Тупицын Юрий Гаврилович. Дальняя дорога

   Вокруг не было ничего, кроме звёзд. Звёздный мир. Звёздный океан. Звёздная бездна. Звёздная геометрия и звёздный орнамент. Звёздная наука и звёздная поэзия! Звёздный ад и звёздный рай! Острый и пряный звёздный напиток, который можно пить большими глотками, пить неустанно, чувствуя лишь все возрастающую хмельную жажду. Трепетный звёздный свет, сотканный из миллиардов разноцветных искр, то остро жалящих, то благородно покойных, то едва уловимых, как тревожное воспоминание раннего-раннего детства. Ника почти физически чувствовала, как её взгляд, цепляясь за эти искры, летит, пронзая пространство, в этот странный, нечеловеческий мир без конца и края, летит и безвозвратно тонет в нем. И каждая крупинка света, которую встречает взгляд на своём пути, – это гигантский сгусток странного, будто живого вещества, которое, сжигая самое себя в гневном и бесшумном хаосе ядерных реакций, сеет вокруг драгоценнейшие семена жизни и разума. Сердце Ники билось от сознания безмерной величины Вселенной, от жгучего понимания собственной мизерности и ничтожества перед лицом этой сияющей вечности, от безмерной гордости за человека, который, благоговея перед этой вечностью, тем не менее дерзает постичь и покорить её! Тишина. Боже мой, какая тишина! Тишина и неподвижность. Все замерло и застыло, даже свет хрупок и звонок, как иглы инея. Застыло если не навсегда, то так надолго, что думать об этом и сладко, и страшно. Только сердце, человеческое сердце, билось гулко, робко и гордо. Да, это был настоящий космос! Он ощутимо давил своей безмерной сияющей массой на крошечный, до смешного маленький и хрупкий катер, и если бы это судёнышко вдруг со звоном рассыпалось на мельчайшие кусочки, Ника ничуть бы не удивилась.
   Игорь смотрел на чёткий профиль девушки, по которому скользил звёздный свет и звёздные тени, с радостью, завистью и грустью. Ему было приятно, что Ника смогла понять величие Вселенной и ещё больше величие человеческих дерзаний – лицо сейчас было открытой книгой её души. Он завидовал первозданной остроте и яркости её переживаний. Он знал о них разумом, воспоминаниями, но уже не ощущал их сердцем. Как жаль, как это глупо, что люди Земли так редко видят ночное небо во всей красе! Небо затеняют облака, дожди и туманы, ветви деревьев и крыши домов, огни городов и промышленных комплексов. А больше всего – жизненные будни и хлопоты, которые и тревожат, и баюкают человека на его коротком пути.
   В районе субсветовой станции небо было совсем не похоже на земное, ни одного знакомого узора созвездий! И была огромная, больше десятка градусов диаметром, чёрная и лохматая, похожая на чудовищную кляксу туши, пылевая туманность. Вращаясь вместе с небосводом, она проплывала перед носом катера и, казалось, вот-вот готова была ухватить его сотнями своих щупалец, сотканных из голого мрака. Воспоминание, а может быть, и предчувствие, вдруг сжало сердце Игоря. Он машинально сбалансировал катер, направив его острый нос прямо в этот чёрный провал Вселенной. И продекламировал слова древней книги, которые только что, вдруг, нечаянно, всплыли в его памяти:
   – На закате жизни наступает миг, когда огни позади тускнеют и гаснут, а впереди уже ничего нет, кроме мрака. И тогда человек один встречает своих богов!
   Секунду Ника недоуменно смотрела на него, а потом быстро прикрыла глаза ладонью.
   – Я испугал вас? – покаянно спросил Игорь после долгой паузы.
   Не отнимая руки, она затрясла головой.
   – Тогда что с вами?
   – Мне вдруг стало жаль, что все это, – она повела вокруг рукой, – было! Уже было в моей жизни! И такого больше не будет никогда.
   Невозвратимость времени, тонущего в прошлом! Осознание этого происходит не сразу, вместе с крупицами зрелости, замещающими юность.
   – Граница зоны безопасности, – предупредительно проговорил компьютер.
   И Игорь Дюк послушно взялся за штурвал, выводя катер на обратный курс – к кораблю, к людям.

