Страница:
Нормальности.
Однако до сих пор никто не предъявил такую конкретную абстракцию.
Поэтому я допускаю, что вселенная нашего опыта, или
материально-чувственный мир, как говорил Маркс, состоит только из
ненормальных или эксцентричных всплесков в пространственно-временном
континууме. Вы никогда не найдете нормального человека, нормальную собаку
или даже нормальную зебру. Никто никогда не сможет предъявить нормальную
сонату, нормальную картину Поллока или даже нормального "партнера месяца".
"Математически нормальное" выражает понятие, которое не подтверждается
ни одним реальным событием.
Как написал известный древнеяпонский поэт:
Горное озеро -
Лягушка прыгает -
Буль - буль - буль!
В которой весь комизм заключается
в шутке о моей смерти
Для чего предназначены эти углеродные ячейки?
"Стар Трек": киноверсия
"Друзья" - это состояние души.
"Переход Миллера"
Всего через неделю после того, как я якобы пересек Сумеречную Зону, или
попал на небеса (как называет это Армия Спасения) - а на американском
народном языке "сыграл в ящик", - я проснулся с мыслью, что надо позвонить
Бобу Ши в больницу.
Утренний ритуал начался с варки кофе (как истинный гурман, я сам
смалываю зерна: ритуал во славу Эпикура). С чашкой дымящегося кофе я сел у
телефона. Набрав номер больничной палаты, в которой лежал Ши, я рассказал
ему для развлечения неприличный анекдот. Но голос Боба звучал слабее, чем
обычно, и у меня снова возникло это ужасное щемящее чувство полной
беспомощности из-за того, что я совершенно не знаю, чем реально могу ему
помочь.
Мы поговорили о "NYPD Blue", новом телевизионном шоу, которое нам обоим
нравилось. Мы сошлись во мнении. Что Сипович всегда выбирает лучшие строки:
"Раз или два в году я люблю выполнять обещание в присутствии свидетеля,
поэтому помню, на что похоже это ощущение". "Хотя это и ошарашит тебя, Джон,
но я должен тебе сказать: иногда в этом здании не вершится истинное
правосудие".
"Я чувствую себя лучше, - под конец сказал Ши полушепотом. - Намного
лучше. Просто сейчас я немного устал".
"Ладно, - сказал я. Я тебя отпускаю".
"Я люблю тебя", - неожиданно произнес он.
"И я тебя люблю", - сказал я, вешая трубку. Я сел и задумался. В нашем
обществе требуется почти три десятка лет и тяжелая болезнь, чтобы
гетеросексуальные мужчины могли сказать друг другу "Я тебя люблю"... Я
размышлял об этом и об оптимизме Ши, потому что не хотел думать о том, каким
слабым и измученным был его голос.
Оглядываясь назад, я так и не знаю, хотел ли он внушить этот оптимизм
своему страдающему телу - перестроить его иммунологическую защиту при помощи
могучей нейрохимии надежды - или же он сказал это, чтобы избавить меня от
дальнейших переживаний и на несколько часов уменьшить мою тревогу.
В следующий раз, когда я позвонил Бобу Ши, голос на автоответчике
сообщил, что Боб находится в коме, и попросил больше в больницу не звонить.
Даже тогда я не поверил, не хотел верить в реальность происходившего. Когда
примерно дня через три сообщение на автоответчике поменялось, и тот же голос
просто сказал, что Боб Ши умер, я испытал потрясение. Мне следовало ожидать,
что это произойдет, но я не был к этому готов. К этому никогда не бываешь
готов. Я настолько старался вселить надежду в Боба, что сам заразился этой
надеждой на чудо.
Я сидел с трубкой в руках, как Уайл И. Койот, когда его только что
ударило камнем размером со слона, но он еще это не чувствует и не знает, что
по логике вещей должен уже упасть. Я медленно повесил трубку, по-прежнему не
в состоянии смотреть правде в глаза, все еще находясь в состоянии шока.
Внешне казалось, что Боб выиграл этот раунд (за последние полгода ни одной
новой опухоли) как он мог умереть от побочных эффектов?
Гремлины запустили в Интернет слух о смерти одного автора
"Иллюминатуса!", а по-настоящему умер другой.
Я выглянул из окна. Солнце едва взошло - я поднимаюсь на рассвете,
когда небо на востоке чуть тронуто светло-коричневыми и мандариновыми
разводами, - но во внутреннем дворике моего дома уже собралось "общество к
завтраку". Зяблики, дрозды и воробьи подпрыгивали и хлопали крыльями,
поклевывая из моей кормушки. Прилетели две нахохлившиеся косматые сойки,
отпугивая всех остальных пернатых, и энергично нырнули клювами в кормушку.
Африканская горлица на дереве подавала свой обычный скорбный призыв, словно
не верила, что когда-нибудь на земле станет меньше печали. Где-то проехала
машина, невидимая за стеной дворика. В моей голове все еще не укладывалось.
Как можно свести воедино два понятия "Боб Ши" и "смерть". Мне это казалось
чем-то вроде "круглого квадрата" или "гигантского лилипута". Как сказал
Витгенштейн. Есть понятия, которые не связываются в содержательную мысль.
Я подумал об одном надгробном камне в Слиго, на диком западе Ирландии:
Окинь холодным взглядом
Жизнь и смерть.
И проезжай, всадник.
Я размышлял о том, как идеализировал судья Шэллоу мятежную весну своей
юности ("Иисусе, какие бурные деньки") и как сдержанно отвечал ему Фальстаф,
на которого эти сладкие воспоминания навевали горькую тоску: "И звон
полуночных колоколов, мастер Шэллоу". Никто кроме Орсона Уэллса никогда не
придавал этой строке того особого значения. Которое она заслуживает... В ней
говорится: "Наши кутежи и вправду длились допоздна" (с точки зрения жителей
страны с аграрной экономикой, где большинство людей ложится спать на закате
солнца), но еще она означает: "Наши дни сочтены: звон колоколов напоминает о
могиле".
На улице прогрохотала еще одна машина. И африканская горлица снова
пожаловалась на несправедливость жизни. Я вдруг увидел, насколько сексуальна
зелень Природы за стеклянной дверью моего дворика. Потом на огромной
скорости пронеслась еще одна машина: наверное, парень опаздывал на работу.
В первые годы нашего знакомства с Бобом Ши мы никогда не видели ни
птиц, ни цветов, ни деревьев, зато слышали грохот ревущих машин. Наша дружба
зародилась в Чикаго, среди индустриальной суматохи и сутолоки, вони, крови и
дерьма на скотных дворах: я вспоминаю это как асфальтовое чистилище Дали (и
Дэйли). Мы сошлись ближе, когда Боб и я получили дозу слезоточивого газа и
газа нервного действия во время демократической конвенции 1968 года, той
самой, которую оградили колючей проволокой, потому что мэр Ричард П. Дэйли
(разумеется, не Дали, хотя его мысли часто казались сюрреалистическими)
решил, что не позволит американцам вмешиваться в дела правительства.
