Тупицын Юрий Гаврилович. Дальняя дорога

   Лорка подобрал плоский камешек и швырнул в тёмную воду. Оставляя после себя пухнущие блинчики, камешек весело поскакал по озёрной глади. Удивлённо кувыркнулись и растеклись на пятна отражённые облака. Лебедь расправил и несколько раз лениво взмахнул крыльями, отчего стал похож сразу и на сказочную, диковинную лодку, и на неуклюжий самолёт.
   – Может быть, и так, – нехотя согласился он, – только уж больно все это скучно.
   У него и правда было скучное лицо, даже озорная зелень в глазах точно выцвела, завяла. Элла легонько прикоснулась к его руке кончиками пальцев.
   – Что с тобой, Федор?
   Он пожал плечами.
   – Так, лёгкий приступ меланхолии.
   Элла тихонько засмеялась.
   – Лорка и меланхолия! Это что-то новое.
   Судя по всему, она была и удивлена и довольна тем, что Лорка может пребывать в таком состоянии.
   – Меланхолия – сестра разума. – Лорка поднял глаза на Эллу и серьёзно спросил: – Ты когда-нибудь видела меланхоличных зверей, Элла?
   Она подумала и ответила:
   – Видела.
   – В зоопарке, – уверенно уточнил Лорка, – а если на воле, то это были больные или ущербные звери. Свободные здоровые звери – существа жизнерадостные и весёлые. Для них жизнь – это игра. Они играют, ухаживая друг за другом в пору любви, играют, скрадывая добычу, играют, удирая от врага.
   – Хм!
   – А ты вспомни, как танцуют влюблённые журавли, как кошки играют с пойманной мышью и с каким азартом под самым носом сытого льва танцуют зебры и антилопы.
   Элла не без труда разглядела в глубине Лоркиных глаз лукавинку и покачала головой.
   – Ничего-то для тебя нет святого! – Но в тоне её слышалось не осуждение, а интерес.
   – Да, – упрямо повторил Лорка, – звери – счастливые существа. А вот неуклюжий предок человека, неудачник-меланхолик, которому недоставало ловкости жить на деревьях, в минуту озарения изобрёл труд, отделив его от игры.
   – Тот самый труд, который создал человека, – проговорила она.
   – Верно. Но он отделил человека от природы, лишил его первозданного счастья бытия. А ты подумай, с каким наслаждением со всеми тайниками своей многогранной души человек окунается в природу: в морские волны, степное разноцветье или любовную игру!
   Элла будто внове разглядывала литые мышцы Лорки, его сумрачное лицо и лукавые глаза. Но её дисциплинированный интеллект между тем работал холодно и логично.
   – Да, Федор, слияние с природой – это счастье. Но ведь мы не журавли, не кошки и не зебры, нам этого мало. У нас есть и другое счастье, – глаза Эллы похолодели, а голова гордо вскинулась, – власть над природой! Разгадка самых заклятых её тайн, движение в ширь и в глубь Вселенной.
   – Да, труд вознёс человека так высоко, что кружится голова, – Лорка пытливо взглянул на женщину, сидевшую рядом с ним, – но сделал ли он его счастливым?
   – Разве сам труд не счастье? – быстро спросила она.
   – В дальнем пути саму дорогу не так уж трудно принять за цель путешествия.
   – Значит, долой труд и да здравствует природа? Голый, счастливый человек на первозданной земле? – Элла вдруг засмеялась. – В принципе я не прочь попробовать. Боюсь только, что быстро надоест.
   – Я хаю не всякий труд, Элла, а тяжкий труд.
   – А если он служит великой цели?
   – Цель у нас одна – сам человек, все остальное – от лукавого. А тяжкий труд, какой бы великой цели он ни служил, деревенит человеческое тело, сковывает разум, а самое худшее – сушит душу. И этому нет оправдания.
   Разглядывая вдруг помрачневшее лицо Лорки, Элла с неожиданным, но так понятным для женщины её склада прозрением поняла наконец ход его мыслей.
