Страница:
Она открыла глаза и, встретив его взгляд, впервые ответила улыбкой на его улыбку. И сразу изменилась – суровое лицо помягчело, стало тоньше, одухотвореннее.
– Так вот ты какая, – повторил Лорка.
– Какая?
– Красавица.
– Что стоит внешняя красота, – сказала она равнодушно.
Лорка откровенно любовался ею.
Она это видела, и ей было приятно.
– Духовная важнее, – сказала она со спокойной убеждённостью.
– Это почему?
– Потому что люди сейчас и так слишком увлечены телесной красотой.
Глаза Ники стали серьёзными. Это были глаза человека, уверенного в себе, хорошо знающего, что он хочет и что он может. Лорка испытал лёгкий укол робости, а может быть, лучше сказать, почтения; такое случалось с ним в детстве, когда он, слушая рассказы о Вселенной, которые вела его мать, нечаянно заглядывал ей в глаза. Ему всегда казалось, что мать знает нечто более мудрое и тайное, чем высказанное словами, Может быть, это чувство сохранилось и сейчас вот всплыло во всей своей первозданной яркости потому, что мать его погибла во время испытаний новой модели нейтринного телескопа, когда ему было всего десять лет, и навечно осталась в его памяти мудрой полуженщиной-полубогиней. Лорка не без труда стряхнул с себя светлые и тяжкие воспоминания прошлого.
– Разве это плохо? – мягко спросил он. – Культ человеческого тела жил в Древней Греции, а греки создали одну из величайших человеческих культур.
Ника уже успокоилась и с интересом разглядывала Лорку. Она не была разочарована, в нем было меньше скульптурности, чем ей представлялось. Он был человечнее монументального образа, созданного когда-то её детским воображением.
– Греки были великими, – сказала Ника вслух, – но они были детьми. Мы же взрослые. Даже тогда, когда ещё дети.
Она хотела добавить, что повзрослеть нелегко. Тяжело прощанье с детством, переход в зрелость – страдание, безжалостное крушение одних кумиров и торопливое сотворение других. Но поймёт ли это Лорка?
– Пожалуй, – согласился Лорка, – в двадцать втором веке… Совсем недавно люди упивались простыми радостями жизни и возродили культ тела. Благодаря им мы покончили с хилостью и уродством, стали такими, как сейчас.
Ника улыбнулась.
– Люди, разделавшись с голодом, войной и эксплуатацией, просто немного сошли с ума от радости. В двадцать втором веке был праздник человечества, но ведь праздник не может длиться вечно.
Откуда такие мысли у этой девочки? Лорку поражало её уверенное спокойствие, сквозь которое просматривалась лёгкая грусть. Словно ещё не успев толком вступить в жизнь, Ника уже рассталась с какой-то желанной, но несбыточной мечтой.
– Чего же ты хочешь, девочка?
– Быть человеком, – ответила Ника без всякой аффектации, – только это очень трудно.
Она попала в самую точку, трудно быть настоящим человеком. Да, чтобы стать истинным хомо сапиенсом, человеку пришлось пройти через арены римских цирков, костры и пытки инквизиции, фашистские фабрики смерти, горнило революций и национально-освободительной борьбы. Чтобы быть настоящим человеком, не слугой, а господином своей судьбы, надо не только любить своё тело, но и уметь обуздывать его. Был ещё один штрих в этой вечной проблеме, догадывалась ли о нем эта не по годам мудрая девушка-подросток?
– Быть просто человеком невозможно. Людей как таковых на свете не существует, есть мужчины и женщины. Ты – женщина.
– Да, по рождению, – в голосе её прозвучала досада, – но я не хочу быть женщиной. Не хочу быть ни возлюбленной, ни женой, ни матерью. Меня унижает все это.
Лорка молчал, и после паузы Ника продолжала:
– Есть девочки, которые жалеют, что не родились мужчинами. Я не жалею. Не хочу быть ни мужчиной, ни женщиной. Хочу быть просто человеком.
Лорка подумал, что было бы интересно встретиться с ней лет через пять и снова поговорить обо всем этом. А Ника, помолчав, сказала мягко, точно извиняясь:
– Скорее умру, чем стану рабой инстинктов.
Лорка понял, что это не просто слова, и сердце его сжалось. Что будет с ней, когда она полюбит? А это случится с неизбежностью восхода солнца.
– Зовёшь ты меня Лоркой, а почему? – спросил он, меняя тему разговора. – Разве ты не знаешь моего имени?
– Знаю, – спокойно согласилась Ника, – но я уж так привыкла. Ведь Лоркой вас зовёт и жена, и ваш лучший друг Тим, правда?
– Правда, – не сразу ответил Федор, голос его прозвучал сухо, почти бесстрастно. – Только нет уже моего лучшего друга Тима Корсакова. Он погиб неделю назад.
Лорка проговорил это, не поднимая на девушку глаз, но все-таки уловил какое-то импульсивное её движение и взглянул на неё.
Ника, казалось, была удивлена, даже больше– изумлена.
– Что с тобой? – встревожился Лорка.
– Со мной ничего, – медленно проговорила Ника, теперь Лорка разглядел в её глазах не только изумление, но и тревогу.
– Да что с тобой?
– Лорка, – Ника волновалась, но она умела владеть собой, и голос её звучал негромко и спокойно, – я не знаю, что и как, но вчера вечером, ещё в Приморье, я видела Тима.
– Тима?
– Да, Тима, живого и здорового.
Лорка глубоко вздохнул.
– К сожалению, ты ошиблась, девочка, – мягко сказал он.
Ника упрямо покачала головой.
– Я не ошиблась. Он ехал в закрытой машине вместе с Отаром Неговским. Отар лечил меня после того самого случая. Он всегда здоровается со мной, разговаривает. И на этот раз он остановил машину. Я хорошо рассмотрела – с ним был Тим.
– Отар Неговский? Он работает в клинике Латышева?
– Да, у Латышева. – Ника видела, как тяжело задумался Лорка, и осторожно прикоснулась к его руке, – Что все это значит, Лорка?
– Не знаю, – медленно проговорил Федор.
Глава 12
Боковым зрением уловив некое движение, Отар Неговский поднял голову и изумлённо откинулся на спинку кресла: на подоконнике окна, что выходило в парк, стоял человек могучего сложения. Отар прикинул, на каком этаже его кабинет – на первом или на втором? На втором. Оставалось предположить, что странный посетитель забрался на окно по наружной стене. Если учесть, что она увита диким виноградом, это не так уж сложно. Однако интересен способ наносить визиты! И что, в конце концов, нужно этому рыжему геркулесу? Перехватив взгляд Неговского, визитёр бесшумно спрыгнул на пол и мягко, по-кошачьи ступая, направился к столу. Неговский сел в кресле поудобнее и приветливо проговорил:
– Присаживайтесь, гостем будете, – и несколько принуждённо усмехнулся: – Вы частенько наведываетесь вот так?..
