Страница:
— На Гористока ты не тянешь, на девчонку — тем более, — хмыкнул Штырь, критически осмотрев меня. — Могу предположить, что в силу своей духовной аморфности (и где только таких слов набрался?) ты со своими недюжинными сыскными способностями являешься абсолютным оружием для любого, на чьей стороне задействован. На двух клиентов ты уже работаешь. Что мешает тебе работать еще на двух?
— Типун тебе на язык! Я не настолько беспринципен, чтобы работать на всех сразу.
— Однако тебя хотят именно все сразу — так дети дерутся из-за самой красивой игрушки. Однако, выясняя отношения, они могут невзначай оторвать игрушке голову…
— Есть одно создание, которое уж точно желает моей головы, — Игрок заблудших душ, Если кто-то и может называться посланником Тьмы, то это он.
— Но он же был уничтожен! Я собственными глазами видел, как ты сразил его на колокольне в Эштре! Как он ревел! Это его бесовская сущность горела огнем.
— До того эта же бесовская сущность горела еще дважды, без какого-либо ущерба для себя. Я не вполне уверен, что она сгинула в небытие. Может быть, она оклемалась, стала умнее, хитрее и действует издалека?
— Уж не клонишь ли к тому, что этот ужастик имеет отношение к тому, что происходит здесь?
— Может быть…
— А может и не быть, — закончил за меня Штырь. — Пора нам выбраться отсюда. Охрана тут никудышная. Наше оружие свалили где-то в караулке, петли на клетке хлипкие, а Дверь из подвала распахнута настежь. Тюремщик принял на грудь и дрыхнет в коридоре, связка с ключами висит у него на поясе. Просто-таки грех не сбежать.
— Нас охраняют не решетки, не замки и не сторож-пропойца. Нас стережет сама смерть. Тень всегда наготове — она не ест, не спит, ей не надо ходить до ветра. Мы сможем выйти только через ее труп и только ногами вперед, Даже Миррон не сможет нам ничем помочь. Остается лишь призрачная надежда на справедливость церковного суда.
Если считать, что кормят нас два раза в день, — прошло шесть дней с момента нашего пленения. За это время, кроме унылой рожи охранника, никто не удостоил нас своим вниманием. Я уж начал подумывать, что про нас все забыли.
Когда сутками напролет томишься в ожидании, просто необходимо чем-нибудь заняться, иначе запросто сойдешь с ума. Я вспомнил про наскальную живопись наших предков и решил изобразить нечто подобное на стене камеры. Но поскольку художник из меня был не ахти какой, то все мои картины оказались сродни творчеству озабоченной обезьяны (так деликатно выразился Таниус, а что при этом добавил Штырь, я здесь приводить не стану, дабы не вгонять в краску юных читательниц).
В это же время в Таниусе неожиданно проснулся талант к рукоделию — он, изнывая от безделья, начал плести из тюремной подстилки лошадей, собак, людей. Даже всех нас изобразил в соломе. Куколки получились еще те — на людей не похожи никаким местом, но для энвольтования [9] — в самый раз.
Штырь основательно подружился с тюремной крысой Белли, оказавшейся на редкость умной и смышленой. Малек кормил ее кусочками хлеба и дрессировал, в результате она научилась ходить на задних лапках, прыгать через подставленную руку и танцевать, по-крысиному, конечно. Последние дни наша сокамерница даже спала у Штыря за пазухой. Мне показалось, что он общается с Белли, словно с настоящей девушкой, — согласитесь, несколько странное имя для крысы. Так мы и коротали долгие тюремные дни,
На седьмой день события начали разворачиваться стремительно — тюрьма проснулась от спячки, приняв новую партию арестантов. Многоголосие нарушило тишину подземелий, мастера заплечных дел зашуршали по коридорам, из соседних подвалов доносились отчаянные вопли и сладковатый запах паленой плоти. Битва, которую все ждали, состоялась,
В нашу камеру зашли тюремщик, карлик-дознатчик и угрюмый офицер Контрразведки в черном мундире, черном же плаще, плетеном пурпурном шарфе, скрепленном серебристой брошью в виде паука с длинным жалом-заколкой — символом этой таинственной и могущественной организации, Вслед за ними ввалилась четверка солдат-данийцев, пыльных и грязных, видимо, прямо с поля боя. Они осторожно тащили раненого человека, завернутого в обрывки плаща. Бедняга был ранен в ногу, плечо и голову — его повязки были пропитаны кровью.
— Тэ-кс-с, господари арестократы, вашего полку прибыло! — засопел наш испитый сторож, пытаясь открыть замок методом подбора ключа на ощупь. — Ваших ноне так рядно отметелили на броде, все окрест завалено мертвяками. Полоненных, право, чей-то маловато — десятка три, а охфицер и вовсе один. Но, видать, ба-альшая шишка — вона скоко снурков на плаще, А исподнее-то, гляди-кось, — все шелка да кружава! А мне аккурат энти подштанники сойдуть! — залыбился он, довольный своей шутке.
— Разве что в качестве носков, — злобно ухмыльнулся начальник конвоя. — Смотри, если он вдруг околеет под твоим надзором, эти подштанники тебе древком копья в глотку забьют. Помирать заключенным у нас положено только с разрешения военного суда. А ну живее возись, быдло запойное!
— Дык… — Тюремщик замялся, но в этот момент он все-таки попал нужным ключом в замочную скважину.
С каких это пор в головке Контрразведки завелись травяне? Этот франт говорил по-фаценски с жутким местным акцентом. Насколько мне было известно, гордые и заносчивые данийцы вообще не допускали представителей других народов к управлению — сама мысль, что данийцем будет командовать какой-то инородец, приводила их в буйное негодование. Но эти доблестные бойцы-рубаки, не просто уцелевшие в схватке, но даже не получившие ран, влет ловят каждое его слово. Точнее, каждый жест, поскольку иначе, как на своем перхающем языке, они изъясняться не умеют, да и не хотят, что вполне естественно для «народа-победителя». Это как же их надо было низвести до такого состояния?
— Эй, горная элита! Позаботьтесь о сородиче! — надменно пролаял офицер, когда клетку вновь запирали. — Завтра будет заседание военного суда, и вы все должны до него дожить.
— Но нас должен судить церковный суд!
— В такие дни армия — наша религия, а непосредственный командир — верховный бог. Судить будут всех подряд, согласно единому Судебнику, — закон у нас един для всех. А обвинять вас буду лично я как главный дознатчик Травинаты.
