Страница:
Любимым оружием Риса была эммида — палка, напоминавшая дубинку, только длиннее и тоньше. Слово «эммида» имело эльфийские корни; эльфы использовали подобные палки, чтобы сбивать фрукты с деревьев. Рис давно стал мастером боя с эммидой и теперь обучал этому других.
Он был особенно доволен своей размеренной жизнью теперь, когда Маджере вернулся, и ясно видел, каким будет в восемьдесят лет — как их Наставник: седые волосы, обветренная кожа, обтягивающая все еще тугие мускулы, морщинистое лицо и безмятежные глаза, в которых сквозит мудрость Бога. У Риса никогда не возникало желания покинуть это место — место, где он обрел себя, — и вернуться в мир.
Мир находился внутри его.
Рис дошел до загона для овец. Отара, подгоняемая Аттой, послушно забрела внутрь.
— Вот и все, — сказал монах собаке.
Это означало, что она выполнила свои обязанности и теперь может быть свободна. Атта завиляла хвостом от удовольствия и подбежала к нему, высунув язык; ее глаза сияли. Рис похвалил помощницу: потрепал нежно по голове и почесал за ушами, затем запер овец в загоне на ночь.
Атта присоединилась к остальным пастушьим собакам, своим братьям и сестрам, которые, приветствуя, обнюхивали ее и виляли хвостами. Она устроилась недалеко от загона, чтобы погрызть косточки и подремать, но в то же время иметь возможность прислушиваться к тому, что творится в кошаре. Собаки были приучены сторожить стада днем и ночью. Волки и дикие кошки не представляли собой угрозы летом, когда было достаточно еды, но в зимние месяцы становились опасными. Часто монахи просыпались от яростного лая и выскакивали из постелей, чтобы отогнать хищников факелами.
Задержавшись у загона, чтобы посмотреть, как одна из собак, прижав к земле повизгивающего щенка, вылизывает его, Рис постепенно пришел к мысли, что что-то изменилось. Что-то стало не так. Спокойствие монастыря было нарушено. Он не мог сказать, откуда эта уверенность, но прожил здесь достаточно долго, чтобы почувствовать даже едва уловимые изменения. Монах покинул загон и обошел все постройки: кузницу, пекарню с огромной печью, уборные, хранилища, а затем направился к монастырю.
Монастырь был построен адептами Маджере много столетий назад и лишь за последние годы немного изменился. Он больше напоминал крепость, чем Храм, — двухэтажное здание монахи собственными руками возвели из камня, добытого в ближайшей каменоломне. На верхнем этаже располагались кельи и трапезная, на нижнем — лазарет и кухня. Собственная келья была у каждого монаха; обстановкой этим помещениям служили лишь соломенные матрасы. В каждой келье было окно, которое держали открытым в течение всего года. Ни в кельях, ни в любом другом помещении не было дверей, кроме как на входе в главное здание, и Рис всегда удивлялся, для чего она нужна, если никогда не запирается.
Монахи не боялись ограблений. Даже кендер прошел бы мимо монастыря, пожав плечами, поскольку любой знал, что у адептов Маджере нет подвалов, набитых сокровищами, и едва ли можно найти даже мелкую монетку, поскольку монахам не разрешалось иметь деньги. В монастыре не было ничего, что можно было бы украсть, если только грабитель не волк, вздумавший полакомиться бараниной.
Подойдя к входу, Рис заметил незнакомый фургон. Очевидно, он только что приехал, но лошадей уже распрягали, чтобы увести, дать корма и почистить.
«Плохой знак, — подумал монах. — Значит, чужаки останутся».
Он круто повернулся и направился прочь. Посетители Риса не интересовали. У него не было ни малейшего желания встречаться с ними, ни единой причины думать, будто эти люди имеют к нему какое-то отношение. Но когда Рис начал удаляться, он услышал голос, обращавшийся к нему:
— Брат Рис! Подожди! Тебя зовет Наставник!
Монах заколебался и снова посмотрел на повозку. Два послушника, ведшие лошадей в сарай, проходя мимо, поклонились ему, поскольку Рис был Наставником Боя. Рис поклонился им в ответ. Он и монах, позвавший его, — Наставник-Кастелян — поклонились друг другу одновременно, чтобы подчеркнуть равенство их положений.
— Прибыли посетители, и они хотят видеть тебя, брат, — произнес монах. — Они сейчас с Наставником. Ты должен пойти туда.
Рис понимающе кивнул. У него было много вопросов, но монахи воздерживались от бесполезных слов — все равно он скоро получит ответы, поэтому нет необходимости затевать лишний разговор. Оба монаха снова поклонились друг другу и Рис вошел в монастырь, в то время как Наставник-Кастелян, в чьи обязанности входило следить за всем в монастыре, отправился по своим делам.
Главного адепта Маджере называли просто Наставником. Его келья находилась вдали от остальных, поскольку служила и библиотекой, и классом. Там стояло несколько простых и прочных деревянных столов и скамеек. Вдоль стен располагались полки с книгами и свитками. В комнате пахло кожей, пергаментом, чернилами и маслом, которым монахи пропитали древесину столов для долговечности.
Наставник был самым старшим среди монахов. Ему исполнилось восемьдесят лет, и больше шестидесяти из них он прожил в монастыре, придя сюда шестнадцатилетним юношей. Наставник вел переписку с Пророком Маджере, который являлся главой среди всех монахов Ордена на Ансалоне, хотя видел того лишь однажды — двадцать лет назад, в тот день, когда стал Наставником.
Дважды в год он посылал с одним из монахов письмо, в котором отчитывался о делах монастыря, Пророк же присылал ответ, в котором говорилось, что он получил отчет, — и на этом общение заканчивалось до следующего письма. Два монастыря не принимали и не отправляли друг другу своих монахов, не обменивались новостями. Они были настолько изолированы, что обитатели одного практически не представляли себе, где находится другой. Посыльным было позволено останавливаться в обители, но большинство предпочитали этого не делать, поскольку по выходе в мир — обычно для духовного путешествия — им предписывалось находиться только среди людей.
Адептов Маджере не волновала политика, в войнах или конфликтах они не принимали ничьей стороны, поэтому их часто просили проводить переговоры о перемирии или быть судьями на спорах. Ежегодные доклады Наставника содержали лишь сведения о смертях братьев, количестве неофитов и о тех, кто пошел в мир. Также в письме, обычно кратко, говорилось о том, как погода повлияла на урожаи зерна, и о переменах в реконструкции здания.