   – Ты мечтаешь о том, чтобы превратить труд в увлекательную игру? Это было бы прекрасно! Иногда труд и игра похожи как близнецы, но, по существу, их всегда разделяет бездонная пропасть.
   – Все-таки, – с мягкой убеждённостью возразил Лорка, – эта пропасть иногда исчезает. Тогда труд и игра сливаются вместе, образуя гармоничное целое. Тогда говорят об озарении, о звёздных часах бытия, о постижении тайн мироздания не только разумом, но и каждой клеточкой тела. Труд – наслаждение, труд – радость, а не просто привычка или потребность…
   Наступила минута молчания. Заходящее солнце, прорвавшись сквозь поредевшую листву старой ветлы, брызнуло в лицо Эллы горстью света.
   – Никогда не думала, что у нас получится такой разговор, Федор.
   – И я не думал, – откровенно признался Лорка, возвращаясь к действительности. – Скажи, Элла, ты веришь, что я, может быть, и не очень близкий, но все-таки настоящий друг тебе и Игорю?
   – Игорю – да. – Элла привычно и холодно улыбнулась. – Хотя бы потому, что ты один из немногих, кто видел во мне прежде всего человека, а не женщину, за которой любопытно поухаживать.
   – Тогда скажи, почему у вас произошёл разрыв? – Лорка заметил, что она начинает раздражаться, и поторопился добавить: – Я понимаю, дело это сложное, интимное…
   – Вот именно, интимное, – перебила его Элла, – и мне не совсем понятно, почему им интересуется так много посторонних людей.
   Она разглядывала Лорку, почти не поворачивая головы, лишь скосив глаза и чуть приподняв брови не удивлённо, а снисходительно и, может быть, брезгливо. Лорка вдруг и очень ясно понял, что никакие дипломатические хитрости с такой женщиной, как Элла, не помогут. Стоит ей почувствовать неискренность, даже недоговорённость, а Элла, безусловно, уже почувствовала это, как она замкнётся и откроет лишь тот минимум, к которому обязывает её простая вежливость и старая дружба, не больше. Если он, Лорка, хочет узнать её настоящие, истинные мысли, помочь ему может только откровенность. Лорка провёл ладонью по лицу и сказал негромко, без всякой эффектации:
   – Тим погиб, Элла.
   – Тим? – не поверила она.
   Лорка скупо рассказал ей о том, что случилось с Тимуром. Лицо Эллы постепенно мягчело, на нем отразились раздумье и печаль.
   – Тим погиб, – спокойно повторила она, но это было не равнодушие, а сдержанность человека сильной воли. – Какая нелепость! Прими моё сочувствие, Федор.
   Лорка помолчал, а когда хотел заговорить, перехватил взгляд Эллы, это был необычный, несвойственный ей взгляд – в нем было нечто материнское. И Лорка сжал челюсти, снова опуская голову. Он не рисовался, ему вообще были чужды поза и рисовка, он и правда никак не мог привыкнуть к тому, что его друга Тима нет в живых.
   – Хуже всего, – проговорил Лорка после долгой паузы, – может быть, это не простая смерть, а убийство.
   По лицу Эллы пробежала тень изумления.
   – Это несерьёзно, Федор.
   – Это серьёзно, – возразил он упрямо и рассказал Элле все от начала до конца, он умолчал только о своём дурацком прыжке в овраг. Элла почти не перебивала его, она умела слушать, когда считала это нужным.
   – Я помню Соколова, – сказала она с ноткой насмешки, – этакий розовый поросёночек, который, набив желудок, пришёл в бодрое настроение и задумался над тайнами мироздания.
   – Соколов – хороший, принципиальный человек, – Лорка улыбнулся, – разве что несколько фанатичен, чрезмерно углублён в свою профессию.