Протестующие скандировали: "Раз, два, три, четыре! Нам не нужна ваша
чертова война! Пять, шесть, семь, восемь: организуемся и сметем
госдепартамент!" Поблизости взорвалась еще одна канистра со слезоточивым
газом, и, обливаясь слезами, мы с Ши понеслись вдоль Мичигана, успев нырнуть
в боковую улочку. Так нам удалось спастись от избиения дубинками, которое
применили к тем, кто не умел бегать так же стремительно, как мы. Если хотите
узнать, что стало с менее проворными демонстрантами. Вовсе не обязательно
разыскивать в архиве пленку с отснятым материалом событий 1968 года.
Достаточно еще раз посмотреть фильм Родни Кинга. Полицейские вели себя
по-зверски, и их забавы мало меняются с годами.
Потягивая кофе, я отсчитал годы назад. Все верно, мы с Ши знаем друг
друга без малого тридцать лет. За тридцать лет человек выходит из пеленок и
дорастает до получения первого трехколесного велосипеда, первого оргазма и
даже диссертации. Человек может получить постоянную работу или научиться
просить милостыню на улицах, ухаживать за девушкой, жениться и стать
родителем или пойти в армию и потерять ногу. До начала двадцатого века
средняя продолжительность жизни людей составляла не более тридцати лет.
Дружба, которая длится так долго становится чем-то большим, чем дружба. Ши
значил для меня столько же, сколько любой член моей семьи.
Давным-давно, еще в шестьдесят пятом году, когда мы с Ши начинали
работать в фонде "Плэйбой Форум" при журнале "Плэйбой", у нас вошло в
привычку вместе обедать. Вскоре у нас появилась традиция захаживать каждую
вторую пятницу (читай: в день зарплаты) после работы в соседний бар и
пропускать по полдюжины коктейлей "Кровавая Мэри". При этом мы обсуждали
книги, фильмы и все важные вопросы по гражданскому и уголовному праву,
логике, философии, политике, религии и "пограничной науке", если можно
провести границу между двумя последними предметами. Обычно все эти вопросы
казались нам неотделимыми друг от друга, и во время разговоров нас просто
"несло". Наверное, поэтому в те годы в фонде "Плэйбой Форум" обсуждались
более экстравагантные проблемы, чем это было до нас или после.
Я помню наш цикл "Кто владеет Эриком Уайтторном?", в котором мы предали
гласности историю о том, как некая миссис Уайтторн подала в суд на
правительство за попытку призвать в армию ее восемнадцатилетнего сына Эрика.
Она утверждала, что пока Эрику не исполнится двадцать один год, он
принадлежит ей, и правительство не имеет права забирать его у нее. Мы с Ши
старались как можно подробнее осветить это событие, поскольку хотели, чтобы
люди всерьез задумались над тем, кому принадлежит восемнадцатилетний
человек: себе. Своей матери или Пентагону.
Увы, Эрик, как и многие молодые люди, не желал быть орудием идеализма в
руках матери, и положил конец дебатам, добровольно записавшись в Армию. (Сын
Мэйдэлин Марри тоже взбунтовался. Не желая играть роль тарана, когда она
штурмовала цитадель Организованной Религии). Нам пришлось прекратить дебаты,
когда Эрик надел военную форму и отправился выжигать напалмом низкорослых
малайцев. Надеюсь. Что некоторые читатели "Плэйбоя" тех лет до сих пор время
от времени задумываются, принадлежат ли люди самим себе, родителям, или же
кафкианским лабиринтам Пятистенного Замка на Потомаке. Под влиянием черной
магии в коллективном бессознательном большинство людей (как я подозреваю)
по-прежнему считаем, что Пентагон буквально "владеет" ими и их отпрысками, а
сами они "должны" деньги Ирландской Республиканской Армии.
В основном, работая "Плэйбой Форум", мы с Ши занимали либеральные
позиции (как и Хефнер, который иначе просто не учреждал бы ни Фонд, ни
Форум), но зачастую, как в случае с миссис Уайтторн, мы заходили чуть дальше
и соскальзывали в своеобразную анархо-пацифистскую пропаганду. Разумеется,
это всегда было "мнение читателя", а не точка зрения "Плэйбоя". Некоторые из
этих "читателей" впоследствии прославились, когда мы их вывели персонажами в
трех романах "Иллюминатуса!"...
Вспоминая о моих грехах, каюсь, я пристрастил Ши к марихуане. В то
время я пристрастил к ней многих людей. Я совершал это с миссионерским
рвением, но сейчас, когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что в то время
этим занимались многие другие сотрудники "Плэйбоя". Возможно, правильнее
будет сказать, что я способствовал тому, что Боб подсел на травку.
Однажды по случаю мы раздобыли классную травку из Таиланда, и завели
глупейший разговор о жизни.
"Что ты сказал?" - спрашивал Ши, напряженно внимая моим словам, как в
свое время ученики внимали Сократу...
Я силился вспомнить и разгадать эту непостижимую тайну, но среди
миллионов новых ощущений и потока космических озарений забывал о вопросе,
еще не успев найти на него ответ. "Что... ты... сказал?.." - медленно
переспрашивал я, пытаясь более или менее сосредоточиться.
"Я сказал... э-э...". Он затихал, пытаясь вспомнить что-то очень
важное. - "Э-э... что ты... э-э... только что сказал?"
И в таком же духе мы беседовали, казалось, на протяжении целых юг, а
может быть даже и кальп, как говорят в индуизме. В эту ночь родились
"Острова Микроамнезии" в "Иллюминатусе!". Возможно, в результате похожей
ночи появились "Воды Лотоса" в гомеровской "Одиссее"?
В одну из таких пятниц, когда мы с Бобом сидели в нашем любимом баре,
опрокидывая стаканчики с традиционной "Кровавой Мэри" и уплетая традиционный
жареный арахис, в наш разговор вмешался священник, сидевший за соседним
столиком. Вскоре он пересел к нам, а чуть позже я понял, почему разговор
настойчиво сворачивает на тему платонического идеала истинной любви между
философами. Тогда я решил позабавиться. Я сказал, что должен вернуться домой
пораньше, и бросил Боба на произвол судьбы. Через полчаса я был уже дома и
снимал ботинки, когда зазвонил телефон. Ши, с благоговейным страхом в голосе
- словно кто-то на его глазах только что принес в жертву черного козла, -
спрашивал на том конце провода: "Тебе не кажется, что священник -
гомосексуалист?"
