Уилсон Колин Генри. Башня. Коллегия.

   Сноровка прирожденного охотника не подвела: насекомое не успело толком сняться со стены, как его подушкой смахнуло на пол.
   Найл одним прыжком перенесся через комнату; защищенная жестким покровом тварь хрупнула под подошвой сандалии. Это была небольшая муха, размах крыльев с ладонь. Найл дочиста обтер сандалию о дорожку, затем подошел и притворил окно.
   Снова закрыв глаза, почувствовал, что соглядатая больше нет.
   Мрачного удовлетворения как не бывало: страх вызывала догадка, что за ним, Найлом, можно следить сквозь призму сознания насекомого.
   В таком случае, получается, ему вообще некуда деваться от беспрестанной слежки. Это значит и то, что Смертоносцу-Повелителю, не исключено, известно о каждом его шаге за последние несколько дней.
   И хотя. по размышлении, такую мысль он отклонил (подсознательная сторожевая система непременно подала бы сигнал предупреждения), Найла никак не оставляло досаждающее чувство собственной уязвимости. Он вообще-то понимал, что Смертоносец-Повелитель потому постоянно и напоминает о себе, чтобы лишить покоя, но легче от этого не становилось.
   В этот миг обостренной чувствительности неожиданный щелчок задвижки заставил Найла вздрогнуть. В комнате стояла Мерлью и уже вставляла в задвижку деревянную шпильку, чтобы не открылась. На Мерлью было короткое, оставляющее руки открытыми, платье из красной шелковистой материи; золотистые с рыжинкой волосы плавной волной стекали по плечам. Когда она с улыбкой повернулась к Найлу, сердце у него гулко стукнуло; он никогда не видел ее такой красивой.
   Она ничего не говорила, стояла, опустив руки. Вот она прошла через комнату; остановившись, секунду-другую смотрела на него; затем, обвив ему шею, поцеловала. Обнаженные ее руки были прохладны, а губы теплы. И тут до Найла дошло, что он ошибался, полагая, будто Мерлью ему безразлична. Тесно прижав ее к себе, он с изумленным восторгом чувствовал ее губы, сознавая, что и она принимает его ласку с таким же вожделением.
   Мерлью высвободилась первой.
   Пробежав пальцами по волосам юноши, она прильнула щекой к его щеке.
   – Я пришла забрать тебя обратно в город, к себе.
   Найл попробовал качнуть головой, но Мерлью поспешно притиснулась щекой к его лицу, и шевельнуться не получилось.
   – Ты же знаешь, я не могу этого сделать.
   – Ты не хочешь, чтобы мы были вместе?
   – Хочу, конечно. Но еще и в живых остаться хочу.
   Мерлью приникла губами к его уху, и ласковая их мягкость вызвала такое сильное ощущение, что Найл замер в истоме.
   – Давай не будем сейчас об этом. Я хочу, чтоб ты меня поцеловал.
   Взяв Найла за руку, она подвела его к диванчику. С легким замешательством он смотрел, как Мерлью проверяет, хорошо ли закрыта дверь. Возвратись к диванчику, она улеглась, протянула руки Найлу навстречу.
   И они снова канули в омут самозабвенной ласки, впитывая сущность друг друга так, будто утоляли голод или жажду. Найл в очередной раз осознал ее сущность практичной женщины, досконально знающей, что ей нужно, и воспринял это как должное, без вызова. Ничего в Найле не восстало против, желание отодвинуло все на второй план.
   В этом было даже нечто, относящееся непосредственно к Мерлью: несносная тоска и разочарованность, желание забыться в руках мужчины.
   И то чистое удовольствие, которое они дарили сейчас друг другу, по мере того, как его мужская жизненная энергия переходила в нее, а он впитывал ее женскую энергию, тоже отгоняло все на второй план.
   Это был простой физический процесс, вполне сравниваемый с едой; причем, они оба удивительно подходили для того, чтобы утолить физический голод друг друга.