   – Фанатизм – это всегда плохо. – Элла холодно и ослепительно улыбнулась, как бы подводя итог предшествовавшему разговору и начиная новый. – Итак, многоуважаемый эксперт-социолог решил, что, влюбившись в красавца Хельга, Элла Дюк потеряла голову и решила огнём и мечом проложить ему путь к славе. – Элла помолчала и вдруг резко спросила: – Ты знаешь, что я довольно стара?
   – Не знаю, – не совсем искренне ответил Лорка.
   – Но догадываешься, – спокойно докончила она за него, – я почти на десять лет старше Игоря, Федор. Ещё несколько лет, и я начну стремительно увядать. Я уже не смогу быть для него возлюбленной, к ногам которой готовы бросить весь мир. А я женщина, Федор, прежде всего женщина, другая роль меня не устраивает. Я не хочу ни жалости, ни восхваляемой тобой дружбы взамен любви. Я хочу, чтобы по мне сохли и сходили с ума. И наплевать, что они, эти сохнущие, старше и хуже Игоря. – Она помолчала и повторила насмешливо: – Старше Игоря. А Виктор Хельг моложе его на добрый десяток лет. Тебе интересно, кто он, мой старый друг?
   – Для дела интересно.
   – Ты его прекрасно знаешь. Известнейший психиатр и психолог, референт и эксперт Совета космонавтики, член медкомиссии по отбору космонавтов Соркин Герман Петрович. Кстати, родной дядя Виктора Хельга. – Пока Лорка переваривал услышанное, Элла продолжала: – Вот кто любит меня покорно и беззаветно. Пожелай я, – в голосе Эллы послышалась усмешка, – и Герман не только сорвал бы экспедицию на Кику, но и вообще разрушил бы космодром вместе с корабельными эллингами. Но мне незачем желать этого, милый Лорка.
   Элла тихонько засмеялась.
   – Кстати, Герман горячий сторонник участия Виктора Хельга в кикианской экспедиции. И не только потому, что уверен в его превосходных качествах. Он готов сплавить его куда угодно, потому что ужасно ревнует ко мне. Я ведь отчаянно флиртую с Виктором. – Элла легонько потянулась плечами и грудью. – Мне любопытно проверить, не угасли ли мои чары, а попутно позлить Германа и Игоря.
   Она встретила холодный взгляд Лорки и ослепительно улыбнулась.
   – Я тебе не нравлюсь?
   – Не нравишься, – откровенно сказал Лорка, отвёл взгляд и добавил грустно: – Зачем тебе все это? С твоим-то умом и красотой! Родиться бы тебе лет на полтысячи позже.
   – А почему не на полтысячи раньше? Красивым да умным женщинам всегда жилось хорошо, даже в самые мрачные периоды человеческой истории. Всегда они были своевластны и капризны, такими они и останутся на веки вечные.
   – Стоит ли тогда жаждать будущего? – философски заметил Лорка, настраиваясь на шутливый лад.
   – Рядом со мной? Конечно, не стоит, – в том же тоне ответила Элла.
   Вот тут-то, во время шутливой близости и понимания, Лорка и решился задать свой главный вопрос:
   – Скажи, Элла, как вы порвали с Игорем? Ведь бывают не только причины, но и поводы. Предшествовало этому что-нибудь необычное? Поверь, это не праздное любопытство.
   Ясные глаза женщины испытующе смотрели на него.
   – А что же это?
   – Я объясню потом, обещаю. А пока поверь мне на слово.
   Элла отвела взгляд.
   – Хорошо, поверю. – Она на секунду задумалась. – Говоришь, необычное? Накануне мы были у Ревского, очень мило провели время, пили превосходное вино.
   – А ещё, непосредственно перед ссорой? – допытывался Лорка.
   – Никакой ссоры не было, просто я вдруг отчётливо поняла всю бессмысленность нашей дальнейшей жизни и логично, убедительно растолковала это Игорю. – Она вдруг нахмурила брови, припоминая что-то. – А перед этим меня укусила в шею муха, а может быть, пчела или оса, в общем, что-то крылатое. Было не так уж больно, но образовалась припухлость. Разглядывая её в зеркало, я злилась на муху, на себя, на весь мир. Тут на меня и снизошла ясность мысли. Это ведь довольно необычно, правда?