Вот так влипли! Судебник являлся торжеством данийского законотворчества и представлял собой огромный перечень всех видов преступлений и наказаний. Дотошные писаки предусмотрели в сем труде все возможное и невозможное. Так, например, за кражу пирожков в иноземной лавке данийский дворянин получал «легкое порицание», а за попытку разрушения данийского государства безродный чужестранец приговаривался к пожизненной пытке и мучительной смерти.
Все уже ушли, но маленький дознатчик задержался, внимательно присматриваясь к нашему раненому сородичу.
— Благородный… Я люблю дворян, у них такие чистенькие, ухоженные руки, а как они сладко кричат, когда им загоняют иглы под ногти. А какая нежная и гладкая у них кожа, особенно сзади…
— Эй, извращенец, вали отсюда, а то… — прервал мерзостные мечтания коротышки Штырь.
— А то что, конфетка моя? Таки зубами решетку перекусишь? — возразил карлик и затрясся в беззвучном смехе. — Ну достань меня, достань!
— Я тебе сейчас кое-что другое перекушу… — тихо сказал Штырь, достал из-за пазухи свою серую хвостатую подружку, что-то неслышно прошептал ей и кивнул в сторону ухохатывающегося палачика.
Мне показалось, что Белли кивнула в ответ? Так или иначе, она спрыгнула с ладони Штыря, резво скользнула под решетку и шмыгнула прямо в штанину карлика. Тот поначалу не сообразил, что же это такое у него зашевелилось в штанах, но через пару секунд изменился в лице до неузнаваемости и дико заорал. Этот отчаянный вопль, ручаюсь, слышала вся тюрьма. Не переставая орать, он одним движением руки разорвал ширинку и вытащил оттуда окровавленный, дергающийся комок, который не преминул тут же впиться ему в палец.
— Убью! Таки всех убью!!! Вот так!!! — С этими словами палачик, держась рукою за пострадавшее достоинство, откусил доблестной крысе голову. Но даже на последнем издыхании та успела цапнуть его за язык. Новый, теперь уже нечленораздельный вой потряс подземные своды.
А в коридоре уже раздавался грохот десятка ног. Первым в камеру заскочил тюремщик. Узрев мычащего и истекающего кровью карлика, он остолбенел и выпучил глаза, силясь что-то сказать. И в этот момент внутрь со всего ходу влетел караульный отряд. Старый пропойца и так-то нетвердо стоял на своих двоих, а когда в его спину врезался стальной шквал, он сделал лишнюю пару неуверенных шагов, споткнулся, упал на лестницу, пересчитал носом все ступеньки и в конце своего полета сшиб стенающего коротышку с ног. Тот отлетел к нашей клетке, приложился головой прямо о тяжелый висячий замок и сполз —по решетке без чувств. Вот теперь он на мгновение оказался в пределах досягаемости Штыря, и наш маленький мститель это мгновение не упустил, поколдовав над мордашкой павшего карлика его же собственным заостренным ногтем.
А мы что? А мы — ничего. А мы никого и не трогали. Обозленные стражи уже хотели испытать на нас крепость древков своих алебард, но мы вовремя отползли в глубь клетки. Уже потом, когда из камеры выносили тела, кто-то из солдат попристальнее вгляделся в лицо карлика и загоготал, вскоре ему вторили остальные расслабившиеся охранники.
Пока мы так вот развлекались, наш раненый земляк пришел в чувство и застонал. Штырь, который ко всем своим прочим талантам оказался еще и умелым врачом, внимательно его осмотрел и авторитетно заявил:
— Раны у молодого человека легкие, но по голове его ударили сильно, потому в плен и попал. Обычно наш брат фаценец бьется до последнего вздоха, а когда оружие сломано и нет больше сил подняться, он кусает врага за ноги.
Тем временем раненый окончательно убедился, что он еще не помер. Его затуманенный взгляд, привыкая к полутьме подземелья, остановился на нас, пытаясь осознать происходящее.
— Где я? Вы… кто? — наконец простонал он, приподнявшись на здоровом локте.
— Тюрьма неславного града Травинкалиса — к вашим услугам.
— А мы — здешние постояльцы.
— А вы, собственно, кто?
— Я — командующий королевским легионом Фацении генерал Альдан Гористок.
— Кто-о-о?!
— Э-э-э… Еще один кандидат в Гористоки… Молодой человек, вы не очень-то на него похожи… — жалостливо затянул Штырь. — По-моему, у вас от такого удара мозги малость отъехали.
— Подожди-ка, дружок… Ты знаешь, это действительно Гористок, только не тот, о котором речь зашла, не Альдан, — осторожно высказался я, осматривая черты лица юноши. — Я всю их семейку в лицо знаю.
— Я Альдан Гористок, генерал! У меня даже королевский кулон есть… Был… Отобрали, наверное.
— Да ну? А ты не маловат для службы в армии? Тебе лет-то сколько?
— Восемнадцать…
— Надо же, восемнадцатилетний генерал! А я тебя знаю — видел прошлой зимой. Кажется, тебя зовут Ронни, а Альдану ты приходишься племянником по отцовской линии. Помнишь Проклятие Гористоков? Я — тот самый сыскарь.
— Вы… Райен? — с недоверием прошептал мальчишка, в его голосе появились дрожащие нотки. — Тогда… у меня для вас есть сообщение от дяди, нагнитесь, я шепну вам на ухо.
Все это было сказано настолько фальшиво, что я сразу посмотрел на его руки. Тут же к моему уху метнулся хрупкий кулак с маленьким ножичком. Плохо тебя обыскивали, торопились, что ли? Я перехватил руку и отобрал лезвие, с трудом разжав побелевшие пальцы.
— И что же вы хотели этим сказать? — с напускной злостью спросил я, проводя Ронни ножичком по шее, губам, векам, в то время как Штырь и Таниус держали дергающегося сопляка за руки и ноги. Бедолага затрясся, как осиновый лист, но духом не дрогнул.
— Вы! Вы! Вы — враг всего живого, причина страдания людей. Вы должны умереть, и тогда мир будет спасен. Армия Света обрушит карающий меч на исчадие зла! Песня серебристой луны рассеет Тьму именем Света…
— И где теперь твоя армия возмездия?! Полегла на поле брани!