   Мерлью отстранилась первой, нежно оттолкнула Найла. Она отодвинулась в угол диванчика и стала оправлять разметавшиеся волосы. Улыбнувшись юноше сверху вниз, положила ладонь ему на щеку.
   – Я хочу, чтобы ты возвратился со мной. – Едва Найл попытался покачать головой, как она прикрыла ему рот рукой. – Я обещаю, что они не то что тронуть – дунуть на тебя не посмеют. Я не позволю им.
   Найл бережным движением отвел ее руку ото рта.
   – Он сегодня утром попытался меня убить.
   – Я знаю.
   – Знаешь?! – Найл изумленно распахнул на нее глаза.
   – Да. У меня с Повелителем был разговор. Он сказал, что пытался тебя убить.
   – И при этом ты хочешь, чтобы я вернулся? – Он недоверчиво посмотрел Мерлью в глаза. В них не было никакой утайки.
   – Потому и хочу. Если Повелитель задумает разделаться, тебя ничто не убережет. У него сонмище слуг.
   – Он велел тебе это передать?
   – Нет. Это передаю я, потому что это правда.
   Найл сел, потеснив Мерлью.
   – Если передо мной станет выбор, среди друзей мне умереть или среди врагов, я выберу смерть в кругу друзей.
   – Но ведь ты не будешь среди врагов. Тебя будут окружать люди, которых ты знаешь – мать, брат с сестренками, Ингельд, Массиг. Тебе известно, что мой отец погиб?
   – Да, – Найл кивнул. – Мне жаль.
   – Это значит, что теперь я уже не принцесса, а управительница, – произнесла Мерлью с гордостью. – Ты мог бы стать моим мужем. Иначе говоря, управителем.
   – Ты считаешь, это бы обезопасило мне жизнь? – спросил он с грустной улыбкой. Мерлью нетерпеливо тряхнула головой.
   – Повелитель желает мира. Я знаю это. Пауки не похожи на людей. Они не мечтатели, они реалисты. Я понимаю их, потому что отец у меня тоже был реалист. Им ясно, что слуги жуков могут уничтожить весь их город со всеми обитателями. Вот почему они хотят, чтобы со мной возвратился ты. Они знают, что жукам по силам совладать со своими слугами. Но на тебя они воздействовать не могут, потому что ты вольный.
   – И потому хотят, чтобы вместо них со мной совладала ты? – спросил Найл со смешком.
   Мерлью, улыбнувшись, пожала плечами.
   – Разумеется, почему бы и нет? Нам тоже надо быть реалистами. Если ты мой муж и живешь в паучьем городе, то значит, ты для них больше не опасен.
   – Но я по-прежнему буду зависеть от их милости. Повелитель может нарушить данное мне слово.
   – Может быть, – улыбнулась Мерлью уверенно. – Данное тебе, но не мне.
   – Ты считаешь, он тебе доверяет?
   – Безусловно.
   – Тогда почему он подсылает свою челядь шпионить за нами? – Найл указал на раздавленную муху. – Вот он, лазутчик. Ты вошла вслед за тем, как я его пристукнул.
   Мерлью с любопытством взглянула на дохлое насекомое. Видно было, что она едва ли верит его словам.
   – С чего ты это все взял?
   – У меня на такие вещи особое чутье. Поэтому-то СмертоносецПовелитель и хочет моей смерти.
   Придвинувшись к Найлу вплотную. Мерлью взяла его ладони. Заглянув ему в глаза, она заговорила с искренней убежденностью:
   – Если бы ты был мне мужем, у него бы не было причины тебя опасаться.
   – Она подалась вперед, их губы сблизились. – Прошу тебя, доверься мне.
   Оба вздрогнули от внезапного стука в дверь и с пристыженным видом отстранились друг от Друга.
   – Кто это? – повелительно спросила она.
   – Биллдоггинз, – произнес Найл как одно слово.
   Мерлью прошла к двери и, вынув шпильку из задвижки, открыла. Доггинз оглядел ее, явно впечатлившись; та ответила холодным взором.
