Уилсон Колин Генри. Башня. Коллегия.

   Еще обращал на себя внимание большой железный сундук с разными фруктами: яблоками, апельсинами, гранатами, арбузами и опунциями.
   Очевидно, кормили рабов хорошо.
   В кухню вошел рослый рыжеволосый человек.
   Было ясно, что он принадлежит к сословию слуг, но за что-то приговорен к рабству. Вид у человека был сердитый, насупленный.
   Не взглянув на Найла, он хватанул из умывальника чашку, помыл ее и торопливо наполнил супом.
   В отличие от рабов, он позаботился окунуть половник на самое дно котла Найл настроился на его мысленный лад – с помощью медальона, оказывается, это удалось гораздо проще – и обнаружил, что человек озабочен единственно тем, что проспал, а через десять минут предстоит отчитываться по работе.
   Человек – звали его Лоррис – отсек от булки краюху и принялся жадно уплетать. Настроение у него было такое мерзкое, что, отведя свой мысленный зонд, Найл испытал даже облегчение – мысли были подобны неприятному запаху.
   Управившись с супом, Лоррис словно впервые увидел Найла.
   – Тебя за что сюда? – спросил он.
   – Пререкался со служительницей. А тебя?
   – Просыпал постоянно, – ответил тот, наливая себе добавки.
   – Я только прибыл, – слукавил Найл. – Здесь есть кто из старших?
   – Морлаг, в здании «К-2».
   – А где это? Тот указал рукой.
   – По улице и сразу налево.
   – Спасибо.
   Выйдя на улицу, Найл обнаружил, что многие рабы теперь тянутся в одном направлении. Однако попытки прощупать их мысли вызывали унылое отчаяние. Умственной деятельности в нормальном смысле здесь, считай, не наблюдалось.
   Эти полулюди существовали по заведенному распорядку, и каждый расценивал себя просто частичкой толпы.
   Они двигались, словно лунатики-сомнамбулы, как если бы Найл брел среди стаи муравьев в человечьем облике.
   Когда миновали тот дом, где он обнаружил труп, обоняние резанул смрад, а из рабов никто даже носом не повел, что убился-то один из их числа.
   Каждый полагал, что это не его дело. Рабы полностью замыкались в своем скудном мирке.
   Двигаясь людными улицами, Найл дивился одному лишь внешнему разнообразию среди сословия рабов.
   В отличие от слуг или служительниц, объединенных сильным, все равно что родственным внешним сходством, рабы отличались и габаритами, и внешностью.
   Многие, хотя, безусловно, не все, имели физические отклонения от нормы. У одних вид был бойкий, смышленый, у других – наоборот, угрюмый и скучающий; находились и такие, что брели с бессмысленно блуждающей улыбкой, как во сне.
   Как правило, самые живые и сметливые на вид не вышли почему-то ни ростом, ни силой, в то время как высокие и привлекательные брели с пустотой в глазах, бездумно улыбаясь.
   То же самое среди женщин, многие из которых стояли возле окон или дверей и смотрели на проходящих мужчин.
   Те, у кого рассудок поживее, были в большинстве низкорослые и невзрачной наружности; статные же, красивые женщины смотрели вдаль притихшими глазами, очевидно, почти не сознавая, что происходит вокруг.
   Удивляло обилие беременных, а также детей, многие из которых, опасно свесившись из окон верхних этажей, бездумно глазели на улицу.
   Складывалось впечатление, что в квартале рабов больше детей, чем взрослых.
   Найл очутился на небольшой площади, где уже стояли, кое-как соблюдая строй, несколько бригад рабов. Перед ними возвышался громадного роста чернобородый мужчина, глядящий на своих подопечных с мрачной неприязнью,
   Царил невыносимый гвалт: дети галдели, носились, взрослые перекрикивались, в придорожной канаве катались, таская друг друга за волосы, две какие-то бабы на сносях.
