Страница:
— И, кажется, я знаю, кого из молодцов ты имеешь в виду, — похотливо улыбнулся второй.
Лоррейн застыла на месте. Эти пьяные солдафоны приняли ее за простую служанку. Она попыталась заговорить, но тут почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной.
— Предупреждаю вас, не троньте эту леди, — послышался голос.
Лоррейн обернулась и увидела шагнувшего к ней из тени молодого красивого мужчину.
— Да кто ты такой? — прокричал один из молодых парней. — Иди своей дорогой!
Неожиданный спаситель остановился в бесстрастной позе. Лоррейн показалась знакомой слегка презрительная усмешка на устах, несмотря на то, что тень от широкополой шляпы скрывала глаза незнакомца. Когда он, наконец, соблаговолил заговорить, речь его, обращенная к молодым офицерам, была преисполнена сознания собственного превосходства.
— Я наблюдал за вашим разгулом, судари, и должен сообщить, что ваша пьяная болтовня полна непристойности, постыдной даже для самого разнузданного призывника из угольного городка Ланкашира!
Второй солдат, узнав по тону в незнакомце офицера, на этот раз обратился к нему с большей осторожностью:
— А кто вы сами будете, сударь?
— Полковник Маркус Кокс, из рода Крэнборо, из 3-го полка Суссекских стрелков. А что до вас, то как назвали бы вы негодяя, марающего знамя своею полка оскорблением женщины из высшего света — питомицу самого графа Денби?
— Так вы все знали, сударь? — воскликнула пораженная Лоррейн. Маскарад ее оказался хорош для охваченного горем графа, с нетерпеньем ждавшего завершения лондонских дел и возвращения к своей тупой овце, но он не был способен обмануть Маркуса, к которому вернулись его здоровье и жизнелюбие.
— Прошу прощения, моя дорогая мисс Лоррейн, — отвечал галантный молодой полковник и вновь обратился к наглецам: Итак, что вы можете сказать в
свое оправдание?
— Тысяча извинений, мадам… мы приняли вас за
прислугу…
— Не сомневаюсь в этом, — заметил Маркус, — и, поскольку я сам отвечаю за дисциплину в собст венном полку, хочу спросить вас, как поступил бы с вами мой хороший друг, полковник Александр «Песчаный», узнав о том, что его молодые офицеры подают такой неблаговидный пример пьяного дебоширства?
— Сударь… позвольте мне объясниться… нас скоро отправляют на фронт воевать с бандами Боуни. Мы… не понимали, что эта леди… из высшего света… мои родители бедны, сударь, и должность моя так много для них значит… я умоляю вас… — открыто упрашивал молодой солдат, прежде наиболее нахальный из двоих, в выражении лица его читалось истинное раскаяние.
Его жалобная речь заставила Лоррейн вспомнить о своем положении и о тех жертвах, что принесли ее собственные родители ради ее вступления в высший свет.
— Моя вина, что я так одета, Маркус, но все — ради того, чтоб незаметно следовать за нашим дорогим Денби… — произнесла она на грани слез.
Маркус Кокс на какой-то миг обернулся к ней, затем суровым взглядом обвел ее обидчиков. Выпятив нижнюю губу, рукой упершись в бок, он, глядя сверху вниз, произнес:
— Я по природе не лишен сочувствия и не могу сказать, что избегаю развлечений, особенно перед тяжелой битвой, с которой я, увы, знаком не понаслышке. Однако же, когда британский офицер оскорбляет леди, тем более знакомую мне лично, я не могу не требовать от него сатисфакции. И прочь любые оправдания, — добавил он жутко, почти шепотом. Затем голос его снова загремел: — Дадите ли вы мне удовлетворение?
— Любезный сударь, — отвечал ему тот, что держался скромнее, теперь он выглядел крайне огорченным и дрожал, будто на него ощетинились наполеоновские штыки, — мы не можем пойти на дуэль со старшим офицером! Тем паче вашего звания! Это будет истинным варварством! Сражение с мужчиной, с которым бок о бок собираешься защищать родину, нельзя расценить иначе как извращение! Прошу вас, благородный сударь, мы признаем, что поступили дурно и заслужили наказание за свое неподобающее поведение по отношению к благородной даме, но умоляю, не требуйте удовлетворения от нас подобным образом!
— И вы оба с этим согласны? — обратился к солдатам Кокс.
— Да, сударь, точно так, — отвечал ему второй.
— Я все же получу удовлетворение, черт вас подери! — проревел в ночи полковник. — Вы дадите ж мне
его?
— Сударь… прошу… как можно? — униженно лепетали молодые вояки, склонив головы перед яростным напором, звучавшим в тоне старшего офицера.
Маркус почувствовал, как пена выступила на его в бешенстве сжатых губах и как сердце гневно забилось
в груди.
— Я вижу перед собой никчемного труса, недостойного мундира, который он носит, а также самонадеянного молокососа, готового душу продать дьяволу ради спасения своей жалкой дрожащей шкуры!
— Прошу вас, сударь… умоляю, именем самой Англии! Как можем мы удовлетворить вас, избежав
кровопролития?
— Хорошо, — ответил Кокс после задумчивого молчания. — Раз вы отказываетесь выполнить требование уладить дело в честном бою, мне остается лишь прибегнуть к способу, ставшему традицией в моем собственном полку. Я вынужден назначить наказание, издавна применяемое к младшим офицерам, нарушающим дисциплину подобно вам сейчас. Спускайте штаны, вы оба! Выполняйте мой приказ! — Маркус обернулся к Лоррейн: — Прошу вас, сядьте в коляску, мисс, ибо зрелище это не для глаз молодой леди.
Лоррейн послушно исполнила распоряжение полковника, но не смогла удержаться и приоткрыла занавеску, наблюдая, как оба обнажились ниже пояса и склонились через ограду у дороги. Далее Лоррейн смотреть не решилась, но до ее слуха донеслись их крики, а также возбужденные возгласы Маркуса:
— Я получу удовлетворение!
Вскоре, слегка запыхавшись, он вернулся к ней в коляску.
— Прошу прощения, Лоррейн, за то, что вам пришлось столкнуться с грубой правдой военной жизни. Мне крайне больно было прибегать к такому наказанию, но доля старшего армейского офицера не всегда приятна.
