Страница:
— Ну-ну… — скептически поморщился Таниус, но дальше развивать эту тему не стал. А Штырь достал свой заветный ларчик, грустно вздохнул и сообщил:
— Белли запретила мне пользоваться Сферой. Еще тогда, в пустыне, во время разговора она почувствовала чье-то воздействие, а в мертвом городе это проявилось еще четче. Так что…
— Глупости все это, — недовольно фыркнул я. — На тебе это эфемерное воздействие как-то сказалось?
— Да… нет, пожалуй, — как-то вяло выдавил Штырь.
— Так «нет» или все-таки «пожалуй»? Ты уж определись.
— Нет.
— Вот видишь! А Беллиане и подавно никакое воздействие не страшно. И чего же мы тогда боимся?
— Но Белли…
— Запомни хорошенько, дружок. Женщины по природе своей существа нервные, чувствительные и пугливые, они боятся мышей, лягушек, темноты и много чего еще. Но в первую очередь женщины боятся потерять тех, кто им дорог. И поэтому они будут предохранять объект их любви от всех бед — возможных и, казалось бы, невозможных в равной степени, начиная от грязи на немытых руках и вплоть до падающей с неба звезды. Если бы женщинам дали волю, все мужчины сидели бы дома и вышивали крестиком.
— Да уж, жизнь тогда была бы совершенно мирная, — наконец-то согласился со мной Штырь.
— Но и невероятно скучная, — продолжал я свою речь. — Ты бы хотел так жить, без странствий, без азарта, без подвигов и без игры со смертью?
— Нет, конечно, — слегка удивленно ответил Штырь, уже более внятно определяя свою позицию. — Я всю свою сознательную жизнь провел в опасных приключениях и рискованных авантюрах и, если бы мне была дана возможность начать все заново — прожил бы ее так же. Я не боюсь никого и ничего, и пока я верю в себя, удача меня не покинет.
— Значит, ты готов рискнуть снова и выйти на связь со своей волшебницей?
— М-да, пожалуй, Белли будет сильно сердиться…
— Ты готов?!
— Да. Но под твою ответственность.
— Это как же? (Тут я мысленно представил, как разозленная магесса гоняется за мной с возмущенными воплями и пуляет в меня файерболами.) Т-ты н-не вздумай!
— Да успокойся ты. Ничего я ей не скажу…
Действуя согласно моему продуманному плану, то есть замаскировавшись под елочки и продвигаясь от холма к холму мелкими перебежками, к полудню следующего дня мы подошли к тому распадку, где Северный тракт проходил через Еловый Хвост. Сестерниц был уже близко, но присутствие людей никак не обозначалось, и я уже вновь начал подумывать о том, что на прошлой неделе человечество поголовно вымерло.
На подходах к тракту обнаружились следы давней битвы — все близлежащие холмы были усыпаны посеревшими от времени костяками коней и людей в рассыпающихся ржавой пылью доспехах. В одной из ложбинок мы наткнулись на утопавший во мху скелет слона, и тут до меня наконец дошло, что это за странный могильник под открытым небом. Я все доходчиво объяснил своим необразованным товарищам, которые не то что историю не изучали, но, как мне кажется, и книжек-то никогда в руки не брали.
В давние времена по этой гряде проходила граница Империи и Данидана. Два самых крупных и сильных государства Южной Земли, дотоле одержавшие множество побед над врагами, рано или поздно должны были выяснить отношения и выявить самого-самого. Кто из них кого спровоцировал, кто перешел границу первым? Это до сих пор остается тайной, поскольку впоследствии обе стороны настойчиво утверждали, что они всего лишь защищались.
Так или иначе, сто лет назад здесь, на Еловом Хвосту, великие державы впервые сошлись в бою. У данийцев было численное преимущество, у них была многочисленная тяжелая кавалерия и даже боевые слоны из Сьерны. Тем не менее имперская пехота, заняв выгодную позицию в густом ельнике, отбила все атаки, а потом внезапными ударами с флангов имперская кавалерия нанесла противнику сокрушительное поражение. Это была славная победа, но по большому счету для имперцев она была последней — уже в следующем году случилась легендарная битва на Багряной, ставшая началом падения Империи.
А тем временем мы подобрались к распадку Северного тракта. Песчаная дорога выглядела так, словно по ней прошлась целая армия, причем на данийскую сторону. А чуть подальше, как я и предполагал, обнаружился военный пост — несколько палаток на холме, окруженном рвом и насыпью. Но там все выглядело подозрительно безлюдно. Штырь, отправленный в разведку по придорожным зарослям, вернулся через час и доложил, что во всей округе, кроме нас, нет ни души.
Уж так повелось, что нам, рядовым сыскным работягам, приходится искать улики в самых непотребных местах. Поэтому я без малейшего колебания первым делом полез в выгребную яму, куда стражи границы сбрасывали объедки, и по их «свежести» определил, что пост был оставлен хозяевами дня три-четыре назад. Причем не просто оставлен, а брошен второпях, с собой были взяты только продукты, а вся амуниция, походное снаряжение и даже кой-какое оружие валялись где попало, что совершенно не соответствовало армейскому духу вездесущего порядка.
Ведь не почерневшее солнышко так их напугало? Если войска Коалиции уходят на свою землю в такой спешке, это может означать только одно: над Даниданом и его союзниками нависла настолько серьезная угроза, что теперь у них каждый боец на счету.
Что это, начинающееся вторжение Тьмы? Даже если это и не так, то Контрразведка про нас все равно должна позабыть — найдутся дела поважнее, чем охотиться за тремя неуловимыми вредителями.
Несмотря на все выкладки в нашу пользу, дальше мы продвигались по еловому лесу по-прежнему осторожно, так как в Сестернице мог оставаться гарнизон — тюремную охрану на войну обычно не отправляют. Уже к вечеру мы подошли к крепости, а с наступлением сумерек, не боясь быть замеченными с дозорных башен, выползли на ближайший к ней холм. С высот Елового Хвоста Сестерниц предстал перед нами как на ладони.
Когда-то здесь был завершен рейд нашего прославленного диверсионного отряда. Пробравшись во вражеский тыл, «черные летучие мыши» ночью проникли в Сестерниц, перебили крепостной гарнизон и захватили в плен все данийское командование, включая одного из Регулаторов. После этого наши герои выдержали несколько штурмов и, ежедневно вывешивая над воротами по генералу, облаченному в пеньковый галстук, в конце концов вынудили «обезглавленного» противника в обмен на своих лидеров заключить договор о прекращении войны.
