Уилсон Колин Генри. Башня. Коллегия.

   Руки женщины ласково легли ему на шею. Их тела сблизились…
   Случилось это совершенно естественно, и оба почувствовали восторг и облегчение, что это наконец произошло. Сознавал Найл и то, что Одина ждала от него этого; она же видела, как он ласкался с той, темноволосой, в женском квартале.
   Одина отстранилась первой, дисциплинированная служительница вновь одержала в ней верх.
   – От кого ты скрываешься?
   – Мне пришлось уйти из города.
   – Но зачем? – На лице Одины читалось полное недоумение. Пауки казались ей строгими, но благодетельными хозяевами, служить которым приятно и почетно.
   – Они убили моего отца.
   – Я знаю. Это печально. Но он пытался напасть на одного из них.
   – Понимаю. И все равно мне трудно простить.
   – Тебе надо простить. Они хозяева. Мы не имеем права роптать на то, что они считают нужным.
   Странно было общаться с ней таким образом.
   Найл успевал считать рождающиеся у нее в уме слова еще до того, как она их произносила; получалось эдакое странноватое эхо. На секунду у Найла возник соблазн выложить Одине то, что он узнал от Каззака, но он сдержался.
   Было бы жестоко по отношению к ней раскрывать всю правду. Ее ум был не готов к такому страшному откровению.
   – Ты должен возвратиться со мной в город, – сказала она ласково. – Они поймут, почему ты сбежал, и простят. – Она прижала его лицо к себе, так что он не видел, а только чувствовал. – А потом, я позволю тебе стать моим мужем.
   Найлу странно было слышать такое предложение.
   С таким же успехом принцесса могла предлагать руку простолюдину.
   – Разве может служительница брать себе в мужья беглого раба?
   Нежно стиснув голову Найла ладонями, она посмотрела ему в глаза.
   – Служительница может брать в мужья кого захочет, в этом ее привилегия.
   Их губы слились в упоительном, долгом поцелуе.
   Словно светлая, чистая аура живительной энергии облекла их.
   В этот миг Найл понял, что Одина лишила его выбора.
   В самом деле, он легко бы мог убедить ее уйти и сделать вид, что они никогда не встречались; из любви к нему она пошла бы на все, о чем бы он ни попросил. Но, поступив так, Найл превратил бы Одину в изменницу, обрекая ее на мучения. Поэтому и знал наперед, что этому не бывать; чувствовал, что теперь в ответе за эту женщину.
   – Очень хорошо. Все будет по-твоему. На этот раз прикосновение было решительным, требующим, губы впились жадно. Они самозабвенно предались ласке, ощущая мягкое тепло друг друга.
   Между делом Найл почувствовал у себя в волосах холодную щекотку и содрогнулся от отвращения: на шее хозяйничали ложноножки гриба.
   – Что это? – срывающимся голосом спросил он. Одина рассмеялась.
   – Всего-навсего гриб-головоног.
   Она поднялась, достала с пояса кинжал и отсекла гриб.
   Тот свалился на пол.
   К удивлению Найла, Одина нагнулась, насадила его на острие кинжала и скинула в поясную сумку.
   – Что ты собираешься с ним делать?
   – Это славная еда. – Она ласково взъерошила Найлу волосы. – Когда ты станешь моим мужем, я его как-нибудь приготовлю.
   Снаружи оркестр затрубил фанфары.
   – А сейчас пойдем. – Она взяла Найла за руку.
   – Это ничего, что нас увидят вместе?
   – Почему бы и нет? – хохотнула она. – Пусть глядят, завидуют.
   Когда они вдвоем выходили наружу, Найл чувствовал и радость и печаль. Радость от того, что Одина рядом; печаль от мысли, что скрыться так и не удалось.
   В глубине шатра стоял Доггинз; завидев Найла, он остолбенел от ужасной догадки и проводил его оторопелым, беспомощным взором.