Я признался, что у меня возникли такие подозрения. "Такой же голубой,
как небо", - ответил я. Считая. Что выбрал удачное сравнение.
"О Боже, - сказал Ши. - Неужели это и вправду возможно?"
"А почему ты, собственно говоря, мне звонишь и спрашиваешь об этом?"
"Он постоянно говорит о том, что только интеллигентные мужчины могут
по-настоящему любить друг друга".
Ши стал менее наивным всего через несколько месяцев после этого случая.
Поскольку значительная часть работы в Фонде требовала консультаций в
институте Кинси. Я считаю тот случай нетипичным и, надеюсь, он не
характеризует Боба как полного идиота, пусть даже это произошло тридцать лет
назад (когда Церковь бесстыдно отрицала все похождения своих служителей и
запугивала средства массовой информации, не разрешая предавать огласке дела,
которые передавались в суд). Но в этой истории проявилось крайне типичное
для Боба Ши простодушие, с которым он во многих отношениях так никогда и не
расстался.
Наверное, в молодости Боб Ши не поверил бы, что Рой Кон, сделавший
карьеру на выдворении гомосексуалистов из правительства, сам вел активную
гомосексуальную жизнь. Ши потребовалось много времени, чтобы узнать, сколько
лжи существует в этом мире, потому что сам он всегда был честен.
Он считал, что духовные лица, которые проповедуют половое воздержание,
практикуют это воздержание. В первый год нашей дружбы - это был 1965 год -
он даже считал, что политики, называющие себя либералами, думают и действуют
либерально.
Как бы там ни было, этот фланирующий священник стал причиной столь
глубоких наших размышлений, что, в конце концов, стал персонажем
бессмертного "Иллюминатуса!" - падре Педерастией.
Примерно тогда же, когда мы познакомились со священником, Ши признался,
что оставался католиком почти до 28 лет. Если не считать потрясения, которое
он испытал, узнав о существовании духовных лиц с гомосексуальными
наклонностями, Боб не производил впечатления человека, недавно
освободившегося от гнета католического ментального контроля, и мне так
никогда и не удалось понять, как он мог оставаться в этой церкви столь
длительное время. (Разочаровавшись в католицизме, как и Джеймс Джойс, в
четырнадцать лет, я считал. Что все интеллигентные люди делают это примерно
в том же возрасте...) Ши никогда не объяснял, что держало его в лоне этой
церкви так долго, но зато однажды с горечью поведал, отчего с ней порвал.
Оказывается, его первая жена вскоре после свадьбы стала совершенно
безумной. После долгих мучений и консультаций с психиатрами, Боб
окончательно смирился с мыслью, что женился на человеке, неизлечимо больном
шизофренией. Он посчитал, что это выше его сил и попытался добиться
постановления о признании брака недействительным. Так он попал на прием к
монсеньеру.
К ужасу Ши, ни заключение психиатров, ни прочие документы, ни само
церковное право к беседе с монсеньером не имели никакого отношения.
Монсеньера интересовало только одно: какую сумму наличными готов выложить Ши
за признание брака недействительным. Ши назвал сумму, которую мог выложить
молодой человек, только начинающий работать в плохоньком журнале - бледной
копии "Плэйбоя". Монсеньер отправил его домой и велел хорошенько подумать,
как зарабатывать больше денег. Конец беседы.
Ши добился гражданского развода и с тех пор ни разу не ходил в
католическую церковь. Однако когда я впервые его узнал (лет через пять или
шесть после отхода Боба от Церкви), он считал аборт преступлением, но не
подозревал о существовании священников-гомосексуалистов. Он многому научился
в те бурные шестидесятые. Причем научился быстро. Его либерализм развеялся,
как дым, под натиском штурмовых отрядов Дэйли. И он пополнил когорту таких
же безудержных анархистов, как я.
Помню как-то вечером мы все вместе (Боб, его вторая жена Ивонна, Арлен
и я) смотрели по телевизору картину "Франкенштейн встречается с
человеком-волком". Тогда на телевидении еще была разрешена реклама сигарет,
и в тот вечер шел рекламный ролик, в котором два актера, удивительно похожие
на Барби и Кена, прогуливались по лесу, наслаждаясь видом красивого
водопада. Когда они закурили, голос за кадром произнес: "С "Салемом" можно
уйти из леса, но "Салем" - это всегда дыхание леса". Наверное, этот ролик
должен был вызвать у нас ассоциацию "курить Салем ( дышать свежим лесным
воздухом". Как только реклама закончилась, на экран вернулся Лон Чейни и
начал молча страдать (помните его выразительные глаза?), превращаясь в
волка. "Человек может выйти из тьмы, - торжественно продекламировал я, - но
человек - это всегда потемки". Как большинство моих фантазий, эта тоже
провалилась в дыру моей памяти, и я тотчас же о ней забыл.
Представьте мое удивление, когда это сюрреалистический набор идей
(Дарвин - Человек-Волк - "Салем" и пр.) вдруг попал в "Иллюминатус!".
Оказывается, Ши эту фразу не забыл.
И еще один вечер навевает на меня грустные воспоминания и печаль: все
та же четверка - Боб, Ивонна, Арлен и я - кутила на "хазе" у Боба; и вдруг
Боб молча включил стерео. Находясь в глубоком трансе, я слышал мелодию в
виде чистого звука: то было чарующее звучание, богатое бетховенское
звучание, но черт меня побери, если я мог сказать, что порождало этот дивный
звук. Наконец мне показалось, что это больше похоже на органную, чем на
инструментальную, музыку.
"Синие киты?" - спросил я. (В тот год "Песни синих китов" приобрели
необычайную популярность).
Вместо ответа Ши показал обложку альбома: "Язык и музыка волков".
Поистине, он ввел меня в сферу нечеловеческой музыки.
В 1971 году, когда мы завершили работу над "Иллюминатусом!", я ушел из
"Плэйбоя", находясь в разгаре гормональной перестройки и переживая кризис
среднего возраста. Тогда я не понимал, в чем была причина моего ухода просто
я вдруг понял, что не смогу жить и вторую половину жизни, оставаясь
редактором (читай: рабом должностного оклада), который пишет лишь время от
времени. Кровь из носу, я должен был или стать свободным и независимым
писателем, или "прогореть".