Расстилавшаяся перед нами панорама идеально воскрешала события тех лет. Сколько хватал глаз — повсюду виднелись следы осады: сотни шатров в опустевшем военном лагере у дороги, стрелковые фашины вдоль стен, связки бревен во рву, разбитые штурмовые лестницы, развалившийся и обгоревший таран. В ближайшей балочке упокоились слегка присыпанные землей тела осаждавших.
Подъемный мост был опущен, и решетка ворот — тоже, но во время штурма ее перекосило от ударов тарана, и теперь она закрылась не до конца, так что между нижним краем и мостовой оставалось достаточно места, чтобы пролезть человеку.
Вокруг по-прежнему не было видно ни одного живого человека, крепость выглядела темной, опустевшей и заброшенной. Возможно, побывав внутри, мы смогли бы пролить свет на то, что происходило здесь. К тому же была и еще одна веская причина заглянуть туда — наши мешки с едой заметно отощали, а до Гелленополиса было еще далеко. Поэтому стоило устроить ревизию крепостным кладовым и складам.
Когда стемнело настолько, что со стен нас разглядеть не смогли бы, мы, прикрываясь за фашинами, подобрались к воротам и проникли внутрь. Я уже прикидывал, где здесь можно разжиться продовольствием, когда Штырь резко остановился и показал разжатую ладонь — сигнал тревоги.
— Здесь кто-то есть, — прошептал он. — Чуете запах?
Воздух слегка попахивал паленой тканью — где-то горел факел. Через какое-то время в ночи раздался протяжный скрип несмазанных петель и бряканье чего-то железного.
Тихо-тихо, прижимаясь к стенам построек, мы стали продвигаться к центру крепости, где на маленькой площади темнела колоннада данийского языческого храма. Звук доносился с той стороны, но теперь он был уже иным, — кто-то с кряхтением крутил колодезный ворот. Подкравшись к площади и обогнув храм, мы различили темную согбенную фигуру с факелом в одной руке и с ведром в другой, бредущую через площадь.
«Берем тихо», — показал я знаком своим товарищам, но, выхватывая Серебристую Луну, с содроганием понял: я что-то ею зацепил, и теперь это «что-то» со скрежетом валится на меня. В последний миг я успел отскочить назад, и прямо перед моим носом о мостовую грянулась здоровенная мраморная статуя, которой я случайно подрубил ноги. Ах, Валиен, поросенок неуклюжий, опять ты все испортил! В следующий раз надо быть осторожнее и не забывать, что держишь в руках самое разрушительное оружие в мире.
Темная фигура от такой неожиданности выронила ведро и испуганно воскликнула по-фаценски:
— Кто здесь?! Выходите из темноты, нечестивцы! Кто вы?!
— Трое твоих соплеменников. А ты кто такой и что здесь делаешь? — подался вперед Таниус, обнажая меч и одновременно прикрывая меня собою.
— Я — капеллан королевского легиона Фацении Алантер Лино…
— А я — капитан королевской стражи Таниус Фрай, выполняю тайный приказ Его Величества, — ответил мой «хранитель» и вышел из тени колоннады. — Узнаешь меня?
— Пожалуй, да… — осторожно согласился Алантер, в дрожащем свете факела пристально осмотрев Таниуса. — А с вами кто?
— Этот — Сток, мой бывший подчиненный, а это…
— Личный королевский расследователь Авергранд, — спешно представился я первым пришедшим в голову именем и тут же спохватился, какую глупость ляпнул.
— Авергранд? Последний Рыцарь?!
— Ну да… Я же не виноват, что все мои пращуры Аверграндами именовались.
— А-а… Извините, мне кое-что другое показалось.
— Да ничего, многим так кажется.
— А вы?.. Ах да, тайный приказ… Но я вижу у вас за спиной клинок Вознесения, а это означает, что командор ордена Храма Региста…
— Уже покинула наш мир вместе с остальными храмовниками, — закончил я его мысль. — Но мы продолжаем ее дело, и вы должны нам помочь — пришествие Тьмы уже близко. Объясните, что здесь творилось, пока мы со товарищи по пустыне шастали.
— Да, да, конечно. Вот только воду в казарму отнесу — у меня на попечении около десятка тяжелораненых, и не все из них доживут до утра. Пусть хотя бы от жажды не страдают.
Вскоре Алантер вернулся, присел на ступени и начал рассказывать. Монахи любят говорить красиво и долго, если бы рассказ Алантера представить в рукописном виде — получилась бы объемистая книжка. Поэтому я изложу здесь лишь ее последнюю часть, о которой мы пока ничего не знали.
После прорыва на Овечьем Броде королевский легион потерял своего командира, храмовников и две трети личного состава, но по-прежнему рвался к намеченной генералом Гористоком цели — Данидану. Стремительно продвигаясь на север по тракту, легионеры достигли Елового Хвоста, где натолкнулись на передовой отряд огромной армии Коалиции, идущей им навстречу. А сзади уже подходили преследователи.
Оказавшись в роли куска железа между молотом и наковальней, фаценцы выбрали самый рискованный и, как оказалось впоследствии, наиболее удачный вариант — упасть с наковальни на ногу кузнецу. В реалии это выразилось в том, что легион с налета захватил близлежащий Сестерниц. Местная тюремная охрана не оказала совершенно никакого сопротивления, сложив оружие, а несколько десятков изъеденных мошкарой узников с радостью присоединились к освободителям.
За две недели последовавшей осады легионеры отбили несколько атак — они могли продержаться и дольше, поскольку еды на складах хватило бы на пару месяцев. Но в День Света, спустя несколько часов после того, как помрачнело солнце, в лагере противника прозвучал сигнал «срочное отступление», и к вечеру того же дня под стенами Сестерница уже не было ни одного солдата Коалиции. Утром следующего дня легион тоже покинул крепость, оставив здесь тех, кто не мог вынести дальнейший путь на север. А капеллана Лино оставили для ухода за ранеными. Опустить-то помятую решетку он сумел, а вот поднять уже не смог. С тех пор Лино много раз поднимался на дозорную башню, однако тракт оставался в запустении.
И это траурное солнце… Как и мы, Алантер остро почувствовал — что-то изменилось в поднебесном мире. И Белый Странник также приходил к нему во сне. Старый священник чувствовал надвигающуюся беду и порывался идти на север, но на его руках были раненые солдаты. Капеллан не мог бросить их, и вскоре в его исстрадавшейся душе свила гнездо печальная птица-тоска.
