Джин Уэстин
Разбойник и леди Анна
Глава 1
Бегство от короля
Леди Анна Гаскойн мерила шагами облицованную мрамором прихожую, примыкавшую к гостиной королевы, прижимая к груди столь важную для нее записку Эдварда. Она всем сердцем желала, чтобы свидание нынешним вечером стало таким же, как прежние. Чтобы они с Эдвардом возлегли на брачное ложе. Через три дня она наконец окажется под покровительством возлюбленного, способного защитить ее от посягательств короля, но эти дни казались ей вечностью.
Ее брачная ночь положит конец долгим неделям ожидания и предвкушения; когда Эдвард доводил ее до исступления изощренными ласками и поцелуями. Она подарит мужчине своей жизни девическую чистоту.
Ее лучшая малиновая шелковая нижняя юбка, расходившаяся спереди и предоставлявшая возможность полюбоваться ослепительным шелком, утяжеленным золотым и серебряным шитьем, приведет Эдварда в восторг. Анна напрягала слух, однако не услышала шагов Эдварда и машинально скомкала его записку.
Ожидание становилось невыносимым.
В последнее время все в жизни складывалось непросто. В обществе такого красивого и настойчивого поклонника, как Эдвард Эшли Картер, граф Уэверби, и особенно в году 1665-м от Рождества Христова, когда целомудрие не ценилось, тем более при дворе короля Карла II, оставаться девственницей стоило большого труда. Но у смертного одра матери она поклялась хранить чистоту и была намерена сдержать клятву, хотя для девицы двадцати трех лет это оказалось весьма затруднительно.
Анна остановилась у огромного окна, в которое струились окрашенные в розовый цвет лучи закатного солнца. Окно выходило на площадь, предназначенную для парадов королевских конных гвардейцев и расположенную между рекой Темзой и дворцом Уайтхолл. Сейчас она была заполнена лениво прогуливающимися пышно разодетыми придворными. Анна изо всех сил пыталась различить высокую стройную фигуру Эдварда и дождаться его изысканного поклона, выделявшего его из всех как обладателя самых лучших манер в Англии.
Где он?
Часы пробили четверть седьмого. Эдвард обещал прийти в пять. Неужели не придет? Ведь он сам попросил ее о свидании, чтобы снова успокоить и заверить в своих чувствах. Милый, милый Эдвард.
Ей отчаянно хотелось поделиться с кем-нибудь, рассказать о недавних притязаниях короля. К кому еще она могла обратиться, кроме жениха? Король обладал огромной властью, она же могла ему противопоставить только свою девическую скромность.
Эдвард предложил ей свое покровительство, а вскоре объяснился в любви. Сначала он уверял ее, что внимание короля не более чем проявление его царственного благорасположения, и она была рада это слышать.
Анне хотелось верить Эдварду. Однако накануне король последовал за ней в сад и попытался выказать нечто большее, чем свое благоволение, только приход королевы и ее дам спас Анну.
В тот вечер Анна ушла, отказавшись от танцев Эдвард последовал за ней и, выслушав ее рассказ, тотчас же опустился на колени и обещал ей свое покровительство в качестве ее мужа, даже если это вынудило бы его покинуть двор.
Вероятно, ей следовало пойти в часовню королевы с другими фрейлинами, опуститься на колени и благодарить Господа за свое везение. Лорд Уэверби был не только красивейшим мужчиной при дворе, но и пэром королевства, которому ее отец обязан недавним назначением на пост верховного судьи. И все же она любила Эдварда не за его могущество и не за красоту, а за то, что она благодаря ему ощутила желание стать истинной женщиной.
Анна вздохнула. Только бы он вновь не увлекся карточной игрой. Но на прошлой неделе он снова проиграл тысячу фунтов в бассет леди Каслмейн, [1]что неудивительно, потому что та жульничала. И все же прегрешения Эдварда были ничтожными. Даже сплетни о том, что время от времени он посещает определенного сорта дам, не особенно беспокоили Анну. Она изо всех сил старалась шагать в ногу со временем. Джентльмен даже после брака должен иметь свои маленькие развлечения.
– Где же он, черт возьми? – воскликнула Анна.
Как бы в ответ на ее восклицание из коридора донеслись приглушенные голоса.
Анна замерла. Она узнала голос Эдварда. Но Эдвард был не один. Постукивание и царапанье когтей по мраморному полу означало, что здесь спаниели, постоянно сопровождавшие короля.
Анна метнулась к двери, ведущей в апартаменты королевы, и не успела подобрать записку Эдварда, лежавшую на полу. Оказавшись в комнате, Анна бросилась к гардеробу и спряталась в нем, закутавшись в тяжелые парчовые одежды. К ее ужасу, защелка гардероба соскользнула и теперь дверца покачивалась на петлях из стороны в сторону. В этот момент дверь в комнату распахнулась и тяжелые шаги простучали по мраморному полу.
Почему Эдвард привел на их свидание короля? Неужели он ей не поверил?
– Милорд Уэверби. – послышался голос короля – Вы обещали мне поцелуй этой вашей прелестной кокетки.
– Вы его получите, и даже в тройном размере, ваше величество. Вот моя записка. Должно быть, ее вызвали по какому-то серьезному делу.
– Какое дело может быть серьезнее, чем свидание с вами?
Эдвард рассмеялся:
– Уверяю вас, ваше величество, что леди Анна без ума от меня. Она сделает, что бы я ни попросил, а это значит, чего бы ни попросили вы, если это вас развлечет, сир.
Анна ушам своим не верила. О, лживое предательское сердце! Эдвард обманул ее, но он совершил и нечто худшее. Он злоумышлял против нее и собирался принести ее девственность в жертву самому выдающемуся развратнику и сластолюбцу в королевстве.
Одна из собак принялась скрести когтями платья возле ног Анны. Анна с трудом сдержала крик.
– Эй! – воскликнул король. – Фаббс, гадкая собачонка! Что скажет королева, если ты погубишь ее одежду?
Внезапно в складках надушенных платьев, окружавшие Анну, оказалась унизанная кольцами царственная рука и принялась шарить в них, чуть было не наткнувшись при этом на ногу Анны. Голос короля звучал раздраженно.
– Конечно, Уэверби, скромность этой леди не устоит перед моими царственными предпочтениями. Или она втайне пуританка и откажет озабоченному монарху в радостях?
Эдвард хмыкнул:
– Анна станет податливее после нашей свадьбы, сир… когда перестанет быть девственницей.
