Наконец я нарушил неловкое молчание.
— Как я понял, делом занимается восточный отдел по расследованию убийств.
— Да, мы, — ответил один из незнакомых мне легавых.
— С чего бы? — спросил я. — Мне казалось, что Билли-Билли — не такая уж важная птица. Или это из-за женщины?
Я едва не произнес ее имя, что было бы ошибкой.
— Не думаю, что тебе стоит делить с полицией ее заботы, — сказал Граймс.
— Просто мы считаем Билли-Билли мелкой сошкой, — объяснил я ему. — И я удивляюсь, почему он так важен для вас.
— Ну-ну, — проговорил Граймс. — Я хочу, чтобы ты передал кое-что Эду Ганолезе.
— Разумеется, если я увижу его.
— Увидишь. А когда увидишь, скажешь, что нам нужен Билли-Билли Кэнтел. Не позднее сегодняшнего вечера. Нам все равно, дышит он или уже нет, но он нам нужен. И если мы его не заполучим, то сами произведем кое-какое переустройство, так ему и скажи.
— Если увижу, — повторил я.
— Тебе следовало бы поменьше умничать, — сказал незнакомый мне легавый.
— Да, тебе следовало бы умничать значительно меньше, чем ты умничаешь.
— Он не может иначе, — ответил Граймс. — Такая у него натура. Грошовый жулик с незаконченным образованием, нечистой совестью и неумными мозгами.
Время от времени Граймсу удавалось задеть меня, и сейчас у него это получилось.
— Мистер Граймс, — попросил я, — объясните мне, что такое жулик.
— Тебе ли этого не знать.
— По-моему, жулик — это человек, который нарушает закон. А как по-вашему?
— По-моему — так же.
— Тогда покажите мне не жулика, мистер Граймс, — попросил я. — Покажите мне честного человека, мистер Диоген Граймс.
— Да хоть бы я.
— Вы что, никогда не мухлевали с подоходным налогом? — спросил я его. Элла подняла на меня глаза и предостерегающе сжала мое колено, призывая к молчанию, но я был слишком зол. — Вы никогда не превышали скорость на милю-другую в час? Никогда не просили дружка-политикана подсуетиться, чтобы скостить вам налог на недвижимость?
— Граймс покачал головой.
— Никогда.
— Клей, — мягко сказала Элла.
— Погоди, — отмахнулся я. — Мистер Граймс, неужели вы никогда не закрывали глаза, если какой-нибудь влиятельный человек слишком близко подходил к грани, за которой начинается беззаконие? Никогда не изымали квитанции на штраф за нарушение правил движения или протоколы допросов сынка какого-нибудь толстосума, задержанного за пьяный дебош? Вы никогда не делали этого по указке начальства? Никогда не смотрели сквозь пальцы на то, как кто-то сует кому-то взятку?
— Клей, не надо, — сказала Элла.
Граймс поставил стакан с чаем на круглый столик и поднялся.
— Тебе бы замолкнуть несколькими фразами раньше, — сказал он. — Да, иногда приходится делать кое-что, поскольку нет выбора. И я не люблю, когда мне об этом напоминают.
— Вы жулик, Граймс, — заявил я. — Такой же жулик, как и все остальное человечество. Среди живущих не было и нет ни одного честного, Граймс. Но я чуть-чуть честнее большинства. Я хоть признаю, что жулик.
— Ты и впрямь думаешь, что это тебе оправдывает? — спросил один из легавых.
Я взглянул на него.
— Покажите мне человека, перед которым я должен оправдываться.
— Ладно, — сказал Граймс. — Поехали кататься.
Я пожал плечами и встал, стараясь не смотреть на Эллу, которая все сидела на полу возле меня и разглядывала нас снизу вверх.
— Разумеется, я поеду с вами кататься, — сказал я. — А когда вы откажете мне в моем законном телефонном звонке и начнете таскать меня из участка в участок, вынуждая адвоката догонять вас, вы нарушите закон в очередной раз и опять поступите как жулик.
Граймс поморщился и что-то буркнул, как будто взял в рот какую-нибудь тухлятину.
— Оставайся дома, умник, — сказал он. — Оставайся здесь и продолжай дурачиться, но не забудь передать Эду Ганолезе то, что я тебе сказал. Чтобы к вечеру вы мне доставили этого Билли-Билли Кэнтела. А если не доставите, то узнаете, как я умею жульничать.
— Я все передам, когда увижу его.
— Сделай одолжение.
Граймс возглавил отступление, и все пятеро вышли вон. Я стоял и пялился на закрытую дверь.
Элла поднялась и встала рядом со мной.
— Не надо было так. Клей, — сказала она. — Не стоило восстанавливать его против себя.
— Он сам меня довел, — ответил я. — Кроме того, я восстанавливаю его против себя уже много лет. Такая уж это игра. И самое смешное заключается в том, что Граймс — честный человек, а честные люди — самые ранимые твари на свете.
Она смотрела на меня взглядом, который мне не очень нравился.
— Уж ты-то у нас совсем не ранимый, верно, Клей?
— Стараюсь.
Она созерцала меня еще с минуту, а я ждал, гадая, какое решение вызревает у нее в голове. У Эллы был ровный, спокойный взгляд. Потом она отвела глаза, пересекла комнату и, взяв со столика поднос, принялась собирать стаканы с чаем.
Я следил за ней взглядом, чувствуя, как на меня наваливается тяжелая усталость. Сейчас я не был способен ни на какие размышления и не мог продолжать разговор с Эллой.
— Мне надо немного поспать, Элла, — сказал я. — Когда я проснусь, все будет в порядке.
— Хорошо, — ответила она.
— Разбуди меня в четыре, ладно?
— Хорошо, — повторила она, не глядя на меня.
7
8
— Как я понял, делом занимается восточный отдел по расследованию убийств.
— Да, мы, — ответил один из незнакомых мне легавых.
— С чего бы? — спросил я. — Мне казалось, что Билли-Билли — не такая уж важная птица. Или это из-за женщины?
Я едва не произнес ее имя, что было бы ошибкой.
— Не думаю, что тебе стоит делить с полицией ее заботы, — сказал Граймс.
— Просто мы считаем Билли-Билли мелкой сошкой, — объяснил я ему. — И я удивляюсь, почему он так важен для вас.
— Ну-ну, — проговорил Граймс. — Я хочу, чтобы ты передал кое-что Эду Ганолезе.
— Разумеется, если я увижу его.
— Увидишь. А когда увидишь, скажешь, что нам нужен Билли-Билли Кэнтел. Не позднее сегодняшнего вечера. Нам все равно, дышит он или уже нет, но он нам нужен. И если мы его не заполучим, то сами произведем кое-какое переустройство, так ему и скажи.