Тем временем Таниус и Штырь вернулись из похода по складам безмерно уставшие, зато с набитыми до отказа мешками и новенькой командирской палаткой, и сообщили, что нашли домик коменданта, где можно было поспать. Время было позднее, все уже зевали, потому мы, пожелав священнику спокойной ночи, отправились по кроватям.
Войдя в предоставленную мне комендантскую спальню, я обнаружил нечто прекрасное: огромная кровать, увенчанная роскошным кружевным балдахином, была застелена мягчайшими пуховыми перинами под белоснежными простынями, поверх которых покоились расшитые тонкими шелковыми узорами легкие, но теплые одеяла, а таких же расшитых подушек насчиталось с десяток.
«Наверное, у здешнего начальника весь смысл жизни заключался или в том, чтобы хорошенько выспаться, или в том, что делают в постели, когда не спят», — подумал я, с разбегу ныряя в пуховые глубины. Жалко, нельзя все это великолепие с собой прихватить. Наверное, на такой кровати должны сниться потрясающие сны…
Кажется, это со мной уже когда-то было. Я, Таниус и Штырь идем по узким мрачным улочкам Травинкалиса к Верховному Приходу. В принципе я знаю, что в храме нас ждет засада, но мы будем пробиваться через любые преграды, потому что мы должны найти Мессию. И к тому же это всего лишь сон, не так ли?
Внезапно дома расступаются, и, озаренная лучами восходящего солнца, перед нами возникает несокрушимая белая скала, испещренная взлетающими ввысь мраморными арками и увенчанная теряющимися в небесах шапками золотых куполов. Медленно и бесшумно раскрываются тяжелые врата, но внутри нет не только засады, там вообще никого нет. А где же священники — связные между небом и землей? Куда вы все подевались?! Я стремился сюда изо всех сил, а теперь, оказывается, мне даже не с кем поговорить!
«Так поговори со мной», — этот нежный и спокойный голос звучит в моем сознании, но его источник находится там, в Златом Притворе, из приоткрытой двери которого выбиваются лучики света.
Я неуверенно иду на этот свет, и стук моих же подкованных башмаков, отражаясь рикошетом от стен, бьет по ушам глухими ударами пульса. Неужели я сейчас увижу Ее? О, только бы не проснуться, святые Небеса, только бы сейчас не проснуться!
Вот и дверь, я открываю ее, и тотчас в глаза бьет волна слепящего света. Больно, очень больно, но ни в коем случае нельзя закрывать глаза, иначе все враз исчезнет.
Но постепенно боль затихает, а зрение проясняется. На играющей бликами плите алтаря ко мне спиной сидит девушка с длинными вьющимися прядями светящихся волос. Правда, я вижу ее не глазами, а как бы непосредственно сознанием, потому как глаза мои отнюдь не ослепли и на том же месте видят лишь пустой золотой алтарь.
«Ты — Мессия?» — спрашиваю я, уже зная ответ.
«Я — воплощение Света. А ты — Последний Рыцарь?»
«Возможно. Я и сам начинаю в это верить. Клинок Вознесения — со мной».
Я протягиваю руку за спину — Серебристая Луна и в самом деле там.
«Ты будешь меня защищать?»
«Если это нужно… Где тебя найти?»
«Я там, где надежда. Всегда стремись к своей надежде, и тогда ты найдешь меня».
«Как я узнаю тебя? Ты на самом деле настоящая? Можно до тебя дотронуться? Можно увидеть твое лицо?»
Я подхожу к Мессии. Вот тот миг, которого я так ждал!
«Еще не время… Остановись! Во мне — душа сгорающих звезд!»
«Я только краем глаза…»
Поток обжигающего пламени хлынул мне в лицо, сбил с ног и низверг в пропасть. Чувство падения хлестнуло по сжавшемуся сердцу и…
И тут я проснулся. Щеки горели, будто я приложился к раскаленной печке, горло саднило так, словно я ужинал металлической стружкой, а в ушах гулко гремел строевой армейский барабан. Обидно, я так и не разглядел ее лица…
— Райен, ты заболел, — поставил диагноз наш полевой лекарь доктор Штырь. — Либо у тебя обычная простуда, либо несварение желудка, осложненное запором, либо начинается болотная лихорадка. Так что лечить будем от всего сразу.
— Мне нельзя болеть! Необходимо поскорее добраться до Беллианы.
— Пожалуй, ты прав, она лучший целитель во всей округе. Но в таком состоянии ты далеко не уйдешь. Тогда мы тебя повезем, у капеллана есть лошадь. А пока выпей вот это.
— Вот это? Ты меня решил окончательно прикончить? Насколько помню, два твоих последних пациента, выпив это зелье, довольно быстро отправились на тот свет.
— Зато какими бодренькими они туда отправились! Пей, говорю!
Я выпил пресловутый настой с большим трудом и с еще большим трудом удержал эту тошнотворную вонючесть в себе. Сам же лекарь при виде моих страданий не удержался от нескольких метких и пошлых выражений, так что мне захотелось влить остатки флакона в его маленький пакостный рот. Ему бы уж точно не повредило — мне показалось, что Штырь тоже выглядел не совсем нормально. Но уж кому, как не ему самому, следить за собственным состоянием.
А со мною что случилось? Я же отродясь ничем не болел! Мы, горцы, вообще народ здоровый и крепкий, и хворь к нам не прилипает хотя бы уже потому, что горские организмы основательно пропитаны самым надежным и самым доступным лекарством — перегоном. По той же причине единственной распространенной болезнью в нашем горном краю является алкоголизм. Как говорится, чем лечим, тем и калечим.
Исходя из вышесказанного, в случае неудачи со штыревским снадобьем я уже был готов заняться самолечением, тем более что «народное» целебное средство под названием «Голубой огонек» у меня при себе имелось. Но «здравница» все же помогла — к утру я почувствовал себя достаточно сносно, чтобы прогуляться по двору, с аппетитом позавтракать и даже пошутить над перетрудившимся Таниусом, который в одиночку решил поднять ворота, но потерпел неудачу: решетку заклинило намертво.
И в ту самую узкую дыру под ней, где и человек-то пролезет с трудом, мы впоследствии решили пропихнуть лошадь. С помощью Алантера уложив строптивую скотину на бок, что само по себе оказалось нелегкой задачей, мои товарищи принялись вязать ей ноги. Тут-то лошадка и показала свой звериный норов. Укусив меня за руку и лягнув Таниуса и Штыря так, что те отлетели в разные стороны, лошадь вскочила и галопом унеслась прочь по крепостным улочкам.