— Обычен ли подобный метод наказания, Маркус? Маркус приподнял бровь.
— Существует много действенных путей, но в этой ситуации именно этот я счел бы самым эффективным. Когда на тебя возложена ответственность за выбор меры пресечения для своих собратьев-офицеров, нельзя забывать немаловажную и даже обязательную заботу о поддержке espirit de corps , чувства единения и, да-да, любви к полку и братьям-офицерам. И это в высшей степени положительно влияет на моральный дух в войсках.
Лоррейн, хоть и не вполне убежденная его словами, так или иначе была тронута красноречием Маркуса и признала:
— Увы, сударь, как женщина, я далека от знания военных правил…
— Так это и должно быть, — согласился Маркус. — Теперь поведайте мне, что происходит с нашим другом графом Денби?
— Ах, Маркус, наш милорд, к несчастью, опускается все ниже! Мое сердце разрывается! Неуемное п ристрастие к вину и к опиуму, нелепый союз с этой глупой овцой… ах, как мне больно! Он возвращается в Уилтшир через пару дней и снова будет проводить все дни свои с этой скотиной!
— Мы оба должны поехать вместе с ним. И мы должны придумать нечто, что вернет ему обратно его разум. И если душевная травма так ослабила его рассудок, то, вполне возможно, что лишь новая травма избавит его от этой напасти. Нам надо хорошенько поразмыслить.
— Послушайте, Маркус, — начала Лоррейн, как показалось, слишком скоро для такой догадки, — мне кажется, я кое-что придумала…
21. Повелитель колеи
22. Без названия — в работе
— Разумеется, — с улыбкой на устах отвечал графу Хакур, — ведь это мясо изнутри пропитано изысканными соками виднейшего аристократа Англии.
Денби взглянул на Маркуса Кокса, сидевшего напротив. И, как и ожидал, не усмешку встретил он на лице старого доброго друга, но смущенный взгляд, полный сострадания и жалости, — взгляд, убедивший графа в том, что было совершено ужасное деяние. Хакур, однако, не выказывал ни тени сострадания. Плечи его заходили ходуном в приступе злого смеха, который сотрясал его грузную тушу.
— Вы… — взревел Денби, поднимаясь с места, — да будут прокляты ваши глаза… если что-либо случилось с моей Флосси, клянусь именем Господа, я… — на этом он замолк и выбежал из комнаты на кухню.
Первое, что он увидел, было испуганное лицо поварихи, миссис Херст, а затем — отрубленную голову Флосси, своей возлюбленной овцы, лежащую на кухонном столе. Ее глаза, казалось, глядели на него с грустью и укором.
Граф отпрянул, как от тяжелого удара, затем пришел в себя и накинулся на дрожащую от страха верную свою служанку.
— Будь проклята, ты, ведьма! Я отправлю твое костлявое тело в могилу, а твою коварную душу в
преисподнюю!
— Это не моих рук дело, сударь! — испуганно
вскричала женщина.
— По чьему же указанию было совершено это мерзкое, преступное убийство? — проревел Денби.
— По указанию молодой хозяйки, сударь, мисс Лоррейн, она мне приказала сделать это…
— Ты лжешь! — вскричал Денби, хватая со стола
тесак.
В этот самый миг в дверном проеме показалась
Лоррейн.
— Милорд, если вы жаждете мщения, то я — ваша мишень. Ибо правда — это было совершено по моему распоряжению!
Денби взглянул в глаза своей питомице. И когда их взгляды встретились, не ложь увидел он, но бесконечную нежность прелестной девушки, ставшей хозяйкой дома, благородно заменив печально ушедшую его супругу. И гнев его, будто снег от первых солнечных лучей, растаял от преданности в ее глазах.
— Но как, Лоррейн, дорогая, ты — дикого вереска Шотландии нежный цветок… как могла ты совершить такое злодеяние?
Лоррейн потупила взгляд, и на прекрасных глазах ее выступили слезы. Затем она снова обратилась к Денби и сказала:
— Прошу, милорд, поверьте, я не могла поступить иначе! Эта противоестественная связь моего возлюбленного графа с несчастной полевой скотиной превратила его в посмешище для света…
— Но…
— …так что даже говорили о разрушительной сифилитической болезни, обессилившей вашу светлость. Вы, благородный сударь, стали жертвой нечестивых толков, конечно, просто праздной болтовни глупцов и сплетников, но все же — вашей репутации был нанесен такой урон…
— Но я не знал… и даже не мог себе представить…
— Конечно, сударь, вы не знали, так были вы злодейски зачарованы, так предавались горю, что дьявол в вас проник, когда все силы ваши были на исходе после кончины вашей дорогой супруги. Но только глупая овца не может стать ее заменой… лишь женщина способна любить мужчину, сударь, я вас уверяю.
Улыбка заиграла на устах Денби, и он с любовью посмотрел на прелестное создание.
— И что же, моя девочка, ты много знаешь о любви?
— Увы, сударь, но страсть моя глубоко внутри и жжет меня тем сильнее, чем глубже я ее скрываю…
— Скрываешь страсть? Такая молодая и невинная красота? — произнес Денби. И такая скрытная, — подумалось ему.
— Даже в нашем объятом безумием мире, милорд, я не могу прибегнуть к хитрости, коварству и искусству соблазнения и считать их законным поведением для молодой особы, тем паче — готовящейся занять место в высшем свете, — но порядочность моя все время подвергается пытке страстью… безмерной страстью, способной оправдать все, что угодно!
— Так ты влюблена в Маркуса! Лоррейн, должен признать, что высоко ценю этого бравого юношу и как друга и как офицера, и, даже больше, — в его проказах я узнаю себя в свои молодые годы. Вот почему. Лоррейн, я никогда не соглашусь на его союз с моей питомицей. Ведь Маркус Кокс — необъезженный жеребец, и призвание его — завоевывать сердца и честь невинных девиц, чтобы затем без жалости их бросать, в поисках новой жертвы!
— О нет, сударь, не надо волноваться из-за Маркуса. Несмотря на все свое очарование и храбрость, не он владеет моим сердцем… Вы — этот человек, милорд… Вот, теперь я полностью вам открылась.