   – Правда, – подтвердил Лорка, не поднимая глаз.
   Он был уверен, что на вершине оврага пчелы или осы его не кусали. А вот мухи и комары? Он никогда не обращал внимания на такие пустяки, особенно в те минуты, когда рядом с ним была Альта.
   Ночью над побережьем пронёсся шквал с сильнейшим ливнем. Садовые дорожки усыпали сорванные листья, веточки, разноцветные лепестки роз. Дождь не унимался, но он уже не буйствовал, не лил как из ведра, сеял и сеял с флегматичной настойчивостью.
   Оглядывая поутру растрёпанный сад, Лорка с удовольствием потягивал обжигающий губы чёрный кофе.
   – Разбой и беспорядок, – благодушно проговорил он.
   – Беспорядок, – со вздохом согласился Ревский, сидевший на открытой террасе своего дома напротив Лорки, и вдруг спохватился: – Ты о чем?
   Лорка с улыбкой взглянул на старшего товарища.
   – Я о саде.
   – А я о вине, – буркнул Ревский.
   Сразу после разговора с Игорем Дюком Лорка встретился с Ревским и выяснил, что в общем-то все кандидаты в командиры кикианской экспедиции побывали у него в саду и всех он почёл нужным угостить своим знаменитым вином, завоевавшим Гран-при. Лорка откровенно поделился с Ревским своими сомнениями, не забыв красочно расписать приключения в овраге, – уж кому-кому, а Теодорычу он доверял безусловно и до конца. Ревский посмеялся над его подозрительностью, но пообещал произвести самый тщательный биохимический анализ своего призового напитка. Результат оказался неожиданным во всех отношениях. В вине обнаружили сложное органическое соединение, родственное рибонуклеиновым кислотам. Главный компьютер установил: вещество неизвестно науке, и занёс его в каталог под названием Н-РНК, приписав его открытие Ивану Теодоровичу Ревскому.
   – Вот ты и прославил своё имя не только в космонавтике, но и в биохимии, – сказал по этому поводу Лорка с нарочитой серьёзностью.
   Ревский зыркнул на него:
   – Нужна мне эта честь!
   Ревский развил бурную деятельность. В результате сотен контрольных опытов установили, что Н-РНК присутствует исключительно в том самом вине, которое завоевало Гран-при и которым гостеприимный Ревский так усердно потчевал своих гостей-космонавтов. Длинная серия других контрольных опытов позволила выяснить, что Н-РНК в тех дозах, в которых она присутствует в вине, оказывает на психику человека лишь слабо выраженное наркотическое, нейростимулирующее действие, сходное с воздействием экстрактов коки. Вызвать какие-либо реакции, опасные для человека в физиологическом или психологическом плане, Н-РНК не в состоянии, если даже увеличить дозы его приёма десятикратно. Этот успокаивающий вывод несколько портила маленькая приписка, уведомлявшая о том, что воздействие Н-РНК на человеческий организм тонко, многопланово и что исследования ещё продолжаются.
   – Перестраховщики, – ворчал Ревский, – надо же так написать – «мно-го-пла-но-во»! Это значит ничего не сказать.
   – Но они пишут и другое – «тонко», – успокаивал его Лорка.
   Лорка шутил потому, что таковы вековечные традиции космонавтов, шутил потому, что не знал, как иначе успокоить Ревского, разрядить его напряжение. Всю свою жизнь Теодорыч отдал дальним полётам в космос и воспитанию молодёжи. Мысль о том, что он собственными руками мог нанести хоть самый малый вред своим питомцам, жгла его и приводила в неистовство. Внешне, правда, кроме брюзжания по поводу и без повода, это никак не выражалось, Ревский оставался обычным скульптурным Ревским, точно вырубленным из сухого дерева. Но Лорку обмануть трудно, и он, докапываясь до истины, попутно старался сыграть роль своеобразного амортизатора.
