Дядюшка Разык преподаёт военное дело. Вот его-то уроки проходят интересно. Потому что большей частью Разык-ака интересные истории рассказывает, иногда мы рассказываем.
С Султаном не можем поладить ни я с мамой, ни школа. Нет, чтоб играть себе, есть что дают, – изводит нас напропалую. И главное, нечист на руку стал. Вчера, например, я растолок на ступе чашу кукурузы, думал похлёбку сварить, так знаете, Султан втихую слопал её в сыром виде. Что мне с ним теперь делать? Как направить братишку своего на истинный путь, ума не приложу.
Драка за безымянную высоту
Письмо от папы
На базар с мамой
С Султаном не можем поладить ни я с мамой, ни школа. Нет, чтоб играть себе, есть что дают, – изводит нас напропалую. И главное, нечист на руку стал. Вчера, например, я растолок на ступе чашу кукурузы, думал похлёбку сварить, так знаете, Султан втихую слопал её в сыром виде. Что мне с ним теперь делать? Как направить братишку своего на истинный путь, ума не приложу.
Драка за безымянную высоту
После большой переменки девочек отпустили домой. Они все признаны негодными к военному делу. Случай такой был. Однажды Разык-ака решил провести занятие под названием «Штурм». На этом занятии наши девочки так вошли в раж, что исцарапали друг дружку, волосы повырывали, платья изодрали, даже по пути домой не успокоились, продолжали «битву». Потому-то они и не допускаются теперь на военное дело.
Мы собрались в помещении шестого «А». Мы – это учащиеся семи классов, с первого по седьмой. Учителя не было несколько минут. Тут такое поднялось, что хоть мёртвых выноси. Хорошо, в коридоре заскрипели, как несмазанная арба, костыли Разыка-аки.
– Что за шум? – постучал он ими о порог.
В классе вмиг установилась тишина. Дядюшка Разык прошёл за учительский стол, сел, оглядел класс, потом вынул из-за пазухи сложенную пополам тетрадку, протянул Хамрокулу.
– На, запиши присутствующих. Хамрокул всегда сидит за первой партой в ожидании вот таких поручений. Его хлебом не корми – дай поручение. Он с готовностью схватил мятую тетрадку.
– Что мы проходили на прошлом уроке? Трудно бедному Разыку-аке, очень трудно: как он вернулся с фронта безногим, жена тотчас бросила его. У него в кишлаке никого нет, один как перст. И хижина его пуста, неуютна. Старенькая войлочная кошма, прокопчённый чайдуш, чайник с отбитым носиком – вот и всё хозяйство. К тому же у Разыка-аки нет одной ноги, говорят, хотя ноги-то и нет, она у него болит и ноет ночами в том самом месте, где отрезана. У него и рука правая плохо слушается… Ох трудно, тяжко человеку. И мы… знаем, незлой он, покладистый, щедрый, любит посмеяться, а вот от недобрых шуток своих мы не можем удержаться…
Гляжу, мой братик Усман руку поднимает. «Можно, я скажу, что проходили?» – спрашивает тихо так, почти шёпотом. Но учитель хорошо расслышал его.
– Скажи, – попросил он.
– Разведчик… – начал поспешно Усман и замолк, словно забыл, что хотел сказать.
– Ну-ну, каким должен быть разведчик?
– Смелым…
– Ещё?
– Находчивым.
– Ещё?
– Кошка… – задумался Усман. По классу прошелестел едва слышный смех.
Разык-ака улыбнулся:
– Ты хочешь сказать, должен быть ловким, как кошка?
Усман обрадовано кивнул. Учитель велел Хамрокулу поставить ему пятёрку.
– Теперь, дети, перейдём к новому материалу…
Но ребята зашумели, застучали крышками парт, требуя рассказать анекдот, как Насреддин воевал на фронте. Я тоже присоединился к ним. Потому что знаю: дядюшка Разык лучший рассказчик в деревне. Когда он начинает в кругу взрослых «травить анекдоты», все покатываются со смеху. Если мы не воспользуемся случаем сейчас, потом, возможно, будет поздно.
– Да, да, давайте анекдот!
– Без Насреддина мы не успокоимся!
– Ну ладно… – махнул рукой учитель. И хитро прищурился, как обычно делал перед тем, как рассказать анекдот. – Муллу Насреддина призвали в армию. Командир начал учить новобранцев кидать гранату, колоть штыком и обороняться. Одно время глядит, Ходжа лёг ничком на дне окопа и лежит себе. «Афанди, вы что там валяетесь?» – поинтересовался командир. «Я учусь умирать», – ответил Насреддин.
Посмеялись. Разык-ака начал урок. Сегодня сорок два воина должны прорвать оборонительную линию противника и занять безымянную высоту. Учитель с таким увлечением показывал нам, как атаковать, как защищаться в штыковом бою, кидать гранату, что мы на время забыли про голод и почувствовали себя настоящими солдатами.
– Вста-ать! – закричал вдруг Разык-ака. Мы повскакали с мест, крича и толкаясь, бросились из класса, построились на школьном дворе. У нас на вооружении сорок деревянных винтовок, десять гранат и два пулемёта, внешне не отличающихся от настоящих. Изображая ртом выстрелы или взрыв, можно истребить несметное количество фашистов.
– Лицом к дувалу[21] Мухтарали-аки! – скомандовал командир школьного войска. Мы повернулись к стене Мухтарали-аки, то есть направо. Распределили роли: правому ряду выпало защищать высоту, левому – штурмовать. Командиром защитников назначили Хайита Башку, атакующих – верите ли?! – меня. Поделили оружие.
– К высоте номер один ша-го-ом марш! Мы зашагали, громко печатая шаг. Чем не воины?!
– Раз-два-три! – пытается командовать в такт нашим шагам Разык-ака.
– В единстве сила наша! – выкрикивает кто-то.
– Расправь крылья для полёта! – откликается другой.
– Мало ел каши! – острит третий. Командир наш прыгает на костылях, едва поспевая за нами.
Метрах в трёхстах от нашей школы расположена небольшая высота. На предыдущих уроках мы вырыли вокруг неё настоящие окопы, соорудили площадки для установки пулемётов.
Тут мы и остановились. Командир ещё раз пояснил нашу задачу и закончил так:
– И защитники и атакующие должны бороться за эту высоту так, чтобы врагу не достался этот драгоценный кусок нашей Родины. Задача ясна?
– Ясна! – заорали мы.
– У меня вопрос! – поднял руку Акрам.