В следующее мгновение сердце девушки чуть не остановилось от ужаса, когда монаршая рука коснулась ее платья и задержалась на нем, поглаживая складки атласа и пропуская их между царственными пальцами. Наконец король убрал руку, дверь гардероба закрылась, и послышался голос короля:
– Вы мне это не раз обещали.
– Клянусь честью, сир.
Король Карл II рассмеялся:
– И какую же рыбку надеется поймать мои славный граф, используя в качестве, наживки собственную невесту.
– О, это просто услуга вашему величеству, способная слетать меня счастливейшим из ваших подданных.
Анна содрогнулась от ярости.
Дверь в комнату отворилась, и лай собак теперь доносился из коридора.
– Вы величайший лжец, милорд, – произнес король добродушно, к нему вернулось хорошее настроение, – но ваша будущая графиня способна меня развеселить, а это значит, что вы не обеднеете.
Анна подождала несколько минут и осторожно вышла из своего укрытия, охваченная гневом и печалью.
Никогда больше не доверит она мужчине свою любовь и честь. Ее девственность останется при ней до могилы.
Анна смахнула слезы. Эдвард никогда ее не любил. Она забудет его. Все его нежные слова и ласки. От его притворства и лжи в сердце останется только горечь.
Анна окинула взглядом комнату. Что делать? Кто может ее спасти? Королева Екатерина посоветует ей хранить верность жениху и ничего не захочет слушать о притязаниях короля. Как иначе могла бы выжить при чужом дворе все еще бесплодная португальская принцесса?
Анна больше не сомневалась в том, что Эдвард способен предать ее по одному лишь мановению платка, отделанного венецианскими кружевами. Он давно зарился на королевские земли в колонии Виргиния и мечтал заполучить табачную плантацию, чтобы восстановить свои имения в графстве Оксфордшир, разоренные Кромвелем. Как мог человек, которого она любила, с такой легкостью променять ее и свою собственную честь на клочок земли, поросший лесами, где живут одни дикари? В скольких еще постелях, кроме королевской, заставил бы ее Эдвард побывать ради своей карьеры?
Напуганная этими мыслями и другими, настолько ужасными, что их даже невозможно было облечь в слова. Анна решила бежать из дворца. Она найдет способ бросить вызов обоим – лживому графу и похотливому королю. Анна оставила кольцо Эдварда с печаткой на полу, там, куда оно упало, и, набросив плащ с капюшоном поверх синего шелкового платья, помчалась по коридорам к черному ходу и дальше вниз по ступенькам, потом вдоль стен дворца к редко использовавшимся воротам Уайтхолла.
– Стой, кто идет? – крикнул страж.
– Отойди, добрый человек, – бросила она, искусно имитируя низкий и властный голос графини Каслмейн, главной метрессы короля.
– Миледи, – воскликнул он, направив ей в лицо свет фонаря, – где ваш эскорт?
– Если попытаешься мне помешать, король тотчас же узнает об этом. У меня неотложное дело, вопрос жизни и смерти.
Стражник от изумления лишился дара речи. Анна громко хлопнула в ладоши:
– Портшез, да поскорее, если не хочешь, чтобы твоя голова на пике украсила стену Тауэра.
Бормоча что-то невнятное, страж повиновался, но Анна знала, что он тотчас же направится к своему капитану и за Анной отправят погоню.
Придворная дама не вправе покидать дворец без монаршего соизволения.
Когда ей помогли сесть в портшез, она приказала слугам двигаться по узким извилистым быстро темнеющим улочкам за пределы Сент-Джеймс-парка. Человек с факелом бежал впереди, освещая дорогу и отпугивая разбойников.
– Каждому по серебряному пенни, – крикнула она им, – если поспешите.
Когда Анна добралась до дома своего отца в «Судебные инны», лакей Тит услышал звук поспешных шагов во дворе и крики «Прочь с дороги!» и ожидал у двери.
– Расплатись с ними серебром, Тит, – крикнула Анна, поспешив мимо него. Она подобрала юбки и бросилась бежать в своих красных туфлях на каблуках через лабиринт комнат в библиотеку отца и ворвалась туда, не дожидаясь разрешении: войти, со слезами ярости, струившимися из глаз.
Сэр Сэмюел Гаскойн был все еще в мантии и парике, как и подобает королевскому судье.
– О. моя дорогая девочка! В чем…
Анна, рыдая, бросилась в его объятия и стала говорить. Речь ее была сбившейся и нечленораздельной.
Отец держал ее в объятиях, стараясь успокоить, гладил по голове.
– Тише, тише, детка. Садись-ка к камину.
Отец усадил ее на стул, налил стакан мадеры и поднес к ее губам.
– Так что там с Эдвардом? Вы повздорили, как бывает у всех влюбленных? Так ведь? Ты должна все рассказать отцу, а я сурово побеседую с этим шутником.
Крепкое янтарное вино обожгло горло Анны, а тепло, разлившееся по телу, помогло собраться с мыслями и прийти в себя. Анна рассказала отцу, как король преследовал ее в саду и как лорд Уэверби поклялся защищать ее, когда она поведала ему свою историю.
Судья выслушал ее без единого слова, только сжимал и разжимал кулаки, и так продолжалось до того момента, пока Анна не пересказала ему беседу, подслушанную ею, когда она укрылась в гардеробе, в частности, ту ее часть, где Эдвард излагал королю план ее совращения. Отец вскочил, сорвал с себя мантию и потянулся к шпаге, висевшей над каминной полкой. К ужасу Анны, он поднял шпагу, держа ее перед собой как распятие.
– Будь я проклят, если не убью бесчестного ублюдка! Пусть даже за это мне уготована виселица, – процедил он сквозь зубы.
Сэмюел Гаскойн наклонился и поцеловал шпагу, скрепляя этим поцелуем клятву.
Встревоженная, Анна вцепилась в его руку со шпагой.
– Отец, это предательство!
– Я говорю не о короле. Он один из Стюартов и такой развратник, что у него больше бастардов, чем блох у собаки, но помазанник Божий, которому я присягал на верность и готов отдать ему все, кроме дочери. Но Уэверби – это мерзавец, заслуживающий смерти за свое предательство. – Сэр Сэмюел побледнел. – Черт меня возьми! Я ведь подписал брачный контракт, и этот негодяй может забрать все твои владения в Эссексе.
– Отец, мне наплевать на эти владения.
– Но ты останешься без приданого. Как в этом случае я смогу обеспечить тебе достойный брак?
– Отец, ты не можешь и не должен бросать вызов Эдварду. Он искусно владеет шпагой. Я видела, с какой легкостью он разоружал противников во время игр.