– По мере необходимости, – хладнокровно ответил гость, опустился в кресло и представился: – Федор Лорка.
– Припоминаю. Отар Неговский.
– Знаю, – отрезал незваный гость. – Мне до смерти надоела ваша клиническая бюрократия, поэтому я и решил максимально ускорить процедуру проникновения к вам в кабинет.
За этой фразой стояла масса усилий и несколько часов напрасно потерянного времени. После разговора с Никой Лорка ближайшей орбитальной ракетой вылетел с Гаваев в Приморье, где располагалась клиника Латышева. Попытка связаться со старым профессором по обычным каналам успеха не принесла – его видеофон был отключён от общей сети. Лорке разъяснили, что Латышев занят чрезвычайной работой и никого не принимает. Начиная раздражаться, Лорка пустил в ход весь свой немалый авторитет и добился-таки разговора по видеофону с профессором-затворником. Но это ничего не дало. Едва услышав, что с ним хотят говорить по важному, по личному делу, Латышев раздражённо бросил, что для личных дел у него сейчас нет времени, и выключил аппарат. Тогда Лорка рассердился окончательно и решил, несколько поступившись традиционной земной этикой, перейти на методы, которые он привык применять при разведке неосвоенных планет.
– Могу сказать со всей откровенностью, – Неговский говорил холодно, как и Лорка, – если вы и встретились с какими-то затруднениями, то не с бюрократией, а врачебной этикой. Точнее – врачебной тайной.
– Мне надоели и тайны.
– Вы ведёте себя довольно оригинально. Если не сказать – бестактно. – У Неговского даже губы дрогнули от обиды.
– Мне не до пустопорожней пикировки. – Лорка в упор смотрел на Неговского холодным взглядом. – В вашей клинике тайно содержится мой друг, Тимур Корсаков, который официально считается погибшим. Я хочу знать, что это значит.
Лицо Неговского мгновенно смягчилось, отразив сложное чувство, похожее сразу и на сожаление, и на сочувствие.
– Вот оно что, – пробормотал он вполголоса.
– Вы не отрицаете, что Тимур у вас?
Неговский взглянул на Лорку, тут же отвёл глаза и глубоко вздохнул.
– Разумеется, не отрицаю. Тайна вокруг этой истории – чисто вынужденная и временная мера. Через день-другой мы бы сами пригласили вас в клинику.
– Когда я смогу его увидеть?
Неговский взглянул на Лорку с каким-то странным выражением и опять отвёл взгляд.
– Простите, но это невозможно.
– Я настаиваю. – Голос Лорки прозвучал негромко, но непреклонно.
– Я не так выразился, – поспешно поправился Неговский и досадливо поморщился. – Как бы это объяснить попроще? – Он на секунду задумался. – Вы знаете о последних, заключительных экспериментах Латышева по юнизации?
– Нет.
– Эта информация во избежание ненужного ажиотажа распространена лишь в очень узком кругу специалистов. – Неговский помассировал себе лоб большим и указательным пальцами. – Надежда обрести вторую молодость, знаете ли, способна вскружить голову кому угодно.
– Я не понимаю, какое отношение все это имеет к Тимуру Корсакову, – холодно заметил Лорка.
– Сейчас поймёте, – спокойно сказал Неговский. – Однако вам нужно набраться терпения и выслушать то, что я расскажу.
Рассказ Неговского чем-то походил на сказку, не на волшебную сказку седой древности, а новоявленную, принадлежащую двадцать третьему веку. Оказывается, от теоретических и технических изысканий к практическим опытам по юнизации Латышев перешёл ещё около года назад. Сначала активному омолаживанию были подвергнуты три дряхлые собаки, едва таскавшие от старости ноги. Одна из них погибла в ходе эксперимента, зато две другие превратились в отменно здоровых псов. Опытные специалисты-кинологи, которым, не открывая тайны опыта, их предъявили для установления возраста, единодушно решили, что каждой из собак не более трех лет. Эксперимент по юнизации собак повторяли много раз, пока Латышев не добился устойчивого и надёжного эффекта омолаживания. Клиника перешла к юнизации обезьян, при этом выяснилось, что переход с одних видов животных на другие не ставит перед этой своеобразной системой лечения, лечения от самой смерти, каких-либо новых проблем и принципиальных трудностей. И тогда старый профессор решился на последний, ответственнейший шаг, завершавший многолетние настойчивые поиски.
– Неужели Латышев решился на омолаживание людей? – спросил Лорка, в его голосе звучало недоверие.
Неговский, прерванный на полуслове, с некоторым удивлением взглянул на Лорку, точно спрашивая самого себя – зачем в кабинете сидит этот человек?
– Да, – торжественно сказал Неговский после паузы, – решился. Хотя лечение было применено, естественно, к добровольцам.
Неговский вдруг расплылся в счастливой улыбке.
– Успех был сенсационный, похожий на чудо. Оба старика, их было двое – один такой крепышок, а другой совсем уже древний дед – стали похожи на свои фотографии вековой давности. Молодые, красивые парни! Хоть в космос их посылай, хоть к центру Земли!
– Трудно поверить в это, – вслух заметил Лорка.
– И мне трудно, – проникновенно откликнулся Неговский. – Хотя я один из тех, кто своей мыслью, своими руками свершил это чудо!
И вдруг Неговский потух, точно внутри его померк некий волшебный светильник. Лицо его постарело, он усталыми движениями помассировал кончиками пальцев лоб и сказал, будто недоумевая:
– Недавно я прочитал «Фауста», сказку в стихах поэта Гёте. Не думайте, я не любитель древней поэзии, я вообще к ней равнодушен, да и времени у меня нет. Мне настойчиво посоветовали прочитать эту странную сказку для взрослых. – Неговский помолчал, сжав в одну линию тонкие бескровные губы, на лице его появилось выражение значительности, почти торжественности. – Знаете, наши предки размышляли над многими вещами, которые волнуют и тревожат нас с вами. Они знали поразительно мало, разум их опутывали глупые предрассудки, но каким-то наитием они угадывали тайны из тайн природы и человека. Они ставили и мысленно решали проблемы, которые мы решаем или только пытаемся решить сейчас! – Неговский на секунду остановил на Лорке задумчивый взгляд и спросил с некоторым сожалением: – Вам, наверное, не довелось читать «Фауста»?
Лорка сдержал улыбку и серьёзно ответил:
– Почему же? Случайно как-то попалась под руку и эта книга.