   Найл приблизился к чернобородому.
   – Я ищу Морлага.
   – Это я. Чего надо?
   – Мне велели тебе доложиться. Вдруг Морлаг рявкнул:
   – Молчать!
   Голос был таким оглушительным, что Найл невольно съежился, как от удара.
   На площади тотчас воцарилась тишина; даже вздорящие бабы, отпустив друг другу волосы, сели.
   – Так-то лучше, – сказал Морлаг. – Еще будете вякать – всех скормлю паукам!
   Он поглядел вниз на Найла, достававшего ему лицом до груди.
   – За что тебя сюда?
   – Пререкался со служительницей.
   – Впредь неповадно будет. Шум на площади начинал понемногу оживать.
   – Ты чем занимаешься?
   – Колесничий.
   – Ладно. Дожидайся здесь. Он указал на тротуар, на котором особняком стояли четверо слуг помощнее.
   Неожиданно свело затылок, и Найл понял, что уже слишком долго использует медальон. Он осторожно сунул руку под рубаху и повернул его.
   Контраст напряжению оказался таким сильным, что Найл на миг почувствовал головокружение и невольно закрыл глаза. Не успев еще их раскрыть, он преисполнился глубинного спокойствия (нечто подобное случилось сегодня возле реки).
   Собственная его сущность словно растворилась, сам он сделался частью общей жизни, бурлящей вокруг.
   Найл находился одновременно в каждом из стоящих на площади, разделяя их чувство непритязательного довольства существованием. И опять ему стал внятен приглушенный пульс жизни, мерными волнами идущий сквозь землю, как ласково лижущий берег прилив.
   Эту пульсацию смутно осознавали даже рабы, и он усиливал их бесхитростную радость бытия.
   Четверо его товарищей по несчастью, наоборот, ничего подобного не ощущали. Их всецело занимало лишь то, какую им работу подкинет надсмотрщик.
   Настроясь на их лад, Найл проникся веселым любопытством. Чувствовалось, что слуги считают для себя унизительным находиться среди рабов, отчего увеличивалось их негодование к паукам.
   Но вместе с тем, каждый из них чувствовал, что в этой жизни есть свои прелести. Среди своих товарищей-слуг они не выделялись ничем, здесь же их, можно сказать, боготворили. Им первым доставался лучший кусок, рабыня посмазливей.
   Все это вырабатывало в них даже какую-то независимость; получалось, возвращаться назад к своим никто из них сейчас бы особо и не пожелал.
   Такие люди могли стать потенциальными союзниками в борьбе против пауков.
   На данный момент их отношение к Найлу дружелюбием не отличалось. Он был чужак и мог отнять какую-нибудь работу попригляднее.
   Самым желанным трудом был труд земледельца: там свободы почти немерено.
   А вот мысль, что придется подметать улицы или чистить канализацию, вызывала дрожь: там приходилось работать непосредственно под надзором пауков.
   Странное дело, но работа у жуков-бомбардиров почему-то тоже воспринималась с неприязнью.
   Переведя внимание на Морлага, Найл с негодованием определил, что Морлаг думает приставить его к чистильщикам улиц. Хуже и представить нельзя: распознают мигом, стоит лишь через мост перейти.
   На секунду в голове мелькнуло, а не улизнуть ли?
   Но передумал: Морлаг может хватиться.
   Оставалось разве что нажать на надсмотрщика исподтишка, внушив, что его, Найла, необходимо определить на какую-нибудь другую работу.
   Найл не мигая уставился Морлагу в затылок, вместе с тем поворачивая под рубахой медальон.
   Однако, едва успев коснуться пальцами, понял: не пойдет.
   Медальон отсылал силу обратно внутрь, умаляя тем самым способность воздействовать на окружающее.
   Лишь повернув его обратной стороной, он почувствовал, как усилился идущий наружу мысленный импульс, веером устремляясь навстречу «приемнику».