Глава 26

   Пока шёл облёт космокатеров, а затем производился их послеполётный осмотр, пока участники облёта делились впечатлениями и готовились к обеду, Лорка, уединившись в своей каюте, познакомился с рассказом посланца. По существу это была популярная лекция о происхождении мира немидов и поразительных отличиях этого мира от земной субвселенной.
   Все в мире немидов было и похоже и не похоже на земное. Недоброжелатель сказал бы, что субвселенная немидов – своеобразная карикатура на земную, впрочем, с неменьшим основанием справедливой была и противоположная точка зрения – все в мире относительно, лишь сама относительность абсолютна. Галактики в немидской Вселенной заметно меньше земных, а вот размеры, массы и светимости звёзд – больше, причём, спектры их излучений сдвинуты в область ультрафиолета. Совершенно иначе выглядела у немидов периодическая система элементов, иные значения имели магические ядерные числа, выше была максимальная валентность, а стало быть, более многообразен был мир химических соединений, особенно органических. Основу периодической системы немидов составляли малые периоды не из восьми, как в земном мире, а из десяти членов, лишь на одиннадцатом элементе свойства начинали повторяться.
   Самый гибкий химический элемент в субвселенной немидов, занимающий среднее, пятое место в малом периоде системы элементов, естественно, не имел и не мог иметь аналога среди земных простых веществ. Условно его можно было назвать биородом, потому что именно на его основе в субвселенной немидов развивались высшие формы жизни. Параллельно длительное время, порядка миллиарда лет, существовала и более примитивная жизнь на основе аналога углерода, но в конце концов все её формы были подавлены биородными существами. Кстати, проуглеродная жизнь и генетически, да и в основных фенетических проявлениях была гораздо более похожа на земную, нежели биородная. Из-за существенных генетических отличий немидской биородной и земной углеродной жизней многое кажется немидам в человеческой истории странным, нелогичным, почти непостижимым. Ведь эти отличия тайно и явно сказываются и на уровне разума, особенно проявляясь в сфере интуиции и морали.

Глава 27

   Соколов сидел в своей каюте, лениво-благожелательно созерцая одну из композонных картин, весеннюю степь с ковром тюльпанов всевозможных расцветок. Когда сквозь шелест трав и птичьи трели ему почудился какой-то стук, сначала он не обратил на него внимания, но стук повторился ещё и ещё раз. Соколов насторожился, стук доносился со стороны наружной стены. Поспешно поднявшись, он выключил экран и прислушался. Стук, слабый, но хорошо различимый, повторился опять, и не было никаких сомнений – он шёл от той стены, которая отделяла Соколова от космоса. Что за чертовщина? Но подумать толком над этой загадкой, как он это любил делать, эксперт не успел, мысли его перебил всезнающий компьютер, деликатно проговоривший:
   – Если угодно, можно открыть иллюминатор.
   Соколов немедленно сделал это. Несколько секунд, пока сдвигалась наружная нейтридная защита, пришлось подождать, а потом внутренняя шторка-диафрагма растаяла, и Соколов с ёкнувшим сердцем отшатнулся в глубь каюты: из космоса, чётко рисуясь на фоне звёздного неба, упираясь в прозрачный иллюминатор самыми кончиками пальцев одной руки, на него смотрело человекоподобное существо. На нем не было ни шлема, ни скафандра, оно было одето в голубое спортивное трико с незатейливым орнаментом по вороту и на рукавах. Это было настолько ни на что не похоже – человек в обычной одежде в ледяной безжизненной пустыне, что Соколов, как это говорится, просто оцепенел. Космический человек, видимо, понял его состояние, потому что широко улыбнулся и приветственно помахал рукой. Только теперь Соколов узнал Игоря Дюка, в сердцах чертыхнулся и скорее упал, чем сел в кресло. Игорь беззвучно захохотал, оттолкнулся от иллюминатора и, сделав классический гребок брассом, всплыл вверх. Иллюзия того, что Дюк находится не в вакууме, а в тёмной, эффектно подсвеченной воде, была полной! Выйдя из корабельной тени, Игорь окунулся в световой поток белой звезды, вокруг его головы слабо засиял серебристый венец. Соколов догадался, что это прозрачнейший яйцевидный шлем, и окончательно все понял.
   Лорка, зашедший к Соколову через минуту, нашёл его сердитым и насупленным.
   – Что-нибудь случилось? – встревожился Федор. Соколов покосился на него, потом на иллюминатор и ворчливо посетовал:
   – Ну что вы за народ? Не можете без фокусов!
   Лорка заметил удаляющуюся фигуру Игоря, все понял и не сдержал улыбку.
   – Напугал?
   – Не то слово, ошарашил. Является точно какой-то джинн из бутылки. – Соколов аккуратно сложил платок, спрятал его в карман и уже заинтересованно спросил: – Что за скафандр такой? Никогда не видел и не слышал.
   – Последняя модель.
   Соколов хмыкнул.
   – Я гляжу, у вас все последняя модель: каюты, космокатера, скафандры.
   – Верно. Может быть, это и звучит помпезно, но мы – посланцы Земли, которым доверено представить её другому миру. Нас собирала в путь вся планета. Чего же удивительного, что у нас все – самое лучшее?
   Соколов пожал плечами и полушутливо сказал:
   – Н-да, даже мурашки бегают от ответственности. – Он помолчал, и в голосе снова зазвучали ворчливые нотки: – А почему это, уважаемый командир, вы истязали меня на Земле и на Плутоне всякой ерундой, похожей на рыцарские доспехи, а в этом новейшем скафандре потренировать не догадались?
   – В этом нет необходимости.
   Соколов кивнул головой на иллюминатор.
   – И стало быть, Игорь будет нежиться в свете звёзд, а меня вы запихаете в бронированные латы?
   Лорка засмеялся.
   – И вам не чужды веяния моды? Успокойтесь, со временем и вы облачитесь в такой же элегантный костюм. Но это потом. Сейчас перед вами стоит гораздо более важная задача.
   – Какая?
   Лорка оценивающе оглядел Соколова и, поколебавшись, ушёл от прямого ответа.
   – Вам все объяснит Тимур. – Федор дружески прикоснулся к плечу эксперта. – Он ждёт вас в кают-компании.

