Страница:
— Was ist los? Bist du krank? — спросила ее пожилая дама поблизости.
Но Бриджитт продолжала кричать, и лица всех рождественских прохожих были обращены к ней.
Полиции не с чего было даже начинать. Кто-то видел, как молодая пара катила коляску от магазина приблизительно в то время, когда исчез ребенок Бриджитт. Но никто не запомнил, как выглядели эти люди — очередная молодая пара с ребенком. Хотя все свидетели отмечали нечто необычное в облике этой молодой пары. Нечто, с трудом поддающееся определению. Возможно, нечто необычное в том, как они двигались.
Через восемь дней убитые горем Эммерихи получили из Берлина анонимную посылку. Внутри, завернутые в полиэтилен, были две маленькие, посиневшие, пухленькие ручонки. Супруги моментально поняли, чьи это ручки и что это значило, но лишь одному Гюнтеру была известна причина.
Судебные медики заверили их, что ребенок определенно не мог выжить после этой ампутации, выполненной каким-то грубым инструментом вроде пилы. Над локтевыми суставами были обнаружены следы, говорящие о том, что руки были зажаты в тисках. И если Дитер Эммерих не скончался моментально от болевого шока, то он был мертв в считанные минуты от массивного кровотечения.
Гюнтер Эммерих знал, что это прошлое настигло его и мстит теперь. Он отправился в гараж и снес себе половину головы из карабина, о существовании которого его жена никогда даже не подозревала. Соседи нашли Бриджитт Эммерих в луже крови, после того, как она, наевшись таблеток, перерезала себе вены. Ее отвезли в психиатрическую лечебницу на окраине Мюнхена, где она провела свои последние шесть лет в бреду кататонии.
Запары
Лондон, 1961
На окраине
Вулверхэллптон, 1963
Сучья привычка
Но Бриджитт продолжала кричать, и лица всех рождественских прохожих были обращены к ней.
Полиции не с чего было даже начинать. Кто-то видел, как молодая пара катила коляску от магазина приблизительно в то время, когда исчез ребенок Бриджитт. Но никто не запомнил, как выглядели эти люди — очередная молодая пара с ребенком. Хотя все свидетели отмечали нечто необычное в облике этой молодой пары. Нечто, с трудом поддающееся определению. Возможно, нечто необычное в том, как они двигались.
Через восемь дней убитые горем Эммерихи получили из Берлина анонимную посылку. Внутри, завернутые в полиэтилен, были две маленькие, посиневшие, пухленькие ручонки. Супруги моментально поняли, чьи это ручки и что это значило, но лишь одному Гюнтеру была известна причина.
Судебные медики заверили их, что ребенок определенно не мог выжить после этой ампутации, выполненной каким-то грубым инструментом вроде пилы. Над локтевыми суставами были обнаружены следы, говорящие о том, что руки были зажаты в тисках. И если Дитер Эммерих не скончался моментально от болевого шока, то он был мертв в считанные минуты от массивного кровотечения.
Гюнтер Эммерих знал, что это прошлое настигло его и мстит теперь. Он отправился в гараж и снес себе половину головы из карабина, о существовании которого его жена никогда даже не подозревала. Соседи нашли Бриджитт Эммерих в луже крови, после того, как она, наевшись таблеток, перерезала себе вены. Ее отвезли в психиатрическую лечебницу на окраине Мюнхена, где она провела свои последние шесть лет в бреду кататонии.
Запары
Если честно, то я спокойно обошелся бы без этих чертовых запар, особенно в сравнении с ерундовой работенкой, которая нам предстояла вечером. Но, так или иначе, вот так все оно и вышло. Чужие сюда не заходят, тем более такой тусовкой. Только не на нашу территорию, черт возьми.
— Зашли вот освежиться, — говорит этот заносчивый илфордский мудила.
Я повернулся к Балу, потом опять к ротастому илфордскому ублюдку:
— Ну-ка, давай, блин, освежимся. На улице.
Я сразу понял, что ублюдок в штаны наложил, потому что ротастый с хитрым дружком своим как-то погрустнели, это было чертовски заметно.
Лес из Илфорда, он еще ничего, говорит:
— Слушайте, ребята, нам не нужны неприятности. Пошли, Дейв, — говорит мне.
Ну уж нет, они сюда не будут ходить и варежки разевать. Этому не бывать. Я делаю вид, что не слышу, киваю Балу, и мы направляемся к выходу.
— Ты, — говорит Бал этому ублюдку Гипо и его ротастому приятелю, — давайте-ка на улицу, живо, суки!
Они идут за нами, но мне кажется, что очко у них уже играет. Несколько ребят из Илфорда тоже хотят пойти за нами, но Риггси говорит:
— Сидите смирно, суки, и пейте ваше сучье пиво.
Сами разберутся.
И вот мы с Балом наедине с обоими илфордскими чуваками, и гаденышам уже некуда деться, — они — как бараны, которых ведут на бойню. Но тут я вижу, что один из них не пустой — вытаскивает нож и лезет на Бала. Второй тоже дергается, я-то думал, что просто врежу ему спокойно, но он, сука, сам напросился. Он пару раз меня пихает, но, дурачок, не понимает, что мы в разном весе, и я гораздо тяжелее, поэтому мне по фиг — могу принять пару толчков, чтобы подойти поближе, — что я и делаю — и тут уж все быстро заканчивается. Я бью его в челюсть и пару раз пинаю, и он ложится на асфальт парковки паба.
— У нас тут, сука, паренек из Рембрандта! Весь по холсту размазан! — ору я чуваку, который весь скрючился на палубе, задор его уже куда-то делся. Я опускаю тяжелый сапог ему на горло, и он наполовину хрипит — наполовину задыхается. Бью его пару раз ногой. Жаль, конечно, совсем в парне боевого духа не осталось, поэтому я бросаю его и иду на подмогу к Балу.
Но Бала сначала нигде не видно, а потом он появляется, глаза горят, как у черта, а по руке течет кровища. Похоже, сильно задело. Этот ублюдок резанул его и свалил, подлая трусливая сука.
— Этот урод мне руку порезал! С ножом был, сука! Мы с ним честно один на один вышли! Конец ублюдку! Конец ему! — кричит Бал, тут он видит парня, которого я замочил, — лежит себе на асфальте и стонет, и в глазах его загорается огонь.
— СССУКИ! ЕБАНЫЕ ИЛФОРДСКИЕ СССУКИ! — И он начинает пинать илфордского до одури, а тот сворачивается в комок, пытаясь защитить лицо.
— Стой, Бал, сейчас я его тебе разогну, — говорю я и бью ногой ублюдка внизу спины, от чего он распрямляется, и Бал теперь может хорошенько врезать тому по морде.