— Нет, они прорвались на север! Рыцари Храма — с ними! Они вас… — Тут он осекся, запоздало сообразив, что проболтался. — Это все подстроено вами, чтобы разговорить меня! Коварная уловка Тьмы, и я на нее поддался. Вы — порождение Вселенской Бездны! Будьте вы прокляты!..
С этими словами он потерял сознание.
Перед нами — очередной фанатик с «промытыми мозгами». Кто-то еще будет оспаривать факт вредности религии для доверчивого человеческого сознания? Тем не менее легион Храма прорвался и обретается где-то неподалеку. Если они узнают, где я сижу, с них станется проникнуть в город, вытащить меня из застенков и распять серебряными гвоздями прямо на мостовой. Какие глупые мысли лезут в голову. Я, может, и до завтра не доживу…
Дон-н-г-г, дон-н-г-г, дон-н-г-г — прорывается сквозь сон. Где-то наверху звонко гремит гигантский гонг. Настал судный день. Сегодня наши судьбы будут брошены на чашу весов всевластного Закона, Заключенных из других камер одного за другим уводили наверх, но назад возвращался только конвой. Быстро. Слишком быстро. У всех наших земляков, попавших в плен, одна статья — плаха. Молодого Гористока в бессознательном состоянии утащили тюремщики, Ему вынесут отдельный приговор. Вражеской элите не голову отсекают — кое-что другое…
Нас оставили «на десерт». Тюрьма опустела, навалилась звенящая, гнетущая тишина. Ожидание неопределенности — тоже пытка, хотя и душевная, Наконец по мрачным коридорам прокатилось нестройное лязгающее эхо подкованных сапог конвоиров. Снова на руках и ногах оковы, нас тащат в темноту. К горлу подкатывается какой-то комок, а к душе — чувство обреченности.
И вот мы — в Судебном Чертоге. Несмотря на подвешенное состояние, я не мог оторвать глаз от этого архитектурного чуда. Ряды тонких витых колонн тремя ярусами вздымали ввысь огромный стеклянный купол из многих сотен ажурных стальных переплетов. Здесь нет свечных канделябров и люстр, также нет какого-либо подобия очага или камина. Здесь никогда не зажигают огонь руками человека. Чертог освещается только лучами солнца, и только в его свете человек может быть осужден или прощен. Когда-то здесь именем Света и властью Империи вершилась справедливость, а центр свода украшал блистающий золотой лотос в круге. Теперь там зияет большой пролом, наспех забитый почерневшими досками. Надежда навсегда покинула храм Правосудия, и теперь он превратился в храм Осуждения. Первая статья Судебника гласит: «Кто разумен — тот виновен, ибо никто не безгрешен в замыслах своих».
Вот они, вершители судеб людских, — судная «тройка», сидящая за высокой кафедрой. Слева сидит уже знакомый нам офицер Контрразведки. Теперь, на свету, я узнал его лицо — именно он пытался убить Таниуса в Эсвистранне и впоследствии предупредил бандитскую шайку Кривого о нашем появлении. Кем бы он ни был за пределами этого зала, какое бы имя ни носил, теперь не имеет никакого значения. Сейчас и отныне он — господин обвинитель. Его работа — опросить свидетелей и заявителей и объявить суть преступления.
В кресле справа — господин толкователь, древний плешивый старичок с козлиной бородкой. Его задача — облечь животрепещущие обвинения в сухую оболочку таблиц Судебника. В центре, на резном кресле, — его честь Верховный судья, определяющий соответствие обвинения букве закона. Вы, наверное, спросите, а где же защита? Ну так ведь вам-то рот никто не затыкает — оправдывайтесь, сколько душе угодно, но избави вас Небеса даже заикнуться о том, что вы не виновны вообще!
На скамейке заявителей одиноко восседал наш знакомый прелат — Андарион Травинский. После нашей с ним встречи прошла всего лишь неделя, но за это время со священником произошли разительные перемены, он словно постарел лет на десять. Морщины накрыли его лицо мелкой сеткой, губы сжались в тонкую черту, глаза потухли и скользили по полу, словно пытаясь найти там что-то важное, потерянное. Изредка он поглядывал на «тройку», и в те моменты на его лицо опускалась печать мрака. Весь день он просидел здесь, выслушивая штампованные приговоры суда, отправлявшего людей под топор, и, видимо, понял, что здесь не ищут справедливости, не пытаются вникать в суть обвинения. Здесь просто выносят приговор.
— Его честь Верховный судья Травинаты Чарнок рода Джурок, Регулаторием уполномоченный вершить закон и блюсти порядок, — против троих подданных фаценской Короны, — невыразительно провозгласил также уставший герольд.
— Слово обвинению, — бодрым старческим голоском прозвенел Чарнок, не сводя с нас колючего, но любопытного взгляда из-под кустистых бровей, что сделали бы честь сове средних размеров. И нос у него был как у совы — эдаким крючком.
По-моему, Верховный судья разменивал уже седьмой десяток, но энергии в нем было еще предостаточно — эдакий переросший гриб-сморчок, вонючий, заплесневелый, но твердый. Таких вот крепких стариканов обычно и называют отцами нации. Роскошная судейская мантия из малинового данийского бархата с соболиным подбоем была ему несколько великовата — он часто вытягивал из ее складок сухие костлявые руки и длинную шею, словно гусь из мешка на ярмарке. Фамилия у него была фаценская, наверное, он и сам родом из южных стран, В этом как раз ничего странного нет — суд ведется на языке обвиняемых, поэтому все участники процесса должны разбираться в тонкостях означенного языка.
Все-таки где-то я его видел. Или слышал? Не помню. Но одна тревожная вещь резанула мне глаза — на запястье правой руки у судьи виднелась татуировка со стилизованным пауком, точно таким же, как у бандита Кривого, бывшего тайным агентом Контрразведки. У судьи наручный паук был больше и золотистого цвета. Наверное, его честь — тоже из Контрразведки, и должность у него немаленькая. Кто же он такой?
Но продолжить эту мысль мне не удалось — суд шел своим чередом.
— Андарион, первосвященник Травинский, имеет слово! — надсадно прокричал обвинитель.
— Храм Единый в моем лице обвиняет сих нечестивых в темных намерениях, противных всему сущему и вящему… — начал было Андарион, но Чарнок бесцеремонно прервал его:
— Святой отец, вы не в церкви! Здесь военный суд, поэтому излагайте жалобу коротко и ясно.
