— Боюсь, я не знаю христианского имени мистера Граймса, и его звания тоже, милая, — проговорил я, радуясь возможности поставить этого бездельника в неловкое положение. — Возможно, он сам сообщит тебе все это.
— Зовите меня просто мистер Граймс, — промямлил он.
— Как поживаете, мистер Граймс? — любезно осведомилась Элла — Что случилось?
— Обычная проверка, — ответил Граймс и зарделся, вспомнив, что минуту назад я говорил то же самое.
— Они ищут парня по имени Кэнтел, — сообщил я Элле и взглянул на Граймса. — Хотя его здесь нет, и вы, ребята, попусту тратите время, которое могли бы употребить на поиск в других местах.
— Мы не единственные, кто его ищет, — сказал Граймс.
— А зачем он вам нужен? — спросила Элла.
— Они думают, что он кого-то убил, — ответил я.
В гостиную вошли двое легавых, взглянули на Граймса и покачали головами. Легавые никогда не общаются друг с другом посредством речи. Они только кивают, качают головой, размахивают руками или свистят. Сегодняшний образчик языка знаков свидетельствовал о том, что ни один из двух легавых не догадался заглянуть в полку под музыкальным центром, и мне еще рано собираться в кутузку. И как только полицейские отправятся восвояси, мне надо будет собираться в Новую Англию, которая все же лучше, чем тюрьма.
Граймс отвлекся, и это помогло ему справиться с растерянностью. Он тяжело поднялся и злобно зыркнул на меня.
— Жаль, что ты ему не поверил, — сказал он. — Жаль, что не спрятал его у себя, а то бы я сейчас отвез в город вас обоих.
— Мистер Граймс, — заявил я, вставая, — знай я, что Билли-Билли говорит правду насчет подставки, мокрого дела и всего прочего, я тотчас вызвал бы полицию. Ведь по городу ходит опасный убийца.
— Верно, — ответил Граймс. — И его зовут Кэнтел. Если он вернется, возможно, тебе стоит позвонить мне.
— Вы намерены устроить засаду у меня под дверью?
— Возможно.
— А как насчет дорожки на задворках?
— Может, и там тоже.
— Если он вернется, — сказал я преисполненным добропорядочности тоном,
— я немедленно позвоню вам. Я — законопослушный гражданин.
— То-то и плохо, что гражданин, — с кислым видом изрек Граймс. — Иначе мы могли бы отправить тебя в места не столь отдаленные.
Я усмехнулся.
— Ну, вы шутник, мистер Граймс.
— От такого же слышу. — Он нахлобучил шляпу и повернулся к двери. Двое легавых поплелись следом, а я замкнул шествие. Когда я сказал этим бугаям: «Пока», Граймс проворчал что-то не очень понятное, и я закрыл за ними дверь.
Элла уже прикурила две сигареты и протянула одну мне.
— Что теперь, Клей? — спросила она.
— Теперь я отправляюсь в Новую Англию.
— Это обязательно?
— Жаль, но у меня нет выбора, дорогая.
— Клей, он правда кого-то убил?
— Сомневаюсь. Гораздо вероятнее, что его подставили.
Элла подошла к софе и села, поджав под себя ноги. У нее был встревоженный вид.
— Клей, — сказала она, глядя на меня серьезными глазами, — ты ведь убивал людей, не правда ли?
— Дорогая…
— Устраивал им несчастные случаи, как ты только что сказал, беседуя по телефону.
— Дорогая, у меня нет времени…
— И этому… как там его зовут? Ты устроил бы ему несчастный случай, если бы твой хозяин велел тебе так сделать? Правда?
— Дорогая, давай поговорим об этом, когда я вернусь. Сейчас у меня нет времени.
Это была правда. Но это была и отговорка. Мне не нравилось то, как Элла смотрела на меня, не нравились ее вопросы. Я не хотел терять Эллу. Впервые за девять лет я встретил женщину, которую не хотел бы потерять. Я проклял Билли-Билли, который, можно сказать, заставил меня взять халтурку на дом.
— Мне пора, — сказал я. — Поговорим после моего возвращения, ладно?
— Хорошо, Клей, — ответила она.
Я хотел сказать еще что-нибудь, но времени уже не было. Оставив Эллу в гостиной, я опрометью кинулся к себе в комнату за Билли-Билли. Я знал, как вывести его из дома. Вверх по пожарной лестнице, через несколько крыш, потом
— по другой пожарной лестнице вниз. Затем — через окно на третий ярус гаража, в котором я держу свой «мерседес». Раз или два я уже проходил этим маршрутом. Это было, когда меня поджидали у дверей люди, с которыми я вовсе не хотел встречаться.
Я вошел в свою комнату, отодвинул скользящую дверь и вытаращил глаза, увидев пустой угол. Билли-Билли не было. Я тупо оглядел комнату, пытаясь сообразить, куда он мог подеваться, и тут мой взор уперся в окно возле пожарной лестницы. Оно было закрыто. Но ведь я оставлял щелку шириной в пару дюймов. Должно быть. Билли-Билли слышал, как мы разговаривали в гостиной, понял, что легавые хотят обыскать квартиру, и смылся по пожарной лестнице, прикрыв за собой окно, дабы им не пришло в голову выглянуть наружу.
Я подошел к окну, распахнул его и высунул голову. У меня в квартире есть кондиционер, но августовский воздух снаружи был жарок и душен; казалось, я сунул голову в тюк хлопчатника. Посмотрев сначала вверх, потом вниз, а после этого — по сторонам, я не увидел Билли-Билли. Должно быть, этот жулик обезумел от страха, сбежал, и оставалось лишь гадать, где он теперь.
Чудесная спокойная ночь была окончательно испорчена. Я с проклятиями захлопнул окно и, ругаясь, отправился в спальню. Элла уже была там и опять лежала в постели, подоткнув под спину подушки.
— Ну, что на этот раз? — спросила она.
— Он исчез, — ответил я. — Придется опять звонить Эду.
Я позвонил. Мне ответил Тони Борода, и мы немного помычали друг на друга. Потом трубку взял Эд, и я рассказал ему, что случилось.
— Что ж, ладно, — рассудил Эд. — Ты должен его найти. Отыщи его и спрячь куда-нибудь. Совещание начнется в девять утра в кабинете Клэнси Маршалла. Найди Билли-Билли, запихни в какое-нибудь убежище и приходи к девяти. А после совещания повезешь его к Бабусе.
— Он перепуган, Эд, — сказал я. — Бог знает, куда он теперь побежит.
— Куда-то ведь ему надо бежать. Ты его знаешь, знаком с его знакомыми. Он пойдет к кому-нибудь из них. Найди его. А в девять будь у Клэнси.