   Надо только самому сосредоточиться на зеркальном глазке медальона.
   Неотрывно глядя в затылок надсмотрщика, Найл послал пробный импульс. Результат превзошел ожидания.
   В эту секунду бородач как раз вещал:
   – А ну, встать навытяжку и равнение в рядах, тупые вы…
   Тут его голос увял, лицо будто окаменело. Он мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и нервно дернул себя за бороду.
   Спутники Найла покосились на надсмотрщика с удивлением, недоумевая, что же произошло.
   Затем Морлаг вроде бы освоился.
   – Итак, начинаю. Ты, – он повернулся к крайнему слуге, – поведешь вон тех на кроличью ферму. Ты и ты, пойдете на главную площадь чистить улицы.
   Глаза надсмотрщика остановились на фигуре Найла.
   – Ты… – Память, похоже, на секунду его оставила, и Найл не замедлил вклиниться со своей подсказкой, -… пойдешь доложишься жукамбомбардирам. – Он двинулся дальше вдоль строя. – Ты поведешь этих на чистку канализации…
   Найл отвел глаза, чтобы скрыть облегчение.
   Через пять минут он шагал по главному проспекту на север, ведя за собой бригаду из двадцати рабов.
   День выдался яркий, безоблачный, в северовосточном ветре ощущалась бодрящая прохлада раннего утра.
   Привычный к знойному, сухому ветру пустыни, Найл млел от удовольствия, чувствуя, как влажный ветер прижимает одежду к коже. Проезд впереди тянулся прямой линией в сторону зеленых холмов на горизонте.
   Их вид вызывал необычайно возвышенное чувство, словно по ту сторону холмов лежала свобода.
   Дома по сторонам дороги большей частью уже рассыпались от ветхости.
   Некоторые представляли собой выжженные пожаром оболочки, из окон и дверей которых проталкивались наружу деревья и высокая неряшливая трава пурпурного цвета.
   Сверху колыхались толстые пропыленные тенета, но уже не такие густые и частые, как в центре города. Найл чувствовал на себе пристальное наблюдение невидимых глаз, словно лучи въедливого любопытства скрытно касались тела.
   Юноша намеренно замкнул ум, не давая сознанию отражать что-либо, помимо непосредственного сиюминутного окружения.
   Через милю-другую пейзаж сменился, обветшалые небоскребы и многоэтажки уступили место строениям поменьше; многие окружала перепутанная, запущенная зелень. В свое время это, очевидно, был престижный пригород.
   Паутина вскоре исчезла: расстояние между домами уже не позволяло натягивать тенета.
   Здесь Найл смог наконец раскрепоститься, выпустив на свободу мысли и чувства, наполнявшие его существо волнением.
   Время от времени он совал руку под рубаху и поворачивал медальон, всякий раз при этом испытывая взмыв изумленного восторга и чувствуя, как мозг, взводясь, будто сжатая пружина, выпускает энергию краткой вспышкой силы.
   Удивительное откровение: чувствовать, что разум обладает той же силой, что и руки; не просто ухватывать, но и преображать. Вне сомнения, эта сила идентична той, которой обладают пауки.
   И тут ошеломила невыразимо простая и, вместе с тем, неимоверно важная, подобная озарению догадка.
   Люди превратились в рабов своей привычки изменять мир руками. У пауков в сравнении с людьми имеется колоссальное преимущество: у них подобная привычка не прижилась изначально.
   Показалось вдруг нелепым: как могли люди, прожив на Земле несколько миллионов лет, так и не открыть подлинной ценности использования разума? И как непередаваемо трагично, что некоторые из них – рабы, например, – в буквальном смысле утратили его, как глубоководные рыбы утратили со временем зрение.
   Мысль о рабах заставила опомниться и осмотреться.
   Рабы сбились с ног, смешались, нарушили строй и брели, потупив головы; некоторые, отстав, тянулись в метрах аж в тридцати сзади. Найл, собрав волю, послал хлесткий импульс команды.