— Альдан Гористок угрожает существованию Храма…
— Альдан Гористок был только что приговорен судом к усекновению органов.
— Тогда — кто это? — показал ладонью Андарион на Таниуса,
— Вы только что указали на капитана фаценской королевской стражи благородного Таниуса Фрая. Рядом с ним стоит некий безродный воришка с двумя мерзкими кличками: Сток и Штырь. А вот этот…
С этими словами Чарнок Дар Ландок обратил торжествующий взгляд на меня. Острые зрачки, как призрачные мечи, ударили в душу, мир зазвенел разбитым зеркалом и обрушился тысячами осколков, пронзающими сердце.
— Не забыл еще меня? Вижу, вижу, узнал! Ишь побледнел весь, как есть покойник! Наверное, ты думал, что со мной уже все кончено? Нет, дружок, хоть и крепко ты меня подпалил синим пламенем, но сбежать-то мне никто не помешал. И вот я снова оказался на твоем пути, и теперь так просто ты от меня не отделаешься, для осуществления моих далекоидущих замыслов мне необходимы твои знания и твоя душа. Так или иначе я их получу, поскольку сейчас ты целиком и полностью в моей власти. Поверь мне, я найду способы сломить твое упорство, но для нас обоих было бы лучше, если бы ты добровольно впустил меня в свой разум. Ты согласен? Отвечай, когда спрашивают! Что же ты молчишь… Ах вот оно что, ты думаешь, что в суде все сказанное тобою может быть использовано против тебя, и поэтому ты решил вообще ничего не говорить? Что ж, это неплохая тактика, но не для этого суда и не для этого Закона. Андарион, вы сказали все, что хотели?
Травинский настоятель потупил очи и промолчал, вновь вернувшись к разглядыванию завитков на полу.
— Райен! — вновь обратился ко мне Чарнок. — Вы виновны в оскорблении суда, так как отказываетесь отвечать на вопросы Верховного судьи. Господин толкователь, огласите статью.
Услышав мое имя, Андарион встрепенулся и взглянул на меня недоуменно-неверящим взглядом, словно перед ним открылись врата в иное измерение. Как же, ревностный поборник Света во всех видел каких-то злобных гористоков, а наиопаснейшего врага человечества — самого Мельвалиена Райена, в упор не заметил. Позор, да и только!
— За оскорбление Верховного судьи простолюдина Мельвалиена Райена надлежит приговорить к двум месяцам тюремного заключения.
— Этого срока мне вполне достаточно, приговор утверждается, — удовлетворенно зачмокал Чарнок, прищелкнув пальцами. — Следующий!
— Сток, он же Штырь, вы виновны в убийстве ценного агента Контрразведки по кличке Кривой, совершенном в городе Эштра в таверне «Полумесяц», — продолжил обвинитель. — Есть возражения?
— Я не знал, что он — ценный шпион.
— От факта вашего незнания ущерб Контрразведке меньшим не стал.
— Но если бы я это знал, разве б я его хоть пальцем тронул?!
— Сослагательные заявления в суде не имеют значения, — остановил его Чарнок. — Еще оправдания будут?
— Признаю себя виновным в убийстве злобного зверя, — остался верен себе Штырь.
— Этот зверь был единственным в своем роде, — парировал обвинитель.
— Достаточно! — остановил перепалку Чарнок. — Толкователь, ваша очередь.
— За браконьерство и убиение редких зверей…
— Ты что, старый маразматик! Какие еще звери?
— Но он же сам признался…
— С кем приходится работать, кошмар сущий! Повелеваю учитывать лишь основное обвинение.
— За убийство должностного представителя государственных служб Коалиции простолюдина Стока надлежит подвергнуть водной пытке с последующим утоплением.
— Приговор утверждается! — ухмыльнулся Чарнок и подмигнул мне. — Следующий!
— Таниус Фрай! — заголосил обвинитель. — Вы виновны в организации проимперского мятежа в Эштре. Вы прилюдно подняли имперский флаг и подстрекали народ к бунту.
— Кто это видел? — возразил Таниус.
— Я лично допрашивал свидетелей в Эштре, — ответил обвинитель. — Целую неделю жил в «солнечном» клоповнике, пока вы тут прохлаждались. Пара сотен человек указали на вас как на главного зачинщика. Еще будут оправдания?
— Есть один вопрос. Новая власть в Эштре поддерживает идею Империи?
— Новый мэр хоть и дуб дубом, но все же сообразил заключить союз с Даниданом.
— А предыдущая власть, продержавшаяся три дня, стала союзником Данидана?
— Не успела. И вообще к вашему делу это не относится. Имперский штандарт подняли? Подняли! Призыв во имя Империи произнесли? Произнесли, да так четко и ясно, что даже тугоухие все поняли! А все то, что за этим последовало, — это восстановление Империи в отдельно взятом городе!
— Требую справедливости. — С этими словами капитан обратился к зевающему Чарноку, который, услышав опасное слово, вздрогнул и вперся своими ужасными бездонными зрачками в Таниуса.
Я понимал, какого труда стоило моему товарищу выдержать этот взгляд, ломающий людскую сущность. Но он выстоял, не отвел глаза. Судье, видимо, надоело играть в гляделки, он внезапно чихнул, шумно высморкался и раздраженно ответил:
— В данийском суде этот призыв не имеет значения. Толкователь, заканчивайте.
— За попытку реставрации Империи благородного Таниуса Фрая надлежит…
— Маленькая поправка, — прервал его Таниус. — Я — не дворянин.
— Тогда… Тогда… — Толкователь начал торопливо копаться в Судебнике. — Ой!..
— Что значит «Ой!»? — раздраженно фыркнул Чарнок,
— Такой статьи здесь вообще нет. Вот если бы он был благородный, то его бы пытали в течение года, отрезая от него по кусочку, пока не испустит дух.
— А ну дай сюда этот талмуд! Гм… Действительно, казус… А мы его очень даже просто решим — сначала дадим ему титул, а затем — приговорим. Если же делать все согласно букве закона, на чем безмолвно настаивает осужденный Мельвалиен Райен, то по канонам Единого Храма посвящение в первых лучах солнца может провести дворянин, каковым имею честь быть я, а благословляет посвященного прелат, коим является присутствующий здесь Андарион Травинский. Так что подождем до рассвета, я никуда не тороплюсь.
