Страница:
Отмахнувшись от таких глупых мыслей, я принялся наслаждаться прекрасными видами. Я видел, что раны, нанесенные земле Тимхаллана войной, пожарами и землетрясениями, начинали заживать. На пепле сожженных деревьев вырастали молодые побеги. Трава скрыла рваные шрамы, изрезавшие землю. Неутомимый ветер сглаживал острые изломы скал.
Здесь царили тишина и спокойствие. Не ревели в небе реактивные самолеты, не грохотала музыка из телевизоров, не завывали сирены. Кристально чистый, прозрачный воздух пах травами, цветами и далекой грозой, а не бензином и соседским обедом. Сидя здесь, на невысокой каменной ограде овечьего загона, я почувствовал себя невероятно умиротворенным и счастливым. Я представлял, как Джорам, Гвендолин и Элиза живут здесь, читают книги, работают в саду, ухаживают за овцами, прядут и ткут шерсть. Я представил здесь себя самого, и мое сердце внезапно заныло от щемящей тоски по такой простой и безмятежной жизни.
Конечно же, я воспринимал все слишком романтично. Я намеренно упускал из виду тяжелый каждодневный труд и изолированность от мира. Земля была вовсе не таким ужасным местом, какое я вообразил для контраста. И там тоже была своя красота, как и здесь.
Но какая красота останется у всех нас, если хч'нив сомнут нашу оборону, доберутся до нашей планеты и опустошат ее, как опустошили другие миры? Если могущество Темного Меча действительно поможет победить враждебных чужаков, то почему бы Джораму его не использовать? Может быть, именно к такому решению и пришел Сарьон?
Я раздумывал и мечтал, сидя на ограде овечьего загона, и смотрел на Элизу, которая шла по холму — яркое светлое пятнышко на фоне зеленой травы. Я видел, как она встретилась со своим отцом. С такого расстояния было не разглядеть, но я хорошо представлял, как он всматривается в то место, где я сидел. Несколько долгих мгновений они стояли на месте и разговаривали. Потом оба принялись собирать овец и погнали отару вниз по склону холма, к загону.
Внезапно каменная стена, на которой я устроился, показалась мне очень холодной и слишком жесткой.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Элиза и ее отец пошли к дому, гоня перед собой овец. Я следил за ними, пока они приближались. Отара ползла по зеленому холму, словно гигантская шерстяная гусеница. Джорам шагал позади. Он то и дело взмахивал пастушьим посохом, направляя отбившихся овец обратно в стадо. Элиза помогала ему, бегая вокруг отары и размахивая шляпой. Я ничего не понимал в овцах и не знал, правильно делает Элиза или нет. Но в темных глазах отца, когда он смотрел на дочь, искрились радость и нежность — это было заметно даже на расстоянии.
Однако радость в глазах Джорама заметно померкла, а потом и вовсе угасла, когда он посмотрел на меня. Под его пристальным взглядом мне стало неуютно.
Овцы с громким блеянием прошли мимо меня, обдав запахом мокрой шерсти. Я отошел в сторонку, стараясь не мешать Джораму работать. Мне было очень неловко, и я не раз пожалел, что пришел сюда.
Поднимаясь по склону холма, Джорам внимательно оглядел меня с головы до ног. Но когда он поравнялся со мной и я начал кланяться, приветствуя его, Джорам вдруг отвел взгляд в сторону и больше на меня не смотрел. Его лицо стало застывшим и неподвижным, как каменная маска.
Пока он работал в овечьем загоне, не обращая на меня ни малейшего внимания, я с интересом рассматривал его — человека, чью историю жизни описал в своих книгах.
Джораму было далеко за сорок, а из-за серьезного, хмурого выражения лица он казался еще старше. Постоянно работая на открытом воздухе в резком и переменчивом климате Тимхаллана, он загорел и стал очень смуглым, его лицо обветрилось и покрылось глубокими морщинами. Его черные волосы были такими же густыми и роскошными, как у дочери, но в них виднелись седые пряди.
Он по-прежнему был сильным и мускулистым, это крепкое, прекрасно сложенное тело могло бы принадлежать олимпийскому атлету. Но на лице время безжалостно оставило свои следы — отметины горя и печали, которые не смогли изгладить даже последующие, более счастливые годы.
Не удивительно, что Джорам старался меня не замечать и, наверное, желал всем сердцем, чтобы я куда-нибудь испарился. А ведь он даже не знал, какое зловещее известие мы принесли. Хотя, наверное, догадывался. Мое появление было для Джорама приговором.
Овец благополучно загнали за ограду и напоили. Элиза взяла отца за сильную, мозолистую руку и попыталась подвести ко мне. Джорам отнял руку — не грубо, он никогда не повел бы себя грубо или резко со своим дражайшим сокровищем. Но он ясно дал понять, что не желает нашего с ним общения. Особенно он не хотел, чтобы нас к нему толкала Элиза.
Я не мог винить или осуждать его за это: ведь я и сам чувствовал себя виноватым, как будто это все случилось из-за меня. У меня слезы подступили к глазам, так сочувствовал я человеку, чью идиллическую жизнь нам суждено было разрушить.
Я поспешно проглотил слезы, не желая показывать свою слабость.
— Папа, — сказала Элиза. — Это Ройвин. Он почти сын для отца Сарьона. Он не может говорить, по крайней мере говорить вслух. Но его глаза рассказывают целые книги.
Она улыбнулась, поддразнивая меня. Эта улыбка и ее красота — Элиза раскраснелась от бега, кудрявые волосы слегка растрепались на ветру — ничуть не помогали мне сохранять хладнокровие. Очарованный Элизой, восхищенный Джорамом, угнетенный чувством вины, я почтительно поклонился, радуясь возможности спрятать лицо и хоть немного взять себя в руки.
Это было совсем не легко. Джорам не приветствовал меня ни единым словом. Когда я выпрямился, то увидел, что он стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на меня с глубоким неудовольствием, нахмурив густые черные брови.
Холодность и мрачная неприязнь Джорама пригасили свет, который излучали глаза его дочери. Элиза растерялась и неуверенно переводила взгляд с отца на меня и обратно.
— Папа, — мягко сказала она, — что с тобой? Ройвин наш гость. Он прибыл с самой Земли, чтобы увидеться с нами. Будь с ним поприветливее.