Денби внимательно посмотрел на Лоррейн. Он почувствовал вдруг, что они здесь были не одни. Граф обернулся, ожидая увидеть своего друга Маркуса. Но то была женщина. Денби встретился глазами с ближайшей подругой своей покойной супруги — мисс Мэй, соединяющую сердца.
— Мисс Мэй! Вы, без сомнения, сыграли в этом деле весьма существенную роль?
— Не столь существенную, как обычно, ибо никто не решает сердечные проблемы лучше самих влюбленных. Теперь решение за вами, милорд. Ваше слово?
Когда Денби посмотрел в глаза прекрасной Лоррейн, ему показалось, что он смотрит в два бездонных черных колодца.
— Я скажу, — он сделал шаг вперед и обнял девушку, — я люблю тебя… моя дорогая… милая, милая Лоррейн! — Его губы прильнули к губам девушки, и он услышал возгласы одобрения, — в комнату вошли его друзья — Хакур и Маркус. Но граф не отнимал своих губ от губ прекрасной леди.
— Теперь уж верно, — обратился Кокс к Хакуру звучным голосом, — мы повеселимся на охоте с чертовыми гончими!
23. Конец Перкса
24. Патологически ваш
25. Лоррейн едет в Ливингстон
И ВЕЧНО ПРЯЧЕТСЯ СУДЬБА — Любовный роман с корпоративной фармацевтикой
ПРОЛОГ
Лоррейн застыла на месте. Эти пьяные солдафоны приняли ее за простую служанку. Она попыталась заговорить, но тут почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной.
— Предупреждаю вас, не троньте эту леди, — послышался голос.
Лоррейн обернулась и увидела шагнувшего к ней из тени молодого красивого мужчину.
— Да кто ты такой? — прокричал один из молодых парней. — Иди своей дорогой!
Неожиданный спаситель остановился в бесстрастной позе. Лоррейн показалась знакомой слегка презрительная усмешка на устах, несмотря на то, что тень от широкополой шляпы скрывала глаза незнакомца. Когда он, наконец, соблаговолил заговорить, речь его, обращенная к молодым офицерам, была преисполнена сознания собственного превосходства.
— Я наблюдал за вашим разгулом, судари, и должен сообщить, что ваша пьяная болтовня полна непристойности, постыдной даже для самого разнузданного призывника из угольного городка Ланкашира!
Второй солдат, узнав по тону в незнакомце офицера, на этот раз обратился к нему с большей осторожностью:
— А кто вы сами будете, сударь?
— Полковник Маркус Кокс, из рода Крэнборо, из 3-го полка Суссекских стрелков. А что до вас, то как назвали бы вы негодяя, марающего знамя своею полка оскорблением женщины из высшего света — питомицу самого графа Денби?
— Так вы все знали, сударь? — воскликнула пораженная Лоррейн. Маскарад ее оказался хорош для охваченного горем графа, с нетерпеньем ждавшего завершения лондонских дел и возвращения к своей тупой овце, но он не был способен обмануть Маркуса, к которому вернулись его здоровье и жизнелюбие.
— Прошу прощения, моя дорогая мисс Лоррейн, — отвечал галантный молодой полковник и вновь обратился к наглецам: Итак, что вы можете сказать в
свое оправдание?
— Тысяча извинений, мадам… мы приняли вас за
прислугу…
— Не сомневаюсь в этом, — заметил Маркус, — и, поскольку я сам отвечаю за дисциплину в собст венном полку, хочу спросить вас, как поступил бы с вами мой хороший друг, полковник Александр «Песчаный», узнав о том, что его молодые офицеры подают такой неблаговидный пример пьяного дебоширства?
— Сударь… позвольте мне объясниться… нас скоро отправляют на фронт воевать с бандами Боуни. Мы… не понимали, что эта леди… из высшего света… мои родители бедны, сударь, и должность моя так много для них значит… я умоляю вас… — открыто упрашивал молодой солдат, прежде наиболее нахальный из двоих, в выражении лица его читалось истинное раскаяние.
Его жалобная речь заставила Лоррейн вспомнить о своем положении и о тех жертвах, что принесли ее собственные родители ради ее вступления в высший свет.
— Моя вина, что я так одета, Маркус, но все — ради того, чтоб незаметно следовать за нашим дорогим Денби… — произнесла она на грани слез.
Маркус Кокс на какой-то миг обернулся к ней, затем суровым взглядом обвел ее обидчиков. Выпятив нижнюю губу, рукой упершись в бок, он, глядя сверху вниз, произнес:
— Я по природе не лишен сочувствия и не могу сказать, что избегаю развлечений, особенно перед тяжелой битвой, с которой я, увы, знаком не понаслышке. Однако же, когда британский офицер оскорбляет леди, тем более знакомую мне лично, я не могу не требовать от него сатисфакции. И прочь любые оправдания, — добавил он жутко, почти шепотом. Затем голос его снова загремел: — Дадите ли вы мне удовлетворение?
— Любезный сударь, — отвечал ему тот, что держался скромнее, теперь он выглядел крайне огорченным и дрожал, будто на него ощетинились наполеоновские штыки, — мы не можем пойти на дуэль со старшим офицером! Тем паче вашего звания! Это будет истинным варварством! Сражение с мужчиной, с которым бок о бок собираешься защищать родину, нельзя расценить иначе как извращение! Прошу вас, благородный сударь, мы признаем, что поступили дурно и заслужили наказание за свое неподобающее поведение по отношению к благородной даме, но умоляю, не требуйте удовлетворения от нас подобным образом!
— И вы оба с этим согласны? — обратился к солдатам Кокс.
— Да, сударь, точно так, — отвечал ему второй.
— Я все же получу удовлетворение, черт вас подери! — проревел в ночи полковник. — Вы дадите ж мне
его?
— Сударь… прошу… как можно? — униженно лепетали молодые вояки, склонив головы перед яростным напором, звучавшим в тоне старшего офицера.
Маркус почувствовал, как пена выступила на его в бешенстве сжатых губах и как сердце гневно забилось
в груди.
— Я вижу перед собой никчемного труса, недостойного мундира, который он носит, а также самонадеянного молокососа, готового душу продать дьяволу ради спасения своей жалкой дрожащей шкуры!