   Найл избегал смотреть ему в глаза.
   Зрительские места были уже полностью заняты.
   Люди плотно сидели на скамьях, бомбардиры стояли между рядами на высоких платформах.
   Одина подвела Найла к скамье, предназначенной, очевидно, для служительниц, села сама и уступила краешек Найлу. Другие служительницы поглядывали на Одину со сдержанным любопытством.
   Интересно было замечать, что им и в голову не приходит, что сейчас произошло между ними двоими; очевидно, Одина держала это в секрете от остальных.
   Как раз впереди разместилось все семейство Доггинзов; те во все глаза смотрели на шатер, ребятишки сосали большие разноцветные леденцы.
   Крапчатый купол-пузырь изнутри казался голубым.
   Само стекло было настолько прозрачным, что казалось почти невидимым; судя по всему, оно обладало свойством пресекать жару. Под куполом, несмотря на обилие света, совсем не чувствовалось духоты, летний зной преображался в бледное тепло зимнего дня.
   Одина была занята разговором с сидящей по соседству девушкой. Найл поглядывал на свою нареченную с тайной гордостью.
   Волосы янтарного цвета, загорелый бюст, белоснежные зубы – среди служительниц она, безусловно, выделялась своей привлекательностью. Укромный огонек счастья тихо светился внутри.
   Был ли Найл влюблен в нее? Вопрос казался совершенно неуместным.
   Он пребывал в том возрасте, когда каждому мучительно хочется быть любимым, когда от любой приветливой улыбки в сладком предчувствии замирает сердце.
   Что касается того, влюблен ли он в Одину… Стоит ли вообще задумываться об этом, если она любит его?
   Фанфары грянули еще раз, и воцарилась тишина, глаза зрителей были прикованы к шатру.
   Рабы поспешно выдергивали колышки, прикрепляющие полотнище шатра к земле.
   Навстречу зрителям вышел Билл Доггинз. Церемонно поклонившись, он повернулся лицом к шатру и вскинул руки, собираясь дать команду.
   Полотнище шатра картинно всплыло вверх, подаваясь ближе к стене карьера на скрытых шкивах, и накрыло вход в пороховой погреб, образовав своего рода экран-задник.
   При виде острова зрители разразились восторженными аплодисментами. Доггинз. очевидно, взявший на себя роль церемониймейстера, вальяжно отодвинулся в сторону. На палубе корабля показался пират на деревянной ноге.
   Свирепым взором окинув публику, он проорал:
   – А ну-ка, козявки! Что вы все на меня таращитесь! Вам не напугать Питера-Деревянную Ногу!
   Обернувшись, он рявкнул куда-то вниз:
   – Эй, ребята, там собралась толпа каких-то кретинов и таращится на меня! А ну-ка, давайте подсыплем им жару!
   Тут сзади оглушительно грохнуло, и Питер-Деревянная Нога испуганным зайцем скаканул в воздух, потеряв при этом шляпу и подзорную трубу.
   Зрители разразились хохотом, а жуки забавно зашевелились, потирая щупики, от чего послышался стрекот, совсем как у сверчков. Найл, знавший пантомиму лишь смутной родовой памятью, хохотал громче всех.
   Увеселение продолжалось. Питер-Деревянная Нога прибыл со своими сообщниками на остров в поисках клада.
   Публике он заявил, что собирается остаток дней прожить в достатке, а на досуге подрабатывать палачом.
   Но на острове, оказалось, было полно дикарей-людоедов (их играли перемазанные сажей рабы).
   Новый главный бомбардир Питера (прежнего, он сказал, слопала акула) был недотепой, спички не мог зажечь без того, чтобы не грянул взрыв. Когда главарь приказал ему дать ложный сигнал бедствия, дабы заманить в засаду проплывающее мимо торговое судно, а главный бомбардир зло на него покосился, ребятишки завизжали от радости, предвкушая, что сейчас еще раз бухнет.