   Рабы по соседству качнулись, словно от внезапного порыва ветра.
   Те, что подальше, дернувшись, встали навытяжку. Вид у всех был удивленный и растерянный.
   Найл попробовал еще раз, чуть мягче. Рабы моментально сплотили ряды и, вскинув головы, принялись маршировать, как заправские солдаты.
   От такого дружного отклика Найл впал в веселое неистовство и почувствовал, как в тело вливается жизненная энергия.
   Он опять чувствовал, что все они являются как бы частью одного организма – словно какая-то гигантская сороконожка марширует, вскидывая одновременно десятки ног.
   Здания неожиданно кончились.
   С небольшой возвышенности открылся вид на окаймляющую город сельскую местность, на возделанные ячменные поля и зеленые делянки с овощами.
   Они прошли возле города, где рабы собирали фрукты под надзором рослой, красивой служительницы, опять-таки необычайно похожей на Одину.
   Заметив скучающе-томный вид женщины, Найл молодцевато вскинул руку в знак приветствия и рабов заставил сделать то же самое. Та от изумления просто рот раскрыла: Найл понял, что зря так поступил.
   Надо будет впредь избегать легкомысленных жестов…
   Через милю дорога завела в густую рощу, где изумрудно зеленая листва над головой создавала подобие свода.
   Найла зрелище так очаровало, что он позволил рабам перейти со строевого шага на легкую прогулочную ходьбу.
   В одном месте к дороге вплотную подходил небольшой ручей, вода, журча, перекатывалась по мшистым камням-голышам. Рабы уже тут как тут, плещутся в мелкой воде.
   Дожидаясь, пока они нарезвятся, Найл чувствовал, как ступни и лодыжки сводит холодом.
   Вот лесистый участок остался позади.
   Впереди, у подножия северо-восточных холмов, Найл увидел ряд красных башен, напоминающих покореженные церковные шпили,
   Молодой человек обернулся к ближайшему рабу, долговязому косоглазому парню с заячьей губой:
   – Это что?
   – Громовик.
   – Громовик?
   Парень смешливо гыкнул и выкрикнул:
   «Бум-м!», разводя руки вверх, как бы изображая взрыв.
   Остальные тоже заскалились, захихикали:
   «Бум-м! Бум-м!» – на разные голоса, от низкого ворчания до истеричного визга.
   Словечко «Громовик» рабы, очевидно, использовали между собой как название города жуков-бомбардиров.
   Через полчаса навстречу показался высокий лысоголовый человек в желтой тунике и с зеленым козырьком на голове; лицо красное, озабоченное.
   – Где вас носит? Опаздываем же!
   – Прошу прощения, – сказал Найл. – Вон, еле плетутся.
   – Где твой хлыст?
   – Боюсь, что у меня его нет. Человек, досадливо застонав, возвел глаза к небесам.
   – На, возьми мой.
   Из просторного кармана туники он вынул свернутый кожаный хлыст. У рабов тревожно забегали глаза.
   – Я как-то не очень умею им пользоваться, – стыдливо признался Найл.
   – Сейчас покажу.
   Человек, размотав хлыст, звонко им щелкнул, затем со злой решимостью обогнул отстающих и принялся сзади полосовать их по голеням. Те, засеменив трусцой, враз подтянулись.
   Человек, щелкая хлыстом, с руганью гнал их метров десятьпятнадцать, затем поравнялся с Найлом и замедлил шаг.
   – Понял? Вот так только и действуй.
   – Понял, – произнес Найл.
   – Почему с тобой только девятнадцать?
   – Как? Выходило нас двадцать.
   Юноша запоздало принялся пересчитывать. Человек пожал плечами.
   – Одного, видно, умыкнул паук.
   – Съел он его, что ли? – мрачно удивился Найл.
   Человек поглядел на юношу с досадливой жалостью.