— Хорошо, Эд. — ответил я, положил трубку и поморщился, взглянув на Эллу. — Придется отправиться на поиски этого воришки. Так что ложись и спи. Сегодня не наша ночь.
— Тебе уже пора в путь? — спросила Элла. — Или ты можешь посидеть еще несколько минут?
На ее лице больше не было выражения тревоги, Элла улыбалась мне, давая понять, что все в порядке.
— Наверное, особой спешки нет, — сказал я, думая о том, что задержка может заставить дежуривших снаружи полицейских утратить бдительность.
— Прекрасно.
Я ушел из дома через полчаса.
2
3
— Зовите меня просто мистер Граймс, — промямлил он.
— Как поживаете, мистер Граймс? — любезно осведомилась Элла — Что случилось?
— Обычная проверка, — ответил Граймс и зарделся, вспомнив, что минуту назад я говорил то же самое.
— Они ищут парня по имени Кэнтел, — сообщил я Элле и взглянул на Граймса. — Хотя его здесь нет, и вы, ребята, попусту тратите время, которое могли бы употребить на поиск в других местах.
— Мы не единственные, кто его ищет, — сказал Граймс.
— А зачем он вам нужен? — спросила Элла.
— Они думают, что он кого-то убил, — ответил я.
В гостиную вошли двое легавых, взглянули на Граймса и покачали головами. Легавые никогда не общаются друг с другом посредством речи. Они только кивают, качают головой, размахивают руками или свистят. Сегодняшний образчик языка знаков свидетельствовал о том, что ни один из двух легавых не догадался заглянуть в полку под музыкальным центром, и мне еще рано собираться в кутузку. И как только полицейские отправятся восвояси, мне надо будет собираться в Новую Англию, которая все же лучше, чем тюрьма.
Граймс отвлекся, и это помогло ему справиться с растерянностью. Он тяжело поднялся и злобно зыркнул на меня.
— Жаль, что ты ему не поверил, — сказал он. — Жаль, что не спрятал его у себя, а то бы я сейчас отвез в город вас обоих.
— Мистер Граймс, — заявил я, вставая, — знай я, что Билли-Билли говорит правду насчет подставки, мокрого дела и всего прочего, я тотчас вызвал бы полицию. Ведь по городу ходит опасный убийца.
— Верно, — ответил Граймс. — И его зовут Кэнтел. Если он вернется, возможно, тебе стоит позвонить мне.
— Вы намерены устроить засаду у меня под дверью?
— Возможно.
— А как насчет дорожки на задворках?
— Может, и там тоже.
— Если он вернется, — сказал я преисполненным добропорядочности тоном,
— я немедленно позвоню вам. Я — законопослушный гражданин.
— То-то и плохо, что гражданин, — с кислым видом изрек Граймс. — Иначе мы могли бы отправить тебя в места не столь отдаленные.
Я усмехнулся.
— Ну, вы шутник, мистер Граймс.
— От такого же слышу. — Он нахлобучил шляпу и повернулся к двери. Двое легавых поплелись следом, а я замкнул шествие. Когда я сказал этим бугаям: «Пока», Граймс проворчал что-то не очень понятное, и я закрыл за ними дверь.
Элла уже прикурила две сигареты и протянула одну мне.
— Что теперь, Клей? — спросила она.
— Теперь я отправляюсь в Новую Англию.
— Это обязательно?
— Жаль, но у меня нет выбора, дорогая.
— Клей, он правда кого-то убил?
— Сомневаюсь. Гораздо вероятнее, что его подставили.
Элла подошла к софе и села, поджав под себя ноги. У нее был встревоженный вид.
— Клей, — сказала она, глядя на меня серьезными глазами, — ты ведь убивал людей, не правда ли?
— Дорогая…
— Устраивал им несчастные случаи, как ты только что сказал, беседуя по телефону.
— Дорогая, у меня нет времени…
— И этому… как там его зовут? Ты устроил бы ему несчастный случай, если бы твой хозяин велел тебе так сделать? Правда?
— Дорогая, давай поговорим об этом, когда я вернусь. Сейчас у меня нет времени.
Это была правда. Но это была и отговорка. Мне не нравилось то, как Элла смотрела на меня, не нравились ее вопросы. Я не хотел терять Эллу. Впервые за девять лет я встретил женщину, которую не хотел бы потерять. Я проклял Билли-Билли, который, можно сказать, заставил меня взять халтурку на дом.
— Мне пора, — сказал я. — Поговорим после моего возвращения, ладно?
— Хорошо, Клей, — ответила она.
Я хотел сказать еще что-нибудь, но времени уже не было. Оставив Эллу в гостиной, я опрометью кинулся к себе в комнату за Билли-Билли. Я знал, как вывести его из дома. Вверх по пожарной лестнице, через несколько крыш, потом
— по другой пожарной лестнице вниз. Затем — через окно на третий ярус гаража, в котором я держу свой «мерседес». Раз или два я уже проходил этим маршрутом. Это было, когда меня поджидали у дверей люди, с которыми я вовсе не хотел встречаться.
Я вошел в свою комнату, отодвинул скользящую дверь и вытаращил глаза, увидев пустой угол. Билли-Билли не было. Я тупо оглядел комнату, пытаясь сообразить, куда он мог подеваться, и тут мой взор уперся в окно возле пожарной лестницы. Оно было закрыто. Но ведь я оставлял щелку шириной в пару дюймов. Должно быть. Билли-Билли слышал, как мы разговаривали в гостиной, понял, что легавые хотят обыскать квартиру, и смылся по пожарной лестнице, прикрыв за собой окно, дабы им не пришло в голову выглянуть наружу.
Я подошел к окну, распахнул его и высунул голову. У меня в квартире есть кондиционер, но августовский воздух снаружи был жарок и душен; казалось, я сунул голову в тюк хлопчатника. Посмотрев сначала вверх, потом вниз, а после этого — по сторонам, я не увидел Билли-Билли. Должно быть, этот жулик обезумел от страха, сбежал, и оставалось лишь гадать, где он теперь.
Чудесная спокойная ночь была окончательно испорчена. Я с проклятиями захлопнул окно и, ругаясь, отправился в спальню. Элла уже была там и опять лежала в постели, подоткнув под спину подушки.
— Ну, что на этот раз? — спросила она.
— Он исчез, — ответил я. — Придется опять звонить Эду.
Я позвонил. Мне ответил Тони Борода, и мы немного помычали друг на друга. Потом трубку взял Эд, и я рассказал ему, что случилось.
— Что ж, ладно, — рассудил Эд. — Ты должен его найти. Отыщи его и спрячь куда-нибудь. Совещание начнется в девять утра в кабинете Клэнси Маршалла. Найди Билли-Билли, запихни в какое-нибудь убежище и приходи к девяти. А после совещания повезешь его к Бабусе.