Вместо этого я стал и свободным писателем, и прогорел. Понадобилось
целых пять лет войны и споров об условиях публикации книги между нами и
издательством "Делл", пока, наконец, опус Ши-Уилсона напечатали (а затем
искусственно сделали из него трилогию, так что стало вообще непонятно, то ли
мы написали одну книгу, то ли три). Пять лет в нищете казались такой же
вечностью, как пять лет за решеткой, но это совсем другая история. Пока я,
Арлен и наши четверо детей бродили в поисках "менее отвратительной"
квартиры, в которой могут жить бедняки "на пособии", мы с Ши вступили в
переписку и писали друг другу чуть ли не каждую неделю. Издательство "Дел"
находилось в состоянии вечной паники из-за нашего чудовищного романа:
"Иллюминатус!" распродавался и снова издавался по просьбе читателей, затем
снова распродавался и вновь издавался еще большими тиражами, так что мы оба
становились все более "продаваемыми писателями" (а это означало, что
издателям приходилось платить нам авансы в более крупных размерах). К тому
же мы оба становились все более занятыми, и писали друг другу все меньше
писем - по два в месяц, если не меньше но на протяжении двадцати трех лет мы
обсуждали в нашей переписке все важные и животрепещущие вопросы, исписывая
тонны бумаги, которой хватило бы на издание нескольких книг. Надеюсь, часть
нашей переписки в один прекрасный день будет опубликована.
Одна из наших любимых тем для обсуждения касалась "реальности", к
которой Ши относился. Как к слову, обозначающему что-то конкретное и внешнее
по отношению к любому наблюдателю. Я, как уже объяснял в моих книгах и еще
пытаюсь прояснить в данной книге, разделяю взгляды Гуссерля, Ницше,
Кожибского и деконструктивистов. "Реальность", а также "иллюзия",
"искусство", "кайф", "честность", "нормальный", "ненормальный", "фантазия",
"маска", "галлюцинация", "истина, скрытая под маской", "маска, скрытая под
маской" и т.д. - это понятия, которые выражают оценочное суждение
наблюдателя и не имеют никакого смысла в отрыве от трансакции
"наблюдатель-наблюдаемое".
Ши всегда считал, что такая точка зрения ведет к солипсизму. Я же
никогда с этим не соглашался. Ни один из нас не мог переубедить другого.
Однако в ходе этого спора. Который велся на протяжении более двух десятков
лет, мы оба многому научились. Мы провели неделю в Лондоне, когда в
Национальном театре играли сценическую версию "Иллюминатуса!". Помню, как мы
отправились в лондонский Тауэр, который давно мечтал увидеть Ши. Он прочитал
мне лекцию о лживой и пропагандистской подаче истории в эпоху Тюдоров,
целиком принятой на веру и превращенной Шекспиром в "Ричарда III". Я же
восхищался поэзией Шекспира, а историю считал одним из тех искусств, в
которых, как и в теологии, можно доказать все, что выгодно доказать - к
удовлетворению тех, кто хочет в это верить. Ши нащелкал много фотографий
грачей, которые прекрасно вписывались в историческую атмосферу Тауэра6
казалось, что эти птицы появились не в результате эволюции, а вышли из
"Ричарда III" - или произошли от Х. П. Лавкрафта.
Затем мы отправились в Вестминстерское аббатство, и я
засвидетельствовал свое почтение Бену Джонсону, человеку, который вдохновил
меня на создание некоторых моих терминологических игр. Он давал своим
персонажам такие имена, как Лицо, Оса, Эпикуреец Мамона, Проворный Привереда
и (первая пародия на фанатика, ведущего борьбу с курением) Деятельный
Энтузиазм Страны (именно он произносит по роли великую фразу, что, собирая
урожай табака, не исключай вероятность того, что на табачные листья
"возможно, мочился свирепый аллигатор").
Мы набрели на Бикингемский дворец, но у нас не возникло ни малейшего
желания туда заходить. Вполголоса я пробормотал какую-то грубость в адрес
королевского семейства. Куда более царственной достопримечательностью я
считал портер "Гиннес", который сыграл огромную роль в моей постоянно
растущей любви к британским и ирландским островам.
Когда Ши уволили из "Плэйбоя", он страшно беспокоился, сможет ли
содержать семью, и, находясь в поисках другой работы, быстро писал наброски
к нескольким романам. Прежде чем он нашел работу, он продал свой первый
роман и с тех пор никогда не прекращал писать. Я по-прежнему высоко оцениваю
фразу, которой он прокомментировал свое увольнение.
"В течение десяти лет я тяжело работал и был предан интересам компании,
- писал он, - наверное, это заслуживает какого-то наказания". По-моему, это
настоящий афоризм на тему капиталистической морали.
Всякий раз, когда я совершал лекционное турне в Чикаго или выступал
где-нибудь рядом, Ши приглашал меня останавливаться в его доме. Ивонна
всегда ложилась спать рано, и мы с Бобом болтали ночи напролет, как это
бывало в молодые годы на заре нашей дружбы. Я всегда чувствовал, что Ивонна
недолюбливает литературных приятелей Боба, но никогда не принимал это на
свой счет.
И вдруг Ивонна бросила Боба, уйдя к молодому мужчине, хотя подробности
я не знаю (или же просто не хочу знать). Некоторое время я волновался, что
Боб не справится с депрессией. Я представлял ту "мерзость запустения",
которую он, должно быть ощущал: ему было шестьдесят, он остался в
одиночестве в большом доме, и его бросила жена, сбежав с молодым жеребцом,
который мог бы называть его "дедулей". Возможно, у меня слишком живое
воображение. Мне самому шестьдесят два года, и я знаю, что одинокая старость
- это тайный страх всех стареющих мужчин.
Кстати, давайте отнесемся к Ивонне снисходительно: она просто сошла со
сцены. Она никогда не обливала феминистической грязью Боба.
И это за тридцать лет радикального феминизма, что, возможно, говорит о
некоторой старомодной скромности.
А тогда, во время языческого фестиваля, на котором каждый из нас должен
был выступить с лекцией, Ши встретил Патрисию Монаган. Я видел. Что
происходило: это было волшебство, любовь с первого взгляда. В последние два
года жизни Боба Пат неимоверно его поддерживала своей нежной заботой и
дарила ему почти юношескую радость. За день до наступления комы он ухитрился
жениться на Пат, хотя еще не был разведен с Ивонной. Я думаю, церемония
бракосочетания была последним подарком, который он преподнес Пат, а Пат -
ему. Так что Боб Ши умер двоеженцем, и я уважаю его за это. Он видел
внутренний свет (как называют это квакеры) и действовал от чистого любящего
сердца.
Год за годом, в разных местах - в Ирландии. В Германии, в Корнуолле, в
Швейцарии, на центральном побережье Калифорнии, - я часто ловил себя на
мысли. Вот было бы здорово, если бы ко мне сюда приехал Боб и увидел всю эту
Однако до сих пор никто не предъявил такую конкретную абстракцию.