— Прошу вас, сударь… умоляю, именем самой Англии! Как можем мы удовлетворить вас, избежав
кровопролития?
— Хорошо, — ответил Кокс после задумчивого молчания. — Раз вы отказываетесь выполнить требование уладить дело в честном бою, мне остается лишь прибегнуть к способу, ставшему традицией в моем собственном полку. Я вынужден назначить наказание, издавна применяемое к младшим офицерам, нарушающим дисциплину подобно вам сейчас. Спускайте штаны, вы оба! Выполняйте мой приказ! — Маркус обернулся к Лоррейн: — Прошу вас, сядьте в коляску, мисс, ибо зрелище это не для глаз молодой леди.
Лоррейн послушно исполнила распоряжение полковника, но не смогла удержаться и приоткрыла занавеску, наблюдая, как оба обнажились ниже пояса и склонились через ограду у дороги. Далее Лоррейн смотреть не решилась, но до ее слуха донеслись их крики, а также возбужденные возгласы Маркуса:
— Я получу удовлетворение!
Вскоре, слегка запыхавшись, он вернулся к ней в коляску.
— Прошу прощения, Лоррейн, за то, что вам пришлось столкнуться с грубой правдой военной жизни. Мне крайне больно было прибегать к такому наказанию, но доля старшего армейского офицера не всегда приятна.
— Обычен ли подобный метод наказания, Маркус? Маркус приподнял бровь.
— Существует много действенных путей, но в этой ситуации именно этот я счел бы самым эффективным. Когда на тебя возложена ответственность за выбор меры пресечения для своих собратьев-офицеров, нельзя забывать немаловажную и даже обязательную заботу о поддержке espirit de corps , чувства единения и, да-да, любви к полку и братьям-офицерам. И это в высшей степени положительно влияет на моральный дух в войсках.
Лоррейн, хоть и не вполне убежденная его словами, так или иначе была тронута красноречием Маркуса и признала:
— Увы, сударь, как женщина, я далека от знания военных правил…
— Так это и должно быть, — согласился Маркус. — Теперь поведайте мне, что происходит с нашим другом графом Денби?
— Ах, Маркус, наш милорд, к несчастью, опускается все ниже! Мое сердце разрывается! Неуемное п ристрастие к вину и к опиуму, нелепый союз с этой глупой овцой… ах, как мне больно! Он возвращается в Уилтшир через пару дней и снова будет проводить все дни свои с этой скотиной!
— Мы оба должны поехать вместе с ним. И мы должны придумать нечто, что вернет ему обратно его разум. И если душевная травма так ослабила его рассудок, то, вполне возможно, что лишь новая травма избавит его от этой напасти. Нам надо хорошенько поразмыслить.
— Послушайте, Маркус, — начала Лоррейн, как показалось, слишком скоро для такой догадки, — мне кажется, я кое-что придумала…
21. Повелитель колеи
Труп рано утром вытащили из обгоревшего склада. Взглянув на него, Глен поморщился: хотя он и привык к мертвецам, из которых многие представляли собой крайне неприятное зрелище, такого ему еще не приходилось видеть. Верхняя часть тела почти полностью обгорела, лицо изуродовано до неузнаваемости. Глена охватило жуткое чувство, когда, сопровождаемый тяжелым дыханием Фредди за спиной, он обнаружил, что ягодицы остались практически нетронутыми злым пламенем.
— Так э-этат был настаящим ветераном задницы, а? — пропел Фредди.
— Ну, в общем, видишь ли, пожар случился на голубой дискотеке. Приятель парня приходил на опознание, — Глен кивнул на обугленную тушу. — Он лишь по кольцу смог опознать тело.
Фредди засунул указательный палец в анус мертвеца.
— Да-а, это, пожалуй, единственное, что уцелело… Не понимаю, как они только их различают, по мне они все одинаковые. Должно быть, настоящая любовь была, а не просто так?
Глен затряс головой и указал на золотую печатку на обугленном пальце.
— По тому кольцу, Фредди, — сказал он.
— Ой-ой! Па-анимаю, что ты имеешь в виду, приятель! — рассмеялся Фредди.
У Глена сперло дух от тошнотворного запаха обугленной плоти, который проникал, казалось, повсюду. Он намазал себе под нос новую порцию защитного крема.
Поразвлекшись наедине с трупом вволю, Фредди накапал ему в задницу жидкости для Zippo и поднес спичку.
— Ты что делаешь, Фредди? — испугался Глен.
— Теперь нашему дружку-анатому будет па-атрудней найти улики, — Фредди улыбнулся Глену, который снова почувствовал приступ тошноты.
— Так э-этат был настаящим ветераном задницы, а? — пропел Фредди.
— Ну, в общем, видишь ли, пожар случился на голубой дискотеке. Приятель парня приходил на опознание, — Глен кивнул на обугленную тушу. — Он лишь по кольцу смог опознать тело.
Фредди засунул указательный палец в анус мертвеца.
— Да-а, это, пожалуй, единственное, что уцелело… Не понимаю, как они только их различают, по мне они все одинаковые. Должно быть, настоящая любовь была, а не просто так?
Глен затряс головой и указал на золотую печатку на обугленном пальце.
— По тому кольцу, Фредди, — сказал он.
— Ой-ой! Па-анимаю, что ты имеешь в виду, приятель! — рассмеялся Фредди.
У Глена сперло дух от тошнотворного запаха обугленной плоти, который проникал, казалось, повсюду. Он намазал себе под нос новую порцию защитного крема.
Поразвлекшись наедине с трупом вволю, Фредди накапал ему в задницу жидкости для Zippo и поднес спичку.
— Ты что делаешь, Фредди? — испугался Глен.
— Теперь нашему дружку-анатому будет па-атрудней найти улики, — Фредди улыбнулся Глену, который снова почувствовал приступ тошноты.
22. Без названия — в работе
Страница 204
— Нежнейшее и самое сочное мясо молодого барашка, какое я едал за многие годы, — произнес Денби и тут же замер. Казалось, само сочетание этих букв — «барашек» — отозвалось эхом в его мозгу. Флосси. Он бросил взгляд на Хакура, наполнявшего вином свой высокий бокал.— Разумеется, — с улыбкой на устах отвечал графу Хакур, — ведь это мясо изнутри пропитано изысканными соками виднейшего аристократа Англии.