— Он перепуган, Эд, — сказал я. — Бог знает, куда он теперь побежит.
— Куда-то ведь ему надо бежать. Ты его знаешь, знаком с его знакомыми. Он пойдет к кому-нибудь из них. Найди его. А в девять будь у Клэнси.
— Хорошо, Эд. — ответил я, положил трубку и поморщился, взглянув на Эллу. — Придется отправиться на поиски этого воришки. Так что ложись и спи. Сегодня не наша ночь.
— Тебе уже пора в путь? — спросила Элла. — Или ты можешь посидеть еще несколько минут?
На ее лице больше не было выражения тревоги, Элла улыбалась мне, давая понять, что все в порядке.
— Наверное, особой спешки нет, — сказал я, думая о том, что задержка может заставить дежуривших снаружи полицейских утратить бдительность.
— Прекрасно.
Я ушел из дома через полчаса.
2
За стенами моего жилища лежал город, страдающий зловонной отрыжкой. Воздух был влажным и горячим, поэтому приходилось прилагать особенные усилия, чтобы дышать.
Я подумал о Граймсе и решил, что, возможно, он поставил на противоположной стороне улицы своих мальчиков и теперь они ждут, когда я отведу их к Билли-Билли Кэнтелу. Я оказался единственным пешеходом на тротуарах, почти все окна в домах через дорогу были темны, свет горел только у двух-трех филинов-полуночников на верхних этажах. Вдоль тротуаров стояли машины, но спустя четыре с небольшим часа их тут не будет, поскольку в восемь утра вступит в силу запрет на стоянку. При свете дня не было бы видно, что все эти машины выкрашены в два-три цвета: пастельный, розовый и голубой с оттенками, как в любых детских яслях. Но сейчас, в темноте и духоте, в четвертом часу пополуночи, машины казались черными. Даже хром их молдингов выглядел весьма тускло.
Слева от меня, чуть поодаль, торчал фонарь; еще один виднелся справа, через дорогу. Вероятно, ребята Граймса сидят в одной из машин, припаркованных прямо напротив, в тени, куда не доставал ни один из этих фонарей.
Моя улица — одна из западных восьмидесятых, тут одностороннее движение в восточном направлении. Гараж, в котором я держу свой «мерседес», расположен на западном краю квартала, и попасть в него можно как с моей улицы, так и с проспекта Колумба. Если какой-нибудь легавый захочет увязаться за мной и если он стоит посреди квартала лицом к центральному парку, а я выеду на проспект Колумба и покачу к центру, легавому этому придется объехать весь квартал, чтобы добраться до того места, откуда и стартовал. Значит, уйти от соглядатаев будет не очень трудно.
Я побрел к гаражу. С первого же шага меня прошиб пот. Я чувствовал, как на лбу набухают капли испарины, готовые вот-вот побежать вниз, миновать преграждающие путь брови и добраться до глаз. Я был в пиджаке цвета мокрого асфальта, и белая сорочка под ним уже промокла насквозь и липла к телу, а галстук сжимал шею как горячая веревочная петля. Было слишком жарко и душно, чтобы шевелиться самому, да еще шевелить мозгами, не говоря уже о том, чтобы покинуть квартиру с кондиционером и обшаривать Нью-Йорк в поисках жалкого обормота, имеющего «друзей».
Мимо проехало оранжевое такси с желтым огнем на крыше, похожее на громадную зубастую рыбину с широкой пастью, ищущую добычу в водорослях на дне океана. Мысль о рыбе принесла приятную прохладу, и я с минуту помусолил ее, но потом взглянул на таксиста, и прохладе пришел конец. Парню за рулем было вдвое жарче, чем мне, и моя рубаха, будто проникнувшись сочувствием к нему, плотнее прилегла к моей спине.
Я вошел в сторожку гаража, где мальчишка-пуэрториканец, работавший ночами, сидел за столом с комиксом в руках. Он улыбнулся, кивнул мне и, ни слова не говоря, побежал за моей машиной.
В жаркой комнате горел яркий желтый свет. Парень оставил на столе раскрытый комикс, и я пролистал его, пока ждал возвращения ночного сторожа, все надписи в рамках были сделаны по-испански, но чтобы читать комикс, нет надобности учиться грамоте. Кажется, один издатель комиксов когда-то сказал: «Мы приспосабливаемся к обществу неграмотных». Я переворачивал страницы, разглядывал картинки и ждал свой «мерседес».
Машина с урчанием скатилась с пандуса, и радостный мальчуган вылез из-за руля. То, что ни одна из машин в этом гараже не принадлежала ему, не имело для него никакого значения. Пока парень имел возможность ездить на них вверх и вниз по пандусам, он был счастлив. Много ли пуэрториканских мальчишек могут посидеть за рулем «мерседес-бенц-190»?
Выбравшись из машины, он подержал для меня дверцу и с улыбкой объявил:
— Все в порядке, сэр.
— Спасибо. — Я сел за руль, и парень захлопнул дверцу.
— Поздновато, — заметил он, разглядывая меня через открытое боковое окошко. — Уезжаете из города?
— Нет, — ответил я, — скоро вернусь.
— Хорошо.
Мы обменялись улыбками, и я вырулил на проспект Колумба. Я знал, что пуэрториканский мальчишка тушуется передо мной. Так же, как и швейцар моего многоквартирного дома. Я одеваюсь и выгляжу как молодой идущий в гору чиновник: тридцать два года, рост шесть футов один дюйм, короткие каштановые волосы, лицо квадратное, но одухотворенное, как у человека с высшим образованием. Таких полно на Мэдисон-авеню.
Но я, в отличие от других, не работаю днем. Иногда на пару недель уезжаю из города, иногда целыми днями сижу дома. Я прихожу и ухожу по расписанию, в котором и сам никак не разберусь, а кроме того, раз или два в дом заглядывали легавые и расспрашивали обо мне. Швейцар ни словом не обмолвился в разговорах со мной, но мальчишка-пуэрториканец время от времени норовит высосать из меня мелочишку. Правда, ненавязчиво. Благодаря этому нам было о чем поговорить, пока мы передавали с рук на руки мою машину.
Ну, ладно. Проехав квартал по проспекту Колумба, я свернул направо, к Уэст-Энд-авеню, и поехал к центру города. По пути я зорко поглядывал в зеркало заднего обзора и, когда увидел, что машина, ехавшая позади меня по проспекту Колумба, попрежнему тащится за мной по Уэст-Энд-авеню, мне стало ясно, что избавиться от легавых все-таки не удалось. Должно быть, меня пасли двое и на двух машинах с рациями или чем-то в этом роде.