— Я НАУЧУ ВАС, СССУКИ ИЛФОРДСКИЕ, ПЕРО ВЫТАСКИВАТЬ В ЧЕСТНОЙ ДРАКЕ, УРРРОДЫ!
Мы так и оставили илфордского мудилу валяться на парковке. Ему бы досталось побольше, не будь он одним из наших парней, не в смысле с Майл Энда, а из Фирмы. Вообще-то, хоть они и зовут себя Фирмой, но они все-таки не настоящая Фирма. И мы им это, сукам, доказали. Простые солдаты, все они. До настоящих идей им далеко.
Но, так или иначе, мы бросаем чувака на парковке и снова заходим в паб допить свои напитки. Бал снимает майку и обматывает ею руку. И стоит тут, как настоящий чертов Тарзан. Рана выглядит довольно серьезно, нужно бы ее поскорей зашить в травме в Лондонской больнице неподалеку. Но придется ему потерпеть — нужно героем себя показать и лицо не потерять.
Мы и в самом деле героями вернулись в бар: рты до ушей, как у двух чертовых Чеширских котов. Наши ребята встречали нас с гордостью, а пара илфордских незаметно свалила. Лес из их тусовки подошел к нам.
— Ну что, добились своего, все по чести, ребята, — говорит он. Неплохой чувак этот Лес, нормальный
парень.
Но Бал что-то не очень счастлив. И понятно — с порезанной-то ручищей.
— Не все так по чести, приятель. Какой-то урод подсунул Гипо перо!
Лес пожимает плечами, будто не знает ничего про это. Может, и в самом деле не знает. Неплохой чувак Лес.
— Ничего не знаю об этом, Бал. А где же Грини и
Гипо?
— Этот ротастый — Грини, да? В последний раз его видели разобранного на чертовы детали снаружи на парковке. А гаденыш Гипо побежал к подземке. Наверное, сел на Восточную линию через чертову реку. В следующем сезоне его возьмут побегать за чертову миллуэльскую
команду.
— Да ладно тебе, Бал, мы все тут за Вест Хам [прим.3]. Это уж точно, — говорит Лес. Лес, вообще-то, ничего, но что-то в чуваке мне стало неприятно. Я откинул голову и врезал ему по носу. Послышался хруст, и Лес отшатнулся, пытаясь рукой остановить хлестнувшую рекой кровь.
— Черт подери, Задира… мы же заодно все тут… зачем же друг друга дубасить… — говорит он, а у самого кровь из носа хлещет на пол. Да уж, кровища вовсю. Неплохо врезал. Ему нужно бы голову вверх задрать, тупица. Хоть бы платок ему кто-нибудь дал.
— А вы, илфордские ублюдки, запомните это хорошенько, — кричит им Бал, кивая в мою сторону. Он смотрит на Короче и на Риггси.
— Пошли, ребята, покажем им за Леса и за ребят. Мы все ж-таки чертова Фирма, в конце концов!
— Эй! — кричу я илфордским. — Кто-нибудь, дайте старине Лесу платок или хоть бумаги принесите ему из сортира! Хотите, чтоб он сдох от потери крови, что ли?
Они все повскакивали с мест, ублюдки.
Я оборачиваюсь на Криса, хозяина бара, он моет стаканы. Похоже, не нравится ему все это.
— Прости, Крис, — говорю я ему, — просто нужно было парню пару уроков дать. Все нормально.
— Он кивает в ответ. Хороший мужик Крис.
Илфордские выпивают еще по паре кружек, но видно, что им неуютно, и они по очереди находят предлог, чтобы свалить. Бал же сидит до последнего: хочет выглядеть героем из-за своей руки. Не нужно, чтобы этот гаденыш Гипо хвастал, что напугал ножом Бала Литча.
Когда все уходят, Риггси мне говорит:
— Не стоило все же так, Задира. Зря ты Лесу заехал. Он же нормальный парень, и мы и в самом деле заодно.
Да уж, он скоро совсем рехнется со своим экстази, сопляк. Меня в такое не втянешь.
— Фигня все, — говорит Бал. — Задира прав. Ты меня опередил, Дейв. Ну да, эти парни нам нужны, но не настолько, как они, суки, думают.
— Мне его отношение не понравилось, — говорю я им. — Уважения в нем не хватало, ясно?
Риггси трясет головой, видно, что ему неприятно, и он не засиживается, что даже к лучшему, потому что после того, как Бала зашили в травме, он, я и Короче идем прямо к нему подготовиться к сегодняшнему дельцу, которое мы и собирались обсудить, пока эти илфордские мудаки не пришли и не помешали нам.
Сидим у него дома, вполне довольные собой; хотя Бал и выглядит слегка грустным, думаю, из-за своей руки. Я смотрю на себя в его большое зеркало: я на самом деле чертовски крепкий парень. В тренажерном зале довольно много железа тягал. Но кое-что еще надо бы подправить.
Потом оборачиваюсь на своих приятелей; хоть они и бывают иногда настоящими подонками, но все же это лучшие друзья на свете.
Бал на голову ниже меня, но тоже тяжеловес. Короче послабее и абсолютно непредсказуем. Иногда изрядно достает, но, вообще-то, нормальный чувак. А вот Риггси бывает с нами все меньше в последнее время. Мы раньше всегда были вчетвером, а теперь нас все чаще трое. Но хоть Риггси и нет рядом, он все равно с нами.
— Риггси-то теперь, — фыркает Бал, — мистер чертов мир-да-любовь, а?
Мы все весело посмеиваемся над нашим миролюбивым дружком.
— Зашли вот освежиться, — говорит этот заносчивый илфордский мудила.
Я повернулся к Балу, потом опять к ротастому илфордскому ублюдку:
— Ну-ка, давай, блин, освежимся. На улице.
Я сразу понял, что ублюдок в штаны наложил, потому что ротастый с хитрым дружком своим как-то погрустнели, это было чертовски заметно.
Лес из Илфорда, он еще ничего, говорит:
— Слушайте, ребята, нам не нужны неприятности. Пошли, Дейв, — говорит мне.
Ну уж нет, они сюда не будут ходить и варежки разевать. Этому не бывать. Я делаю вид, что не слышу, киваю Балу, и мы направляемся к выходу.
— Ты, — говорит Бал этому ублюдку Гипо и его ротастому приятелю, — давайте-ка на улицу, живо, суки!
Они идут за нами, но мне кажется, что очко у них уже играет. Несколько ребят из Илфорда тоже хотят пойти за нами, но Риггси говорит:
— Сидите смирно, суки, и пейте ваше сучье пиво.
Сами разберутся.