   – Тебя вызывают в зал Совета, – сообщил ей Доггинз. Мерлью с вопросительным видом обернулась на Найла.
   – Нет, тебя одну, – уточнил Доггинз. Чувствовалось, что и внешность принцессы не сломила его враждебности.
   – Очень хорошо. – Она взглянула на Найла. – Дожидайся меня здесь.
   Она вышла, не оглянувшись. Доггинз закрыл за ней дверь.
   – Да уж, учиться приказывать ей не приходилось.
   – Она принцесса. Впрочем, нет, уже управительница.
   Доггинз фыркнул.
   – Это ей по нраву, сразу видно. – Он щелкнул задвижкой. – Чего ей было надо?
   – Она хочет, чтобы я вернулся в город. Доггинз поднял брови.
   – Она тебя, что, за дурака считает? Было видно, что Доггинз не похорошему взволнован.
   – Что там, в зале Совета?
   Доггинз раздраженно дернул плечом.
   – Плохи дела. Их посланник первым делом потребовал возврата шаров. Требование настолько естественное, что Совет согласился, не раздумывая. Из чего следует, что мы теперь попросту пришпилены к земле.
   – Ничего, были бы ноги целы. А что решили насчет жнецов?
   – Как раз сейчас обсуждают. Посланник настаивает, чтобы их уничтожили.
   – А сам как считаешь, дело кончится? Доггинз угрюмо повел головой из стороны в сторону.
   – Боюсь, решение будет не в нашу пользу. Жукам, как и раскорякам, жнецы не по нраву. Но пока они, по крайней мере, сходятся на том, что это наша собственность, коли уж мы их нашли. Мне они сказали пойти и обсудить это с остальными.
   – Хоть какая-то надежда.
   – Окончательное решение остается за Советом.
   – Что, по-твоему, нам надо делать?
   – По крайней мере, одно. Постоянно на шаг опережать пауков. – Доггинз подошел к двери и тихонько ее отворил: никого. Закрыв, привалился к ней спиной. – Ты все так же хочешь убить Смертоносца-Повелителя?
   Сердце у Найла замерло.
   – Безусловно, – произнес он. – Сегодня?
   – Вряд ли. Надо дождаться северного ветра, чтоб можно было отправиться на шарах. Пеший путь к городу нам заказан – они нас будут там уже ждать.
   – Нас?
   – Одного тебя мы все равно не отпустим: пропадешь. Случись оно так, вместо тебя отправится кто-нибудь другой. Если же наша попытка провалится, все обернется еще хуже.
   – Получается, пока не переменится ветер, нам ничего не удастся сделать?
   – Увы. Хотя к сумеркам он может измениться: в такие дни у нас часто дует ветер с гор. Пока суть да дело, надо потолковать с остальными. Это лучше сделать у меня дома.
   – Я обещал дождаться Мерлью.
   – Ты перепутал, – усмехнулся Доггинз. – Это она тебе приказала дожидаться. Время на вес золота. – Он хлопнул Найла по плечу. – Она тебя отыщет, если ты ей понадобишься.
   Найл без особой охоты пошел за ним из комнаты. Минуту спустя они уже щурились от золотистого света зрелого дня.
   Солнце приблизилось к горизонту. Бойцовый паук все стоял на страже возле сдутых шаров, хотя гурьба детей уже разбрелась.
   Навстречу по газону подошел Уллик.
   – Я как раз за вами. Пойдемте. Доггинз взял его за руку.
   – Слушай. Нужно передать на словах Гастуру и Космину. Скажи им, чтобы готовили к отлету паучьи шары. Любопытным, если начнут приставать, пусть отвечают, что шары мы договорились вернуть паукам. – Когда Уллик заспешил выполнять поручения, то Доггинз крикнул ему вдогонку: – И сразу же возвращайся!
   – Ты думаешь поступить вопреки решению Совета? – спросил Найл. Доггинз криво усмехнулся.
   – Договор толком еще не заключен. А пока решение не вынесено, шары все еще являются нашей собственностью.