   Когда спустя секунду-другую главный бомбардир появился на палубе с охапкой петард, вся команда, включая самого Питера-Деревянную Ногу, испуганно прикрыла голову руками, а смех и восторженный топот стали такими оглушительными, что Найл невольно заткнул уши.
   Понятное дело, петарды не замедлили рвануть во все стороны, а главный бомбардир, буквально чудом разминувшись со снопом пламени, мастерски сделал сальто-мортале. Судя по всему, это был отлично натренированный акробат.
   Было место и любовной истории; Найлу она приглянулась еще больше, чем беспрестанная пальба.
   Помощник капитана, честный малый, угодивший после неравного боя в плен к пиратам, – полюбил красавицу с захваченного корабля, и они вдвоем решили бежать.
   Потом они попались дикарям-людоедам и следили из-за решетки, как те готовятся к пиршеству, где главным яством должны были стать пленники.
   К счастью, дикие люди не подозревали, что к костру они вместе с хворостом прихватили еще и охапку сигнальных ракет. В соответствующий момент грянул взрыв, простодушные людоеды бросились врассыпную, и пленники обрели свободу.
   Теперь было ясно, почему над зрительскими местами громоздится купол-пузырь; в него со всего лета врезались и с треском рассыпались три ракеты, а ему хоть бы что, ни единой царапины.
   В третьем действии драмы (пантомима длилась уже около двух часов) помощника капитана и его возлюбленную привязали к мачтам пиратского корабля, обложив их подготовленными для взрыва пороховыми бочонками, сам же главарь с сообщниками задумал бежать на торговом судне.
   Дикари воспользовались возможностью напасть на пиратский корабль. Пока герой с изумительной ловкостью перерезал стягивающие возлюбленную веревки кинжалом, который держал в зубах, людоеды всей кучей взобрались на борт по веревочной лестнице.
   Рабы отрепетировали сцену недостаточно хорошо, и получилась накладка во времени: вскарабкавшись чересчур быстро, они встали в круг и смирно глазели, как усердствует главный герой, стараясь не подавать виду, что работает у врагов на глазах.
   Было видно, как на заднем краю сцены командует Доггинз, рубящими жестами отдавая приказы, но зрители не обращали на это никакого внимания.
   В конце концов, всех персонажей освободили окончательно, и главный герой, отрубив кинжалом горящий конец фитиля, бросил его не оглядываясь через плечо.
   Фитиль, конечно же, угодил в ведро с петардами, которые полоснули во все стороны, зажигая своими искрами фейерверки, которые – вот уж разберись, почему – были накиданы по всей палубе. Это лишь сдобрило кульминацию.
   Когда герой и героиня благополучно улизнули (их утянула невидимая со зрительских мест веревка), весь корабль превратился в красочный фейерверк; разноцветные искры снопами сыпались из иллюминаторов, люков и даже с макушек мачт.
   Тут стало ясно, что дикари отступили от общего сценария. Они самозабвенно отплясывали среди снопов искр, хохоча и размахивая руками.
   Один из них вякнул от боли: петарда угодила ему между ног; бедняга спрыгнул за борт.
   Остальные, похоже, совсем ошалели от радости.
   Доггинз сам выскочил на палубу и закричал им, чтобы убирались, но его голос утонул в грохоте фейерверка и взвизгах смеха.
   В эту секунду грянул взрыв, самый настоящий; полубак корабля неожиданно разлетелся в щепы.
   Рабы уставились, остолбенев, словно принимая происходящее за шутку. На миг прорезался осипший от постоянного крика голос Доггинза:
   – Скорей отсюда, дубины!
   Он сам, развернувшись, бросился наутек, и в эту секунду корабль сотряс второй взрыв, куда мощнее предыдущего.
   От палуб повалил вверх черный дым, а на купол-пузырь дробно посыпались сверху обломки.