Она ничего не поняла, да и не могла понять. Я поднял руку в знак возражения и слегка покачал головой, пристально глядя на Джорама. Если правда то, что сказала Элиза, и мой взгляд так красноречив, можно надеяться, что Джорам распознает в моих глазах понимание. Возможно, так и было, но он все равно не заговорил со мной, а отвернулся и начал подниматься по лестнице, вверх по склону холма. Но прежде, чем он отвернулся, я успел заметить, что его мрачное настроение слегка развеялось и сменилось глубокой печалью.
И мне подумалось, что я предпочел бы его гнев этой печали.
Джорам поднимался по лестнице очень быстро, перешагивая через две-три ступени. Я подивился его выносливости, ведь лестница была весьма крутой, и в ней насчитывалось целых семьдесят пять ступеней. Вскоре я уже задыхался и хватал ртом воздух. Элиза шла рядом со мной, серьезная и озабоченная. Она молчала и смотрела в спину своему отцу.
— Он хочет поскорее увидеться с отцом Сарьоном, — внезапно сказала она слегка виноватым тоном, словно извиняясь за грубость Джорама.
Я кивнул в знак того, что все понимаю. Потом достал электронный блокнот, написал несколько слов и показал Элизе. Она прочитала и посмотрела на меня. Я кивнул и улыбнулся, стараясь ее ободрить. Она улыбнулась в ответ и вздохнула.
— Скоро все изменится, правда, Ройвин? И наша жизнь изменится, и его жизнь… — Она снова посмотрела на отца. — И все это из-за меня. Я так ждала этого дня, я молилась, чтобы он поскорее настал. Я не понимала… О, папа, мне так жаль! Так жаль!
Она подобрала юбки и поспешила за Джорамом с такой скоростью, что я не смог бы угнаться за ней, даже если бы захотел. Но я не огорчился, оставшись позади: мне нужно было время, чтобы разобраться в собственных мыслях. Я медленно двинулся следом за Элизой и Джорамом.
Элиза догнала отца. Она взяла его за руку и положила голову ему на плечо. Он с любовью обнял ее и ласково погладил по кудрявым волосам.
Так, рука об руку, Джорам и Элиза поднялись по лестнице и, дойдя до своего жилища, скрылись из виду.
Я продолжал трудный подъем. Мои силы таяли с каждым шагом, ноги пронизывала боль, легкие горели, сердце бешено колотилось. Я слышал, как внизу блеяли овцы, запертые на ночь в надежном загоне. Где-то вдалеке гремел гром — над долинами снова бушевала буря.
Мне вдруг подумалось — а что же станется с овцами, когда мы увезем отсюда Джорама и его семейство? Овцы погибнут без пастуха.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Мне пришло в голову, что я могу пропустить первую встречу моего господина и Джорама, и испуг побудил меня карабкаться вверх по лестнице гораздо проворнее, чем я от себя ожидал. Добравшись до верхней площадки, я немного отдышался. Наступил вечер, стемнело, и в жилище Джорама зажгли свет. Большая часть здания осталась темной, а по свету в окнах я определил, какие комнаты занимает семейство.
Войдя в ближайшую к освещенным окнам дверь, я прошел по полутемному коридору в помещение, которое в прежние времена было, по-видимому, спальней. Раньше здесь жили молодые каталисты, обучавшиеся в Купели. В главный коридор выходило множество дверей, за которыми скрывались маленькие отдельные комнаты. Мебель этих келий была весьма скудной: кровать, стол и умывальник. От холодных стен веяло печалью, которая поселилась в этом месте, когда из него ушла жизнь.
Из коридора не было видно света в комнатах Джорама; я увидел его снова, лишь выйдя в большую комнату, которая, наверное, раньше служила обеденным залом. Из-за двери слева от меня доносились голоса. Из холода и темноты я вышел к теплу и свету. Кухня, в которой когда-то готовили еду для нескольких сотен человек, для семьи Джорама стала не только кухней, но и гостиной.
Я сразу понял, почему они выбрали именно эту комнату. Огромный каменный очаг согревал и освещал помещение. Двадцать лет назад, когда в Купели бурлила жизнь, маги, нанятые каталистами, разводили в очаге волшебный огонь, чтобы готовить еду и обогревать здание. Джорам никогда не владел магией, поэтому он попросту рубил дрова и топил ими печь. Пламя плясало в очаге, потрескивали дрова, дым и искры улетали в трубу над очагом. Я обрадовался теплу: на улице после захода солнца заметно похолодало.
Сарьон и Гвендолин сидели возле огня. Гвен, бледная и молчаливая, смотрела на пламя, иногда со страхом и надеждой поглядывая в дальний угол комнаты. Сарьон вдруг встал и принялся бесцельно бродить по комнате, не находя себе места от волнения. Потом, так же внезапно, он снова сел у огня. Джорама видно не было. Я испугался, что он вообще не захочет увидеться с отцом Сарьоном. Для моего господина это стало бы тяжелым ударом. Элиза вошла в комнату почти одновременно со мной, только через другую дверь.
— Папа приветствует вас, отец Сарьон, — сказала она, подойдя к каталисту, который поднялся ей навстречу. — Пожалуйста, садитесь и подождите его. Он пошел мыться и переодеваться. Скоро он присоединится к нам.
Я обрадовался, а Сарьон явно почувствовал облегчение. Гвендолин засуетилась и, сказав, что мы, наверное, проголодались, занялась приготовлением ужина. Я заметил, что Элиза плакала, хотя она очень постаралась скрыть следы слез.
Она предложила мне умыться, и я, с радостью согласившись, пошел вслед за девушкой. За нами внимательно следил старенький плюшевый медвежонок с оранжевой ленточкой на шее. Он сидел на маленьком детском стульчике, а когда мы проходили мимо, медвежонок шевельнулся и упал со стула, прямо носом в пол.
— Бедный Тедди! — весело сказала Элиза. Она подняла медвежонка и поцеловала его в вытертую макушку, а потом снова усадила на детский стул. — Веди себя хорошо, Тедди, и получишь на ужин хлеб с медом.
Оглянувшись на медвежонка, я увидел на его мордочке самодовольную ухмылку Симкина.
Элиза провела меня в семейную спальню — как она сказала, эти комнаты раньше занимали высокопоставленные каталисты. Они были гораздо просторнее и удобнее тех маленьких келий, мимо которых я недавно проходил. Потом мы с Элизой пошли дальше, и девушка, открыв дверь в конце коридора, сказала:
— Это твоя спальня.
В маленьком очаге горел огонь. Кровать была застелена чистым, свежим бельем, от которого пахло лавандой. Пол явно только что подметали. Мой рюкзак лежал возле кровати, а на ночном столике стояли кувшин с горячей водой и таз. Элиза объяснила мне, где находится уборная.