Спустя час непослушная тварь была найдена и вновь доставлена к воротам. Однако, едва их завидев, она принялась так брыкаться, что я понял: живой ее на ту сторону не протолкнуть. Штырь, видимо, подумал так же, вытащил из мешка флакончик с бурой жидкостью, сильно напоминавшей внутренности приснопамятной газовой гранаты.
Я и слова не успел сказать, как маленький пакостник сорвал пробку и с размаху всадил зашипевший пузырек в лошадиную ноздрю. Как она взметнулась! Никогда бы не подумал, что лошади умеют прыгать так высоко. И вот с этой-то высоты она и грянулась прямо на нас — тех, кто удерживал ее за поводья…
На вас никогда лошадь не падала? Я вам искренне завидую и очень советую не перенимать мой опыт. Страшный удар сбил меня с ног, и тяжелая черная тьма навалилась на лицо и грудь — ни охнуть, ни вздохнуть.
«Какая глупая, нелепая смерть…» — успел подумать я, с головой окунаясь в густые и тягучие воды реки забвения.
На мое счастье, лошадь оказалась живучее, чем люди. Поднявшись на подкашивающихся ногах, она сделала несколько неуверенных шагов в сторону и там рухнула окончательно.
«Вроде жив… — прикинул я, осторожно ощупав себя. — Руки-ноги на месте, голова как будто тоже. Сейчас я этому недомерку отвешу таких кренделей, что он навек заречется выкидывать подобные штучки».
Встав и отряхнувшись, я обернулся к Штырю и не смог сдержать усмешки. Возмездие свершилось — наш горе-алхимик отчаянно дергался и крыл нехорошими словами все и вся на чем свет стоит, будучи прижат павшей лошадью к стене. Похоже, с ним было все в порядке, но снаружи виднелась одна лишь голова — вылезти из-под огромной туши малек был явно не в состоянии.
Осталось только мне руку приложить. Я с кривой ухмылкой подошел к Штырю. Пришел час расплаты!
— А может, не надо? — жалобно заныл Штырь, быстро сообразивший, что я собираюсь с ним сделать.
— Надо, чадо, надо, — сказал я тоном папаши, собирающегося наказать провинившееся дитя. — Давно уже надо.
И с этими словами я пребольно щелкнул Штыря по носу, так что у него потекли слезы.
— Теперь — моя очередь! — вымолвил подошедший Таниус, возбужденно потирая кулак. — Давно хотел это сделать. Знаешь, что такое — горский щелбан? Вижу, знаешь. Ну-ка, дружок, подставляй лоб!
Горскому щелбану, и без того вещи достаточно обидной и болезненной, тяжелой рукой капитана Фрая была придана такая мощь, что голова Штыря отлетела назад и с той же силой треснулась о стену.
— За что!!! — возопил побитый и униженный Штырь. — Да как вы посмели поднять руку на беззащитного! Небеса вам никогда не простят такой подлости!
— В данном случае Небеса прощают все, — возразил ему капеллан Лино, с ворчанием стирая отпечатки копыт со своей рясы. — Примите их благословение и пров… то есть ступайте отсюда с миром!
— Постойте, святой отец! Чуть не забыл. Это — для вас. — Я вытащил из кармана штанов и передал капеллану коралловые четки Андариона. Если не учитывать погибших рыцарей Храма, которые все-таки были не совсем священниками, то именно Алантер оказался первым служителем Храма, встреченным мною после бегства из Травинкалиса, и именно ему я должен был отдать четки покойного травинского настоятеля.
— И за что мне такая честь? — грустно вздохнул капеллан, принимая нежданный дар. — Всю жизнь в чернецах ходил, и вот на тебе… Что ж, на все воля Небес, да благословят они мой нелегкий путь. И вам того же желаю. Если судьба соизволит, то еще когда-нибудь свидимся.
Я проснулся рано утром, разбуженный пронзительными криками голодных чаек, ловивших рыбу на затянутом легкой дымкой тумана озере, которое лениво плескалось у наших ног. Впервые за последние дни я чувствовал себя превосходно, все болезни и болячки остались во вчера. А нынче — наступает прекрасный новый день. Сегодня — двадцать восьмое, последний день июня [10]. Возможно, сегодня закончится наше путешествие — на горизонте маячат белые башни Гелленополиса, и этим вечером мы уже должны быть в доме волшебницы Беллианы. И там определится если не все, то многое. Но не это главное.
Сегодня — мой день рождения. У нас, в Фацении, он отмечается с большим размахом. Да и то, посудите сами, какие самые значительные моменты имеются в мимолетной человеческой жизни — появление на свет да исчезновение со свету оного. Понятное дело, на собственных похоронах погулять вряд ли кому удастся, так что тот день, когда ты пришел в этот мир, — событие наиважнейшее.
И отмечается это событие с ба-альшим размахом и с такими же возлияниями. Конечно, никому не хочется видеть вдрабадан пьяного виновника торжества, но, согласно старинной горской традиции, он просто обязан поднять чарку за здоровье каждого из родителей — непосредственных организаторов его существования. Ну а за свое здоровье просто грех не выпить. Причем мера для именинника строго выверена наперстками — по одному за каждый прожитый год.
Таким образом, годовалый младенец обязан употребить (то есть, конечно, сделать вид, что употребил) три наперстка, молодой человек моих лет — сотню наперстков, то есть полтора стакана чистого перегона, а дед-сто-лет — в три раза больше. А коли он не осилит такую дозу и преставится, выпивая за свое здоровье, тогда ему — всеобщее почтение и добрая память, а именины плавно перетекут в поминки. Вы, конечно же, уже поняли, что я немножко привираю, — в каждой шутке есть доля шутки.
Если бы я был сейчас дома, то тетушка Кларисса испекла бы мне именинный пирог с тридцатью тремя завитушками и, пока бы я его уплетал за обе щеки, спела бы мне веселую песенку о звездочке с ленточками — моем небесном подарке, упавшем в прошедшую ночь где-то за околицей. А потом мы пошли бы его искать — в сады на городской окраине или на берег речки. Перевязанная ленточками коробочка с сюрпризом внутри обязательно найдется. И не важно, что все это — просто игра, что тетушка все время несла ее с собой в корзине. В тот миг, когда ты разворачиваешь звездный подарок, то чувствуешь себя самым счастливым человеком в мире…
— Господа, что ж мы сегодня жрать-то будем? — беззастенчиво вклинился в мои розовые мечты продиравший глаза Штырь, который, проснувшись, первым делом полез в сумку с продуктами. — Здесь же, окромя хлеба да яблок, ничего не осталось.
