы с Тухтой-хала не сомкнули глаз. Испекли лепёшек, нажарили урюковых косточек, приготовили сметаны, сюзьмы.
Утром у нашего порога появился Парпибобо, мы все сошлись в большой светлой комнате, дедушка собрался сказать напутственное слово.
– Илохи аминь… – начал дедушка, не сдержался, заплакал, как ребёнок, – илохи аминь… главное, дети мои… чтоб смерти не было… Езжай, дочка, учись, воспользуйся добротой нашего государства…
Тётушка дрожащими пальцами развязала поясной платок, вынула из него кошелёк, протянула Зулейхе.
– На смерть свою вот собирала, чтоб никому не быть в тягость, когда ударит час… Возьми, доченька. Не считай себя сиротой, не трави себе сердце… Слава аллаху, брат твой, Ариф, джигитом стал, теперь вы не хуже никого…
Когда мы пришли к правлению колхоза, все отъезжающие уже сидели на двух арбах с высокими колёсами и с нетерпением ждали нас. С ними ехала Мария Павловна, которая должна была разместить всех в Коканде по учебным заведениям. Увидев нас, она шагнула навстречу, поинтересовалась, всё ли в порядке, помогла Зулейхе сесть на арбу, села сама.
– Поехали?
– Мария Павловна! – донёсся вдруг с передней арбы голос Хайита Башки. – Перед отъездом у меня просьба. Пусть Многодетный на прощание расскажет афанди.
Его поддержали и остальные отъезжающие.
– Ладно, – согласилась тётя Русская. – Только покороче, Арифджан!
– Проучился афанди в Кокандском медресе Ханым пятнадцать лет… – начал я, но меня перебил Хайитбай:
– В медресе или педучилище?
– Проучился он пятнадцать лет, – продолжал я, – но так ничему и не научился…
На этот раз мне помешал Акрамджан:
– Выходит, он носил на плечах не голову, а тыкву, как Хайитбай!..
Закончить анекдот мне не удалось, Мария Павловна, которая поняла, что нашим шуткам не будет конца, приказала арбакешу:
– Пора, трогайте!
Как только арбы тронулись с места, все, кто пришёл прощаться, заговорили разом, загалдели:
– Адыльджан, как приедешь, обязательно напиши письмо, мой жеребёнок!
– Носи деньги в поясе под рубашкой, а то в городе знаешь…
– Присматривайте там друг за другом. Будьте осторожны на улицах! Там машины!..
– Зулейха, почаще навещай Султана с Усманом, – не удержался я тоже.