— Можешь не спеша привести себя в порядок, — сказала она. — Папа купается долго, а по вечерам он еще и плавает. Он не выйдет к ужину раньше чем через полчаса.
Элиза была так же бледна и встревожена, как и ее мать. Она улыбнулась только раз — когда поднимала Тедди, но и эта улыбка быстро угасла. Девушка уже собиралась уходить, когда я остановил ее.
«Пока у нас есть время, расскажи мне о Тедди», — написал я в своем электронном блокноте.
Элиза снова заулыбалась.
— Я уже говорила, что нашла его в детской. Потом я брала его с собой везде, куда бы ни пошла — пасти овец вместе с папой, работать в саду или стирать белье вместе с мамой. Ты, наверное, подумаешь, что это глупо, — ее щеки слегка порозовели, — но я как будто помню, как Тедди рассказывал мне сказки — об эльфах и великанах, о драконах и единорогах. — Она рассмеялась. — Наверное, я сама выдумывала эти сказки и рассказывала их Тедди, хотя у меня такое странное ощущение, как будто все было как раз наоборот. А ты как думаешь?
Не помню, что я ей ответил. Кажется, написал, что у одиноких детей очень живое воображение. А что еще я мог сказать? Не мое это было дело — рассказывать ей правду о Симкине!
Элиза согласилась со мной. А когда она уже повернулась к двери, то снова задержалась.
— Теперь, когда я вспомнила… Знаешь, некоторые сказки было довольно страшные. Про герцогиню, оторвавшую себе голову, и как потом ее голова попала в суп, про графа, которого по ошибке похоронили живьем, и о том, как королева эльфов захватывает мужчин в плен и превращает их в своих рабов. Каким же мерзким бесенком я была в детстве!
Она снова засмеялась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
Непредсказуемый и ненадежный, Симкин вполне мог доставить людям немало неприятностей своими шутками, и все ради собственного развлечения. Меня поразило, что Джорам и Гвендолин — в особенности Джорам, который прекрасно знал, что представляет собой Симкин, — позволили ему стать товарищем детских игр своей дочери. Однако Симкин все-таки не навредил ей и даже оставил по себе приятные — хотя и несколько странные — детские воспоминания.
А что будет, когда мы заберем Джорама и его семью на Землю? Элиза наверняка захочет взять с собой медвежонка. Я представил, что Симкин может натворить на Земле, и пришел в ужас. Мысленно я сделал заметку — нужно будет обсудить это с Сарьоном. За волнениями и заботами каталист, конечно же, не размышлял над такой перспективой.
Я нашел туалеты — мужской и женский. Их построили, наверное, очень давно, когда люди только начинали заселять Купель. Туалеты были чистыми, но все же посещение здешней уборной привело меня к мысли, что теплый сортир с канализацией — прекраснейшее достижение человечества.
Вернувшись в комнату, я умылся над тазом, завидуя Джораму, который где-то плавал. Потом расчесал волосы и сменил одежду, от которой сильно пахло овчиной. Я надел чистые джинсы и голубой свитер крупной вязки, купленный в Ирландии, один из моих любимых. Наконец, приведя себя в порядок, я вернулся в гостиную.
Элиза и ее мать были заняты приготовлением ужина. Я предложил свою помощь, и мне предложили нарезать свежеиспеченный хлеб, который остывал на кухонном столе. Элиза выставила на стол горшочки с сушеными фруктами и медом в сотах, от которого пахло клевером. Гвендолин перемешивала в котле бобы с бараниной.
Сарьон поглядел на меня с беспокойством, когда Гвен заговорила о баранине: в юности я очень неодобрительно высказывался в адрес тех, кто питается мясом. Я улыбнулся каталисту и покачал головой, а потом даже выполнил ответственное поручение — попробовал по просьбе Элизы, достаточно ли проварились бобы.
Кажется, блюдо получилось довольно нежным. Впрочем, я плохо помню, потому что именно тогда, когда Элиза поднесла к моим губам ложку с бобами, я внезапно окончательно осознал, что влюбился в нее.
В это мгновение в комнату вошел Джорам.
Я не видел его, потому что стоял спиной к двери, но понял это по изменившемуся лицу Сарьона. Гвендолин и Элиза переглянулись, как заговорщицы. Они специально так устроили, что мы трое оказались в дальней части кухни, оставив Сарьона и Джорама наедине.
Я посмотрел на Джорама, и мое сердце упало — он был так же мрачен, холоден и замкнут, как тогда, когда стоял на склоне холма. Сарьон встал и выпрямился во весь рост, опустив руки. Несколько долгих минут они с Джорамом хранили молчание, глядя друг на друга. Не знаю, чего я боялся — что Джорам станет угрожать своему наставнику и вышвырнет его из дома? От этого гордого, сурового человека можно было ожидать чего угодно.
Элиза и Гвендолин зябко потирали руки. Мои руки тоже замерзли, и я забеспокоился о моем господине, который выглядел очень больным. Я хотел пойти к нему и даже сделал шаг в том направлении.
И тут Джорам тоже шагнул к Сарьону, обнял его за плечи и крепко прижал к груди.
— Мой мальчик, — потерянно пробормотал Сарьон, поглаживая по спине взрослого мужчину, как, наверное, когда-то ласково гладил младенца. — Мой милый мальчик! Как хорошо, что… Ты и Гвен… — Сарьон замолчал.
Гвендолин плакала, прикрыв лицо фартуком. Элиза смотрела на отца и Сарьона и улыбалась, а по ее лицу катились слезы. У меня тоже слезы навернулись на глаза, и я быстро вытер их рукавом свитера.
Наконец Джорам, отстранившись от Сарьона, положил свои загорелые, мускулистые руки на плечи каталиста и невесело улыбнулся.
— Добро пожаловать в мой дом, отец, — сказал он на удивление холодно, хотя его жесты, выдававшие нежные чувства, не соответствовали тону. — Мы с Гвен рады видеть вас у нас в гостях.
Он повернулся к жене. При взгляде на нее Джорам посветлел лицом — словно солнце, пробившееся сквозь грозовые тучи, озарило его. Когда он заговорил с Гвендолин, его голос звучал гораздо мягче:
— Наши гости, наверное, проголодались. Ужин готов?
Гвен поспешно вытерла слезы подолом передника и слабым голосом ответила, что стол накрыт и можно садиться ужинать. Я собрался было помочь хозяйкам подавать еду, но Элиза сказала, что мне лучше сесть вместе с другими мужчинами.