Поэтому я допускаю, что вселенная нашего опыта, или
материально-чувственный мир, как говорил Маркс, состоит только из
ненормальных или эксцентричных всплесков в пространственно-временном
континууме. Вы никогда не найдете нормального человека, нормальную собаку
или даже нормальную зебру. Никто никогда не сможет предъявить нормальную
сонату, нормальную картину Поллока или даже нормального "партнера месяца".
"Математически нормальное" выражает понятие, которое не подтверждается
ни одним реальным событием.
Как написал известный древнеяпонский поэт:
Горное озеро -
Лягушка прыгает -
Буль - буль - буль!
В которой весь комизм заключается
в шутке о моей смерти
Для чего предназначены эти углеродные ячейки?
"Стар Трек": киноверсия
"Друзья" - это состояние души.
"Переход Миллера"
Всего через неделю после того, как я якобы пересек Сумеречную Зону, или
попал на небеса (как называет это Армия Спасения) - а на американском
народном языке "сыграл в ящик", - я проснулся с мыслью, что надо позвонить
Бобу Ши в больницу.
Утренний ритуал начался с варки кофе (как истинный гурман, я сам
смалываю зерна: ритуал во славу Эпикура). С чашкой дымящегося кофе я сел у
телефона. Набрав номер больничной палаты, в которой лежал Ши, я рассказал
ему для развлечения неприличный анекдот. Но голос Боба звучал слабее, чем
обычно, и у меня снова возникло это ужасное щемящее чувство полной
беспомощности из-за того, что я совершенно не знаю, чем реально могу ему
помочь.
Мы поговорили о "NYPD Blue", новом телевизионном шоу, которое нам обоим
нравилось. Мы сошлись во мнении. Что Сипович всегда выбирает лучшие строки:
"Раз или два в году я люблю выполнять обещание в присутствии свидетеля,
поэтому помню, на что похоже это ощущение". "Хотя это и ошарашит тебя, Джон,
но я должен тебе сказать: иногда в этом здании не вершится истинное
правосудие".
"Я чувствую себя лучше, - под конец сказал Ши полушепотом. - Намного
лучше. Просто сейчас я немного устал".
"Ладно, - сказал я. Я тебя отпускаю".
"Я люблю тебя", - неожиданно произнес он.
"И я тебя люблю", - сказал я, вешая трубку. Я сел и задумался. В нашем
обществе требуется почти три десятка лет и тяжелая болезнь, чтобы
гетеросексуальные мужчины могли сказать друг другу "Я тебя люблю"... Я
размышлял об этом и об оптимизме Ши, потому что не хотел думать о том, каким
слабым и измученным был его голос.
Оглядываясь назад, я так и не знаю, хотел ли он внушить этот оптимизм
своему страдающему телу - перестроить его иммунологическую защиту при помощи
могучей нейрохимии надежды - или же он сказал это, чтобы избавить меня от
дальнейших переживаний и на несколько часов уменьшить мою тревогу.
В следующий раз, когда я позвонил Бобу Ши, голос на автоответчике
сообщил, что Боб находится в коме, и попросил больше в больницу не звонить.
Даже тогда я не поверил, не хотел верить в реальность происходившего. Когда
примерно дня через три сообщение на автоответчике поменялось, и тот же голос
просто сказал, что Боб Ши умер, я испытал потрясение. Мне следовало ожидать,
что это произойдет, но я не был к этому готов. К этому никогда не бываешь
готов. Я настолько старался вселить надежду в Боба, что сам заразился этой
надеждой на чудо.
Я сидел с трубкой в руках, как Уайл И. Койот, когда его только что
ударило камнем размером со слона, но он еще это не чувствует и не знает, что
по логике вещей должен уже упасть. Я медленно повесил трубку, по-прежнему не
в состоянии смотреть правде в глаза, все еще находясь в состоянии шока.
Внешне казалось, что Боб выиграл этот раунд (за последние полгода ни одной
новой опухоли) как он мог умереть от побочных эффектов?
Гремлины запустили в Интернет слух о смерти одного автора
"Иллюминатуса!", а по-настоящему умер другой.
Я выглянул из окна. Солнце едва взошло - я поднимаюсь на рассвете,
когда небо на востоке чуть тронуто светло-коричневыми и мандариновыми
разводами, - но во внутреннем дворике моего дома уже собралось "общество к
завтраку". Зяблики, дрозды и воробьи подпрыгивали и хлопали крыльями,
поклевывая из моей кормушки. Прилетели две нахохлившиеся косматые сойки,
отпугивая всех остальных пернатых, и энергично нырнули клювами в кормушку.
Африканская горлица на дереве подавала свой обычный скорбный призыв, словно
не верила, что когда-нибудь на земле станет меньше печали. Где-то проехала
машина, невидимая за стеной дворика. В моей голове все еще не укладывалось.
Как можно свести воедино два понятия "Боб Ши" и "смерть". Мне это казалось
чем-то вроде "круглого квадрата" или "гигантского лилипута". Как сказал
Витгенштейн. Есть понятия, которые не связываются в содержательную мысль.
Я подумал об одном надгробном камне в Слиго, на диком западе Ирландии:
Окинь холодным взглядом
Жизнь и смерть.
И проезжай, всадник.
Я размышлял о том, как идеализировал судья Шэллоу мятежную весну своей
юности ("Иисусе, какие бурные деньки") и как сдержанно отвечал ему Фальстаф,
на которого эти сладкие воспоминания навевали горькую тоску: "И звон
полуночных колоколов, мастер Шэллоу". Никто кроме Орсона Уэллса никогда не
придавал этой строке того особого значения. Которое она заслуживает... В ней
говорится: "Наши кутежи и вправду длились допоздна" (с точки зрения жителей
страны с аграрной экономикой, где большинство людей ложится спать на закате
солнца), но еще она означает: "Наши дни сочтены: звон колоколов напоминает о
могиле".
На улице прогрохотала еще одна машина. И африканская горлица снова
пожаловалась на несправедливость жизни. Я вдруг увидел, насколько сексуальна
зелень Природы за стеклянной дверью моего дворика. Потом на огромной
скорости пронеслась еще одна машина: наверное, парень опаздывал на работу.
В первые годы нашего знакомства с Бобом Ши мы никогда не видели ни
птиц, ни цветов, ни деревьев, зато слышали грохот ревущих машин. Наша дружба
зародилась в Чикаго, среди индустриальной суматохи и сутолоки, вони, крови и
дерьма на скотных дворах: я вспоминаю это как асфальтовое чистилище Дали (и
Дэйли). Мы сошлись ближе, когда Боб и я получили дозу слезоточивого газа и
газа нервного действия во время демократической конвенции 1968 года, той
самой, которую оградили колючей проволокой, потому что мэр Ричард П. Дэйли
(разумеется, не Дали, хотя его мысли часто казались сюрреалистическими)
решил, что не позволит американцам вмешиваться в дела правительства.