И вот мы с Балом наедине с обоими илфордскими чуваками, и гаденышам уже некуда деться, — они — как бараны, которых ведут на бойню. Но тут я вижу, что один из них не пустой — вытаскивает нож и лезет на Бала. Второй тоже дергается, я-то думал, что просто врежу ему спокойно, но он, сука, сам напросился. Он пару раз меня пихает, но, дурачок, не понимает, что мы в разном весе, и я гораздо тяжелее, поэтому мне по фиг — могу принять пару толчков, чтобы подойти поближе, — что я и делаю — и тут уж все быстро заканчивается. Я бью его в челюсть и пару раз пинаю, и он ложится на асфальт парковки паба.
— У нас тут, сука, паренек из Рембрандта! Весь по холсту размазан! — ору я чуваку, который весь скрючился на палубе, задор его уже куда-то делся. Я опускаю тяжелый сапог ему на горло, и он наполовину хрипит — наполовину задыхается. Бью его пару раз ногой. Жаль, конечно, совсем в парне боевого духа не осталось, поэтому я бросаю его и иду на подмогу к Балу.
Но Бала сначала нигде не видно, а потом он появляется, глаза горят, как у черта, а по руке течет кровища. Похоже, сильно задело. Этот ублюдок резанул его и свалил, подлая трусливая сука.
— Этот урод мне руку порезал! С ножом был, сука! Мы с ним честно один на один вышли! Конец ублюдку! Конец ему! — кричит Бал, тут он видит парня, которого я замочил, — лежит себе на асфальте и стонет, и в глазах его загорается огонь.
— СССУКИ! ЕБАНЫЕ ИЛФОРДСКИЕ СССУКИ! — И он начинает пинать илфордского до одури, а тот сворачивается в комок, пытаясь защитить лицо.
— Стой, Бал, сейчас я его тебе разогну, — говорю я и бью ногой ублюдка внизу спины, от чего он распрямляется, и Бал теперь может хорошенько врезать тому по морде.
— Я НАУЧУ ВАС, СССУКИ ИЛФОРДСКИЕ, ПЕРО ВЫТАСКИВАТЬ В ЧЕСТНОЙ ДРАКЕ, УРРРОДЫ!
Мы так и оставили илфордского мудилу валяться на парковке. Ему бы досталось побольше, не будь он одним из наших парней, не в смысле с Майл Энда, а из Фирмы. Вообще-то, хоть они и зовут себя Фирмой, но они все-таки не настоящая Фирма. И мы им это, сукам, доказали. Простые солдаты, все они. До настоящих идей им далеко.
Но, так или иначе, мы бросаем чувака на парковке и снова заходим в паб допить свои напитки. Бал снимает майку и обматывает ею руку. И стоит тут, как настоящий чертов Тарзан. Рана выглядит довольно серьезно, нужно бы ее поскорей зашить в травме в Лондонской больнице неподалеку. Но придется ему потерпеть — нужно героем себя показать и лицо не потерять.
Мы и в самом деле героями вернулись в бар: рты до ушей, как у двух чертовых Чеширских котов. Наши ребята встречали нас с гордостью, а пара илфордских незаметно свалила. Лес из их тусовки подошел к нам.
— Ну что, добились своего, все по чести, ребята, — говорит он. Неплохой чувак этот Лес, нормальный
парень.
Но Бал что-то не очень счастлив. И понятно — с порезанной-то ручищей.
— Не все так по чести, приятель. Какой-то урод подсунул Гипо перо!
Лес пожимает плечами, будто не знает ничего про это. Может, и в самом деле не знает. Неплохой чувак Лес.
— Ничего не знаю об этом, Бал. А где же Грини и
Гипо?
— Этот ротастый — Грини, да? В последний раз его видели разобранного на чертовы детали снаружи на парковке. А гаденыш Гипо побежал к подземке. Наверное, сел на Восточную линию через чертову реку. В следующем сезоне его возьмут побегать за чертову миллуэльскую
команду.
— Да ладно тебе, Бал, мы все тут за Вест Хам [прим.3]. Это уж точно, — говорит Лес. Лес, вообще-то, ничего, но что-то в чуваке мне стало неприятно. Я откинул голову и врезал ему по носу. Послышался хруст, и Лес отшатнулся, пытаясь рукой остановить хлестнувшую рекой кровь.
— Черт подери, Задира… мы же заодно все тут… зачем же друг друга дубасить… — говорит он, а у самого кровь из носа хлещет на пол. Да уж, кровища вовсю. Неплохо врезал. Ему нужно бы голову вверх задрать, тупица. Хоть бы платок ему кто-нибудь дал.
— А вы, илфордские ублюдки, запомните это хорошенько, — кричит им Бал, кивая в мою сторону. Он смотрит на Короче и на Риггси.
— Пошли, ребята, покажем им за Леса и за ребят. Мы все ж-таки чертова Фирма, в конце концов!
— Эй! — кричу я илфордским. — Кто-нибудь, дайте старине Лесу платок или хоть бумаги принесите ему из сортира! Хотите, чтоб он сдох от потери крови, что ли?
Они все повскакивали с мест, ублюдки.
Я оборачиваюсь на Криса, хозяина бара, он моет стаканы. Похоже, не нравится ему все это.
— Прости, Крис, — говорю я ему, — просто нужно было парню пару уроков дать. Все нормально.
— Он кивает в ответ. Хороший мужик Крис.
Илфордские выпивают еще по паре кружек, но видно, что им неуютно, и они по очереди находят предлог, чтобы свалить. Бал же сидит до последнего: хочет выглядеть героем из-за своей руки. Не нужно, чтобы этот гаденыш Гипо хвастал, что напугал ножом Бала Литча.
Когда все уходят, Риггси мне говорит:
— Не стоило все же так, Задира. Зря ты Лесу заехал. Он же нормальный парень, и мы и в самом деле заодно.
Да уж, он скоро совсем рехнется со своим экстази, сопляк. Меня в такое не втянешь.
— Фигня все, — говорит Бал. — Задира прав. Ты меня опередил, Дейв. Ну да, эти парни нам нужны, но не настолько, как они, суки, думают.
— Мне его отношение не понравилось, — говорю я им. — Уважения в нем не хватало, ясно?
Риггси трясет головой, видно, что ему неприятно, и он не засиживается, что даже к лучшему, потому что после того, как Бала зашили в травме, он, я и Короче идем прямо к нему подготовиться к сегодняшнему дельцу, которое мы и собирались обсудить, пока эти илфордские мудаки не пришли и не помешали нам.
Сидим у него дома, вполне довольные собой; хотя Бал и выглядит слегка грустным, думаю, из-за своей руки. Я смотрю на себя в его большое зеркало: я на самом деле чертовски крепкий парень. В тренажерном зале довольно много железа тягал. Но кое-что еще надо бы подправить.