— Если увижу, — повторил я.
— Тебе следовало бы поменьше умничать, — сказал незнакомый мне легавый.
— Да, тебе следовало бы умничать значительно меньше, чем ты умничаешь.
— Он не может иначе, — ответил Граймс. — Такая у него натура. Грошовый жулик с незаконченным образованием, нечистой совестью и неумными мозгами.
Время от времени Граймсу удавалось задеть меня, и сейчас у него это получилось.
— Мистер Граймс, — попросил я, — объясните мне, что такое жулик.
— Тебе ли этого не знать.
— По-моему, жулик — это человек, который нарушает закон. А как по-вашему?
— По-моему — так же.
— Тогда покажите мне не жулика, мистер Граймс, — попросил я. — Покажите мне честного человека, мистер Диоген Граймс.
— Да хоть бы я.
— Вы что, никогда не мухлевали с подоходным налогом? — спросил я его. Элла подняла на меня глаза и предостерегающе сжала мое колено, призывая к молчанию, но я был слишком зол. — Вы никогда не превышали скорость на милю-другую в час? Никогда не просили дружка-политикана подсуетиться, чтобы скостить вам налог на недвижимость?
— Граймс покачал головой.
— Никогда.
— Клей, — мягко сказала Элла.
— Погоди, — отмахнулся я. — Мистер Граймс, неужели вы никогда не закрывали глаза, если какой-нибудь влиятельный человек слишком близко подходил к грани, за которой начинается беззаконие? Никогда не изымали квитанции на штраф за нарушение правил движения или протоколы допросов сынка какого-нибудь толстосума, задержанного за пьяный дебош? Вы никогда не делали этого по указке начальства? Никогда не смотрели сквозь пальцы на то, как кто-то сует кому-то взятку?
— Клей, не надо, — сказала Элла.
Граймс поставил стакан с чаем на круглый столик и поднялся.
— Тебе бы замолкнуть несколькими фразами раньше, — сказал он. — Да, иногда приходится делать кое-что, поскольку нет выбора. И я не люблю, когда мне об этом напоминают.
— Вы жулик, Граймс, — заявил я. — Такой же жулик, как и все остальное человечество. Среди живущих не было и нет ни одного честного, Граймс. Но я чуть-чуть честнее большинства. Я хоть признаю, что жулик.
— Ты и впрямь думаешь, что это тебе оправдывает? — спросил один из легавых.
Я взглянул на него.
— Покажите мне человека, перед которым я должен оправдываться.
— Ладно, — сказал Граймс. — Поехали кататься.
Я пожал плечами и встал, стараясь не смотреть на Эллу, которая все сидела на полу возле меня и разглядывала нас снизу вверх.
— Разумеется, я поеду с вами кататься, — сказал я. — А когда вы откажете мне в моем законном телефонном звонке и начнете таскать меня из участка в участок, вынуждая адвоката догонять вас, вы нарушите закон в очередной раз и опять поступите как жулик.
Граймс поморщился и что-то буркнул, как будто взял в рот какую-нибудь тухлятину.
— Оставайся дома, умник, — сказал он. — Оставайся здесь и продолжай дурачиться, но не забудь передать Эду Ганолезе то, что я тебе сказал. Чтобы к вечеру вы мне доставили этого Билли-Билли Кэнтела. А если не доставите, то узнаете, как я умею жульничать.
— Я все передам, когда увижу его.
— Сделай одолжение.
Граймс возглавил отступление, и все пятеро вышли вон. Я стоял и пялился на закрытую дверь.
Элла поднялась и встала рядом со мной.
— Не надо было так. Клей, — сказала она. — Не стоило восстанавливать его против себя.
— Он сам меня довел, — ответил я. — Кроме того, я восстанавливаю его против себя уже много лет. Такая уж это игра. И самое смешное заключается в том, что Граймс — честный человек, а честные люди — самые ранимые твари на свете.
Она смотрела на меня взглядом, который мне не очень нравился.
— Уж ты-то у нас совсем не ранимый, верно, Клей?
— Стараюсь.
Она созерцала меня еще с минуту, а я ждал, гадая, какое решение вызревает у нее в голове. У Эллы был ровный, спокойный взгляд. Потом она отвела глаза, пересекла комнату и, взяв со столика поднос, принялась собирать стаканы с чаем.
Я следил за ней взглядом, чувствуя, как на меня наваливается тяжелая усталость. Сейчас я не был способен ни на какие размышления и не мог продолжать разговор с Эллой.
— Мне надо немного поспать, Элла, — сказал я. — Когда я проснусь, все будет в порядке.
— Хорошо, — ответила она.
— Разбуди меня в четыре, ладно?
— Хорошо, — повторила она, не глядя на меня.
7
Я стоял на палубе серого корабля, окутанного туманом. Тревожно ревел гудок, по правую руку виднелись мокрые леерные ограждения, слева — стальная переборка с иллюминаторами. Слышался голос Эллы: «Тут все липкое», и отдаленный звон аварийного колокола.
Потом звон прекратился, и Элла повторила: «Тут все липкое». Туман сгустился, и я подумал: Надо спасаться с этой чертовой посудины». Я открыл глаза, сел и увидел Эллу.
— Где шлюпка? — спросил я ее.
Она вытаращила глаза.
— Чего?
Что-то было не так, но что? Я никак не мог сообразить. Надо было сесть в шлюпку. Потом я увидел, что Элла протягивает мне телефонную трубку, и проснулся. Теперь до меня дошло, что это был за тревожный звонок. Элла заговорила опять.
— Это тебя, — сообщила она.
— Спасибо, — сказал я, взял трубку и взглянул на часы возле кровати. Было самое начало второго. Я спал всего два часа с небольшим.
Поднеся трубку к уху, я буркнул:
— Клей слушает.
— Это Эд, Клей. — Голос его звучал нетерпеливо и раздраженно. — Вставай и отправляйся к Тессельману без промедления.
— Что стряслось? — спросил я.
— Легавые совсем спятили, вот что стряслось, — ответил он. — Провели две облавы в перевалочных пунктах, к северу и к югу от парка, изъяли на сорок с лишним тысяч героина и неведомо сколько тотошных денег.
— Зачем? — спросил я, поскольку еще толком не проснулся.
— Им нужен Кэнтел, — ответил Эд. — У них общая тревога, людей заметают десятками. Клэнси уже с ума сходит, не успевает их вызволять. Арчи Фрайхофер рвет на себе последние шесть волосинок: загребли половину его девиц, а остальные боятся отвечать на телефонные звонки.
— И все это — из-за Билли-Билли Кэнтела?