   Манефон дожидался их на лужайке перед домом Догтинза.
   – Что происходит? – взволнованно спросил он, спеша навстречу.
   – Ничего особенного. – Доггинз легонько похлопал его по мускулистой руке. – Собираем совещание, обсудить кое-какие вопросы политики. Ты не хотел бы поучаствовать?
   Легковесный тон не усыпил бдительности Манефона.
   – Да, хотел бы.
   Зайдя в дом, Найл извинился.
   – Я через минуту вернусь. – Его начинало шатать от слабости: последствие трех дней в постели; надо было прибегнуть к медальону, чтобы улучшилось самочувствие.
   Доггинз с Манефоном прошли в столовую.
   Едва открыв дверь спальни, Найл почуял запах гниющей растительности, похожий на смрад потревоженной болотной жижи. На секунду подумалось, что кто-то успел вынести змей-траву из комнаты. И только тут он увидел, что растение бессильно выстелилось на полу.
   Зеленый стебель стал изжелта белым, помягчел. утратив упругость. Листья поблекли, ужавшись и сморщившись, словно усохшие руки. Наклонившись, Найл пригляделся внимательней; растение, очевидно, погибло уже не один час назад.
   Закрыв окно, Найл опустился на краешек кровати. В голове мелькнули слова Мерлью:
   «Если Повелитель вздумает разделаться, тебя ничто не убережет…» – и усталость внезапно отягчилась еще предчувствием, от которого изменнически дрогнуло сердце, будто земля под ногами дала трещину.
   Найл снял со стула медальон, повесил на шею. Череп пронзила такая острая вспышка боли, что он поспешил повернуть медальон другой стороной. Закрыл глаза в попытке пересилить тошноту и чувство обреченности; удалось, но от неимоверного усилия силы ушли, как в песок.
   Входя в столовую, Симеон взглянул на Найла с дружелюбной улыбкой, тут же переросшей в тревожную озабоченность.
   – Вид-то какой кислый! Тебе бы надо в постель.
   Найлу удалось выдавить улыбку.
   – Я в порядке. Вот растение твое, боюсь, погибло.
   – Погибло? С чего ты взял?
   Они вместе отправились коридором к спальне. Не успели дойти, как из приоткрытой двери потянуло гнилью. Симеон опустился возле растения на колени и одну за другой изучил каждую из змеевидных головок. Доггинз стоял в дверях, брезгливо морщась, за спиной у него – Манефон и Милон.
   Симеон достал из кармина складной нож. Ухватив самую крупную из головок, он взялся отпиливать; кожа, очевидно, была тугой. Заглянув Симеону через плечо, Найл понял, почему он остановил выбор именно на этой. Если как следует присмотреться, становился заметен игловидный шип, проколовший плоть растения изнутри; он выдавался наружу сантиметров на пять.
   Взяв головку в сильные жилистые руки, Симеон ее сдавил, и та раскрылась. Внутри лежал крупный черный москит, вместе с выдвинутым жалом, длины в нем било около десяти сантиметров.
   Доггинз тоже опустился рядом на колени.
   – Это же обыкновенный болотный москит из Дельты. Разве такой мог сгубить растение? Лезвием ножа Симеон указал на выступающее жало.
   – Вполне, если смазать вот это каким-нибудь сильнодействующим ядом, чем-нибудь навроде черт-травы. Малейшая царапина, и смерть наступает мгновенно.
   Стянув с небольшого столика скатерку, он заботливо свернул из нее кулек. Затем скинул туда ножом головку, предварительно выщипнув из нее жало, и вручил сверток Милону.
   – Отдай Лукреции. Пусть спалит, но чтоб свертка не разворачивала.
   В столовую возвращались в задумчивости. Найла опять терзали страх и обреченность.
   Когда рассаживались, вошел Уллик.
   – Космин говорит, шары будут готовы через полчаса.
   Было заметно, что перспектива действия наполняет его радостным возбуждением.