– Давай.
– Будет ли выдана двойная норма картошки тому, кто отличится в бою?
– Будет выдана.
Мы заняли свои места: неприятель залёг в окопах, выставив на нас дула винтовок и пулемётов. Я со своими молодцами залёг у подножия высоты.
В небо взвилась ракета – белая тряпка, в которую завёрнут камень. По правилам, мы должны были открыть огонь из всех родов оружия, но вдруг мимо меня мелькнул с криком «ур-ря!» Усман, понёсся к неприятельским позициям. С той стороны раздались беспорядочные выстрелы. Командир школьного войска, взобравшийся на высоту, закричал:
– Усман, ты погиб!
– Нет, не погиб! – ответил тот.
– Падай, ты расстрелян в упор!
– Не попало в меня ничего, убей меня бог!
– Падай, тебе говорят!
Мне очень жалко стало братишку, нет, не потому, что его расстреляли, я помнил, что всё это игра, просто я знал, почему он побежал первым. Усман хотел отличиться в бою, завоевать двойную норму картошки, но теперь убит раньше времени. Я прополз метров сто, вскочил на ноги:
– Вперёд, за Родину!
Мы ринулись во вражеские окопы. Вначале мы фехтовали ружьями, потом почему-то отбросили их и пошло-понесло на кулаках. Враги и свои смешались, пыль столбом, крики. Кто борется, кто валтузит друг друга, кто катается по земле, обнявшись с неприятелем.
– Пора вам отступать! – надрываюсь я.
– Держи карман! – отвечают мне.
А драка продолжается, доносятся крики:
– Отпусти, отпусти, задушишь!..
– Сейчас я тебе в рот кляп затолкаю, чёрт!
– Вот тебе, фашисту, вот!
Передо мной вдруг вырос наш Султан (он был в неприятельских рядах), тигром вцепился в меня. А он знаете какой сильный?! Я стараюсь и так и эдак – никак не могу выбраться из-под него.
– Дурак, отпусти!
– Отдай ключи от амбара – отпущу!
– Отпусти, говорят!
– Ключи отдай!
К счастью, в этот миг командир школьного войска застучал в дырявый медный таз – сигнал к отходу. И вовремя, не то, боюсь, мы с братом подрались бы всерьёз.
Вскочив на ноги, я отдал приказ оставить поле боя. Подхватили раненых и отошли к своим позициям. Командир подошёл к нам.
– Спасибо, бойцы, хорошо дрались! А теперь, уважаемые солдаты, на приступ ещё одной высоты – котла с картошкой, вперёд арш!
Мы собрались в помещении шестого «А». Мы – это учащиеся семи классов, с первого по седьмой. Учителя не было несколько минут. Тут такое поднялось, что хоть мёртвых выноси. Хорошо, в коридоре заскрипели, как несмазанная арба, костыли Разыка-аки.
– Что за шум? – постучал он ими о порог.
В классе вмиг установилась тишина. Дядюшка Разык прошёл за учительский стол, сел, оглядел класс, потом вынул из-за пазухи сложенную пополам тетрадку, протянул Хамрокулу.
– На, запиши присутствующих. Хамрокул всегда сидит за первой партой в ожидании вот таких поручений. Его хлебом не корми – дай поручение. Он с готовностью схватил мятую тетрадку.
– Что мы проходили на прошлом уроке? Трудно бедному Разыку-аке, очень трудно: как он вернулся с фронта безногим, жена тотчас бросила его. У него в кишлаке никого нет, один как перст. И хижина его пуста, неуютна. Старенькая войлочная кошма, прокопчённый чайдуш, чайник с отбитым носиком – вот и всё хозяйство. К тому же у Разыка-аки нет одной ноги, говорят, хотя ноги-то и нет, она у него болит и ноет ночами в том самом месте, где отрезана. У него и рука правая плохо слушается… Ох трудно, тяжко человеку. И мы… знаем, незлой он, покладистый, щедрый, любит посмеяться, а вот от недобрых шуток своих мы не можем удержаться…
Гляжу, мой братик Усман руку поднимает. «Можно, я скажу, что проходили?» – спрашивает тихо так, почти шёпотом. Но учитель хорошо расслышал его.
– Скажи, – попросил он.
– Разведчик… – начал поспешно Усман и замолк, словно забыл, что хотел сказать.
– Ну-ну, каким должен быть разведчик?
– Смелым…
– Ещё?
– Находчивым.
– Ещё?
– Кошка… – задумался Усман. По классу прошелестел едва слышный смех.
Разык-ака улыбнулся:
– Ты хочешь сказать, должен быть ловким, как кошка?
Усман обрадовано кивнул. Учитель велел Хамрокулу поставить ему пятёрку.
– Теперь, дети, перейдём к новому материалу…
Но ребята зашумели, застучали крышками парт, требуя рассказать анекдот, как Насреддин воевал на фронте. Я тоже присоединился к ним. Потому что знаю: дядюшка Разык лучший рассказчик в деревне. Когда он начинает в кругу взрослых «травить анекдоты», все покатываются со смеху. Если мы не воспользуемся случаем сейчас, потом, возможно, будет поздно.
– Да, да, давайте анекдот!
– Без Насреддина мы не успокоимся!
– Ну ладно… – махнул рукой учитель. И хитро прищурился, как обычно делал перед тем, как рассказать анекдот. – Муллу Насреддина призвали в армию. Командир начал учить новобранцев кидать гранату, колоть штыком и обороняться. Одно время глядит, Ходжа лёг ничком на дне окопа и лежит себе. «Афанди, вы что там валяетесь?» – поинтересовался командир. «Я учусь умирать», – ответил Насреддин.
Посмеялись. Разык-ака начал урок. Сегодня сорок два воина должны прорвать оборонительную линию противника и занять безымянную высоту. Учитель с таким увлечением показывал нам, как атаковать, как защищаться в штыковом бою, кидать гранату, что мы на время забыли про голод и почувствовали себя настоящими солдатами.
– Вста-ать! – закричал вдруг Разык-ака. Мы повскакали с мест, крича и толкаясь, бросились из класса, построились на школьном дворе. У нас на вооружении сорок деревянных винтовок, десять гранат и два пулемёта, внешне не отличающихся от настоящих. Изображая ртом выстрелы или взрыв, можно истребить несметное количество фашистов.