— Нет, из-за Мэвис Сент-Пол, из-за того, что она была подружкой Тессельмана.
— Эд, утром, когда я вернулся домой, меня поджидал Граймс.
— Граймс? Кто такой Граймс?
— Легавый. Я с ним уже сталкивался. Он расследует это дело. Дал нам время до вечера. Если мы не доставим ему Билли-Билли, он начнет отравлять жизнь всем подряд.
— Так, значит, кто-то дал фальстарт, коль скоро они уже отравляют нам жизнь. Только за сегодняшний день по их милости я недосчитаюсь почти ста тысяч долларов.
— Граймс говорит, у нас есть время до вечера, Эд.
— Плевал я, что говорит этот Граймс! Я рассказываю тебе, что эти грязные легавые творят, а не говорят.
— Ладно, ладно, Эд.
— И вот что я тебе скажу. Джо все это отнюдь не радует. Ну ни капельки не радует.
— Джо?
— Парня из Европы. Ты хоть проснулся?
— Не совсем.
— Так просыпайся. Джо не нравится, как идет дело. Ты понимаешь, что это значит?
— Да, разумеется.
— Немедленно отправляйся к Тессельману, я предупредил его о твоем приходе. Сейчас позвоню опять и скажу, что ты уже выехал. Вели ему отозвать этих проклятых легавых.
— Хорошо, Эд, — ответил я.
— И узнай, черт возьми, кто заварил эту кашу.
— Хорошо, Эд.
— Мне нужен этот сукин сын. Я хочу пришпилить этого умника к стене.
— Я тоже, Эд.
Потом звон прекратился, и Элла повторила: «Тут все липкое». Туман сгустился, и я подумал: Надо спасаться с этой чертовой посудины». Я открыл глаза, сел и увидел Эллу.
— Где шлюпка? — спросил я ее.
Она вытаращила глаза.
— Чего?
Что-то было не так, но что? Я никак не мог сообразить. Надо было сесть в шлюпку. Потом я увидел, что Элла протягивает мне телефонную трубку, и проснулся. Теперь до меня дошло, что это был за тревожный звонок. Элла заговорила опять.
— Это тебя, — сообщила она.
— Спасибо, — сказал я, взял трубку и взглянул на часы возле кровати. Было самое начало второго. Я спал всего два часа с небольшим.
Поднеся трубку к уху, я буркнул:
— Клей слушает.
— Это Эд, Клей. — Голос его звучал нетерпеливо и раздраженно. — Вставай и отправляйся к Тессельману без промедления.
— Что стряслось? — спросил я.
— Легавые совсем спятили, вот что стряслось, — ответил он. — Провели две облавы в перевалочных пунктах, к северу и к югу от парка, изъяли на сорок с лишним тысяч героина и неведомо сколько тотошных денег.
— Зачем? — спросил я, поскольку еще толком не проснулся.
— Им нужен Кэнтел, — ответил Эд. — У них общая тревога, людей заметают десятками. Клэнси уже с ума сходит, не успевает их вызволять. Арчи Фрайхофер рвет на себе последние шесть волосинок: загребли половину его девиц, а остальные боятся отвечать на телефонные звонки.
— И все это — из-за Билли-Билли Кэнтела?
— Нет, из-за Мэвис Сент-Пол, из-за того, что она была подружкой Тессельмана.
— Эд, утром, когда я вернулся домой, меня поджидал Граймс.
— Граймс? Кто такой Граймс?
— Легавый. Я с ним уже сталкивался. Он расследует это дело. Дал нам время до вечера. Если мы не доставим ему Билли-Билли, он начнет отравлять жизнь всем подряд.
— Так, значит, кто-то дал фальстарт, коль скоро они уже отравляют нам жизнь. Только за сегодняшний день по их милости я недосчитаюсь почти ста тысяч долларов.
— Граймс говорит, у нас есть время до вечера, Эд.
— Плевал я, что говорит этот Граймс! Я рассказываю тебе, что эти грязные легавые творят, а не говорят.
— Ладно, ладно, Эд.
— И вот что я тебе скажу. Джо все это отнюдь не радует. Ну ни капельки не радует.
— Джо?
— Парня из Европы. Ты хоть проснулся?
— Не совсем.
— Так просыпайся. Джо не нравится, как идет дело. Ты понимаешь, что это значит?
— Да, разумеется.
— Немедленно отправляйся к Тессельману, я предупредил его о твоем приходе. Сейчас позвоню опять и скажу, что ты уже выехал. Вели ему отозвать этих проклятых легавых.
— Хорошо, Эд, — ответил я.
— И узнай, черт возьми, кто заварил эту кашу.
— Хорошо, Эд.
— Мне нужен этот сукин сын. Я хочу пришпилить этого умника к стене.
— Я тоже, Эд.
8
Эрнест Тессельман жил черт знает как далеко — где-то на Лонг-Айленде. Я долго добирался до нужного мне района и еще дольше искал нужный мне дом. Несколько раз я спрашивал, как мне пройти к нужному месту, но никто ни черта не знал. Наконец мне удалось получить от мальчика, игравшего со шпицем, более-менее осмысленный ответ. Мальчик втолковал мне, как добраться до дома мистера Тессельмана, и указанный им путь оказался верным.
В конце концов я увидел дом. Он выглядел внушительно, но был какой-то нескладный. С первого взгляда на этот дом становилось понятно, что у людей, живущих в нем, водятся деньги. Но при этом им явно не хватает вкуса.
Дом стоял поодаль от дороги, за подстриженной живой изгородью и ветвистыми деревьями. Покрытая гудроном подъездная аллея в форме подковы вела к парадной двери, а от нее — обратно, к расписанным узором каменным столбам, заменявшим ворота, и дальше, к проезжему тракту. Сам дом был сложен из красного кирпича. Он имел два этажа, а вдоль фасада выстроились четыре белые колонны. Парадная дверь тоже была белой, и ее украшал подвешенный посередине декоративный медный дверной молоток. Во все стороны от дома простирались земельные угодья Эрнеста Тессельмана, беспорядочно засаженные деревьями, кустами и живыми изгородями, мешавшими разглядеть соседние дома.
Я направил свой «мерседес» на подъездную аллею и, добравшись до самой середки «подковы», остановил машину. Вылез, обошел вокруг «мерседеса» и поднялся на веранду в стиле колониального плантаторского Юга.