Впрочем, это могла быть простая случайность, и я решил проверить. Свернув налево на следующем перекрестке, я покатил обратно к проспекту Колумба, где повернул направо и еще раз направо, на примыкающую улицу. Сукин сын по-прежнему висел у меня на хвосте, отстав на полквартала, я выехал на Уэст-Энд-авеню, свернул направо и покатил вперед, высматривая, не загорится ли по курсу красный светофор.
Наконец это случилось, и я остановился довольно далеко от перекрестка. Впереди мелькали огни проезжавших такси, но в непосредственной близости не было ни одной машины, кроме моего «мерседеса» и черного «шевроле» пятьдесят третьего года выпуска, на котором ехал мой преследователь. Марка машины говорила о многом. У полицейских всегда так. В Америке, должно быть, миллионов двадцать машин; десять миллионов выглядят как японские пластмассовые игрушки: розовые, желтые, покрытые серебрянкой. Что же делает легавый, чтобы не привлекать внимания? Садится за руль черного «шевроле». Если Эду Ганолезе противостоят такие люди, остается лишь удивляться, почему он еще не прибрал к рукам всю страну.
Похоже, следивший за мной легавый был еще большей посредственностью, чем остальные: вместо того, чтобы затормозить сбоку от меня, в соседнем ряду, как сделал бы любой нормальный лихач, имеющий водительское удостоверение, легавый остановился позади меня. Благодаря этому я от него и отделался.
Загорелся зеленый свет, и я нажал на педаль акселератора «Мерседес» вылетел на перекресток как прыгающий с ветки леопард, и я тотчас налег на тормоз. Преследовавший меня легавый думал, что я хочу устроить гонки, и поэтому тоже вдавил до упора педаль «газа». Его «шевроле» с ревом рванулся вперед и слегка пошел юзом. Легавый не успел перенести ногу на педаль тормоза и врезался в меня.
Я улыбнулся. Я мог позволить себе такую роскошь. Но лишь на мгновение. Потом я согнал улыбку с лица, заменил ее сердитой миной, поставил «мерседес» на холостой ход и вышел из машины, не заглушив мотор. Подойдя к багажнику, я горящими глазами уставился на слегка помятый задний бампер.
Легавый, свято чтивший правила дорожного движения, заглушил мотор и поставил «шевроле» на ручной тормоз. Прежде чем вылезти из машины, я устремил на него испепеляющий взгляд и спросил:
— Так-так, приятель, в какой компании вы застрахованы?
Парень был крупным и мускулистым, в мешковатом костюме, какие шьют на некоторых фабриках по заказу полиции.
— Ладно, шпана башковитая, — ответил он, стараясь говорить как можно более нагло, поскольку не знал, что у меня на уме.
— Ради вашего же блага, надеюсь, что у вас есть страховка, — заявил я.
— Как вы знаете, в штате Нью-Йорк она обязательна.
Он полез в задний карман, достал бумажник и, открыв его, показал мне полицейский жетон.
— Ты нарочно нажал на тормоз.
— Легавый! — с деланным изумлением воскликнул я. — Да еще притесняющий гражданина! Ну-ка, покажите номер на жетоне.
— Пошел к черту!
— Так… — протянул я. — Вот и грубое обращение налицо. Прекрасно!
Я подошел к задку «шевроле», достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и карандаш и записал номер машины.
— Чем ты там занимаешься? — заорал полицейский. И, скажу я вам, он действительно хотел бы это знать.
Он все еще стоял у капота своей машины, растерянный, но по-прежнему исполненный воинственного пыла. С видом оскорбленного достоинства я подошел к нему и по пути небрежным жестом распахнул дверцу «шевроле», предварительно незаметно нажав кнопку замка.
Несколько секунд я стоял перед полицейским и молча улыбался ему, потом сказал:
— Я хочу, чтобы все было строго по закону. У меня с собой есть страхован карточка. Она в перчаточном ящике. Сейчас принесу.
— Не надо мне этой дурацкой карточки.
— Так, — на всякий случай, — заявил я, протиснулся мимо полицейского, залез в «мерседес» и, захлопнув дверцу, надавил на акселератор, одновременно включая передачу. Пока безмозглый сукин сын отпирал дверцу своей машины, я успел отъехать на добрых три квартала. Свернув налево, я проехал через весь город до Второй авеню и направился в центр, к вотчине Билли-Билли Кэнтела.
Я подумал о Граймсе и решил, что, возможно, он поставил на противоположной стороне улицы своих мальчиков и теперь они ждут, когда я отведу их к Билли-Билли Кэнтелу. Я оказался единственным пешеходом на тротуарах, почти все окна в домах через дорогу были темны, свет горел только у двух-трех филинов-полуночников на верхних этажах. Вдоль тротуаров стояли машины, но спустя четыре с небольшим часа их тут не будет, поскольку в восемь утра вступит в силу запрет на стоянку. При свете дня не было бы видно, что все эти машины выкрашены в два-три цвета: пастельный, розовый и голубой с оттенками, как в любых детских яслях. Но сейчас, в темноте и духоте, в четвертом часу пополуночи, машины казались черными. Даже хром их молдингов выглядел весьма тускло.
Слева от меня, чуть поодаль, торчал фонарь; еще один виднелся справа, через дорогу. Вероятно, ребята Граймса сидят в одной из машин, припаркованных прямо напротив, в тени, куда не доставал ни один из этих фонарей.
Моя улица — одна из западных восьмидесятых, тут одностороннее движение в восточном направлении. Гараж, в котором я держу свой «мерседес», расположен на западном краю квартала, и попасть в него можно как с моей улицы, так и с проспекта Колумба. Если какой-нибудь легавый захочет увязаться за мной и если он стоит посреди квартала лицом к центральному парку, а я выеду на проспект Колумба и покачу к центру, легавому этому придется объехать весь квартал, чтобы добраться до того места, откуда и стартовал. Значит, уйти от соглядатаев будет не очень трудно.
Я побрел к гаражу. С первого же шага меня прошиб пот. Я чувствовал, как на лбу набухают капли испарины, готовые вот-вот побежать вниз, миновать преграждающие путь брови и добраться до глаз. Я был в пиджаке цвета мокрого асфальта, и белая сорочка под ним уже промокла насквозь и липла к телу, а галстук сжимал шею как горячая веревочная петля. Было слишком жарко и душно, чтобы шевелиться самому, да еще шевелить мозгами, не говоря уже о том, чтобы покинуть квартиру с кондиционером и обшаривать Нью-Йорк в поисках жалкого обормота, имеющего «друзей».
Мимо проехало оранжевое такси с желтым огнем на крыше, похожее на громадную зубастую рыбину с широкой пастью, ищущую добычу в водорослях на дне океана. Мысль о рыбе принесла приятную прохладу, и я с минуту помусолил ее, но потом взглянул на таксиста, и прохладе пришел конец. Парню за рулем было вдвое жарче, чем мне, и моя рубаха, будто проникнувшись сочувствием к нему, плотнее прилегла к моей спине.