Потом оборачиваюсь на своих приятелей; хоть они и бывают иногда настоящими подонками, но все же это лучшие друзья на свете.
Бал на голову ниже меня, но тоже тяжеловес. Короче послабее и абсолютно непредсказуем. Иногда изрядно достает, но, вообще-то, нормальный чувак. А вот Риггси бывает с нами все меньше в последнее время. Мы раньше всегда были вчетвером, а теперь нас все чаще трое. Но хоть Риггси и нет рядом, он все равно с нами.
— Риггси-то теперь, — фыркает Бал, — мистер чертов мир-да-любовь, а?
Мы все весело посмеиваемся над нашим миролюбивым дружком.
Лондон, 1961
Брюс Стурджес, по своему обыкновению, был в зале заседаний за пятнадцать минут до начала собрания. Он еще раз прошелся по слайдам, проверяя резкость изображения, отбрасываемого проектором на экран, с каждого места в обитой деревом и пропахшей табачным дымом комнате. Удовлетворенный, Стурджес отошел к окну и взглянул на строящийся напротив новый бизнес-центр. Казалось, что фундамент кладут уже целую вечность, но он знал, что после его укладки строение быстро поднимется к небу, меняя городской пейзаж, и, по крайней мере, хоть несколько людей это заметят. Стурджес завидовал архитекторам и проектировщикам. Вот кто мог создавать себе памятники при жизни.
Его размышления были прерваны появлением остальных участников. Первым вошел Майк Хортон, за ним жизнерадостный Барни Драйсдейл, с которым Брюс провел вчера бурный вечер, полный выпивки и тайных разговоров в пабе Белая Лошадь, за углом от Трафальгарской площади. В небольшом оживленном баре, основными клиентами которого были служащие из расположенного рядом южноафриканского посольства, они с Барни провели несколько часов, обсуждая это заседание. Сейчас Барни подмигнул ему и стал оживленно болтать с входящими сотрудниками, постепенно занимавшими кресла вокруг огромного стола из полированного дуба.
Как обычно, сэр Альфред Вудкок появился последним, с хладнокровным спокойствием усаживаясь во главе стола. В голове Брюса Стурджеса пронеслась мысль, всегда приходившая к нему, когда сэр Альфред вот так садился на свое место: Я ХОЧУ СИДЕТЬ ТАМ, ГДЕ СЕЙЧАС СИДИШЬ ТЫ.
Тихий гул разговоров моментально стих, и громкий голос Барни, который еще продолжал говорить, прозвучал одиноко в наступившем молчании.
— Ээ… простите, сэр Альфред, — извинился он уверенным тоном.
Сэр Альфред нетерпеливо улыбнулся, но в этой улыбке сквозила утешительная доза покровительственного одобрения, которую, казалось, заметил лишь один Барни.
— Доброе утро, джентльмены… Мы собрались сегодня в основном, чтобы обсудить теназадрин, предлагаемый нам новый продукт… или, скорей, Брюс сейчас нам расскажет, почему мы должны выбрать его в качестве нового продукта. Брюс, — кивнул Стурджесу сэр Альфред.
Стурджес поднялся с места, ощущая свежий прилив сил. Уверенным жестом, словно отвечая на ледяную неприязнь в лице Майка Хортона, он нажал на кнопку проектора. Глупый Хортон, проталкивающий свою никому не нужную микстуру от стоматита. Да, теназадрин сметет всю эту мелочь. Брюс Стурджес был уверен в своем продукте, но, что более важно, Брюс Стурджес был уверен в самом Брюсе Стурджесе.
— Благодарю вас, сэр Альфред. Джентльмены, я докажу вам сегодня, почему, если наша компания не выберет сегодня этот продукт, мы упустим возможность, которая может выпасть лишь раз или два за всю историю фармацевтики.
Именно это и сделал Брюс Стурджес в своей презентации теназадрина. Хортон почувствовал, как первоначальная атмосфера недоверия, висящая в комнате, растаяла. Он видел одобрительные кивки, а затем и общее настроение растущего признания. Он почувствовал, как у него пересохло во рту, и ему вскоре страшно захотелось глотнуть своей хваленой микстуры от стоматита: продукт, который, как он только что понял, будет выпущен еще ох как не скоро.
Его размышления были прерваны появлением остальных участников. Первым вошел Майк Хортон, за ним жизнерадостный Барни Драйсдейл, с которым Брюс провел вчера бурный вечер, полный выпивки и тайных разговоров в пабе Белая Лошадь, за углом от Трафальгарской площади. В небольшом оживленном баре, основными клиентами которого были служащие из расположенного рядом южноафриканского посольства, они с Барни провели несколько часов, обсуждая это заседание. Сейчас Барни подмигнул ему и стал оживленно болтать с входящими сотрудниками, постепенно занимавшими кресла вокруг огромного стола из полированного дуба.
Как обычно, сэр Альфред Вудкок появился последним, с хладнокровным спокойствием усаживаясь во главе стола. В голове Брюса Стурджеса пронеслась мысль, всегда приходившая к нему, когда сэр Альфред вот так садился на свое место: Я ХОЧУ СИДЕТЬ ТАМ, ГДЕ СЕЙЧАС СИДИШЬ ТЫ.
Тихий гул разговоров моментально стих, и громкий голос Барни, который еще продолжал говорить, прозвучал одиноко в наступившем молчании.
— Ээ… простите, сэр Альфред, — извинился он уверенным тоном.
Сэр Альфред нетерпеливо улыбнулся, но в этой улыбке сквозила утешительная доза покровительственного одобрения, которую, казалось, заметил лишь один Барни.
— Доброе утро, джентльмены… Мы собрались сегодня в основном, чтобы обсудить теназадрин, предлагаемый нам новый продукт… или, скорей, Брюс сейчас нам расскажет, почему мы должны выбрать его в качестве нового продукта. Брюс, — кивнул Стурджесу сэр Альфред.
Стурджес поднялся с места, ощущая свежий прилив сил. Уверенным жестом, словно отвечая на ледяную неприязнь в лице Майка Хортона, он нажал на кнопку проектора. Глупый Хортон, проталкивающий свою никому не нужную микстуру от стоматита. Да, теназадрин сметет всю эту мелочь. Брюс Стурджес был уверен в своем продукте, но, что более важно, Брюс Стурджес был уверен в самом Брюсе Стурджесе.
— Благодарю вас, сэр Альфред. Джентльмены, я докажу вам сегодня, почему, если наша компания не выберет сегодня этот продукт, мы упустим возможность, которая может выпасть лишь раз или два за всю историю фармацевтики.