– Лицом к дувалу[21] Мухтарали-аки! – скомандовал командир школьного войска. Мы повернулись к стене Мухтарали-аки, то есть направо. Распределили роли: правому ряду выпало защищать высоту, левому – штурмовать. Командиром защитников назначили Хайита Башку, атакующих – верите ли?! – меня. Поделили оружие.
– К высоте номер один ша-го-ом марш! Мы зашагали, громко печатая шаг. Чем не воины?!
– Раз-два-три! – пытается командовать в такт нашим шагам Разык-ака.
– В единстве сила наша! – выкрикивает кто-то.
– Расправь крылья для полёта! – откликается другой.
– Мало ел каши! – острит третий. Командир наш прыгает на костылях, едва поспевая за нами.
Метрах в трёхстах от нашей школы расположена небольшая высота. На предыдущих уроках мы вырыли вокруг неё настоящие окопы, соорудили площадки для установки пулемётов.
Тут мы и остановились. Командир ещё раз пояснил нашу задачу и закончил так:
– И защитники и атакующие должны бороться за эту высоту так, чтобы врагу не достался этот драгоценный кусок нашей Родины. Задача ясна?
– Ясна! – заорали мы.
– У меня вопрос! – поднял руку Акрам.
– Давай.
– Будет ли выдана двойная норма картошки тому, кто отличится в бою?
– Будет выдана.
Мы заняли свои места: неприятель залёг в окопах, выставив на нас дула винтовок и пулемётов. Я со своими молодцами залёг у подножия высоты.
В небо взвилась ракета – белая тряпка, в которую завёрнут камень. По правилам, мы должны были открыть огонь из всех родов оружия, но вдруг мимо меня мелькнул с криком «ур-ря!» Усман, понёсся к неприятельским позициям. С той стороны раздались беспорядочные выстрелы. Командир школьного войска, взобравшийся на высоту, закричал:
– Усман, ты погиб!
– Нет, не погиб! – ответил тот.
– Падай, ты расстрелян в упор!
– Не попало в меня ничего, убей меня бог!
– Падай, тебе говорят!
Мне очень жалко стало братишку, нет, не потому, что его расстреляли, я помнил, что всё это игра, просто я знал, почему он побежал первым. Усман хотел отличиться в бою, завоевать двойную норму картошки, но теперь убит раньше времени. Я прополз метров сто, вскочил на ноги:
– Вперёд, за Родину!
Мы ринулись во вражеские окопы. Вначале мы фехтовали ружьями, потом почему-то отбросили их и пошло-понесло на кулаках. Враги и свои смешались, пыль столбом, крики. Кто борется, кто валтузит друг друга, кто катается по земле, обнявшись с неприятелем.
– Пора вам отступать! – надрываюсь я.
– Держи карман! – отвечают мне.
А драка продолжается, доносятся крики:
– Отпусти, отпусти, задушишь!..
– Сейчас я тебе в рот кляп затолкаю, чёрт!
– Вот тебе, фашисту, вот!
Передо мной вдруг вырос наш Султан (он был в неприятельских рядах), тигром вцепился в меня. А он знаете какой сильный?! Я стараюсь и так и эдак – никак не могу выбраться из-под него.
– Дурак, отпусти!
– Отдай ключи от амбара – отпущу!
– Отпусти, говорят!
– Ключи отдай!
К счастью, в этот миг командир школьного войска застучал в дырявый медный таз – сигнал к отходу. И вовремя, не то, боюсь, мы с братом подрались бы всерьёз.
Вскочив на ноги, я отдал приказ оставить поле боя. Подхватили раненых и отошли к своим позициям. Командир подошёл к нам.
– Спасибо, бойцы, хорошо дрались! А теперь, уважаемые солдаты, на приступ ещё одной высоты – котла с картошкой, вперёд арш!
Письмо от папы
Скажу вам, с уходом отца на фронт мы страшно тосковали. Ни смеха в доме, ни шуток. Одна тягостная, липучая тоска. Аман с наступлением вечера выходит к калитке, садится на землю и ударяется в рёв: «Па-па-а, когда вы приедете, принесёте хлебушка?!» Накормлю я его кое-как, уложу спать – начинает вторую часть своего плача: «Па-па-а, когда вы вернётесь, расскажете мне сказку?!» Соседи его спрашивают, почему плачет, он отвечает: «А что мне делать, у меня другой работы нет». Иногда прямо у калитки засыпает, с куском хлеба в руке, мокрым от слёз лицом…
Мама всё ещё на поле пропадает. Как говорит Султан, она усыновила трактор, чистит его, вылизывает, домой придёт – скажет: «Прилягу-ка ненадолго», – и засыпает мёртвым сном. Иногда мне тоже становится невмоготу. Измучаюсь, не знаю как, бегая то в поле, то в школу, крутясь по хозяйству, – сил не остаётся. Тогда сяду где-нибудь в укромном уголке, выплачусь от души и вроде отойду немного.
Как-то раз лениво переругивались мы с Зулейхой, как вдруг с треском распахнулась калитка и во двор влетел взволнованный Султан.
– Ака, акаджан, давай гони суюнчи[22].
– За что суюнчи?
– Гони, потом скажу.
Знаю я его – упрётся как осёл, слова не вытянешь. Отпер амбар, дал Султану пригоршню сушёного урюка.
– Письмо от папы! – объявил Султан.
– Письмо?! – вскричала Зулейха.
В задней комнате, за остывшим сандалом[23] сидели остальные дети. Услышав наши крики, они высыпали во двор. «Папа приехал, папа приехал!» Я тоже был так рад, точно отец сам вошёл в калитку. Наш двор наполнился ликующими возгласами, счастливым смехом.
Мы гурьбой вошли в дом, зажгли коптилку, расселись вокруг сандала.
– «Здравствуйте, дорогие, – начал я читать. – Из дальних краёв сообщаю, что я, Мирзапалван, сын Ахмадпалвана, пребывающий под водительством мудрого командования, нахожусь в полном здравии.
Шлю пламенные приветы нашей второй половине Кароматбиби, днями и ночами не слезающей с трактора, умному сыну Арифджану, служащему матери сыном и дочерью, а братьям и сёстрам меньшим – братом и отцом, а также богатырю Султанбаю, скромненькой и малословной дочери Бибизулейхе, в которой отец души не чает, мастеру рисовать Усманджану дорогому, сыну-поэту, любителю сказок Аманджану родному, меньшенькой нашей дочурочке, щебетунье Рабиибиби, а также дядюшке Парпи, опоре нашей, ставшему отцом мне вместо отца родного, чьим заботам поручены мои птенцы, свету моих глаз, матери моей второй, тётушке Тухте поклоны мои низкие, самые наилучшие пожелания. Да пусть вам будет известно, что по сей день не довелось мне повстречать ваших сыновей Анарбая, Бурибая или Дехканбая. Наверное, они бьются на другом поле битвы. Гостинцы, что передавала им драгоценная тётушка, ношу с собой в мешке, при встрече непременно передам.