Я вошел в сторожку гаража, где мальчишка-пуэрториканец, работавший ночами, сидел за столом с комиксом в руках. Он улыбнулся, кивнул мне и, ни слова не говоря, побежал за моей машиной.
В жаркой комнате горел яркий желтый свет. Парень оставил на столе раскрытый комикс, и я пролистал его, пока ждал возвращения ночного сторожа, все надписи в рамках были сделаны по-испански, но чтобы читать комикс, нет надобности учиться грамоте. Кажется, один издатель комиксов когда-то сказал: «Мы приспосабливаемся к обществу неграмотных». Я переворачивал страницы, разглядывал картинки и ждал свой «мерседес».
Машина с урчанием скатилась с пандуса, и радостный мальчуган вылез из-за руля. То, что ни одна из машин в этом гараже не принадлежала ему, не имело для него никакого значения. Пока парень имел возможность ездить на них вверх и вниз по пандусам, он был счастлив. Много ли пуэрториканских мальчишек могут посидеть за рулем «мерседес-бенц-190»?
Выбравшись из машины, он подержал для меня дверцу и с улыбкой объявил:
— Все в порядке, сэр.
— Спасибо. — Я сел за руль, и парень захлопнул дверцу.
— Поздновато, — заметил он, разглядывая меня через открытое боковое окошко. — Уезжаете из города?
— Нет, — ответил я, — скоро вернусь.
— Хорошо.
Мы обменялись улыбками, и я вырулил на проспект Колумба. Я знал, что пуэрториканский мальчишка тушуется передо мной. Так же, как и швейцар моего многоквартирного дома. Я одеваюсь и выгляжу как молодой идущий в гору чиновник: тридцать два года, рост шесть футов один дюйм, короткие каштановые волосы, лицо квадратное, но одухотворенное, как у человека с высшим образованием. Таких полно на Мэдисон-авеню.
Но я, в отличие от других, не работаю днем. Иногда на пару недель уезжаю из города, иногда целыми днями сижу дома. Я прихожу и ухожу по расписанию, в котором и сам никак не разберусь, а кроме того, раз или два в дом заглядывали легавые и расспрашивали обо мне. Швейцар ни словом не обмолвился в разговорах со мной, но мальчишка-пуэрториканец время от времени норовит высосать из меня мелочишку. Правда, ненавязчиво. Благодаря этому нам было о чем поговорить, пока мы передавали с рук на руки мою машину.
Ну, ладно. Проехав квартал по проспекту Колумба, я свернул направо, к Уэст-Энд-авеню, и поехал к центру города. По пути я зорко поглядывал в зеркало заднего обзора и, когда увидел, что машина, ехавшая позади меня по проспекту Колумба, попрежнему тащится за мной по Уэст-Энд-авеню, мне стало ясно, что избавиться от легавых все-таки не удалось. Должно быть, меня пасли двое и на двух машинах с рациями или чем-то в этом роде.
Впрочем, это могла быть простая случайность, и я решил проверить. Свернув налево на следующем перекрестке, я покатил обратно к проспекту Колумба, где повернул направо и еще раз направо, на примыкающую улицу. Сукин сын по-прежнему висел у меня на хвосте, отстав на полквартала, я выехал на Уэст-Энд-авеню, свернул направо и покатил вперед, высматривая, не загорится ли по курсу красный светофор.
Наконец это случилось, и я остановился довольно далеко от перекрестка. Впереди мелькали огни проезжавших такси, но в непосредственной близости не было ни одной машины, кроме моего «мерседеса» и черного «шевроле» пятьдесят третьего года выпуска, на котором ехал мой преследователь. Марка машины говорила о многом. У полицейских всегда так. В Америке, должно быть, миллионов двадцать машин; десять миллионов выглядят как японские пластмассовые игрушки: розовые, желтые, покрытые серебрянкой. Что же делает легавый, чтобы не привлекать внимания? Садится за руль черного «шевроле». Если Эду Ганолезе противостоят такие люди, остается лишь удивляться, почему он еще не прибрал к рукам всю страну.
Похоже, следивший за мной легавый был еще большей посредственностью, чем остальные: вместо того, чтобы затормозить сбоку от меня, в соседнем ряду, как сделал бы любой нормальный лихач, имеющий водительское удостоверение, легавый остановился позади меня. Благодаря этому я от него и отделался.
Загорелся зеленый свет, и я нажал на педаль акселератора «Мерседес» вылетел на перекресток как прыгающий с ветки леопард, и я тотчас налег на тормоз. Преследовавший меня легавый думал, что я хочу устроить гонки, и поэтому тоже вдавил до упора педаль «газа». Его «шевроле» с ревом рванулся вперед и слегка пошел юзом. Легавый не успел перенести ногу на педаль тормоза и врезался в меня.
Я улыбнулся. Я мог позволить себе такую роскошь. Но лишь на мгновение. Потом я согнал улыбку с лица, заменил ее сердитой миной, поставил «мерседес» на холостой ход и вышел из машины, не заглушив мотор. Подойдя к багажнику, я горящими глазами уставился на слегка помятый задний бампер.
Легавый, свято чтивший правила дорожного движения, заглушил мотор и поставил «шевроле» на ручной тормоз. Прежде чем вылезти из машины, я устремил на него испепеляющий взгляд и спросил:
— Так-так, приятель, в какой компании вы застрахованы?
Парень был крупным и мускулистым, в мешковатом костюме, какие шьют на некоторых фабриках по заказу полиции.
— Ладно, шпана башковитая, — ответил он, стараясь говорить как можно более нагло, поскольку не знал, что у меня на уме.
— Ради вашего же блага, надеюсь, что у вас есть страховка, — заявил я.
— Как вы знаете, в штате Нью-Йорк она обязательна.
Он полез в задний карман, достал бумажник и, открыв его, показал мне полицейский жетон.
— Ты нарочно нажал на тормоз.
— Легавый! — с деланным изумлением воскликнул я. — Да еще притесняющий гражданина! Ну-ка, покажите номер на жетоне.
— Пошел к черту!
— Так… — протянул я. — Вот и грубое обращение налицо. Прекрасно!
Я подошел к задку «шевроле», достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и карандаш и записал номер машины.
— Чем ты там занимаешься? — заорал полицейский. И, скажу я вам, он действительно хотел бы это знать.
Он все еще стоял у капота своей машины, растерянный, но по-прежнему исполненный воинственного пыла. С видом оскорбленного достоинства я подошел к нему и по пути небрежным жестом распахнул дверцу «шевроле», предварительно незаметно нажав кнопку замка.