Перемены во внешнем мире оказывали настолько незначительное влияние на жизнь в монастыре, что письмо Наставника, датированное 4000 годом до Катаклизма, не особо отличалось от тех, которые нынешний Наставник писал столетиями позже.
Рис вошел в келью и увидел там главу обители в обществе трех людей — пожилого мужчины, женщины примерно того же возраста, которая казалась подавленной и смущенной, и улыбающегося молодого человека, одетого, как жрец Кири-Джолита. Монах замер в дверном проеме, не в силах избавиться от ощущения, что эти люди ему знакомы. Он тихо стоял, ожидая, когда Наставник заметит его.
Длинные седые волосы старого монаха спадали ниже плеч, лицо с некогда высокими скулами, волевой челюстью и выразительным носом напоминало сморщенное яблоко, взгляд темных глаз пронизывал насквозь. Он был Наставником по Тренировкам, и ни один монах в монастыре, включая Риса, не мог одержать над ним верх.
Наставник терпеливо слушал мужчину, который говорил так быстро, что монах ничего не мог разобрать. Женщина стояла рядом и молчала, киваяя, и иногда кидала беспокойный взгляд на юношу. Голос мужчины и его манера речи тоже показались Рису знакомыми. Наконец Наставник посмотрел в его сторону, и монах кивнул. Глаза старца в ответ вспыхнули, но он тут же отвернулся, продолжая внимательно слушать посетителей.
Наконец мужчина замолчал. Женщина промокнула глаза. Молодой человек зевнул, — казалось, происходящее совершенно его не интересует. Наставник повернулся к Рису.
— Высокочтимый, — проговорил Рис, низко поклонившись старцу. — Братья путники, — склонил он голову перед посетителями.
— Это твои родители, — сказал Наставник без предисловий, ответив на вопрос, который Рис не задал. — А это твой младший брат Ллеу.
Глава 4
Он был особенно доволен своей размеренной жизнью теперь, когда Маджере вернулся, и ясно видел, каким будет в восемьдесят лет — как их Наставник: седые волосы, обветренная кожа, обтягивающая все еще тугие мускулы, морщинистое лицо и безмятежные глаза, в которых сквозит мудрость Бога. У Риса никогда не возникало желания покинуть это место — место, где он обрел себя, — и вернуться в мир.
Мир находился внутри его.
Рис дошел до загона для овец. Отара, подгоняемая Аттой, послушно забрела внутрь.
— Вот и все, — сказал монах собаке.
Это означало, что она выполнила свои обязанности и теперь может быть свободна. Атта завиляла хвостом от удовольствия и подбежала к нему, высунув язык; ее глаза сияли. Рис похвалил помощницу: потрепал нежно по голове и почесал за ушами, затем запер овец в загоне на ночь.
Атта присоединилась к остальным пастушьим собакам, своим братьям и сестрам, которые, приветствуя, обнюхивали ее и виляли хвостами. Она устроилась недалеко от загона, чтобы погрызть косточки и подремать, но в то же время иметь возможность прислушиваться к тому, что творится в кошаре. Собаки были приучены сторожить стада днем и ночью. Волки и дикие кошки не представляли собой угрозы летом, когда было достаточно еды, но в зимние месяцы становились опасными. Часто монахи просыпались от яростного лая и выскакивали из постелей, чтобы отогнать хищников факелами.
Задержавшись у загона, чтобы посмотреть, как одна из собак, прижав к земле повизгивающего щенка, вылизывает его, Рис постепенно пришел к мысли, что что-то изменилось. Что-то стало не так. Спокойствие монастыря было нарушено. Он не мог сказать, откуда эта уверенность, но прожил здесь достаточно долго, чтобы почувствовать даже едва уловимые изменения. Монах покинул загон и обошел все постройки: кузницу, пекарню с огромной печью, уборные, хранилища, а затем направился к монастырю.
Монастырь был построен адептами Маджере много столетий назад и лишь за последние годы немного изменился. Он больше напоминал крепость, чем Храм, — двухэтажное здание монахи собственными руками возвели из камня, добытого в ближайшей каменоломне. На верхнем этаже располагались кельи и трапезная, на нижнем — лазарет и кухня. Собственная келья была у каждого монаха; обстановкой этим помещениям служили лишь соломенные матрасы. В каждой келье было окно, которое держали открытым в течение всего года. Ни в кельях, ни в любом другом помещении не было дверей, кроме как на входе в главное здание, и Рис всегда удивлялся, для чего она нужна, если никогда не запирается.
Монахи не боялись ограблений. Даже кендер прошел бы мимо монастыря, пожав плечами, поскольку любой знал, что у адептов Маджере нет подвалов, набитых сокровищами, и едва ли можно найти даже мелкую монетку, поскольку монахам не разрешалось иметь деньги. В монастыре не было ничего, что можно было бы украсть, если только грабитель не волк, вздумавший полакомиться бараниной.
Подойдя к входу, Рис заметил незнакомый фургон. Очевидно, он только что приехал, но лошадей уже распрягали, чтобы увести, дать корма и почистить.
«Плохой знак, — подумал монах. — Значит, чужаки останутся».
Он круто повернулся и направился прочь. Посетители Риса не интересовали. У него не было ни малейшего желания встречаться с ними, ни единой причины думать, будто эти люди имеют к нему какое-то отношение. Но когда Рис начал удаляться, он услышал голос, обращавшийся к нему:
— Брат Рис! Подожди! Тебя зовет Наставник!
Монах заколебался и снова посмотрел на повозку. Два послушника, ведшие лошадей в сарай, проходя мимо, поклонились ему, поскольку Рис был Наставником Боя. Рис поклонился им в ответ. Он и монах, позвавший его, — Наставник-Кастелян — поклонились друг другу одновременно, чтобы подчеркнуть равенство их положений.
— Прибыли посетители, и они хотят видеть тебя, брат, — произнес монах. — Они сейчас с Наставником. Ты должен пойти туда.
Рис понимающе кивнул. У него было много вопросов, но монахи воздерживались от бесполезных слов — все равно он скоро получит ответы, поэтому нет необходимости затевать лишний разговор. Оба монаха снова поклонились друг другу и Рис вошел в монастырь, в то время как Наставник-Кастелян, в чьи обязанности входило следить за всем в монастыре, отправился по своим делам.
Главного адепта Маджере называли просто Наставником. Его келья находилась вдали от остальных, поскольку служила и библиотекой, и классом. Там стояло несколько простых и прочных деревянных столов и скамеек. Вдоль стен располагались полки с книгами и свитками. В комнате пахло кожей, пергаментом, чернилами и маслом, которым монахи пропитали древесину столов для долговечности.