– Неужто ты так мало ценишь мою честь, что воображаешь, будто я не стану защищать твое имя и состояние?
– Пожалуйста, отец, – умоляла Анна, сжимая его руку. – Никто не чтит тебя больше моего, но я не хочу, чтобы тебя убили или заключили в Тауэр. Подумай если не о своей драгоценной жизни, то хотя бы о моей. Если они уберут тебя со своего пути, Эдварду и королю легко будет справиться со мной.
Он погладил ее по плечу, стараясь успокоить.
– Ты права, дочь, но лорд Уэверби должен понести наказание.
Внезапно он опустился на стул и закрыл лицо руками.
– Все это моя и только моя вина. Мои гордость и честолюбие – причина того, что ты попала в лапы Эдварда, и я любой ценой должен вызволить тебя.
– Не кори себя, отец, – сказала Анна мягко. – К своему великому стыду, должна признаться, что любила Эдварда. Не думаю, что смогу когда-нибудь снова полюбить.
– Тише, тише, Анна. Тебе всего лишь двадцать три.
Девушка хотела возразить, но отец поднял палец, призывая ее к молчанию.
– Погоди, милая, дай мне собраться с мыслями.
Тянулись бесконечно долгие минуты. Отец сидел, не двигаясь, а Анна смотрела на него, время от времени бросая взгляд на портрет своей матери – пуританки Пруденс, умершей три года назад от оспы. Ее улыбка, обращенная к тем, кого она любила при жизни, была навеки запечатлена кистью и красками. Портрет матери, жаркий огонь в камине и запах книг в кожаных переплетах сейчас не оказывали на Анну своего обычного благотворного воздействия. Дыхание ее было неглубоким, быстрым и неровным, а голова слегка кружилась. Наконец сэр Сэмюел заговорил:
– Мне надо выбрать время, чтобы добраться до твоего дяди епископа Илийского. Только он может добиться отмены брачных обязательств, а потом мы вместе сообщим об этом леди Каслмейн и обратимся к ней за помощью от твоего имени. Она все еще вертит королем как хочет и не приветствует появления новых красивых соперниц, если не может ими управлять, а управлять тобой, моя дорогая, не так-то легко. А пока тебе надо найти надежное пристанище. Но где? Эдвард обыщет все уголки в каждой деревушке королевства, чтобы найти тебя. Этого потребуют и его непомерное тщеславие, и амбиции.
Анна поплотнее запахнула плащ. Где во всей Англии могла она укрыться и чувствовать себя в безопасности?
– Я скорее наложу на себя руки, чем пожертвую своей честью ради Эдварда или короля.
– Не говори так, моя дорогая.
Он заключил ее в объятия, лоб его прорезали глубокие морщины.
– Я сделал что-то не так, Анна? – начал он размышлять вслух, и тон его был полон страдания. – Неужели я не подготовил тебя к жизни в этом мире и не объяснил тебе, каково твое место в нем? У тебя мужской склад ума, и для меня было радостью формировать его. Но какая нам теперь польза от латыни и греческого, от философии и поэзии? Твой дядя, епископ Илийский, клялся мне, что от таких знаний может случиться мозговая лихорадка.
– Отец, шесть часов шитья или вышивания в день выжгли бы мои мозги дотла. Насчет меня ты не ошибся: я навсегда сохраню знания, данные мне тобой.
Отец кивнул, но потом снова надолго замолчать. Как бы она ни желала проникнуть в мысли этого высокого ума, но, коли он начинал решать сложную задачу, это было невозможно. Наконец он заговорил:
– Думаю, я знаю, что надо делать. Но ты должна быть мужественной, Анна, потому что это отчаянный план, и именно поэтому надежда на успех слабая.
– Что за план?
– Пошли, Анна. Ради твоего спасения нам надо уехать немедленно.
Он сделал знак Титу приготовить карету.
– Следующие несколько недель станут испытанием твоей отваги, но скоро все снова устроится. Клянусь тебе.
– Да, отец, что Бог ни делает, все к лучшему.
Ее брачная ночь положит конец долгим неделям ожидания и предвкушения; когда Эдвард доводил ее до исступления изощренными ласками и поцелуями. Она подарит мужчине своей жизни девическую чистоту.
Ее лучшая малиновая шелковая нижняя юбка, расходившаяся спереди и предоставлявшая возможность полюбоваться ослепительным шелком, утяжеленным золотым и серебряным шитьем, приведет Эдварда в восторг. Анна напрягала слух, однако не услышала шагов Эдварда и машинально скомкала его записку.
Ожидание становилось невыносимым.
В последнее время все в жизни складывалось непросто. В обществе такого красивого и настойчивого поклонника, как Эдвард Эшли Картер, граф Уэверби, и особенно в году 1665-м от Рождества Христова, когда целомудрие не ценилось, тем более при дворе короля Карла II, оставаться девственницей стоило большого труда. Но у смертного одра матери она поклялась хранить чистоту и была намерена сдержать клятву, хотя для девицы двадцати трех лет это оказалось весьма затруднительно.
Анна остановилась у огромного окна, в которое струились окрашенные в розовый цвет лучи закатного солнца. Окно выходило на площадь, предназначенную для парадов королевских конных гвардейцев и расположенную между рекой Темзой и дворцом Уайтхолл. Сейчас она была заполнена лениво прогуливающимися пышно разодетыми придворными. Анна изо всех сил пыталась различить высокую стройную фигуру Эдварда и дождаться его изысканного поклона, выделявшего его из всех как обладателя самых лучших манер в Англии.
Где он?
Часы пробили четверть седьмого. Эдвард обещал прийти в пять. Неужели не придет? Ведь он сам попросил ее о свидании, чтобы снова успокоить и заверить в своих чувствах. Милый, милый Эдвард.
Ей отчаянно хотелось поделиться с кем-нибудь, рассказать о недавних притязаниях короля. К кому еще она могла обратиться, кроме жениха? Король обладал огромной властью, она же могла ему противопоставить только свою девическую скромность.
Эдвард предложил ей свое покровительство, а вскоре объяснился в любви. Сначала он уверял ее, что внимание короля не более чем проявление его царственного благорасположения, и она была рада это слышать.
Анне хотелось верить Эдварду. Однако накануне король последовал за ней в сад и попытался выказать нечто большее, чем свое благоволение, только приход королевы и ее дам спас Анну.
В тот вечер Анна ушла, отказавшись от танцев Эдвард последовал за ней и, выслушав ее рассказ, тотчас же опустился на колени и обещал ей свое покровительство в качестве ее мужа, даже если это вынудило бы его покинуть двор.