Джорам занял свое место во главе длинного каменного стола. Сарьона он посадил по правую руку от себя. Я сел рядом с моим господином, справа от него.
— Наверное, ты уже виделся с Ройвином, — негромко сказал Сарьон. — Он мой помощник и секретарь. Ройвин записал твою историю, Джорам. Он сделал это по просьбе короля Гаральда, который хотел, чтобы люди Земли смогли понять наш народ. Книги имели большой успех. Мне кажется, тебе бы они тоже понравились.
— Я хочу их почитать! — сказала Элиза, ставя на стол горшок с бобами. Она всплеснула руками и с восхищением посмотрела на меня: — Ты пишешь книги! Ты не говорил мне. Как здорово!
Мое лицо покраснело так, что на нем можно было поджаривать хлеб. Джорам промолчал. Гвендолин пробормотала какую-то вежливую фразу — не помню, что именно она сказала. Кровь так шумела у меня в ушах, что я ничего не слышал, и все мысли спутались от волнения. Элиза была невообразимо прекрасна! И она смотрела на меня с уважением и восторгом.
Я сурово одернул себя: «Это всего лишь мимолетное увлечение! Вы встретились в странном, необыкновенном месте, при необычных обстоятельствах. Мало того — до меня она ни разу в жизни не видела мужчин примерно одного с ней возраста». С моей стороны было бы нехорошо пользоваться этой ситуацией. Ей понадобится надежный друг в том новом мире, куда она отправится. Я стану таким другом. И если, после того как она повидает сотни и тысячи других мужчин, которые будут искать ее благосклонности, Элиза все равно будет благосклонна ко мне — что ж, тогда я буду весь к ее услугам.
Всего лишь обычный каталист в толпе таких же, как я…
Сарьон толкнул меня под столом своим костлявым коленом, и этот пинок сразу вернул меня к реальности. Я увидел, что Гвендолин и Элиза усаживаются за стол, Элиза — напротив Сарьона, а Гвендолин — напротив своего мужа. Пока женщины занимали свои места, Джорам учтиво встал. Мы с Сарьоном последовали его примеру. Потом мы снова сели.
— Отец, вы прочтете молитву? — спросил Джорам. Сарьон поразился — ведь в прошлом Джорам вовсе не был религиозным. И в самом деле, когда-то Джорам ругал Олмина, обвиняя его в трагических обстоятельствах своей жизни, хотя на самом деле винить следовало жадных и амбициозных людей.
Мы склонили головы. Мне показалось, что с той стороны, где сидел Тедди, послышался приглушенный смешок. Но больше никто ничего не услышал.
— Олмин, благослови и сохрани нас в это темное и опасное время! — произнес Сарьон. — Помоги нам объединить усилия и победить ужасных врагов, которые желают осквернить и уничтожить твои великолепные творения. Аминь.
Элиза и Гвен тоже пробормотали: «Аминь», а я произнес это молча. Джорам ничего не сказал. Подняв голову, он бросил на Сарьона такой злой взгляд, который поразил бы моего господина в самое сердце, если бы он заметил. К счастью, каталист ничего не заметил, потому что разглядывал сидящую напротив Элизу.
— Ты очень похожа на свою бабушку, моя дорогая, — сказал девушке Сарьон. — На императрицу Мерилона. Ее считали прекраснейшей женщиной Тимхаллана. И она действительно была одной из красивейших женщин в королевстве. — Он повернулся к Гвендолин: — А другой, конечно, была твоя мать.
Гвендолин и Элиза зарделись от комплиментов. Элиза попросила Сарьона рассказать об императрице, ее бабушке.
— Папа никогда не рассказывает о том, что было раньше, — пожаловалась девушка. — Он говорит, что прошлое в прошлом и думать о нем бессмысленно. Я читала разные книги, и о Мерилоне тоже, но это совсем другое. Мама мне рассказывала кое-что, но немного…
— Она рассказала тебе, как спасла нас от Дуук-тсарит, когда мы в первый раз явились в Мерилон? — спросил Сарьон.
— Нет! Мама, это правда было? Расскажешь?
Гвендолин улыбнулась, но и она тоже видела, как ее муж посмотрел на Сарьона. Она призналась, что рассказчик из нее плохой, и предложила послушать отца Сарьона. Каталист приступил к рассказу. Элиза слушала очень внимательно, а Гвендолин смотрела в тарелку и притворялась, что ест. Джорам ел молча, уставившись в пространство.
— Симкин превратился в тюльпан, — закончил рассказ Сарьон, — и очутился в букете, который держала в руках твоя мать. Он уговорил Гвен сказать стражам у ворот, что мы все — гости ее отца! Вот так нас благополучно впустили в Мерилон, хотя мы считались преступниками и скрывались от властей. Конечно, Гвен солгала, но я верю, что Олмин простил ее, потому что ею двигала любовь.
Сарьон мягко улыбнулся и посмотрел на Джорама. Гвендолин подняла голову и тоже обратила взор на мужа. Он послал ей ответный взгляд, и снова я заметил, как разошлись мрачные тучи, витавшие над ним. Любовь, которая зародилась в тот давний день, до сих пор была жива, ее тепло хранило и согревало всех нас.
— Мама! Ты настоящая героиня! Как романтично. Но расскажите мне еще про этого Симкина, — попросила Элиза.
Сарьон явно почувствовал себя неуютно. Я непроизвольно взглянул на плюшевого медвежонка, который дрожал то ли от предвкушения, то ли от сдерживаемого смеха. Сарьон открыл рот. Не знаю, что он собирался ответить Элизе, но в это мгновение Джорам с мрачным видом отодвинул тарелку и встал из-за стола.
— Хватит сказок на сегодня. Как я понял, у вас была особая причина появиться здесь, отец. Давайте пройдем к очагу, и вы нам об этом расскажете. Оставь тарелки, Гвен, — добавил он. — У отца Сарьона на Земле важные дела, мы не станем задерживать его надолго. Но сегодня, конечно, вы с Ройвином можете остаться у нас.
— Спасибо, — промямлил Сарьон.
— Джорам, убрать со стола — это совсем не долго, — нервно сказала Гвендолин. — Вы с отцом Сарьоном идите к очагу, а мы с Элизой и Ройвином…
Тарелка выскользнула из ее дрожащих пальцев, упала на каменный пол и разбилась.
Мы все замерли, почувствовав, что это дурное предзнаменование.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Элиза принесла веник и вымела осколки.