Несколько секунд я стоял перед полицейским и молча улыбался ему, потом сказал:
— Я хочу, чтобы все было строго по закону. У меня с собой есть страхован карточка. Она в перчаточном ящике. Сейчас принесу.
— Не надо мне этой дурацкой карточки.
— Так, — на всякий случай, — заявил я, протиснулся мимо полицейского, залез в «мерседес» и, захлопнув дверцу, надавил на акселератор, одновременно включая передачу. Пока безмозглый сукин сын отпирал дверцу своей машины, я успел отъехать на добрых три квартала. Свернув налево, я проехал через весь город до Второй авеню и направился в центр, к вотчине Билли-Билли Кэнтела.
3
Я знал, что нет смысла искать Билли-Билли дома. У него хватит ума понять, что его двухкомнатная тараканья ферма сейчас кишит легавыми. Он пойдет к кому-нибудь из своих знакомых, к человеку, которому можно доверять. И самой вероятной кандидатурой был мелкий торговец наркотиками по имени Джанки Стайн.
Подобно Билли-Билли, Джанки Стайн и продавал, и потреблял наркотики. Но на этом сходство между ними заканчивается. Джанки удалось набить маленькую кубышку, и он не торгует на улицах. Он — посредник, поставляющий товар уличным продавцам после того, как его делят на дозы и заправляют в ампулы где-то на более высоком уровне. Билли-Билли — один из его старейших и наиболее надежных покупателей, и можно сказать, что они — довольно близкие друзья. Время от времени Джанки отпускает Билли-Билли товар в долг, и они нередко вместе садятся на иглу, чтобы совершить путешествие в нирвану. И если Билли-Билли понадобится отсидеться у приятеля, он, вероятнее всего, направит стопы к Джанки.
Джанки проживал в ветхом и пожароопасном доме на Восточной шестой улице, между авеню Си и Ди. За полквартала от места я нашел пятачок, поставил на него «мерседес» и выбрался из машины, гадая, уцелеют ли колесные колпачки до моего возвращения. В нижнем Истсайде полно воров-любителей, которые не знают ни меня, ни мою машину.
Я зашагал по грязному тротуару, обходя мусорные баки, пустые детские коляски и пьяниц, и поднялся на крыльцо дома Джанки. Он жил на четвертом этаже, а лифта в доме не было. Воздух в подъезде был такой спертый, что я почти видел висевшую в нем вонь — похожий на желчь серо-зеленый смрад. Поэтому, шагая по засыпанной клочками бумаги лестнице на четвертый этаж, я старался дышать как можно меньше. Облупившиеся стены украшали крылатые изречения, нацарапанные на нескольких языках, из каждой квартиры шел свой неповторимый дух. В такой крысиной норе, разумеется, не было кондиционера, а жара ощущалась еще больше, чем на улице.
Вскоре я добрался до четвертого этажа и постучал в дверь квартиры Джанки. Ответа не было, поэтому я повернул ручку, толкнул дверь и вошел.
В квартире была кромешная тьма. Я ощупывал стену, пока не нашел выключатель, потом зажег свет, закрыл за собой дверь в подъезд и увидел распластанного на полу Джанки.
Сначала я подумал, что он мертв. Я повернул Джанки навзничь. Рот его был разинут, я услышал натужное дыхание. Джанки под завязку накачался зельем и, судя по его виду, пробалдеет весь завтрашний день.
Но у меня не было целого дня в запасе. Я легонько ткнул его кулаком в ребра и позвал:
— Джанки… Джанки, это Клей.
Он не шелохнулся и даже не застонал.
Когда человек под кайфом, я обычно оставляю его в покое. Он выложил за свой кайф наличные, так пусть получает то, за что заплатил. Но сейчас я спешил, а посему ткнул его еще раз и сказал:
— Джанки! Проклятье Джанки, очнись.
Я тряс его, таскал за волосы, угощал оплеухами, но он только мотал головой, мычал, ворчал и брыкался. Я уж и тянул его, и толкал, и наконец мне удалось поставить Джанки на ноги. Глаза его по-прежнему были закрыты, а голова безвольно висела, но, по крайней мере, Джанки стоял. Я отпустил его. Он закачался, но не упал.
— Джанки, — сказал я, — это я, Клей. Очнись же, черт возьми.
Но он все не очухивался. Он не знал человека по имени Джанки. Он не знал человека по имени Клей. Он вообще никого не знал.
— Ладно, щенок, — пробормотал я, — сейчас мы тебя растормошим.
Я развернул его и повел в совмещенный санузел. Душа тут не было, но была ванна, и я заставил Джанки забраться в нее, помог усесться и услышал невнятное: «Спасибо, друг». На миг мне стало жаль этого несчастного жалкого дурня, захотелось оставить Джанки Стайна в его аду, уйти и поискать где-нибудь еще. Но он по-прежнему был моей единственной надеждой. Билли-Билли здесь нет, это очевидно, но где-то он был, и Джанки мог знать, где именно. Поэтому я заткнул дыру в ванне пробкой и пустил холодную воду.
Когда ванна наполнилась примерно наполовину, Джанки мало-помалу начал соображать. Начал, но не более того. Он открыл глаза и увидел меня, но не узнал.
— Что ты со мной делаешь? — осведомился он.
— Привожу в чувство, — ответил я. — Хочешь вылезти отсюда?
— Конец моим ботинкам, — сказал Джанки.
— Извини, но я не мог ждать целый день.
— Не надо было портить мои ботинки, — заявил он, все еще не узнавая меня.
Я помог ему вылезти из ванны и пошел в другую комнату за какой-нибудь сухой одеждой.
— На, переоденься, — велел я. — И чтобы был трезвым, когда выйдешь отсюда.
Джанки захлопал глазами. Это был тощий человечек лет сорока с небольшим, с морщинистым лбом и глубокими складками возле рта; он слегка дрожал, несмотря на то, что по всему городу уже начинали дымиться градусники.
— Где мы были вчера вечером? — спросил он меня.
— В раю, — ответил я. — Переодевайся, живо.
Я вышел из ванной и закрыл дверь. В дальнем конце комнаты стоял стол с разбросанными по нему картами. Я пошел туда и разложил пасьянс.
Наконец Джанки вышел из ванной в сухих брюках и рубахе, но босиком.
— В чем дело? — спросил он.
— Ты знаешь, кто я?
— Я, вроде, занимал у тебя деньги, а?
Я вздохнул, до полной ясности рассудка Джанки было еще далеко.
— Поди сюда и сядь, — велел я. — Сыграем в пьяницу.
— У меня горечь во рту.
— Иди, садись.
Он сел, я сдал карты, Джанки взял их и принялся разглядывать. Он моргнул раз-другой, снова уткнулся в карты, разложил их, оглядел комнату, потом опять посмотрел на карты и, наконец, поднял глаза на меня.