   Слегка удивленный удрученным молчанием собравшихся, Уллик обвел всех растерянным взором:
   – Что-нибудь случилось? Когда Найл рассказал о происшедшем, возбуждение Уллика схлынуло, лицо омрачилось.
   – Видно, Повелитель всерьез настроился сжить тебя со света. Найл покачал головой:
   – Не думаю. Убей он меня сейчас, на переговорах поставлен был бы крест. А этого он желает меньше всего.
   Симеон кивнул.
   – Я согласен с Найлом. Это не что иное, как предупреждение. Дескать, если не заключим мир, гибели всем нам не миновать.
   – А если, наоборот, заключим, – тихо добавил Доггинз, – гибели опять-таки не миновать, только тогда он сможет действовать уже со спокойной душой, без спешки.
   – А вообще, соваться ли сюда нам? – без особой уверенности спросил Манефон. -От Хозяина и Совета зависит, заключить мир или нет.
   Доггинз кивнул.
   – Вот почему мы обязаны определиться нынче же, не дожидаясь, пока Совет вынесет свое решение.
   – Но что мы можем поделать? – Вид у Милона был окончательно растерянный.
   – Слушайте, – обратился Доггинз, – давайте рассудим все как есть. На днях, когда Повелитель попытался покончить с Найлом, Хозяин отказался заключить мир. Он заявил, что пауки в его глазах утратили всякое доверие и миру не бывать. Поэтому я считаю: реально предположить, что он не переменит своего решения и не отдаст Найла паукам. Однако он уже согласился возвратить шары, из чего напрашивается, что он готов на компромисс. Теперь остается единственный вопрос: пойдет ли он еще и на то, чтобы заставить нас уничтожить жнецы? Ведь если он это сделает, мы снова окажемся в исходной точке, с той лишь разницей, что теперь Повелитель будет рассматривать нас как своих врагов. А вам известно так же прекрасно, как и мне, что пауки никогда не прощают того, кто прикончил хотя бы одного из их сородичей. Мы же виноваты в гибели сотен пауков. Поэтому я считаю, что вне зависимости от того, заключит Совет мир или нет. Повелитель будет изыскивать возможности отомстить.
   – Ты предлагаешь напасть на пауков сейчас, – спросил Симеон, – даже если они пытаются восстановить мир?
   Доггинз кивнул.
   – Я предлагаю, если получится, уничтожить СмертоносцаПовелителя раньше, чем ему представится возможность разделаться с нами.
   Симеон нахмурился, кустистые брови почти целиком завесили глаза.
   – Но как, откуда можем мы быть уверены, что он желает нашей смерти? – Глаза врачевателя уставились на Найла. – Из всех нас опасность больше всего угрожает тебе. Что ты сам можешь сказать?
   – Принцесса Мерлью пыталась меня убедить, – ответил Найл, – что Смертоносец-Повелитель желает мира. Надо сказать, ей это почти удалось.
   – Ей надо было убедить тебя, – перебил Доггинз. – Этого от нее добивается Повелитель. – Было видно, что он с трудом сдерживается. – Понятное дело, они хотят мира. И самый легкий способ его добиться – разделаться со всеми своими врагами. – Он подался вперед. – Я считаю, что Смертоносец-Повелитель просто не в силах не быть коварным. Вот почему мы должны его опередить, пока у него не появилась возможность расквитаться.
   У Симеона явно были какие-то свои соображения; он удрученно качал головой.
   – Ты говоришь. Повелитель не может не быть коварным. А между тем, так ли это? Договор о примирении действует вот уж три столетия, и за все это время не было ни единого случая, чтобы пауки или жуки как-то его нарушили. Ты знаешь Договор о примирении ничуть не хуже меня. В нем сто восемнадцать пунктов. Когда такие закоренелые враги скрупулезно соблюдают его вот уже четвертое столетие, они едва ли смогут отрешиться от него так наплевательски легко.