Долго не писал вам по той причине, что, прибывши в Ташкент, я разминулся с земляками, некому было написать письмо за меня.
Мы находились в пути целый месяц, днём и ночью ехали, вот теперь остановились в маленьком городке. Учимся стрелять из винтовки, заряжать пулемёт, ходить в атаку. Командиры мною довольны, говорят, способный. На днях, когда мы пошли в невсамделишнюю атаку, я всю дорогу нёс на плечах пушку, которая заряжается с дула. Большой командир похлопал меня по плечу: мол, хороший ты солдат. И на том благодарю аллаха.
Дорогой мой сынок Арифджан, я знаю, что тебе тяжело, но даже если так, ещё раз прошу тебя: берегите маму, не огорчайте её, ей тоже нелегко приходится, бедняжке. Помогайте чем можете, пока она не кончит сев.
Продали ли корову? Ведите её на базар несколько дней недоенной, тогда у неё будет тугое и большое вымя. Ещё, сынок, надо разрыхлить землю под виноградником, иначе лозы не дадут новых побегов. Знаешь, я оставил на нише, что в гостиной, фотокарточку, где снят с Ахунбабаевым на стройке Большого Ферганского канала. Она завёрнута в бумагу. Уберите карточку в сундук, целее будет.
И последнее, что я прошу у тебя, сын мой, учись хорошо, следи за тем, как учатся твои братики и сестрички. Хватит с нас и того, что мы с мамой неграмотные.
Это письмо написал мне парень из кишлака Курганча по имени Сагдулла Бурханов. Он назначен нашим командиром три дня тому назад, пришёл к нам прямо с поля битвы, он же и поведёт нас скоро в бой. Найдите время и сходите в Курганчу, сынок, передайте привет матери Сагдуллы. Бог даст, в скором времени свидимся.
Подписался за сим Мирзапалван, сын Ахмадпалвана».
Поверите ли, я трижды подряд, без остановки, перечитал письмо, а братишки и сёстры просили:
– Ещё, ещё!
– Читай ещё!
Наконец мы отправились с письмом к тётушке Тухте, за суюнчи. Тётушка совсем ошалела от нашей вести, то выскочит во двор, то вбежит в комнату, бесконечно повторяя: «Ой, боже, радость-то какая!..» Пошла за суюнчи в амбар, так вместо подарка поднос соли принесла…
– Тётя, кто это будет есть? – прыснул Султан.
– Вай, проклятая память! – засмеялась тётушка. Потом велела немедленно доставить письмо маме. – Вся-то она извелась, ожидаючи весточки!
Я засобирался в дорогу. Смотрю, Султан тоже начал натягивать свои рваные сапоги. Глядя на него, схватился за одежонку и Усман. Стало понятно, что в поле придётся идти всем гуртом.
Мамин трактор забрёл бог весть куда. Пока мы его разыскали, было, наверное, за полночь. Дело в том, что у трактора что-то сломалось и мы не могли найти его по шуму мотора. Мукаррам-апа жгла щепки, светя маме. Мама лежала под трактором, возилась с ключом, чертыхаясь.
– Арифджан, в чём дело? – заметила она нас.
– От папы письмо пришло! – зашумели ребята.
– Мёд вашим устам! – воскликнула мама радостно, но, как ни странно, не попросила письма, а взяла Рабиюбиби на руки, расцеловала её в глаза, приговаривая: «Моя добрая вестница!» Посадила Амана на колени, погладила по голове. В общем, всех нас обласкала по очереди, угостила зачерствевшей лепёшкой. Лишь после этого обратилась ко мне:
– Ну-ка, Арифджан, что там пишет папа…
Мукаррам-апа подбросила щепок в костёр, я прочитал письмо почти наизусть.
– Слава аллаху, жив-здоров… – вздохнула мама, когда я кончил. Потом вдруг заплакала громко, навзрыд…
Выяснилось, что трактор пустить сегодня невозможно. Мы все вместе собрались домой. Мама взяла Рабию на руки. Мукаррамапа – свою дочь, завёрнутую в чёрную лохматую шубу. За разговорами и шутками домой пришли быстро. Когда ложились спать, Аман вдруг пожелал:
– Мама, пусть ваш трактор больше никогда не исправится, ладно?
– Почему ты так говоришь, мой сладкий?
– Тогда вы будете спать со мной, а не с трактором.
Мама засмеялась.
– Оббо[24], мой сладенький, хитёр же ты… Ложись ко мне поближе, спинку почешу…
Ночью мы все видели во сне отца. Аману приснилось, что он ездит на папе верхом и папа будто бы скачет на четырёх ногах и ржёт по-лошадиному. Аману это нравилось, и он хохотал во всё горло.
Усмана папа повёл на праздник дынь и всё просил, чтобы много не ел, а то, мол, постель намочит ночью.
Зулейхе папа купил ситцевое платье и платок с кисточками, но подарок не отдавал, говорил, догонишь меня – получишь, и сам всё убегал и убегал…
Султан своего сна не запомнил. «А я его наяву видел, – клялся он и божился. – Вышел ночью во двор, смотрю, а папа дрова колет, своими глазами видел, умереть на месте, если вру!»
Помните, когда провожали отца, удрал наш осёл, и мы с папой долго гонялись за ним. Так вот этот случай мне и приснился в ту ночь. Осёл убегает. Мы за ним. Он бежит, мы за ним. «Папа, – взмолился я наконец, – бросим это дело, вы ведь опоздаете!» – «Нет, – будто бы отвечает отец, – мы должны его поймать и отдать учиться. Без знаний ишак никогда не станет человеком». И опять бежит дальше. Но вдруг кругом стало так много ослов, что жуть взяла. Они все встали на задние ноги, пасти пораскрывали, точно смеются, передними копытами машут, как кулаками, и двигаются на меня.
– Папа, папочка! – закричал я в ужасе и проснулся.
Отец, наверное, приснился и маме. Но какой это был сон, мы не смогли узнать. Потому что, когда мы встали, её уже не было. Мама давным-давно ушла в поле.