— Не ной. У меня мешок данийскими консервами забит под завязку, — сквозь сон ответил ему Таниус, перевертываясь на другой бок.
— Белли запретила мне пользоваться Сферой. Еще тогда, в пустыне, во время разговора она почувствовала чье-то воздействие, а в мертвом городе это проявилось еще четче. Так что…
— Глупости все это, — недовольно фыркнул я. — На тебе это эфемерное воздействие как-то сказалось?
— Да… нет, пожалуй, — как-то вяло выдавил Штырь.
— Так «нет» или все-таки «пожалуй»? Ты уж определись.
— Нет.
— Вот видишь! А Беллиане и подавно никакое воздействие не страшно. И чего же мы тогда боимся?
— Но Белли…
— Запомни хорошенько, дружок. Женщины по природе своей существа нервные, чувствительные и пугливые, они боятся мышей, лягушек, темноты и много чего еще. Но в первую очередь женщины боятся потерять тех, кто им дорог. И поэтому они будут предохранять объект их любви от всех бед — возможных и, казалось бы, невозможных в равной степени, начиная от грязи на немытых руках и вплоть до падающей с неба звезды. Если бы женщинам дали волю, все мужчины сидели бы дома и вышивали крестиком.
— Да уж, жизнь тогда была бы совершенно мирная, — наконец-то согласился со мной Штырь.
— Но и невероятно скучная, — продолжал я свою речь. — Ты бы хотел так жить, без странствий, без азарта, без подвигов и без игры со смертью?
— Нет, конечно, — слегка удивленно ответил Штырь, уже более внятно определяя свою позицию. — Я всю свою сознательную жизнь провел в опасных приключениях и рискованных авантюрах и, если бы мне была дана возможность начать все заново — прожил бы ее так же. Я не боюсь никого и ничего, и пока я верю в себя, удача меня не покинет.
— Значит, ты готов рискнуть снова и выйти на связь со своей волшебницей?
— М-да, пожалуй, Белли будет сильно сердиться…
— Ты готов?!
— Да. Но под твою ответственность.
— Это как же? (Тут я мысленно представил, как разозленная магесса гоняется за мной с возмущенными воплями и пуляет в меня файерболами.) Т-ты н-не вздумай!
— Да успокойся ты. Ничего я ей не скажу…
Действуя согласно моему продуманному плану, то есть замаскировавшись под елочки и продвигаясь от холма к холму мелкими перебежками, к полудню следующего дня мы подошли к тому распадку, где Северный тракт проходил через Еловый Хвост. Сестерниц был уже близко, но присутствие людей никак не обозначалось, и я уже вновь начал подумывать о том, что на прошлой неделе человечество поголовно вымерло.
На подходах к тракту обнаружились следы давней битвы — все близлежащие холмы были усыпаны посеревшими от времени костяками коней и людей в рассыпающихся ржавой пылью доспехах. В одной из ложбинок мы наткнулись на утопавший во мху скелет слона, и тут до меня наконец дошло, что это за странный могильник под открытым небом. Я все доходчиво объяснил своим необразованным товарищам, которые не то что историю не изучали, но, как мне кажется, и книжек-то никогда в руки не брали.
В давние времена по этой гряде проходила граница Империи и Данидана. Два самых крупных и сильных государства Южной Земли, дотоле одержавшие множество побед над врагами, рано или поздно должны были выяснить отношения и выявить самого-самого. Кто из них кого спровоцировал, кто перешел границу первым? Это до сих пор остается тайной, поскольку впоследствии обе стороны настойчиво утверждали, что они всего лишь защищались.
Так или иначе, сто лет назад здесь, на Еловом Хвосту, великие державы впервые сошлись в бою. У данийцев было численное преимущество, у них была многочисленная тяжелая кавалерия и даже боевые слоны из Сьерны. Тем не менее имперская пехота, заняв выгодную позицию в густом ельнике, отбила все атаки, а потом внезапными ударами с флангов имперская кавалерия нанесла противнику сокрушительное поражение. Это была славная победа, но по большому счету для имперцев она была последней — уже в следующем году случилась легендарная битва на Багряной, ставшая началом падения Империи.
А тем временем мы подобрались к распадку Северного тракта. Песчаная дорога выглядела так, словно по ней прошлась целая армия, причем на данийскую сторону. А чуть подальше, как я и предполагал, обнаружился военный пост — несколько палаток на холме, окруженном рвом и насыпью. Но там все выглядело подозрительно безлюдно. Штырь, отправленный в разведку по придорожным зарослям, вернулся через час и доложил, что во всей округе, кроме нас, нет ни души.
Уж так повелось, что нам, рядовым сыскным работягам, приходится искать улики в самых непотребных местах. Поэтому я без малейшего колебания первым делом полез в выгребную яму, куда стражи границы сбрасывали объедки, и по их «свежести» определил, что пост был оставлен хозяевами дня три-четыре назад. Причем не просто оставлен, а брошен второпях, с собой были взяты только продукты, а вся амуниция, походное снаряжение и даже кой-какое оружие валялись где попало, что совершенно не соответствовало армейскому духу вездесущего порядка.
Ведь не почерневшее солнышко так их напугало? Если войска Коалиции уходят на свою землю в такой спешке, это может означать только одно: над Даниданом и его союзниками нависла настолько серьезная угроза, что теперь у них каждый боец на счету.
Что это, начинающееся вторжение Тьмы? Даже если это и не так, то Контрразведка про нас все равно должна позабыть — найдутся дела поважнее, чем охотиться за тремя неуловимыми вредителями.
Несмотря на все выкладки в нашу пользу, дальше мы продвигались по еловому лесу по-прежнему осторожно, так как в Сестернице мог оставаться гарнизон — тюремную охрану на войну обычно не отправляют. Уже к вечеру мы подошли к крепости, а с наступлением сумерек, не боясь быть замеченными с дозорных башен, выползли на ближайший к ней холм. С высот Елового Хвоста Сестерниц предстал перед нами как на ладони.
Когда-то здесь был завершен рейд нашего прославленного диверсионного отряда. Пробравшись во вражеский тыл, «черные летучие мыши» ночью проникли в Сестерниц, перебили крепостной гарнизон и захватили в плен все данийское командование, включая одного из Регулаторов. После этого наши герои выдержали несколько штурмов и, ежедневно вывешивая над воротами по генералу, облаченному в пеньковый галстук, в конце концов вынудили «обезглавленного» противника в обмен на своих лидеров заключить договор о прекращении войны.