Именно это и сделал Брюс Стурджес в своей презентации теназадрина. Хортон почувствовал, как первоначальная атмосфера недоверия, висящая в комнате, растаяла. Он видел одобрительные кивки, а затем и общее настроение растущего признания. Он почувствовал, как у него пересохло во рту, и ему вскоре страшно захотелось глотнуть своей хваленой микстуры от стоматита: продукт, который, как он только что понял, будет выпущен еще ох как не скоро.
На окраине
Ах ты, черт, жарко в этой долбаной лыжной маске — главный ее недостаток. Но и не думай даже… Дело-то пустяковое — как два пальца обоссать. Место мы изучили, все их привычки семейные назубок знали. Надо отдать Короче должное — вычисление он классно проводит. Да и, к вашему сведению, с этими пригородными лохами работать — проблемы никакой. Все, как один, на полном автопилоте. И быть тому, бля, вечно, и это хорошо для дела, а раз для дела хорошо, то, как говорила когда-то старушка Мэгги, хорошо и для Британии, ну, в общем, что-то в этом духе.
Единственная пакость — дверь открыла баба. Я — в роли вырубалы, ну и вмазал ей прямо в варежку. Она брык — ебанулась назад с таким тяжелым стуком и, типа, лежит там в корчах, будто у нее приступ случился. Но ни звука, не вякает вроде. Ступаю через порог и закрываю дверь изнутри. Сучка валяется передо мной — и противно и жалко как-то. И, знаешь, такая злоба во мне на нее закипела, вот. Бал садится перед ней на корточки и приставляет перо ей к горлу. И вот она, наконец, собирает глаза в кучу и видит прямо перед собой этот нож, так у нее зенки чуть не повылазили. Тут она обеими руками давай за юбку хвататься — к ляжкам прижимает. Я от этой картины просто фигею, будто нам чего от нее надо, вот корова, извращенцев нашла, тоже мне.
Тут Бал начинает ворковать ей прямо в ушко тихим своим вест-индийским говорком:
— Лежи-ка тиха — цила будишь. А шутки играть с нами вздумаишь — так твой белый задница завтра с лапшой скушаю, женсчина.
Бал — настоящий профи, в этом ему не откажешь. Он себе даже под маской глаза и губы затемнил. Тетка лишь пялится на него, зрачки — как блюдца, будто ее только что экстази накачали.
Тут появляется и муженек.
— Джеки… Боже мой…
— ПАСТЬ ЗАТКНИ, КОЗЕЛ ВОНЮЧИЙ! -
ору на него я своим джоковским акцентом. — ЕШЛИ
ЖЕНУШКА ТВОЯ ТЕБЕ ДОРОГА — СИДИ ТИХО, МАТЬ ТВОЮ! УСЕК?
— Он тихо так кивает, мол, согласен, и бормочет что-то вроде:
— Забирайте все, все, но прошу вас…
Перепрыгиваю к нему и мочу башкой об стенку. Три раза: раз — для дела, два — для кайфа (ненавижу таких уродов), и три — на удачу. Потом заезжаю ему коленкой по яйцам. Он со стоном стекает вниз по стенке на пол, жалкий урод.
— Кому сказано — пасть заткнуть! Повторять не буду, — сделаете, как сказано, никому плохо не будет, усек?
Он молча кивает, зашуган вусмерть и только и мечтает, что слиться со стенкой, которую подпирает.
— И, слышь, — короче, захочешь в героя поиграть, твою миссус придется на органы сдавать, поял?
Он снова кивает, уже, видно, и в штаны наделал.
Интересно, вот, когда я еще пешком под стол ходил, знакомые отца — такие же вот, как наш прилизанный говносос, — все говорили, что нашего шотландского акцента разобрать не могут. Но, что забавно, на таких вот, как сегодня, разборках, все, суки, слышат и отлично понимают — ни слова, ни буквы не пропустят.
— Ну войт, пай-дядя, веди себя карашо, — говорит Короче, каная под Мика-ирландца. — Та-ак. Теер буду вам признаелен, коли вы достаете все деньжата да брюли, что есь в дое и сите все это в этот вот мешочек, яненько? Коли все буди тихо-мирно, тк и не нао буть маюток тормошить, что наерху спят. Даай-ка, жией.
С акцентами это мы здорово придумали: отличное оружие мусоров путать. Мой конек — шотландский джок, спасибо папашке с мамашкой. У Короче ирландский ничего, хоть он иногда и перегибает палку. Но вот вест-индийский треп Бала — это что-то, просто великолепен.
Обосравшийся муженек тусуется по дому с Короче, пока мы с Балом заняты миссус: так и держим ножик у ней перед носом. По мне, так уж слишком жестко, хоть она, конечно, и грязная сучка. Иду готовить нам по чашке чая, работенка не из легких, учитывая, что мы все в перчатках и при всем маскараде.
— Печенье имеется, хозяйка? — обращаюсь я к бабе, но бедняга, похоже, онемела от страха. Показывает мне на шкафчик над кухонным столом. Ну, я открываю и все такое. — И-ить твою… — коробочка «Кит-Кэтов». Да это же просто зашибись, круто, в общем.
Блин, как все-таки жарко в этой уродской маске.
— Садись-ка, хозяйка, на диванчик, — советую я ей. Она — ни с места.
— Ну-ка, усади-ка ее на задницу, Бобби, — говорю я Балу.
Он перетаскивает ее на кушетку, приобнимая одной рукой, будто он хахаль ейный или что-то вроде.
Ставлю перед ней чашку.
— Даже не думай кому в лицо плеснуть, хозяйка, — предупреждаю ее, — помни о малютках, что наверху сопят. Червям ведь скормим, на хрен.
— Да я и не… — выдавливает из себя она. Вот бедолага. Сидела себе дома, телек глядела, а тут вдруг такое. Даже неприятно думать про это.
Балу это все явно не по душе.
— Пей-ка свой сраный чай, женсчина. Мой друг Херсти, он тебе хороший чай сделал. Пей чай, Херсти. Мы тебе не рабы здеся. Белая свинья!
— Эй, потише, не видишь, девчонка не хочет чаю, значит, и не обязана его пить, — останавливаю я Бала, или, как я его зову, Бобби.
Когда мы ходим на такие вот дела, мы всегда зовем себя Херсти, Бобби и Мартин. В честь Бобби Мора, Джеффа Херста и Мартина Питерса из Хаммерсов [прим.4], которые выиграли нам первое место на чемпионате мира в 66-м. Бэрри был Бобби, капитаном, я — Херсти, первым нападающим. Короче воображал себя Мартином Питерсом, мозгами, на десять лет опередившим свое время и все такое.