Протестующие скандировали: "Раз, два, три, четыре! Нам не нужна ваша
чертова война! Пять, шесть, семь, восемь: организуемся и сметем
госдепартамент!" Поблизости взорвалась еще одна канистра со слезоточивым
газом, и, обливаясь слезами, мы с Ши понеслись вдоль Мичигана, успев нырнуть
в боковую улочку. Так нам удалось спастись от избиения дубинками, которое
применили к тем, кто не умел бегать так же стремительно, как мы. Если хотите
узнать, что стало с менее проворными демонстрантами. Вовсе не обязательно
разыскивать в архиве пленку с отснятым материалом событий 1968 года.
Достаточно еще раз посмотреть фильм Родни Кинга. Полицейские вели себя
по-зверски, и их забавы мало меняются с годами.
Потягивая кофе, я отсчитал годы назад. Все верно, мы с Ши знаем друг
друга без малого тридцать лет. За тридцать лет человек выходит из пеленок и
дорастает до получения первого трехколесного велосипеда, первого оргазма и
даже диссертации. Человек может получить постоянную работу или научиться
просить милостыню на улицах, ухаживать за девушкой, жениться и стать
родителем или пойти в армию и потерять ногу. До начала двадцатого века
средняя продолжительность жизни людей составляла не более тридцати лет.
Дружба, которая длится так долго становится чем-то большим, чем дружба. Ши
значил для меня столько же, сколько любой член моей семьи.
Давным-давно, еще в шестьдесят пятом году, когда мы с Ши начинали
работать в фонде "Плэйбой Форум" при журнале "Плэйбой", у нас вошло в
привычку вместе обедать. Вскоре у нас появилась традиция захаживать каждую
вторую пятницу (читай: в день зарплаты) после работы в соседний бар и
пропускать по полдюжины коктейлей "Кровавая Мэри". При этом мы обсуждали
книги, фильмы и все важные вопросы по гражданскому и уголовному праву,
логике, философии, политике, религии и "пограничной науке", если можно
провести границу между двумя последними предметами. Обычно все эти вопросы
казались нам неотделимыми друг от друга, и во время разговоров нас просто
"несло". Наверное, поэтому в те годы в фонде "Плэйбой Форум" обсуждались
более экстравагантные проблемы, чем это было до нас или после.
Я помню наш цикл "Кто владеет Эриком Уайтторном?", в котором мы предали
гласности историю о том, как некая миссис Уайтторн подала в суд на
правительство за попытку призвать в армию ее восемнадцатилетнего сына Эрика.
Она утверждала, что пока Эрику не исполнится двадцать один год, он
принадлежит ей, и правительство не имеет права забирать его у нее. Мы с Ши
старались как можно подробнее осветить это событие, поскольку хотели, чтобы
люди всерьез задумались над тем, кому принадлежит восемнадцатилетний
человек: себе. Своей матери или Пентагону.
Увы, Эрик, как и многие молодые люди, не желал быть орудием идеализма в
руках матери, и положил конец дебатам, добровольно записавшись в Армию. (Сын
Мэйдэлин Марри тоже взбунтовался. Не желая играть роль тарана, когда она
штурмовала цитадель Организованной Религии). Нам пришлось прекратить дебаты,
когда Эрик надел военную форму и отправился выжигать напалмом низкорослых
малайцев. Надеюсь. Что некоторые читатели "Плэйбоя" тех лет до сих пор время
от времени задумываются, принадлежат ли люди самим себе, родителям, или же
кафкианским лабиринтам Пятистенного Замка на Потомаке. Под влиянием черной
магии в коллективном бессознательном большинство людей (как я подозреваю)
по-прежнему считаем, что Пентагон буквально "владеет" ими и их отпрысками, а
сами они "должны" деньги Ирландской Республиканской Армии.
В основном, работая "Плэйбой Форум", мы с Ши занимали либеральные
позиции (как и Хефнер, который иначе просто не учреждал бы ни Фонд, ни
Форум), но зачастую, как в случае с миссис Уайтторн, мы заходили чуть дальше
и соскальзывали в своеобразную анархо-пацифистскую пропаганду. Разумеется,
это всегда было "мнение читателя", а не точка зрения "Плэйбоя". Некоторые из
этих "читателей" впоследствии прославились, когда мы их вывели персонажами в
трех романах "Иллюминатуса!"...
Вспоминая о моих грехах, каюсь, я пристрастил Ши к марихуане. В то
время я пристрастил к ней многих людей. Я совершал это с миссионерским
рвением, но сейчас, когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что в то время
этим занимались многие другие сотрудники "Плэйбоя". Возможно, правильнее
будет сказать, что я способствовал тому, что Боб подсел на травку.
Однажды по случаю мы раздобыли классную травку из Таиланда, и завели
глупейший разговор о жизни.
"Что ты сказал?" - спрашивал Ши, напряженно внимая моим словам, как в
свое время ученики внимали Сократу...
Я силился вспомнить и разгадать эту непостижимую тайну, но среди
миллионов новых ощущений и потока космических озарений забывал о вопросе,
еще не успев найти на него ответ. "Что... ты... сказал?.." - медленно
переспрашивал я, пытаясь более или менее сосредоточиться.
"Я сказал... э-э...". Он затихал, пытаясь вспомнить что-то очень
важное. - "Э-э... что ты... э-э... только что сказал?"
И в таком же духе мы беседовали, казалось, на протяжении целых юг, а
может быть даже и кальп, как говорят в индуизме. В эту ночь родились
"Острова Микроамнезии" в "Иллюминатусе!". Возможно, в результате похожей
ночи появились "Воды Лотоса" в гомеровской "Одиссее"?
В одну из таких пятниц, когда мы с Бобом сидели в нашем любимом баре,
опрокидывая стаканчики с традиционной "Кровавой Мэри" и уплетая традиционный
жареный арахис, в наш разговор вмешался священник, сидевший за соседним
столиком. Вскоре он пересел к нам, а чуть позже я понял, почему разговор
настойчиво сворачивает на тему платонического идеала истинной любви между
философами. Тогда я решил позабавиться. Я сказал, что должен вернуться домой
пораньше, и бросил Боба на произвол судьбы. Через полчаса я был уже дома и
снимал ботинки, когда зазвонил телефон. Ши, с благоговейным страхом в голосе
- словно кто-то на его глазах только что принес в жертву черного козла, -
спрашивал на том конце провода: "Тебе не кажется, что священник -
гомосексуалист?"