Наставник был самым старшим среди монахов. Ему исполнилось восемьдесят лет, и больше шестидесяти из них он прожил в монастыре, придя сюда шестнадцатилетним юношей. Наставник вел переписку с Пророком Маджере, который являлся главой среди всех монахов Ордена на Ансалоне, хотя видел того лишь однажды — двадцать лет назад, в тот день, когда стал Наставником.
Дважды в год он посылал с одним из монахов письмо, в котором отчитывался о делах монастыря, Пророк же присылал ответ, в котором говорилось, что он получил отчет, — и на этом общение заканчивалось до следующего письма. Два монастыря не принимали и не отправляли друг другу своих монахов, не обменивались новостями. Они были настолько изолированы, что обитатели одного практически не представляли себе, где находится другой. Посыльным было позволено останавливаться в обители, но большинство предпочитали этого не делать, поскольку по выходе в мир — обычно для духовного путешествия — им предписывалось находиться только среди людей.
Адептов Маджере не волновала политика, в войнах или конфликтах они не принимали ничьей стороны, поэтому их часто просили проводить переговоры о перемирии или быть судьями на спорах. Ежегодные доклады Наставника содержали лишь сведения о смертях братьев, количестве неофитов и о тех, кто пошел в мир. Также в письме, обычно кратко, говорилось о том, как погода повлияла на урожаи зерна, и о переменах в реконструкции здания.
Перемены во внешнем мире оказывали настолько незначительное влияние на жизнь в монастыре, что письмо Наставника, датированное 4000 годом до Катаклизма, не особо отличалось от тех, которые нынешний Наставник писал столетиями позже.
Рис вошел в келью и увидел там главу обители в обществе трех людей — пожилого мужчины, женщины примерно того же возраста, которая казалась подавленной и смущенной, и улыбающегося молодого человека, одетого, как жрец Кири-Джолита. Монах замер в дверном проеме, не в силах избавиться от ощущения, что эти люди ему знакомы. Он тихо стоял, ожидая, когда Наставник заметит его.
Длинные седые волосы старого монаха спадали ниже плеч, лицо с некогда высокими скулами, волевой челюстью и выразительным носом напоминало сморщенное яблоко, взгляд темных глаз пронизывал насквозь. Он был Наставником по Тренировкам, и ни один монах в монастыре, включая Риса, не мог одержать над ним верх.
Наставник терпеливо слушал мужчину, который говорил так быстро, что монах ничего не мог разобрать. Женщина стояла рядом и молчала, киваяя, и иногда кидала беспокойный взгляд на юношу. Голос мужчины и его манера речи тоже показались Рису знакомыми. Наконец Наставник посмотрел в его сторону, и монах кивнул. Глаза старца в ответ вспыхнули, но он тут же отвернулся, продолжая внимательно слушать посетителей.
Наконец мужчина замолчал. Женщина промокнула глаза. Молодой человек зевнул, — казалось, происходящее совершенно его не интересует. Наставник повернулся к Рису.
— Высокочтимый, — проговорил Рис, низко поклонившись старцу. — Братья путники, — склонил он голову перед посетителями.
— Это твои родители, — сказал Наставник без предисловий, ответив на вопрос, который Рис не задал. — А это твой младший брат Ллеу.
Глава 4
Рис спокойно посмотрел на них.
— Отец, матушка, — произнес он вежливо. — Ллеу, — и снова поклонился.
Его отца звали Петаром, а мать — Брандвин. Братец Ллеу был совсем маленьким, когда Рис покинул родной дом.
Лицо отца вспыхнуло от гнева.
— После пятнадцати лет это все, что ты можешь сказать своим родителям?!
— Тише, Петар, — мягко произнесла мать, положив ладонь на руку мужа. — Что должен сказать Рис? Ведь мы для него чужие.
Женщина смущенно улыбнулась сыну. Она выглядела очень усталой и растерянной после долгого пути и трудностей, доставленных путешествием в поисках сына, которого едва помнила и никогда не понимала.
Брэн, первенец, был любимцем Брандвин; младшенького, Ллеу, она всегда баловала, а вот Рис, средний, совсем не походил на них. Он был очень тихим, не таким, как обычные дети, и внешне тоже сильно отличался: темные глаза, черные волосы и худощавое телосложение — полная противоположность светловолосым ширококостным братьям.
Отец посмотрел на сына из-под сдвинутых бровей, но Рис спокойно встретил его взгляд, и тот отвел глаза. Волосы Петара Каменотеса сейчас были седыми, но в молодости он был белокурым. Откровенно говоря, Петар никогда не чувствовал себя уверенным насчет Риса. Он обожал жену, но в душе с самого начала угнездилось подозрение, что этот мальчик, который так сильно отличался от двух других, — не его сын. Рис походил на мать и ее родню — все его дядья были смуглыми и стройными, а от отца мальчику не досталось ни единой черты. Но, несмотря на все это, Брандвин не смогла полюбить ребенка, который редко разговаривал и никогда не смеялся.
Рис не держал зла на родителей — он всегда все понимал — и теперь терпеливо ждал, пока те объяснят причину своего визита. Наставник молчал, считая, что уже сказал все необходимое. Брандвин обеспокоенно посмотрела на мужа, который заметно нервничал. Тишина становилась тягостной, по крайней мере, для посетителей; монахи же иногда проводили целые дни не говоря ни слова, и поэтому ни Наставника, ни Риса тишина не угнетала. Наконец младший брат прервал затянувшуюся паузу.
— Они хотят поговорить обо мне, Рис, — произнес Ллеу чересчур фамильярным тоном, что показалось очень неприятным. — Но они не могут этого сделать, пока я здесь. Поэтому я пойду пройдусь. С твоего позволения, конечно, — добавил он с усмешкой, повернувшись к Наставнику. — Не думаю, что у вас здесь есть что прятать. Вряд ли у вашего Жучиного Бога найдется для меня стакан гномьей водки.
— Ллеу! — возмущенно воскликнул Петар, краснея.
— Думаю, что нет. — Ллеу подмигнул Рису и, не спеша, вышел из библиотеки, насвистывая непристойную мелодию.
Рис и Наставник переглянулись. Маджере был известен некоторым как Бог-богомол, поскольку именно богомол являлся его символом, — богомол всегда молится, всегда тих и спокоен. Молодой человек в одеянии жреца Кири-Джолита вел себя отнюдь не как Божий служитель, которому подобает быть сдержанным и серьезным. Настоящий жрец никогда бы не произнес таких кощунственных слов, как «Жучиный Бог».