Мама всё ещё на поле пропадает. Как говорит Султан, она усыновила трактор, чистит его, вылизывает, домой придёт – скажет: «Прилягу-ка ненадолго», – и засыпает мёртвым сном. Иногда мне тоже становится невмоготу. Измучаюсь, не знаю как, бегая то в поле, то в школу, крутясь по хозяйству, – сил не остаётся. Тогда сяду где-нибудь в укромном уголке, выплачусь от души и вроде отойду немного.
Как-то раз лениво переругивались мы с Зулейхой, как вдруг с треском распахнулась калитка и во двор влетел взволнованный Султан.
– Ака, акаджан, давай гони суюнчи[22].
– За что суюнчи?
– Гони, потом скажу.
– Письмо от папы! – объявил Султан.
– Письмо?! – вскричала Зулейха.
В задней комнате, за остывшим сандалом[23] сидели остальные дети. Услышав наши крики, они высыпали во двор. «Папа приехал, папа приехал!» Я тоже был так рад, точно отец сам вошёл в калитку. Наш двор наполнился ликующими возгласами, счастливым смехом.
Мы гурьбой вошли в дом, зажгли коптилку, расселись вокруг сандала.
– «Здравствуйте, дорогие, – начал я читать. – Из дальних краёв сообщаю, что я, Мирзапалван, сын Ахмадпалвана, пребывающий под водительством мудрого командования, нахожусь в полном здравии.
Шлю пламенные приветы нашей второй половине Кароматбиби, днями и ночами не слезающей с трактора, умному сыну Арифджану, служащему матери сыном и дочерью, а братьям и сёстрам меньшим – братом и отцом, а также богатырю Султанбаю, скромненькой и малословной дочери Бибизулейхе, в которой отец души не чает, мастеру рисовать Усманджану дорогому, сыну-поэту, любителю сказок Аманджану родному, меньшенькой нашей дочурочке, щебетунье Рабиибиби, а также дядюшке Парпи, опоре нашей, ставшему отцом мне вместо отца родного, чьим заботам поручены мои птенцы, свету моих глаз, матери моей второй, тётушке Тухте поклоны мои низкие, самые наилучшие пожелания. Да пусть вам будет известно, что по сей день не довелось мне повстречать ваших сыновей Анарбая, Бурибая или Дехканбая. Наверное, они бьются на другом поле битвы. Гостинцы, что передавала им драгоценная тётушка, ношу с собой в мешке, при встрече непременно передам.
Долго не писал вам по той причине, что, прибывши в Ташкент, я разминулся с земляками, некому было написать письмо за меня.
Мы находились в пути целый месяц, днём и ночью ехали, вот теперь остановились в маленьком городке. Учимся стрелять из винтовки, заряжать пулемёт, ходить в атаку. Командиры мною довольны, говорят, способный. На днях, когда мы пошли в невсамделишнюю атаку, я всю дорогу нёс на плечах пушку, которая заряжается с дула. Большой командир похлопал меня по плечу: мол, хороший ты солдат. И на том благодарю аллаха.
Дорогой мой сынок Арифджан, я знаю, что тебе тяжело, но даже если так, ещё раз прошу тебя: берегите маму, не огорчайте её, ей тоже нелегко приходится, бедняжке. Помогайте чем можете, пока она не кончит сев.
Продали ли корову? Ведите её на базар несколько дней недоенной, тогда у неё будет тугое и большое вымя. Ещё, сынок, надо разрыхлить землю под виноградником, иначе лозы не дадут новых побегов. Знаешь, я оставил на нише, что в гостиной, фотокарточку, где снят с Ахунбабаевым на стройке Большого Ферганского канала. Она завёрнута в бумагу. Уберите карточку в сундук, целее будет.
И последнее, что я прошу у тебя, сын мой, учись хорошо, следи за тем, как учатся твои братики и сестрички. Хватит с нас и того, что мы с мамой неграмотные.
Это письмо написал мне парень из кишлака Курганча по имени Сагдулла Бурханов. Он назначен нашим командиром три дня тому назад, пришёл к нам прямо с поля битвы, он же и поведёт нас скоро в бой. Найдите время и сходите в Курганчу, сынок, передайте привет матери Сагдуллы. Бог даст, в скором времени свидимся.
Подписался за сим Мирзапалван, сын Ахмадпалвана».
Поверите ли, я трижды подряд, без остановки, перечитал письмо, а братишки и сёстры просили:
– Ещё, ещё!
– Читай ещё!
Наконец мы отправились с письмом к тётушке Тухте, за суюнчи. Тётушка совсем ошалела от нашей вести, то выскочит во двор, то вбежит в комнату, бесконечно повторяя: «Ой, боже, радость-то какая!..» Пошла за суюнчи в амбар, так вместо подарка поднос соли принесла…
– Тётя, кто это будет есть? – прыснул Султан.
– Вай, проклятая память! – засмеялась тётушка. Потом велела немедленно доставить письмо маме. – Вся-то она извелась, ожидаючи весточки!
Я засобирался в дорогу. Смотрю, Султан тоже начал натягивать свои рваные сапоги. Глядя на него, схватился за одежонку и Усман. Стало понятно, что в поле придётся идти всем гуртом.
Мамин трактор забрёл бог весть куда. Пока мы его разыскали, было, наверное, за полночь. Дело в том, что у трактора что-то сломалось и мы не могли найти его по шуму мотора. Мукаррам-апа жгла щепки, светя маме. Мама лежала под трактором, возилась с ключом, чертыхаясь.
– Арифджан, в чём дело? – заметила она нас.
– От папы письмо пришло! – зашумели ребята.
– Мёд вашим устам! – воскликнула мама радостно, но, как ни странно, не попросила письма, а взяла Рабиюбиби на руки, расцеловала её в глаза, приговаривая: «Моя добрая вестница!» Посадила Амана на колени, погладила по голове. В общем, всех нас обласкала по очереди, угостила зачерствевшей лепёшкой. Лишь после этого обратилась ко мне:
– Ну-ка, Арифджан, что там пишет папа…
Мукаррам-апа подбросила щепок в костёр, я прочитал письмо почти наизусть.
– Слава аллаху, жив-здоров… – вздохнула мама, когда я кончил. Потом вдруг заплакала громко, навзрыд…
Выяснилось, что трактор пустить сегодня невозможно. Мы все вместе собрались домой. Мама взяла Рабию на руки. Мукаррамапа – свою дочь, завёрнутую в чёрную лохматую шубу. За разговорами и шутками домой пришли быстро. Когда ложились спать, Аман вдруг пожелал:
– Мама, пусть ваш трактор больше никогда не исправится, ладно?