– Вам повезло. – Неговский снова задумался, сжав в одну линию губы. – Фауст получает вторую молодость, но взамен черт забирает его душу. Смысл тут в том, что человеку никогда и ничто не давалось даром. Всегда приходилось платить трудом, мыслью, отказом от удобств, самой жизнью, наконец. Но черт забирает у Фауста душу, понимаете? Фауст-юноша – уже другой человек, вместо счастья он приносит людям только горе и беды. Человек без старой души и ещё не обретший новую. Как Гёте мог догадаться, что плата за вторую молодость будет такой дорогой?
Лорка уже понял, куда клонится причудливо развивающаяся мысль врача, и сердце его болезненно сжималось.
– Да, – продолжал Неговский скорее философски, чем с горечью, – плата за юнизацию оказалась именно такой – обоих добровольцев постигла полная амнезия – абсолютная потеря памяти. Они забыли все и вся, своё прошлое и настоящее, самих себя и своих близких. Они разучились читать, писать и считать. Они вернулись к новой жизни другими людьми – большими младенцами, впервые взирающими на мир. Полная амнезия – та же смерть личности, ничуть не менее определённая, чем при остановке сердца или потере крови. Разум возвысил человека над остальным миром, но тот же разум расширил власть смерти над человеком – он может умереть не только физически, но и психически: сойти с ума или потерять память. По этой причине, – помолчав, продолжил Неговский, – Латышев временно отказался от юнизации и попросил все, что касается его опытов, сохранить в полной тайне.
Лорка воспользовался паузой и наконец-то задал вопрос, который давно жёг ему язык:
– Тимур реанимирован в вашей клинике?
– Да, – не сразу ответил Неговский.
– И потерял память?
– Полная, абсолютная амнезия. – Неговский исподлобья сочувственно поглядывал на Лорку. – Вашего друга случайно подобрал исследовательский батиход на шельфе Гавайских островов. Его подобрали слишком поздно: восстановить дыхание и работу сердца удалось, но кора головного мозга успела умереть. К счастью, на подводном корабле находился представитель нашей клиники. Он знал, что комплекс юнизации позволяет в принципе восстанавливать нервные клетки даже после их фактической смерти, и настоял на срочной транспортировке утонувшего сюда, в Приморск. Тут и приняли решение об экспериментальном юнилечении пострадавшего, а также о том, чтобы сохранить все в тайне до тех пор, пока не выяснятся результаты этого лечения. К сожалению, они не радуют.
– Но если лечение было начато, – не совсем уверенно предположил Лорка, – значит, кто-то надеялся и на лучший исход?
Неговский удивлённо взглянул на него.
– Как это кто? Разумеется, Латышев. Если бы не надеялся, он бы никогда не взялся за лечение вашего друга. Он и сейчас надеется, но на что надеется – не говорит.
Опершись рукой о край стола, Лорка поднялся на ноги.
– Я должен увидеть Латышева, – проговорил он, высказывая скорее решение, чем просьбу.
– Разумеется, – поддержал его Неговский, – он охотно поговорит с вами.
Лорка в сомнении качнул головой.
– Не уверен. – И коротко рассказал врачу о своих затруднениях.
Неговский поморщился.
– Скорее всего профессор просто не разобрался, в чем дело. Не судите его строго. Он своенравен, даже капризен, но очень честен и справедлив. А проблема юнизации так популярна, что его нет-нет да и тревожат по пустякам.
Неговский оказался прав. Латышев принял Лорку в своём просторном кабинете буквально через минуту. Латышев долго молчал, иногда взглядывая на посетителя, сидевшего за столом напротив него. У профессора была ещё крепкая фигура, львиное лицо и утомлённые глаза. Большие старческие руки тяжело лежали на столе.
– Вы друг Тимура Корсакова? – спросил он наконец.
– Да.
– Близкий друг?
– Близкий.
Латышев провёл ладонью по щекам, точно пытался разгладить свои морщины.
– И вы явились сюда, чтобы узнать, можно ли вернуть ему прежнюю жизнь?
– Не только узнать, но и сделать все возможное для этого.
В утомлённых, бесцветных глазах Латышева мелькнула насмешка.
– А по-вашему, что нужно сделать?
– Не знаю. Впрочем, мне известен рибонуклеид, который довольно эффективно стимулирует подсознательную память.
Латышев взглянул на него с некоторым интересом.
– Рибонуклеид Ревского?
– Он уже известен вам? – не скрыл удивления Лорка.
– Вся мировая информация, касающаяся мозга и его функций, в частности и памяти, поступает в нашу клинику по каналу, параллельному с главным компьютерным. – Профессор пожевал губами. – Конечно, когда мы предпримем очередную попытку разбудить память Тимура Корсакова, он получит ударную дозу нейростимуляторов. Возможно, в составе препарата будет и рибонуклеид Ревского. Но этого мало. Мало! – Латышев внимательно взглянул на Лорку, потом прикрыл глаза густыми седыми бровями и спросил: – Тимур любил свою жену? Я имею в виду настоящую любовь. Как близкий друг, вы должны знать об этом.
Лорка не отвечал, удивлённо глядя на старого профессора.
– Я спрашиваю не из праздного любопытства. – В голосе Латышева послышалось раздражение.
– Думаю, что любил.
– Думаете?
– Уверен.
Старый профессор секунду пристально смотрел на Лорку, потом отвёл взгляд, пожевал губами и ворчливо спросил:
– Вам говорили, что мои методы вызывают полную амнезию?
– Говорили.
– Чепуха, – сказал старик сердито, – не верьте этому. – И пояснил удивлённому Лорке: – Это верно лишь в отношении сознательной памяти, а мозг неизмеримо глубже этой верхней надстройки. Если бы амнезия была тотальной, разрушилась бы не только сознательная, но и подсознательная, родовая память. Исчезли бы все инстинкты и безусловные рефлексы. Остановилось бы дыхание, замерло сердце, прекратился обмен веществ. Люди умирали бы в ходе самой юнизации. Но они живут! Я уверен, – Латышев костяшками пальцев сердито постучал по своему высоченному лбу, – прошлое крепко хранится в их головах и после юнизации, но оно спит! Спит летаргическим сном, а я, старый, не знаю, как разбудить его.
Латышев пошевелил губами и, глядя в сторону, продолжил:
– Есть одно чувство, глубокое, как сама жизнь. Любовь. Я не верю, что настоящую любовь может стереть клиническая амнезия. Раньше остановится сердце, а потом уже умрёт любовь.