Медный дверной молоток, как я уже говорил, служил лишь украшением, и использовать его по назначению было невозможно. Слева от двери виднелась белая кнопка звонка в золотой рамочке. Я нажал ее, и из недр дома донеслась трель. Какая-то незнакомая мне мелодия. Спустя минуту дверь открыл дворецкий в нарядном смокинге и с надменной физиономией. Он принадлежал к числу тех дворецких, которые совмещают обязанности старшего лакея и вышибалы, поэтому смокинг был ему не очень к лицу. Ткань его обтягивала всевозможные бугры, и самый большой бугор был под мышкой, на том же месте, что и у Джо Пистолета.
К счастью, мой собеседный облик не соответствует моему роду занятий. Ни один кинорежиссер не взял бы меня на роль «правой руки и хранителя покоев короля преступного мира Эда Ганолезе», как выразился тот дурак-газетчик. Я скорее похож на страхового агента, и ткань моего пиджака не бугрится. Я никогда не ношу огнестрельного оружия, поскольку за это можно в два счета угодить в тюрьму. Под приборным щитком моего «мерседеса» прикреплен «смит и вессон» тридцать второго калибра, к которому прилагаются всевозможные разрешения, должным образом оформленные и подписанные, но я почти никогда не притрагиваюсь к нему, только отношу домой, когда сдаю машину в мойку. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь угодливый мойщик завладел моим револьвером и сменил поприще.
Я сообщив своему приятелю в тесном смокинге, кто я такой, и сказал, что Эрнест Тессельман ждет меня. Дворецкий впустил меня в дом, даже не хмыкнув. Я мельком оглядел гостиную, обставленную в соответствии с рекомендациями рекламного приложений к журналу «Лайф» — мебель из металлических труб и фальшивый камин. Потом Смокинг ввел меня в тесную каморку справа от гостиной, любезно попросил подождать минуту и удалился.
В одном из своих прежних воплощений эта комната служила приемной какому-то состоятельному врачу. Книжные шкафы, пепельницы на подставках, кожаные кресла, кофейные столики, заваленные старыми журналами, всяческие образчики рукоделия. Я прочитал статьи кинокритиков и старую «Таймс», полистал «Пост» в поисках комикса, и тут наконец вернулся Смокинг. Он спросил, не угодно ли мне последовать за ним, я ответил, что угодно, и последовал — вверх по широкой лестнице, такой же, как в «Унесенных ветром», и дальше по коридору, позаимствованному из старого фильма ужасов. Складывалось впечатление, что архитекторы и художники по интерьеру работали тут не сообща, а пот очереди, и руководствовались совсем разными планами. В таких домах мне довольно скоро становится не по себе.
Эрнест Тессельман ждал в последней комнате справа, в самом конце коридора. Комната была просторная, со множеством окон и люком в потолке, и яркий свет почти резал глаза. Выглядела она как рынок аквариумных рыб; вдоль всего помещения тянулись ровные ряды скамеек, разделенные узеньким проходом. Они были сплошь заставлены комнатными аквариумами, наполненными водой и кишевшими рыбками. Почти все аквариумы были оснащены лампочками, подсвечивавшими их сверху, снизу и изнутри, а в торцах аквариумов висели фильтры. Все они булькали. Лампочки в большинстве своем располагались под водой. Меня окружало одно стекло: окна, аквариумы, люк, и все это в совокупности немного подавляло меня. Ощущение было такое, будто я попал в подводный мир.
Я немного похлопал глазами, привыкая к окружению. Смокинг уже шагал прочь по коридору. Потом я увидел, как кто-то плывет ко мне по одному из проходов. Пловец держал в одной руке сачок, а в другой — коробку с рыбьим кормом. Время от времени он прерывал свое плавание, наклонялся к рыбкам и что-то кудахтал.
Так я впервые увидел Эрнеста Тессельмана, оказавшегося совсем не таким, каким я себе его представлял. Мне казалось, что Тессельман слеплен из того же или почти такого же теста, что и мой хозяин. Я рассчитывал увидеть сурового грубого мужика, покрытого легким блестящим налетом благовоспитанности, а оттого приятного в обхождении. Но Тессельман совершенно не оправдал моих ожиданий. Это был плюгавый седовласый человечек с брюшком, в очках в проволочной оправе, с костлявыми руками, испещренными сосудами, похожими на курганы из синей глины. На нем был посеревший купальный халат, небрежно завязанный на поясе, мешковатая майка, линялые вельветовые штаны с оттянутыми коленками и стоптанные коричневые ночные туфли.
Я стоял в дверях и смотрел, как этот маленький суетливый профессор латинской словесности шастает туда-сюда по проходам и разглядывает рыбок сквозь стекла очков. Я все ждал, когда же он заметит, что его окружают не только твари, дышащие жабрами.
Наконец это произошло. Он посмотрел на меня поверх сползших на кончик носа очков, похлопал глазами и спросил:
— Это о вас Эд Ганолезе говорил мне по телефону?
— Да, сэр.
— Входите, — пригласил он, взмахнув сачком. — Входите, входите.
Я зашагал по проходу, но, когда добрался до Тессельмана, он уже забыл обо мне и заглядывал в один из маленьких аквариумов. Все емкости с водой были населены крошечными созданиями, именуемыми тропическими рыбками, а в том аквариуме, который разглядывал Тессельман, плавала одна особь. Туловище у нее было светло-коричневое, а хвост красный. Рыбка стрелой металась туда-сюда, будто искала выход, и, судя по всему, уже начинала терять терпение.
Тессельман постучал ногтем по стеклянной стенке сосуда, и рыбка подскочила к источнику звука, чтобы выяснить, в чем дело. Тессельман издал тихий надтреснутый смешок и, подняв глаза, посмотрел на меня.
— Она на сносях, — сообщил он. — Сегодня разродится.
— Очень милая рыбка, — сказал я, почувствовав, что Тессельман ждет какой-нибудь похвалы. А как еще можно похвалить рыбешку?
— За ней нужен глаз да глаз, — доверительным тоном проговорил он. — Если сразу же не отсадить мальков, она их слопает.
— Монизм в действии, — заметил я.
— Все они каннибалы, — сказал он и повел вокруг сачком. — Все до единой. Рыбий мир очень жесток. Я хочу спасти этих мальчиков. Их мать — краснохвостая гуппи, а отец — тоже гуппи, но лирохвостый. У них должно быть очаровательное потомство.
Я повернулся и оглядел несколько аквариумов. В большинстве из них плавало от пяти до десяти рыбешек, и создавалось впечатление, что все они гонялись друг за дружкой.
— А что произойдет, когда одна рыбка схватит другую? — осведомился я.
— Одна из них будет съедена.
— О!
— Вот, взгляните, — сказал он и, шаркая ногами, сделал несколько шагов по проходу. Аквариум, возле которого остановился Тессельман, был набит битком, в нем плавало с дюжину рыбок разной величины и всевозможных расцветок. Тессельман постучал по стеклу, и весь косяк бросился выяснять, в чем дело. Тогда Тессельман вытряс из жестянки немного корма, и рыбки неистово накинулись на еду. Одна из них совсем спятила и начала надуваться, как воздушный шарик.