– Почему ты так говоришь, мой сладкий?
– Тогда вы будете спать со мной, а не с трактором.
Мама засмеялась.
– Оббо[24], мой сладенький, хитёр же ты… Ложись ко мне поближе, спинку почешу…
Ночью мы все видели во сне отца. Аману приснилось, что он ездит на папе верхом и папа будто бы скачет на четырёх ногах и ржёт по-лошадиному. Аману это нравилось, и он хохотал во всё горло.
Усмана папа повёл на праздник дынь и всё просил, чтобы много не ел, а то, мол, постель намочит ночью.
Зулейхе папа купил ситцевое платье и платок с кисточками, но подарок не отдавал, говорил, догонишь меня – получишь, и сам всё убегал и убегал…
Султан своего сна не запомнил. «А я его наяву видел, – клялся он и божился. – Вышел ночью во двор, смотрю, а папа дрова колет, своими глазами видел, умереть на месте, если вру!»
Помните, когда провожали отца, удрал наш осёл, и мы с папой долго гонялись за ним. Так вот этот случай мне и приснился в ту ночь. Осёл убегает. Мы за ним. Он бежит, мы за ним. «Папа, – взмолился я наконец, – бросим это дело, вы ведь опоздаете!» – «Нет, – будто бы отвечает отец, – мы должны его поймать и отдать учиться. Без знаний ишак никогда не станет человеком». И опять бежит дальше. Но вдруг кругом стало так много ослов, что жуть взяла. Они все встали на задние ноги, пасти пораскрывали, точно смеются, передними копытами машут, как кулаками, и двигаются на меня.
– Папа, папочка! – закричал я в ужасе и проснулся.
Отец, наверное, приснился и маме. Но какой это был сон, мы не смогли узнать. Потому что, когда мы встали, её уже не было. Мама давным-давно ушла в поле.
На базар с мамой
Сегодня воскресенье, в школу не идти. Не хотелось вылезать из тёплой постели. Мы лежали, рассказывали сны, слушали смешной лепет Рабии, когда вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась мама.
– Ой, горе мне, вы всё ещё валяетесь?! Ну-ка поднимайтесь! На базар отправляемся.
– Мы все?
– Все, все.
Вы б посмотрели, что тут началось: один ищет рубаху, второй прыгает на одной ноге, надевая брюки, третий бросился во двор умываться, а четвёртый плачет-надрывается: кто, мол, мне поможет одеться…
– Мама! – позвал неожиданно Аман.
– Что тебе, сладенький?
– Усмана не берите с собой.
– Это почему же?
– Он каждый день съедает края моей лепёшки. Обманывает, что верблюда изобразит…
– Ох, мошенник какой!
– И Султана не возьмём с собой.
– Хош, а его почему?
– Он всегда пугает меня шайтанами[25], когда ложимся спать.
– Я ему задам! – грозно пообещала мама.
– Мама, а вы купите на базаре мне петушка? – всё приставал Аман.
– Куплю, сынок. И Бибирабии тоже. – Погладила она голову Рабии, вертевшейся под ногами.
– Конфетного? – уточнила она.
– Да, доченька, конфетного петушка.
– Мне?
– Тебе, моя красавица, полную тюбетейку петушков куплю… – Мама нагнулась, расцеловала её в чёрные горящие глазки. Вы бы посмотрели, как преобразилась Рабия после этого: глаза прищурила, губки выпятила, голову наклонила набок и пошла петь-плясать.
Мама объявила, что новую одежду купит только тому, кто помоется с мылом. Тут уж пошла настоящая драка за кувшин с водой – каждый хотел умыться первым. А Султан, которого неделями нельзя было заставить прикоснуться к воде, приволок целое ведро и засунул в него голову по плечи, фыркал, отдувался.
Наскоро позавтракав, мы вышли в путь. Султан взял на руки Амана, я – Рабию, Зулейха несёт бутылку из-под хлопкового масла, Усман – узелок, бежим, несёмся, спешим на базар, мечтая поскорее облачиться в новые одёжки и пофорсить друг перед другом.
На базаре народу – не пройти, не протолкнуться. В одном ряду продают домотканую бязь, в другом – овощи и фрукты, тут зерно, там мука… Кто-то продаёт медный чайник и пиалы, кто-то – старые сапоги и кожаные ремешки, третий пытается сбыть всю в дырах войлочную кошму, какой-то чудак вынес на продажу недостёганное одеяло, хватает покупателей за полу, суёт одеяло под нос.
– Подходи, народ, слаще чем сахар! – надрывается продавец, взбивая в ведре половником похожую на облако нишалду[26].
– Половина сахар, половина мёд! – расхваливает мальчишка моего возраста варёную свёклу.
– Эй, совесть есть у тебя?
– Откуда нынче у людей совесть?!
– Вой-дод[27], у меня вырезали карман!
– Прочь отсюда, маслом измажешься!
– Я сшила это специально для сына, купите, не пожалеете!..
– А белой краски у вас нет?
– Товба! Да разве бывает белая краска?!
– Соседка сказала, бывает.
– Ну, она вас одурачила.
– Жаль козу, на сто рублей дешевле продал!
– Кто любит петь и плясать, купите патефон!
– Отнеси бабушке!
– Слыхали, соседушка, крыса судьбу предсказывает, оказывается…
– Так идём поскорее, невестушка, поворожим на Алимджана.
– Где это видано: за мешок моркови купил кило риса!
– А где продают рис?
– Эй, куда прёшь с ослом, олух?! Базар шумит и бурлит, переливается, гул стоит невыносимый. Отовсюду толкаются, напирают. Чтоб не потеряться, мы крепко держимся друг за друга. Впереди идёт мама, я – замыкающим, между нами – пятеро мал мала меньше. Кто-то спрашивает:
– Все эти ваши?
– Слава богу, мои, – улыбается мама. Другой возмущённо толкается:
– А вам-то что здесь, сидели бы дома!
Мама, оказывается, получила в МТС трёхмесячную зарплату и премии – почти целый мешок денег, потому купила нам всем новую одежду. Больше всех повезло Султану: ему купили хромовые сапожки со скрипом, рубаху зелёную трикотажную, расклёшенные брюки и расшитую узорами тюбетейку. Султан ну прямо женишком стал, хоть сейчас затевай свадьбу.