* * *

   – Готовы ли вы? Я собираюсь пригласить на встречу с вами нашего психолога-эксперта Александра Сергеевича Соколова.
   Посланец, сидевший в кресле в свободной, очень человеческой позе, помедлил, точно проверял своё внутреннее состояние.
   – Да, – проговорил он наконец, – я готов.
   – Простите, но могу я предварительно задать вам несколько вопросов? Вопросов не очень лёгких. Но ответ на них позволит упростить общение с вами моих товарищей.
   – Пожалуйста, – с некоторой запинкой согласился посланец и уже более уверенно повторил: – Пожалуйста, задавайте.
   Корсаков задумался, формулируя вопрос.
   – Полагаю, земная цивилизация – не единственная, с которой вы поддерживали односторонние, а может быть, и двусторонние контакты?
   – Совершенно верно.
   – Из вашей записи я понял, что наши цивилизации разделяет множество препятствий и труднопреодолимых преград. Это так?
   – Вы не ошиблись. Их даже больше, чем вам сейчас представляется.
   – Что же заставило вас, немидов, обратить внимание именно на человечество? Чем мы, люди, заслужили такую честь?
   Опершись локтями на колени и уронив кисти рук, посланец долго вглядывался в лицо Корсакова. И Тимуру было нелегко сохранить невозмутимый вид под пристальным и неуловимым взглядом пустых глазниц.
   – Может быть, отложить обсуждение этого вопроса на более поздний срок? – наконец спросил посланец.
   – Почему?
   Посланец замялся, обдумывая свой, очевидно, нелёгкий ответ. И в этот момент догадка, бродившая в мозгу Тимура, обрела наконец сознательные формы.
   – Вы жалеете нас? – в упор, грубовато спросил он.
   Посланец медленно откинулся на спинку кресла.
   – Да. Мы жалеем вас, – сказал он и, несмотря на мягкость тона, в нем слышалось нечто уверенное, похожее на упрямство. – Но мы и восхищаемся вами.
   Корсаков молчал, не зная, как реагировать на эту фразу, а посланец негромко, без эмоциональных нажимов и акцентов продолжал:
   – Нас восхищает ваше неуёмное стремление к вселенскому самоутверждению, но мы скорбим, замечая, как вы наивны и беспомощны в бытовых, житейских делах. Нас трогает ваше упрямство, с которым вы пытаетесь сбросить бремя животного прошлого, но пугает странное бессилие перед грубыми голосами древних инстинктов. Мы понимаем и разделяем человеческую готовность к самопожертвованию во имя счастья других, но нас настораживает глухая вражда, которая вдруг и по мелочным поводам вспыхивает между отдельными людьми. Нас страшит тревожное соседство, в котором расцветает любовь и ненависть мужчин и женщин. Струны этих накалённых чувств спутываются иногда в такой клубок, что распутать его невозможно – его можно лишь рассечь или уничтожить, а за этой мучительной операцией всегда стоит трагическое потрясение. Как нам не пожалеть вас и не пожелать большей простоты и ясности в общении друг с другом? – Приглядываясь к погруженному в раздумье Корсакову, посланец добавил совсем тихо: – Мы понимаем – вы другие, совсем другие. Было бы глупо мерить ваше добро и зло, вашу радость и ваше горе нашими, немидскими мерками. Но разве можно запретить сострадать вам и восхищаться вами?

