Уэйс Маргарет. Огненное море

   — Что, — спросил наконец король, — ты знаешь о Вратах Смерти?
   — Что вам никогда не пройти через них, если вы убьете меня, — ответил Эпло.

Глава 24. НЕКРОПОЛИС, АБАРРАХ

   — Конечно, заговорив о Вратах Смерти, Эпло рисковал. В конце концов, это могло ничего не дать. Король мог оправиться от изумления, пожать плечами и отдать приказ — и кадавр, подняв копье, довершил бы начатое.
   Эпло вовсе не рисковал своей жизнью. Магия защитила бы его от смертоносного острия — в отличие от бедняги принца, который был распростерт на каменном полу у ног патрина. Эпло пытался только избежать демонстрации своей магической мощи — именно поэтому он и прикинулся потерявшим сознание там, на дороге, когда на него напал кадавр.
   К несчастью, он не рассчитывал на то, что Альфред бросится ему на помощь. Бездна его забери! Единственный раз, когда ему действительно стоило свалиться в обморок, проклятый сартан творит какое-то невероятно сложное и могущественное заклятие, от которого у всех волосы встают дыбом. Эпло всегда считал, что лучше будет, если враг недооценит твою силу, чем если он переоценит ее. Так его легче застать врасплох.
   Но, по крайней мере, в этот раз ему повезло. Клейтус не стал пожимать плечами. Он знал о Вратах Смерти — и странно было бы, если бы было иначе. Чрезвычайно умный человек, могущественный некромант, он и должен был искать — и, несомненно, нашел — древние записи сартанов.
   Эпло обдумал стратегию своего первого хода, пока кровь принца, забрызгавшая его кожу, еще не успела остыть.
   Король уже успел взять себя в руки и придать лицу выражение полнейшего безразличия:
   — Твое тело предоставит мне всю информацию, какая только может мне понадобиться, включая и то, что касается так называемых Врат Смерти.
   — Может быть, — возразил Эпло. — А может быть, и нет. Моя магия сродни вашей, это верно, и все же отличается от нее. Сильно отличается. Мой народ никогда не применял некромантию — и, возможно, тому есть причина. Едва только мозг, управляющий этими знаками, — он поднял руку, — умирает, с ним умирает и магия. В отличие от вашей моя магия неразрывно связана с моим бытием. Отделите одно от другого, и вы получите кадавра, который не может даже вспомнить свое имя, не говоря уж обо всем прочем.
   — А почему ты полагаешь, что нам есть до этого дело? До того, что ты будешь помнить?
   — Корабли, чтобы найти Врата Смерти. Вы сказали эти слова — едва ли не последние слова, которые услышал этот несчастный глупец. — Эпло кивнул на тело Эдмунда. — Ваш мир умирает. Но вы знаете, что это еще не конец. Вы знаете о существовании других миров. И вы правы. Они существуют. Я бывал в них. И я могу взять вас с собой.
   Кадавр поднял упавшее копье и держал его наготове — наконечник был направлен прямо в сердце Эпло. Король резко махнул ему рукой, и мертвый страж опустил копье, уперев его древком в пол, и замер так, ожидая дальнейших приказаний.
   — Не причинять ему вреда. Отвести его в подземелье, — приказал Клейтус. — Понс, отправь их обоих в подземелье. Мы должны обдумать это дело.
   — Тело принца, сир, нужно предать его забвению?
   — Ты что, совсем разум утратил? — раздраженно спросил король. — Разумеется, нет! Его народ объявит нам войну. Но тело расскажет нам все, что нужно, чтобы мы сумели защититься. Кэйрн Телест, разумеется, будет окончательно уничтожен. Потом ты сможешь предать этого попрошайку забвению вместе с его кланом. Никто не должен знать о его смерти еще несколько дней — столько, сколько потребуется, чтобы снова вернуть его к жизни. Мы вовсе не хотим, чтобы эти бродяги напали на нас, пока мы еще не готовы к этому.