Латышев замолчал. Лорка сидел тихонько, боясь потревожить его мысли. А старик потёр ладонью лоб и продолжал уже другим тоном, в котором не было ни ворчливости, ни скрытой боли, зато слышались менторские нотки:
– Любовь, как я мыслю, и есть та самая ниточка, которая может из бодрствующего подсознания привести в спящий разум. И разбудить его.
Он вдруг оборвал себя, в упор взглянул на Лорку и предложил:
– Вот если вы уверены, что Тимур Корсаков искренне и глубоко любил свою жену, можно рискнуть и устроить им встречу.
– А в чем риск?
Латышев объяснил это толково, подробно, обстоятельно. И пока он объяснял, сочувственно и в то же время чуточку ехидно поглядывал на Лорку. Федор внутренне поёживался – для любящего сердца риск был страшным.
Глава 13
– Так вот ты какая, – повторил Лорка.
– Какая?
– Красавица.
– Что стоит внешняя красота, – сказала она равнодушно.
Лорка откровенно любовался ею.
Она это видела, и ей было приятно.
– Духовная важнее, – сказала она со спокойной убеждённостью.
– Это почему?
– Потому что люди сейчас и так слишком увлечены телесной красотой.
Глаза Ники стали серьёзными. Это были глаза человека, уверенного в себе, хорошо знающего, что он хочет и что он может. Лорка испытал лёгкий укол робости, а может быть, лучше сказать, почтения; такое случалось с ним в детстве, когда он, слушая рассказы о Вселенной, которые вела его мать, нечаянно заглядывал ей в глаза. Ему всегда казалось, что мать знает нечто более мудрое и тайное, чем высказанное словами, Может быть, это чувство сохранилось и сейчас вот всплыло во всей своей первозданной яркости потому, что мать его погибла во время испытаний новой модели нейтринного телескопа, когда ему было всего десять лет, и навечно осталась в его памяти мудрой полуженщиной-полубогиней. Лорка не без труда стряхнул с себя светлые и тяжкие воспоминания прошлого.
– Разве это плохо? – мягко спросил он. – Культ человеческого тела жил в Древней Греции, а греки создали одну из величайших человеческих культур.
Ника уже успокоилась и с интересом разглядывала Лорку. Она не была разочарована, в нем было меньше скульптурности, чем ей представлялось. Он был человечнее монументального образа, созданного когда-то её детским воображением.
– Греки были великими, – сказала Ника вслух, – но они были детьми. Мы же взрослые. Даже тогда, когда ещё дети.
Она хотела добавить, что повзрослеть нелегко. Тяжело прощанье с детством, переход в зрелость – страдание, безжалостное крушение одних кумиров и торопливое сотворение других. Но поймёт ли это Лорка?
– Пожалуй, – согласился Лорка, – в двадцать втором веке… Совсем недавно люди упивались простыми радостями жизни и возродили культ тела. Благодаря им мы покончили с хилостью и уродством, стали такими, как сейчас.
Ника улыбнулась.
– Люди, разделавшись с голодом, войной и эксплуатацией, просто немного сошли с ума от радости. В двадцать втором веке был праздник человечества, но ведь праздник не может длиться вечно.
Откуда такие мысли у этой девочки? Лорку поражало её уверенное спокойствие, сквозь которое просматривалась лёгкая грусть. Словно ещё не успев толком вступить в жизнь, Ника уже рассталась с какой-то желанной, но несбыточной мечтой.
– Чего же ты хочешь, девочка?
– Быть человеком, – ответила Ника без всякой аффектации, – только это очень трудно.
Она попала в самую точку, трудно быть настоящим человеком. Да, чтобы стать истинным хомо сапиенсом, человеку пришлось пройти через арены римских цирков, костры и пытки инквизиции, фашистские фабрики смерти, горнило революций и национально-освободительной борьбы. Чтобы быть настоящим человеком, не слугой, а господином своей судьбы, надо не только любить своё тело, но и уметь обуздывать его. Был ещё один штрих в этой вечной проблеме, догадывалась ли о нем эта не по годам мудрая девушка-подросток?
– Быть просто человеком невозможно. Людей как таковых на свете не существует, есть мужчины и женщины. Ты – женщина.
– Да, по рождению, – в голосе её прозвучала досада, – но я не хочу быть женщиной. Не хочу быть ни возлюбленной, ни женой, ни матерью. Меня унижает все это.
Лорка молчал, и после паузы Ника продолжала:
– Есть девочки, которые жалеют, что не родились мужчинами. Я не жалею. Не хочу быть ни мужчиной, ни женщиной. Хочу быть просто человеком.
Лорка подумал, что было бы интересно встретиться с ней лет через пять и снова поговорить обо всем этом. А Ника, помолчав, сказала мягко, точно извиняясь:
– Скорее умру, чем стану рабой инстинктов.
Лорка понял, что это не просто слова, и сердце его сжалось. Что будет с ней, когда она полюбит? А это случится с неизбежностью восхода солнца.
– Зовёшь ты меня Лоркой, а почему? – спросил он, меняя тему разговора. – Разве ты не знаешь моего имени?
– Знаю, – спокойно согласилась Ника, – но я уж так привыкла. Ведь Лоркой вас зовёт и жена, и ваш лучший друг Тим, правда?
– Правда, – не сразу ответил Федор, голос его прозвучал сухо, почти бесстрастно. – Только нет уже моего лучшего друга Тима Корсакова. Он погиб неделю назад.
Лорка проговорил это, не поднимая на девушку глаз, но все-таки уловил какое-то импульсивное её движение и взглянул на неё.
Ника, казалось, была удивлена, даже больше– изумлена.
– Что с тобой? – встревожился Лорка.
– Со мной ничего, – медленно проговорила Ника, теперь Лорка разглядел в её глазах не только изумление, но и тревогу.
– Да что с тобой?
– Лорка, – Ника волновалась, но она умела владеть собой, и голос её звучал негромко и спокойно, – я не знаю, что и как, но вчера вечером, ещё в Приморье, я видела Тима.
– Тима?
– Да, Тима, живого и здорового.
Лорка глубоко вздохнул.
– К сожалению, ты ошиблась, девочка, – мягко сказал он.
Ника упрямо покачала головой.
– Я не ошиблась. Он ехал в закрытой машине вместе с Отаром Неговским. Отар лечил меня после того самого случая. Он всегда здоровается со мной, разговаривает. И на этот раз он остановил машину. Я хорошо рассмотрела – с ним был Тим.
– Отар Неговский? Он работает в клинике Латышева?
– Да, у Латышева. – Ника видела, как тяжело задумался Лорка, и осторожно прикоснулась к его руке, – Что все это значит, Лорка?
– Не знаю, – медленно проговорил Федор.