   – Ты что, совсем в этом деле новичок?
   – М-м-м… Да.
   – Благодари небо, что тебя самого не слопали. Ладно, обойдемся, пожалуй, и девятнадцатью.
   Они уже входили в город красных башен. Каждая башня представляла собой огромную спиралевидную шишку и сделана была из какого-то глянцевитого, похожего на воск вещества; словно какой-то великан, схватив еще незатвердевшую массу, крутнул ее по часовой стрелке.
   В подножии ближайшей к Найлу башни имелся вход, через который виднелся уходящий вверх пологий скат. В неровных боках находились похожие на окна проемы; из самого верхнего, непосредственно под макушкой, на идущих беззастенчиво таращился жук-бомбардир.
   Подножие башни окаймлял ров шириной метра в полтора, а в нем, подставив солнышку серебристо-зеленое брюшко, плавал еще один жучок, судя по всему, совсем еще малыш.
   Поселение жуков-бомбардиров насчитывало несколько сот таких башен, привольно натыканных в гладком зеленом дерне. Между ними виднелись небольшие одноэтажные строения из голубого вещества, похожего на непрозрачное стекло, с круглыми окнами вроде иллюминаторов.
   Очевидно, это были дома людей-слуг. Как и башни, они были окаймлены опрятными зелеными лужайками, по которым ветвились оросительные каналы и тропки, выложенные розовым, похожим на мрамор материалом. Детвора в желтых туниках, бросив игру, с любопытством наблюдала, как проходят прибывшие.
   Под козырьками голубых стеклянных крылечек сидели привлекательные женщины, многие с прялками.
   Большинство носили длинные волосы – нередко ниже пояса, кое у кого они были уложены в кольца вокруг головы.
   – А вон там кто живет? – спросил Найл, указав на башню примерно вдвое выше остальных.
   – Никто. Это зал собраний.
   Они вышли на центральную площадь города
   – гладкий прямоугольник зеленого дерна, пересеченный тропинками. Теперь было заметно, что центральное здание состоит из двух ярусов – голубое стеклянное основание, а над ним красная башня.
   К главному входу поднималась впечатляющего вида лестница.
   Рабы, которые, очевидно, здесь уже бывали, выстроились внизу возле лестницы в ряд.
   Снующие туда-сюда жуки не обращали на них никакого внимания.
   Когда Найл со своим попутчиком подошел, из главного входа показался человек и стал спускаться навстречу.
   Найл узнал ноги с кривинкой и нос крючком. Юноша улыбнулся и махнул было рукой (Доггинз посмотрел ему в лицо).
   К удивлению, тот и виду не подал, что знаком с Найлом. Вместо этого он обратился к попутчику:
   – Давай поспешай, а то еще затянем с началом.
   – Тут моей вины нет. Этот вот чудак, – он сочувственно взглянул на Найла, – позабыл взять хлыст.
   – Ну же, дурень. – Доггинз опять посмотрел на Найла как на пустое место. – Ладно, веди их в карьер.
   – Хорошо, распорядитель, – кивнул лысоголовый и махнул Найлу. – Эй, давай-ка за мной…
   Доггинз покачал головой и торопливо проговорил:
   – Нет-нет. Этот будет мне еще нужен, примерно на час. Ты ступай, отведи их. И не давай им близко подходить к петардам.
   Он повернулся к строю, бросив через плечо как ни в чем не бывало:
   – А ты давай за мной.
   Найл стал подниматься следом по ступенькам. Они вошли в небольшой, скупо освещенный зал.
   После яростно блещущего солнца голубоватый сумрак был особенно приятен.
   Вокруг сновали жуки-бомбардиры, ростом значительно превосходящие своих слуг.
   От жуков исходила такая же безразличная благожелательность, что замечалась в пауках-верблюдах пустыни.
   Доггинз, не оглядываясь, прошел через зал и толкнул дверь с табличкой «Распорядитель по взрывам».