   Сидящие перед Найлом дети хлопали в ладоши и радостно смеялись, задорно блестя глазенками, – они, очевидно, считали, что это все еще идет представление.
   Петарды рвались по всей сцене-острову, и Найл с недобрым предчувствием заметил, как полотно шатра, принайтованное к отвесному склону карьера, занялось огнем и пламя поползло вверх.
   С оглушительным грохотом взлетел на воздух и сам остров. Тут Найл вспомнил о дорожке просыпанного пороха, ведущей туда, в пещеру.
   Спустя секунду земля под ногами тяжко вздрогнула, зрительские места закачались, дети полетели на пол.
   Женщины подняли визг, затем начали чихать, кашлять: черный дым повалил под стеклянный купол-пузырь.
   Толчки напоминали землетрясение, каменные осколки черным градом тарабанили по куполу.
   Некоторые скамьи развалились, но, большей частью, оказались удивительно устойчивыми.
   Один огромный камень с человека ростом пробил своим весом куполпузырь и рухнул неподалеку от Найла, размолотив ступени. Однако в большинстве своем камни оставляли на стекле лишь заметные трещины; несмотря на прозрачность, оно, очевидно, прочностью не уступало стали.
   Удивительно, но среди людей не возникло давки.
   Каждый понимал, что под куполом безопаснее, и все оставались на своих местах.
   Дети, притихнув на полу, смотрели во все глаза на стекло, потемневшее от навалившего мусора.
   Одина стиснула руку Найла и уткнулась лицом ему в плечо. Сотрясающие, грохочущие раскаты постепенно унялись, и наконец все стихло окончательно.
   – Пойду посмотрю, как там Доггинз, – сказал Найл.
   Цепляясь за перила, он двинулся вниз по лестнице, обогнув на пути дыру, проделанную свалившимся камнем.
   От пыли и гари в горле першило так, что невозможно было сглотнуть. Идти приходилось, будто через густой туман. Когда осела пыль и свет солнца, просеявшись, обеспечил видимость, Найл понял, как все-таки повезло, что все находились под куполом-пузырем. Все палатки и аттракционы просто смело. Там, где находился остров, теперь на дне кратера была глубокая воронка.
   Гора, в которой находился пороховой погреб, просела, подножие представляло собой горбатую груду обломков.
   Найл отыскал Доггинза. Тот, пропыленный и злой, угрюмо глядел в воронку.
   – Хвала небу, с тобой все в порядке! – обрадовано воскликнул Найл.
   – Со мной-то да. Но я лишился сотни тонн взрывчатки, черт бы ее побрал, – он с гневливым отчаянием указал на кучу мусора.
   – А что с рабами?
   – Получили по заслугам, недоумки чертовы. А вот где мне брать теперь взрывчатку до конца года?
   – Может, лучше сходишь поищешь свою жену? Она, наверное, за тебя переживает. – Найл никак не мог привыкнуть говорить о женах во множественном числе.
   – Да, пожалуй.
   Доггинз, досадливо вздохнув, повернулся в направлении зрительских мест, купол над которыми был покрыт пылью и мусором; местами пыльный осадок имел зловещий красноватый оттенок.
   Тут снова донесся гулкий раскат, вместе с которым просела еще одна, отдаленная часть склона.
   Мостиг, лысый помощник Доггинза, выскочил из подземного кратера, что под зрительскими местами. К удивлению, он улыбался от уха до уха. С коротким смешком он шлепнул Доггинза по плечу.
   – Чудесно! Тебя теперь повысят в чине! Доггинз сердито сверкнул на него глазами, очевидно, подозревая что над ним просто подтрунивают.
   – Ты о чем?
   Мостиг понизил голос.
   – Они полагают, что так и было задумано. Я бы на твоем месте именно так все и представил.
   В это время из-под купола высыпала беспорядочная толпа жуковбомбардиров и окружила Доггинза.