Денби взглянул на Маркуса Кокса, сидевшего напротив. И, как и ожидал, не усмешку встретил он на лице старого доброго друга, но смущенный взгляд, полный сострадания и жалости, — взгляд, убедивший графа в том, что было совершено ужасное деяние. Хакур, однако, не выказывал ни тени сострадания. Плечи его заходили ходуном в приступе злого смеха, который сотрясал его грузную тушу.
— Вы… — взревел Денби, поднимаясь с места, — да будут прокляты ваши глаза… если что-либо случилось с моей Флосси, клянусь именем Господа, я… — на этом он замолк и выбежал из комнаты на кухню.
Первое, что он увидел, было испуганное лицо поварихи, миссис Херст, а затем — отрубленную голову Флосси, своей возлюбленной овцы, лежащую на кухонном столе. Ее глаза, казалось, глядели на него с грустью и укором.
Граф отпрянул, как от тяжелого удара, затем пришел в себя и накинулся на дрожащую от страха верную свою служанку.
— Будь проклята, ты, ведьма! Я отправлю твое костлявое тело в могилу, а твою коварную душу в
преисподнюю!
— Это не моих рук дело, сударь! — испуганно
вскричала женщина.
— По чьему же указанию было совершено это мерзкое, преступное убийство? — проревел Денби.
— По указанию молодой хозяйки, сударь, мисс Лоррейн, она мне приказала сделать это…
— Ты лжешь! — вскричал Денби, хватая со стола
тесак.
В этот самый миг в дверном проеме показалась
Лоррейн.
— Милорд, если вы жаждете мщения, то я — ваша мишень. Ибо правда — это было совершено по моему распоряжению!
Денби взглянул в глаза своей питомице. И когда их взгляды встретились, не ложь увидел он, но бесконечную нежность прелестной девушки, ставшей хозяйкой дома, благородно заменив печально ушедшую его супругу. И гнев его, будто снег от первых солнечных лучей, растаял от преданности в ее глазах.
— Но как, Лоррейн, дорогая, ты — дикого вереска Шотландии нежный цветок… как могла ты совершить такое злодеяние?
Лоррейн потупила взгляд, и на прекрасных глазах ее выступили слезы. Затем она снова обратилась к Денби и сказала:
— Прошу, милорд, поверьте, я не могла поступить иначе! Эта противоестественная связь моего возлюбленного графа с несчастной полевой скотиной превратила его в посмешище для света…
— Но…
— …так что даже говорили о разрушительной сифилитической болезни, обессилившей вашу светлость. Вы, благородный сударь, стали жертвой нечестивых толков, конечно, просто праздной болтовни глупцов и сплетников, но все же — вашей репутации был нанесен такой урон…
— Но я не знал… и даже не мог себе представить…
— Конечно, сударь, вы не знали, так были вы злодейски зачарованы, так предавались горю, что дьявол в вас проник, когда все силы ваши были на исходе после кончины вашей дорогой супруги. Но только глупая овца не может стать ее заменой… лишь женщина способна любить мужчину, сударь, я вас уверяю.
Улыбка заиграла на устах Денби, и он с любовью посмотрел на прелестное создание.
— И что же, моя девочка, ты много знаешь о любви?
— Увы, сударь, но страсть моя глубоко внутри и жжет меня тем сильнее, чем глубже я ее скрываю…
— Скрываешь страсть? Такая молодая и невинная красота? — произнес Денби. И такая скрытная, — подумалось ему.
— Даже в нашем объятом безумием мире, милорд, я не могу прибегнуть к хитрости, коварству и искусству соблазнения и считать их законным поведением для молодой особы, тем паче — готовящейся занять место в высшем свете, — но порядочность моя все время подвергается пытке страстью… безмерной страстью, способной оправдать все, что угодно!
— Так ты влюблена в Маркуса! Лоррейн, должен признать, что высоко ценю этого бравого юношу и как друга и как офицера, и, даже больше, — в его проказах я узнаю себя в свои молодые годы. Вот почему. Лоррейн, я никогда не соглашусь на его союз с моей питомицей. Ведь Маркус Кокс — необъезженный жеребец, и призвание его — завоевывать сердца и честь невинных девиц, чтобы затем без жалости их бросать, в поисках новой жертвы!
— О нет, сударь, не надо волноваться из-за Маркуса. Несмотря на все свое очарование и храбрость, не он владеет моим сердцем… Вы — этот человек, милорд… Вот, теперь я полностью вам открылась.
Денби внимательно посмотрел на Лоррейн. Он почувствовал вдруг, что они здесь были не одни. Граф обернулся, ожидая увидеть своего друга Маркуса. Но то была женщина. Денби встретился глазами с ближайшей подругой своей покойной супруги — мисс Мэй, соединяющую сердца.
— Мисс Мэй! Вы, без сомнения, сыграли в этом деле весьма существенную роль?
— Не столь существенную, как обычно, ибо никто не решает сердечные проблемы лучше самих влюбленных. Теперь решение за вами, милорд. Ваше слово?
Когда Денби посмотрел в глаза прекрасной Лоррейн, ему показалось, что он смотрит в два бездонных черных колодца.
— Я скажу, — он сделал шаг вперед и обнял девушку, — я люблю тебя… моя дорогая… милая, милая Лоррейн! — Его губы прильнули к губам девушки, и он услышал возгласы одобрения, — в комнату вошли его друзья — Хакур и Маркус. Но граф не отнимал своих губ от губ прекрасной леди.
— Теперь уж верно, — обратился Кокс к Хакуру звучным голосом, — мы повеселимся на охоте с чертовыми гончими!
23. Конец Перкса
Откупорив третью по счету бутылку красного вина в одном из баров на Кенсингтон-стрит, он смог только начать ее и понял, что достиг той стадии опьянения, которая предшествует полной потере сознания. Не без труда подав руку бармену, он, шатаясь, выбрел на улицу.
Было еще светло, но Перки Наварро был пьян так, что не заметил ехавшую на полной скорости машину. Он ничего не почувствовал, пока не перелетел через капот врезавшегося в него автомобиля, и ничего не понял, пока не пришел в себя в больнице всего лишь на несколько минут.