   Окон в комнате не было, но через стены сочился холодный голубой свет, действовавший удивительно успокаивающе.
   Доггинз ухнулся в кресло за огромным столом и сердито воззрился на Найла.
   – Уж кого бы я желал видеть меньше всего, так это тебя.
   Найл, не ожидавший такого приветствия, опешил.
   – Прошу прощения.
   – Прощения, черт тебя дери! Что ж теперь прикажешь с тобой делать?
   – То есть как? – растерянно проговорил Найл. – Я просто привел рабов.
   – Это мне известно. А на ночь ты куда отправишься?
   – Назад, в квартал рабов. Доггинз уставился изумленно.
   – Да ты с ума спятил! Они тебя всюду разыскивают. Сегодня утром они уже первым делом наведались к нам.
   – А что случилось? – вырвалось у Найла.
   – Не догадываешься? Мы обещали разыскать тебя и отправить обратно, как только поймаем.
   – Что вы и рассчитываете сделать? Доггинз раздраженно пожал плечами.
   – Слушай, малый, тебе вот что надо зарубить на носу. У нас с раскоряками соглашение – уживаться в мире, пока уживаемся. Если мы предоставим тебе убежище, а они дознаются, будет война. А мы на это пойти не можем. Я даже сейчас разговаривать с тобой не буду.
   Найл встал.
   – Прости, пожалуйста, Я не хочу создавать хлопот. Я уйду.
   Взгляд Доггинза утратил занозистость.
   – Ну, и куда ты пойдешь?
   – Пересижу где-нибудь, пока не настанет время возвращаться.
   Доггинз просто фыркнул.
   – А смысл? Обратно за тобой они сюда не пойдут. Тебе лучше сшиваться здесь и не высовываться. А если кто спросит, я тебя не знаю. Идет?
   – Идет, – кивнул Найл. Доггинз долгое время глядел ему в самые глаза.
   – Значит, раскрыли они тебя, – промолвил он наконец. – Да… Я предупреждал. – Он прикусил нижнюю губу. – Они тебя убьют, если отыщут.
   – Я знаю.
   Еще одна долгая пауза. Затем Доггинз промолвил:
   – Единственная для тебя надежда – это возвратиться в свои края. Мы бы помогли тебе переправиться тайком на одной из лодок.
   – Очень признателен, – сказал Найл. – Но возвращаться я не хочу. Не могу оставить мать и брата.
   – От мертвого тебя, конечно, много будет толку!
   – Я попробую укрыться в квартале рабов.
   – Рано или поздно все равно отыщут.
   – Может быть. Но нельзя опускать руки. Надо пытаться.
   Доггинз раздраженно мотнул головой.
   – Что пытаться? Чего ты хочешь добиться? Их взгляды встретились.
   – Свергнуть пауков.
   Доггинз улыбнулся жалостливо.
   – И с какого боку, интересно, ты думаешь за это взяться?
   – Телом пауки не крепче людей, просто у них сильнее развита воля. А это, по сути, то же самое, что и мышцы. Мы могли бы бороться с ними, если бы использовали свой разум.
   Доггинз задумчиво поглядел на Найла.
   – Да, теперь я вижу, почему они считают тебя опасным.
   До Найла дошло, что он, по случайности, забыл перевернуть медальон, поэтому вся его сосредоточенность передавалась наружу, в результате чего доводы звучали с небывалой убедительностью.
   Найл сделал упор на мысль:
   – Вы со своим порохом могли бы поднять на воздух весь паучий город.
   – Бесспорно, если бы нам его хватило. Но мы этого делать не станем, причем они об этом знают.
   – Почему?
   – Потому что мы слуги жуков, а жуки никогда не дадут нам такого приказа.
   – Но зачем вам быть слугами? Люди же когда-то правили всей планетой!
   – Вот-вот, именно, – Доггинз насмешливо фыркнул, – и сделали из нее дурдом! Хочешь знать на самом деле, почему раскоряки так не любят людей? Пойдем, покажу.