– Вырос-то как, мой сладенький! – обняла мама радостно сына…
А Зулейха… не знаю, все ли девчонки такие или одна она особая – замучила нас вконец! Она не станет носить, видите ли, бязевое платье, подавай ей из цветного батиста или атласа! Целый час толкала нас по рядам. И ведь что главное – заставила-таки купить, что просила: шёлковое платье с мелкими цветочками, блестящие сапожки, шитую золотом тюбетейку…
– Вот теперь можете с Махмудханом за руку пойти в сельсовет расписаться! – подначивал Султан, но Зулейха в долгу не осталась, жеманно изогнула брови:
– А сам? Сам тоже со своей Саддинисой можешь идти в сельсовет!
Когда собрались домой, я спросил:
– Мама, а вам ничего не купим?
– Если вы одеты, сынок, значит, и я одета, – ответила она тихо.
Возле ворот рынка продавались разные сладости, еда всякая. Тут-то уж Аман и разгулялся. Мы хотели взять чашку нишалды, сесть в чайхане, подкрепиться пшеничными лепёшками, согреться, но Аман упёрся, ни в какую – от нишалды, мол, у него живот болит. Сел прямо на землю и сидит. Тогда мы устроились в кружок вокруг торговки варёным горохом. Торговка завесила нам тарелку гороха, потом другую, третью… А сама без умолку тарахтит, расхваливает свой товар и нас, таких милых, симпатичных детишек. Мы слушаем и едим, едим и слушаем. Смотрим, а таз с горохом пуст, донышко чистенькое.
– Сколько мы вам должны? – поинтересовалась мама, вставая.
– Горох, конечно, не лошадь и не верблюд… – туманно ответила торговка, отворачивая лицо.
– Так сколько же?
– Триста дадите, и ладно, миленькая. Мама вздохнула, достала из хурджина три сторублёвых бумажки.
Осталось последнее дело, намеченное на сегодня: сняться на карточку, чтоб послать отцу.
Фотография находилась за дровяным базаром, еле отыскали. Очередь была длинная: всем хотелось послать на фронт своё фото. Когда подошла очередь, кудрявый человек с чёрной повязкой на глазу пригласил нас в низенькую комнатку, в которой стоял какой-то непонятный хороший запах. Мама села на табуретку, мы с Султаном встали по бокам, малыши сели на землю. Фотоаппарат выглядел угрожающе: похожий на патефон ящик установлен на трёх деревянных ножках, сбоку свисает резиновая кишка, глаз не меньше пиалы, уставился на нас не мигая, вот-вот выстрелит. Одноглазый человек приник к ящику, закрыв голову чёрным покрывалом, прицелился было в нас, как вдруг Усман, который давно дрожал как осиновый лист, закричал «папочка!» и бросился вон. Следом за ним пулей вылетел Аман. Вот тебе и карточка! Поймать их труднее, чем диких горных коз. С целый час гонялись мы за ними по району, пока изловили и привели обратно. Да что толку, заставить их спокойно сесть перед аппаратом так и не удалось.
Сфотографировались без них, потом отправились в МТС. Директором МТС была женщина, чем-то похожая на маму.
– Кароматхон, чем вы обидели этих малышей? – указала она на всё ещё хныкавших Амана и Усмана. Мама рассказала, что случилось. Директор засмеялась, вспомнила, как в детстве она тоже выкинула такую штуку, потом вынесла из кабинета колотого сахару и раздала нам по кусочку. Они с мамой заговорили о делах. Директор пообещала послезавтра отремонтировать мамин трактор.
Потом мы гурьбой направились домой, прямиком через поле. Мы хотели поскорее попасть в кишлак, чтоб похвастаться перед ребятами обновками. Больше всех радовался Султан, он громко пел: «Вошёл я в сад цветущий, увидел тебя, бутон нерасцветший!» Его бегом обогнал Аман, высоко поднимая ноги в новых сапогах.
– Мама, хотите прочитаю вам стих?
– Сам сочинил?
– Сам.
– Читай, послушаем.
Аман упёрся руками в бока, склонил голову к плечу и начал, сверкая глазами:
– Ой, сынок, что будет-то, если это услышит дядюшка Мели?
– Пусть услышит, я его не боюсь!
Мама шутливо погналась за ним. Остальные тоже припустили бегом. Кишлак был уже близок.
– Ой, горе мне, вы всё ещё валяетесь?! Ну-ка поднимайтесь! На базар отправляемся.
– Мы все?
– Все, все.
Вы б посмотрели, что тут началось: один ищет рубаху, второй прыгает на одной ноге, надевая брюки, третий бросился во двор умываться, а четвёртый плачет-надрывается: кто, мол, мне поможет одеться…
– Мама! – позвал неожиданно Аман.
– Что тебе, сладенький?
– Усмана не берите с собой.
– Это почему же?
– Он каждый день съедает края моей лепёшки. Обманывает, что верблюда изобразит…
– Ох, мошенник какой!
– И Султана не возьмём с собой.
– Хош, а его почему?
– Он всегда пугает меня шайтанами[25], когда ложимся спать.
– Я ему задам! – грозно пообещала мама.
– Мама, а вы купите на базаре мне петушка? – всё приставал Аман.
– Куплю, сынок. И Бибирабии тоже. – Погладила она голову Рабии, вертевшейся под ногами.
– Конфетного? – уточнила она.
– Да, доченька, конфетного петушка.
– Мне?
– Тебе, моя красавица, полную тюбетейку петушков куплю… – Мама нагнулась, расцеловала её в чёрные горящие глазки. Вы бы посмотрели, как преобразилась Рабия после этого: глаза прищурила, губки выпятила, голову наклонила набок и пошла петь-плясать.
Мама объявила, что новую одежду купит только тому, кто помоется с мылом. Тут уж пошла настоящая драка за кувшин с водой – каждый хотел умыться первым. А Султан, которого неделями нельзя было заставить прикоснуться к воде, приволок целое ведро и засунул в него голову по плечи, фыркал, отдувался.
Наскоро позавтракав, мы вышли в путь. Султан взял на руки Амана, я – Рабию, Зулейха несёт бутылку из-под хлопкового масла, Усман – узелок, бежим, несёмся, спешим на базар, мечтая поскорее облачиться в новые одёжки и пофорсить друг перед другом.