Вероятно, ей следовало пойти в часовню королевы с другими фрейлинами, опуститься на колени и благодарить Господа за свое везение. Лорд Уэверби был не только красивейшим мужчиной при дворе, но и пэром королевства, которому ее отец обязан недавним назначением на пост верховного судьи. И все же она любила Эдварда не за его могущество и не за красоту, а за то, что она благодаря ему ощутила желание стать истинной женщиной.
Анна вздохнула. Только бы он вновь не увлекся карточной игрой. Но на прошлой неделе он снова проиграл тысячу фунтов в бассет леди Каслмейн, [1]что неудивительно, потому что та жульничала. И все же прегрешения Эдварда были ничтожными. Даже сплетни о том, что время от времени он посещает определенного сорта дам, не особенно беспокоили Анну. Она изо всех сил старалась шагать в ногу со временем. Джентльмен даже после брака должен иметь свои маленькие развлечения.
– Где же он, черт возьми? – воскликнула Анна.
Как бы в ответ на ее восклицание из коридора донеслись приглушенные голоса.
Анна замерла. Она узнала голос Эдварда. Но Эдвард был не один. Постукивание и царапанье когтей по мраморному полу означало, что здесь спаниели, постоянно сопровождавшие короля.
Анна метнулась к двери, ведущей в апартаменты королевы, и не успела подобрать записку Эдварда, лежавшую на полу. Оказавшись в комнате, Анна бросилась к гардеробу и спряталась в нем, закутавшись в тяжелые парчовые одежды. К ее ужасу, защелка гардероба соскользнула и теперь дверца покачивалась на петлях из стороны в сторону. В этот момент дверь в комнату распахнулась и тяжелые шаги простучали по мраморному полу.
Почему Эдвард привел на их свидание короля? Неужели он ей не поверил?
– Милорд Уэверби. – послышался голос короля – Вы обещали мне поцелуй этой вашей прелестной кокетки.
– Вы его получите, и даже в тройном размере, ваше величество. Вот моя записка. Должно быть, ее вызвали по какому-то серьезному делу.
– Какое дело может быть серьезнее, чем свидание с вами?
Эдвард рассмеялся:
– Уверяю вас, ваше величество, что леди Анна без ума от меня. Она сделает, что бы я ни попросил, а это значит, чего бы ни попросили вы, если это вас развлечет, сир.
Анна ушам своим не верила. О, лживое предательское сердце! Эдвард обманул ее, но он совершил и нечто худшее. Он злоумышлял против нее и собирался принести ее девственность в жертву самому выдающемуся развратнику и сластолюбцу в королевстве.
Одна из собак принялась скрести когтями платья возле ног Анны. Анна с трудом сдержала крик.
– Эй! – воскликнул король. – Фаббс, гадкая собачонка! Что скажет королева, если ты погубишь ее одежду?
Внезапно в складках надушенных платьев, окружавшие Анну, оказалась унизанная кольцами царственная рука и принялась шарить в них, чуть было не наткнувшись при этом на ногу Анны. Голос короля звучал раздраженно.
– Конечно, Уэверби, скромность этой леди не устоит перед моими царственными предпочтениями. Или она втайне пуританка и откажет озабоченному монарху в радостях?
Эдвард хмыкнул:
– Анна станет податливее после нашей свадьбы, сир… когда перестанет быть девственницей.
В следующее мгновение сердце девушки чуть не остановилось от ужаса, когда монаршая рука коснулась ее платья и задержалась на нем, поглаживая складки атласа и пропуская их между царственными пальцами. Наконец король убрал руку, дверь гардероба закрылась, и послышался голос короля:
– Вы мне это не раз обещали.
– Клянусь честью, сир.
Король Карл II рассмеялся:
– И какую же рыбку надеется поймать мои славный граф, используя в качестве, наживки собственную невесту.
– О, это просто услуга вашему величеству, способная слетать меня счастливейшим из ваших подданных.
Анна содрогнулась от ярости.
Дверь в комнату отворилась, и лай собак теперь доносился из коридора.
– Вы величайший лжец, милорд, – произнес король добродушно, к нему вернулось хорошее настроение, – но ваша будущая графиня способна меня развеселить, а это значит, что вы не обеднеете.
Анна подождала несколько минут и осторожно вышла из своего укрытия, охваченная гневом и печалью.
Никогда больше не доверит она мужчине свою любовь и честь. Ее девственность останется при ней до могилы.
Анна смахнула слезы. Эдвард никогда ее не любил. Она забудет его. Все его нежные слова и ласки. От его притворства и лжи в сердце останется только горечь.
Анна окинула взглядом комнату. Что делать? Кто может ее спасти? Королева Екатерина посоветует ей хранить верность жениху и ничего не захочет слушать о притязаниях короля. Как иначе могла бы выжить при чужом дворе все еще бесплодная португальская принцесса?
Анна больше не сомневалась в том, что Эдвард способен предать ее по одному лишь мановению платка, отделанного венецианскими кружевами. Он давно зарился на королевские земли в колонии Виргиния и мечтал заполучить табачную плантацию, чтобы восстановить свои имения в графстве Оксфордшир, разоренные Кромвелем. Как мог человек, которого она любила, с такой легкостью променять ее и свою собственную честь на клочок земли, поросший лесами, где живут одни дикари? В скольких еще постелях, кроме королевской, заставил бы ее Эдвард побывать ради своей карьеры?
Напуганная этими мыслями и другими, настолько ужасными, что их даже невозможно было облечь в слова. Анна решила бежать из дворца. Она найдет способ бросить вызов обоим – лживому графу и похотливому королю. Анна оставила кольцо Эдварда с печаткой на полу, там, куда оно упало, и, набросив плащ с капюшоном поверх синего шелкового платья, помчалась по коридорам к черному ходу и дальше вниз по ступенькам, потом вдоль стен дворца к редко использовавшимся воротам Уайтхолла.
– Стой, кто идет? – крикнул страж.
– Отойди, добрый человек, – бросила она, искусно имитируя низкий и властный голос графини Каслмейн, главной метрессы короля.
– Миледи, – воскликнул он, направив ей в лицо свет фонаря, – где ваш эскорт?
– Если попытаешься мне помешать, король тотчас же узнает об этом. У меня неотложное дело, вопрос жизни и смерти.
Стражник от изумления лишился дара речи. Анна громко хлопнула в ладоши:
– Портшез, да поскорее, если не хочешь, чтобы твоя голова на пике украсила стену Тауэра.