Игрок заблудших душ снова подмигнул мне, затем внезапно соскочил с высокого трона, подбежал ко мне, схватил за пуговицу и, глядя снизу вверх, впившись своим леденящим взором прямо в мой оцепеневший разум, ядовито зашипел:
— Типун тебе на язык! Я не настолько беспринципен, чтобы работать на всех сразу.
— Однако тебя хотят именно все сразу — так дети дерутся из-за самой красивой игрушки. Однако, выясняя отношения, они могут невзначай оторвать игрушке голову…
— Есть одно создание, которое уж точно желает моей головы, — Игрок заблудших душ, Если кто-то и может называться посланником Тьмы, то это он.
— Но он же был уничтожен! Я собственными глазами видел, как ты сразил его на колокольне в Эштре! Как он ревел! Это его бесовская сущность горела огнем.
— До того эта же бесовская сущность горела еще дважды, без какого-либо ущерба для себя. Я не вполне уверен, что она сгинула в небытие. Может быть, она оклемалась, стала умнее, хитрее и действует издалека?
— Уж не клонишь ли к тому, что этот ужастик имеет отношение к тому, что происходит здесь?
— Может быть…
— А может и не быть, — закончил за меня Штырь. — Пора нам выбраться отсюда. Охрана тут никудышная. Наше оружие свалили где-то в караулке, петли на клетке хлипкие, а Дверь из подвала распахнута настежь. Тюремщик принял на грудь и дрыхнет в коридоре, связка с ключами висит у него на поясе. Просто-таки грех не сбежать.
— Нас охраняют не решетки, не замки и не сторож-пропойца. Нас стережет сама смерть. Тень всегда наготове — она не ест, не спит, ей не надо ходить до ветра. Мы сможем выйти только через ее труп и только ногами вперед, Даже Миррон не сможет нам ничем помочь. Остается лишь призрачная надежда на справедливость церковного суда.
Если считать, что кормят нас два раза в день, — прошло шесть дней с момента нашего пленения. За это время, кроме унылой рожи охранника, никто не удостоил нас своим вниманием. Я уж начал подумывать, что про нас все забыли.
Когда сутками напролет томишься в ожидании, просто необходимо чем-нибудь заняться, иначе запросто сойдешь с ума. Я вспомнил про наскальную живопись наших предков и решил изобразить нечто подобное на стене камеры. Но поскольку художник из меня был не ахти какой, то все мои картины оказались сродни творчеству озабоченной обезьяны (так деликатно выразился Таниус, а что при этом добавил Штырь, я здесь приводить не стану, дабы не вгонять в краску юных читательниц).
В это же время в Таниусе неожиданно проснулся талант к рукоделию — он, изнывая от безделья, начал плести из тюремной подстилки лошадей, собак, людей. Даже всех нас изобразил в соломе. Куколки получились еще те — на людей не похожи никаким местом, но для энвольтования [9] — в самый раз.
Штырь основательно подружился с тюремной крысой Белли, оказавшейся на редкость умной и смышленой. Малек кормил ее кусочками хлеба и дрессировал, в результате она научилась ходить на задних лапках, прыгать через подставленную руку и танцевать, по-крысиному, конечно. Последние дни наша сокамерница даже спала у Штыря за пазухой. Мне показалось, что он общается с Белли, словно с настоящей девушкой, — согласитесь, несколько странное имя для крысы. Так мы и коротали долгие тюремные дни,
На седьмой день события начали разворачиваться стремительно — тюрьма проснулась от спячки, приняв новую партию арестантов. Многоголосие нарушило тишину подземелий, мастера заплечных дел зашуршали по коридорам, из соседних подвалов доносились отчаянные вопли и сладковатый запах паленой плоти. Битва, которую все ждали, состоялась,
В нашу камеру зашли тюремщик, карлик-дознатчик и угрюмый офицер Контрразведки в черном мундире, черном же плаще, плетеном пурпурном шарфе, скрепленном серебристой брошью в виде паука с длинным жалом-заколкой — символом этой таинственной и могущественной организации, Вслед за ними ввалилась четверка солдат-данийцев, пыльных и грязных, видимо, прямо с поля боя. Они осторожно тащили раненого человека, завернутого в обрывки плаща. Бедняга был ранен в ногу, плечо и голову — его повязки были пропитаны кровью.
— Тэ-кс-с, господари арестократы, вашего полку прибыло! — засопел наш испитый сторож, пытаясь открыть замок методом подбора ключа на ощупь. — Ваших ноне так рядно отметелили на броде, все окрест завалено мертвяками. Полоненных, право, чей-то маловато — десятка три, а охфицер и вовсе один. Но, видать, ба-альшая шишка — вона скоко снурков на плаще, А исподнее-то, гляди-кось, — все шелка да кружава! А мне аккурат энти подштанники сойдуть! — залыбился он, довольный своей шутке.
— Разве что в качестве носков, — злобно ухмыльнулся начальник конвоя. — Смотри, если он вдруг околеет под твоим надзором, эти подштанники тебе древком копья в глотку забьют. Помирать заключенным у нас положено только с разрешения военного суда. А ну живее возись, быдло запойное!
— Дык… — Тюремщик замялся, но в этот момент он все-таки попал нужным ключом в замочную скважину.
С каких это пор в головке Контрразведки завелись травяне? Этот франт говорил по-фаценски с жутким местным акцентом. Насколько мне было известно, гордые и заносчивые данийцы вообще не допускали представителей других народов к управлению — сама мысль, что данийцем будет командовать какой-то инородец, приводила их в буйное негодование. Но эти доблестные бойцы-рубаки, не просто уцелевшие в схватке, но даже не получившие ран, влет ловят каждое его слово. Точнее, каждый жест, поскольку иначе, как на своем перхающем языке, они изъясняться не умеют, да и не хотят, что вполне естественно для «народа-победителя». Это как же их надо было низвести до такого состояния?
— Эй, горная элита! Позаботьтесь о сородиче! — надменно пролаял офицер, когда клетку вновь запирали. — Завтра будет заседание военного суда, и вы все должны до него дожить.
— Но нас должен судить церковный суд!
— В такие дни армия — наша религия, а непосредственный командир — верховный бог. Судить будут всех подряд, согласно единому Судебнику, — закон у нас един для всех. А обвинять вас буду лично я как главный дознатчик Травинаты.