Несмотря на туманное сознание и шум в голове, Перки разглядел незнакомые и разнообразные лица медицинских работников, окруживших его постель. Одного из них он встречал раньше, — знакомая похотливая улыбочка попала в фокус его затуманенного взгляда, резким гротеском выделяясь на фоне безличного профессионализма, излучаемого докторами.
Реальность постепенно уплывала от Перкса, он отчетливо видел перед собой это лицо — все ближе и ближе. Последнее, что слышал в своей жизни Перки Наварро, был голос Фредди:
— Ты в ха-ароших руках, Перки, старина. Мы а тебе тут ха-арошо позаботимся…
К несчастью, Перки Наварро умер. Этим вечером во время перерыва Ивонн Крофт спустилась в патологоанато-мию повидаться с Гленом. Она услышала шум, доносящийся из-за закрытой двери в лабораторию.
— Кто это там? — спросила она Глена.
— Да это просто Фредди, — улыбнулся Глен, — старый приятель покойника. Он слегка экзальтирован, прощается по-своему.
— Вот как, — сказала Ивонн. — Неплохо.
— Да-да, — ответил Глен. — Хочешь кофе? Она улыбнулась в знак согласия, и Глен повел ее в буфет.
Было еще светло, но Перки Наварро был пьян так, что не заметил ехавшую на полной скорости машину. Он ничего не почувствовал, пока не перелетел через капот врезавшегося в него автомобиля, и ничего не понял, пока не пришел в себя в больнице всего лишь на несколько минут.
Несмотря на туманное сознание и шум в голове, Перки разглядел незнакомые и разнообразные лица медицинских работников, окруживших его постель. Одного из них он встречал раньше, — знакомая похотливая улыбочка попала в фокус его затуманенного взгляда, резким гротеском выделяясь на фоне безличного профессионализма, излучаемого докторами.
Реальность постепенно уплывала от Перкса, он отчетливо видел перед собой это лицо — все ближе и ближе. Последнее, что слышал в своей жизни Перки Наварро, был голос Фредди:
— Ты в ха-ароших руках, Перки, старина. Мы а тебе тут ха-арошо позаботимся…
К несчастью, Перки Наварро умер. Этим вечером во время перерыва Ивонн Крофт спустилась в патологоанато-мию повидаться с Гленом. Она услышала шум, доносящийся из-за закрытой двери в лабораторию.
— Кто это там? — спросила она Глена.
— Да это просто Фредди, — улыбнулся Глен, — старый приятель покойника. Он слегка экзальтирован, прощается по-своему.
— Вот как, — сказала Ивонн. — Неплохо.
— Да-да, — ответил Глен. — Хочешь кофе? Она улыбнулась в знак согласия, и Глен повел ее в буфет.
24. Патологически ваш
Два человека играли крайне важную роль в правлении больницы Св. Губбина. И у каждого из них была в этом своя, особая выгода. И оба они твердо знали, что не собираются расставаться с тем, что имеют, с тем, что было для них особенно ценно.
Алан Свит был одним из них. Он пригласил к себе становившегося все более назойливым Джеффри Клементса, молодого патологоанатома, на откровенную беседу по поводу продолжавшихся обвинений с его стороны в нарушении врачебной этики на отделении.
Только Джеффри открыл рот, как почувствовал на своем лице хлороформную маску. Он попытался оказать сопротивление, но Фредди Ройл, второй из не желавших обнародования находок молодого доктора, был родом из деревни и обладал мертвой хваткой.
Алан Свит подбежал к нему, чтобы помочь удержать их жертву, но Джеффри уже терял сознание.
Постепенно приходя в себя, Джеффри Клементе понял, что связан по рукам и ногам и не может пошевелиться. И, несмотря на то что крашеная блондинка по имени Кэнди сидела на нем верхом и трахала анус доктора пристегнутым к животу искусственным членом, а девица по имени Джэйд терлась промежностью о его бородатое лицо, Клементе чувствовал себя счастливым и расслабленным.
— У-ух, а-атлично смотритесь! — прокричал Фредди Ройл, снимая всю сцену на видеокамеру в старой квартире Перки. — Да-а, мышечные релаксанты и в самом деле творят чудеса, а, Джеффри, дружище?
В своем полуидиотском счастливом состоянии Клементе смог лишь неслышно простонать в кустистый пах девицы по имени Джэйд.
— Многие могут увидеть эту пленку, Джеффри. Конечно же, мы оба знаем, что этого не случится, правда? — с улыбкой обратился к нему Свит. — Дела, как дела, я думаю, — рассмеялся Фредди. — У-yx, смотрится а-атлично!
Алан Свит был одним из них. Он пригласил к себе становившегося все более назойливым Джеффри Клементса, молодого патологоанатома, на откровенную беседу по поводу продолжавшихся обвинений с его стороны в нарушении врачебной этики на отделении.
Только Джеффри открыл рот, как почувствовал на своем лице хлороформную маску. Он попытался оказать сопротивление, но Фредди Ройл, второй из не желавших обнародования находок молодого доктора, был родом из деревни и обладал мертвой хваткой.
Алан Свит подбежал к нему, чтобы помочь удержать их жертву, но Джеффри уже терял сознание.
Постепенно приходя в себя, Джеффри Клементе понял, что связан по рукам и ногам и не может пошевелиться. И, несмотря на то что крашеная блондинка по имени Кэнди сидела на нем верхом и трахала анус доктора пристегнутым к животу искусственным членом, а девица по имени Джэйд терлась промежностью о его бородатое лицо, Клементе чувствовал себя счастливым и расслабленным.
— У-ух, а-атлично смотритесь! — прокричал Фредди Ройл, снимая всю сцену на видеокамеру в старой квартире Перки. — Да-а, мышечные релаксанты и в самом деле творят чудеса, а, Джеффри, дружище?
В своем полуидиотском счастливом состоянии Клементе смог лишь неслышно простонать в кустистый пах девицы по имени Джэйд.
— Многие могут увидеть эту пленку, Джеффри. Конечно же, мы оба знаем, что этого не случится, правда? — с улыбкой обратился к нему Свит. — Дела, как дела, я думаю, — рассмеялся Фредди. — У-yx, смотрится а-атлично!