На базаре народу – не пройти, не протолкнуться. В одном ряду продают домотканую бязь, в другом – овощи и фрукты, тут зерно, там мука… Кто-то продаёт медный чайник и пиалы, кто-то – старые сапоги и кожаные ремешки, третий пытается сбыть всю в дырах войлочную кошму, какой-то чудак вынес на продажу недостёганное одеяло, хватает покупателей за полу, суёт одеяло под нос.
– Подходи, народ, слаще чем сахар! – надрывается продавец, взбивая в ведре половником похожую на облако нишалду[26].
– Половина сахар, половина мёд! – расхваливает мальчишка моего возраста варёную свёклу.
– Эй, совесть есть у тебя?
– Откуда нынче у людей совесть?!
– Вой-дод[27], у меня вырезали карман!
– Прочь отсюда, маслом измажешься!
– Я сшила это специально для сына, купите, не пожалеете!..
– А белой краски у вас нет?
– Товба! Да разве бывает белая краска?!
– Соседка сказала, бывает.
– Ну, она вас одурачила.
– Жаль козу, на сто рублей дешевле продал!
– Кто любит петь и плясать, купите патефон!
– Отнеси бабушке!
– Слыхали, соседушка, крыса судьбу предсказывает, оказывается…
– Так идём поскорее, невестушка, поворожим на Алимджана.
– Где это видано: за мешок моркови купил кило риса!
– А где продают рис?
– Эй, куда прёшь с ослом, олух?! Базар шумит и бурлит, переливается, гул стоит невыносимый. Отовсюду толкаются, напирают. Чтоб не потеряться, мы крепко держимся друг за друга. Впереди идёт мама, я – замыкающим, между нами – пятеро мал мала меньше. Кто-то спрашивает:
– Все эти ваши?
– Слава богу, мои, – улыбается мама. Другой возмущённо толкается:
– А вам-то что здесь, сидели бы дома!
Мама, оказывается, получила в МТС трёхмесячную зарплату и премии – почти целый мешок денег, потому купила нам всем новую одежду. Больше всех повезло Султану: ему купили хромовые сапожки со скрипом, рубаху зелёную трикотажную, расклёшенные брюки и расшитую узорами тюбетейку. Султан ну прямо женишком стал, хоть сейчас затевай свадьбу.
– Вырос-то как, мой сладенький! – обняла мама радостно сына…
А Зулейха… не знаю, все ли девчонки такие или одна она особая – замучила нас вконец! Она не станет носить, видите ли, бязевое платье, подавай ей из цветного батиста или атласа! Целый час толкала нас по рядам. И ведь что главное – заставила-таки купить, что просила: шёлковое платье с мелкими цветочками, блестящие сапожки, шитую золотом тюбетейку…
– Вот теперь можете с Махмудханом за руку пойти в сельсовет расписаться! – подначивал Султан, но Зулейха в долгу не осталась, жеманно изогнула брови:
– А сам? Сам тоже со своей Саддинисой можешь идти в сельсовет!
Когда собрались домой, я спросил:
– Мама, а вам ничего не купим?
– Если вы одеты, сынок, значит, и я одета, – ответила она тихо.
Возле ворот рынка продавались разные сладости, еда всякая. Тут-то уж Аман и разгулялся. Мы хотели взять чашку нишалды, сесть в чайхане, подкрепиться пшеничными лепёшками, согреться, но Аман упёрся, ни в какую – от нишалды, мол, у него живот болит. Сел прямо на землю и сидит. Тогда мы устроились в кружок вокруг торговки варёным горохом. Торговка завесила нам тарелку гороха, потом другую, третью… А сама без умолку тарахтит, расхваливает свой товар и нас, таких милых, симпатичных детишек. Мы слушаем и едим, едим и слушаем. Смотрим, а таз с горохом пуст, донышко чистенькое.
– Сколько мы вам должны? – поинтересовалась мама, вставая.
– Горох, конечно, не лошадь и не верблюд… – туманно ответила торговка, отворачивая лицо.
– Так сколько же?
– Триста дадите, и ладно, миленькая. Мама вздохнула, достала из хурджина три сторублёвых бумажки.
Осталось последнее дело, намеченное на сегодня: сняться на карточку, чтоб послать отцу.
Фотография находилась за дровяным базаром, еле отыскали. Очередь была длинная: всем хотелось послать на фронт своё фото. Когда подошла очередь, кудрявый человек с чёрной повязкой на глазу пригласил нас в низенькую комнатку, в которой стоял какой-то непонятный хороший запах. Мама села на табуретку, мы с Султаном встали по бокам, малыши сели на землю. Фотоаппарат выглядел угрожающе: похожий на патефон ящик установлен на трёх деревянных ножках, сбоку свисает резиновая кишка, глаз не меньше пиалы, уставился на нас не мигая, вот-вот выстрелит. Одноглазый человек приник к ящику, закрыв голову чёрным покрывалом, прицелился было в нас, как вдруг Усман, который давно дрожал как осиновый лист, закричал «папочка!» и бросился вон. Следом за ним пулей вылетел Аман. Вот тебе и карточка! Поймать их труднее, чем диких горных коз. С целый час гонялись мы за ними по району, пока изловили и привели обратно. Да что толку, заставить их спокойно сесть перед аппаратом так и не удалось.
– Кароматхон, чем вы обидели этих малышей? – указала она на всё ещё хныкавших Амана и Усмана. Мама рассказала, что случилось. Директор засмеялась, вспомнила, как в детстве она тоже выкинула такую штуку, потом вынесла из кабинета колотого сахару и раздала нам по кусочку. Они с мамой заговорили о делах. Директор пообещала послезавтра отремонтировать мамин трактор.
Потом мы гурьбой направились домой, прямиком через поле. Мы хотели поскорее попасть в кишлак, чтоб похвастаться перед ребятами обновками. Больше всех радовался Султан, он громко пел: «Вошёл я в сад цветущий, увидел тебя, бутон нерасцветший!» Его бегом обогнал Аман, высоко поднимая ноги в новых сапогах.
– Мама, хотите прочитаю вам стих?
– Сам сочинил?
– Сам.
– Читай, послушаем.
Аман упёрся руками в бока, склонил голову к плечу и начал, сверкая глазами:
Мама вдруг замерла, глаза её испуганно округлились.
Борода, как у козла.
Как у чёрта, душа зла.
Не могу копейку дать,
Чтоб четыре не содрать.[28]
– Ой, сынок, что будет-то, если это услышит дядюшка Мели?
– Пусть услышит, я его не боюсь!
Мама шутливо погналась за ним. Остальные тоже припустили бегом. Кишлак был уже близок.