Бормоча что-то невнятное, страж повиновался, но Анна знала, что он тотчас же направится к своему капитану и за Анной отправят погоню.
Придворная дама не вправе покидать дворец без монаршего соизволения.
Когда ей помогли сесть в портшез, она приказала слугам двигаться по узким извилистым быстро темнеющим улочкам за пределы Сент-Джеймс-парка. Человек с факелом бежал впереди, освещая дорогу и отпугивая разбойников.
– Каждому по серебряному пенни, – крикнула она им, – если поспешите.
Когда Анна добралась до дома своего отца в «Судебные инны», лакей Тит услышал звук поспешных шагов во дворе и крики «Прочь с дороги!» и ожидал у двери.
– Расплатись с ними серебром, Тит, – крикнула Анна, поспешив мимо него. Она подобрала юбки и бросилась бежать в своих красных туфлях на каблуках через лабиринт комнат в библиотеку отца и ворвалась туда, не дожидаясь разрешении: войти, со слезами ярости, струившимися из глаз.
Сэр Сэмюел Гаскойн был все еще в мантии и парике, как и подобает королевскому судье.
– О. моя дорогая девочка! В чем…
Анна, рыдая, бросилась в его объятия и стала говорить. Речь ее была сбившейся и нечленораздельной.
Отец держал ее в объятиях, стараясь успокоить, гладил по голове.
– Тише, тише, детка. Садись-ка к камину.
Отец усадил ее на стул, налил стакан мадеры и поднес к ее губам.
– Так что там с Эдвардом? Вы повздорили, как бывает у всех влюбленных? Так ведь? Ты должна все рассказать отцу, а я сурово побеседую с этим шутником.
Крепкое янтарное вино обожгло горло Анны, а тепло, разлившееся по телу, помогло собраться с мыслями и прийти в себя. Анна рассказала отцу, как король преследовал ее в саду и как лорд Уэверби поклялся защищать ее, когда она поведала ему свою историю.
Судья выслушал ее без единого слова, только сжимал и разжимал кулаки, и так продолжалось до того момента, пока Анна не пересказала ему беседу, подслушанную ею, когда она укрылась в гардеробе, в частности, ту ее часть, где Эдвард излагал королю план ее совращения. Отец вскочил, сорвал с себя мантию и потянулся к шпаге, висевшей над каминной полкой. К ужасу Анны, он поднял шпагу, держа ее перед собой как распятие.
– Будь я проклят, если не убью бесчестного ублюдка! Пусть даже за это мне уготована виселица, – процедил он сквозь зубы.
Сэмюел Гаскойн наклонился и поцеловал шпагу, скрепляя этим поцелуем клятву.
Встревоженная, Анна вцепилась в его руку со шпагой.
– Отец, это предательство!
– Я говорю не о короле. Он один из Стюартов и такой развратник, что у него больше бастардов, чем блох у собаки, но помазанник Божий, которому я присягал на верность и готов отдать ему все, кроме дочери. Но Уэверби – это мерзавец, заслуживающий смерти за свое предательство. – Сэр Сэмюел побледнел. – Черт меня возьми! Я ведь подписал брачный контракт, и этот негодяй может забрать все твои владения в Эссексе.
– Отец, мне наплевать на эти владения.
– Но ты останешься без приданого. Как в этом случае я смогу обеспечить тебе достойный брак?
– Отец, ты не можешь и не должен бросать вызов Эдварду. Он искусно владеет шпагой. Я видела, с какой легкостью он разоружал противников во время игр.
– Неужто ты так мало ценишь мою честь, что воображаешь, будто я не стану защищать твое имя и состояние?
– Пожалуйста, отец, – умоляла Анна, сжимая его руку. – Никто не чтит тебя больше моего, но я не хочу, чтобы тебя убили или заключили в Тауэр. Подумай если не о своей драгоценной жизни, то хотя бы о моей. Если они уберут тебя со своего пути, Эдварду и королю легко будет справиться со мной.
Он погладил ее по плечу, стараясь успокоить.
– Ты права, дочь, но лорд Уэверби должен понести наказание.
Внезапно он опустился на стул и закрыл лицо руками.
– Все это моя и только моя вина. Мои гордость и честолюбие – причина того, что ты попала в лапы Эдварда, и я любой ценой должен вызволить тебя.
– Не кори себя, отец, – сказала Анна мягко. – К своему великому стыду, должна признаться, что любила Эдварда. Не думаю, что смогу когда-нибудь снова полюбить.
– Тише, тише, Анна. Тебе всего лишь двадцать три.
Девушка хотела возразить, но отец поднял палец, призывая ее к молчанию.
– Погоди, милая, дай мне собраться с мыслями.
Тянулись бесконечно долгие минуты. Отец сидел, не двигаясь, а Анна смотрела на него, время от времени бросая взгляд на портрет своей матери – пуританки Пруденс, умершей три года назад от оспы. Ее улыбка, обращенная к тем, кого она любила при жизни, была навеки запечатлена кистью и красками. Портрет матери, жаркий огонь в камине и запах книг в кожаных переплетах сейчас не оказывали на Анну своего обычного благотворного воздействия. Дыхание ее было неглубоким, быстрым и неровным, а голова слегка кружилась. Наконец сэр Сэмюел заговорил:
– Мне надо выбрать время, чтобы добраться до твоего дяди епископа Илийского. Только он может добиться отмены брачных обязательств, а потом мы вместе сообщим об этом леди Каслмейн и обратимся к ней за помощью от твоего имени. Она все еще вертит королем как хочет и не приветствует появления новых красивых соперниц, если не может ими управлять, а управлять тобой, моя дорогая, не так-то легко. А пока тебе надо найти надежное пристанище. Но где? Эдвард обыщет все уголки в каждой деревушке королевства, чтобы найти тебя. Этого потребуют и его непомерное тщеславие, и амбиции.
Анна поплотнее запахнула плащ. Где во всей Англии могла она укрыться и чувствовать себя в безопасности?
– Я скорее наложу на себя руки, чем пожертвую своей честью ради Эдварда или короля.
– Не говори так, моя дорогая.
Он заключил ее в объятия, лоб его прорезали глубокие морщины.
– Я сделал что-то не так, Анна? – начал он размышлять вслух, и тон его был полон страдания. – Неужели я не подготовил тебя к жизни в этом мире и не объяснил тебе, каково твое место в нем? У тебя мужской склад ума, и для меня было радостью формировать его. Но какая нам теперь польза от латыни и греческого, от философии и поэзии? Твой дядя, епископ Илийский, клялся мне, что от таких знаний может случиться мозговая лихорадка.