— Клей, — сказал он.
— Добро пожаловать, — ответил я.
— Что происходит, черт побери?
— Я привел тебя в чувство. Извини, Джанки, но это было необходимо.
— Привел меня в чувство?
— Когда ты отрубился?
— А сейчас сколько?
Я взглянул на часы.
— Без четверти пять.
— Нынче вторник?
— Ага, — ответил я. — Он самый.
— Я вернулся домой часа в четыре.
— И ширнулся?
— Видать, так, — он потряс головой, поморщился и прижал ладонь ко лбу.
— Ой, башка болит!
— Извини, что пришлось потревожить тебя, парень. Ничего, через минуту опять ширнешься.
— Иисусе… как же голова трещит.
— Джанки, послушай меня. Всего одну минуту.
Он прищурился и взглянул на меня исподлобья.
— Что стряслось, Клей?
— Ты сегодня видел Билли-Билли?
— Конечно. Часов в восемь, возле кинотеатра на углу Четвертой улицы и авеню Би.
— А потом?
— Нет. А что случилось с Билли-Билли?
— В каком состоянии ты его застал?
Он ухитрился выдавить кривую улыбку.
— В таком же, в каком ты меня. В отключке. Он валялся в проулке возле кинотеатра.
— И это было в восемь часов?
— Да. А что? В чем дело, Клей?
— Он впутался в убийство где-то после полуночи.
— Билли-Билли?
— Может, он заглядывал к тебе час или два назад?
— Да я только в четыре до дому добрался, Клей.
— Ладно. Весьма вероятно, что он придет сюда, и довольно скоро. Если это случится, задержи его и позвони мне. Немедленно. Хорошо?
— Ну конечно, Клей.
— Если он придет после девяти утра, позвони Клэнси Маршаллу, я буду у него в конторе.
— В девять я буду спать, Клей.
— Да, надо полагать. Извини, что поломал кайф.
— Черт, да ладно! Все равно надо было сперва пожрать, а уж потом отрубаться. — Он снова поморщился и потер лоб. Потом замер и спросил: — Так Билли-Билли поджаренный?
— Совершенно верно.
— И насколько, Клей?
— Только что не подгорает.
— Его могут снять с довольствия. Клей? Он ведь мой друг, ты знаешь, я не продам его, как Иуда, и не буду держать тут взаперти, чтобы ты пришел и угробил парня. Поищи кого другого, Клей. Билли-Билли — мой кореш.
— Не волнуйся, Джанки, не ты один его друг. Мне велели уберечь его и вывезти из города.
— И далеко?
— Никто не собирается его убивать, — сказал я, начиная злиться, Джанки Стайн — не тот человек, который должен решать судьбу Билли-Билли.
— Ладно, — ответил он, — если увижу — задержу.
— Куда еще он мог податься? Он знает, что его ищут, и ему нужно где-то отсидеться. Куда он пойдет?
— Ума не приложу, Клей. Сюда, наверное. А может, попытается своим ходом убраться из города.
— Сомневаюсь. Во всяком случае, надеюсь, что нет. Если он попробует сбежать, наверняка попадется.
— Ну, тогда не знаю, Клей. Он бы пришел сюда. Понятия не имею, к кому еще ему идти.
— Как насчет покупателей?
— Да нет, черт возьми, — Джанки потеребил свой лоб дрожащими пальцами.
— Есть одно место, в которое он иногда захаживал, но только днем, насколько я знаю. Как-то раз он заглянул туда вечером и вернулся без гроша.
— Без гроша?
— Он ходил туда за деньгами. Одно время я думал, что он сдает кровь в какой-то больнице. Ну, что-то в этом роде. Но нет: суммы-то были разные. Да и нечасто он туда ходил, понятно? Только когда оставался совсем без наличных. Последний раз он был там месяца два назад, когда ты искал его из-за просроченного долга. Там-то он и достал деньги.
Подобно Билли-Билли, Джанки Стайн и продавал, и потреблял наркотики. Но на этом сходство между ними заканчивается. Джанки удалось набить маленькую кубышку, и он не торгует на улицах. Он — посредник, поставляющий товар уличным продавцам после того, как его делят на дозы и заправляют в ампулы где-то на более высоком уровне. Билли-Билли — один из его старейших и наиболее надежных покупателей, и можно сказать, что они — довольно близкие друзья. Время от времени Джанки отпускает Билли-Билли товар в долг, и они нередко вместе садятся на иглу, чтобы совершить путешествие в нирвану. И если Билли-Билли понадобится отсидеться у приятеля, он, вероятнее всего, направит стопы к Джанки.
Джанки проживал в ветхом и пожароопасном доме на Восточной шестой улице, между авеню Си и Ди. За полквартала от места я нашел пятачок, поставил на него «мерседес» и выбрался из машины, гадая, уцелеют ли колесные колпачки до моего возвращения. В нижнем Истсайде полно воров-любителей, которые не знают ни меня, ни мою машину.
Я зашагал по грязному тротуару, обходя мусорные баки, пустые детские коляски и пьяниц, и поднялся на крыльцо дома Джанки. Он жил на четвертом этаже, а лифта в доме не было. Воздух в подъезде был такой спертый, что я почти видел висевшую в нем вонь — похожий на желчь серо-зеленый смрад. Поэтому, шагая по засыпанной клочками бумаги лестнице на четвертый этаж, я старался дышать как можно меньше. Облупившиеся стены украшали крылатые изречения, нацарапанные на нескольких языках, из каждой квартиры шел свой неповторимый дух. В такой крысиной норе, разумеется, не было кондиционера, а жара ощущалась еще больше, чем на улице.
Вскоре я добрался до четвертого этажа и постучал в дверь квартиры Джанки. Ответа не было, поэтому я повернул ручку, толкнул дверь и вошел.
В квартире была кромешная тьма. Я ощупывал стену, пока не нашел выключатель, потом зажег свет, закрыл за собой дверь в подъезд и увидел распластанного на полу Джанки.
Сначала я подумал, что он мертв. Я повернул Джанки навзничь. Рот его был разинут, я услышал натужное дыхание. Джанки под завязку накачался зельем и, судя по его виду, пробалдеет весь завтрашний день.
Но у меня не было целого дня в запасе. Я легонько ткнул его кулаком в ребра и позвал:
— Джанки… Джанки, это Клей.
Он не шелохнулся и даже не застонал.
Когда человек под кайфом, я обычно оставляю его в покое. Он выложил за свой кайф наличные, так пусть получает то, за что заплатил. Но сейчас я спешил, а посему ткнул его еще раз и сказал:
— Джанки! Проклятье Джанки, очнись.