   Каким образом Н-РНК оказалась в вине, выяснить не удалось, точнее, таких путей было несколько, и ни одному из них не было оснований отдать предпочтение. Рибонуклеид мог попасть в вино совершенно естественно, вместе с виноградным соком. Правда, анализ этого сорта винограда не выявил в составе ягод ничего похожего на Н-РНК, но это ничего не значило: вино было семилетней выдержки. Оно хранилось открыто, и если кому-нибудь – злоумышленнику или шутнику, землянину или инопланетянину – вздумалось бы туда что-нибудь подсыпать или подлить, он мог сделать это без малейших затруднений. Кроме того, для улучшения букета Ревский добавлял в вино некоторые посторонние ингредиенты: мёд и тонкие пряности. Он даже и сам не смог бы дать их полный перечень, делал смесь на вкус, по наитию.
   – Теодорыч, – просительно проговорил Лорка, бережно ставя на стол чашку из нежнейшего фарфора, – давай на время забудем об этом проклятом рибонуклеиде и решим, что же все-таки предпринять дальше?
   – Нечего и думать, – без паузы ворчливо ответил Ревский. – Надо встретиться с Германом и прощупать его по всем правилам космической психологии.
   Лорка вздохнул.
   – Легко сказать, Соркин не Игорь Дюк и не Виктор Хельг.
   – У тебя есть какая-то альтернатива моему предложению? – сухо спросил Ревский.
   – А вдруг вся эта цепочка несчастий, вплоть до Тима и меня, – все-таки случайность? Случайность, и ничего больше?
   – А если не случайность? Что тогда? Сидеть и ждать заклания очередного агнца?
   – То есть меня, – заметил Лорка.
   Ревский бросил на него быстрый взгляд, мотнул головой и сухо усмехнулся – уж очень Лорка не походил на беззащитного агнца.
   – Почему же обязательно тебя, – медленно проговорил он, сцепляя пальцы сухих сильных рук. – Удар может обрушиться и на тех, кто тебе особенно дорог.
   Лорка взглянул на старого космонавта с молчаливым вопросом.
   – А ты вспомни, как вывели из строя Игоря. – Ревский помолчал и уже совсем сердито спросил: – Сможешь ты пойти в космос, если с Альтой что-нибудь случится?
   – С Альтой? – раздельно переспросил Лорка, пристально глядя на старого космонавта.
   – Да, с Альтой, – подтвердил Ревский.

Глава 9

   Когда Ревский заговорил об Альте, его, Федора, жене, Лорка отвёл взгляд от старого космонавта, лицо его помрачнело.
   Настырный дождь там и сям налил в саду большие лужи. Вода в них под каплями дрожала и рождала весёлые пузыри, чем-то похожие на огромные лягушачьи глаза.
   – Я как-то не думал об этом, – наконец невесело признался Лорка.
   – То-то… Слишком мы стали благодушны и беспечны, избаловались. Как же, цари и господа всея вселенной! – Уже хмуро он продолжал: – Игорь прав. Чужой, могучий разум может пристально следить за нами и даже, по возможности незаметно, вмешиваться в наши дела. Конечно, не обязательно такое вмешательство должно быть враждебным. Во всяком случае, встречи с сапиенсами на других планетах чаще всего проходили дружелюбно.
   – Верно, – согласился Лорка и добавил сухо: – Но гиперсветовик Тимур Корсаков погиб не в космосе, а на Земле.
   – Да, конечно, – задумчиво подтвердил Ревский. – Но, чтобы допустить земное присутствие инопланетян, не хватает фактов. Есть, конечно, кое-что, я копался в фильмотеке. В двадцатом веке гипотеза о пришельцах была довольно популярна, но аргументация разрозненна, бессистемна, а порой наивна.
   – А все-таки?
   – Интерпретации библейских и шумерских легенд, загадочные рисунки и надписи, статуэтки, похожие на людей в скафандрах, неопознанные летающие объекты.