Вот так влипли! Судебник являлся торжеством данийского законотворчества и представлял собой огромный перечень всех видов преступлений и наказаний. Дотошные писаки предусмотрели в сем труде все возможное и невозможное. Так, например, за кражу пирожков в иноземной лавке данийский дворянин получал «легкое порицание», а за попытку разрушения данийского государства безродный чужестранец приговаривался к пожизненной пытке и мучительной смерти.
Все уже ушли, но маленький дознатчик задержался, внимательно присматриваясь к нашему раненому сородичу.
— Благородный… Я люблю дворян, у них такие чистенькие, ухоженные руки, а как они сладко кричат, когда им загоняют иглы под ногти. А какая нежная и гладкая у них кожа, особенно сзади…
— Эй, извращенец, вали отсюда, а то… — прервал мерзостные мечтания коротышки Штырь.
— А то что, конфетка моя? Таки зубами решетку перекусишь? — возразил карлик и затрясся в беззвучном смехе. — Ну достань меня, достань!
— Я тебе сейчас кое-что другое перекушу… — тихо сказал Штырь, достал из-за пазухи свою серую хвостатую подружку, что-то неслышно прошептал ей и кивнул в сторону ухохатывающегося палачика.
Мне показалось, что Белли кивнула в ответ? Так или иначе, она спрыгнула с ладони Штыря, резво скользнула под решетку и шмыгнула прямо в штанину карлика. Тот поначалу не сообразил, что же это такое у него зашевелилось в штанах, но через пару секунд изменился в лице до неузнаваемости и дико заорал. Этот отчаянный вопль, ручаюсь, слышала вся тюрьма. Не переставая орать, он одним движением руки разорвал ширинку и вытащил оттуда окровавленный, дергающийся комок, который не преминул тут же впиться ему в палец.
— Убью! Таки всех убью!!! Вот так!!! — С этими словами палачик, держась рукою за пострадавшее достоинство, откусил доблестной крысе голову. Но даже на последнем издыхании та успела цапнуть его за язык. Новый, теперь уже нечленораздельный вой потряс подземные своды.
А в коридоре уже раздавался грохот десятка ног. Первым в камеру заскочил тюремщик. Узрев мычащего и истекающего кровью карлика, он остолбенел и выпучил глаза, силясь что-то сказать. И в этот момент внутрь со всего ходу влетел караульный отряд. Старый пропойца и так-то нетвердо стоял на своих двоих, а когда в его спину врезался стальной шквал, он сделал лишнюю пару неуверенных шагов, споткнулся, упал на лестницу, пересчитал носом все ступеньки и в конце своего полета сшиб стенающего коротышку с ног. Тот отлетел к нашей клетке, приложился головой прямо о тяжелый висячий замок и сполз —по решетке без чувств. Вот теперь он на мгновение оказался в пределах досягаемости Штыря, и наш маленький мститель это мгновение не упустил, поколдовав над мордашкой павшего карлика его же собственным заостренным ногтем.
А мы что? А мы — ничего. А мы никого и не трогали. Обозленные стражи уже хотели испытать на нас крепость древков своих алебард, но мы вовремя отползли в глубь клетки. Уже потом, когда из камеры выносили тела, кто-то из солдат попристальнее вгляделся в лицо карлика и загоготал, вскоре ему вторили остальные расслабившиеся охранники.
Пока мы так вот развлекались, наш раненый земляк пришел в чувство и застонал. Штырь, который ко всем своим прочим талантам оказался еще и умелым врачом, внимательно его осмотрел и авторитетно заявил:
— Раны у молодого человека легкие, но по голове его ударили сильно, потому в плен и попал. Обычно наш брат фаценец бьется до последнего вздоха, а когда оружие сломано и нет больше сил подняться, он кусает врага за ноги.
Тем временем раненый окончательно убедился, что он еще не помер. Его затуманенный взгляд, привыкая к полутьме подземелья, остановился на нас, пытаясь осознать происходящее.
— Где я? Вы… кто? — наконец простонал он, приподнявшись на здоровом локте.
— Тюрьма неславного града Травинкалиса — к вашим услугам.
— А мы — здешние постояльцы.
— А вы, собственно, кто?
— Я — командующий королевским легионом Фацении генерал Альдан Гористок.
— Кто-о-о?!
— Э-э-э… Еще один кандидат в Гористоки… Молодой человек, вы не очень-то на него похожи… — жалостливо затянул Штырь. — По-моему, у вас от такого удара мозги малость отъехали.
— Подожди-ка, дружок… Ты знаешь, это действительно Гористок, только не тот, о котором речь зашла, не Альдан, — осторожно высказался я, осматривая черты лица юноши. — Я всю их семейку в лицо знаю.
— Я Альдан Гористок, генерал! У меня даже королевский кулон есть… Был… Отобрали, наверное.
— Да ну? А ты не маловат для службы в армии? Тебе лет-то сколько?
— Восемнадцать…
— Надо же, восемнадцатилетний генерал! А я тебя знаю — видел прошлой зимой. Кажется, тебя зовут Ронни, а Альдану ты приходишься племянником по отцовской линии. Помнишь Проклятие Гористоков? Я — тот самый сыскарь.
— Вы… Райен? — с недоверием прошептал мальчишка, в его голосе появились дрожащие нотки. — Тогда… у меня для вас есть сообщение от дяди, нагнитесь, я шепну вам на ухо.
Все это было сказано настолько фальшиво, что я сразу посмотрел на его руки. Тут же к моему уху метнулся хрупкий кулак с маленьким ножичком. Плохо тебя обыскивали, торопились, что ли? Я перехватил руку и отобрал лезвие, с трудом разжав побелевшие пальцы.
— И что же вы хотели этим сказать? — с напускной злостью спросил я, проводя Ронни ножичком по шее, губам, векам, в то время как Штырь и Таниус держали дергающегося сопляка за руки и ноги. Бедолага затрясся, как осиновый лист, но духом не дрогнул.
— Вы! Вы! Вы — враг всего живого, причина страдания людей. Вы должны умереть, и тогда мир будет спасен. Армия Света обрушит карающий меч на исчадие зла! Песня серебристой луны рассеет Тьму именем Света…
— И где теперь твоя армия возмездия?! Полегла на поле брани!
— Нет, они прорвались на север! Рыцари Храма — с ними! Они вас… — Тут он осекся, запоздало сообразив, что проболтался. — Это все подстроено вами, чтобы разговорить меня! Коварная уловка Тьмы, и я на нее поддался. Вы — порождение Вселенской Бездны! Будьте вы прокляты!..