— Это Бета, — сообщил мне Тессельман. — Драчливая рыбешка из Сиама. Там устраивают настоящие рыбьи бои, точно так же, как наши соотечественники во время оно устраивали петушиные. Говорят, это увлекательная азартная игра, не то, что наши договорные боксерские поединки.
— Очень милая рыбка, — повторил я; и вовсе не из вежливости. Бета и впрямь была весьма миловидна и похожа на новенькую яхту: пастельные тона, плавники, будто паруса, и все такое прочее.
— Красоточки мои, — молвил Тессельман, потом снова взглянул на меня. — Вы хотели поговорить о бедняжке Мэвис?
— Да, сэр.
— Это просто ужас, — сказал он и побрел прочь, вертя головой и разглядывая своих рыбок. Я попытался представить себе Тессельмана рядом с Мэвис Сент-Пол или еще какой-нибудь дамой того же пошиба, и мне это не удалось. Тогда я попробовал представить себе этого вздорного ничтожного человечка в роли влиятельного политикана и тоже не смог. Наверняка он не такой простак, каким хочет казаться.
Я побрел по проходу следом за Тессельманом и сказал:
— Полиция ищет человека по имени Билли-Билли Кэнтел.
— Я знаю. Говорят, он наркоман. Решил ограбить квартиру и убил бедняжку Мэвис, когда она застукала его, — он постучал по одному из аквариумов и бросил немного корма в самую гущу стаи каннибалов. — Насколько мне известно, этого человека еще не поймали.
— Вероятно, я — единственный, кто видел его после убийства.
Наконец-то мне удалось завладеть его вниманием. Теперь этот очкарик смотрел на меня, не моргая.
— Вы его видели? Говорили с ним?
— Да, сэр.
Он отвернулся и с минуту следил за проворными рыбками, потом положил коробку с кормом и сачок.
— Коль скоро вас не интересуют тропические рыбы, пойдемте в мой кабинет, — предложил Тессельман.
Он пошел впереди, а я поплелся следом, приноравливаясь к его старческой поступи. Миновав коридор из ужастика, мы вошли в кабинет — темную комнату с высоким потолком и без окон. Вдоль стен стояли битком набитые книжные шкафы. Тессельман включил лампу, дававшую рассеянный свет, взмахом руки пригласил меня сесть в коричневое кожаное кресло, а сам уселся за письменный стол, сложил руки на коленях и принялся изучать меня, поджав губы. Он выглядел несуразно рядом с этим громоздким изделием из красного дерева, казался еще меньше и тщедушнее. Пустая темная столешница была начищена до блеска. Мне подумалось, что она должна быть теплой на ощупь. Единственными предметами на ней были телефон и пепельница.
— Он рассказал вам об убийстве? — спросил Тессельман.
— Не об убийстве, — ответил я. — Он не видел, как все произошло. Вечером, еще до убийства, он уснул то ли в подворотне, то ли на улице, а очухался уже в квартире мисс Сент-Пол. Ее бездыханное тело лежало на полу. Кэнтел перепугался до смерти и убежал, оставив свою шапку и отпечатки пальцев. Он сразу же пришел ко мне за помощью, но тут нагрянула полиция, и он снова ударился в бега. С тех пор я никак не могу его найти.
— И он не помнит, как убил бедняжку Мэвис?
— Он считает, что не делал этого. Я того же мнения.
Тессельман нахмурился.
— Почему?
— По трем причинам, — ответил я, загибая пальцы. — Во-первых, Билли-Билли — кроткий, ничтожный, тихий и забитый человечек, только и умеет, что спасаться бегством, когда надо защищаться. Зелье — его единственный порок. Он не убийца. Попав в передрягу, он сворачивается в клубочек, как ежик, и все. Во-вторых, он не носит с собой ни ножа, ни какого другого оружия, потому что боится. Он знает, что загремит в два счета, если полицейские найдут у него оружие. Кроме того, он отлично знает, что не способен пустить в ход нож. В-третьих, сразу после убийства кто-то позвонил легавым и навел их. Значит, на месте преступления были не только Билли-Билли и мисс Сент-Пол. Там был и настоящий убийца.
Тессельман пытливо разглядывал меня, задумчиво сложив губы бантиком. Маленький суетливый человечек испарился почти без следа, уступив место умному немногословному мужчине, который уж наверняка никому не даст себя одурачить.
— Первые две из приведенных вами причин не имеют никакого значения, — сказал он. — Кэнтел не убийца и не носит при себе оружие. Вы говорите о его характере и образе мыслей. Однако вы сами сказали, что он потребляет наркотики и накачался до потери сознания. Никакие законы психологии и логики не применимы к человеку в таком состоянии.
Я пожал плечами. Затевать споры о психологии было еще рановато.
— Значит, остается только телефонный звонок.
— Это мог быть всего-навсего свидетель, — сказал Тессельман.
— Возможно, но маловероятно. Где был этот свидетель? Если в квартире, почему он не пришел на помощь мисс Сент-Пол? И под кайфом, и на свежую голову Билли-Билли — тщедушный маленький задохлик. Такому придется изрядно повозиться, чтобы отнять у младенца леденец. И если он напал на мисс Сент-Пол с ножом, она вполне могла обезоружить его, уложить на лопатки и вызвать полицию. Он вовсе не свирепое чудовище, уж поверьте.
— Мы говорим о свидетеле, — напомнил мне Тессельман.
— Да, свидетель. Где он был? В квартире? Если там, значит, он либо убийца, либо соучастник убийства, поскольку даже не попытался предотвратить его.
— Он мог находиться в доме напротив и наблюдать это убийство из окна.
— Я не видел квартиру мисс Сент-Пол, — ответил я, — поэтому вам решать, возможно такое или нет.
Он на миг смешался, потом посмотрел на свои сложенные на коленях руки и задумчиво насупил брови. В конце концов Тессельман сказал:
— Вы правы: он не мог быть на противоположной стороне улицы. Мэвис убили в гостиной, а летом там всегда задернуты шторы, потому что работает кондиционер.
— Значит, он должен был находиться в квартире.
— Да, — Тессельман хмуро взглянул на меня и заявил: — Мы с вами только что познакомились. Я не знаю, насколько вам можно доверять. От вас я впервые услышал о телефонном звонке. Вы не обидитесь, если я проверю ваш рассказ?
— Ничуть, — ответил я. — Можно мне пока покурить?