Здесь царили тишина и спокойствие. Не ревели в небе реактивные самолеты, не грохотала музыка из телевизоров, не завывали сирены. Кристально чистый, прозрачный воздух пах травами, цветами и далекой грозой, а не бензином и соседским обедом. Сидя здесь, на невысокой каменной ограде овечьего загона, я почувствовал себя невероятно умиротворенным и счастливым. Я представлял, как Джорам, Гвендолин и Элиза живут здесь, читают книги, работают в саду, ухаживают за овцами, прядут и ткут шерсть. Я представил здесь себя самого, и мое сердце внезапно заныло от щемящей тоски по такой простой и безмятежной жизни.
Конечно же, я воспринимал все слишком романтично. Я намеренно упускал из виду тяжелый каждодневный труд и изолированность от мира. Земля была вовсе не таким ужасным местом, какое я вообразил для контраста. И там тоже была своя красота, как и здесь.
Но какая красота останется у всех нас, если хч'нив сомнут нашу оборону, доберутся до нашей планеты и опустошат ее, как опустошили другие миры? Если могущество Темного Меча действительно поможет победить враждебных чужаков, то почему бы Джораму его не использовать? Может быть, именно к такому решению и пришел Сарьон?
Я раздумывал и мечтал, сидя на ограде овечьего загона, и смотрел на Элизу, которая шла по холму — яркое светлое пятнышко на фоне зеленой травы. Я видел, как она встретилась со своим отцом. С такого расстояния было не разглядеть, но я хорошо представлял, как он всматривается в то место, где я сидел. Несколько долгих мгновений они стояли на месте и разговаривали. Потом оба принялись собирать овец и погнали отару вниз по склону холма, к загону.
Внезапно каменная стена, на которой я устроился, показалась мне очень холодной и слишком жесткой.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Меч был массивным — рукоять была отлита вместе с клинком — и не отличался изяществом. Клинок был прямым, почти одной ширины с рукоятью. Их разделяло короткое, грубо выполненное перекрестье. Рукоять была слегка скруглена, чтоб удобнее было держать… Было в мече нечто устрашающее, нечто дьявольское.
«Рождение Темного Меча»
Элиза и ее отец пошли к дому, гоня перед собой овец. Я следил за ними, пока они приближались. Отара ползла по зеленому холму, словно гигантская шерстяная гусеница. Джорам шагал позади. Он то и дело взмахивал пастушьим посохом, направляя отбившихся овец обратно в стадо. Элиза помогала ему, бегая вокруг отары и размахивая шляпой. Я ничего не понимал в овцах и не знал, правильно делает Элиза или нет. Но в темных глазах отца, когда он смотрел на дочь, искрились радость и нежность — это было заметно даже на расстоянии.
Однако радость в глазах Джорама заметно померкла, а потом и вовсе угасла, когда он посмотрел на меня. Под его пристальным взглядом мне стало неуютно.
Овцы с громким блеянием прошли мимо меня, обдав запахом мокрой шерсти. Я отошел в сторонку, стараясь не мешать Джораму работать. Мне было очень неловко, и я не раз пожалел, что пришел сюда.
Поднимаясь по склону холма, Джорам внимательно оглядел меня с головы до ног. Но когда он поравнялся со мной и я начал кланяться, приветствуя его, Джорам вдруг отвел взгляд в сторону и больше на меня не смотрел. Его лицо стало застывшим и неподвижным, как каменная маска.
Пока он работал в овечьем загоне, не обращая на меня ни малейшего внимания, я с интересом рассматривал его — человека, чью историю жизни описал в своих книгах.
Джораму было далеко за сорок, а из-за серьезного, хмурого выражения лица он казался еще старше. Постоянно работая на открытом воздухе в резком и переменчивом климате Тимхаллана, он загорел и стал очень смуглым, его лицо обветрилось и покрылось глубокими морщинами. Его черные волосы были такими же густыми и роскошными, как у дочери, но в них виднелись седые пряди.
Он по-прежнему был сильным и мускулистым, это крепкое, прекрасно сложенное тело могло бы принадлежать олимпийскому атлету. Но на лице время безжалостно оставило свои следы — отметины горя и печали, которые не смогли изгладить даже последующие, более счастливые годы.
Не удивительно, что Джорам старался меня не замечать и, наверное, желал всем сердцем, чтобы я куда-нибудь испарился. А ведь он даже не знал, какое зловещее известие мы принесли. Хотя, наверное, догадывался. Мое появление было для Джорама приговором.
Овец благополучно загнали за ограду и напоили. Элиза взяла отца за сильную, мозолистую руку и попыталась подвести ко мне. Джорам отнял руку — не грубо, он никогда не повел бы себя грубо или резко со своим дражайшим сокровищем. Но он ясно дал понять, что не желает нашего с ним общения. Особенно он не хотел, чтобы нас к нему толкала Элиза.
Я не мог винить или осуждать его за это: ведь я и сам чувствовал себя виноватым, как будто это все случилось из-за меня. У меня слезы подступили к глазам, так сочувствовал я человеку, чью идиллическую жизнь нам суждено было разрушить.
Я поспешно проглотил слезы, не желая показывать свою слабость.
— Папа, — сказала Элиза. — Это Ройвин. Он почти сын для отца Сарьона. Он не может говорить, по крайней мере говорить вслух. Но его глаза рассказывают целые книги.
Она улыбнулась, поддразнивая меня. Эта улыбка и ее красота — Элиза раскраснелась от бега, кудрявые волосы слегка растрепались на ветру — ничуть не помогали мне сохранять хладнокровие. Очарованный Элизой, восхищенный Джорамом, угнетенный чувством вины, я почтительно поклонился, радуясь возможности спрятать лицо и хоть немного взять себя в руки.
Это было совсем не легко. Джорам не приветствовал меня ни единым словом. Когда я выпрямился, то увидел, что он стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на меня с глубоким неудовольствием, нахмурив густые черные брови.
Холодность и мрачная неприязнь Джорама пригасили свет, который излучали глаза его дочери. Элиза растерялась и неуверенно переводила взгляд с отца на меня и обратно.
— Папа, — мягко сказала она, — что с тобой? Ройвин наш гость. Он прибыл с самой Земли, чтобы увидеться с нами. Будь с ним поприветливее.
Она ничего не поняла, да и не могла понять. Я поднял руку в знак возражения и слегка покачал головой, пристально глядя на Джорама. Если правда то, что сказала Элиза, и мой взгляд так красноречив, можно надеяться, что Джорам распознает в моих глазах понимание. Возможно, так и было, но он все равно не заговорил со мной, а отвернулся и начал подниматься по лестнице, вверх по склону холма. Но прежде, чем он отвернулся, я успел заметить, что его мрачное настроение слегка развеялось и сменилось глубокой печалью.