   – Летающие тарелки? – усмехнулся Лорка.
   – Они самые, – Ревский поморщился, – неубедительно. Особенно если говорить о тайных контактах и тайном вмешательстве. Эти экстравагантные тарелки сразу привлекли бы к себе всеобщее внимание. Какая уж тайна! Проще предположить, что на Землю заброшены роботы – андроиды.
   – Ничем это не лучше.
   – Это почему же? Даже земная техника позволяет изготовить искусственную биомеханическую подделку под человека. Пообедаешь за одним столом и не отличишь. Такие опыты ставили, и чаще всего успешно.
   – За несколько минут, может быть, и не отличишь, – согласился Лорка. – Но что сделает тайный агент за несколько минут? А за несколько часов, а тем более дней он саморазоблачит себя непременно. У нас ведь чудовищная тонкость восприятия всего человечного, Теодорыч. Мы узнаем знакомых по силуэту или походке за сотни метров. Мы чувствуем настроение близких по выражению лица и тембру голоса. Как уж тут не распознать какую-то дурацкую подделку – робота?
   Сохраняя суховатое выражение лица, Ревский внимательно слушал Лорку.
   Под монотонный шум дождя хорошо думалось. Этот шум приглушал все остальные звуки, даже рокот взволнованного моря, даже остервенелый лягушачий концерт, звучавший сейчас в непривычной минорной тональности.
   – Стало быть, тайная инопланетная агентура – идея несостоятельная? – спросил вслух Ревский.
   – Почему же? – улыбнулся Лорка. – Я бы, например, решил эту задачу очень просто – воспользовался косвенно услугами наших меньших братьев, животных.
   Он сделал паузу, с удовольствием наблюдая, как меняется лицо Ревского, и продолжал:
 

 
   – Мы очень чутки ко всему человечному, но разве к животным мы приглядываемся так внимательно? Если даже мы привязаны к своим собакам, кошкам или птицам, если даже любим их, то это любовь олимпийцев к простым смертным, ребёнка к своей игрушке. Мы легко разоблачим человекоподобного робота, но разглядим ли мы робота под шкурой собаки или перьями сороки?
   Лорка покосился на Ревского – не насмешничает ли, но космонавт слушал внимательно и с интересом.
   – В детстве я одно время подозревал, что наш ленивый пушистый кот – инопланетянин. Уж очень он любил во время наших семейных разговоров усесться где-нибудь в сторонке и таращить свои жёлтые глаза то на одного, то на другого. Время от времени кот таинственно исчезал дня на два, на три, а потом являлся истощённый, грязный и очень ласковый. Мне думалось, что в эти дни кот бегает на свою тайную базу – сдавать собранную информацию.
   – Итак, неземные коты-агенты? – с подчёркнутой серьёзностью уточнил Ревский.
   – Почему же обязательно коты? Если ориентироваться на твоё вино, то это скорее птицы или муравьи. Котам вряд ли сподручно транспортировать рибонуклеиды.
   Ревский прямо скривился, услышав про своё злополучное вино, и Лорка пожалел, что напомнил о нем.
   – Ладно, – примирительно проговорил Ревский, – ты сам предлагал временно забыть о моем напитке. Вернёмся к твоей инопланетной версии. Есть в ней какая-то изюминка. Чем черт не шутит, может быть, тот филин, что вылетел из оврага и до смерти напугал Альту, на самом деле замаскированный кикианин, пытавшийся нацепить тебя на рогатину! Но, видишь ли, чтобы проверить правильность твоей версии, надо перетряхнуть буквально все живое, что есть на Земле, а это задача нереальная.
   – Зачем же так, в лобовую? Надо подставить этим проблематичным пришельцам какую-то приманку, ловушку, чтобы они туда сами полезли. Вот там-то их и прихлопнуть с поличным!
   – Ну-ну, – поощрил старый космонавт, – у тебя есть что-то конкретное?