Глава 12
Боковым зрением уловив некое движение, Отар Неговский поднял голову и изумлённо откинулся на спинку кресла: на подоконнике окна, что выходило в парк, стоял человек могучего сложения. Отар прикинул, на каком этаже его кабинет – на первом или на втором? На втором. Оставалось предположить, что странный посетитель забрался на окно по наружной стене. Если учесть, что она увита диким виноградом, это не так уж сложно. Однако интересен способ наносить визиты! И что, в конце концов, нужно этому рыжему геркулесу? Перехватив взгляд Неговского, визитёр бесшумно спрыгнул на пол и мягко, по-кошачьи ступая, направился к столу. Неговский сел в кресле поудобнее и приветливо проговорил:
– Присаживайтесь, гостем будете, – и несколько принуждённо усмехнулся: – Вы частенько наведываетесь вот так?..
– По мере необходимости, – хладнокровно ответил гость, опустился в кресло и представился: – Федор Лорка.
– Припоминаю. Отар Неговский.
– Знаю, – отрезал незваный гость. – Мне до смерти надоела ваша клиническая бюрократия, поэтому я и решил максимально ускорить процедуру проникновения к вам в кабинет.
За этой фразой стояла масса усилий и несколько часов напрасно потерянного времени. После разговора с Никой Лорка ближайшей орбитальной ракетой вылетел с Гаваев в Приморье, где располагалась клиника Латышева. Попытка связаться со старым профессором по обычным каналам успеха не принесла – его видеофон был отключён от общей сети. Лорке разъяснили, что Латышев занят чрезвычайной работой и никого не принимает. Начиная раздражаться, Лорка пустил в ход весь свой немалый авторитет и добился-таки разговора по видеофону с профессором-затворником. Но это ничего не дало. Едва услышав, что с ним хотят говорить по важному, по личному делу, Латышев раздражённо бросил, что для личных дел у него сейчас нет времени, и выключил аппарат. Тогда Лорка рассердился окончательно и решил, несколько поступившись традиционной земной этикой, перейти на методы, которые он привык применять при разведке неосвоенных планет.
– Могу сказать со всей откровенностью, – Неговский говорил холодно, как и Лорка, – если вы и встретились с какими-то затруднениями, то не с бюрократией, а врачебной этикой. Точнее – врачебной тайной.
– Мне надоели и тайны.
– Вы ведёте себя довольно оригинально. Если не сказать – бестактно. – У Неговского даже губы дрогнули от обиды.
– Мне не до пустопорожней пикировки. – Лорка в упор смотрел на Неговского холодным взглядом. – В вашей клинике тайно содержится мой друг, Тимур Корсаков, который официально считается погибшим. Я хочу знать, что это значит.
Лицо Неговского мгновенно смягчилось, отразив сложное чувство, похожее сразу и на сожаление, и на сочувствие.
– Вот оно что, – пробормотал он вполголоса.
– Вы не отрицаете, что Тимур у вас?
Неговский взглянул на Лорку, тут же отвёл глаза и глубоко вздохнул.
– Разумеется, не отрицаю. Тайна вокруг этой истории – чисто вынужденная и временная мера. Через день-другой мы бы сами пригласили вас в клинику.
– Когда я смогу его увидеть?
Неговский взглянул на Лорку с каким-то странным выражением и опять отвёл взгляд.
– Простите, но это невозможно.
– Я настаиваю. – Голос Лорки прозвучал негромко, но непреклонно.
– Я не так выразился, – поспешно поправился Неговский и досадливо поморщился. – Как бы это объяснить попроще? – Он на секунду задумался. – Вы знаете о последних, заключительных экспериментах Латышева по юнизации?
– Нет.
– Эта информация во избежание ненужного ажиотажа распространена лишь в очень узком кругу специалистов. – Неговский помассировал себе лоб большим и указательным пальцами. – Надежда обрести вторую молодость, знаете ли, способна вскружить голову кому угодно.
– Я не понимаю, какое отношение все это имеет к Тимуру Корсакову, – холодно заметил Лорка.
– Сейчас поймёте, – спокойно сказал Неговский. – Однако вам нужно набраться терпения и выслушать то, что я расскажу.
Рассказ Неговского чем-то походил на сказку, не на волшебную сказку седой древности, а новоявленную, принадлежащую двадцать третьему веку. Оказывается, от теоретических и технических изысканий к практическим опытам по юнизации Латышев перешёл ещё около года назад. Сначала активному омолаживанию были подвергнуты три дряхлые собаки, едва таскавшие от старости ноги. Одна из них погибла в ходе эксперимента, зато две другие превратились в отменно здоровых псов. Опытные специалисты-кинологи, которым, не открывая тайны опыта, их предъявили для установления возраста, единодушно решили, что каждой из собак не более трех лет. Эксперимент по юнизации собак повторяли много раз, пока Латышев не добился устойчивого и надёжного эффекта омолаживания. Клиника перешла к юнизации обезьян, при этом выяснилось, что переход с одних видов животных на другие не ставит перед этой своеобразной системой лечения, лечения от самой смерти, каких-либо новых проблем и принципиальных трудностей. И тогда старый профессор решился на последний, ответственнейший шаг, завершавший многолетние настойчивые поиски.
– Неужели Латышев решился на омолаживание людей? – спросил Лорка, в его голосе звучало недоверие.
Неговский, прерванный на полуслове, с некоторым удивлением взглянул на Лорку, точно спрашивая самого себя – зачем в кабинете сидит этот человек?
– Да, – торжественно сказал Неговский после паузы, – решился. Хотя лечение было применено, естественно, к добровольцам.
Неговский вдруг расплылся в счастливой улыбке.
– Успех был сенсационный, похожий на чудо. Оба старика, их было двое – один такой крепышок, а другой совсем уже древний дед – стали похожи на свои фотографии вековой давности. Молодые, красивые парни! Хоть в космос их посылай, хоть к центру Земли!
– Трудно поверить в это, – вслух заметил Лорка.
– И мне трудно, – проникновенно откликнулся Неговский. – Хотя я один из тех, кто своей мыслью, своими руками свершил это чудо!
И вдруг Неговский потух, точно внутри его померк некий волшебный светильник. Лицо его постарело, он усталыми движениями помассировал кончиками пальцев лоб и сказал, будто недоумевая:
– Недавно я прочитал «Фауста», сказку в стихах поэта Гёте. Не думайте, я не любитель древней поэзии, я вообще к ней равнодушен, да и времени у меня нет. Мне настойчиво посоветовали прочитать эту странную сказку для взрослых. – Неговский помолчал, сжав в одну линию тонкие бескровные губы, на лице его появилось выражение значительности, почти торжественности. – Знаете, наши предки размышляли над многими вещами, которые волнуют и тревожат нас с вами. Они знали поразительно мало, разум их опутывали глупые предрассудки, но каким-то наитием они угадывали тайны из тайн природы и человека. Они ставили и мысленно решали проблемы, которые мы решаем или только пытаемся решить сейчас! – Неговский на секунду остановил на Лорке задумчивый взгляд и спросил с некоторым сожалением: – Вам, наверное, не довелось читать «Фауста»?