   – Твоя правда, – кивнул Доггинз, – я так же знаю большую часть договора наизусть. Но заключен он был триста лет назад, и с той поры многое изменилось. Паукам испокон веков было известно, что люди – их злейшие враги. Вот почему они извечно стремились нас закабалить, обратить в скот. Но слуг жуков им поработить не удалось. Нам они были вынуждены оставить определенную степень свободы. Но даже при всем при том, договор запрещает нам учиться читать и писать, использовать какие-либо механизмы – далее простой газовый фонарь, – он постучал по столу костяшками пальцев. – Почему, думаешь, я с таким нетерпением отыскивал жнецы? Так вот, не для того, чтобы напасть на пауков, а для того, чтобы вынудить их играть на равных. Я стремился, чтобы мне дано было право жить своим умом, без оглядки на пауков. Это ли не право каждого человека? Что ж, теперь у нас есть жнецы. Иными словами, есть средства претендовать на жизнь по собственному разумению. Пауки знают, что мы намерены добиваться свободы любой ценой и что рано или поздно своего достигнем. Им известно, что в конце концов их владычеству над нами придет конец. – Он повернулся к Симеону. – Вот почему они должны нас уничтожить, едва у них появится такая возможность. И вот почему мы не можем позволить себе доверяться им.
   Он говорил с такой самозабвенной убежденностью, что все зачарованно притихли. Найл чувствовал, что Доггинз, сам того не ведая, Прибегает к силе медальона, отчего его аргументы облекаются дополнительной силой.
   Вместе с тем, судя по тому, как нахмурился Симеон, речь убеждала не до конца.
   – В таком случае, – подал голос Симеон, – у них меж собой, должно быть, существуют какие-то еще более тесные узы, чем договор. Вероятно, они связаны такой клятвой, которую никогда не посмеют нарушить.
   Доггинз энергично мотнул головой.
   – Я не верю, что такие клятвы существуют.
   – А здесь ты ошибаешься, – возразил Симеон. – Мой шурин Пандион всю жизнь провел за изучением пауков. Он много лет служил помощником начальника порта и по роду занятий сталкивался с ними каждый день. Пандион утверждал, что они верят в своих богов и богинь ничуть не меньше, чем мы в своих. Он рассказал о случае, как однажды, проглотив ядовитую муху, взбесился бойцовый паук и убил четверых матросов. Паука удалось запереть в корабельном трюме, но когда судно причалило в порту, никто не осмеливался его выпустить. Послали за Пандионом. Он заговорил с пауком и понял, что тот ошалел от боли и находится при смерти. Но Пандион обещал его высвободить, если тот поклянется богом тьмы Иблисом и богиней Дельты Нуадой. И паук, даром что был вне себя от жгучей боли, сдержал слово и ни на кого не набросился. Спустя полчаса он издох в судорогах. Это ли не доказательство, что пауки тоже могут быть верны клятве?
   – Простой паук-боец, может, и да, – согласился Доггинз. – Но неужто ты веришь, что такими суевериями может связывать себя Повелитель?
   – Да. Потому что они не считают это суевериями.
   Доггинз пожал плечами.
   – Что опять-таки не гарантирует нас от вероломства Повелителя. Боюсь, мы сможем препираться в том же духе весь день и ни к чему не прийти. А мы должны как-то определиться. – Он оглядел сидящих вокруг стола. – Какие будут соображения?
   Наступила тишина, которую прервал Найл, обратившись к Симеону.
   – Ты упомянул богиню Дельты. Ты имел в виду Великую Дельту?
   – Да, ее. Дельта у них – одно из священных мест.
   От этой фразы в черепе у Найла легонько кольнуло.
   – Ты не знаешь, почему?
   Уголком глаза он заметил, как Доггинз нетерпеливо взмахнул рукой – дескать: ну, что за ерунда! – но никак не отреагировал.
   – Возможно, потому что Дельта так изобилует жизнью. Нуада еще зовется рекой жизни.
   Кожа будто бы ощутила на себе ледяные брызги.
   – Рекой иди дарительницей?
   – Рекой.