Я признался, что у меня возникли такие подозрения. "Такой же голубой,
как небо", - ответил я. Считая. Что выбрал удачное сравнение.
"О Боже, - сказал Ши. - Неужели это и вправду возможно?"
"А почему ты, собственно говоря, мне звонишь и спрашиваешь об этом?"
"Он постоянно говорит о том, что только интеллигентные мужчины могут
по-настоящему любить друг друга".
Ши стал менее наивным всего через несколько месяцев после этого случая.
Поскольку значительная часть работы в Фонде требовала консультаций в
институте Кинси. Я считаю тот случай нетипичным и, надеюсь, он не
характеризует Боба как полного идиота, пусть даже это произошло тридцать лет
назад (когда Церковь бесстыдно отрицала все похождения своих служителей и
запугивала средства массовой информации, не разрешая предавать огласке дела,
которые передавались в суд). Но в этой истории проявилось крайне типичное
для Боба Ши простодушие, с которым он во многих отношениях так никогда и не
расстался.
Наверное, в молодости Боб Ши не поверил бы, что Рой Кон, сделавший
карьеру на выдворении гомосексуалистов из правительства, сам вел активную
гомосексуальную жизнь. Ши потребовалось много времени, чтобы узнать, сколько
лжи существует в этом мире, потому что сам он всегда был честен.
Он считал, что духовные лица, которые проповедуют половое воздержание,
практикуют это воздержание. В первый год нашей дружбы - это был 1965 год -
он даже считал, что политики, называющие себя либералами, думают и действуют
либерально.
Как бы там ни было, этот фланирующий священник стал причиной столь
глубоких наших размышлений, что, в конце концов, стал персонажем
бессмертного "Иллюминатуса!" - падре Педерастией.
Примерно тогда же, когда мы познакомились со священником, Ши признался,
что оставался католиком почти до 28 лет. Если не считать потрясения, которое
он испытал, узнав о существовании духовных лиц с гомосексуальными
наклонностями, Боб не производил впечатления человека, недавно
освободившегося от гнета католического ментального контроля, и мне так
никогда и не удалось понять, как он мог оставаться в этой церкви столь
длительное время. (Разочаровавшись в католицизме, как и Джеймс Джойс, в
четырнадцать лет, я считал. Что все интеллигентные люди делают это примерно
в том же возрасте...) Ши никогда не объяснял, что держало его в лоне этой
церкви так долго, но зато однажды с горечью поведал, отчего с ней порвал.
Оказывается, его первая жена вскоре после свадьбы стала совершенно
безумной. После долгих мучений и консультаций с психиатрами, Боб
окончательно смирился с мыслью, что женился на человеке, неизлечимо больном
шизофренией. Он посчитал, что это выше его сил и попытался добиться
постановления о признании брака недействительным. Так он попал на прием к
монсеньеру.
К ужасу Ши, ни заключение психиатров, ни прочие документы, ни само
церковное право к беседе с монсеньером не имели никакого отношения.
Монсеньера интересовало только одно: какую сумму наличными готов выложить Ши
за признание брака недействительным. Ши назвал сумму, которую мог выложить
молодой человек, только начинающий работать в плохоньком журнале - бледной
копии "Плэйбоя". Монсеньер отправил его домой и велел хорошенько подумать,
как зарабатывать больше денег. Конец беседы.
Ши добился гражданского развода и с тех пор ни разу не ходил в
католическую церковь. Однако когда я впервые его узнал (лет через пять или
шесть после отхода Боба от Церкви), он считал аборт преступлением, но не
подозревал о существовании священников-гомосексуалистов. Он многому научился
в те бурные шестидесятые. Причем научился быстро. Его либерализм развеялся,
как дым, под натиском штурмовых отрядов Дэйли. И он пополнил когорту таких
же безудержных анархистов, как я.
Помню как-то вечером мы все вместе (Боб, его вторая жена Ивонна, Арлен
и я) смотрели по телевизору картину "Франкенштейн встречается с
человеком-волком". Тогда на телевидении еще была разрешена реклама сигарет,
и в тот вечер шел рекламный ролик, в котором два актера, удивительно похожие
на Барби и Кена, прогуливались по лесу, наслаждаясь видом красивого
водопада. Когда они закурили, голос за кадром произнес: "С "Салемом" можно
уйти из леса, но "Салем" - это всегда дыхание леса". Наверное, этот ролик
должен был вызвать у нас ассоциацию "курить Салем ( дышать свежим лесным
воздухом". Как только реклама закончилась, на экран вернулся Лон Чейни и
начал молча страдать (помните его выразительные глаза?), превращаясь в
волка. "Человек может выйти из тьмы, - торжественно продекламировал я, - но
человек - это всегда потемки". Как большинство моих фантазий, эта тоже
провалилась в дыру моей памяти, и я тотчас же о ней забыл.
Представьте мое удивление, когда это сюрреалистический набор идей
(Дарвин - Человек-Волк - "Салем" и пр.) вдруг попал в "Иллюминатус!".
Оказывается, Ши эту фразу не забыл.
И еще один вечер навевает на меня грустные воспоминания и печаль: все
та же четверка - Боб, Ивонна, Арлен и я - кутила на "хазе" у Боба; и вдруг
Боб молча включил стерео. Находясь в глубоком трансе, я слышал мелодию в
виде чистого звука: то было чарующее звучание, богатое бетховенское
звучание, но черт меня побери, если я мог сказать, что порождало этот дивный
звук. Наконец мне показалось, что это больше похоже на органную, чем на
инструментальную, музыку.
"Синие киты?" - спросил я. (В тот год "Песни синих китов" приобрели
необычайную популярность).
Вместо ответа Ши показал обложку альбома: "Язык и музыка волков".
Поистине, он ввел меня в сферу нечеловеческой музыки.
В 1971 году, когда мы завершили работу над "Иллюминатусом!", я ушел из
"Плэйбоя", находясь в разгаре гормональной перестройки и переживая кризис
среднего возраста. Тогда я не понимал, в чем была причина моего ухода просто
я вдруг понял, что не смогу жить и вторую половину жизни, оставаясь
редактором (читай: рабом должностного оклада), который пишет лишь время от
времени. Кровь из носу, я должен был или стать свободным и независимым
писателем, или "прогореть".