Глава 28

   Соколов сидел напротив посланца невозмутимый, приветливый, с лёгкой улыбкой на круглом румяном лице, но такая раскрепощенность давалась ему нелегко.
   Почти машинально обмениваясь с посланцем приветственными, самыми обычными фразами, Соколов вдруг профессиональной цепкостью подметил, что тот похож на Виктора Хельга. Сходство не было полным, далеко не таким, каким оно бывает, скажем, у родных братьев и сестёр, но некоторые «фамильные» черты просматривались хорошо. Со свойственной ему прямотой Соколов сказал об этом посланцу.
   – Это вынужденный шаг, – ответил тот. – Мне приходится максимально экономить время, а копировать некоего конкретного человека проще, чем создавать обобщённый тип. Но у каждого человека я заимствую, в конце концов, то, что помогает мне понять человечество в целом.
   – Так-так. – Соколов сцепил руки на животе и на секунду прикрыл свои голубые глазки. – Вы не обидитесь, если я задам вам несколько прямых и совершенно откровенных вопросов?
   – Собственно, я и пригласил вас для этого.
   – Вот как? – Соколов прямо, без улыбки, более того – очень серьёзно заглянул в глаза посланца. – Кто вы?
   – Я посланец немидов, – после некоторой паузы ответил собеседник эксперта. – По-моему, вы осведомлены об этом.
   – Да, но вы же сами говорили, что вы и не человек, и не немид, а нечто третье.
   – Совершенно верно. Пока лишь на таком, модельном уровне возможно прямое общение между нашими цивилизациями.
   – Значит, вы не немид, – вслух подумал Соколов и снова поднял глаза на посланца. – Вы не немид, но тем не менее делаете ответственные заявления, к чему-то обязывающие человечество вообще и экипаж этого корабля в частности. Не будучи немидом, вы выступаете полномочным представителем чужой, незнакомой нам, великой цивилизации, ими созданной.
   – Вы, – посланец не сразу сформулировал свою мысль, – не доверяете мне?
   Соколов отмахнулся досадливым движением головы.
   – Доверяете – не то слово! Где гарантия, что, не будучи немидом, вы правильно усвоили и точно излагаете то, что эти разумные хотели сообщить нам? Где гарантия, что неточности и ошибки в передаче иновселенской информации исключительной важности не приведут к нежелательным последствиям, которые для нашего корабля могут приобрести фатальный характер?
   Посланец склонил голову, по губам его скользнула лёгкая улыбка.
   – Понимаю! Вы хотите, чтобы я, образно говоря, вручил вам свои верительные грамоты?
   Соколов не принял лёгкого тона и остался совершенно серьёзным.
   – Совершенно верно. В этом дипломатическом акте был глубокий смысл. С одной стороны, они снимали всякое сомнение в личности посла, с другой – подтверждали его ответственнейшее право одному говорить от лица целого государства и выражать его волю.
   – Так вот что вас беспокоит!
   – Да, – твёрдо заявил Соколов, – меня беспокоит именно это. Я убеждён, что девиз «Подвергай все сомнению» правомерен не только в рамках науки, в сфере общения человека с природой, но и на любом другом ответственном уровне контактов. А инопланетные разумные контакты, как мне представляется, являют собой высшую степень ответственности.
   Посланец молчал, опустив голову. Поколебавшись, Соколов беспощадно добавил:
   – Я поднимаю все эти вопросы ещё и потому, что многие прежние встречи людей и немидов кончались для моих сородичей трагически. Погиб Пётр Лагута, первооткрыватель планеты Кика, пострадали и другие поселенцы этой планеты. Федор Лорка в разговоре с вами уже поднимал этот аспект наших взаимоотношений. Вы ушли от объяснений, попросив отсрочки, и получили её. Думаю, что настало время объясниться откровенно.
   – Вы задаёте трудные вопросы, – сказал посланец.
   Соколов вздохнул, усмехнулся, щуря свои маленькие хитроватые глазки, и доверительно сказал:
   – Полагаю, именно за эту способность меня и включили в состав экспедиции. Больше как будто не за что.
   Посланец вежливо улыбнулся и задумался.
   – Хорошо, я отвечу на ваши трудные вопросы. С одним условием: этот разговор пока останется между нами.
   – Я не могу обещать этого! – решительно заявил эксперт.
   – Пока, – подчеркнул посланец. – И потом, все секреты, которые я сообщу вам, носят личный характер – касаются меня и не имеют отношения к общению наших цивилизаций в целом.
   Соколов откровенно удивился, поёрзал в кресле, поразмышлял и наконец решил:
   – Хорошо, на таких условиях я готов помолчать. – Он окинул посланца взглядом, в котором теперь было нечто профессиональное, и добавил успокоительно, но с оттенком грусти: – Это далеко не первый личный секрет, о котором мне придётся узнать.
   – Тяжела доля эксперта?
   – Тяжела. Но и доля посланца, я думаю, не легче?
   – Не легче.
   Они посмеялись, а потом посланец деловито, без эмоций пояснил, как обстоят дела с его официальным и неофициальным статусом в земном мире и в мире немидов. Соколов был потрясён.
   – Я не верю вам! – быстро сказал он, хотя сердцем уже поверил, лишь разум его ещё сопротивлялся.
   – К сожалению, все именно так.
   – Неужели не было другого, более гуманного выхода?
   – Мы торопились, ведь вы могли попасть в беду.
   – Но это жестоко!
   – Что значит жестокость по отношению к одному, когда речь идёт о благоденствии многих? А потом, после неудач на Кике мы чувствовали себя в долгу перед людьми.
   – И ничего, совсем ничего нельзя сделать?
   – Ничего.
   Соколов замолчал, потом достал из кармана большой платок и, не стесняясь присутствия посланца, вытер сначала один глаз, затем другой, бормоча:
   – Что поделаешь! К старости некоторые люди становятся сентиментальными. – И, спрятав платок в карман, деловито спросил: – Чем я могу помочь вашей миссии?
   – Доверием!