Лорка сдержал улыбку и серьёзно ответил:
– Почему же? Случайно как-то попалась под руку и эта книга.
– Вам повезло. – Неговский снова задумался, сжав в одну линию губы. – Фауст получает вторую молодость, но взамен черт забирает его душу. Смысл тут в том, что человеку никогда и ничто не давалось даром. Всегда приходилось платить трудом, мыслью, отказом от удобств, самой жизнью, наконец. Но черт забирает у Фауста душу, понимаете? Фауст-юноша – уже другой человек, вместо счастья он приносит людям только горе и беды. Человек без старой души и ещё не обретший новую. Как Гёте мог догадаться, что плата за вторую молодость будет такой дорогой?
Лорка уже понял, куда клонится причудливо развивающаяся мысль врача, и сердце его болезненно сжималось.
– Да, – продолжал Неговский скорее философски, чем с горечью, – плата за юнизацию оказалась именно такой – обоих добровольцев постигла полная амнезия – абсолютная потеря памяти. Они забыли все и вся, своё прошлое и настоящее, самих себя и своих близких. Они разучились читать, писать и считать. Они вернулись к новой жизни другими людьми – большими младенцами, впервые взирающими на мир. Полная амнезия – та же смерть личности, ничуть не менее определённая, чем при остановке сердца или потере крови. Разум возвысил человека над остальным миром, но тот же разум расширил власть смерти над человеком – он может умереть не только физически, но и психически: сойти с ума или потерять память. По этой причине, – помолчав, продолжил Неговский, – Латышев временно отказался от юнизации и попросил все, что касается его опытов, сохранить в полной тайне.
Лорка воспользовался паузой и наконец-то задал вопрос, который давно жёг ему язык:
– Тимур реанимирован в вашей клинике?
– Да, – не сразу ответил Неговский.
– И потерял память?
– Полная, абсолютная амнезия. – Неговский исподлобья сочувственно поглядывал на Лорку. – Вашего друга случайно подобрал исследовательский батиход на шельфе Гавайских островов. Его подобрали слишком поздно: восстановить дыхание и работу сердца удалось, но кора головного мозга успела умереть. К счастью, на подводном корабле находился представитель нашей клиники. Он знал, что комплекс юнизации позволяет в принципе восстанавливать нервные клетки даже после их фактической смерти, и настоял на срочной транспортировке утонувшего сюда, в Приморск. Тут и приняли решение об экспериментальном юнилечении пострадавшего, а также о том, чтобы сохранить все в тайне до тех пор, пока не выяснятся результаты этого лечения. К сожалению, они не радуют.
– Но если лечение было начато, – не совсем уверенно предположил Лорка, – значит, кто-то надеялся и на лучший исход?
Неговский удивлённо взглянул на него.
– Как это кто? Разумеется, Латышев. Если бы не надеялся, он бы никогда не взялся за лечение вашего друга. Он и сейчас надеется, но на что надеется – не говорит.
Опершись рукой о край стола, Лорка поднялся на ноги.
– Я должен увидеть Латышева, – проговорил он, высказывая скорее решение, чем просьбу.
– Разумеется, – поддержал его Неговский, – он охотно поговорит с вами.
Лорка в сомнении качнул головой.
– Не уверен. – И коротко рассказал врачу о своих затруднениях.
Неговский поморщился.
– Скорее всего профессор просто не разобрался, в чем дело. Не судите его строго. Он своенравен, даже капризен, но очень честен и справедлив. А проблема юнизации так популярна, что его нет-нет да и тревожат по пустякам.
Неговский оказался прав. Латышев принял Лорку в своём просторном кабинете буквально через минуту. Латышев долго молчал, иногда взглядывая на посетителя, сидевшего за столом напротив него. У профессора была ещё крепкая фигура, львиное лицо и утомлённые глаза. Большие старческие руки тяжело лежали на столе.
– Вы друг Тимура Корсакова? – спросил он наконец.
– Да.
– Близкий друг?
– Близкий.
Латышев провёл ладонью по щекам, точно пытался разгладить свои морщины.
– И вы явились сюда, чтобы узнать, можно ли вернуть ему прежнюю жизнь?
– Не только узнать, но и сделать все возможное для этого.
В утомлённых, бесцветных глазах Латышева мелькнула насмешка.
– А по-вашему, что нужно сделать?
– Не знаю. Впрочем, мне известен рибонуклеид, который довольно эффективно стимулирует подсознательную память.
Латышев взглянул на него с некоторым интересом.
– Рибонуклеид Ревского?
– Он уже известен вам? – не скрыл удивления Лорка.
– Вся мировая информация, касающаяся мозга и его функций, в частности и памяти, поступает в нашу клинику по каналу, параллельному с главным компьютерным. – Профессор пожевал губами. – Конечно, когда мы предпримем очередную попытку разбудить память Тимура Корсакова, он получит ударную дозу нейростимуляторов. Возможно, в составе препарата будет и рибонуклеид Ревского. Но этого мало. Мало! – Латышев внимательно взглянул на Лорку, потом прикрыл глаза густыми седыми бровями и спросил: – Тимур любил свою жену? Я имею в виду настоящую любовь. Как близкий друг, вы должны знать об этом.
Лорка не отвечал, удивлённо глядя на старого профессора.
– Я спрашиваю не из праздного любопытства. – В голосе Латышева послышалось раздражение.
– Думаю, что любил.
– Думаете?
– Уверен.
Старый профессор секунду пристально смотрел на Лорку, потом отвёл взгляд, пожевал губами и ворчливо спросил:
– Вам говорили, что мои методы вызывают полную амнезию?
– Говорили.
– Чепуха, – сказал старик сердито, – не верьте этому. – И пояснил удивлённому Лорке: – Это верно лишь в отношении сознательной памяти, а мозг неизмеримо глубже этой верхней надстройки. Если бы амнезия была тотальной, разрушилась бы не только сознательная, но и подсознательная, родовая память. Исчезли бы все инстинкты и безусловные рефлексы. Остановилось бы дыхание, замерло сердце, прекратился обмен веществ. Люди умирали бы в ходе самой юнизации. Но они живут! Я уверен, – Латышев костяшками пальцев сердито постучал по своему высоченному лбу, – прошлое крепко хранится в их головах и после юнизации, но оно спит! Спит летаргическим сном, а я, старый, не знаю, как разбудить его.