Вместо этого я стал и свободным писателем, и прогорел. Понадобилось
целых пять лет войны и споров об условиях публикации книги между нами и
издательством "Делл", пока, наконец, опус Ши-Уилсона напечатали (а затем
искусственно сделали из него трилогию, так что стало вообще непонятно, то ли
мы написали одну книгу, то ли три). Пять лет в нищете казались такой же
вечностью, как пять лет за решеткой, но это совсем другая история. Пока я,
Арлен и наши четверо детей бродили в поисках "менее отвратительной"
квартиры, в которой могут жить бедняки "на пособии", мы с Ши вступили в
переписку и писали друг другу чуть ли не каждую неделю. Издательство "Дел"
находилось в состоянии вечной паники из-за нашего чудовищного романа:
"Иллюминатус!" распродавался и снова издавался по просьбе читателей, затем
снова распродавался и вновь издавался еще большими тиражами, так что мы оба
становились все более "продаваемыми писателями" (а это означало, что
издателям приходилось платить нам авансы в более крупных размерах). К тому
же мы оба становились все более занятыми, и писали друг другу все меньше
писем - по два в месяц, если не меньше но на протяжении двадцати трех лет мы
обсуждали в нашей переписке все важные и животрепещущие вопросы, исписывая
тонны бумаги, которой хватило бы на издание нескольких книг. Надеюсь, часть
нашей переписки в один прекрасный день будет опубликована.
Одна из наших любимых тем для обсуждения касалась "реальности", к
которой Ши относился. Как к слову, обозначающему что-то конкретное и внешнее
по отношению к любому наблюдателю. Я, как уже объяснял в моих книгах и еще
пытаюсь прояснить в данной книге, разделяю взгляды Гуссерля, Ницше,
Кожибского и деконструктивистов. "Реальность", а также "иллюзия",
"искусство", "кайф", "честность", "нормальный", "ненормальный", "фантазия",
"маска", "галлюцинация", "истина, скрытая под маской", "маска, скрытая под
маской" и т.д. - это понятия, которые выражают оценочное суждение
наблюдателя и не имеют никакого смысла в отрыве от трансакции
"наблюдатель-наблюдаемое".
Ши всегда считал, что такая точка зрения ведет к солипсизму. Я же
никогда с этим не соглашался. Ни один из нас не мог переубедить другого.
Однако в ходе этого спора. Который велся на протяжении более двух десятков
лет, мы оба многому научились. Мы провели неделю в Лондоне, когда в
Национальном театре играли сценическую версию "Иллюминатуса!". Помню, как мы
отправились в лондонский Тауэр, который давно мечтал увидеть Ши. Он прочитал
мне лекцию о лживой и пропагандистской подаче истории в эпоху Тюдоров,
целиком принятой на веру и превращенной Шекспиром в "Ричарда III". Я же
восхищался поэзией Шекспира, а историю считал одним из тех искусств, в
которых, как и в теологии, можно доказать все, что выгодно доказать - к
удовлетворению тех, кто хочет в это верить. Ши нащелкал много фотографий
грачей, которые прекрасно вписывались в историческую атмосферу Тауэра6
казалось, что эти птицы появились не в результате эволюции, а вышли из
"Ричарда III" - или произошли от Х. П. Лавкрафта.
Затем мы отправились в Вестминстерское аббатство, и я
засвидетельствовал свое почтение Бену Джонсону, человеку, который вдохновил
меня на создание некоторых моих терминологических игр. Он давал своим
персонажам такие имена, как Лицо, Оса, Эпикуреец Мамона, Проворный Привереда
и (первая пародия на фанатика, ведущего борьбу с курением) Деятельный
Энтузиазм Страны (именно он произносит по роли великую фразу, что, собирая
урожай табака, не исключай вероятность того, что на табачные листья
"возможно, мочился свирепый аллигатор").
Мы набрели на Бикингемский дворец, но у нас не возникло ни малейшего
желания туда заходить. Вполголоса я пробормотал какую-то грубость в адрес
королевского семейства. Куда более царственной достопримечательностью я
считал портер "Гиннес", который сыграл огромную роль в моей постоянно
растущей любви к британским и ирландским островам.
Когда Ши уволили из "Плэйбоя", он страшно беспокоился, сможет ли
содержать семью, и, находясь в поисках другой работы, быстро писал наброски
к нескольким романам. Прежде чем он нашел работу, он продал свой первый
роман и с тех пор никогда не прекращал писать. Я по-прежнему высоко оцениваю
фразу, которой он прокомментировал свое увольнение.
"В течение десяти лет я тяжело работал и был предан интересам компании,
- писал он, - наверное, это заслуживает какого-то наказания". По-моему, это
настоящий афоризм на тему капиталистической морали.
Всякий раз, когда я совершал лекционное турне в Чикаго или выступал
где-нибудь рядом, Ши приглашал меня останавливаться в его доме. Ивонна
всегда ложилась спать рано, и мы с Бобом болтали ночи напролет, как это
бывало в молодые годы на заре нашей дружбы. Я всегда чувствовал, что Ивонна
недолюбливает литературных приятелей Боба, но никогда не принимал это на
свой счет.
И вдруг Ивонна бросила Боба, уйдя к молодому мужчине, хотя подробности
я не знаю (или же просто не хочу знать). Некоторое время я волновался, что
Боб не справится с депрессией. Я представлял ту "мерзость запустения",
которую он, должно быть ощущал: ему было шестьдесят, он остался в
одиночестве в большом доме, и его бросила жена, сбежав с молодым жеребцом,
который мог бы называть его "дедулей". Возможно, у меня слишком живое
воображение. Мне самому шестьдесят два года, и я знаю, что одинокая старость
- это тайный страх всех стареющих мужчин.
Кстати, давайте отнесемся к Ивонне снисходительно: она просто сошла со
сцены. Она никогда не обливала феминистической грязью Боба.
И это за тридцать лет радикального феминизма, что, возможно, говорит о
некоторой старомодной скромности.
А тогда, во время языческого фестиваля, на котором каждый из нас должен
был выступить с лекцией, Ши встретил Патрисию Монаган. Я видел. Что
происходило: это было волшебство, любовь с первого взгляда. В последние два
года жизни Боба Пат неимоверно его поддерживала своей нежной заботой и
дарила ему почти юношескую радость. За день до наступления комы он ухитрился
жениться на Пат, хотя еще не был разведен с Ивонной. Я думаю, церемония
бракосочетания была последним подарком, который он преподнес Пат, а Пат -
ему. Так что Боб Ши умер двоеженцем, и я уважаю его за это. Он видел
внутренний свет (как называют это квакеры) и действовал от чистого любящего
сердца.
Год за годом, в разных местах - в Ирландии. В Германии, в Корнуолле, в
Швейцарии, на центральном побережье Калифорнии, - я часто ловил себя на
мысли. Вот было бы здорово, если бы ко мне сюда приехал Боб и увидел всю эту