И мне подумалось, что я предпочел бы его гнев этой печали.
Джорам поднимался по лестнице очень быстро, перешагивая через две-три ступени. Я подивился его выносливости, ведь лестница была весьма крутой, и в ней насчитывалось целых семьдесят пять ступеней. Вскоре я уже задыхался и хватал ртом воздух. Элиза шла рядом со мной, серьезная и озабоченная. Она молчала и смотрела в спину своему отцу.
— Он хочет поскорее увидеться с отцом Сарьоном, — внезапно сказала она слегка виноватым тоном, словно извиняясь за грубость Джорама.
Я кивнул в знак того, что все понимаю. Потом достал электронный блокнот, написал несколько слов и показал Элизе. Она прочитала и посмотрела на меня. Я кивнул и улыбнулся, стараясь ее ободрить. Она улыбнулась в ответ и вздохнула.
— Скоро все изменится, правда, Ройвин? И наша жизнь изменится, и его жизнь… — Она снова посмотрела на отца. — И все это из-за меня. Я так ждала этого дня, я молилась, чтобы он поскорее настал. Я не понимала… О, папа, мне так жаль! Так жаль!
Она подобрала юбки и поспешила за Джорамом с такой скоростью, что я не смог бы угнаться за ней, даже если бы захотел. Но я не огорчился, оставшись позади: мне нужно было время, чтобы разобраться в собственных мыслях. Я медленно двинулся следом за Элизой и Джорамом.
Элиза догнала отца. Она взяла его за руку и положила голову ему на плечо. Он с любовью обнял ее и ласково погладил по кудрявым волосам.
Так, рука об руку, Джорам и Элиза поднялись по лестнице и, дойдя до своего жилища, скрылись из виду.
Я продолжал трудный подъем. Мои силы таяли с каждым шагом, ноги пронизывала боль, легкие горели, сердце бешено колотилось. Я слышал, как внизу блеяли овцы, запертые на ночь в надежном загоне. Где-то вдалеке гремел гром — над долинами снова бушевала буря.
Мне вдруг подумалось — а что же станется с овцами, когда мы увезем отсюда Джорама и его семейство? Овцы погибнут без пастуха.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Скругленная выпуклость на рукояти в сочетании с длинной шеей самой рукояти, короткими, грубыми ручками перекрестья и узким телом клинка превращали оружие в отвратительную пародию на человеческое существо.
«Рождение Темного Меча»
Мне пришло в голову, что я могу пропустить первую встречу моего господина и Джорама, и испуг побудил меня карабкаться вверх по лестнице гораздо проворнее, чем я от себя ожидал. Добравшись до верхней площадки, я немного отдышался. Наступил вечер, стемнело, и в жилище Джорама зажгли свет. Большая часть здания осталась темной, а по свету в окнах я определил, какие комнаты занимает семейство.
Войдя в ближайшую к освещенным окнам дверь, я прошел по полутемному коридору в помещение, которое в прежние времена было, по-видимому, спальней. Раньше здесь жили молодые каталисты, обучавшиеся в Купели. В главный коридор выходило множество дверей, за которыми скрывались маленькие отдельные комнаты. Мебель этих келий была весьма скудной: кровать, стол и умывальник. От холодных стен веяло печалью, которая поселилась в этом месте, когда из него ушла жизнь.
Из коридора не было видно света в комнатах Джорама; я увидел его снова, лишь выйдя в большую комнату, которая, наверное, раньше служила обеденным залом. Из-за двери слева от меня доносились голоса. Из холода и темноты я вышел к теплу и свету. Кухня, в которой когда-то готовили еду для нескольких сотен человек, для семьи Джорама стала не только кухней, но и гостиной.
Я сразу понял, почему они выбрали именно эту комнату. Огромный каменный очаг согревал и освещал помещение. Двадцать лет назад, когда в Купели бурлила жизнь, маги, нанятые каталистами, разводили в очаге волшебный огонь, чтобы готовить еду и обогревать здание. Джорам никогда не владел магией, поэтому он попросту рубил дрова и топил ими печь. Пламя плясало в очаге, потрескивали дрова, дым и искры улетали в трубу над очагом. Я обрадовался теплу: на улице после захода солнца заметно похолодало.
Сарьон и Гвендолин сидели возле огня. Гвен, бледная и молчаливая, смотрела на пламя, иногда со страхом и надеждой поглядывая в дальний угол комнаты. Сарьон вдруг встал и принялся бесцельно бродить по комнате, не находя себе места от волнения. Потом, так же внезапно, он снова сел у огня. Джорама видно не было. Я испугался, что он вообще не захочет увидеться с отцом Сарьоном. Для моего господина это стало бы тяжелым ударом. Элиза вошла в комнату почти одновременно со мной, только через другую дверь.
— Папа приветствует вас, отец Сарьон, — сказала она, подойдя к каталисту, который поднялся ей навстречу. — Пожалуйста, садитесь и подождите его. Он пошел мыться и переодеваться. Скоро он присоединится к нам.
Я обрадовался, а Сарьон явно почувствовал облегчение. Гвендолин засуетилась и, сказав, что мы, наверное, проголодались, занялась приготовлением ужина. Я заметил, что Элиза плакала, хотя она очень постаралась скрыть следы слез.
Она предложила мне умыться, и я, с радостью согласившись, пошел вслед за девушкой. За нами внимательно следил старенький плюшевый медвежонок с оранжевой ленточкой на шее. Он сидел на маленьком детском стульчике, а когда мы проходили мимо, медвежонок шевельнулся и упал со стула, прямо носом в пол.
— Бедный Тедди! — весело сказала Элиза. Она подняла медвежонка и поцеловала его в вытертую макушку, а потом снова усадила на детский стул. — Веди себя хорошо, Тедди, и получишь на ужин хлеб с медом.
Оглянувшись на медвежонка, я увидел на его мордочке самодовольную ухмылку Симкина.
Элиза провела меня в семейную спальню — как она сказала, эти комнаты раньше занимали высокопоставленные каталисты. Они были гораздо просторнее и удобнее тех маленьких келий, мимо которых я недавно проходил. Потом мы с Элизой пошли дальше, и девушка, открыв дверь в конце коридора, сказала:
— Это твоя спальня.
В маленьком очаге горел огонь. Кровать была застелена чистым, свежим бельем, от которого пахло лавандой. Пол явно только что подметали. Мой рюкзак лежал возле кровати, а на ночном столике стояли кувшин с горячей водой и таз. Элиза объяснила мне, где находится уборная.