   — Сколько же нужно ждать до воскрешения, сир? Клейтус оценивающе взглянул на тело: — Человек его лет, молодой и сильный, крепко держащийся за жизнь… три дня нужно для того, чтобы его призрак покорился. Разумеется, мы совершим ритуал сами. Похоже, он будет на этот раз несколько сложнее.
   Кто-нибудь из некромантов подземелья может сделать все необходимое, чтобы сохранить тело.
   Король покинул залу и стремительно зашагал по коридору — по каменным плитам зашуршали черные одежды, украшенные пурпурными и золотыми рунами.
   Должно быть, внутренне усмехнувшись, подумал Эпло, в библиотеку спешит — или где он там держит старинные рукописи…
   По команде Понса к ним поспешили кадавры-охранники. Двое вырвали копье из тела принца, подняли труп и унесли его из залы. Мертвые слуги принесли воду и мыло, принялись отмывать от крови пол и стены. Эпло терпеливо стоял в стороне: наблюдал. Как он заметил, канцлер избегал смотреть на него. Понс суетливо бегал по комнате, возмущенно вскрикивал, замечая кровавые пятна на старинных гобеленах, кричал на слуг, посылая их за порошком травы-кэйрн, чтобы отчистить пятна, — словом, всячески проявлял расторопность.
   — Что ж, полагаю, больше ничего здесь сделать нельзя, — наконец вздохнул он. — Даже и не знаю, что мне сказать Ее Величеству, когда она это увидит!
   — Вы могли бы предложить ее супругу менее кровавый способ убийства, — заметил Эпло.
   Канцлер замер и боязливо оглянулся на патрина.
   — О, это вы! — В его голосе звучало облегчение. — Я не понял… прошу простить меня. У нас так мало живых пленников. Я совершенно забыл, что вы не кадавр. Я сам отведу вас вниз. Стража!
   Понс подал знак. Двое мертвецов поспешили к нему, и все они — канцлер и Эпло впереди, стражи позади, — покинули залу.
   — Вы кажетесь мне человеком действия, — проговорил канцлер, глядя на Эпло. — Вы ни мгновения не колебались, когда напали на солдата, убившего вашу собаку. Смерть принца вас оскорбила?
   Оскорбила? Один сартан, спокойно и хладнокровно убивающий другого, — такое может позабавить. Но — оскорбить?.. Эпло говорил себе, что именно так он и должен думать и чувствовать. Но он с отвращением смотрел на пятнавшую его одежду кровь и даже попытался стереть ее тыльной стороной руки.
   — Принц делал то, что, по его представлениям, должен был сделать. Он не заслужил смерти.
   — Это не было убийством, — резковато возразил Понс. — Жизнь принца Эдмунда принадлежала Наследному Государю, как и жизни всех подданных Его Величества. Король решил, что этот молодой человек будет ему нужнее мертвым, чем живым.
   — Он мог бы позволить молодому человеку высказать свою точку зрения по этому вопросу, — сухо заметил Эпло.
   Патрин пытался запомнить дорогу, но почти тут же запутался в сплетении совершенно одинаковых туннелей. Только по уклону гладкого каменного пола он и понял, что они спускаются вниз. Вскоре светильники остались позади, теперь коридоры освещали укрепленные на стенах факелы. У самого пола, напрягая зрение, Эпло сумел различить остатки рунных надписей. Впереди раздавался звук тяжелых шагов, словно идущие несли какую-то ношу. Тело принца, понял Эпло.
   Канцлер хмурился:
   — Мне очень сложно понять вас, сударь. Ваши слова идут словно бы из черной тучи, прорезанной вспышками молний. Я вижу в вас ярость, от которой меня бросает в дрожь, и кровь стынет в моих жилах. Я вижу в вас высокие притязания, жажду власти и стремление любыми средствами достичь этой власти. И смерть вам не в новинку. Однако же я чувствую, что вас сильно задевает и тревожит то, что, по сути, было всего лишь казнью преступника и мятежника.