Я тряс его, таскал за волосы, угощал оплеухами, но он только мотал головой, мычал, ворчал и брыкался. Я уж и тянул его, и толкал, и наконец мне удалось поставить Джанки на ноги. Глаза его по-прежнему были закрыты, а голова безвольно висела, но, по крайней мере, Джанки стоял. Я отпустил его. Он закачался, но не упал.
— Джанки, — сказал я, — это я, Клей. Очнись же, черт возьми.
Но он все не очухивался. Он не знал человека по имени Джанки. Он не знал человека по имени Клей. Он вообще никого не знал.
— Ладно, щенок, — пробормотал я, — сейчас мы тебя растормошим.
Я развернул его и повел в совмещенный санузел. Душа тут не было, но была ванна, и я заставил Джанки забраться в нее, помог усесться и услышал невнятное: «Спасибо, друг». На миг мне стало жаль этого несчастного жалкого дурня, захотелось оставить Джанки Стайна в его аду, уйти и поискать где-нибудь еще. Но он по-прежнему был моей единственной надеждой. Билли-Билли здесь нет, это очевидно, но где-то он был, и Джанки мог знать, где именно. Поэтому я заткнул дыру в ванне пробкой и пустил холодную воду.
Когда ванна наполнилась примерно наполовину, Джанки мало-помалу начал соображать. Начал, но не более того. Он открыл глаза и увидел меня, но не узнал.
— Что ты со мной делаешь? — осведомился он.
— Привожу в чувство, — ответил я. — Хочешь вылезти отсюда?
— Конец моим ботинкам, — сказал Джанки.
— Извини, но я не мог ждать целый день.
— Не надо было портить мои ботинки, — заявил он, все еще не узнавая меня.
Я помог ему вылезти из ванны и пошел в другую комнату за какой-нибудь сухой одеждой.
— На, переоденься, — велел я. — И чтобы был трезвым, когда выйдешь отсюда.
Джанки захлопал глазами. Это был тощий человечек лет сорока с небольшим, с морщинистым лбом и глубокими складками возле рта; он слегка дрожал, несмотря на то, что по всему городу уже начинали дымиться градусники.
— Где мы были вчера вечером? — спросил он меня.
— В раю, — ответил я. — Переодевайся, живо.
Я вышел из ванной и закрыл дверь. В дальнем конце комнаты стоял стол с разбросанными по нему картами. Я пошел туда и разложил пасьянс.
Наконец Джанки вышел из ванной в сухих брюках и рубахе, но босиком.
— В чем дело? — спросил он.
— Ты знаешь, кто я?
— Я, вроде, занимал у тебя деньги, а?
Я вздохнул, до полной ясности рассудка Джанки было еще далеко.
— Поди сюда и сядь, — велел я. — Сыграем в пьяницу.
— У меня горечь во рту.
— Иди, садись.
Он сел, я сдал карты, Джанки взял их и принялся разглядывать. Он моргнул раз-другой, снова уткнулся в карты, разложил их, оглядел комнату, потом опять посмотрел на карты и, наконец, поднял глаза на меня.
— Клей, — сказал он.
— Добро пожаловать, — ответил я.
— Что происходит, черт побери?
— Я привел тебя в чувство. Извини, Джанки, но это было необходимо.
— Привел меня в чувство?
— Когда ты отрубился?
— А сейчас сколько?
Я взглянул на часы.
— Без четверти пять.
— Нынче вторник?
— Ага, — ответил я. — Он самый.
— Я вернулся домой часа в четыре.
— И ширнулся?
— Видать, так, — он потряс головой, поморщился и прижал ладонь ко лбу.
— Ой, башка болит!
— Извини, что пришлось потревожить тебя, парень. Ничего, через минуту опять ширнешься.
— Иисусе… как же голова трещит.
— Джанки, послушай меня. Всего одну минуту.
Он прищурился и взглянул на меня исподлобья.
— Что стряслось, Клей?
— Ты сегодня видел Билли-Билли?
— Конечно. Часов в восемь, возле кинотеатра на углу Четвертой улицы и авеню Би.
— А потом?
— Нет. А что случилось с Билли-Билли?
— В каком состоянии ты его застал?
Он ухитрился выдавить кривую улыбку.
— В таком же, в каком ты меня. В отключке. Он валялся в проулке возле кинотеатра.
— И это было в восемь часов?
— Да. А что? В чем дело, Клей?
— Он впутался в убийство где-то после полуночи.
— Билли-Билли?
— Может, он заглядывал к тебе час или два назад?
— Да я только в четыре до дому добрался, Клей.
— Ладно. Весьма вероятно, что он придет сюда, и довольно скоро. Если это случится, задержи его и позвони мне. Немедленно. Хорошо?
— Ну конечно, Клей.
— Если он придет после девяти утра, позвони Клэнси Маршаллу, я буду у него в конторе.
— В девять я буду спать, Клей.
— Да, надо полагать. Извини, что поломал кайф.
— Черт, да ладно! Все равно надо было сперва пожрать, а уж потом отрубаться. — Он снова поморщился и потер лоб. Потом замер и спросил: — Так Билли-Билли поджаренный?
— Совершенно верно.
— И насколько, Клей?
— Только что не подгорает.
— Его могут снять с довольствия. Клей? Он ведь мой друг, ты знаешь, я не продам его, как Иуда, и не буду держать тут взаперти, чтобы ты пришел и угробил парня. Поищи кого другого, Клей. Билли-Билли — мой кореш.
— Не волнуйся, Джанки, не ты один его друг. Мне велели уберечь его и вывезти из города.
— И далеко?
— Никто не собирается его убивать, — сказал я, начиная злиться, Джанки Стайн — не тот человек, который должен решать судьбу Билли-Билли.
— Ладно, — ответил он, — если увижу — задержу.
— Куда еще он мог податься? Он знает, что его ищут, и ему нужно где-то отсидеться. Куда он пойдет?
— Ума не приложу, Клей. Сюда, наверное. А может, попытается своим ходом убраться из города.
— Сомневаюсь. Во всяком случае, надеюсь, что нет. Если он попробует сбежать, наверняка попадется.
— Ну, тогда не знаю, Клей. Он бы пришел сюда. Понятия не имею, к кому еще ему идти.
— Как насчет покупателей?
— Да нет, черт возьми, — Джанки потеребил свой лоб дрожащими пальцами.
— Есть одно место, в которое он иногда захаживал, но только днем, насколько я знаю. Как-то раз он заглянул туда вечером и вернулся без гроша.
— Без гроша?
— Он ходил туда за деньгами. Одно время я думал, что он сдает кровь в какой-то больнице. Ну, что-то в этом роде. Но нет: суммы-то были разные. Да и нечасто он туда ходил, понятно? Только когда оставался совсем без наличных. Последний раз он был там месяца два назад, когда ты искал его из-за просроченного долга. Там-то он и достал деньги.