— Разумеется, — он пододвинул ко мне пепельницу и снял трубку телефона, Я прикурил и принялся попыхивать сигаретой, а Тессельман тем временем наскоро переговорил с каким-то человеком, которого называл Джоном. Он сказал, что подождет, и мы немного посидели, стараясь не смотреть друг на друга. Наконец Джон, ходивший куда-то, вернулся и ответил Тессельману на его вопрос. Повесив трубку, хозяин взглянул на меня и сказал:
— Хорошо. Продолжайте.
— Тем вечером Кэнтел отрубился. Или в какой-то подворотне, или прямо на тротуаре. Прикончив мисс Сент-Пол, убийца вошел на улицу, подобрал Кэнтела, затащил его в квартиру и бросил там. Кабы Кэнтел не очнулся и не смылся оттуда перед самым приходом полицейских, дело уже было бы в архиве, а Кэнтел
— на пути к электрическому стулу, между тем как настоящий убийца продолжал бы себе гулять на воле.
— Существует еще один возможный вариант развития событий, — сказал Тессельман. — Кэнтел убил Мэвис, покинул квартиру и встретился с кем-то, прежде чем идти к вам. А этот кто-то немедленно позвонил в полицию.
— Боюсь, что вы заблуждаетесь, сэр, — ответил я. — Полиция прибыла на место раньше чем Билли-Билли успел пробежать квартал. Он видел легавых. И не разговаривал ни с кем, кроме меня.
— Вам приходится верить ему на слово.
— А почему я не должен ему верить? Тогда у него не было причин лгать. И если бы он встретился до меня с кем-то еще, то так и сказал бы. Он нуждался в моей помощи и не стал бы мне врать.
— Хорошо, я готов согласиться. Давайте пока считать, что это так. Но кое-что все же беспокоит меня.
— Да, сэр?
— Этот ваш убийца не на шутку рисковал, когда вернулся в квартиру с Кэнтелом на руках. Стоило кому-нибудь увидеть его, и весь замысел пошел бы насмарку.
— В такое время суток там очень тихо, а в доме мисс Сент-Пол, надо полагать, нет ни швейцара, ни лифтера.
— Да, вы правы. И все же, к чему столько возни? Почему убийца не ушел, оставив все как есть?
— Наверное, у него был веский мотив для убийства мисс Сент-Пол. И полиция могла обнаружить этот мотив, не будь у нее под рукой готовенького подозреваемого.
— Хорошо, но почему именно Кэнтел?
— Это мог быть кто угодно. Первый попавшийся бездельник, который крепко спал и не почувствовал бы, как его тащат.
— Звучит не очень убедительно. Кэнтел наверняка вспомнил бы, как его несли.
В конце концов я увидел дом. Он выглядел внушительно, но был какой-то нескладный. С первого взгляда на этот дом становилось понятно, что у людей, живущих в нем, водятся деньги. Но при этом им явно не хватает вкуса.
Дом стоял поодаль от дороги, за подстриженной живой изгородью и ветвистыми деревьями. Покрытая гудроном подъездная аллея в форме подковы вела к парадной двери, а от нее — обратно, к расписанным узором каменным столбам, заменявшим ворота, и дальше, к проезжему тракту. Сам дом был сложен из красного кирпича. Он имел два этажа, а вдоль фасада выстроились четыре белые колонны. Парадная дверь тоже была белой, и ее украшал подвешенный посередине декоративный медный дверной молоток. Во все стороны от дома простирались земельные угодья Эрнеста Тессельмана, беспорядочно засаженные деревьями, кустами и живыми изгородями, мешавшими разглядеть соседние дома.
Я направил свой «мерседес» на подъездную аллею и, добравшись до самой середки «подковы», остановил машину. Вылез, обошел вокруг «мерседеса» и поднялся на веранду в стиле колониального плантаторского Юга.
Медный дверной молоток, как я уже говорил, служил лишь украшением, и использовать его по назначению было невозможно. Слева от двери виднелась белая кнопка звонка в золотой рамочке. Я нажал ее, и из недр дома донеслась трель. Какая-то незнакомая мне мелодия. Спустя минуту дверь открыл дворецкий в нарядном смокинге и с надменной физиономией. Он принадлежал к числу тех дворецких, которые совмещают обязанности старшего лакея и вышибалы, поэтому смокинг был ему не очень к лицу. Ткань его обтягивала всевозможные бугры, и самый большой бугор был под мышкой, на том же месте, что и у Джо Пистолета.
К счастью, мой собеседный облик не соответствует моему роду занятий. Ни один кинорежиссер не взял бы меня на роль «правой руки и хранителя покоев короля преступного мира Эда Ганолезе», как выразился тот дурак-газетчик. Я скорее похож на страхового агента, и ткань моего пиджака не бугрится. Я никогда не ношу огнестрельного оружия, поскольку за это можно в два счета угодить в тюрьму. Под приборным щитком моего «мерседеса» прикреплен «смит и вессон» тридцать второго калибра, к которому прилагаются всевозможные разрешения, должным образом оформленные и подписанные, но я почти никогда не притрагиваюсь к нему, только отношу домой, когда сдаю машину в мойку. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь угодливый мойщик завладел моим револьвером и сменил поприще.
Я сообщив своему приятелю в тесном смокинге, кто я такой, и сказал, что Эрнест Тессельман ждет меня. Дворецкий впустил меня в дом, даже не хмыкнув. Я мельком оглядел гостиную, обставленную в соответствии с рекомендациями рекламного приложений к журналу «Лайф» — мебель из металлических труб и фальшивый камин. Потом Смокинг ввел меня в тесную каморку справа от гостиной, любезно попросил подождать минуту и удалился.
В одном из своих прежних воплощений эта комната служила приемной какому-то состоятельному врачу. Книжные шкафы, пепельницы на подставках, кожаные кресла, кофейные столики, заваленные старыми журналами, всяческие образчики рукоделия. Я прочитал статьи кинокритиков и старую «Таймс», полистал «Пост» в поисках комикса, и тут наконец вернулся Смокинг. Он спросил, не угодно ли мне последовать за ним, я ответил, что угодно, и последовал — вверх по широкой лестнице, такой же, как в «Унесенных ветром», и дальше по коридору, позаимствованному из старого фильма ужасов. Складывалось впечатление, что архитекторы и художники по интерьеру работали тут не сообща, а пот очереди, и руководствовались совсем разными планами. В таких домах мне довольно скоро становится не по себе.