   Он поднялся и вывел Найла в зал. Там было совершенно пусто.
   Поднявшись по короткой лестнице, они остановились перед дверью из золотистого металла. Доггинз открыл и кивнул Найлу: мол, тоже проходи. В открывшемся глазам помещении царил полумрак.
   Секунда, и вдруг раздался оглушительный треск, сопровождаемый просверком слепящего света. Отшатнувшись назад, Найл врезался в Доггинза. Тот крепко ухватил юношу за локоть.
   – Тихо, все в порядке. Просто стой тихо и все.
   Все еще не успокоившись до конца, Найл с мрачной зачарованностью наблюдал.
   Стена напротив превратилась в широкую ленту голубого неба с тонкими полосками белых облаков. По пространству этой ленты с оглушительным, ноющим звуком метались машины (Найл узнал, самолеты).
   Внезапно картина сменилась. Он смотрел как бы из самолета, наблюдая, как в сторону земли уносятся яйцеобразные предметы. Они падали и падали, пока не уменьшились до точек и не исчезли.
   Затем с находящейся далеко внизу земли пошли взрастать белые султанчики дыма – один за другим, в ряд.
   Звуки разрывов на этот раз были далекие, приглушенные.
   Когда глаза привыкли к темноте, Найл разглядел, что находится в другом зале, тоже не маленьком.
   В зале, застыв, стояли зрители – жуки-бомбардиры; чувствовалось, что картина эта – не какое-нибудь чародейство. Конус колеблющегося света наверху указывал, что это просто движущееся изображение, которое проецируется на экран.
   Доггинз взял Найла за локоть, завел в полумрак и указал на стул. Найл сел на ощупь, не отрывая от экрана глаз. Там разворачивалась бомбардировка большого города. От такой разрушительной мощи захватывало дух.
   Видно было, как высоченные здания сначала содрогаются, затем медленно начинают осыпаться на землю, взметая тучи пыли. Рыжеватыми змеистыми сполохами прорывался огонь, сливаясь затем с тяжелым водоворотом черного дыма.
   До смешного крохотные фигурки пожарников направляли в пламя тугие спицы водяных струй.
   Вот обрушилось соседнее здание и погребло их под собой.
   Доггинз шептал на ухо:
   – Это просто старый фильм, здесь все ненастоящее. Настоящее пойдет дальше.
   – Ужас! – выговорил Найл.
   – Не вздумай говорить это при них. Они считают, что это чудесно.
   На секунду экран погас. Но вот раздались бравурные звуки маршевой музыки, и чей-то глубокий голос за экраном солидно произнес:
   «Разрушить!»
   Со стороны зрителей раздался одобрительное сипение; судя по всему, демонстрировался коронный номер.
   На экране появилось громадное, напоминающее башню здание, снятое снизу так, что стены вздымались вверх величаво, как утес.
   Затем (и как оператор ухитрился?) камера медленно поползла вверх, поднимаясь на крышу здания; ушедшее на это время лишний раз как бы подчеркивало огромную высоту стен. В конце концов, камера зависла над самым зданием, открывая вид сверху; отодвинулась на безопасное расстояние.
   Найл затаил дыхание. Вот на углу здания взвихрился чубчик дыма, за ним другой. Когда выявился третий, здание начало осыпаться, стены медленно трескались, корежились, от основания здания вверх взрастала туча пыли.
   Само здание начало грузно оседать внутрь себя, обнажив каменную кладку, затем рассыпалось в прах.
   Ничего не скажешь, было во всем этом что-то величавое.
   Весь оставшийся фильм шел о том же: небоскребы, стройплощадки, фабричные трубы, даже соборы – все оседало в то же облако вихрящейся пыли.
   И всякий раз, когда что-нибудь с грохотом рушилось, жуки издавали одобрительный сип – терлись щупиками что ли?