   Они размахивали щупиками и пронзительно цвиркали – даже Найл понимал, что выражают одобрение.
   Доггинз поворачивался от одного к другому с ошалелой, блуждающей улыбкой, всем своим видом выражая застенчивый протест.
   Найл опешил, когда самый крупный из жуков поднял переднюю лапу и возложил ее Доггинзу на голову; сам Доггинз тотчас простерся ниц.
   – Что все это значит? – шепотом спросил Найл у Мостига.
   Мостиг наблюдал за происходящим так пристально, что пришлось повторить вопрос.
   – Это значит… значит, что он говорит: дескать, относимся к тебе, Доггинз, как к равному, – выговорил наконец Мостиг.
   Он сам, похоже, не смел поверить своим глазам.
   – А это что, большая честь?
   – Какой разговор! Это все равно что… взять и короновать.
   Доггинза подтолкнули, чтобы вставал на ноги, и он сделал это со смиренной покорностью. Найл на секунду повстречался с ним глазами и испуганно удивился стоящей в них горькой муке.
   Дым понемногу начал рассеиваться, жуки и люди расходились со зрительской площадки. Лукреция, стряхивающая пыль со своей черной тоги, готова была разрыдаться.
   Лица у остальных жен и ребятишек были тоже совсем унылые.
   Увидев, что мужа обступили жуки, Лукреция взглянула с интересом, а когда вслушалась в высокое цвирканье, лицо ее выразило восторженное изумление; затем она, похоже, вообще перестала верить своим глазам.
   До остальных жен и детей тоже дошло, что происходит нечто важное, и они также приумолкли, навострив уши.
   Когда жуки повернулись уходить, Доггинз снова распростерся на земле и лежал не поднимаясь, пока они не скрылись.
   К поднявшемуся мужу уже спешила Лукреция; подбежав, обвила ему руками шею, остальные жены и детвора стайкой стеснились вокруг.
   – Эх, везет же кому-то с рождения, – пробормотал Мостиг Найлу на ухо.
   Найл искал глазами Одину; через минуту увидел ее в толпе, потоком сходящей со зрительской площадки. Она, судя по всему, тоже разыскивала его.
   Найл начал протискиваться в ее сторону. Но не успел пройти и нескольких метров, как кто-то сзади схватил за руку. Доггинз:
   – Не уходи. Мне надо тебя на пару слов.
   – Хорошо. Только сначала переговорю с той вон служительницей.
   Он махнул Одине, но та смотрела в другую сторону.
   – Успеешь еще, погоди! – нетерпеливо перебил Доггинз.
   Он крепко взял Найла за обе руки и решительно повел его в сторону эстрады. Она надежно скрыла их от толпы.
   – Та крепость – ты можешь мне показать, где она?
   – В общем-то могу. Только надо изобразить план.
   – Да ну его, план. Ты провести меня туда можешь?
   Найл посмотрел на него в замешательстве, такая напористость сбивала с толку.
   – Но это же в городе, в квартале рабов.
   – Знаю, знаю, – кивнул Доггинз нетерпеливо. – Так берешь меня?
   – Когда? – Найл думал об Одине.
   – Нынче вечером.
   – Извини, но это невозможно.
   – Почему? – не сказал, взвыл от отчаяния Доггинз.
   – Потому что я обязан вернуться к паукам. Доггинз потряс его за плечо.
   – Ты о чем говорил, дурище? Я же сказал, что все беру на себя.
   – Но это было до того, как вон та служительница…
   Доггинз досадливо застонал.
   – Ты хочешь сказать, что взят под стражу?
   – Не совсем так. Просто я ей обещал…
   – Что между вами двоими происходят? – Найл смущенно отвел глаза. – А, я вижу, и впрямь что-то заварилось.
   – Она хочет взять меня в мужья, – тихо сказал Найл, словно извиняясь за Одину.
   Доггинз, к удивлению, издал облегченный вздох.