С этими словами он потерял сознание.
Перед нами — очередной фанатик с «промытыми мозгами». Кто-то еще будет оспаривать факт вредности религии для доверчивого человеческого сознания? Тем не менее легион Храма прорвался и обретается где-то неподалеку. Если они узнают, где я сижу, с них станется проникнуть в город, вытащить меня из застенков и распять серебряными гвоздями прямо на мостовой. Какие глупые мысли лезут в голову. Я, может, и до завтра не доживу…
Дон-н-г-г, дон-н-г-г, дон-н-г-г — прорывается сквозь сон. Где-то наверху звонко гремит гигантский гонг. Настал судный день. Сегодня наши судьбы будут брошены на чашу весов всевластного Закона, Заключенных из других камер одного за другим уводили наверх, но назад возвращался только конвой. Быстро. Слишком быстро. У всех наших земляков, попавших в плен, одна статья — плаха. Молодого Гористока в бессознательном состоянии утащили тюремщики, Ему вынесут отдельный приговор. Вражеской элите не голову отсекают — кое-что другое…
Нас оставили «на десерт». Тюрьма опустела, навалилась звенящая, гнетущая тишина. Ожидание неопределенности — тоже пытка, хотя и душевная, Наконец по мрачным коридорам прокатилось нестройное лязгающее эхо подкованных сапог конвоиров. Снова на руках и ногах оковы, нас тащат в темноту. К горлу подкатывается какой-то комок, а к душе — чувство обреченности.
И вот мы — в Судебном Чертоге. Несмотря на подвешенное состояние, я не мог оторвать глаз от этого архитектурного чуда. Ряды тонких витых колонн тремя ярусами вздымали ввысь огромный стеклянный купол из многих сотен ажурных стальных переплетов. Здесь нет свечных канделябров и люстр, также нет какого-либо подобия очага или камина. Здесь никогда не зажигают огонь руками человека. Чертог освещается только лучами солнца, и только в его свете человек может быть осужден или прощен. Когда-то здесь именем Света и властью Империи вершилась справедливость, а центр свода украшал блистающий золотой лотос в круге. Теперь там зияет большой пролом, наспех забитый почерневшими досками. Надежда навсегда покинула храм Правосудия, и теперь он превратился в храм Осуждения. Первая статья Судебника гласит: «Кто разумен — тот виновен, ибо никто не безгрешен в замыслах своих».
Вот они, вершители судеб людских, — судная «тройка», сидящая за высокой кафедрой. Слева сидит уже знакомый нам офицер Контрразведки. Теперь, на свету, я узнал его лицо — именно он пытался убить Таниуса в Эсвистранне и впоследствии предупредил бандитскую шайку Кривого о нашем появлении. Кем бы он ни был за пределами этого зала, какое бы имя ни носил, теперь не имеет никакого значения. Сейчас и отныне он — господин обвинитель. Его работа — опросить свидетелей и заявителей и объявить суть преступления.
В кресле справа — господин толкователь, древний плешивый старичок с козлиной бородкой. Его задача — облечь животрепещущие обвинения в сухую оболочку таблиц Судебника. В центре, на резном кресле, — его честь Верховный судья, определяющий соответствие обвинения букве закона. Вы, наверное, спросите, а где же защита? Ну так ведь вам-то рот никто не затыкает — оправдывайтесь, сколько душе угодно, но избави вас Небеса даже заикнуться о том, что вы не виновны вообще!
На скамейке заявителей одиноко восседал наш знакомый прелат — Андарион Травинский. После нашей с ним встречи прошла всего лишь неделя, но за это время со священником произошли разительные перемены, он словно постарел лет на десять. Морщины накрыли его лицо мелкой сеткой, губы сжались в тонкую черту, глаза потухли и скользили по полу, словно пытаясь найти там что-то важное, потерянное. Изредка он поглядывал на «тройку», и в те моменты на его лицо опускалась печать мрака. Весь день он просидел здесь, выслушивая штампованные приговоры суда, отправлявшего людей под топор, и, видимо, понял, что здесь не ищут справедливости, не пытаются вникать в суть обвинения. Здесь просто выносят приговор.
— Его честь Верховный судья Травинаты Чарнок рода Джурок, Регулаторием уполномоченный вершить закон и блюсти порядок, — против троих подданных фаценской Короны, — невыразительно провозгласил также уставший герольд.
— Слово обвинению, — бодрым старческим голоском прозвенел Чарнок, не сводя с нас колючего, но любопытного взгляда из-под кустистых бровей, что сделали бы честь сове средних размеров. И нос у него был как у совы — эдаким крючком.
По-моему, Верховный судья разменивал уже седьмой десяток, но энергии в нем было еще предостаточно — эдакий переросший гриб-сморчок, вонючий, заплесневелый, но твердый. Таких вот крепких стариканов обычно и называют отцами нации. Роскошная судейская мантия из малинового данийского бархата с соболиным подбоем была ему несколько великовата — он часто вытягивал из ее складок сухие костлявые руки и длинную шею, словно гусь из мешка на ярмарке. Фамилия у него была фаценская, наверное, он и сам родом из южных стран, В этом как раз ничего странного нет — суд ведется на языке обвиняемых, поэтому все участники процесса должны разбираться в тонкостях означенного языка.
Все-таки где-то я его видел. Или слышал? Не помню. Но одна тревожная вещь резанула мне глаза — на запястье правой руки у судьи виднелась татуировка со стилизованным пауком, точно таким же, как у бандита Кривого, бывшего тайным агентом Контрразведки. У судьи наручный паук был больше и золотистого цвета. Наверное, его честь — тоже из Контрразведки, и должность у него немаленькая. Кто же он такой?
Но продолжить эту мысль мне не удалось — суд шел своим чередом.
— Андарион, первосвященник Травинский, имеет слово! — надсадно прокричал обвинитель.
— Храм Единый в моем лице обвиняет сих нечестивых в темных намерениях, противных всему сущему и вящему… — начал было Андарион, но Чарнок бесцеремонно прервал его:
— Святой отец, вы не в церкви! Здесь военный суд, поэтому излагайте жалобу коротко и ясно.
— Альдан Гористок угрожает существованию Храма…
— Альдан Гористок был только что приговорен судом к усекновению органов.