Глава 29

   Вернувшись на корабль и переодевшись, Игорь зашёл к Лорке. Федор сидел в кресле, погруженный в глубокое, спокойное раздумье.
   – Присаживайся, – рассеянно сказал он товарищу и снова, как это говорится, отрешился от мира сего.
   Игорь сел и некоторое время разглядывал хорошо знакомое ему тяжёлое лицо с непривычно глубокими складками возле рта и морщинками на лбу.
   – Лорка, – проговорил он наконец, – я готов поклясться, что у нас есть гравитоконтакт с Кикой.
   Федор удивлённо вскинул голову, но удивление тут же сменилось лукавством, замерцавшим в его зелёных глазах.
   – Я знал, что рано или поздно, но ты догадаешься об этом сам.
   – Но это же виктория, как восклицали древние! Победа! Слава! – Дюк запнулся, закусил губу и после паузы спросил: – Но почему вы с Тимуром окружили контакт тайной? Теперь уже и Соколов знает?
   – Знает.
   – Тайна – требование кикиан?
   – Верно. Но не кикиан – немидов.
   Игорь сбросил ногу с колена, приглядываясь к Лорке.
   – Немиды? Кто они? Откуда?
   – Те самые разумные, которые использовали Кику как промежуточный пункт для контактов с нами. Контактов, кончавшихся так трагически.
   Повисла долгая пауза.
   – Я вижу, ты не шутишь, – проговорил наконец Игорь.
   Не отвечая на эту реплику, Федор спросил:
   – А как ты представляешь себе не гравитоконтакт, а саму встречу с немидами?
   Лицо Игоря вытянулось, в нем прописались непроницаемые и загадочные – ацтекские черты.
   – Наверняка тебе чудится некое торжество, приветственные речи, не так ли?
   Игорь наконец обрёл дар речи.
   – Неужели? – В голосе его прозвучало не изумление, не радость, а скорее грустная покорность обстоятельствам. Лорка утвердительно кивнул.
   – Они на борту?
   – На борту. Но не они, а он – один.
   Игорь провёл рукой по лицу.
   – Знаешь, – неожиданно сказал он, – у меня сейчас такое же состояние, как в студенческие годы, когда я в составе отряда из трех человек впервые в жизни взошёл на вершину Джомолунгмы. Мы шли без кислорода, дорога была тяжёлой. Я шёл первым, как в полусне, шёл механически, ни на что не надеясь: мне чудилось, что длинной дороге не будет конца. И вдруг меня словно током ожгло – я понял, что следующий шаг поведёт уже не вверх, а вниз. Я крикнул хрипло: «Вершина!» – и с трудом распрямил спину. Мир был прекрасен! Пронзительная небесная синь, нестерпимый, яростный блеск бледно-золотого солнца и ангельски чистые снеговые громады гор. Мир был прекрасен, а мне было грустно – ведь дело было сделано, ведь остался лишь один путь – вниз.
   – «Мне грустно и легко, печаль моя светла», – вполголоса продекламировал Лорка. – Это пройдёт, Игорь. Это быстро пройдёт, я знаю по себе.