Латышев пошевелил губами и, глядя в сторону, продолжил:
– Есть одно чувство, глубокое, как сама жизнь. Любовь. Я не верю, что настоящую любовь может стереть клиническая амнезия. Раньше остановится сердце, а потом уже умрёт любовь.
Латышев замолчал. Лорка сидел тихонько, боясь потревожить его мысли. А старик потёр ладонью лоб и продолжал уже другим тоном, в котором не было ни ворчливости, ни скрытой боли, зато слышались менторские нотки:
– Любовь, как я мыслю, и есть та самая ниточка, которая может из бодрствующего подсознания привести в спящий разум. И разбудить его.
Он вдруг оборвал себя, в упор взглянул на Лорку и предложил:
– Вот если вы уверены, что Тимур Корсаков искренне и глубоко любил свою жену, можно рискнуть и устроить им встречу.
– А в чем риск?
Латышев объяснил это толково, подробно, обстоятельно. И пока он объяснял, сочувственно и в то же время чуточку ехидно поглядывал на Лорку. Федор внутренне поёживался – для любящего сердца риск был страшным.
Глава 13
Валентина пришла запыхавшись, щеки её зарумянились от быстрой ходьбы, волосы растрепались.
– Что случилось, Федор? – напряжённо улыбаясь, спросила она. – Почему от Тима нет вестей?
Лорка улыбнулся ей в ответ.
– Сейчас объясню. Сядем, Валя. Так будет удобнее.
Беседка была скрыта в густой зелени. Лорка, придерживая за локоть, бережно усадил Валентину на диван.
– Валентина, – сказал он без паузы, – об этом вы должны были узнать раньше. Но все так перепуталось.
Он умолк, потому что Валентина стала бледнеть.
– Он жив? – шёпотом спросила она. Бледность Валентины приобрела меловой оттенок, по глазам её Федор понял – она вот-вот потеряет сознание.
– Успокойтесь, – он сел рядом и взял её за руку, – жив.
Руки её были влажными и вялыми. С заметным усилием она овладела собой.
– Жив? – недоверчиво переспросила она.
– Жив, – подтвердил Лорка, – вы сегодня сможете его увидеть.
Кровь медленно приливала к её щекам, мелкие капельки пота высыпали на верхней губе, глаза переполнились слезами.
– Зачем же вы так? – с укором сказала она.
Тут наконец слезы хлынули из её глаз.
Лорка молчал. С нелёгким сердцем он думал о том, что главное объяснение с Валентиной ещё впереди. Вот он сказал ей, что Тим жив. И это правда, но не вся правда.
Лорка глубоко задумался и перестал контролировать себя. Лицо его отяжелело.
– Тим тяжело болен, Валентина, – начал он издалека.
Она перебила с вновь вспыхнувшей тревогой:
– Он может умереть?
– Нет!
– Он изувечен…
– Нет, уверяю вас.
– Да что же с ним такое? – с сердцем спросила она.
– У него амнезия. – Лорка, решившись наконец открыть ей истину, сказал это, будто прыгнул в воду холодную.
– Что? – Она не поняла, а поэтому испугалась.
– Амнезия, – пояснил Лорка, – полная потеря памяти.
– Да-да, знаю, – быстро сказала она. – А это страшно?
Наморщив лоб, Валентина насторожённо вглядывалась в лицо Лорки. Она не столько вникала в смысл его слов, сколько вслушивалась в интонацию его голоса, старалась догадаться, чем все это грозит её Тиму. В эти мгновения она была почти ясновидящей, бесполезно пытаться скрыть от неё правду или смягчить её.
– Страшно, Валя.
Она отвела глаза, задумалась, потом спросила быстро:
– Он и меня забыл? И Ниночку?
– Забыл.
– Совсем?
– Совсем.
– Навсегда?
Большие серые глаза Валентины смотрели на Лорку опустошённо, только где-то в самой их глубине пряталась отчаянная искра надежды.
– Может быть, и нет…
Она сразу оживилась.
– Может быть?
– Да, если вы согласитесь пойти на риск.
– Конечно, соглашусь. – Валентина уже улыбалась.
– Рисковать-то придётся не собой.
Она сразу потускнела.
– А как же?
– Да в принципе-то очень просто. Вам нужно встретиться с Тимом – вот и все. Профессор, который его лечит, надеется, что Тим вас вспомнит. И тогда болезнь его пройдёт.
Лорке и в голову не пришло рассказать Валентине, какое жестокое условие выдвигал Латышев как основу для преодоления амнезии – Валентину и Тимура должна связывать подлинная, настоящая любовь. Только тогда возможна победа над забвением.
– А если не вспомнит?
– Тогда придётся ждать – годы, десятилетия, а может быть, и всю жизнь.
Валентина глубоко задумалась.
– Все это мне понятно, – проговорила она почти про себя с оттенком недоумения. – Не пойму одного: в чем здесь риск?
– А в том, что Тим может полуузнать вас, – пояснил Лорка невесело. – Знаете, бывает такое мучительное состояние, когда вот-вот вспомнишь, а не вспоминается.
Валентина, не спуская с Лорки глаз, закивала головой.
– Такое может произойти и с Тимом, только чувство это будет гораздо глубже, шире и охватит все сознание.
– Он сойдёт с ума? – быстро спросила Валентина.
– Возможно. Чтобы его вылечить, придётся принудительно стирать в его сознании память о вашей последней встрече. И тогда он забудет вас навсегда.
– Это жестоко!
Что мог ответить Лорка? Он молчал. Она посидела неподвижно, глядя в землю, потом тыльной стороной руки вытерла глаза и решительно поднялась на ноги.
– Я согласна!
Перед тем как идти на встречу с Валентиной, Лорка обговорил с Латышевым детали предстоящего свидания супругов, если, разумеется, Валентина согласится.
Лорку и Валентину беспрепятственно пропустили в больничный парк. На этой поспешности Лорка тоже настоял заблаговременно, представляя, как мучительна будет Валентине каждая лишняя секунда ожидания.
Выйдя на широкую дорожку, обсаженную соснами и усыпанную светлым песком, Лорка остановился, легонько придержав Валентину за локоть.
– Это и есть центральная аллея. А там сосна – видите, какая громадина? Возле неё скамья.
Море разгулялось, и с него дул ветер. Он ворошил траву, клонил ветки кустарника и трепал кроны вековых сосен. Сосны глухо роптали.
Лорка с трудом расслышал ответ Валентины.
– Вижу.