   — Мы не убиваем своих, — тихо ответил Эпло.
   — Прошу прощения? — Понс сделал шаг к патрину. — Что вы сказали?
   — Я сказал, что мы не убиваем своих, — резко бросил Эпло и умолк. Канцлер был прав: он был встревожен, происшедшее задело его — он понимал это и злился на себя за подобную чувствительность. К тому же ему вовсе не нравилась здешняя манера — а вернее сказать, всеобщая способность — заглядывать в самую душу человека.
   «Похоже, я буду рад темнице, — подумал он. — Мне будет хорошо в прохладной успокаивающей темноте, в тишине, в молчании». Ему нужны были темнота и тишина. Ему нужно было время, чтобы обдумать все и разработать план действий. Ему нужно было время, чтобы избавиться от этих тревожащих ненужных чувств и мыслей, чтобы разобраться…
   Это напомнило ему о вопросе, который он так и не успел задать:
   — Я слышал о каком-то Пророчестве. Что это?
   — Пророчество? — Понс искоса взглянул на Эпло и тут же отвел глаза. — Когда вы успели услышать о Пророчестве?
   — Как раз после того, как ваш солдат попытался меня убить.
   — О, но вы же тогда едва успели прийти в себя. Вы были в шоке…
   — Но со слухом у меня все было в порядке. Герцогиня сказала что-то о пророчестве. И мне захотелось узнать, что это значит.
   — Пророчество… — Канцлер задумчиво потер подбородок. — Постойте-ка, я попытаюсь припомнить… Должен признать, я тогда был в достаточной мере удивлен тем, что она об этом заговорила. Не могу даже представить себе, о чем она думала! В прошедшие века было столько пророчеств и столько пророков, что, понимаете… У нас пророчества рассказывают детям, как сказки.
   Эпло видел лицо канцлера, когда Джера упомянула о Пророчестве. Понс явно не воспринял это как детскую сказочку.
   Прежде чем патрин успел еще что-нибудь сказать, канцлер самым невинным тоном начал обсуждать руны на игральных костях, явно пытаясь выудить у Эпло информацию. Теперь настала очередь Эпло уходить от ответов. Вскоре, впрочем, канцлер оставил и эту тему. Дальше они шли по бесконечным коридорам в молчании.
   В катакомбах было сыро, зябко, тяжело дышалось. К тому же в воздухе пахло тлением, и запах этот был почти физически ощутимым, налипал на язык, забивался в горло, как тяжелая маслянистая жидкость. Единственным звуком, раздававшимся в тишине подземных коридоров, были шаги сопровождавших их мертвецов.
   — Что это? — внезапно раздался рядом новый голос.
   Канцлер вздрогнул и невольно вцепился в руку Эпло — живой жался к живому в царстве мертвых. Сам Эпло почувствовал, что у него екнуло сердце. Он понимал, что чувствует Понс, а потому не стал упрекать канцлера за то, что тот дотронулся до патрина, хотя почти мгновенно стряхнул его руку.
   Из тени в свет факелов вышла призрачная фигура.
   — Пламя и пепел, ты меня напугал, хранитель! — Понс тяжко вздохнул и рукавом черного с зелеными рунами одеяния отер выступившую на лбу испарину.
   — Никогда такого больше не делай!
   — Прошу простить меня, милорд, но мы здесь внизу не привыкли видеть живых.
   Человек поклонился. Эпло с немалым облегчением, в котором сам не желал себе признаваться, осознал, что перед ним живой.
   — Лучше бы тебе к этому привыкнуть, — сурово проговорил Понс, явно желавший изгладить впечатление о своем недавнем испуге. — Здесь со мной — живой пленник, и Его Величество повелел хорошо с ним обращаться.
   — Живые пленники, — проговорил хранитель, смерив Эпло холодным взглядом, — это чушь.
   — Я знаю, знаю, но с этим ничего поделать нельзя. Этот…
   Тут Понс подозвал хранителя и зашептал ему что-то на ухо.