Глава 30

   Остальные космонавты узнали о присутствии на борту посланца немидов и самих немидах во время обеда при обстоятельствах, которые можно назвать драматическими. Обед подходил к концу, когда компьютер с присущей ему корректностью сообщил:
   – В дальней зоне обнаружения засечена ассоциация глобул космопланктона. Траектория глобул с местом корабля не пересекается, но интервал сближения расценивается как опасный.
   Хотя Лорка призвал к спокойствию, хотя тут же выяснилось, что противостояние глобул произойдёт на вторые сутки, обед был скомкан и быстро превратился в своеобразный симпозиум по проблемам космопланктона. Слушая причудливо ветвящиеся споры, Соколов мысленно похвалил себя за любознательность. Всего несколько дней тому назад он знал о космопланктоне не больше, чем, скажем, о привычках бронтозавров или обрядах рыцарского ордена тамплиеров. Но как-то он стал свидетелем оживлённой полушутливой-полусерьёзной пикировки по поводу космопланктона между Игорем Дюком и Виктором. Игорь утверждал, что встреча с глобулой может явиться причиной аварии двигателя как раз того типа, который имел место – в результате повреждения ливнями сверхтяжёлых частиц отдельных узлов кибернетических схем.
   Виктор слушал Дюка скептически и, в конце концов, заметил с иронической усмешкой:
   – Когда-то все непонятное объясняли божественными помыслами, потом магнетизмом и гравитацией, а теперь вот настала очередь космопланктона.
   – Дань моде – ещё не ошибка!
   – Хотя бы знали толком, что такое космопланктон, – насмешливо продолжил Хельг. – А то одни учёные считают его неживым, другие живым, а третьи – пограничным, квазиживым явлением. Квазиполя, квазисилы, квазичастицы, а теперь ещё и квазижизнь. Черт знает что!
   Игорь дружески приобнял товарища.
   – Не надо так расстраиваться, Виктор. Я и сам терпеть не могу этих квазиявлений природы. Если б это было в моей власти, я бы с радостью освободил мир от этой чертовщины. Представь себе, как бы тогда чудесно жилось на свете учёной братии. Все природные явления с лёгкостью необыкновенной укладывались бы в наши теории, законы и формулы. Никаких исключений, одни правила. Рай для науки!
   – Наука и с квазиявлениями устроилась неплохо. Навесил «квазиярлык» на непонятный факт – и спи себе спокойно.
   Заинтересовавшись этим разговором, Соколов прочитал и посмотрел в корабельной фильмотеке все, что было ему понятно и доступно.
   Оказалось, что подобно тому, как верхние слои земных океанов заселены тучами мельчайших живых существ – планктоном, вокруг некоторых голубых и белых звёзд обитают массы звёздного или космического планктона. Поначалу его считали скоплениями обычной космической пыли. Однако же выяснилось, что рои этих пылинок обладают хорошо выраженной целесообразностью поведения. Наблюдения показали, что над переменными звёздами космопланктон держится на некоторой оптимальной высоте: выше, когда светимость звезды возрастает, и ниже, когда она уменьшается. Явление это никак не укладывалось в рамки обычных физических законов. Молодой учёный Василий Решетов высказал кощунственное предположение, что пылинки космопланктона – это вовсе не пылинки, а крошечные живые существа, которые «сознательно» держатся в комфортной зоне обитания, там, где им не «холодно» и не «жарко».