Как и ожидалось, деньжат нашлось не особо: наскребли всего около пары сотен. В таких пригородных домишках и чертова гроша не выудишь. Мы и занимаемся этим в принципе, потому что несложно, а вставляет. К тому же навыки организации, планирования поддерживаем. Нельзя покрываться ржавчиной. Именно поэтому мы — Фирма номер один по всей долбаной стране, потому что знаем план и организацию. Любой идиот руками размахивать умеет; но вот план и организация отличают профессионалов от простых беспредельщиков. Короче все же смекнул неплохо — взял у муженька номера кредиток и отправился погулять по соседским банкоматам — возвращается аж с шестью сотнями. Уродские автоматы эти со своими лимитами. Лучше всего дождаться полуночи, потом где-то в 23:56 снимаешь две сотни, а потом еще две сотни в 00.01. Но сейчас 23:25, и ждать придется слишком долго. Вообще-то всегда лучше рассчитывать время с запасом, на случай сопротивления. Но в этот раз все уж как-то слишком просто вышло.
Мы связываем их ремнями, а Бал перерезает телефонный провод. Тут Короче кладет руку на плечо муженька.
— Теерь слуай. Вы, реята, в полицию луше не хоите, слыште? Ведь парочка преестных маышей — Энди и Джессика, так мило спят себе там наверху, а?
Они кивают, как завороженные.
— Вы ж не хоите, шоб мы венулись за ними, правда?
Правда?
Они только зенки свои вылупили — ну, точно, в штаны наложили. Я и говорю:
— Знаем мы, в какую они школу ходят, в какой отряд скаутов, в каком парке гуляют; мы все знаем. Вы нас забудете, мы вас забудем, хорошо? Считайте, что счастливо отделались!
— И никакой па-алиции, — тихонько говорит Бал, прикасаясь к лицу бабы тупым концом ножика.
Щека — то у нее все ж распухла. Мне даже как-то не по себе стало. Не очень-то люблю баб бить, не то что мой папашка. Он, правда, перестал матери поддавать, но только после того, как я ему объяснил, что лучше не надо. Что угодно, но бить бабу не стану. Сегодня оно не в счет, сегодня -ради дела. Ты — вырубала и халтурить права не имеешь. Кто дверь открывает, тот и получает — баба там, не баба — получает, что есть у меня силенок. А вдарить я могу — закачаешься. Здесь ведь как — все дело здесь на этом и держится и халтурить ну просто нельзя, и все тут. Профессионалом надо быть, на хрен. Как уже говорил, что раз для дела хорошо, так хорошо и для Британии, и вот вам мой личный вклад в процветание империи. А все свои «нравится — не нравится» — пустить побоку, не место им здесь. Только ударить бабу как-то не по мне, в личном то есть смысле. Не буду утверждать, что это в принципе неправильно, — знаю я парочку бабенок, кому бы взбучка явно не помешала; я только хочу сказать, что удовольствия от этого я сам не получаю.
— Прияно иметь део с таими миыми людьми, — говорит им Короче, и мы отваливаем, оставляя их семейку на пепелище, в нас-то самих еще бушует адреналин. Хотя я доволен, что не пришлось будить мальцов. У меня самого есть пацан, и одна мысль о том, что какой-то гад что-нибудь подобное с ним сделает… пусть только попробует. Эта мысль нагоняет на меня тревогу: надо бы сходить проведать его. Может, завтра с утра зайду.
Единственная пакость — дверь открыла баба. Я — в роли вырубалы, ну и вмазал ей прямо в варежку. Она брык — ебанулась назад с таким тяжелым стуком и, типа, лежит там в корчах, будто у нее приступ случился. Но ни звука, не вякает вроде. Ступаю через порог и закрываю дверь изнутри. Сучка валяется передо мной — и противно и жалко как-то. И, знаешь, такая злоба во мне на нее закипела, вот. Бал садится перед ней на корточки и приставляет перо ей к горлу. И вот она, наконец, собирает глаза в кучу и видит прямо перед собой этот нож, так у нее зенки чуть не повылазили. Тут она обеими руками давай за юбку хвататься — к ляжкам прижимает. Я от этой картины просто фигею, будто нам чего от нее надо, вот корова, извращенцев нашла, тоже мне.
Тут Бал начинает ворковать ей прямо в ушко тихим своим вест-индийским говорком:
— Лежи-ка тиха — цила будишь. А шутки играть с нами вздумаишь — так твой белый задница завтра с лапшой скушаю, женсчина.
Бал — настоящий профи, в этом ему не откажешь. Он себе даже под маской глаза и губы затемнил. Тетка лишь пялится на него, зрачки — как блюдца, будто ее только что экстази накачали.
Тут появляется и муженек.
— Джеки… Боже мой…
— ПАСТЬ ЗАТКНИ, КОЗЕЛ ВОНЮЧИЙ! -
ору на него я своим джоковским акцентом. — ЕШЛИ
ЖЕНУШКА ТВОЯ ТЕБЕ ДОРОГА — СИДИ ТИХО, МАТЬ ТВОЮ! УСЕК?
— Он тихо так кивает, мол, согласен, и бормочет что-то вроде:
— Забирайте все, все, но прошу вас…
Перепрыгиваю к нему и мочу башкой об стенку. Три раза: раз — для дела, два — для кайфа (ненавижу таких уродов), и три — на удачу. Потом заезжаю ему коленкой по яйцам. Он со стоном стекает вниз по стенке на пол, жалкий урод.
— Кому сказано — пасть заткнуть! Повторять не буду, — сделаете, как сказано, никому плохо не будет, усек?
Он молча кивает, зашуган вусмерть и только и мечтает, что слиться со стенкой, которую подпирает.
— И, слышь, — короче, захочешь в героя поиграть, твою миссус придется на органы сдавать, поял?
Он снова кивает, уже, видно, и в штаны наделал.
Интересно, вот, когда я еще пешком под стол ходил, знакомые отца — такие же вот, как наш прилизанный говносос, — все говорили, что нашего шотландского акцента разобрать не могут. Но, что забавно, на таких вот, как сегодня, разборках, все, суки, слышат и отлично понимают — ни слова, ни буквы не пропустят.
— Ну войт, пай-дядя, веди себя карашо, — говорит Короче, каная под Мика-ирландца. — Та-ак. Теер буду вам признаелен, коли вы достаете все деньжата да брюли, что есь в дое и сите все это в этот вот мешочек, яненько? Коли все буди тихо-мирно, тк и не нао буть маюток тормошить, что наерху спят. Даай-ка, жией.
С акцентами это мы здорово придумали: отличное оружие мусоров путать. Мой конек — шотландский джок, спасибо папашке с мамашкой. У Короче ирландский ничего, хоть он иногда и перегибает палку. Но вот вест-индийский треп Бала — это что-то, просто великолепен.