Она кивнула в знак согласия, но продолжала стоять на месте. Лорка осторожно подтолкнул её вперёд. Валентина оглянулась, точно прося помощи, но Лорка покачал головой – её встреча с Тимом должна была состояться наедине, таково было жёсткое условие Латышева. Тогда Валентина сначала медленно, неловко, будто только училась ходить, а потом уж быстрее, постепенно обретая свою обычную походку, пошла к сосне. Но дойти до неё она не успела, боковой тропинкой на центральную аллею вышел Тим. Валентина сразу узнала его. Это был её Тим – высокий, худощавый, с рельефной мускулатурой шеи и оголённых рук. Он шагал уверенно, спокойно, рассеянно поглядывая по сторонам. Ветер трепал его мягкие русые волосы.
– Что случилось, Федор? – напряжённо улыбаясь, спросила она. – Почему от Тима нет вестей?
Лорка улыбнулся ей в ответ.
– Сейчас объясню. Сядем, Валя. Так будет удобнее.
Беседка была скрыта в густой зелени. Лорка, придерживая за локоть, бережно усадил Валентину на диван.
– Валентина, – сказал он без паузы, – об этом вы должны были узнать раньше. Но все так перепуталось.
Он умолк, потому что Валентина стала бледнеть.
– Он жив? – шёпотом спросила она. Бледность Валентины приобрела меловой оттенок, по глазам её Федор понял – она вот-вот потеряет сознание.
– Успокойтесь, – он сел рядом и взял её за руку, – жив.
Руки её были влажными и вялыми. С заметным усилием она овладела собой.
– Жив? – недоверчиво переспросила она.
– Жив, – подтвердил Лорка, – вы сегодня сможете его увидеть.
Кровь медленно приливала к её щекам, мелкие капельки пота высыпали на верхней губе, глаза переполнились слезами.
– Зачем же вы так? – с укором сказала она.
Тут наконец слезы хлынули из её глаз.
Лорка молчал. С нелёгким сердцем он думал о том, что главное объяснение с Валентиной ещё впереди. Вот он сказал ей, что Тим жив. И это правда, но не вся правда.
Лорка глубоко задумался и перестал контролировать себя. Лицо его отяжелело.
– Тим тяжело болен, Валентина, – начал он издалека.
Она перебила с вновь вспыхнувшей тревогой:
– Он может умереть?
– Нет!
– Он изувечен…
– Нет, уверяю вас.
– Да что же с ним такое? – с сердцем спросила она.
– У него амнезия. – Лорка, решившись наконец открыть ей истину, сказал это, будто прыгнул в воду холодную.
– Что? – Она не поняла, а поэтому испугалась.
– Амнезия, – пояснил Лорка, – полная потеря памяти.
– Да-да, знаю, – быстро сказала она. – А это страшно?
Наморщив лоб, Валентина насторожённо вглядывалась в лицо Лорки. Она не столько вникала в смысл его слов, сколько вслушивалась в интонацию его голоса, старалась догадаться, чем все это грозит её Тиму. В эти мгновения она была почти ясновидящей, бесполезно пытаться скрыть от неё правду или смягчить её.
– Страшно, Валя.
Она отвела глаза, задумалась, потом спросила быстро:
– Он и меня забыл? И Ниночку?
– Забыл.
– Совсем?
– Совсем.
– Навсегда?
Большие серые глаза Валентины смотрели на Лорку опустошённо, только где-то в самой их глубине пряталась отчаянная искра надежды.
– Может быть, и нет…
Она сразу оживилась.
– Может быть?
– Да, если вы согласитесь пойти на риск.
– Конечно, соглашусь. – Валентина уже улыбалась.
– Рисковать-то придётся не собой.
Она сразу потускнела.
– А как же?
– Да в принципе-то очень просто. Вам нужно встретиться с Тимом – вот и все. Профессор, который его лечит, надеется, что Тим вас вспомнит. И тогда болезнь его пройдёт.
Лорке и в голову не пришло рассказать Валентине, какое жестокое условие выдвигал Латышев как основу для преодоления амнезии – Валентину и Тимура должна связывать подлинная, настоящая любовь. Только тогда возможна победа над забвением.
– А если не вспомнит?
– Тогда придётся ждать – годы, десятилетия, а может быть, и всю жизнь.
Валентина глубоко задумалась.
– Все это мне понятно, – проговорила она почти про себя с оттенком недоумения. – Не пойму одного: в чем здесь риск?
– А в том, что Тим может полуузнать вас, – пояснил Лорка невесело. – Знаете, бывает такое мучительное состояние, когда вот-вот вспомнишь, а не вспоминается.
Валентина, не спуская с Лорки глаз, закивала головой.
– Такое может произойти и с Тимом, только чувство это будет гораздо глубже, шире и охватит все сознание.
– Он сойдёт с ума? – быстро спросила Валентина.
– Возможно. Чтобы его вылечить, придётся принудительно стирать в его сознании память о вашей последней встрече. И тогда он забудет вас навсегда.
– Это жестоко!
Что мог ответить Лорка? Он молчал. Она посидела неподвижно, глядя в землю, потом тыльной стороной руки вытерла глаза и решительно поднялась на ноги.
– Я согласна!
Перед тем как идти на встречу с Валентиной, Лорка обговорил с Латышевым детали предстоящего свидания супругов, если, разумеется, Валентина согласится.
Лорку и Валентину беспрепятственно пропустили в больничный парк. На этой поспешности Лорка тоже настоял заблаговременно, представляя, как мучительна будет Валентине каждая лишняя секунда ожидания.
Выйдя на широкую дорожку, обсаженную соснами и усыпанную светлым песком, Лорка остановился, легонько придержав Валентину за локоть.
– Это и есть центральная аллея. А там сосна – видите, какая громадина? Возле неё скамья.
Море разгулялось, и с него дул ветер. Он ворошил траву, клонил ветки кустарника и трепал кроны вековых сосен. Сосны глухо роптали.
Лорка с трудом расслышал ответ Валентины.
– Вижу.
Она кивнула в знак согласия, но продолжала стоять на месте. Лорка осторожно подтолкнул её вперёд. Валентина оглянулась, точно прося помощи, но Лорка покачал головой – её встреча с Тимом должна была состояться наедине, таково было жёсткое условие Латышева. Тогда Валентина сначала медленно, неловко, будто только училась ходить, а потом уж быстрее, постепенно обретая свою обычную походку, пошла к сосне. Но дойти до неё она не успела, боковой тропинкой на центральную аллею вышел Тим. Валентина сразу узнала его. Это был её Тим – высокий, худощавый, с рельефной мускулатурой шеи и оголённых рук. Он шагал уверенно, спокойно, рассеянно поглядывая по сторонам. Ветер трепал его мягкие русые волосы.