Эрнест Тессельман ждал в последней комнате справа, в самом конце коридора. Комната была просторная, со множеством окон и люком в потолке, и яркий свет почти резал глаза. Выглядела она как рынок аквариумных рыб; вдоль всего помещения тянулись ровные ряды скамеек, разделенные узеньким проходом. Они были сплошь заставлены комнатными аквариумами, наполненными водой и кишевшими рыбками. Почти все аквариумы были оснащены лампочками, подсвечивавшими их сверху, снизу и изнутри, а в торцах аквариумов висели фильтры. Все они булькали. Лампочки в большинстве своем располагались под водой. Меня окружало одно стекло: окна, аквариумы, люк, и все это в совокупности немного подавляло меня. Ощущение было такое, будто я попал в подводный мир.
Я немного похлопал глазами, привыкая к окружению. Смокинг уже шагал прочь по коридору. Потом я увидел, как кто-то плывет ко мне по одному из проходов. Пловец держал в одной руке сачок, а в другой — коробку с рыбьим кормом. Время от времени он прерывал свое плавание, наклонялся к рыбкам и что-то кудахтал.
Так я впервые увидел Эрнеста Тессельмана, оказавшегося совсем не таким, каким я себе его представлял. Мне казалось, что Тессельман слеплен из того же или почти такого же теста, что и мой хозяин. Я рассчитывал увидеть сурового грубого мужика, покрытого легким блестящим налетом благовоспитанности, а оттого приятного в обхождении. Но Тессельман совершенно не оправдал моих ожиданий. Это был плюгавый седовласый человечек с брюшком, в очках в проволочной оправе, с костлявыми руками, испещренными сосудами, похожими на курганы из синей глины. На нем был посеревший купальный халат, небрежно завязанный на поясе, мешковатая майка, линялые вельветовые штаны с оттянутыми коленками и стоптанные коричневые ночные туфли.
Я стоял в дверях и смотрел, как этот маленький суетливый профессор латинской словесности шастает туда-сюда по проходам и разглядывает рыбок сквозь стекла очков. Я все ждал, когда же он заметит, что его окружают не только твари, дышащие жабрами.
Наконец это произошло. Он посмотрел на меня поверх сползших на кончик носа очков, похлопал глазами и спросил:
— Это о вас Эд Ганолезе говорил мне по телефону?
— Да, сэр.
— Входите, — пригласил он, взмахнув сачком. — Входите, входите.
Я зашагал по проходу, но, когда добрался до Тессельмана, он уже забыл обо мне и заглядывал в один из маленьких аквариумов. Все емкости с водой были населены крошечными созданиями, именуемыми тропическими рыбками, а в том аквариуме, который разглядывал Тессельман, плавала одна особь. Туловище у нее было светло-коричневое, а хвост красный. Рыбка стрелой металась туда-сюда, будто искала выход, и, судя по всему, уже начинала терять терпение.
Тессельман постучал ногтем по стеклянной стенке сосуда, и рыбка подскочила к источнику звука, чтобы выяснить, в чем дело. Тессельман издал тихий надтреснутый смешок и, подняв глаза, посмотрел на меня.
— Она на сносях, — сообщил он. — Сегодня разродится.
— Очень милая рыбка, — сказал я, почувствовав, что Тессельман ждет какой-нибудь похвалы. А как еще можно похвалить рыбешку?
— За ней нужен глаз да глаз, — доверительным тоном проговорил он. — Если сразу же не отсадить мальков, она их слопает.
— Монизм в действии, — заметил я.
— Все они каннибалы, — сказал он и повел вокруг сачком. — Все до единой. Рыбий мир очень жесток. Я хочу спасти этих мальчиков. Их мать — краснохвостая гуппи, а отец — тоже гуппи, но лирохвостый. У них должно быть очаровательное потомство.
Я повернулся и оглядел несколько аквариумов. В большинстве из них плавало от пяти до десяти рыбешек, и создавалось впечатление, что все они гонялись друг за дружкой.
— А что произойдет, когда одна рыбка схватит другую? — осведомился я.
— Одна из них будет съедена.
— О!
— Вот, взгляните, — сказал он и, шаркая ногами, сделал несколько шагов по проходу. Аквариум, возле которого остановился Тессельман, был набит битком, в нем плавало с дюжину рыбок разной величины и всевозможных расцветок. Тессельман постучал по стеклу, и весь косяк бросился выяснять, в чем дело. Тогда Тессельман вытряс из жестянки немного корма, и рыбки неистово накинулись на еду. Одна из них совсем спятила и начала надуваться, как воздушный шарик.
— Это Бета, — сообщил мне Тессельман. — Драчливая рыбешка из Сиама. Там устраивают настоящие рыбьи бои, точно так же, как наши соотечественники во время оно устраивали петушиные. Говорят, это увлекательная азартная игра, не то, что наши договорные боксерские поединки.
— Очень милая рыбка, — повторил я; и вовсе не из вежливости. Бета и впрямь была весьма миловидна и похожа на новенькую яхту: пастельные тона, плавники, будто паруса, и все такое прочее.
— Красоточки мои, — молвил Тессельман, потом снова взглянул на меня. — Вы хотели поговорить о бедняжке Мэвис?
— Да, сэр.
— Это просто ужас, — сказал он и побрел прочь, вертя головой и разглядывая своих рыбок. Я попытался представить себе Тессельмана рядом с Мэвис Сент-Пол или еще какой-нибудь дамой того же пошиба, и мне это не удалось. Тогда я попробовал представить себе этого вздорного ничтожного человечка в роли влиятельного политикана и тоже не смог. Наверняка он не такой простак, каким хочет казаться.
Я побрел по проходу следом за Тессельманом и сказал:
— Полиция ищет человека по имени Билли-Билли Кэнтел.
— Я знаю. Говорят, он наркоман. Решил ограбить квартиру и убил бедняжку Мэвис, когда она застукала его, — он постучал по одному из аквариумов и бросил немного корма в самую гущу стаи каннибалов. — Насколько мне известно, этого человека еще не поймали.
— Вероятно, я — единственный, кто видел его после убийства.
Наконец-то мне удалось завладеть его вниманием. Теперь этот очкарик смотрел на меня, не моргая.
— Вы его видели? Говорили с ним?
— Да, сэр.
Он отвернулся и с минуту следил за проворными рыбками, потом положил коробку с кормом и сачок.
— Коль скоро вас не интересуют тропические рыбы, пойдемте в мой кабинет, — предложил Тессельман.
Он пошел впереди, а я поплелся следом, приноравливаясь к его старческой поступи. Миновав коридор из ужастика, мы вошли в кабинет — темную комнату с высоким потолком и без окон. Вдоль стен стояли битком набитые книжные шкафы. Тессельман включил лампу, дававшую рассеянный свет, взмахом руки пригласил меня сесть в коричневое кожаное кресло, а сам уселся за письменный стол, сложил руки на коленях и принялся изучать меня, поджав губы. Он выглядел несуразно рядом с этим громоздким изделием из красного дерева, казался еще меньше и тщедушнее. Пустая темная столешница была начищена до блеска. Мне подумалось, что она должна быть теплой на ощупь. Единственными предметами на ней были телефон и пепельница.