— Можешь не спеша привести себя в порядок, — сказала она. — Папа купается долго, а по вечерам он еще и плавает. Он не выйдет к ужину раньше чем через полчаса.
Элиза была так же бледна и встревожена, как и ее мать. Она улыбнулась только раз — когда поднимала Тедди, но и эта улыбка быстро угасла. Девушка уже собиралась уходить, когда я остановил ее.
«Пока у нас есть время, расскажи мне о Тедди», — написал я в своем электронном блокноте.
Элиза снова заулыбалась.
— Я уже говорила, что нашла его в детской. Потом я брала его с собой везде, куда бы ни пошла — пасти овец вместе с папой, работать в саду или стирать белье вместе с мамой. Ты, наверное, подумаешь, что это глупо, — ее щеки слегка порозовели, — но я как будто помню, как Тедди рассказывал мне сказки — об эльфах и великанах, о драконах и единорогах. — Она рассмеялась. — Наверное, я сама выдумывала эти сказки и рассказывала их Тедди, хотя у меня такое странное ощущение, как будто все было как раз наоборот. А ты как думаешь?
Не помню, что я ей ответил. Кажется, написал, что у одиноких детей очень живое воображение. А что еще я мог сказать? Не мое это было дело — рассказывать ей правду о Симкине!
Элиза согласилась со мной. А когда она уже повернулась к двери, то снова задержалась.
— Теперь, когда я вспомнила… Знаешь, некоторые сказки было довольно страшные. Про герцогиню, оторвавшую себе голову, и как потом ее голова попала в суп, про графа, которого по ошибке похоронили живьем, и о том, как королева эльфов захватывает мужчин в плен и превращает их в своих рабов. Каким же мерзким бесенком я была в детстве!
Она снова засмеялась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
Непредсказуемый и ненадежный, Симкин вполне мог доставить людям немало неприятностей своими шутками, и все ради собственного развлечения. Меня поразило, что Джорам и Гвендолин — в особенности Джорам, который прекрасно знал, что представляет собой Симкин, — позволили ему стать товарищем детских игр своей дочери. Однако Симкин все-таки не навредил ей и даже оставил по себе приятные — хотя и несколько странные — детские воспоминания.
А что будет, когда мы заберем Джорама и его семью на Землю? Элиза наверняка захочет взять с собой медвежонка. Я представил, что Симкин может натворить на Земле, и пришел в ужас. Мысленно я сделал заметку — нужно будет обсудить это с Сарьоном. За волнениями и заботами каталист, конечно же, не размышлял над такой перспективой.
Я нашел туалеты — мужской и женский. Их построили, наверное, очень давно, когда люди только начинали заселять Купель. Туалеты были чистыми, но все же посещение здешней уборной привело меня к мысли, что теплый сортир с канализацией — прекраснейшее достижение человечества.
Вернувшись в комнату, я умылся над тазом, завидуя Джораму, который где-то плавал. Потом расчесал волосы и сменил одежду, от которой сильно пахло овчиной. Я надел чистые джинсы и голубой свитер крупной вязки, купленный в Ирландии, один из моих любимых. Наконец, приведя себя в порядок, я вернулся в гостиную.
Элиза и ее мать были заняты приготовлением ужина. Я предложил свою помощь, и мне предложили нарезать свежеиспеченный хлеб, который остывал на кухонном столе. Элиза выставила на стол горшочки с сушеными фруктами и медом в сотах, от которого пахло клевером. Гвендолин перемешивала в котле бобы с бараниной.
Сарьон поглядел на меня с беспокойством, когда Гвен заговорила о баранине: в юности я очень неодобрительно высказывался в адрес тех, кто питается мясом. Я улыбнулся каталисту и покачал головой, а потом даже выполнил ответственное поручение — попробовал по просьбе Элизы, достаточно ли проварились бобы.
Кажется, блюдо получилось довольно нежным. Впрочем, я плохо помню, потому что именно тогда, когда Элиза поднесла к моим губам ложку с бобами, я внезапно окончательно осознал, что влюбился в нее.
В это мгновение в комнату вошел Джорам.
Я не видел его, потому что стоял спиной к двери, но понял это по изменившемуся лицу Сарьона. Гвендолин и Элиза переглянулись, как заговорщицы. Они специально так устроили, что мы трое оказались в дальней части кухни, оставив Сарьона и Джорама наедине.
Я посмотрел на Джорама, и мое сердце упало — он был так же мрачен, холоден и замкнут, как тогда, когда стоял на склоне холма. Сарьон встал и выпрямился во весь рост, опустив руки. Несколько долгих минут они с Джорамом хранили молчание, глядя друг на друга. Не знаю, чего я боялся — что Джорам станет угрожать своему наставнику и вышвырнет его из дома? От этого гордого, сурового человека можно было ожидать чего угодно.
Элиза и Гвендолин зябко потирали руки. Мои руки тоже замерзли, и я забеспокоился о моем господине, который выглядел очень больным. Я хотел пойти к нему и даже сделал шаг в том направлении.
И тут Джорам тоже шагнул к Сарьону, обнял его за плечи и крепко прижал к груди.
— Мой мальчик, — потерянно пробормотал Сарьон, поглаживая по спине взрослого мужчину, как, наверное, когда-то ласково гладил младенца. — Мой милый мальчик! Как хорошо, что… Ты и Гвен… — Сарьон замолчал.
Гвендолин плакала, прикрыв лицо фартуком. Элиза смотрела на отца и Сарьона и улыбалась, а по ее лицу катились слезы. У меня тоже слезы навернулись на глаза, и я быстро вытер их рукавом свитера.
Наконец Джорам, отстранившись от Сарьона, положил свои загорелые, мускулистые руки на плечи каталиста и невесело улыбнулся.
— Добро пожаловать в мой дом, отец, — сказал он на удивление холодно, хотя его жесты, выдававшие нежные чувства, не соответствовали тону. — Мы с Гвен рады видеть вас у нас в гостях.
Он повернулся к жене. При взгляде на нее Джорам посветлел лицом — словно солнце, пробившееся сквозь грозовые тучи, озарило его. Когда он заговорил с Гвендолин, его голос звучал гораздо мягче:
— Наши гости, наверное, проголодались. Ужин готов?
Гвен поспешно вытерла слезы подолом передника и слабым голосом ответила, что стол накрыт и можно садиться ужинать. Я собрался было помочь хозяйкам подавать еду, но Элиза сказала, что мне лучше сесть вместе с другими мужчинами.