– Отец, шесть часов шитья или вышивания в день выжгли бы мои мозги дотла. Насчет меня ты не ошибся: я навсегда сохраню знания, данные мне тобой.
Отец кивнул, но потом снова надолго замолчать. Как бы она ни желала проникнуть в мысли этого высокого ума, но, коли он начинал решать сложную задачу, это было невозможно. Наконец он заговорил:
– Думаю, я знаю, что надо делать. Но ты должна быть мужественной, Анна, потому что это отчаянный план, и именно поэтому надежда на успех слабая.
– Что за план?
– Пошли, Анна. Ради твоего спасения нам надо уехать немедленно.
Он сделал знак Титу приготовить карету.
– Следующие несколько недель станут испытанием твоей отваги, но скоро все снова устроится. Клянусь тебе.
– Да, отец, что Бог ни делает, все к лучшему.
Глава 2
Повешение разбойника, или Непристойные стишки
День для казни через повешение выдался прекрасный, раз уж казни суждено было состояться.
Джон Гилберт осторожно повертел шеей в петле, запрокинул голову и от души рассмеялся. Он с легкостью думал о приятном в последние минуты своей жизни на земле. Например, о пикантной крошке Нелл Гвин, [2]выглянувшей из кареты, которая остановилась возле виселицы. Лицо прикрыто маской, непокорные локоны, сверкающие золотом на солнце, выбиваются из-под капюшона. Он заметил ее взгляд, нагло усмехнулся и лукаво подмигнул красотке.
О, как любили женщины этих плутов даже здесь, на неприветливом холме Тайберн, как отрицали это с притворной скромностью. Будь предоставлен женщине выбор между плутом и джентльменом, она выбрала бы первого, а потом изо всех сил старалась бы искоренить в нем то, за что полюбила его.
Женщины, благослови их Господь, означали для Джона Гилберта крушение любви.
Он отчаянно, с безумной решимостью стремился прикоснуться к их надушенной благоуханной коже, но еще большим безумием было пытаться вырваться из их объятий. Губы его сложились в покаянную улыбку, поскольку ему не было суждено произнести эту остроту в веселой компании.
Он поднял лицо навстречу жаркому солнцу и ощутил покалывание в коже головы.
– Ну, малый, – сказал он лошади, запряженной в телегу для перевозки преступников к месту казни и теперь мотавшей головой, чтобы отогнать мух, – не пытайся отодвинуться и лишить меня возможности видеть эту добрую зеленую английскую землю в последние минуты.
Палач склонился к нему:
– Хотя ты и разбойник и заслуживаешь самого худшего, Джентльмен Джонни Гилберт, я могу ускорить процедуру. Если ты сейчас отдашь мне эти славные блестящие черные сапоги из испанской кожи, что на тебе, мне не придется разыгрывать их со стражниками и бросать жребий, когда тебя вздернут.
Пропитанное элем кислое дыхание палача ударило в изящный нос приговоренного, и он отпрянул.
– Я встречусь с Господом отлично обутым, палач. Эти сапоги слишком хороши для таких, как ты.
– Слишком хороши, говоришь? А ты-то кто? Не признанный отцом бастард герцога Лейкленда, прижитый им от молочницы.
Мускулы приговоренного, казалось, напряглись, а в жестком взгляде полыхнула ярость настолько сильная, что палач с испугом отступил на несколько шагов.
– Похоже, не удастся умереть, не услышав этой грязной эпитафии, что звенит у меня в ушах.
– Умрешь так, как я и сказал, – объявил палач с вновь возродившейся отвагой и шагнул к обреченному. Он дернул петлю со множеством узлов к себе, так что она съехала на одну сторону шеи Джона.
– Итак, мой славный, но не состоявшийся лорд, обещаю тебе веселый танец. Уж такой крепкий молодец, как ты, сможет побить рекорд и продержаться дольше девяти минут.
Разбойник что-то процедил сквозь зубы, поражавшие своей белизной.
– В таком случае, сэр палач, можешь полюбоваться моим танцем. Дамы говорят, что я способен легко танцевать под любую музыку.
Стражник остановился возле двухколесной телеги.
– Слушайте приговор нашего доброго короля Карла! – крикнул он. – Джон Гилберт, иначе именуемый Джентльменом Джонни, грабил наших верных подданных, отнимая у них их собственность на больших дорогах королевства, нанося им ущерб в нарушение воли его величества. Наказание за это – смерть через повешение на холме Тайберн в тридцатый день месяца мая года 1665-го от Рождества нашего Спасителя и в пятый год царствования короля. Подписано сэром Сэмюелом Гаскойном.
Джон приосанился. А в следующий момент почувствовал, как с него срывают рубашку тонкого фламандского хлопка, отороченную кружевами.
Дамы, стоявшие в толпе в ожидании каждодневного развлечения, издали громкие и восторженные вздохи при виде его обнаженной груди и скромно прикрыли глаза. Все, кроме одной. Это была леди в маске, сидевшая в золоченой карете. Она во все глаза смотрела на приговоренного.
– Правда ли, мой прелестный, но незадачливый герой, что вам не только удавалось улизнуть от магистратов короля в течение всех последних семи лет, но и наставить многим из них рога? – обратилась к Джону дама.
– Благослови тебя Господь, Нелл. – Он отвесил ей самый учтивый поклон, на который был способен. При этом петля на его шее затянулась, что было в данных обстоятельствах неизбежно.
– Как видите, моя прелесть, эго, вероятно, правда.
Она склонила в ответ золотистую головку:
– Вне всякого сомнения, сэр, ваше тело прекрасно. Но при этом у вас лицо ангела и торс дьявола.
Он снова отвесил поклон, сильнее натянув петлю. Но учтивость прежде всего, даже в столь неподобающем месте.
– А правда ли, – продолжала она, – что вы оказались перед судьями только потому, что сыграли роль в последнем спектакле Нелл Гвин в театре «Друри-Лейн» «Мадам Рампан, или Безумная»?
Он снова кивнул и процедил сквозь зубы:
– Вероятно, я поступил глупо, но слишком велик был соблазн выступить с великой актрисой.
Глаза дамы сверкнули:
– Значит, вы тот самый разбойник, о котором девицы в тавернах слагают непристойные стишки?
Голос ее дрогнул, и она перешла на кокни, на котором говорила во времена, когда в оркестровой яме Королевского театра ее прозвали Рыжей Нелл.