   Найл обернулся к Доггинзу. Волнение было так велико, что приходилось сдерживаться, иначе бы в голосе послышалась дрожь.
   – Понял, нет? Дельта и есть центр силы. Доггинз сейчас же насторожился:
   – С чего ты взял?
   – Помнишь, я как-то говорил, что сила напоминает расходящиеся по воде круги? Если так, то у кругов должен иметься центр. Этот центр должен находиться в Дельте. – Он повернулся к Симеону. – Ты там бывал. Тебе никогда не доводилось чувствовать какой-нибудь подземной силы?
   Симеон сосредоточенно нахмурился, затем покачал головой.
   – Я ничего не чувствовал. У меня, видно, нет восприимчивости к такого рода вещам. А вот у моей жены – наоборот. И она постоянно твердила, что в Дельте чувствуется скрытое подземное биение. – Вопрос Найла, видимо, вызвал у него замешательство. – Я всегда считал, что это у нее игра воображения.
   – Почему? Симеон улыбнулся, припоминая.
   – В Дельте для воображения приволье неописуемое. У меня постоянно напрашивается сравнение с гнилым сыром, кишмя кишащим червяками. И все время такое чувство, будто за тобой кто-то наблюдает. То восьмилапые крабы идут по пятам, то вдруг слетаются и начинают докучать гигантские стрекозы. Даже у меня, случалось, возникало подозрение чьего-то невидимого присутствия…
   – Тогда почему ты не прислушался к тому, что говорила насчет вибрации твоя жена?
   – Я люблю четкие факты, – сказал Симеон задумчиво. – Помнится, был-таки один странный случай… Как раз на исходе дня мы вошли в Дельту – ходили за соком ортиса, – и тут разразилась жуткая гроза. Мы даже испугались – думали, смоет. И вот в самом ее разгаре над головой вдруг полыхнуло, а гром шарахнул так, что уши заложило, – со мной такое было в первый раз. И странно: буквально сразу мы оба почувствовали: что-то произошло. Не могу сказать, что именно; просто стало по-иному, и все. Ощущение, что за тобой наблюдают, исчезло. А когда, гроза закончилась, стало заметно, что попадающиеся навстречу насекомые бродят; будто ошарашенные. Даже растения стали себя вести как-то по-иному. У нас на глазах стрекоза села прямо на ловушку Венеры. Ну, думаю, тут тебе и крышка. Растение же стало сводить створки так медленно, что насекомое успело улизнуть.
   – А что, по-твоему, послужило тому причиной? – спросил Доггинз.
   – Наверное, что-нибудь, связанное с молнией. Но молния не могла подействовать на каждое растение и насекомое. Эффект длился несколько часов, и мы тогда набрали сока ортиса вообще безо всяких сложностей. Растения даже не пытались нас одурманить, и никто не пытался напасть, даром что Валда наступила на клешненогого скорпиона. А на завтра все уже было, как прежде, и опять чувствовалось, что за нами следят.
   Манефон кивнул.
   – И у меня было то же самое ощущение, когда мы раз причалили к Дельте набрать воды – что за нами следят. Шею сзади словно покалывало.
   – Ты ощутил подземную вибрацию? – поинтересовался Доггинз.
   Милон, сосредоточенно насупясь, подумал.
   – Видимо, да, хотя прежде я над этим не задумывался.
   – А ты кому-нибудь рассказывал о своих ощущениях в Дельте? – спросил Доггинз у Симеона. Тот в ответ покачал головой. – Почему же?
   Симеон пожал плечами.
   – Я не придавал этому особого значения. Дельта – странное место, там что угодно может приключиться.
   Доггинз поднял брови повыше.
   – А вот я бы сразу придал тому значение. Симеон лишь отмахнулся от такой неразумной критики.
   – Одна из первых заповедей науки: никогда не строй теорию на зыбких доводах.
   – Но сегодня утром, – напомнил Найл, – ты мне сказал, что змейтрава в Дельте вымахивает гораздо выше. Это разве не довод?