   – Слава богу! – Он хлопнул Найла 00 плечу. – В таком случае, коль ты ее будущий муж, ока ведь не подставит тебя раскорякам, правда?
   – Но она просит, чтобы я вернулся, и я обещал…
   – На этот счет все в порядке. Ты можешь это сделать завтра. Ведь ты привел сюда рабов нынче утром, так что вечером вести их назад тоже тебе, верно?
   – Рабов-то? – Найл растерялся.
   – Так точно, рабов. – Доггинз лукаво подмигнул.
   Тут до Найла стало доходить, что у того на уме, и пробрало волнение.
   От нарождающейся надежды сердце забилось быстрее; Доггинз же истолковал это как нерешительность.
   – Давай-давай, тут делов-то! Найл глубоко вобрал воздух.
   – Мне бы вначале переговорить с Одиной. Доггинз стиснул ему руку.
   – Я сам пойду ее приведу. Пока Доггинз ходил, ум юноши метался. Он сам не смел поверить, что все складывается так удачно, в облегчении была еще доля сомнения.
   Несколько часов назад он размышляя, как склонить Доггинза к взаимодействию, а теперь, похоже, тот шел на это сам, совершенно добровольно.
   Вопрос был лишь в том, что подвигло его на такой риск.
   Одина пришла одна. Едва увидев ее, Найл понял, что она сделает все, о чем бы он ни попросил.
   Вытянув руки, он взял ее ладони в свои, а Одина обняла его за шею.
   – Слушай, мы нынче собираемся на вечер задержаться здесь, – сказал он.
   – Тебе это не запрещается?
   Она покачала головой.
   – Хорошо. А то я уже обещал Доггинзу, а от своего слова тоже отказываться неудобно.
   И без того было понятно, что в объяснениях нет смысла: она согласится со всем, что он ей скажет.
   – А другие служительницы тебя разве не хватятся?
   – Нет. Мы имеем полное право оставаться где угодно.
   Одина поцеловала его частыми маленькими поцелуями, и у Найла в голове сложился почему-то до смешного неуместный образ: вспомнилось о крохотной ложноножке, пытающейся обвиться вокруг пальца.
   Образ мелькнул и пропал, а Одина вот она, прижимается нежно. Просто счастье!
   Из-за края эстрады вынырнул Доггинз. так неожиданно, что они оба вздрогнули.
   – Прошу прощения, – улыбнулся он виновато. – Пора идти.
   Когда вышли, над дорогой стоял легкий серебристый туман, и тени на фоне взошедшей луны казались живыми.
   Влажная прохлада воздуха составляла приятный контраст мягкому, обволакивающему внутреннему теплу: прежде чем отправиться, они сообща распили чашу горячего вина с пряностями.
   Найл шагал впереди, остальные тянулись следом двумя разрозненными вереницами. На всех были затасканные серые рубахи, и любой встречный принял бы их за измотанную колонну рабов, возвращающихся после долгого, утомительного дня.
   Кстати, за Найлом шел ни кто иной, как давешний «предводитель» пиратов; у него в самом деле одно плечо было выше другого. А вон тот, горбатый (под рубаху специально пришит валик) – тоже неподалеку – помогал нынче Мостигу.
   Все были молоды, а выбраны, в основном, из-за небольшого роста.
   Шли медленно, поскольку Доггинз – замыкающий – не позволял приближаться к паучьему городу обычным здесь быстрым шагом.
   Он настаивал, чтобы все прониклись мыслью, что они – усталые рабы, и плелись соответственно.
   Указаниям Доггинза следовали с такой методичностью, что прошло еще почти два часа, прежде чем добрели наконец до северной окраины.
   Надо сказать, что Найл поначалу отнесся к этому рисковому предприятию с сомнением, но по мере того, как они приближались к городу, уверенность крепла.