Разбойник уставился наледи, на губах его зазмеилась улыбка, и он произнес речь, которую вскоре суждено было повторять всем от «Друри-Лейн» до Вестминстера.
– Едва ли это комплимент, мадам. Я дважды превосхожу достоинства того человека, что вы описали. А если бы вы смогли избавить меня от этой гнусной удавки, – он попытался ослабить петлю на шее, – то испытали бы наслаждение, которому позавидовала бы сама королева.
Толпа снова взревела, и теперь все взоры были устремлены к даме в маске.
– Прекрасно сказано, сэр разбойник!
– Хватит болтовни! – крикнул палач. – Тут вам не Королевский театр. Речь идет о серьезном деле, касающемся монаршей чести.
Он поднял бич и огрел по крупу лошадь, впряженную в повозку.
Джон Гилберт не сводил глаз с дамы. Она опустила маску, чтобы отереть с лица слезы.
Носильщик портшезов, затесавшийся в толпу, выкрикнул:
– Да ведь это сама Нелл Гвин!
– Не лей слез, Нелли, – крикнул Джон Гилберт. – Я умру, не сводя глаз с твоих губ.
Послышался бой барабанов. Бич палача взвился в воздух, мертвая полная тишина окутала холм Тайберн. Умолкли даже птицы. Бич опустился на лошадиный бок.
В этот момент подъехала карета. Из нее вышел судья в мантии и поспешно направился к телеге смертника.
– Сегодня этот человек не встретится с Создателем! – провозгласил судья.
Джон, полностью отдавшийся созерцанию губ Нелл и находивший их пленительными и волнующими даже в последние минуты жизни, глубоко втянул воздух.
Палач попытался возразить:
– Этот человек приговорен, сэр Сэмюел. – Он запинался, что свидетельствовало о его разочаровании. – Где бумага о королевском помиловании?
Судья протянул ему пергамент, с которого свисала печать на красной ленте.
– Преступник не помилован, он остается в заключении под мою ответственность. Он должен показать нам, где спрятаны его сокровища. Не медлите. На королевской гербовой бумаге мое имя – гарантия того, что следует приостановить казнь. – Голос судьи звучал резко и сурово. – А теперь усадите его в мою карету, колодки с него не снимайте. Поспешите, любезный!
Кое-кто из толпы принялся аплодировать, другие что-то сердито забормотали: их лишили любимого зрелища.
Сэр Сэмюел бросил палачу золотую гинею, и у того будто выросли крылья.
Джон больше не чувствовал петли на шее, грубые руки схватили его и бросили в карету судьи, запряженную четверкой лошадей. Он выглядывал из окна, посылая воздушные поцелуи Нелл Гвин, обиженно надувшей губки.
Судья хмурился, наблюдая за Джоном.
– Я думал, вы будете благодарить Господа, а не такую женщину, – произнес судья. – Право же, сэр, вы хладнокровный плут.
Солнце зашло за облако, и начался ливень, карета кренилась на мокрой грязной дороге.
Разбойник состроил уморительную мину.
– К счастью, сэр, я холоднее того места, куда вы хотели меня отправить. Потому и хладнокровен, – ответил Джон.
На самом же деле горячая кровь в его жилах побежала быстрее. Он глубоко вдыхал воздух, впитавший запах зелени, омытой дождем, и теперь струившийся в окна кареты.
– Можете меня утопить, сэр, если я когда-нибудь пожалуюсь на эту славную английскую прохладу.
Он попытался было накинуть плащ, брошенный ему судьей, но тотчас же отказался от этого намерения.
– Не будете ли вы любезны снять с меня эти оковы?
– Нет, пока не прибудем на место. Вы столь же искусны в деле проникновения в кареты на большой дороге, как и в умении ускользать из них.
Джон Гилберт осторожно повертел шеей в петле, запрокинул голову и от души рассмеялся. Он с легкостью думал о приятном в последние минуты своей жизни на земле. Например, о пикантной крошке Нелл Гвин, [2]выглянувшей из кареты, которая остановилась возле виселицы. Лицо прикрыто маской, непокорные локоны, сверкающие золотом на солнце, выбиваются из-под капюшона. Он заметил ее взгляд, нагло усмехнулся и лукаво подмигнул красотке.
О, как любили женщины этих плутов даже здесь, на неприветливом холме Тайберн, как отрицали это с притворной скромностью. Будь предоставлен женщине выбор между плутом и джентльменом, она выбрала бы первого, а потом изо всех сил старалась бы искоренить в нем то, за что полюбила его.
Женщины, благослови их Господь, означали для Джона Гилберта крушение любви.
Он отчаянно, с безумной решимостью стремился прикоснуться к их надушенной благоуханной коже, но еще большим безумием было пытаться вырваться из их объятий. Губы его сложились в покаянную улыбку, поскольку ему не было суждено произнести эту остроту в веселой компании.
Он поднял лицо навстречу жаркому солнцу и ощутил покалывание в коже головы.
– Ну, малый, – сказал он лошади, запряженной в телегу для перевозки преступников к месту казни и теперь мотавшей головой, чтобы отогнать мух, – не пытайся отодвинуться и лишить меня возможности видеть эту добрую зеленую английскую землю в последние минуты.
Палач склонился к нему:
– Хотя ты и разбойник и заслуживаешь самого худшего, Джентльмен Джонни Гилберт, я могу ускорить процедуру. Если ты сейчас отдашь мне эти славные блестящие черные сапоги из испанской кожи, что на тебе, мне не придется разыгрывать их со стражниками и бросать жребий, когда тебя вздернут.
Пропитанное элем кислое дыхание палача ударило в изящный нос приговоренного, и он отпрянул.
– Я встречусь с Господом отлично обутым, палач. Эти сапоги слишком хороши для таких, как ты.
– Слишком хороши, говоришь? А ты-то кто? Не признанный отцом бастард герцога Лейкленда, прижитый им от молочницы.
Мускулы приговоренного, казалось, напряглись, а в жестком взгляде полыхнула ярость настолько сильная, что палач с испугом отступил на несколько шагов.
– Похоже, не удастся умереть, не услышав этой грязной эпитафии, что звенит у меня в ушах.
– Умрешь так, как я и сказал, – объявил палач с вновь возродившейся отвагой и шагнул к обреченному. Он дернул петлю со множеством узлов к себе, так что она съехала на одну сторону шеи Джона.
– Итак, мой славный, но не состоявшийся лорд, обещаю тебе веселый танец. Уж такой крепкий молодец, как ты, сможет побить рекорд и продержаться дольше девяти минут.