Расстилавшаяся перед нами панорама идеально воскрешала события тех лет. Сколько хватал глаз — повсюду виднелись следы осады: сотни шатров в опустевшем военном лагере у дороги, стрелковые фашины вдоль стен, связки бревен во рву, разбитые штурмовые лестницы, развалившийся и обгоревший таран. В ближайшей балочке упокоились слегка присыпанные землей тела осаждавших.
Подъемный мост был опущен, и решетка ворот — тоже, но во время штурма ее перекосило от ударов тарана, и теперь она закрылась не до конца, так что между нижним краем и мостовой оставалось достаточно места, чтобы пролезть человеку.
Вокруг по-прежнему не было видно ни одного живого человека, крепость выглядела темной, опустевшей и заброшенной. Возможно, побывав внутри, мы смогли бы пролить свет на то, что происходило здесь. К тому же была и еще одна веская причина заглянуть туда — наши мешки с едой заметно отощали, а до Гелленополиса было еще далеко. Поэтому стоило устроить ревизию крепостным кладовым и складам.
Когда стемнело настолько, что со стен нас разглядеть не смогли бы, мы, прикрываясь за фашинами, подобрались к воротам и проникли внутрь. Я уже прикидывал, где здесь можно разжиться продовольствием, когда Штырь резко остановился и показал разжатую ладонь — сигнал тревоги.
— Здесь кто-то есть, — прошептал он. — Чуете запах?
Воздух слегка попахивал паленой тканью — где-то горел факел. Через какое-то время в ночи раздался протяжный скрип несмазанных петель и бряканье чего-то железного.
Тихо-тихо, прижимаясь к стенам построек, мы стали продвигаться к центру крепости, где на маленькой площади темнела колоннада данийского языческого храма. Звук доносился с той стороны, но теперь он был уже иным, — кто-то с кряхтением крутил колодезный ворот. Подкравшись к площади и обогнув храм, мы различили темную согбенную фигуру с факелом в одной руке и с ведром в другой, бредущую через площадь.
«Берем тихо», — показал я знаком своим товарищам, но, выхватывая Серебристую Луну, с содроганием понял: я что-то ею зацепил, и теперь это «что-то» со скрежетом валится на меня. В последний миг я успел отскочить назад, и прямо перед моим носом о мостовую грянулась здоровенная мраморная статуя, которой я случайно подрубил ноги. Ах, Валиен, поросенок неуклюжий, опять ты все испортил! В следующий раз надо быть осторожнее и не забывать, что держишь в руках самое разрушительное оружие в мире.
Темная фигура от такой неожиданности выронила ведро и испуганно воскликнула по-фаценски:
— Кто здесь?! Выходите из темноты, нечестивцы! Кто вы?!
— Трое твоих соплеменников. А ты кто такой и что здесь делаешь? — подался вперед Таниус, обнажая меч и одновременно прикрывая меня собою.
— Я — капеллан королевского легиона Фацении Алантер Лино…
— А я — капитан королевской стражи Таниус Фрай, выполняю тайный приказ Его Величества, — ответил мой «хранитель» и вышел из тени колоннады. — Узнаешь меня?
— Пожалуй, да… — осторожно согласился Алантер, в дрожащем свете факела пристально осмотрев Таниуса. — А с вами кто?
— Этот — Сток, мой бывший подчиненный, а это…
— Личный королевский расследователь Авергранд, — спешно представился я первым пришедшим в голову именем и тут же спохватился, какую глупость ляпнул.
— Авергранд? Последний Рыцарь?!
— Ну да… Я же не виноват, что все мои пращуры Аверграндами именовались.
— А-а… Извините, мне кое-что другое показалось.
— Да ничего, многим так кажется.
— А вы?.. Ах да, тайный приказ… Но я вижу у вас за спиной клинок Вознесения, а это означает, что командор ордена Храма Региста…
— Уже покинула наш мир вместе с остальными храмовниками, — закончил я его мысль. — Но мы продолжаем ее дело, и вы должны нам помочь — пришествие Тьмы уже близко. Объясните, что здесь творилось, пока мы со товарищи по пустыне шастали.
— Да, да, конечно. Вот только воду в казарму отнесу — у меня на попечении около десятка тяжелораненых, и не все из них доживут до утра. Пусть хотя бы от жажды не страдают.
Вскоре Алантер вернулся, присел на ступени и начал рассказывать. Монахи любят говорить красиво и долго, если бы рассказ Алантера представить в рукописном виде — получилась бы объемистая книжка. Поэтому я изложу здесь лишь ее последнюю часть, о которой мы пока ничего не знали.
После прорыва на Овечьем Броде королевский легион потерял своего командира, храмовников и две трети личного состава, но по-прежнему рвался к намеченной генералом Гористоком цели — Данидану. Стремительно продвигаясь на север по тракту, легионеры достигли Елового Хвоста, где натолкнулись на передовой отряд огромной армии Коалиции, идущей им навстречу. А сзади уже подходили преследователи.
Оказавшись в роли куска железа между молотом и наковальней, фаценцы выбрали самый рискованный и, как оказалось впоследствии, наиболее удачный вариант — упасть с наковальни на ногу кузнецу. В реалии это выразилось в том, что легион с налета захватил близлежащий Сестерниц. Местная тюремная охрана не оказала совершенно никакого сопротивления, сложив оружие, а несколько десятков изъеденных мошкарой узников с радостью присоединились к освободителям.
За две недели последовавшей осады легионеры отбили несколько атак — они могли продержаться и дольше, поскольку еды на складах хватило бы на пару месяцев. Но в День Света, спустя несколько часов после того, как помрачнело солнце, в лагере противника прозвучал сигнал «срочное отступление», и к вечеру того же дня под стенами Сестерница уже не было ни одного солдата Коалиции. Утром следующего дня легион тоже покинул крепость, оставив здесь тех, кто не мог вынести дальнейший путь на север. А капеллана Лино оставили для ухода за ранеными. Опустить-то помятую решетку он сумел, а вот поднять уже не смог. С тех пор Лино много раз поднимался на дозорную башню, однако тракт оставался в запустении.
И это траурное солнце… Как и мы, Алантер остро почувствовал — что-то изменилось в поднебесном мире. И Белый Странник также приходил к нему во сне. Старый священник чувствовал надвигающуюся беду и порывался идти на север, но на его руках были раненые солдаты. Капеллан не мог бросить их, и вскоре в его исстрадавшейся душе свила гнездо печальная птица-тоска.
Тем временем Таниус и Штырь вернулись из похода по складам безмерно уставшие, зато с набитыми до отказа мешками и новенькой командирской палаткой, и сообщили, что нашли домик коменданта, где можно было поспать. Время было позднее, все уже зевали, потому мы, пожелав священнику спокойной ночи, отправились по кроватям.