25. Лоррейн едет в Ливингстон
Ребекка отлично чувствовала себя в Форуме. Наркотик открывал ей новые стороны в музыке. Все ее волнения прошли, — она сидела в чил-ауте и наслаждалась накатывающимися внутри нее волнами МДМА и музыки. Она посмотрела на Лоррейн, танцующую под апокалиптически безумные звуки гудков и сирен, — сумасшедший кошмар мегаполиса FX поверх соблазнительно неугомонного брейк-бита. Ребекка поехала в Ливингстон вместе с Лоррейн — развеяться и забыть. Лоррейн танцевала в группе знакомых ей ребят. Джангл впервые звучал в Форуме, — играли двое лучших лондонских ди-джеев. Лоррейн выглядела совершенно счастливой. Ребекка подумала о названии своего нового романа: Лоррейн едет в Ливингстон. Скорей всего, он никогда не будет напечатан. Но это было уже неважно.
И тут, в самом разгаре ливингстонского джангла, с Лоррейн что-то случилось. Она обнималась с кем-то, прижимаясь губами к лицу, которое было рядом с ней весь вечер. И это было приятно. Лоррейн было хорошо. Она была рада, что вернулась в Ливингстон. Вернулась домой.
И тут, в самом разгаре ливингстонского джангла, с Лоррейн что-то случилось. Она обнималась с кем-то, прижимаясь губами к лицу, которое было рядом с ней весь вечер. И это было приятно. Лоррейн было хорошо. Она была рада, что вернулась в Ливингстон. Вернулась домой.
И ВЕЧНО ПРЯЧЕТСЯ СУДЬБА — Любовный роман с корпоративной фармацевтикой
Кении Макмиллану
ПРОЛОГ
Столдорф — живописная деревушка, как на открытке из Баварии, расположенная милях в восьмидесяти на северо-восток от Мюнхена на самом краю Бэйришер Вальд, густого лесного массива. Теперешняя деревня на самом деле была уже второй под названием Столдорф, — средневековые развалины первой находились в миле от нее; тогда разлившийся Дунай вышел из берегов и затопил часть поселения. Дабы избежать затопления в будущем, деревню перенесли подальше от берега непокорной реки к самому краю горного леса, башнеподобными ступенями нависающего над чешской границей.
Гюнтер Эммерих, предки которого жили здесь издавна, избрал умиротворенную, идиллическую деревушку в качестве постоянного места жительства. Когда местную аптеку выставили на продажу шесть лет тому назад, Эммерих решил приобрести ее, оставив суетный мир больших корпораций и жизнь, полную стрессов.
И он не пожалел о своем решении. Гюнтер Эммерих пребывал в довольстве, чувствуя себя человеком, у которого есть все, что ему нужно. К тому же его отчасти тешило ощущение, что именно так его и воспринимали окружающие — пожилой человек, имеющий молодую жену, ребенка, здоровье и достаток. Положение местного аптекаря вкупе со старинными родственными связями создало благоприятные условия для принятия его в жизнь деревенского общества, обыкновенно закрытую для посторонних. Будучи скромным по природе, Эммерих был далек от того, чтобы выставлять напоказ свою удачно сложившуюся жизнь, и потому не вызывал зависти у соседей. Именно это качество и подвело его в корпоративном мире, где люди с куда более скромными способностями взбирались гораздо выше по карьерной лестнице лишь благодаря своему умению громче бить в барабаны. Здесь же, в Столдорфе, этот недостаток превращался в настоящее достоинство. Местные жители уважали тихого, вежливого и усердного соседа, восхищались красотой его молодой супруги и ребенка. Но, несмотря на то, что у Гюнтера Эммериха были все основания быть довольным жизнью, в нем присутствовало смутное и фаталистичное беспокойство; будто он предчувствовал, что однажды может лишиться всего, что имеет. Гюнтер Эммерих осознавал, как хрупка жизнь.
Что касается Бриджитт Эммерих, то она была еще более заодно с окружающим миром, чем ее супруг. В юности у нее были проблемы с психикой и наркотиками, но теперь она считала, что самой большой удачей в жизни было выйти замуж за этого пожилого аптекаря. Она еще помнила о своем прошлом в Мюнхене, в районе Ньюперлах, где она употребляла и продавала амфетамины. Как иронично, что она вышла замуж за фармацевта! Она осознавала, что их связь не была основана на взаимной страсти, но растущая привязанность за четыре года их совместной жизни создала прочную основу взаимоотношений и окрепла еще сильнее с рождением сына.
Не вызывающая сомнений открыточная прелесть Столдорфа тем не менее была по сути своей обманчива — как и большинство местечек, деревня обладала несколькими лицами. Столдорф находился в одном из самых, до недавнего времени, недоступных районов Европы, на краю старого раздела между Западом и Востоком, именуемого «железным занавесом». В темноте ночи глухой лес, нависавший над деревней, порождал ауру недобрых предчувствий, создавая почву для старинных сказок о Страшном Звере, таящемся в укромных уголках лесной чащи. Религиозность Гюнтера Эммериха не мешала ему оставаться при этом человеком науки. Он не верил в сказки о Страшном Звере, который обитает в глухой чаще и следит за жителями из глубины леса. Однако иногда ему казалось, будто за ним наблюдают, следят, его разыскивают. Гюнтер знал гораздо больше о том зле, на которое способны именно люди, а не сказочные чудовища.
Бавария была когда-то центром подъема и распространения нацизма. У многих стариков в Столдорфе были свои тайны, и потому они никогда не задавали вопросов о прошлом. Эта местная черта особенно нравилась Гюнтеру Эммериху. Он хорошо знал, что такое тайны.
Однажды холодным декабрьским утром Бриджитт взяла их малыша Дитера с собой в Мюнхен за рождественскими покупками. Как истинный христианин, Гюнтер Эммерих был противником коммерциализации Рождества, но, так или иначе, радовался празднику и обмену подарками. Поскольку ребенок появился на свет перед самым Рождеством в прошлом году, это будет их первый настоящий семейный праздник вместе. В прошлом году у Эммерихов были проблемы. После рождения ребенка у Бриджитт началась депрессия. Гюнтер старался помочь и часто прибегал к молитве. Религия была в своем роде их крепостью: они даже познакомились, работая в христианской миссии в Мюнхене в качестве волонтеров. Впоследствии Бриджитт полностью поправилась и теперь с удовольствием готовилась к праздничным дням.