   Оба обернулись и взглянули на покрытые рунами руки Эпло. От этих взглядов холодок пробежал у него по спине, но он совладал с собой и даже не пошевелился. Будь он проклят, если позволит им увидеть его чувства!
   На хранителя рассказ канцлера, похоже, не произвел большого впечатления:
   — Каким бы странным он ни был, его нужно кормить, поить и следить за ним, не так ли? А я здесь один в ночную часть цикла, у меня нет помощников, хотя я не раз просил о том, чтобы мне прислали кого-нибудь…
   — Его Величество знает… очень сожалеет, в настоящее время ничего нельзя сделать… — бормотал Понс.
   Хранитель фыркнул, махнул рукой в сторону Эпло и отдал приказ одному из мертвых стражей:
   — Отведите этого живого в камеру рядом с тем мертвым, которого доставили сегодня. Я смогу работать над мертвым и в то же время следить за живым.
   — Я уверен, что Его Величество пожелает поговорить с вами утром, — вместо прощания сказал канцлер, обращаясь к Эпло.
   «Я тоже в этом уверен», — подумал Эпло, но вслух этого не сказал. Он отодвинулся подальше от стражника:
   — Скажите этой штуке, чтобы она не тянула ко мне лапы!
   — Ну, что я говорил? — вопросил хранитель в пространство. — Тогда иди со мной.
   Эпло и хранитель прошли мимо ряда камер, занятых мертвыми: некоторые неподвижно лежали на холодных каменных ложах, некоторые бесцельно расхаживали по камерам. В сумраке можно было разглядеть призраков, витавших возле своих тел; слабый бледный свет, исходивший от них, немного рассеивал мрак тюрьмы. Железные решетки с запертыми дверями позволяли видеть пленников, но не давали им покинуть их крохотные пещеры-камеры.
   — Вы запираете мертвых на замок? — спросил Эпло, с трудом сдерживая смех
   — настолько нелепым ему это показалось.
   Хранитель остановился и принялся отпирать дверь еще пустующей камеры. Взглянув в камеру напротив, Эпло увидел тело принца с зияющей в груди раной. Его как раз укладывали на каменное ложе два кадавра.
   — Разумеется, мы их запираем! Или вы полагаете, что я позволю им бродить повсюду и путаться у меня под ногами? Мне и так тут дел хватает. Поторопитесь. У меня времени мало. Покойники, знаете ли, свежее не становятся. Полагаю, вы захотите что-нибудь съесть и выпить?
   Хранитель захлопнул решетчатую дверь и посмотрел сквозь прутья на патрина.
   — Только воды.
   Эпло вовсе не хотелось есть.
   Хранитель принес кружку, просунул ее сквозь прутья и налил в нее воды из кувшина. Эпло глотнул — и тут же сплюнул. У воды был гнилостный привкус. Остатками воды Эпло решил распорядиться по-другому: смыл со своих рук и ног кровь принца.
   Хранитель проворчал что-то, явно осуждая такой расход хорошей воды, но говорить ничего не стал. Он явно спешил начать работу с телом принца. Эпло улегся на жесткий камень — подстилка из травы-кэйрн не делала ложе мягче.
   Сартан запел высоким голосом. Казалось, голосу хранителя вторили призрачные стоны, полные невыразимой скорби, но, может быть, это просто эхо отдавалось в коридорах. Призраки, сказал себе Эпло. Но эти звуки напомнили ему о псе, о его жалобном предсмертном вое, о взгляде, в котором читалась безграничная вера в то, что хозяин придет на помощь и спасет его, как это бывало не раз… Пес был верен ему и верил в него до конца.
   Эпло стиснул зубы и отогнал горькие мысли. Сунув руку в карман, он вытащил оттуда рунную кость — прихватил ее во время игры. Во мраке он не мог разглядеть вырезанную на ней руну — просто вертел кость в пальцах, пытаясь распознать знак на ощупь…

Глава 25. СТАРЫЕ ПРОВИНЦИИ, АБАРРАХ

   — А потом, отец, — сказала Джера, — призрак начал обретать образ, облик…
   — Он стал материальным, дочь моя?