Войдя в предоставленную мне комендантскую спальню, я обнаружил нечто прекрасное: огромная кровать, увенчанная роскошным кружевным балдахином, была застелена мягчайшими пуховыми перинами под белоснежными простынями, поверх которых покоились расшитые тонкими шелковыми узорами легкие, но теплые одеяла, а таких же расшитых подушек насчиталось с десяток.
«Наверное, у здешнего начальника весь смысл жизни заключался или в том, чтобы хорошенько выспаться, или в том, что делают в постели, когда не спят», — подумал я, с разбегу ныряя в пуховые глубины. Жалко, нельзя все это великолепие с собой прихватить. Наверное, на такой кровати должны сниться потрясающие сны…
Кажется, это со мной уже когда-то было. Я, Таниус и Штырь идем по узким мрачным улочкам Травинкалиса к Верховному Приходу. В принципе я знаю, что в храме нас ждет засада, но мы будем пробиваться через любые преграды, потому что мы должны найти Мессию. И к тому же это всего лишь сон, не так ли?
Внезапно дома расступаются, и, озаренная лучами восходящего солнца, перед нами возникает несокрушимая белая скала, испещренная взлетающими ввысь мраморными арками и увенчанная теряющимися в небесах шапками золотых куполов. Медленно и бесшумно раскрываются тяжелые врата, но внутри нет не только засады, там вообще никого нет. А где же священники — связные между небом и землей? Куда вы все подевались?! Я стремился сюда изо всех сил, а теперь, оказывается, мне даже не с кем поговорить!
«Так поговори со мной», — этот нежный и спокойный голос звучит в моем сознании, но его источник находится там, в Златом Притворе, из приоткрытой двери которого выбиваются лучики света.
Я неуверенно иду на этот свет, и стук моих же подкованных башмаков, отражаясь рикошетом от стен, бьет по ушам глухими ударами пульса. Неужели я сейчас увижу Ее? О, только бы не проснуться, святые Небеса, только бы сейчас не проснуться!
Вот и дверь, я открываю ее, и тотчас в глаза бьет волна слепящего света. Больно, очень больно, но ни в коем случае нельзя закрывать глаза, иначе все враз исчезнет.
Но постепенно боль затихает, а зрение проясняется. На играющей бликами плите алтаря ко мне спиной сидит девушка с длинными вьющимися прядями светящихся волос. Правда, я вижу ее не глазами, а как бы непосредственно сознанием, потому как глаза мои отнюдь не ослепли и на том же месте видят лишь пустой золотой алтарь.
«Ты — Мессия?» — спрашиваю я, уже зная ответ.
«Я — воплощение Света. А ты — Последний Рыцарь?»
«Возможно. Я и сам начинаю в это верить. Клинок Вознесения — со мной».
Я протягиваю руку за спину — Серебристая Луна и в самом деле там.
«Ты будешь меня защищать?»
«Если это нужно… Где тебя найти?»
«Я там, где надежда. Всегда стремись к своей надежде, и тогда ты найдешь меня».
«Как я узнаю тебя? Ты на самом деле настоящая? Можно до тебя дотронуться? Можно увидеть твое лицо?»
Я подхожу к Мессии. Вот тот миг, которого я так ждал!
«Еще не время… Остановись! Во мне — душа сгорающих звезд!»
«Я только краем глаза…»
Поток обжигающего пламени хлынул мне в лицо, сбил с ног и низверг в пропасть. Чувство падения хлестнуло по сжавшемуся сердцу и…
И тут я проснулся. Щеки горели, будто я приложился к раскаленной печке, горло саднило так, словно я ужинал металлической стружкой, а в ушах гулко гремел строевой армейский барабан. Обидно, я так и не разглядел ее лица…
— Райен, ты заболел, — поставил диагноз наш полевой лекарь доктор Штырь. — Либо у тебя обычная простуда, либо несварение желудка, осложненное запором, либо начинается болотная лихорадка. Так что лечить будем от всего сразу.
— Мне нельзя болеть! Необходимо поскорее добраться до Беллианы.
— Пожалуй, ты прав, она лучший целитель во всей округе. Но в таком состоянии ты далеко не уйдешь. Тогда мы тебя повезем, у капеллана есть лошадь. А пока выпей вот это.
— Вот это? Ты меня решил окончательно прикончить? Насколько помню, два твоих последних пациента, выпив это зелье, довольно быстро отправились на тот свет.
— Зато какими бодренькими они туда отправились! Пей, говорю!
Я выпил пресловутый настой с большим трудом и с еще большим трудом удержал эту тошнотворную вонючесть в себе. Сам же лекарь при виде моих страданий не удержался от нескольких метких и пошлых выражений, так что мне захотелось влить остатки флакона в его маленький пакостный рот. Ему бы уж точно не повредило — мне показалось, что Штырь тоже выглядел не совсем нормально. Но уж кому, как не ему самому, следить за собственным состоянием.
А со мною что случилось? Я же отродясь ничем не болел! Мы, горцы, вообще народ здоровый и крепкий, и хворь к нам не прилипает хотя бы уже потому, что горские организмы основательно пропитаны самым надежным и самым доступным лекарством — перегоном. По той же причине единственной распространенной болезнью в нашем горном краю является алкоголизм. Как говорится, чем лечим, тем и калечим.
Исходя из вышесказанного, в случае неудачи со штыревским снадобьем я уже был готов заняться самолечением, тем более что «народное» целебное средство под названием «Голубой огонек» у меня при себе имелось. Но «здравница» все же помогла — к утру я почувствовал себя достаточно сносно, чтобы прогуляться по двору, с аппетитом позавтракать и даже пошутить над перетрудившимся Таниусом, который в одиночку решил поднять ворота, но потерпел неудачу: решетку заклинило намертво.
И в ту самую узкую дыру под ней, где и человек-то пролезет с трудом, мы впоследствии решили пропихнуть лошадь. С помощью Алантера уложив строптивую скотину на бок, что само по себе оказалось нелегкой задачей, мои товарищи принялись вязать ей ноги. Тут-то лошадка и показала свой звериный норов. Укусив меня за руку и лягнув Таниуса и Штыря так, что те отлетели в разные стороны, лошадь вскочила и галопом унеслась прочь по крепостным улочкам.
Спустя час непослушная тварь была найдена и вновь доставлена к воротам. Однако, едва их завидев, она принялась так брыкаться, что я понял: живой ее на ту сторону не протолкнуть. Штырь, видимо, подумал так же, вытащил из мешка флакончик с бурой жидкостью, сильно напоминавшей внутренности приснопамятной газовой гранаты.