Обосравшийся муженек тусуется по дому с Короче, пока мы с Балом заняты миссус: так и держим ножик у ней перед носом. По мне, так уж слишком жестко, хоть она, конечно, и грязная сучка. Иду готовить нам по чашке чая, работенка не из легких, учитывая, что мы все в перчатках и при всем маскараде.
— Печенье имеется, хозяйка? — обращаюсь я к бабе, но бедняга, похоже, онемела от страха. Показывает мне на шкафчик над кухонным столом. Ну, я открываю и все такое. — И-ить твою… — коробочка «Кит-Кэтов». Да это же просто зашибись, круто, в общем.
Блин, как все-таки жарко в этой уродской маске.
— Садись-ка, хозяйка, на диванчик, — советую я ей. Она — ни с места.
— Ну-ка, усади-ка ее на задницу, Бобби, — говорю я Балу.
Он перетаскивает ее на кушетку, приобнимая одной рукой, будто он хахаль ейный или что-то вроде.
Ставлю перед ней чашку.
— Даже не думай кому в лицо плеснуть, хозяйка, — предупреждаю ее, — помни о малютках, что наверху сопят. Червям ведь скормим, на хрен.
— Да я и не… — выдавливает из себя она. Вот бедолага. Сидела себе дома, телек глядела, а тут вдруг такое. Даже неприятно думать про это.
Балу это все явно не по душе.
— Пей-ка свой сраный чай, женсчина. Мой друг Херсти, он тебе хороший чай сделал. Пей чай, Херсти. Мы тебе не рабы здеся. Белая свинья!
— Эй, потише, не видишь, девчонка не хочет чаю, значит, и не обязана его пить, — останавливаю я Бала, или, как я его зову, Бобби.
Когда мы ходим на такие вот дела, мы всегда зовем себя Херсти, Бобби и Мартин. В честь Бобби Мора, Джеффа Херста и Мартина Питерса из Хаммерсов [прим.4], которые выиграли нам первое место на чемпионате мира в 66-м. Бэрри был Бобби, капитаном, я — Херсти, первым нападающим. Короче воображал себя Мартином Питерсом, мозгами, на десять лет опередившим свое время и все такое.
Как и ожидалось, деньжат нашлось не особо: наскребли всего около пары сотен. В таких пригородных домишках и чертова гроша не выудишь. Мы и занимаемся этим в принципе, потому что несложно, а вставляет. К тому же навыки организации, планирования поддерживаем. Нельзя покрываться ржавчиной. Именно поэтому мы — Фирма номер один по всей долбаной стране, потому что знаем план и организацию. Любой идиот руками размахивать умеет; но вот план и организация отличают профессионалов от простых беспредельщиков. Короче все же смекнул неплохо — взял у муженька номера кредиток и отправился погулять по соседским банкоматам — возвращается аж с шестью сотнями. Уродские автоматы эти со своими лимитами. Лучше всего дождаться полуночи, потом где-то в 23:56 снимаешь две сотни, а потом еще две сотни в 00.01. Но сейчас 23:25, и ждать придется слишком долго. Вообще-то всегда лучше рассчитывать время с запасом, на случай сопротивления. Но в этот раз все уж как-то слишком просто вышло.
Мы связываем их ремнями, а Бал перерезает телефонный провод. Тут Короче кладет руку на плечо муженька.
— Теерь слуай. Вы, реята, в полицию луше не хоите, слыште? Ведь парочка преестных маышей — Энди и Джессика, так мило спят себе там наверху, а?
Они кивают, как завороженные.
— Вы ж не хоите, шоб мы венулись за ними, правда?
Правда?
Они только зенки свои вылупили — ну, точно, в штаны наложили. Я и говорю:
— Знаем мы, в какую они школу ходят, в какой отряд скаутов, в каком парке гуляют; мы все знаем. Вы нас забудете, мы вас забудем, хорошо? Считайте, что счастливо отделались!
— И никакой па-алиции, — тихонько говорит Бал, прикасаясь к лицу бабы тупым концом ножика.
Щека — то у нее все ж распухла. Мне даже как-то не по себе стало. Не очень-то люблю баб бить, не то что мой папашка. Он, правда, перестал матери поддавать, но только после того, как я ему объяснил, что лучше не надо. Что угодно, но бить бабу не стану. Сегодня оно не в счет, сегодня -ради дела. Ты — вырубала и халтурить права не имеешь. Кто дверь открывает, тот и получает — баба там, не баба — получает, что есть у меня силенок. А вдарить я могу — закачаешься. Здесь ведь как — все дело здесь на этом и держится и халтурить ну просто нельзя, и все тут. Профессионалом надо быть, на хрен. Как уже говорил, что раз для дела хорошо, так хорошо и для Британии, и вот вам мой личный вклад в процветание империи. А все свои «нравится — не нравится» — пустить побоку, не место им здесь. Только ударить бабу как-то не по мне, в личном то есть смысле. Не буду утверждать, что это в принципе неправильно, — знаю я парочку бабенок, кому бы взбучка явно не помешала; я только хочу сказать, что удовольствия от этого я сам не получаю.
— Прияно иметь део с таими миыми людьми, — говорит им Короче, и мы отваливаем, оставляя их семейку на пепелище, в нас-то самих еще бушует адреналин. Хотя я доволен, что не пришлось будить мальцов. У меня самого есть пацан, и одна мысль о том, что какой-то гад что-нибудь подобное с ним сделает… пусть только попробует. Эта мысль нагоняет на меня тревогу: надо бы сходить проведать его. Может, завтра с утра зайду.
Вулверхэллптон, 1963
Спайк рассмеялся и поднял кружку пива «Бэнкс»:
— Твое здоровье, Боб, — ухмыльнулся он, прищуривая глубоко посаженные глаза так, что они превратились в узенькую щелку, похожую на рот, — пусть твои проблемы будут во-от такими маленькими!
Боб подмигнул и отглотнул из своей кружки. Он улыбался своим дружкам, сидевшим вокруг стола. Они все ему нравились, даже Спайк был не так уж плох. Если он не хочет продвигаться, то это его дело. Похоже, Спайку подойдет всю жизнь проторчать в Шотландии; никаких устремлений, кроме того, чтобы тратить свою большую зарплату на выпивку и таких же убогих лошадей. Он чувствовал, как между ними росла стена, начиная с того момента, как Боб переехал в Форд Хаузез, и, возможно, причина была не только в расстоянии, которое их разделяло. Он вспомнил, как Спайк сказал ему: «Зачем такому парню, как я, заводить себе чертов дом, когда Совет мне и так жилье задешево сдает. От жизни нужно получать только радость!»
И вот как Спайк понимал свою радость — хлестать «Бэнкс» без удержу. По субботам ходил в банк Молинье, а потом к букмекерам. И так он и жил, ничего не меняя. Боб же гордился тем, что хоть и был рабочим человеком, но рабочим квалифицированным. Он хотел дать своей семье все самое лучшее.