   — Нет. — Джера задумалась, сдвинув брови, пытаясь подобрать верные слова.
   — Он оставался бесплотным призраком. Если бы я попыталась коснуться его, то ничего не ощутила бы. Но я видела… черты, детали. Знак на нагрудной пластине его доспехов, очерк лица, линия носа, шрамы на его руках… Отец, я видела его глаза! Да, глаза! Он посмотрел на меня, на всех нас. Казалось, он одержал великую победу — такой у него был взгляд. А потом он… исчез.
   Джера развела руками. Ее жесты и слова были настолько красноречивы, что Альфред словно увидел снова, как бесплотная фигура идет прочь и исчезает, как утренняя дымка тумана под лучами солнца.
   — Это надо было видеть, — прибавил Джонатан, рассмеявшись ясным мальчишеским смехом, — Ох, какое стало лицо у старины Понса!
   — М-мда, — протянул граф. Джера слегка покраснела:
   — Милый мой супруг, это все действительно очень серьезно.
   — Я знаю, дорогая, знаю. — Джонатан попытался придать своему лицу соответствующее выражение. — Но ты должна признать, что это действительно было смешно…
   Уголки губ Джеры дрогнули в улыбке.
   — Еще. вина, папа? — спросила она и, не дожидаясь ответа, поспешно поднялась, чтобы наполнить кубок.
   Решив, что граф не смотрит на нее, Джера покачала головой с ласковым, насмешливым упреком, на что ее супруг широко ухмыльнулся и подмигнул.
   Граф, однако же, все видел — только вот его это не развеселило. У Альфреда возникло весьма неуютное чувство, что граф видит и слышит все, что происходит вокруг него. Высохший от старости граф внимательно следил черными, глубоко запавшими глазами за герцогом и герцогиней; потом его взгляд впился в Альфреда.
   — Мне хотелось бы посмотреть, как вы творите ваши чары. — Граф сказал это так, будто речь шла о простеньком карточном фокусе. Он подался вперед, опираясь на подлокотники:
   — Сделайте это снова. Я позову одного из кадавров. Каким из них мы можем пожертвовать, дочь моя…
   — Я… я не смогу! — Альфред запнулся, не зная, как объяснить, с трудом подбирая слова. — Это было… какое-то мгновение. Я… понимаете, я действовал по обстоятельствам. Я посмотрел вверх, и… этот меч падал на меня. Руны… просто пришли мне в голову… если можно так сказать.
   — И как пришли, так и ушли, а? — Граф ткнул острым пальцем под ребра Альфреду. Чувство было такое, словно весь он высечен из кости.
   — Если так можно сказать, — слабо откликнулся Альфред.
   Граф хихикнул и снова ткнул его пальцем. Альфред почти физически ощущал, как правда вытекает из него, словно кровь — там, где впивался в его тело старческий сухой палец. Но что было правдой? Действительно ли он не знал, что сделал? Или какая-то часть его сознания скрывала это — как он привык за все эти годы скрывать свою истинную суть?
   Альфред провел дрожащей рукой по редким волосам.
   — Отец, оставьте его. — Джера подошла к Альфреду и положила руки ему на плечи:
   — Еще вина, сэр?
   — Нет, благодарю вас, Ваша Милость. — Альфред так и не прикоснулся к своему вину. — Если вы простите меня, я очень устал и хотел бы лечь…
   — Разумеется, сэр, — немедленно откликнулся Джонатан. — Мы вели себя совершенно бездумно — давно уже наступил час королевского сна, а этот цикл был для вас действительно ужасным…
   Больше, чем вы думаете, печально сказал себе Альфред с невольной дрожью. Гораздо более страшным!
   Он поднялся на ноги.
   — Я провожу вас в вашу комнату, — сказала Джера.