Я и слова не успел сказать, как маленький пакостник сорвал пробку и с размаху всадил зашипевший пузырек в лошадиную ноздрю. Как она взметнулась! Никогда бы не подумал, что лошади умеют прыгать так высоко. И вот с этой-то высоты она и грянулась прямо на нас — тех, кто удерживал ее за поводья…
На вас никогда лошадь не падала? Я вам искренне завидую и очень советую не перенимать мой опыт. Страшный удар сбил меня с ног, и тяжелая черная тьма навалилась на лицо и грудь — ни охнуть, ни вздохнуть.
«Какая глупая, нелепая смерть…» — успел подумать я, с головой окунаясь в густые и тягучие воды реки забвения.
На мое счастье, лошадь оказалась живучее, чем люди. Поднявшись на подкашивающихся ногах, она сделала несколько неуверенных шагов в сторону и там рухнула окончательно.
«Вроде жив… — прикинул я, осторожно ощупав себя. — Руки-ноги на месте, голова как будто тоже. Сейчас я этому недомерку отвешу таких кренделей, что он навек заречется выкидывать подобные штучки».
Встав и отряхнувшись, я обернулся к Штырю и не смог сдержать усмешки. Возмездие свершилось — наш горе-алхимик отчаянно дергался и крыл нехорошими словами все и вся на чем свет стоит, будучи прижат павшей лошадью к стене. Похоже, с ним было все в порядке, но снаружи виднелась одна лишь голова — вылезти из-под огромной туши малек был явно не в состоянии.
Осталось только мне руку приложить. Я с кривой ухмылкой подошел к Штырю. Пришел час расплаты!
— А может, не надо? — жалобно заныл Штырь, быстро сообразивший, что я собираюсь с ним сделать.
— Надо, чадо, надо, — сказал я тоном папаши, собирающегося наказать провинившееся дитя. — Давно уже надо.
И с этими словами я пребольно щелкнул Штыря по носу, так что у него потекли слезы.
— Теперь — моя очередь! — вымолвил подошедший Таниус, возбужденно потирая кулак. — Давно хотел это сделать. Знаешь, что такое — горский щелбан? Вижу, знаешь. Ну-ка, дружок, подставляй лоб!
Горскому щелбану, и без того вещи достаточно обидной и болезненной, тяжелой рукой капитана Фрая была придана такая мощь, что голова Штыря отлетела назад и с той же силой треснулась о стену.
— За что!!! — возопил побитый и униженный Штырь. — Да как вы посмели поднять руку на беззащитного! Небеса вам никогда не простят такой подлости!
— В данном случае Небеса прощают все, — возразил ему капеллан Лино, с ворчанием стирая отпечатки копыт со своей рясы. — Примите их благословение и пров… то есть ступайте отсюда с миром!
— Постойте, святой отец! Чуть не забыл. Это — для вас. — Я вытащил из кармана штанов и передал капеллану коралловые четки Андариона. Если не учитывать погибших рыцарей Храма, которые все-таки были не совсем священниками, то именно Алантер оказался первым служителем Храма, встреченным мною после бегства из Травинкалиса, и именно ему я должен был отдать четки покойного травинского настоятеля.
— И за что мне такая честь? — грустно вздохнул капеллан, принимая нежданный дар. — Всю жизнь в чернецах ходил, и вот на тебе… Что ж, на все воля Небес, да благословят они мой нелегкий путь. И вам того же желаю. Если судьба соизволит, то еще когда-нибудь свидимся.
Я проснулся рано утром, разбуженный пронзительными криками голодных чаек, ловивших рыбу на затянутом легкой дымкой тумана озере, которое лениво плескалось у наших ног. Впервые за последние дни я чувствовал себя превосходно, все болезни и болячки остались во вчера. А нынче — наступает прекрасный новый день. Сегодня — двадцать восьмое, последний день июня [10]. Возможно, сегодня закончится наше путешествие — на горизонте маячат белые башни Гелленополиса, и этим вечером мы уже должны быть в доме волшебницы Беллианы. И там определится если не все, то многое. Но не это главное.
Сегодня — мой день рождения. У нас, в Фацении, он отмечается с большим размахом. Да и то, посудите сами, какие самые значительные моменты имеются в мимолетной человеческой жизни — появление на свет да исчезновение со свету оного. Понятное дело, на собственных похоронах погулять вряд ли кому удастся, так что тот день, когда ты пришел в этот мир, — событие наиважнейшее.
И отмечается это событие с ба-альшим размахом и с такими же возлияниями. Конечно, никому не хочется видеть вдрабадан пьяного виновника торжества, но, согласно старинной горской традиции, он просто обязан поднять чарку за здоровье каждого из родителей — непосредственных организаторов его существования. Ну а за свое здоровье просто грех не выпить. Причем мера для именинника строго выверена наперстками — по одному за каждый прожитый год.
Таким образом, годовалый младенец обязан употребить (то есть, конечно, сделать вид, что употребил) три наперстка, молодой человек моих лет — сотню наперстков, то есть полтора стакана чистого перегона, а дед-сто-лет — в три раза больше. А коли он не осилит такую дозу и преставится, выпивая за свое здоровье, тогда ему — всеобщее почтение и добрая память, а именины плавно перетекут в поминки. Вы, конечно же, уже поняли, что я немножко привираю, — в каждой шутке есть доля шутки.
Если бы я был сейчас дома, то тетушка Кларисса испекла бы мне именинный пирог с тридцатью тремя завитушками и, пока бы я его уплетал за обе щеки, спела бы мне веселую песенку о звездочке с ленточками — моем небесном подарке, упавшем в прошедшую ночь где-то за околицей. А потом мы пошли бы его искать — в сады на городской окраине или на берег речки. Перевязанная ленточками коробочка с сюрпризом внутри обязательно найдется. И не важно, что все это — просто игра, что тетушка все время несла ее с собой в корзине. В тот миг, когда ты разворачиваешь звездный подарок, то чувствуешь себя самым счастливым человеком в мире…
— Господа, что ж мы сегодня жрать-то будем? — беззастенчиво вклинился в мои розовые мечты продиравший глаза Штырь, который, проснувшись, первым делом полез в сумку с продуктами. — Здесь же, окромя хлеба да яблок, ничего не осталось.
— Не ной. У меня мешок данийскими консервами забит под завязку, — сквозь сон ответил ему Таниус, перевертываясь на другой бок.