Его семья. Вот и первенец на подходе. Эта мысль согревала его, как и рюмка рома, которую он выпил вслед за пивом.
— Еще по одной, Боб? — подначивает его Спайк.
— Не знаю уж. Сегодня пойду в больницу. Сказали, что можно ждать в любой момент.
— Глу-упости! Первенцы не торопятся, любой тебе подтвердит! — прокричал Спайк, а Тони и Клем застучали в знак одобрения пустыми кружками по столу.
Но Боб все-таки встал из-за стола и вышел из бара. Он знал, что его будут обсуждать, и знал, что о нем скажут, — что он превратился в слабака, что не хотел выпить с ребятами как следует, но ему было наплевать. Ему хотелось увидеться с Мэри.
На улице шел дождь — тоскливая, мелкая морось. Еще было довольно рано, но уже по-зимнему темно, и Боб поднял воротник плаща, спасаясь от пронзительного ветра. Он заметил подходящий автобус Мидланд Рэд, автобус проехал совсем близко, но не остановился, несмотря на его вытянутую руку. В автобусе почти никого не было, Боб стоял на остановке, а он все равно проехал мимо. Эта идиотская несправедливость поразила и одновременно разозлила Боба.
— Сука Мидланд Рэд! — прокричал он вслед удаляющимся, будто дразнившим его, огням задних фар. Тяжело ступая, Боб поплелся пешком.
Еще на подходе к больнице ему почудилось, Что что-то не так. Это было как вспышка, мимолетное чувство, будто случилось что-то нехорошее. «Наверное, так кажется каждому будущему отцу», — подумалось Бобу. Но он вдруг снова ощутил явное беспокойство.
Что — то было не так. Но что? На дворе двадцатый век. В наши дни ничего плохого не случается. К тому же мы ведь в Британии.
Дух его перехватило, когда Боб увидел, как жена, лежащая в постели, рыдала, несмотря на сильные обезболивающие. Она выглядела ужасно.
— Боб… — простонала она.
— Что случилось… Мэри… ты родила… с ребенком все в порядке… где он?
— У вас родилась девочка, здоровая малышка, — произнесла сестра без энтузиазма и не очень убедительно.
— Мне ее не показывают, Боб, мне не дают подержать мою малышку, — жалобно прорыдала Мэри.
—В чем дело? — вскрикнул Боб.
Перед ним появилась вторая медсестра с вытянутым, измученным лицом. Она была похожа на человека, который только что встретился с чем-то одновременно ужасным и непонятным. Ее профессионализм выглядел фальшиво, как новый фрак, надетый на бездомного бродягу.
— С ребенком не совсем все в порядке… — медленно проговорила она.
— Твое здоровье, Боб, — ухмыльнулся он, прищуривая глубоко посаженные глаза так, что они превратились в узенькую щелку, похожую на рот, — пусть твои проблемы будут во-от такими маленькими!
Боб подмигнул и отглотнул из своей кружки. Он улыбался своим дружкам, сидевшим вокруг стола. Они все ему нравились, даже Спайк был не так уж плох. Если он не хочет продвигаться, то это его дело. Похоже, Спайку подойдет всю жизнь проторчать в Шотландии; никаких устремлений, кроме того, чтобы тратить свою большую зарплату на выпивку и таких же убогих лошадей. Он чувствовал, как между ними росла стена, начиная с того момента, как Боб переехал в Форд Хаузез, и, возможно, причина была не только в расстоянии, которое их разделяло. Он вспомнил, как Спайк сказал ему: «Зачем такому парню, как я, заводить себе чертов дом, когда Совет мне и так жилье задешево сдает. От жизни нужно получать только радость!»
И вот как Спайк понимал свою радость — хлестать «Бэнкс» без удержу. По субботам ходил в банк Молинье, а потом к букмекерам. И так он и жил, ничего не меняя. Боб же гордился тем, что хоть и был рабочим человеком, но рабочим квалифицированным. Он хотел дать своей семье все самое лучшее.
Его семья. Вот и первенец на подходе. Эта мысль согревала его, как и рюмка рома, которую он выпил вслед за пивом.
— Еще по одной, Боб? — подначивает его Спайк.
— Не знаю уж. Сегодня пойду в больницу. Сказали, что можно ждать в любой момент.
— Глу-упости! Первенцы не торопятся, любой тебе подтвердит! — прокричал Спайк, а Тони и Клем застучали в знак одобрения пустыми кружками по столу.
Но Боб все-таки встал из-за стола и вышел из бара. Он знал, что его будут обсуждать, и знал, что о нем скажут, — что он превратился в слабака, что не хотел выпить с ребятами как следует, но ему было наплевать. Ему хотелось увидеться с Мэри.
На улице шел дождь — тоскливая, мелкая морось. Еще было довольно рано, но уже по-зимнему темно, и Боб поднял воротник плаща, спасаясь от пронзительного ветра. Он заметил подходящий автобус Мидланд Рэд, автобус проехал совсем близко, но не остановился, несмотря на его вытянутую руку. В автобусе почти никого не было, Боб стоял на остановке, а он все равно проехал мимо. Эта идиотская несправедливость поразила и одновременно разозлила Боба.
— Сука Мидланд Рэд! — прокричал он вслед удаляющимся, будто дразнившим его, огням задних фар. Тяжело ступая, Боб поплелся пешком.
Еще на подходе к больнице ему почудилось, Что что-то не так. Это было как вспышка, мимолетное чувство, будто случилось что-то нехорошее. «Наверное, так кажется каждому будущему отцу», — подумалось Бобу. Но он вдруг снова ощутил явное беспокойство.
Что — то было не так. Но что? На дворе двадцатый век. В наши дни ничего плохого не случается. К тому же мы ведь в Британии.
Дух его перехватило, когда Боб увидел, как жена, лежащая в постели, рыдала, несмотря на сильные обезболивающие. Она выглядела ужасно.
— Боб… — простонала она.
— Что случилось… Мэри… ты родила… с ребенком все в порядке… где он?
— У вас родилась девочка, здоровая малышка, — произнесла сестра без энтузиазма и не очень убедительно.
— Мне ее не показывают, Боб, мне не дают подержать мою малышку, — жалобно прорыдала Мэри.
—В чем дело? — вскрикнул Боб.
Перед ним появилась вторая медсестра с вытянутым, измученным лицом. Она была похожа на человека, который только что встретился с чем-то одновременно ужасным и непонятным. Ее профессионализм выглядел фальшиво, как новый фрак, надетый на бездомного бродягу.
— С ребенком не совсем все в порядке… — медленно проговорила она.