   Отдаленный звук колокольчика нарушил тишину комнаты. В комнате воцарилось молчание; трое из четверых обменялись понимающими взглядами.
   — Я пойду, — проговорила Джера, — мы не можем полагаться на мертвых.
   Мгновение — и она растворилась во мраке.
   — Я уверен, сэр, вы захотите услышать это, — сказал граф; его черные глаза сверкнули. Он жестом предложил — или приказал — Альфреду сесть.
   Выбора у Альфреда не было, а потому он снова опустился в кресло, прекрасно сознавая, что не хочет больше слышать никаких новостей, даже самых спешных и секретных.
   Все трое ждали в молчании — Джонатан был бледен и озабочен, старый граф смотрел оживленно, глаза его горели, Альфред уныло и безнадежно разглядывал стену.
   Граф жил в Старых Провинциях, в землях, бывших когда-то населенными и плодородными. Века назад земля эта была живой, ее обрабатывало бессчетное множество кадавров. Из окон дома видны были огромные поля травы-кэйрн и высокие деревья ланти, усыпанные голубыми цветами. Теперь и сам дом, казалось, стал трупом. Земли же, окружавшие его, были пустынны и безжизненны — моря грязи и пепла, сотворенные вечным дождем.
   Обиталище графа было не пещерной структурой, как Некрополис: замок был построен из каменных блоков и напоминал Альфреду замки, построенные сартанами в пору расцвета их власти на Арианусе.
   Замок был достаточно большим, но большинство комнат в нем было заперто или просто заброшено — некому было поддерживать здесь порядок. Все население замка состояло из старика графа и кадавров старых слуг. Но комнаты фасадной части замка содержались в необыкновенном порядке — сравнительно, конечно, с теми печальными и убогими жилищами, на которые Альфред насмотрелся вдосталь во время их поездки по Старым Провинциям.
   — Древние руны, понимаете ли, — сообщил старый граф Альфреду, сопроводив свои слова проницательным коротким взглядом. — Люди в большинстве своем стирают их. Не могут их прочитать и полагают, что рунные надписи делают жилище старомодным. Но я оставил их и заботился о них. А они заботятся обо мне. И вот мой дом стоит, в то время как множество других рассыпались в прах.
   Альфред мог прочесть руны, он ощущал магическую силу, века поддерживавшую эти стены, но не сказал ничего, страшась, что скажет слишком много.
   Жилая часть замка состояла из комнат прислуги, располагавшихся в нижнем этаже кухни, жилых комнат, кладовой; к тому же там находились парадный и черный входы в замок и лаборатория графа, где он все еще продолжал эксперименты, надеясь вернуть жизненную силу земле Старых Провинций. Два верхних этажа предназначались для хозяев замка и их гостей.
   Часы-король направились в свою опочивальню. Альфред с тоской подумал о постели, о сне, о благословенном забвении — пусть и на несколько часов, об отдыхе от этого живого кошмара.
   Должно быть, он и на самом деле задремал, поскольку когда дверь распахнулась, он испытал весьма неприятное ощущение, как это бывает со внезапно разбуженным человеком. Он заморгал и уставился на Джеру и человека в черном плаще, появившихся в дверях в дальнем конце комнаты.
   — Я подумала, что вы должны услышать новости от самого Томаса — на тот случай, если у вас будут вопросы, — сказала Джера.
   Альфред понял, что новости были скверными, и обреченно склонил голову. Сколько еще он сможет выдержать?..
   — Принц и чужестранец, чья кожа покрыта рунами, мертвы, — тихо проговорил Томас. Он вышел на свет и откинул с головы капюшон — молодой человек, должно быть, ровесник Джонатана. Его одежды были заляпаны грязью, словно ему пришлось проделать в спешке долгий и трудный путь. — Король казнил их обоих сегодня в комнате для игр.
   — Ты присутствовал при этом? Видел, как это случилось? — спросил граф, резко подаваясь вперед.