Разбойник что-то процедил сквозь зубы, поражавшие своей белизной.
– В таком случае, сэр палач, можешь полюбоваться моим танцем. Дамы говорят, что я способен легко танцевать под любую музыку.
Стражник остановился возле двухколесной телеги.
– Слушайте приговор нашего доброго короля Карла! – крикнул он. – Джон Гилберт, иначе именуемый Джентльменом Джонни, грабил наших верных подданных, отнимая у них их собственность на больших дорогах королевства, нанося им ущерб в нарушение воли его величества. Наказание за это – смерть через повешение на холме Тайберн в тридцатый день месяца мая года 1665-го от Рождества нашего Спасителя и в пятый год царствования короля. Подписано сэром Сэмюелом Гаскойном.
Джон приосанился. А в следующий момент почувствовал, как с него срывают рубашку тонкого фламандского хлопка, отороченную кружевами.
Дамы, стоявшие в толпе в ожидании каждодневного развлечения, издали громкие и восторженные вздохи при виде его обнаженной груди и скромно прикрыли глаза. Все, кроме одной. Это была леди в маске, сидевшая в золоченой карете. Она во все глаза смотрела на приговоренного.
– Правда ли, мой прелестный, но незадачливый герой, что вам не только удавалось улизнуть от магистратов короля в течение всех последних семи лет, но и наставить многим из них рога? – обратилась к Джону дама.
– Благослови тебя Господь, Нелл. – Он отвесил ей самый учтивый поклон, на который был способен. При этом петля на его шее затянулась, что было в данных обстоятельствах неизбежно.
– Как видите, моя прелесть, эго, вероятно, правда.
Она склонила в ответ золотистую головку:
– Вне всякого сомнения, сэр, ваше тело прекрасно. Но при этом у вас лицо ангела и торс дьявола.
Он снова отвесил поклон, сильнее натянув петлю. Но учтивость прежде всего, даже в столь неподобающем месте.
– А правда ли, – продолжала она, – что вы оказались перед судьями только потому, что сыграли роль в последнем спектакле Нелл Гвин в театре «Друри-Лейн» «Мадам Рампан, или Безумная»?
Он снова кивнул и процедил сквозь зубы:
– Вероятно, я поступил глупо, но слишком велик был соблазн выступить с великой актрисой.
Глаза дамы сверкнули:
– Значит, вы тот самый разбойник, о котором девицы в тавернах слагают непристойные стишки?
Голос ее дрогнул, и она перешла на кокни, на котором говорила во времена, когда в оркестровой яме Королевского театра ее прозвали Рыжей Нелл.
Толпа заулюлюкала и принялась скандировать: «Джентльмен Джонни, Джентльмен Джонни!»
Жезл Джонни никогда его не подводил:
Как меч в бою, на ложе он служил по мере сил.
Разбойник уставился наледи, на губах его зазмеилась улыбка, и он произнес речь, которую вскоре суждено было повторять всем от «Друри-Лейн» до Вестминстера.
– Едва ли это комплимент, мадам. Я дважды превосхожу достоинства того человека, что вы описали. А если бы вы смогли избавить меня от этой гнусной удавки, – он попытался ослабить петлю на шее, – то испытали бы наслаждение, которому позавидовала бы сама королева.
Толпа снова взревела, и теперь все взоры были устремлены к даме в маске.
– Прекрасно сказано, сэр разбойник!
– Хватит болтовни! – крикнул палач. – Тут вам не Королевский театр. Речь идет о серьезном деле, касающемся монаршей чести.
Он поднял бич и огрел по крупу лошадь, впряженную в повозку.
Джон Гилберт не сводил глаз с дамы. Она опустила маску, чтобы отереть с лица слезы.
Носильщик портшезов, затесавшийся в толпу, выкрикнул:
– Да ведь это сама Нелл Гвин!
– Не лей слез, Нелли, – крикнул Джон Гилберт. – Я умру, не сводя глаз с твоих губ.
Послышался бой барабанов. Бич палача взвился в воздух, мертвая полная тишина окутала холм Тайберн. Умолкли даже птицы. Бич опустился на лошадиный бок.
В этот момент подъехала карета. Из нее вышел судья в мантии и поспешно направился к телеге смертника.
– Сегодня этот человек не встретится с Создателем! – провозгласил судья.
Джон, полностью отдавшийся созерцанию губ Нелл и находивший их пленительными и волнующими даже в последние минуты жизни, глубоко втянул воздух.
Палач попытался возразить:
– Этот человек приговорен, сэр Сэмюел. – Он запинался, что свидетельствовало о его разочаровании. – Где бумага о королевском помиловании?
Судья протянул ему пергамент, с которого свисала печать на красной ленте.
– Преступник не помилован, он остается в заключении под мою ответственность. Он должен показать нам, где спрятаны его сокровища. Не медлите. На королевской гербовой бумаге мое имя – гарантия того, что следует приостановить казнь. – Голос судьи звучал резко и сурово. – А теперь усадите его в мою карету, колодки с него не снимайте. Поспешите, любезный!
Кое-кто из толпы принялся аплодировать, другие что-то сердито забормотали: их лишили любимого зрелища.
Сэр Сэмюел бросил палачу золотую гинею, и у того будто выросли крылья.
Джон больше не чувствовал петли на шее, грубые руки схватили его и бросили в карету судьи, запряженную четверкой лошадей. Он выглядывал из окна, посылая воздушные поцелуи Нелл Гвин, обиженно надувшей губки.
Судья хмурился, наблюдая за Джоном.
– Я думал, вы будете благодарить Господа, а не такую женщину, – произнес судья. – Право же, сэр, вы хладнокровный плут.
Солнце зашло за облако, и начался ливень, карета кренилась на мокрой грязной дороге.
Разбойник состроил уморительную мину.
– К счастью, сэр, я холоднее того места, куда вы хотели меня отправить. Потому и хладнокровен, – ответил Джон.
На самом же деле горячая кровь в его жилах побежала быстрее. Он глубоко вдыхал воздух, впитавший запах зелени, омытой дождем, и теперь струившийся в окна кареты.
– Можете меня утопить, сэр, если я когда-нибудь пожалуюсь на эту славную английскую прохладу.
Он попытался было накинуть плащ, брошенный ему судьей, но тотчас же отказался от этого намерения.
– Не будете ли вы любезны снять с меня эти оковы?
– Нет, пока не прибудем на место. Вы столь же искусны в деле проникновения в кареты на большой дороге, как и в умении ускользать из них.