   Лорка засмеялся:
   – Ты слишком многого от меня хочешь, я ведь все-таки не специалист по отлову инопланетян. Подумать надо.
   – Думай, – отрезал Ревский, – а пока думаешь, главная твоя задача – Соркин. Кстати, и при разработке инопланетной версии он может быть полезен. Голова у него светлая.
   – Соркин так Соркин, – покладисто сказал Лорка, задумался и поскучнел, – Хотя Тима всей этой мышиной вознёй не воскресишь.
   – А если воскресишь? – буркнул Ревский, погруженный в свои мысли, и осёкся под холодно блеснувшим взглядом Федора.
   – Ты что сказал, Теодорыч? – тихо спросил Лорка.
   – Я? Ничего. Так, подумал вслух.
   – Теодорыч, ты не шути такими вещами, – ещё тише сказал Лорка. – Что с Тимом?
   – Мало ли что болтнешь иногда языком?
   – Темнишь ты что-то, Теодорыч.
   – Не мудрствуй, – отмахнулся Ревский и не совсем логично добавил: – А если и темню, так мне по штату положено. Я ведь председатель Совета, не забывай об этом, милый друг.
   Он помолчал и уже совсем серьёзно добавил:
   – Береги, себя. И Альту. Где гарантия, что над вами не занесён незримый дамоклов меч?

Глава 10

   Свежий ровный пассат все пытался сдуть жёсткие кожистые кроны кокосовых пальм, словно это были пушистые головки одуванчиков.
   – Доброе утро.
   Лежащий в шезлонге Лорка повернул голову и увидел Соркина. Тот стоял с шезлонгом в руках – массивный, хорошо сохранившийся для своих лет. Длинные светлые волосы Германа Петровича струились по ветру. Здоровый бронзовый загар покрывал лицо.
   – Доброе утро, Герман Петрович.
   Соркин поставил шезлонг поудобнее.
   – Не помешаю?
   – Мешайте, – улыбнулся Лорка.
   Шезлонг заскрипел, принимая на себя груз массивного тела.
   – Люблю океан, – пробормотал Соркин, устраиваясь поудобнее.
   Могучие водяные валы один за другим катились к берегу. Их прозрачные сине-зеленые тела венчала белая пена.
   – Что вы сказали? – не расслышал Лорка.
   Соркин искоса взглянул на него.
   – Счастливый вы человек, Федор.
   – Вы уверены?
   – Уверенность – сестра ограниченности. – Соркин движением головы откинул волосы. – Сколько видели вы разных океанов? Тридцать, сорок?
   – Я как-то не занимался такой статистикой. Но если включить в перечень океаны жидкого гелия, кипящие ртутные моря и прочую экзотику, то около сотни наберётся.
   – Вот видите. А я, прожив чуть ли не вдвое больше вашего, видел лишь земные океаны. Разве это справедливо? И разве вы не счастливее меня? – И, не давая Лорке ответить, добавил: – А у меня к вам деловой разговор, Федор.
   – Вот совпадение! – удивился Лорка. – У меня тоже.
   Соркин внимательно взглянул на него, но Лорка, закрыв глаза, мечтательно улыбался, подставляя лицо утреннему солнцу.
   – Вам рекомендован новый напарник, – продолжал Соркин после паузы, – Виктор Хельг. Я прихожусь ему дядей и после гибели родителей Виктора в какой-то мере заменял ему отца.
   – Я знаю, – безмятежно сказал Лорка, не меняя позы. Но внутренне он весь подобрался.
   – Рассказали бы вы мне про Кику, Федор. Интересно знать, куда забрасывает Виктора судьба. – Он секунду помолчал и добавил, словно оправдываясь: – Конечно, я знакомился с этой планетой по официальным документам, но одно дело сухой текст, и другое дело живой разговор с командиром экспедиции.
   – А что вас интересует больше всего? – Лорка открыл глаза и повернул к Соркину голову. – Комплекс сведений о планете многообразен.