   — Нет, но я говорил с мертвым стражником, чей долг — доставлять тела в катакомбы. Он сказал мне, что хранитель сейчас работает над их телами.
   — Мертвый сказал! — Старик фыркнул. — Мертвым нельзя доверять.
   — Я хорошо знаю это, милорд. Я сделал вид, что не знал о том, что король окончил игру в рунные кости, и вломился прямо в залу. Кадавры как раз оттирали кровь с пола — большую лужу свежей крови. Рядом лежало копье с окровавленным наконечником. Сомнений быть не может. Они мертвы.
   Джера покачала головой и вздохнула:
   — Бедный принц. Бедный юноша, такой красивый, такой достойный… Но, как говорят, несчастье одних может обернуться удачей для других.
   — Да, — с какой-то яростной радостью проговорил старик. — Нашей удачей!
   — Нам нужно только спасти кадавров, добыть тела принца и вашего друга. — Джера стремительно обернулась к Альфреду:
   — Это, конечно, будет опасно, но… дорогой сэр, с вами все в порядке? Джонатан, принеси ему сталагмы.
   Альфред сидел, уставившись на герцогиню, не в силах сдвинуться с места, не в силах рассуждать хоть сколько-нибудь разумно. Он неловко поднялся, и слова полились потоком:
   — Эпло, принц… мертвы. Убиты. Мой народ — убивает. А вы — вы так черствы и бессердечны… Вы смотрите на смерть как на недоразумение, как на мелкое неудобство вроде простуды!
   — Вот, выпейте. — Джонатан подал ему кубок с отвратительно пахнущим пойлом. — Вам нужно было больше есть за обедом…
   — Обед! — хрипло выкрикнул Альфред. Он оттолкнул кубок, отступая все назад и назад, пока не уперся спиной в стену. — Двое людей лишились жизни, а вы можете говорить об обеде! О том, чтобы… чтобы… добыть их тела!
   — Сэр, я уверяю вас, о телах хорошо позаботятся, они будут в великолепной сохранности, — заговорил Томас. — Я знаю хранителя, работающего несколько последних циклов, знаю его лично. Он весьма искушен в этом мастерстве. Вы почти не заметите изменений в своем друге…
   — Не замечу изменений! — Альфред провел дрожащей рукой по волосам. — Смерть дает смысл жизни. Смерть, уравнивающая всех. Мужчин, женщин, крестьян и королей, богатых и бедных: все мы идем по одной дороге, в конце которой — смерть. Жизнь священна, драгоценна, ее нужно ценить и оберегать, это не та вещь, с которой можно обращаться легко — прожил, и ладно! Вы утратили все уважение к смерти, а с ним и уважение к жизни. Похитить у человека жизнь для вас преступление не большее, чем… чем стащить у него кошелек!
   — Преступление? — вмешалась Джера. — И вы говорите о преступлении? Это вы совершили преступление! Вы уничтожили тело, вы отправили призрака в небытие, в забвение, где он будет пребывать вечно, лишенный образа, лишенный облика…
   — У него были и образ, и облик! — воскликнул Альфред. — И вы видели это! Он наконец стал свободен! Он умолк, озадаченный и изумленный тем, что сказал.
   — Свободен? — ошеломленно проговорила Джера. — Свободен — для чего? Что он может сделать? Куда пойти?
   Лицо Альфреда залила жаркая краска, но его тело била ледяная дрожь. «Сартаны, полубоги, сумевшие создать новые миры из мира обреченного. Способные творить. Но творение это было вызвано к жизни разрушением. Путь нашей магии вел к некромантии. Этот шаг был неизбежен. От власти над жизнью — к власти над смертью.
   Но почему же тогда это столь ужасно? Почему от самой мысли об этом меня бросает в холодный пот?»
   И снова он увидел мавзолей на Арианусе, где в саркофагах покоились тела его друзей. Когда он последний раз приходил туда — прежде, чем покинуть Арианус, — он ощущал печаль, но печаль эта была скорее не по ним, а по нему самому. Он остался один.