   Опасался он, в частности, потому что не был уверен в стойкости этих неопытных юношей, но вскоре убедился, что надо оценивает их. Слуги жуков никогда не держали перед пауками страха, потому и это вторжение в их твердыню принимали за некое забавное приключение.
   Вот почему, шагая в холодном дышащем лунном свете, вдыхая аромат листвы и сырой земли, он чувствовал облегчение и радость от мысли, что обратного хода нет: свершилось, жребий брошен.
   Главный проспект казался странно пустым, смутно белеющие в сумерках полуразрушенные здания смотрелись как пейзаж пустыни. На этот раз ощущения, что за ними наблюдают незримые глаза, не возникало.
   Если пауки на них смотрели, то без любопытства.
   Найл с Доггинзом уже согласовали между собой план.
   Найл подводит их к небольшой площади, где сегодня утром собирали рабов.
   Там они расстаются и по двое-трое пробираются своим ходом к казармам, расположенным всего в трех кварталах к северо-востоку. Там прячутся в ближайшем заселенном доме и дожидаются, пока подтянутся все.
   Затем поутру начнется самое главное.
   Как рассудил Найл, когда весь квартал рабов погрузится в сон, у пауков не будет особой причины хранить бдительность.
   Но уже по приближении к реке Найл начал испытывать первые опасения.
   Даром что за потрескавшимися оконными рамами горели масляные светильники, а из подъездов доносились запахи кухни, сами улицы были уже пусты. Найл почему-то считал, что в квартале рабов вечерами так же людно, как и на рассвете.
   Тишина улиц наполняла смутной тревогой. Если рабы не боятся пауков, почему они все хоронятся внутри?
   С главного проспекта Найл свернул налево и через несколько минут привел свою бригаду на площадь; там и остановились. Сама площадь была пуста, но в домах вовсю кипела жизнь.
   Слышался младенческий плач, перебранка женщин, крики детей. Найл для вида крикнул:
   – Бригада, стой! Разойдись!
   Доггинз медленно, словно нехотя, сунув руки в карманы подошел к Найлу и быстрым кивком указал на ближайшую открытую дверь подъезда:
   – Вот, пойдем. Хоть что-нибудь перехватим поесть. От ходьбы все проголодались.
   Когда Найл попытался войти в подъезд, навстречу ему выскочила беременная женщина и, размахивая руками, закричала:
   – Места нет, места нет!
   Она решительно наступала, и мужчины попятились.
   Дверь захлопнулась перед самым лицом.
   Найл и Доггинз переглянулись в смешливом удивлении:
   – Что теперь?
   – Давай пробовать соседнюю дверь. Но и здесь произошло то же самое. На нижней ступени лестницы, хлебая из чашки суп, сидел чахлого вида человек со впалой грудью и зобом.
   Едва завидев Найла на пороге, бледнотик сказал:
   – Прошу прощения, места нет. Поищите где-нибудь еще.
   Не успел Найл подойти, как тот вскочил и уверенно загородил проход.
   Мелькнула мысль, не отпихнуть ли его в сторону, но он вовремя понял, что это опасно: привлечет внимание.
   Кроме того, было ясно, что крайняя комната заполнена до отказа.
   Доггинз снаружи уже начинал волноваться. Вереница из двадцати рабов на совершенно пустой площади смотрелась очень даже подозрительно.
   Понятно было, что отыскать убежище надо немедленно. Однако беглого взгляда на освещенные окна в соседних домах было достаточно, чтобы понять: вероятнее всего, дома вокруг площади по большей части также переполнены.
   На угловом здании виднелась как попало намалеванная табличка: «К2». Именно здесь ему указывали искать Морлага, чернобородого надсмотрщика.
   Найл толкнул дверь; к счастью, никто не кинулся навстречу.
   Однако едва зашел в коридор, как откуда-то сверху донеслось:
   – Пшел вон!
   Над перилами появилось лицо. Это был тот самый, по имени Лоррис.
   – Мы только что вернулись. Куда нам теперь?