— Он рассказал вам об убийстве? — спросил Тессельман.
— Не об убийстве, — ответил я. — Он не видел, как все произошло. Вечером, еще до убийства, он уснул то ли в подворотне, то ли на улице, а очухался уже в квартире мисс Сент-Пол. Ее бездыханное тело лежало на полу. Кэнтел перепугался до смерти и убежал, оставив свою шапку и отпечатки пальцев. Он сразу же пришел ко мне за помощью, но тут нагрянула полиция, и он снова ударился в бега. С тех пор я никак не могу его найти.
— И он не помнит, как убил бедняжку Мэвис?
— Он считает, что не делал этого. Я того же мнения.
Тессельман нахмурился.
— Почему?
— По трем причинам, — ответил я, загибая пальцы. — Во-первых, Билли-Билли — кроткий, ничтожный, тихий и забитый человечек, только и умеет, что спасаться бегством, когда надо защищаться. Зелье — его единственный порок. Он не убийца. Попав в передрягу, он сворачивается в клубочек, как ежик, и все. Во-вторых, он не носит с собой ни ножа, ни какого другого оружия, потому что боится. Он знает, что загремит в два счета, если полицейские найдут у него оружие. Кроме того, он отлично знает, что не способен пустить в ход нож. В-третьих, сразу после убийства кто-то позвонил легавым и навел их. Значит, на месте преступления были не только Билли-Билли и мисс Сент-Пол. Там был и настоящий убийца.
Тессельман пытливо разглядывал меня, задумчиво сложив губы бантиком. Маленький суетливый человечек испарился почти без следа, уступив место умному немногословному мужчине, который уж наверняка никому не даст себя одурачить.
— Первые две из приведенных вами причин не имеют никакого значения, — сказал он. — Кэнтел не убийца и не носит при себе оружие. Вы говорите о его характере и образе мыслей. Однако вы сами сказали, что он потребляет наркотики и накачался до потери сознания. Никакие законы психологии и логики не применимы к человеку в таком состоянии.
Я пожал плечами. Затевать споры о психологии было еще рановато.
— Значит, остается только телефонный звонок.
— Это мог быть всего-навсего свидетель, — сказал Тессельман.
— Возможно, но маловероятно. Где был этот свидетель? Если в квартире, почему он не пришел на помощь мисс Сент-Пол? И под кайфом, и на свежую голову Билли-Билли — тщедушный маленький задохлик. Такому придется изрядно повозиться, чтобы отнять у младенца леденец. И если он напал на мисс Сент-Пол с ножом, она вполне могла обезоружить его, уложить на лопатки и вызвать полицию. Он вовсе не свирепое чудовище, уж поверьте.
— Мы говорим о свидетеле, — напомнил мне Тессельман.
— Да, свидетель. Где он был? В квартире? Если там, значит, он либо убийца, либо соучастник убийства, поскольку даже не попытался предотвратить его.
— Он мог находиться в доме напротив и наблюдать это убийство из окна.
— Я не видел квартиру мисс Сент-Пол, — ответил я, — поэтому вам решать, возможно такое или нет.
Он на миг смешался, потом посмотрел на свои сложенные на коленях руки и задумчиво насупил брови. В конце концов Тессельман сказал:
— Вы правы: он не мог быть на противоположной стороне улицы. Мэвис убили в гостиной, а летом там всегда задернуты шторы, потому что работает кондиционер.
— Значит, он должен был находиться в квартире.
— Да, — Тессельман хмуро взглянул на меня и заявил: — Мы с вами только что познакомились. Я не знаю, насколько вам можно доверять. От вас я впервые услышал о телефонном звонке. Вы не обидитесь, если я проверю ваш рассказ?
— Ничуть, — ответил я. — Можно мне пока покурить?
— Разумеется, — он пододвинул ко мне пепельницу и снял трубку телефона, Я прикурил и принялся попыхивать сигаретой, а Тессельман тем временем наскоро переговорил с каким-то человеком, которого называл Джоном. Он сказал, что подождет, и мы немного посидели, стараясь не смотреть друг на друга. Наконец Джон, ходивший куда-то, вернулся и ответил Тессельману на его вопрос. Повесив трубку, хозяин взглянул на меня и сказал:
— Хорошо. Продолжайте.
— Тем вечером Кэнтел отрубился. Или в какой-то подворотне, или прямо на тротуаре. Прикончив мисс Сент-Пол, убийца вошел на улицу, подобрал Кэнтела, затащил его в квартиру и бросил там. Кабы Кэнтел не очнулся и не смылся оттуда перед самым приходом полицейских, дело уже было бы в архиве, а Кэнтел
— на пути к электрическому стулу, между тем как настоящий убийца продолжал бы себе гулять на воле.
— Существует еще один возможный вариант развития событий, — сказал Тессельман. — Кэнтел убил Мэвис, покинул квартиру и встретился с кем-то, прежде чем идти к вам. А этот кто-то немедленно позвонил в полицию.
— Боюсь, что вы заблуждаетесь, сэр, — ответил я. — Полиция прибыла на место раньше чем Билли-Билли успел пробежать квартал. Он видел легавых. И не разговаривал ни с кем, кроме меня.
— Вам приходится верить ему на слово.
— А почему я не должен ему верить? Тогда у него не было причин лгать. И если бы он встретился до меня с кем-то еще, то так и сказал бы. Он нуждался в моей помощи и не стал бы мне врать.
— Хорошо, я готов согласиться. Давайте пока считать, что это так. Но кое-что все же беспокоит меня.
— Да, сэр?
— Этот ваш убийца не на шутку рисковал, когда вернулся в квартиру с Кэнтелом на руках. Стоило кому-нибудь увидеть его, и весь замысел пошел бы насмарку.
— В такое время суток там очень тихо, а в доме мисс Сент-Пол, надо полагать, нет ни швейцара, ни лифтера.
— Да, вы правы. И все же, к чему столько возни? Почему убийца не ушел, оставив все как есть?
— Наверное, у него был веский мотив для убийства мисс Сент-Пол. И полиция могла обнаружить этот мотив, не будь у нее под рукой готовенького подозреваемого.
— Хорошо, но почему именно Кэнтел?
— Это мог быть кто угодно. Первый попавшийся бездельник, который крепко спал и не почувствовал бы, как его тащат.
— Звучит не очень убедительно. Кэнтел наверняка вспомнил бы, как его несли.