— Прошу прощения, Наставник, — сказал Петар, покраснев еще гуще, но уже от стыда, а не от гнева, и вытер лицо рукавом. — Мы никогда не учили сыновей говорить подобным образом с представителями духовенства. Рис это знает.
Рис знал. Мать его отца была жрицей Паладайна и всегда с глубоким уважением относилась к Богам и тем людям, что были близки к ним. Даже в те времена, когда Боги покинули Кринн, Петар учил сыновей хранить память о них в своем сердце.
— Ллеу изменился, Рис, — пробормотала Брандвин, и ее голос задрожал. — Поэтому мы пришли сюда. Мы… мы его не узнаем! Он все время проводит в тавернах, пьет и пропадает где-то в компании юных головорезов и девиц легкого поведения. Прости, отец, — добавила она, покраснев, — что приходится говорить о таких вещах.
Темные глаза Наставника вспыхнули от изумления.
— Мы, монахи Маджере, даем обет целомудрия, но никогда не отстраняемся от жизни. Мы понимаем, что происходит между мужчиной и женщиной, и во многом это одобряем. Иначе мы бы давно остались без неофитов.
Родители Риса, казалось, не поняли смысла этой речи и были немного шокированы.
— Судя по одежде, ваш сын — жрец Кири-Джолита, — заметил Наставник.
— Уже нет, — с трудом произнес Петар. — Жрецы прогнали его. Он нарушил слишком много законов и теперь не имеет права носить это одеяние, но, похоже, ему доставляет удовольствие выставлять себя на посмешище.
— Мы не знаем, что делать, — добавила Брандвин сдавленным голосом. — Мы подумали, может быть, Рис поговорит с ним…
— Сомневаюсь, что окажу влияние на брата, который ничего не помнит обо мне, — мягко возразил монах.
— Но попробовать стоит! — отрезал отец, заново начиная сердиться.
— Пожалуйста, Рис, — умоляюще прошептала мать. — Мы в отчаянии. Нам больше не к кому обратиться!
— Конечно, я поговорю с ним. Просто хочу предупредить, что не стоит слишком многого от этого ждать. Но я сделаю гораздо больше — буду молиться за него.
Теперь, когда у родителей появилась надежда, им стало легче. Наставник предложил им ночлег и пригласил разделить простую монашескую трапезу. Петар и Брандвин с благодарностью приняли приглашение и отправились в предоставленную келью отдохнуть с дороги.
Рис уже собрался отправиться на поиски брата, когда почувствовал прикосновение к своей душе, такое ощутимое, словно дотронулись до его руки.
— Да, Наставник?
— Ллеу теперь стал собственной тенью, — сказал тот.
Монах замер, обеспокоенный:
— Что ты имеешь в виду, высокопочитаемый?
— Не знаю, — ответил Наставник и нахмурился. — Я не уверен. Я никогда не видел ничего похожего и должен поразмыслить над этим. — Он посмотрел на Риса пронзительным взглядом. — В любом случае поговори с ним, брат. Но будь осторожен.
— Он еще молод и полон надежд, Наставник, — произнес Рис. — Стезя жреца подходит не каждому.
— Здесь нечто большее, — предупредил старец. — Гораздо большее. Будь осторожен, Рис, — повторил он, назвав монаха по имени, что было для него нехарактерно. — Я буду молиться.
Наставник сел на пол, скрестив ноги, положил руки на колени и закрыл глаза. Лицо старца разгладилось и озарилось горним сиянием. Он был с Богом.
У Маджере не было определенных мест, где бы ему поклонялись, не было Храмов со скамьями и алтарями. Капищем Богу служил весь мир: небо было огромным сводчатым потолком, зеленые холмы — скамьями, а деревья — алтарями. Человек не искал Бога внутри здания, а обращался к нему с того места, где находился сам.
Рис покинул погрузившегося в молитвы Наставника и пошел искать брата. Услышав яростный собачий лай, он прибавил шагу и, завернув за угол хранилища, тут же обнаружил Ллеу — в загоне.
Овцы сбились в кучу у дальней стены кошары, между ними и Ллеу стояла Атта. Уши собаки были прижаты к голове, хвост мелко подрагивал, задранная верхняя губа обнажала острые клыки.
— Глупое животное! — выругался молодой человек. — Уйди с дороги!
Он попытался пнуть собаку, но та отпрыгнула, легко избежав башмака Ллеу. Вне себя от ярости, он ударил Атту кулаком и немедленно был укушен. Вскрикнув, молодой человек отдернул руку, увидел на запястье рваную рану, и лицо его перекосилось.
— Атта, лежать! — приказал Рис. К его удивлению, собака продолжала стоять, не сводя карих глаз с Ллеу, да к тому же зарычала.
— Атта, лежать! — повторил монах. На этот раз она послушалась и припала к земле. По тону Риса Атта догадалась, что хозяин недоволен, и бросила на него выразительный взгляд, словно говоря: «Ты бы не сердился, если бы понял», а затем внимательно посмотрела на Ллеу.
— Проклятая тварь напала на меня! — вскричал юноша и, болезненно морщась, показал брату окровавленную руку. — Злобное животное! Тебе бы давно следовало перерезать ей горло!
— Обязанность собаки — защищать овец. Не надо было их тревожить и тем более пытаться побить собаку. Этот укус — предупреждение, а не нападение.
Ллеу сердито посмотрел на Атту, затем что-то прошептал и отвел глаза. Она по-прежнему не сводила с чужака внимательного взгляда, остальные псы поднялись и держались настороже. Одна из собак, заботливая мамаша, раздала несколько быстрых зуботычин своим разыгравшимся щенкам, давая понять, что сейчас время быть серьезными. Рис удивился странной реакции псов — они вели себя так, словно где-то неподалеку крадется волк.
Он покачал головой. Сложившаяся ситуация явно была не лучшим началом для откровенного разговора между братьями.
— Позволь мне осмотреть рану, — попросил Рис. — У лекаря есть лечебная мазь, мы можем наложить ее, чтобы предотвратить нагноение, хотя собачьи укусы заживают легко. Зубы у них намного чище, чем у людей.
— Пустяки, — угрюмо бросил Ллеу, все еще баюкая больную руку.
— Но у Атты острые зубы, — предупредил монах. — Надо остановить кровь.
— Все в порядке. Это просто царапина. Я как-нибудь выживу. — Ллеу прикрыл рану широким рукавом жреческого одеяния, которое он больше не имел права носить, и добавил с болезненной гримасой: — Думаю, отец послал тебя, чтобы указать мне на мои грехи.
— Если он так думает, то будет разочарован. Я не вправе учить других, как жить. Могу лишь дать совет, но не более.
— В таком случае, брат, мне твой совет не нужен, — отрезал Ллеу.
Рис пожал плечами.
— Что вы здесь делаете, чтобы повеселиться? — спросил юноша, озираясь. — Где винный погреб? Мне говорили, что вы, монахи, делаетесобственное вино. Может быть, откупорим бутылочку?
— То вино, которое мы готовим, используется для лечения больных, — произнес Рис и, заметив отвращение на лице брата, добавил: — Помнится, в детстве ты любил слушать рассказы о могучих воинах и славных битвах. Жрецы Кири-Джолита сведущи в боевых искусствах, но, может быть, тебе будет интересно научиться некоторым приемам рукопашного боя?
Ллеу просиял:
— Я слышал, что монахи не используют оружия — только свои руки. Это правда?
— В некотором роде, — ответил Рис. — Пойдем в поле. Я покажу.
Монах дал Атте команду отправляться к остальным собакам и вместе с Ллеу направился было к огороженному месту, но услышал позади мягкий топот лап. Атта следовала за ним — она опять не подчинилась приказу.
Рис заколебался. Он не сказал ни слова, только нахмурился, чтобы собака видела по его лицу, что он недоволен, и энергично махнул рукой, указывая в сторону загона.
Атта припала к земле. В карих глазах ясно читалось, что она осознает свое ослушание, но просит доверять ей.
Рис вспомнил случай, когда они с Аттой в густом тумане искали отбившуюся от стада овцу. Тогда он приказал собаке спуститься с холма, думая, что животное выберет самый легкий путь, но Атта отказалась, упрямо настаивая на том, чтобы подняться на холм. Он поверил ей, и она оказалась права.
— Кто кому приказывает? — рассмеявшись, спросил Ллеу.
Монах посмотрел на брата, и в его мозгу прозвучали слова Наставника: «Ллеу теперь стал собственной тенью». Рис все еще не понимал, в чем, дело, но ему показалось, что Атта видит что-то, чего не видит он, — как тогда, в тумане.
Он отдал команду и легко коснулся головы собаки, давая понять, что все в порядке.
Она ткнулась носом в ладонь хозяину и побежала рядом.
— Я вижу, ты носишь меч, — обратился Рис к брату. — Ты хорошо им владеешь?
Ллеу с огромным удовольствием принялся рассказывать о тренировках с Соламнийскими Рыцарями, но монах почти не вникал в смысл его слов. Он наблюдал за братом, стараясь увидеть то, что различили Наставник и Атта, но, пока они шли, почувствовал только, что с Ллеу что-то не так. Рис не зря предложил ему пойти в поле, чтобы показать некоторые приемы боевого искусства, а не туда, где тренировались остальные монахи.
Монастырский двор не был священным местом, хотя для Маджере все места священны, и секретом он также не являлся. Рис чувствовал; что будет проще, если они с братом останутся под открытым небом, подальше от монастыря. Тень он или нет, но Ллеу попал под чье-то дурное влияние, а его можно развеять только на свежем воздухе под чистым небом.
— Это правда, что мы не используем стальное оружие, — объяснил монах, отвечая на ранее заданный вопрос. — Однако мы используем как оружие то, которое нам дала природа и Маджере.
— Например? — вызывающе спросил Ллеу.
— Например, вот это. — Рис показал свою эммиду.
— Палка? — Ллеу бросил презрительный взгляд на длинный тонкий посох. — Против меча? С таким оружием нет ни единого шанса выжить в Бездне!
— Давай попробуем, — предложил монах и указал на длинный меч, который брат носил на поясе. — Бери свое оружие и нападай.
— Едва ли это справедливо… — запротестовал Ллеу. — Мы одного роста, но я тяжелее тебя, шире в плечах и более мускулист. Я могу тебя случайно покалечить.
— Придется рискнуть, — пожал плечами Рис.
В его смуглом, худощавом теле не было ни капли жира — только кожа, кости и мускулы, в то время как тело его брата предательски выдавало последствия праздной жизни. Мышцы Ллеу были дряблыми, а лицо — нездорового, желтоватого оттенка.
— Хорошо, брат, — усмехнулся юноша. — Но не говори, что я тебя не предупреждал, особенно когда я покромсаю на кусочки твое хваленое оружие.
Расслабленный и уверенный в себе Ллеу обнажил меч и занял позицию, держа клинок в укушенной руке.
Атта лежала в тени дерева. Увидев, что человек собирается напасть на хозяина, она вскочила и зарычала.
— Атта, сидеть! — приказал Рис и добавил: — Все хорошо.
Атта подчинилась, но всем своим видом выражая недовольство; если бы Рис практиковался в технике боя с таким же, как он сам, монахом, она бы не беспокоилась и просто задремала, но, поскольку это было не так, осталась сидеть на страже, внимательно наблюдая за хозяином. Рис снова повернулся к брату. Увидев, как Ллеу держит меч, он вспомнил об укусе и внимательно посмотрел на руку юноши, надеясь, что рана не причиняет тому сильной боли. Монах ясно видел отметины от зубов собаки. Атта не слишком сильно укусила Ллеу — только для того, чтобы тот в следующий раз подумал дважды, прежде чем кидаться на нее. Рана выглядела глубокой, но не кровоточила — ни на одежде, ни на рукаве пятен крови не было. Рис не мог как следует разглядеть укус, поскольку брат все время двигал рукой, но заметил, что он похож на синяк странного, сине-лилового цвета.
Монаха это так озадачило, что он продолжал смотреть на рану, а не на противника и, когда Ллеу внезапно атаковал, сильно удивился.
Юноша вложил в замах всю свою силу. Рис, держа эммиду двумя руками, поднял ее над головой, чтобы отразить удар. Клинок встретился с эммидой, и она выдержала, хотя монах почувствовал резонирующую дрожь во всем теле — даже зубы заныли. Рис немного недооценил брата. Его мышцы оказались не такими вялыми, как показалось сначала.
Лицо Ллеу исказила ухмылка, мускулы на руках вздулись, глаза засияли. Он ожидал, что его клинок разнесет хрупкую палку в щепки, и теперь ощутил ярость и разочарование оттого, что атака не удалась. Юноша снова занес меч.
Внезапно Рис лягнул брата босой ногой в солнечное сплетение — один раз, затем второй.
Ллеу застонал и скорчился, выронив меч.
Монах отступил, ожидая, когда тот придет в себя.
— Ты ударил меня ногой! — выдохнул Ллеу, медленно распрямляясь и потирая живот.
— Да, — подтвердил Рис.
— Но… — юноша говорил с трудом, — это нечестно!
— Возможно… в рыцарском турнире, — вежливо согласился монах. — Но если я борюсь за свою жизнь, то могу использовать любое оружие, каким владею. Подними меч. Если хочешь, можешь сделать еще одну попытку.
Ллеу схватил оружие и ринулся на Риса. Лезвие блеснуло красным в лучах заходящего солнца. Юноша замахнулся и ударил, используя больше силу, чем умение, поскольку он был жрецом, лишь недавно научившимся искусству боя на мечах, а не рыцарем, который учится этому большую часть своей жизни.
Теперь Рису ничего не угрожало. Он мог закончить поединок еще до того, как он начался, ударив Ллеу в солнечное сплетение, или по голове, или в любое другое место. Монах не хотел ранить брата, но скоро он понял, что тот имеет иные намерения. Юноша был в ярости — пострадало не только его тело, но и гордость. Рис терпеливо парировал удары Ллеу, которые вдруг стали неожиданно неуправляемыми и отчаянными.
Наконец, поднырнув под один из ударов. Рис выбросил эммиду между ног брата и подсек его. Ллеу тяжело упал на спину. Он продолжал держать меч, но монах легким движением эммиды выбил клинок и отшвырнул его так, что тот упал рядом с Аттой.
Ллеу выругался и с трудом поднялся.
— Атта, охраняй! — приказал Рис, указав на меч.
Собака вскочила и встала рядом с клинком.
Рука юноши метнулась к поясу. Выхватив нож, он бросился на Атту, но Рис опередил его, заломив руку с ножом за спину.
Кисть Ллеу внезапно стала мягкой и безвольной, нож выпал.
Монах наклонился, поднял его и сунул за пояс.
— Отец, матушка, — произнес он вежливо. — Ллеу, — и снова поклонился.
Его отца звали Петаром, а мать — Брандвин. Братец Ллеу был совсем маленьким, когда Рис покинул родной дом.
Лицо отца вспыхнуло от гнева.
— После пятнадцати лет это все, что ты можешь сказать своим родителям?!
— Тише, Петар, — мягко произнесла мать, положив ладонь на руку мужа. — Что должен сказать Рис? Ведь мы для него чужие.
Женщина смущенно улыбнулась сыну. Она выглядела очень усталой и растерянной после долгого пути и трудностей, доставленных путешествием в поисках сына, которого едва помнила и никогда не понимала.
Брэн, первенец, был любимцем Брандвин; младшенького, Ллеу, она всегда баловала, а вот Рис, средний, совсем не походил на них. Он был очень тихим, не таким, как обычные дети, и внешне тоже сильно отличался: темные глаза, черные волосы и худощавое телосложение — полная противоположность светловолосым ширококостным братьям.
Отец посмотрел на сына из-под сдвинутых бровей, но Рис спокойно встретил его взгляд, и тот отвел глаза. Волосы Петара Каменотеса сейчас были седыми, но в молодости он был белокурым. Откровенно говоря, Петар никогда не чувствовал себя уверенным насчет Риса. Он обожал жену, но в душе с самого начала угнездилось подозрение, что этот мальчик, который так сильно отличался от двух других, — не его сын. Рис походил на мать и ее родню — все его дядья были смуглыми и стройными, а от отца мальчику не досталось ни единой черты. Но, несмотря на все это, Брандвин не смогла полюбить ребенка, который редко разговаривал и никогда не смеялся.
Рис не держал зла на родителей — он всегда все понимал — и теперь терпеливо ждал, пока те объяснят причину своего визита. Наставник молчал, считая, что уже сказал все необходимое. Брандвин обеспокоенно посмотрела на мужа, который заметно нервничал. Тишина становилась тягостной, по крайней мере, для посетителей; монахи же иногда проводили целые дни не говоря ни слова, и поэтому ни Наставника, ни Риса тишина не угнетала. Наконец младший брат прервал затянувшуюся паузу.
— Они хотят поговорить обо мне, Рис, — произнес Ллеу чересчур фамильярным тоном, что показалось очень неприятным. — Но они не могут этого сделать, пока я здесь. Поэтому я пойду пройдусь. С твоего позволения, конечно, — добавил он с усмешкой, повернувшись к Наставнику. — Не думаю, что у вас здесь есть что прятать. Вряд ли у вашего Жучиного Бога найдется для меня стакан гномьей водки.
— Ллеу! — возмущенно воскликнул Петар, краснея.
— Думаю, что нет. — Ллеу подмигнул Рису и, не спеша, вышел из библиотеки, насвистывая непристойную мелодию.
Рис и Наставник переглянулись. Маджере был известен некоторым как Бог-богомол, поскольку именно богомол являлся его символом, — богомол всегда молится, всегда тих и спокоен. Молодой человек в одеянии жреца Кири-Джолита вел себя отнюдь не как Божий служитель, которому подобает быть сдержанным и серьезным. Настоящий жрец никогда бы не произнес таких кощунственных слов, как «Жучиный Бог».
— Прошу прощения, Наставник, — сказал Петар, покраснев еще гуще, но уже от стыда, а не от гнева, и вытер лицо рукавом. — Мы никогда не учили сыновей говорить подобным образом с представителями духовенства. Рис это знает.
Рис знал. Мать его отца была жрицей Паладайна и всегда с глубоким уважением относилась к Богам и тем людям, что были близки к ним. Даже в те времена, когда Боги покинули Кринн, Петар учил сыновей хранить память о них в своем сердце.
— Ллеу изменился, Рис, — пробормотала Брандвин, и ее голос задрожал. — Поэтому мы пришли сюда. Мы… мы его не узнаем! Он все время проводит в тавернах, пьет и пропадает где-то в компании юных головорезов и девиц легкого поведения. Прости, отец, — добавила она, покраснев, — что приходится говорить о таких вещах.
Темные глаза Наставника вспыхнули от изумления.
— Мы, монахи Маджере, даем обет целомудрия, но никогда не отстраняемся от жизни. Мы понимаем, что происходит между мужчиной и женщиной, и во многом это одобряем. Иначе мы бы давно остались без неофитов.
Родители Риса, казалось, не поняли смысла этой речи и были немного шокированы.
— Судя по одежде, ваш сын — жрец Кири-Джолита, — заметил Наставник.
— Уже нет, — с трудом произнес Петар. — Жрецы прогнали его. Он нарушил слишком много законов и теперь не имеет права носить это одеяние, но, похоже, ему доставляет удовольствие выставлять себя на посмешище.
— Мы не знаем, что делать, — добавила Брандвин сдавленным голосом. — Мы подумали, может быть, Рис поговорит с ним…
— Сомневаюсь, что окажу влияние на брата, который ничего не помнит обо мне, — мягко возразил монах.
— Но попробовать стоит! — отрезал отец, заново начиная сердиться.
— Пожалуйста, Рис, — умоляюще прошептала мать. — Мы в отчаянии. Нам больше не к кому обратиться!
— Конечно, я поговорю с ним. Просто хочу предупредить, что не стоит слишком многого от этого ждать. Но я сделаю гораздо больше — буду молиться за него.
Теперь, когда у родителей появилась надежда, им стало легче. Наставник предложил им ночлег и пригласил разделить простую монашескую трапезу. Петар и Брандвин с благодарностью приняли приглашение и отправились в предоставленную келью отдохнуть с дороги.
Рис уже собрался отправиться на поиски брата, когда почувствовал прикосновение к своей душе, такое ощутимое, словно дотронулись до его руки.
— Да, Наставник?
— Ллеу теперь стал собственной тенью, — сказал тот.
Монах замер, обеспокоенный:
— Что ты имеешь в виду, высокопочитаемый?
— Не знаю, — ответил Наставник и нахмурился. — Я не уверен. Я никогда не видел ничего похожего и должен поразмыслить над этим. — Он посмотрел на Риса пронзительным взглядом. — В любом случае поговори с ним, брат. Но будь осторожен.
— Он еще молод и полон надежд, Наставник, — произнес Рис. — Стезя жреца подходит не каждому.
— Здесь нечто большее, — предупредил старец. — Гораздо большее. Будь осторожен, Рис, — повторил он, назвав монаха по имени, что было для него нехарактерно. — Я буду молиться.
Наставник сел на пол, скрестив ноги, положил руки на колени и закрыл глаза. Лицо старца разгладилось и озарилось горним сиянием. Он был с Богом.
У Маджере не было определенных мест, где бы ему поклонялись, не было Храмов со скамьями и алтарями. Капищем Богу служил весь мир: небо было огромным сводчатым потолком, зеленые холмы — скамьями, а деревья — алтарями. Человек не искал Бога внутри здания, а обращался к нему с того места, где находился сам.
Рис покинул погрузившегося в молитвы Наставника и пошел искать брата. Услышав яростный собачий лай, он прибавил шагу и, завернув за угол хранилища, тут же обнаружил Ллеу — в загоне.
Овцы сбились в кучу у дальней стены кошары, между ними и Ллеу стояла Атта. Уши собаки были прижаты к голове, хвост мелко подрагивал, задранная верхняя губа обнажала острые клыки.
— Глупое животное! — выругался молодой человек. — Уйди с дороги!
Он попытался пнуть собаку, но та отпрыгнула, легко избежав башмака Ллеу. Вне себя от ярости, он ударил Атту кулаком и немедленно был укушен. Вскрикнув, молодой человек отдернул руку, увидел на запястье рваную рану, и лицо его перекосилось.
— Атта, лежать! — приказал Рис. К его удивлению, собака продолжала стоять, не сводя карих глаз с Ллеу, да к тому же зарычала.
— Атта, лежать! — повторил монах. На этот раз она послушалась и припала к земле. По тону Риса Атта догадалась, что хозяин недоволен, и бросила на него выразительный взгляд, словно говоря: «Ты бы не сердился, если бы понял», а затем внимательно посмотрела на Ллеу.
— Проклятая тварь напала на меня! — вскричал юноша и, болезненно морщась, показал брату окровавленную руку. — Злобное животное! Тебе бы давно следовало перерезать ей горло!
— Обязанность собаки — защищать овец. Не надо было их тревожить и тем более пытаться побить собаку. Этот укус — предупреждение, а не нападение.
Ллеу сердито посмотрел на Атту, затем что-то прошептал и отвел глаза. Она по-прежнему не сводила с чужака внимательного взгляда, остальные псы поднялись и держались настороже. Одна из собак, заботливая мамаша, раздала несколько быстрых зуботычин своим разыгравшимся щенкам, давая понять, что сейчас время быть серьезными. Рис удивился странной реакции псов — они вели себя так, словно где-то неподалеку крадется волк.
Он покачал головой. Сложившаяся ситуация явно была не лучшим началом для откровенного разговора между братьями.
— Позволь мне осмотреть рану, — попросил Рис. — У лекаря есть лечебная мазь, мы можем наложить ее, чтобы предотвратить нагноение, хотя собачьи укусы заживают легко. Зубы у них намного чище, чем у людей.
— Пустяки, — угрюмо бросил Ллеу, все еще баюкая больную руку.
— Но у Атты острые зубы, — предупредил монах. — Надо остановить кровь.
— Все в порядке. Это просто царапина. Я как-нибудь выживу. — Ллеу прикрыл рану широким рукавом жреческого одеяния, которое он больше не имел права носить, и добавил с болезненной гримасой: — Думаю, отец послал тебя, чтобы указать мне на мои грехи.
— Если он так думает, то будет разочарован. Я не вправе учить других, как жить. Могу лишь дать совет, но не более.
— В таком случае, брат, мне твой совет не нужен, — отрезал Ллеу.
Рис пожал плечами.
— Что вы здесь делаете, чтобы повеселиться? — спросил юноша, озираясь. — Где винный погреб? Мне говорили, что вы, монахи, делаетесобственное вино. Может быть, откупорим бутылочку?
— То вино, которое мы готовим, используется для лечения больных, — произнес Рис и, заметив отвращение на лице брата, добавил: — Помнится, в детстве ты любил слушать рассказы о могучих воинах и славных битвах. Жрецы Кири-Джолита сведущи в боевых искусствах, но, может быть, тебе будет интересно научиться некоторым приемам рукопашного боя?
Ллеу просиял:
— Я слышал, что монахи не используют оружия — только свои руки. Это правда?
— В некотором роде, — ответил Рис. — Пойдем в поле. Я покажу.
Монах дал Атте команду отправляться к остальным собакам и вместе с Ллеу направился было к огороженному месту, но услышал позади мягкий топот лап. Атта следовала за ним — она опять не подчинилась приказу.
Рис заколебался. Он не сказал ни слова, только нахмурился, чтобы собака видела по его лицу, что он недоволен, и энергично махнул рукой, указывая в сторону загона.
Атта припала к земле. В карих глазах ясно читалось, что она осознает свое ослушание, но просит доверять ей.
Рис вспомнил случай, когда они с Аттой в густом тумане искали отбившуюся от стада овцу. Тогда он приказал собаке спуститься с холма, думая, что животное выберет самый легкий путь, но Атта отказалась, упрямо настаивая на том, чтобы подняться на холм. Он поверил ей, и она оказалась права.
— Кто кому приказывает? — рассмеявшись, спросил Ллеу.
Монах посмотрел на брата, и в его мозгу прозвучали слова Наставника: «Ллеу теперь стал собственной тенью». Рис все еще не понимал, в чем, дело, но ему показалось, что Атта видит что-то, чего не видит он, — как тогда, в тумане.
Он отдал команду и легко коснулся головы собаки, давая понять, что все в порядке.
Она ткнулась носом в ладонь хозяину и побежала рядом.
— Я вижу, ты носишь меч, — обратился Рис к брату. — Ты хорошо им владеешь?
Ллеу с огромным удовольствием принялся рассказывать о тренировках с Соламнийскими Рыцарями, но монах почти не вникал в смысл его слов. Он наблюдал за братом, стараясь увидеть то, что различили Наставник и Атта, но, пока они шли, почувствовал только, что с Ллеу что-то не так. Рис не зря предложил ему пойти в поле, чтобы показать некоторые приемы боевого искусства, а не туда, где тренировались остальные монахи.
Монастырский двор не был священным местом, хотя для Маджере все места священны, и секретом он также не являлся. Рис чувствовал; что будет проще, если они с братом останутся под открытым небом, подальше от монастыря. Тень он или нет, но Ллеу попал под чье-то дурное влияние, а его можно развеять только на свежем воздухе под чистым небом.
— Это правда, что мы не используем стальное оружие, — объяснил монах, отвечая на ранее заданный вопрос. — Однако мы используем как оружие то, которое нам дала природа и Маджере.
— Например? — вызывающе спросил Ллеу.
— Например, вот это. — Рис показал свою эммиду.
— Палка? — Ллеу бросил презрительный взгляд на длинный тонкий посох. — Против меча? С таким оружием нет ни единого шанса выжить в Бездне!
— Давай попробуем, — предложил монах и указал на длинный меч, который брат носил на поясе. — Бери свое оружие и нападай.
— Едва ли это справедливо… — запротестовал Ллеу. — Мы одного роста, но я тяжелее тебя, шире в плечах и более мускулист. Я могу тебя случайно покалечить.
— Придется рискнуть, — пожал плечами Рис.
В его смуглом, худощавом теле не было ни капли жира — только кожа, кости и мускулы, в то время как тело его брата предательски выдавало последствия праздной жизни. Мышцы Ллеу были дряблыми, а лицо — нездорового, желтоватого оттенка.
— Хорошо, брат, — усмехнулся юноша. — Но не говори, что я тебя не предупреждал, особенно когда я покромсаю на кусочки твое хваленое оружие.
Расслабленный и уверенный в себе Ллеу обнажил меч и занял позицию, держа клинок в укушенной руке.
Атта лежала в тени дерева. Увидев, что человек собирается напасть на хозяина, она вскочила и зарычала.
— Атта, сидеть! — приказал Рис и добавил: — Все хорошо.
Атта подчинилась, но всем своим видом выражая недовольство; если бы Рис практиковался в технике боя с таким же, как он сам, монахом, она бы не беспокоилась и просто задремала, но, поскольку это было не так, осталась сидеть на страже, внимательно наблюдая за хозяином. Рис снова повернулся к брату. Увидев, как Ллеу держит меч, он вспомнил об укусе и внимательно посмотрел на руку юноши, надеясь, что рана не причиняет тому сильной боли. Монах ясно видел отметины от зубов собаки. Атта не слишком сильно укусила Ллеу — только для того, чтобы тот в следующий раз подумал дважды, прежде чем кидаться на нее. Рана выглядела глубокой, но не кровоточила — ни на одежде, ни на рукаве пятен крови не было. Рис не мог как следует разглядеть укус, поскольку брат все время двигал рукой, но заметил, что он похож на синяк странного, сине-лилового цвета.
Монаха это так озадачило, что он продолжал смотреть на рану, а не на противника и, когда Ллеу внезапно атаковал, сильно удивился.
Юноша вложил в замах всю свою силу. Рис, держа эммиду двумя руками, поднял ее над головой, чтобы отразить удар. Клинок встретился с эммидой, и она выдержала, хотя монах почувствовал резонирующую дрожь во всем теле — даже зубы заныли. Рис немного недооценил брата. Его мышцы оказались не такими вялыми, как показалось сначала.
Лицо Ллеу исказила ухмылка, мускулы на руках вздулись, глаза засияли. Он ожидал, что его клинок разнесет хрупкую палку в щепки, и теперь ощутил ярость и разочарование оттого, что атака не удалась. Юноша снова занес меч.
Внезапно Рис лягнул брата босой ногой в солнечное сплетение — один раз, затем второй.
Ллеу застонал и скорчился, выронив меч.
Монах отступил, ожидая, когда тот придет в себя.
— Ты ударил меня ногой! — выдохнул Ллеу, медленно распрямляясь и потирая живот.
— Да, — подтвердил Рис.
— Но… — юноша говорил с трудом, — это нечестно!
— Возможно… в рыцарском турнире, — вежливо согласился монах. — Но если я борюсь за свою жизнь, то могу использовать любое оружие, каким владею. Подними меч. Если хочешь, можешь сделать еще одну попытку.
Ллеу схватил оружие и ринулся на Риса. Лезвие блеснуло красным в лучах заходящего солнца. Юноша замахнулся и ударил, используя больше силу, чем умение, поскольку он был жрецом, лишь недавно научившимся искусству боя на мечах, а не рыцарем, который учится этому большую часть своей жизни.
Теперь Рису ничего не угрожало. Он мог закончить поединок еще до того, как он начался, ударив Ллеу в солнечное сплетение, или по голове, или в любое другое место. Монах не хотел ранить брата, но скоро он понял, что тот имеет иные намерения. Юноша был в ярости — пострадало не только его тело, но и гордость. Рис терпеливо парировал удары Ллеу, которые вдруг стали неожиданно неуправляемыми и отчаянными.
Наконец, поднырнув под один из ударов. Рис выбросил эммиду между ног брата и подсек его. Ллеу тяжело упал на спину. Он продолжал держать меч, но монах легким движением эммиды выбил клинок и отшвырнул его так, что тот упал рядом с Аттой.
Ллеу выругался и с трудом поднялся.
— Атта, охраняй! — приказал Рис, указав на меч.
Собака вскочила и встала рядом с клинком.
Рука юноши метнулась к поясу. Выхватив нож, он бросился на Атту, но Рис опередил его, заломив руку с ножом за спину.
Кисть Ллеу внезапно стала мягкой и безвольной, нож выпал.
Монах наклонился, поднял его и сунул за пояс.