Все изменилось в считанные минуты. Она оставила ребенка всего на пару минут в коляске у входа в магазин подарков на оживленной Фюссгангерзон, одной из центральных улиц Мюнхена, заскочив внутрь, чтобы купить приглянувшуюся ей заколку для галстука Гюнтеру в подарок. Выйдя из магазинчика, она обнаружила, что и ребенок и коляска исчезли: вместо них ее встретила зияющая пустота. Страх леденящим холодом пробежал по ее спине, раскалывая по пути один за другим все позвонки спинного мозга. Поборов парализующий ужас, она в панике начала осматривать все вокруг — ничего, кроме толп в поисках рождественских подарков. Она видела коляски, но среди них не было ее коляски, ее ребенка. И, будто подкошенная разрушительной молнией ужаса, лишившей ее способности стоять прямо, Бриджитт Эммерих смогла лишь, издав громкий стон, рухнуть прямо на праздничную витрину магазинчика.
Гюнтер Эммерих, предки которого жили здесь издавна, избрал умиротворенную, идиллическую деревушку в качестве постоянного места жительства. Когда местную аптеку выставили на продажу шесть лет тому назад, Эммерих решил приобрести ее, оставив суетный мир больших корпораций и жизнь, полную стрессов.
И он не пожалел о своем решении. Гюнтер Эммерих пребывал в довольстве, чувствуя себя человеком, у которого есть все, что ему нужно. К тому же его отчасти тешило ощущение, что именно так его и воспринимали окружающие — пожилой человек, имеющий молодую жену, ребенка, здоровье и достаток. Положение местного аптекаря вкупе со старинными родственными связями создало благоприятные условия для принятия его в жизнь деревенского общества, обыкновенно закрытую для посторонних. Будучи скромным по природе, Эммерих был далек от того, чтобы выставлять напоказ свою удачно сложившуюся жизнь, и потому не вызывал зависти у соседей. Именно это качество и подвело его в корпоративном мире, где люди с куда более скромными способностями взбирались гораздо выше по карьерной лестнице лишь благодаря своему умению громче бить в барабаны. Здесь же, в Столдорфе, этот недостаток превращался в настоящее достоинство. Местные жители уважали тихого, вежливого и усердного соседа, восхищались красотой его молодой супруги и ребенка. Но, несмотря на то, что у Гюнтера Эммериха были все основания быть довольным жизнью, в нем присутствовало смутное и фаталистичное беспокойство; будто он предчувствовал, что однажды может лишиться всего, что имеет. Гюнтер Эммерих осознавал, как хрупка жизнь.
Что касается Бриджитт Эммерих, то она была еще более заодно с окружающим миром, чем ее супруг. В юности у нее были проблемы с психикой и наркотиками, но теперь она считала, что самой большой удачей в жизни было выйти замуж за этого пожилого аптекаря. Она еще помнила о своем прошлом в Мюнхене, в районе Ньюперлах, где она употребляла и продавала амфетамины. Как иронично, что она вышла замуж за фармацевта! Она осознавала, что их связь не была основана на взаимной страсти, но растущая привязанность за четыре года их совместной жизни создала прочную основу взаимоотношений и окрепла еще сильнее с рождением сына.
Не вызывающая сомнений открыточная прелесть Столдорфа тем не менее была по сути своей обманчива — как и большинство местечек, деревня обладала несколькими лицами. Столдорф находился в одном из самых, до недавнего времени, недоступных районов Европы, на краю старого раздела между Западом и Востоком, именуемого «железным занавесом». В темноте ночи глухой лес, нависавший над деревней, порождал ауру недобрых предчувствий, создавая почву для старинных сказок о Страшном Звере, таящемся в укромных уголках лесной чащи. Религиозность Гюнтера Эммериха не мешала ему оставаться при этом человеком науки. Он не верил в сказки о Страшном Звере, который обитает в глухой чаще и следит за жителями из глубины леса. Однако иногда ему казалось, будто за ним наблюдают, следят, его разыскивают. Гюнтер знал гораздо больше о том зле, на которое способны именно люди, а не сказочные чудовища.
Бавария была когда-то центром подъема и распространения нацизма. У многих стариков в Столдорфе были свои тайны, и потому они никогда не задавали вопросов о прошлом. Эта местная черта особенно нравилась Гюнтеру Эммериху. Он хорошо знал, что такое тайны.
Однажды холодным декабрьским утром Бриджитт взяла их малыша Дитера с собой в Мюнхен за рождественскими покупками. Как истинный христианин, Гюнтер Эммерих был противником коммерциализации Рождества, но, так или иначе, радовался празднику и обмену подарками. Поскольку ребенок появился на свет перед самым Рождеством в прошлом году, это будет их первый настоящий семейный праздник вместе. В прошлом году у Эммерихов были проблемы. После рождения ребенка у Бриджитт началась депрессия. Гюнтер старался помочь и часто прибегал к молитве. Религия была в своем роде их крепостью: они даже познакомились, работая в христианской миссии в Мюнхене в качестве волонтеров. Впоследствии Бриджитт полностью поправилась и теперь с удовольствием готовилась к праздничным дням.
Все изменилось в считанные минуты. Она оставила ребенка всего на пару минут в коляске у входа в магазин подарков на оживленной Фюссгангерзон, одной из центральных улиц Мюнхена, заскочив внутрь, чтобы купить приглянувшуюся ей заколку для галстука Гюнтеру в подарок. Выйдя из магазинчика, она обнаружила, что и ребенок и коляска исчезли: вместо них ее встретила зияющая пустота. Страх леденящим холодом пробежал по ее спине, раскалывая по пути один за другим все позвонки спинного мозга. Поборов парализующий ужас, она в панике начала осматривать все вокруг — ничего, кроме толп в поисках рождественских подарков. Она видела коляски, но среди них не было ее коляски, ее ребенка. И, будто подкошенная разрушительной молнией ужаса, лишившей ее способности стоять прямо, Бриджитт Эммерих смогла лишь, издав громкий стон, рухнуть прямо на праздничную витрину магазинчика.