Джорам занял свое место во главе длинного каменного стола. Сарьона он посадил по правую руку от себя. Я сел рядом с моим господином, справа от него.
— Наверное, ты уже виделся с Ройвином, — негромко сказал Сарьон. — Он мой помощник и секретарь. Ройвин записал твою историю, Джорам. Он сделал это по просьбе короля Гаральда, который хотел, чтобы люди Земли смогли понять наш народ. Книги имели большой успех. Мне кажется, тебе бы они тоже понравились.
— Я хочу их почитать! — сказала Элиза, ставя на стол горшок с бобами. Она всплеснула руками и с восхищением посмотрела на меня: — Ты пишешь книги! Ты не говорил мне. Как здорово!
Мое лицо покраснело так, что на нем можно было поджаривать хлеб. Джорам промолчал. Гвендолин пробормотала какую-то вежливую фразу — не помню, что именно она сказала. Кровь так шумела у меня в ушах, что я ничего не слышал, и все мысли спутались от волнения. Элиза была невообразимо прекрасна! И она смотрела на меня с уважением и восторгом.
Я сурово одернул себя: «Это всего лишь мимолетное увлечение! Вы встретились в странном, необыкновенном месте, при необычных обстоятельствах. Мало того — до меня она ни разу в жизни не видела мужчин примерно одного с ней возраста». С моей стороны было бы нехорошо пользоваться этой ситуацией. Ей понадобится надежный друг в том новом мире, куда она отправится. Я стану таким другом. И если, после того как она повидает сотни и тысячи других мужчин, которые будут искать ее благосклонности, Элиза все равно будет благосклонна ко мне — что ж, тогда я буду весь к ее услугам.
Всего лишь обычный каталист в толпе таких же, как я…
Сарьон толкнул меня под столом своим костлявым коленом, и этот пинок сразу вернул меня к реальности. Я увидел, что Гвендолин и Элиза усаживаются за стол, Элиза — напротив Сарьона, а Гвендолин — напротив своего мужа. Пока женщины занимали свои места, Джорам учтиво встал. Мы с Сарьоном последовали его примеру. Потом мы снова сели.
— Отец, вы прочтете молитву? — спросил Джорам. Сарьон поразился — ведь в прошлом Джорам вовсе не был религиозным. И в самом деле, когда-то Джорам ругал Олмина, обвиняя его в трагических обстоятельствах своей жизни, хотя на самом деле винить следовало жадных и амбициозных людей.
Мы склонили головы. Мне показалось, что с той стороны, где сидел Тедди, послышался приглушенный смешок. Но больше никто ничего не услышал.
— Олмин, благослови и сохрани нас в это темное и опасное время! — произнес Сарьон. — Помоги нам объединить усилия и победить ужасных врагов, которые желают осквернить и уничтожить твои великолепные творения. Аминь.
Элиза и Гвен тоже пробормотали: «Аминь», а я произнес это молча. Джорам ничего не сказал. Подняв голову, он бросил на Сарьона такой злой взгляд, который поразил бы моего господина в самое сердце, если бы он заметил. К счастью, каталист ничего не заметил, потому что разглядывал сидящую напротив Элизу.
— Ты очень похожа на свою бабушку, моя дорогая, — сказал девушке Сарьон. — На императрицу Мерилона. Ее считали прекраснейшей женщиной Тимхаллана. И она действительно была одной из красивейших женщин в королевстве. — Он повернулся к Гвендолин: — А другой, конечно, была твоя мать.
Гвендолин и Элиза зарделись от комплиментов. Элиза попросила Сарьона рассказать об императрице, ее бабушке.
— Папа никогда не рассказывает о том, что было раньше, — пожаловалась девушка. — Он говорит, что прошлое в прошлом и думать о нем бессмысленно. Я читала разные книги, и о Мерилоне тоже, но это совсем другое. Мама мне рассказывала кое-что, но немного…
— Она рассказала тебе, как спасла нас от Дуук-тсарит, когда мы в первый раз явились в Мерилон? — спросил Сарьон.
— Нет! Мама, это правда было? Расскажешь?
Гвендолин улыбнулась, но и она тоже видела, как ее муж посмотрел на Сарьона. Она призналась, что рассказчик из нее плохой, и предложила послушать отца Сарьона. Каталист приступил к рассказу. Элиза слушала очень внимательно, а Гвендолин смотрела в тарелку и притворялась, что ест. Джорам ел молча, уставившись в пространство.
— Симкин превратился в тюльпан, — закончил рассказ Сарьон, — и очутился в букете, который держала в руках твоя мать. Он уговорил Гвен сказать стражам у ворот, что мы все — гости ее отца! Вот так нас благополучно впустили в Мерилон, хотя мы считались преступниками и скрывались от властей. Конечно, Гвен солгала, но я верю, что Олмин простил ее, потому что ею двигала любовь.
Сарьон мягко улыбнулся и посмотрел на Джорама. Гвендолин подняла голову и тоже обратила взор на мужа. Он послал ей ответный взгляд, и снова я заметил, как разошлись мрачные тучи, витавшие над ним. Любовь, которая зародилась в тот давний день, до сих пор была жива, ее тепло хранило и согревало всех нас.
— Мама! Ты настоящая героиня! Как романтично. Но расскажите мне еще про этого Симкина, — попросила Элиза.
Сарьон явно почувствовал себя неуютно. Я непроизвольно взглянул на плюшевого медвежонка, который дрожал то ли от предвкушения, то ли от сдерживаемого смеха. Сарьон открыл рот. Не знаю, что он собирался ответить Элизе, но в это мгновение Джорам с мрачным видом отодвинул тарелку и встал из-за стола.
— Хватит сказок на сегодня. Как я понял, у вас была особая причина появиться здесь, отец. Давайте пройдем к очагу, и вы нам об этом расскажете. Оставь тарелки, Гвен, — добавил он. — У отца Сарьона на Земле важные дела, мы не станем задерживать его надолго. Но сегодня, конечно, вы с Ройвином можете остаться у нас.
— Спасибо, — промямлил Сарьон.
— Джорам, убрать со стола — это совсем не долго, — нервно сказала Гвендолин. — Вы с отцом Сарьоном идите к очагу, а мы с Элизой и Ройвином…
Тарелка выскользнула из ее дрожащих пальцев, упала на каменный пол и разбилась.
Мы все замерли, почувствовав, что это дурное предзнаменование.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Меч лежал у его ног, словно труп, словно воплощение прегрешений каталиста.
«Рождение Темного Меча»
Элиза принесла веник и вымела осколки.