— Тогда — кто это? — показал ладонью Андарион на Таниуса,
— Вы только что указали на капитана фаценской королевской стражи благородного Таниуса Фрая. Рядом с ним стоит некий безродный воришка с двумя мерзкими кличками: Сток и Штырь. А вот этот…
С этими словами Чарнок Дар Ландок обратил торжествующий взгляд на меня. Острые зрачки, как призрачные мечи, ударили в душу, мир зазвенел разбитым зеркалом и обрушился тысячами осколков, пронзающими сердце.
— Не забыл еще меня? Вижу, вижу, узнал! Ишь побледнел весь, как есть покойник! Наверное, ты думал, что со мной уже все кончено? Нет, дружок, хоть и крепко ты меня подпалил синим пламенем, но сбежать-то мне никто не помешал. И вот я снова оказался на твоем пути, и теперь так просто ты от меня не отделаешься, для осуществления моих далекоидущих замыслов мне необходимы твои знания и твоя душа. Так или иначе я их получу, поскольку сейчас ты целиком и полностью в моей власти. Поверь мне, я найду способы сломить твое упорство, но для нас обоих было бы лучше, если бы ты добровольно впустил меня в свой разум. Ты согласен? Отвечай, когда спрашивают! Что же ты молчишь… Ах вот оно что, ты думаешь, что в суде все сказанное тобою может быть использовано против тебя, и поэтому ты решил вообще ничего не говорить? Что ж, это неплохая тактика, но не для этого суда и не для этого Закона. Андарион, вы сказали все, что хотели?
Травинский настоятель потупил очи и промолчал, вновь вернувшись к разглядыванию завитков на полу.
— Райен! — вновь обратился ко мне Чарнок. — Вы виновны в оскорблении суда, так как отказываетесь отвечать на вопросы Верховного судьи. Господин толкователь, огласите статью.
Услышав мое имя, Андарион встрепенулся и взглянул на меня недоуменно-неверящим взглядом, словно перед ним открылись врата в иное измерение. Как же, ревностный поборник Света во всех видел каких-то злобных гористоков, а наиопаснейшего врага человечества — самого Мельвалиена Райена, в упор не заметил. Позор, да и только!
— За оскорбление Верховного судьи простолюдина Мельвалиена Райена надлежит приговорить к двум месяцам тюремного заключения.
— Этого срока мне вполне достаточно, приговор утверждается, — удовлетворенно зачмокал Чарнок, прищелкнув пальцами. — Следующий!
— Сток, он же Штырь, вы виновны в убийстве ценного агента Контрразведки по кличке Кривой, совершенном в городе Эштра в таверне «Полумесяц», — продолжил обвинитель. — Есть возражения?
— Я не знал, что он — ценный шпион.
— От факта вашего незнания ущерб Контрразведке меньшим не стал.
— Но если бы я это знал, разве б я его хоть пальцем тронул?!
— Сослагательные заявления в суде не имеют значения, — остановил его Чарнок. — Еще оправдания будут?
— Признаю себя виновным в убийстве злобного зверя, — остался верен себе Штырь.
— Этот зверь был единственным в своем роде, — парировал обвинитель.
— Достаточно! — остановил перепалку Чарнок. — Толкователь, ваша очередь.
— За браконьерство и убиение редких зверей…
— Ты что, старый маразматик! Какие еще звери?
— Но он же сам признался…
— С кем приходится работать, кошмар сущий! Повелеваю учитывать лишь основное обвинение.
— За убийство должностного представителя государственных служб Коалиции простолюдина Стока надлежит подвергнуть водной пытке с последующим утоплением.
— Приговор утверждается! — ухмыльнулся Чарнок и подмигнул мне. — Следующий!
— Таниус Фрай! — заголосил обвинитель. — Вы виновны в организации проимперского мятежа в Эштре. Вы прилюдно подняли имперский флаг и подстрекали народ к бунту.
— Кто это видел? — возразил Таниус.
— Я лично допрашивал свидетелей в Эштре, — ответил обвинитель. — Целую неделю жил в «солнечном» клоповнике, пока вы тут прохлаждались. Пара сотен человек указали на вас как на главного зачинщика. Еще будут оправдания?
— Есть один вопрос. Новая власть в Эштре поддерживает идею Империи?
— Новый мэр хоть и дуб дубом, но все же сообразил заключить союз с Даниданом.
— А предыдущая власть, продержавшаяся три дня, стала союзником Данидана?
— Не успела. И вообще к вашему делу это не относится. Имперский штандарт подняли? Подняли! Призыв во имя Империи произнесли? Произнесли, да так четко и ясно, что даже тугоухие все поняли! А все то, что за этим последовало, — это восстановление Империи в отдельно взятом городе!
— Требую справедливости. — С этими словами капитан обратился к зевающему Чарноку, который, услышав опасное слово, вздрогнул и вперся своими ужасными бездонными зрачками в Таниуса.
Я понимал, какого труда стоило моему товарищу выдержать этот взгляд, ломающий людскую сущность. Но он выстоял, не отвел глаза. Судье, видимо, надоело играть в гляделки, он внезапно чихнул, шумно высморкался и раздраженно ответил:
— В данийском суде этот призыв не имеет значения. Толкователь, заканчивайте.
— За попытку реставрации Империи благородного Таниуса Фрая надлежит…
— Маленькая поправка, — прервал его Таниус. — Я — не дворянин.
— Тогда… Тогда… — Толкователь начал торопливо копаться в Судебнике. — Ой!..
— Что значит «Ой!»? — раздраженно фыркнул Чарнок,
— Такой статьи здесь вообще нет. Вот если бы он был благородный, то его бы пытали в течение года, отрезая от него по кусочку, пока не испустит дух.
— А ну дай сюда этот талмуд! Гм… Действительно, казус… А мы его очень даже просто решим — сначала дадим ему титул, а затем — приговорим. Если же делать все согласно букве закона, на чем безмолвно настаивает осужденный Мельвалиен Райен, то по канонам Единого Храма посвящение в первых лучах солнца может провести дворянин, каковым имею честь быть я, а благословляет посвященного прелат, коим является присутствующий здесь Андарион Травинский. Так что подождем до рассвета, я никуда не тороплюсь.
Игрок заблудших душ снова подмигнул мне, затем внезапно соскочил с высокого трона, подбежал ко мне, схватил за пуговицу и, глядя снизу вверх, впившись своим леденящим взором прямо в мой оцепеневший разум, ядовито зашипел: