Страница:
— Неудачный роман может довести до самоубийства или, например, вероятность публичного позора.
— Или финансовый крах, или вот такой конец великой карьеры. — Игнасио показал на комнату с лопнувшей канализацией. — А может, когда все это накопилось в человеке, которого вот-вот ждет пенсия, возможно, болезнь и, безусловно, смерть.
— Вас удивило, что он покончил с собой?
— Да. Пабло за последнее время многое пережил: суд над сыном, переезд, проблемы с этим домом, закат карьеры, — но он со всем этим справлялся. Пабло был человеком с гибкой психикой. Он не вынес бы отцовских побоев, не будь у него запаса прочности. Не могу представить, что могло его толкнуть на столь решительный шаг.
— Сложный вопрос, — сказал Фалькон. — А не было ли у вас повода сомневаться в сексуальной ориентации брата?
— Нет, не было, — отрезал Игнасио. — Не забывайте, он был публичной фигурой, за ним охотились журналисты. Они были бы счастливы поведать миру, что Пабло Ортега maricуn. [28]
— Но если что-то вроде этого должно было вот-вот раскрыться, по-вашему, он смог бы это вынести? Или это могло стать последней каплей с учетом остальных проблем?
— Вы так и не сказали, как он это сделал, — ушел от ответа Игнасио.
Фалькон выложил ему ужасные подробности. Тело Игнасио вздрагивало от избытка эмоций, черты лица исказило непритворное горе. Он спрятал лицо в ладони, не замечая, что сигарета жжет ему пальцы.
— Пабло когда-нибудь показывал вам свою коллекцию? — спросил Фалькон, пытаясь хоть немного отвлечь его от страданий.
— Да, но я не особенно интересовался этой ерундой.
— Вот это вы когда-нибудь видели? — спросил Фалькон, вытаскивая индийскую эротическую миниатюру из-за пейзажа Франсиско Фалькона.
— Ого! — с долей восхищения воскликнул Игнасио. — Я бы не отказался, но нет… Вам это ничего не доказывает?
— Но это единственная картина с изображением женщины, — возразил Фалькон, думая, что пошел по ложному пути.
— А на той картине, — вглядевшись, сказал Игнасио, — стоит ваше имя — Фалькон.
Инспектор понял, что Игнасио вспомнил его историю. Вот черт, это может загубить весь допрос!
— Да-да, точно, Пабло мне рассказывал про это дело, — продолжал Игнасио. — Он лично знал Франсиско Фалькона… Художник оказался голубым. А вы, старший инспектор, если я правильно понял, его сын.
— Он не был моим отцом.
— Ну, ясно. Вы ведь поэтому думаете, что Пабло голубой? Потому что ваш отец был таким. Вы думаете, что они…
— Он не был мне отцом, — повторил Фалькон, — и я так совсем не думаю. Это только гипотеза.
— Чушь. Потом вы скажете, что Рафаэль тоже был из этих, и у них были «отношения», и он не смог пережить…
— Вы удивлены, что Пабло не оставил вам записки? — спросил Фалькон, пытаясь взять ситуацию в свои руки и в то же время желая уколоть Игнасио.
— Да…
— Когда вы разговаривали в последний раз?
— Незадолго до того, как я уехал в отпуск, — ответил Игнасио. — Я хотел узнать, не начал ли он ремонт, у меня был на примете человек, который мог бы починить коллектор за меньшие деньги.
— Когда мы отдали Себастьяну письмо отца, он сбросил его со стола, как будто не хотел даже дотрагиваться. У него была истерика, и его пришлось увезти в камеру на каталке, — поделился Фалькон. — Вы сказали, что были ему как отец, можете объяснить такую реакцию? Похоже, он презирает Пабло и все же потрясен его смертью.
— Не могу прибавить ничего к тому, что уже сказал. Себастьян был очень сложным мальчиком, вот и все. Когда мать его бросила, лучше не стало. Наверное, плохо, что отцу приходилось так часто уезжать. Я не готов объяснять подобные вещи.
— Вы навещали его в тюрьме?
— Пабло сказал, что сын никого не хочет видеть. Я попросил жену сходить к нему в надежде, что она сможет с ним поговорить, но и от встречи с ней он тоже отказался.
— А до того, как он попал в тюрьму? Вы с ним виделись?
— Да. Он иногда приходил обедать, когда учился в Академии художеств… пока не бросил.
— Вы знаете почему?
— Явной причины не было. Просто ему стало неинтересно. Жаль, что так случилось. Пабло говорил, он стал бы неплохим художником.
— Когда умерла Глория?
— Году в девяносто пятом — девяносто шестом.
— Тогда же Себастьян бросил учебу? Ему было около двадцати.
— Действительно. Я и забыл. Он каждый год с ней виделся с шестнадцати лет. Каждое лето ездил в Америку.
— Себастьян ведь похож на нее больше, чем на Пабло?
Игнасио пожал плечами — резкое движение, словно ему досаждала муха — и спросил:
— Инспектор, а Пабло не упомянул меня в письме?
— Он попросил сообщить вам о смерти, — сказал Фалькон. — Пабло мог отправить вам письмо по почте. Если так, нам было бы очень интересно ознакомиться с его содержанием.
Игнасио, все время сидевший на краешке стула, уселся поглубже.
— Думаю, он еще мог сообщить что-нибудь своему адвокату, — добавил Фалькон. — Не знаете, у какого адвоката он хранил завещание?
При этом вопросе Игнасио вновь сдвинулся на край стула.
— У нас один адвокат, Ране Коста, — сказал он, думая о чем-то другом. — Он оформлял сделку на этот дом, уверен: завещание у него.
— Он не в отпуске?
— Ране не уедет в отпуск до августа, — ответил Игнасио, встал, поставил стакан на стол и затушил сигарету. — Не возражаете, если я пройду по дому, посмотрю?
— Комната, где он умер, все еще официально считается местом преступления, туда вам лучше не ходить, — предупредил Фалькон.
Игнасио вышел. Фалькон подождал и пошел за ним. Игнасио находился в спальне. Через приоткрытую дверь Фалькон увидел, что тот спешно обыскивает комнату: залез под кровать, поднял матрас. Ортега внимательно оглядел комнату — губы сжаты, взгляд пронзительный. Обшарил одежду в шкафу, проверил карманы. Фалькон вернулся и сел на свое место.
Вскоре они вышли из дома. Фалькон запер дверь и смотрел, как серебристый «мерседес» Игнасио исчезает в жарком воздухе. Он вернулся к Консуэло, та открыла дверь, держа в руке воскресный выпуск газеты «Эль Мундо». Они прошли в гостиную и дружно рухнули на диван.
— Как Игнасио все воспринял? — спросила она.
— Ты знаешь Игнасио Ортегу? — ответил Фалькон вопросом на вопрос.
— Мы встречались на приемах Рауля. Я больше общалась с его женой, чем с ним самим. Он малоинтересный человечек: из низов, без намека на культуру. Учитывая интеллектуальные способности и талант Пабло, трудно поверить, что они братья.
— Ты что-нибудь знаешь о его сыне?
— Знаю, что его зовут Сальвадор и он сидит на героине. Живет где-то в Севилье.
— Это больше, чем сообщил мне Игнасио.
— Я узнала из разговора с его женой.
— Какие у него отношения с женой?
— Игнасио не назовешь современным человеком. Он из поколения самцов. Жена делает, что ей говорят, — ответила Консуэло. — Она его боится. Если он подходил, когда мы разговаривали, она замолкала.
— Вообще-то сегодня воскресенье, — вспомнил Фалькон, отмахиваясь от тревог и забот. — Давай попробуем остаток дня про все это не вспоминать.
— Рада, что ты вернулся, — сказала она, — а то я было собралась впасть в воскресную депрессию. Ты не дал мне почитать про Россию. Вернее, не так. Я включила новости и постаралась перестать думать о России, но вдруг поняла, что смотрю на лесной пожар, — это не помогло. Этот звук! Хавьер, я раньше никогда не слышала, как звучит пожар. Как будто зверь продирается через чащу.
— Пожар в Сьерра-де-Арасена?
— Да. Он погубил уже два с половиной гектара леса, и ветер все еще раздувает огонь. Пожарные сказали, это поджог. Непонятно, как можно специально устроить пожар. Что творится с людьми! — посетовала Консуэло.
— Расскажи, что ты вычитала про Россию. Мне интересно.
— В журнале в основном статистика.
— Статистика-то и есть самое ужасное в новостях, — сказал Фалькон. — Думаю, редакторы действуют по поговорке: «Нет сюжета — дай читателям статистику». Они знают, что остальное мы додумаем сами.
— Ну, слушай, — произнесла она, глядя в газету. — Число внебрачных детей удвоилось в период с тысяча девятьсот семидесятого по девяносто пятый. Значит, к девяносто седьмому году двадцать процентов детей рождались вне брака. Большинство — у матерей-одиночек, которые не могли одновременно зарабатывать на жизнь и растить детей, поэтому они их бросали. В декабре двухтысячного Православная церковь подсчитала, что в России два с половиной миллиона беспризорных детей.
— Ну конечно, ты одержима детьми, — заметил Фалькон. — От трех своих до всех российских.
— Единственная приятная новость: уровень рождаемости в России почти самый низкий в мире. Почти. И вот тогда я поняла, почему эту статью напечатали в испанской газете: потому что единственная страна, где уровень рождаемости ниже, чем в России…
— … это Испания, — закончил за нее Фалькон.
— Вот поэтому ты как раз вовремя, — улыбнулась Консуэло. — Ты прервал мои воскресные размышления о том, что весь мир катится в пропасть.
— Могу предложить выход из этого всемирного кризиса.
— Докладывай.
— Манзанилья. Купание. Паэлья. И долгая сиеста — до самого понедельника.
Он проснулся среди ночи, встревоженный ярким сном. Он шел по тропинке в чаще леса. Навстречу ему шли двое детей, мальчик и девочка, лет двенадцати. Фалькон знал, что они брат и сестра. Между ними — птица-тотем в страшной маске. Когда они поравнялись, птица произнесла: «Мне нужны эти две жизни». На лицах детей читался невыносимый страх, а Фалькон знал, что не в силах помочь. Ему казалось, что его разбудил сон, пока он не понял, что внизу работает телевизор: кто-то говорил по-английски. Консуэло спала рядом.
Отсвет телевизора мерцал в темноте, когда Фалькон вошел в гостиную и выключил его с помощью пульта. Пульт был теплый, и он заметил, что дверь, ведущая к бассейну, приоткрыта на полметра.
Он включил свет. По лестнице спустилась полусонная Консуэло.
— Что такое?
— Телевизор был включен, — сказал Фалькон. — Мы оставили дверь открытой?
Вдруг глаза Консуэло широко раскрылись. Она протянула руку и вскрикнула, как будто увидела что-то страшное.
Он посмотрел, куда она показывала. На кофейном столике стояла фотография детей. Кто-то перечеркнул ее большим красным крестом.
20
— Или финансовый крах, или вот такой конец великой карьеры. — Игнасио показал на комнату с лопнувшей канализацией. — А может, когда все это накопилось в человеке, которого вот-вот ждет пенсия, возможно, болезнь и, безусловно, смерть.
— Вас удивило, что он покончил с собой?
— Да. Пабло за последнее время многое пережил: суд над сыном, переезд, проблемы с этим домом, закат карьеры, — но он со всем этим справлялся. Пабло был человеком с гибкой психикой. Он не вынес бы отцовских побоев, не будь у него запаса прочности. Не могу представить, что могло его толкнуть на столь решительный шаг.
— Сложный вопрос, — сказал Фалькон. — А не было ли у вас повода сомневаться в сексуальной ориентации брата?
— Нет, не было, — отрезал Игнасио. — Не забывайте, он был публичной фигурой, за ним охотились журналисты. Они были бы счастливы поведать миру, что Пабло Ортега maricуn. [28]
— Но если что-то вроде этого должно было вот-вот раскрыться, по-вашему, он смог бы это вынести? Или это могло стать последней каплей с учетом остальных проблем?
— Вы так и не сказали, как он это сделал, — ушел от ответа Игнасио.
Фалькон выложил ему ужасные подробности. Тело Игнасио вздрагивало от избытка эмоций, черты лица исказило непритворное горе. Он спрятал лицо в ладони, не замечая, что сигарета жжет ему пальцы.
— Пабло когда-нибудь показывал вам свою коллекцию? — спросил Фалькон, пытаясь хоть немного отвлечь его от страданий.
— Да, но я не особенно интересовался этой ерундой.
— Вот это вы когда-нибудь видели? — спросил Фалькон, вытаскивая индийскую эротическую миниатюру из-за пейзажа Франсиско Фалькона.
— Ого! — с долей восхищения воскликнул Игнасио. — Я бы не отказался, но нет… Вам это ничего не доказывает?
— Но это единственная картина с изображением женщины, — возразил Фалькон, думая, что пошел по ложному пути.
— А на той картине, — вглядевшись, сказал Игнасио, — стоит ваше имя — Фалькон.
Инспектор понял, что Игнасио вспомнил его историю. Вот черт, это может загубить весь допрос!
— Да-да, точно, Пабло мне рассказывал про это дело, — продолжал Игнасио. — Он лично знал Франсиско Фалькона… Художник оказался голубым. А вы, старший инспектор, если я правильно понял, его сын.
— Он не был моим отцом.
— Ну, ясно. Вы ведь поэтому думаете, что Пабло голубой? Потому что ваш отец был таким. Вы думаете, что они…
— Он не был мне отцом, — повторил Фалькон, — и я так совсем не думаю. Это только гипотеза.
— Чушь. Потом вы скажете, что Рафаэль тоже был из этих, и у них были «отношения», и он не смог пережить…
— Вы удивлены, что Пабло не оставил вам записки? — спросил Фалькон, пытаясь взять ситуацию в свои руки и в то же время желая уколоть Игнасио.
— Да…
— Когда вы разговаривали в последний раз?
— Незадолго до того, как я уехал в отпуск, — ответил Игнасио. — Я хотел узнать, не начал ли он ремонт, у меня был на примете человек, который мог бы починить коллектор за меньшие деньги.
— Когда мы отдали Себастьяну письмо отца, он сбросил его со стола, как будто не хотел даже дотрагиваться. У него была истерика, и его пришлось увезти в камеру на каталке, — поделился Фалькон. — Вы сказали, что были ему как отец, можете объяснить такую реакцию? Похоже, он презирает Пабло и все же потрясен его смертью.
— Не могу прибавить ничего к тому, что уже сказал. Себастьян был очень сложным мальчиком, вот и все. Когда мать его бросила, лучше не стало. Наверное, плохо, что отцу приходилось так часто уезжать. Я не готов объяснять подобные вещи.
— Вы навещали его в тюрьме?
— Пабло сказал, что сын никого не хочет видеть. Я попросил жену сходить к нему в надежде, что она сможет с ним поговорить, но и от встречи с ней он тоже отказался.
— А до того, как он попал в тюрьму? Вы с ним виделись?
— Да. Он иногда приходил обедать, когда учился в Академии художеств… пока не бросил.
— Вы знаете почему?
— Явной причины не было. Просто ему стало неинтересно. Жаль, что так случилось. Пабло говорил, он стал бы неплохим художником.
— Когда умерла Глория?
— Году в девяносто пятом — девяносто шестом.
— Тогда же Себастьян бросил учебу? Ему было около двадцати.
— Действительно. Я и забыл. Он каждый год с ней виделся с шестнадцати лет. Каждое лето ездил в Америку.
— Себастьян ведь похож на нее больше, чем на Пабло?
Игнасио пожал плечами — резкое движение, словно ему досаждала муха — и спросил:
— Инспектор, а Пабло не упомянул меня в письме?
— Он попросил сообщить вам о смерти, — сказал Фалькон. — Пабло мог отправить вам письмо по почте. Если так, нам было бы очень интересно ознакомиться с его содержанием.
Игнасио, все время сидевший на краешке стула, уселся поглубже.
— Думаю, он еще мог сообщить что-нибудь своему адвокату, — добавил Фалькон. — Не знаете, у какого адвоката он хранил завещание?
При этом вопросе Игнасио вновь сдвинулся на край стула.
— У нас один адвокат, Ране Коста, — сказал он, думая о чем-то другом. — Он оформлял сделку на этот дом, уверен: завещание у него.
— Он не в отпуске?
— Ране не уедет в отпуск до августа, — ответил Игнасио, встал, поставил стакан на стол и затушил сигарету. — Не возражаете, если я пройду по дому, посмотрю?
— Комната, где он умер, все еще официально считается местом преступления, туда вам лучше не ходить, — предупредил Фалькон.
Игнасио вышел. Фалькон подождал и пошел за ним. Игнасио находился в спальне. Через приоткрытую дверь Фалькон увидел, что тот спешно обыскивает комнату: залез под кровать, поднял матрас. Ортега внимательно оглядел комнату — губы сжаты, взгляд пронзительный. Обшарил одежду в шкафу, проверил карманы. Фалькон вернулся и сел на свое место.
Вскоре они вышли из дома. Фалькон запер дверь и смотрел, как серебристый «мерседес» Игнасио исчезает в жарком воздухе. Он вернулся к Консуэло, та открыла дверь, держа в руке воскресный выпуск газеты «Эль Мундо». Они прошли в гостиную и дружно рухнули на диван.
— Как Игнасио все воспринял? — спросила она.
— Ты знаешь Игнасио Ортегу? — ответил Фалькон вопросом на вопрос.
— Мы встречались на приемах Рауля. Я больше общалась с его женой, чем с ним самим. Он малоинтересный человечек: из низов, без намека на культуру. Учитывая интеллектуальные способности и талант Пабло, трудно поверить, что они братья.
— Ты что-нибудь знаешь о его сыне?
— Знаю, что его зовут Сальвадор и он сидит на героине. Живет где-то в Севилье.
— Это больше, чем сообщил мне Игнасио.
— Я узнала из разговора с его женой.
— Какие у него отношения с женой?
— Игнасио не назовешь современным человеком. Он из поколения самцов. Жена делает, что ей говорят, — ответила Консуэло. — Она его боится. Если он подходил, когда мы разговаривали, она замолкала.
— Вообще-то сегодня воскресенье, — вспомнил Фалькон, отмахиваясь от тревог и забот. — Давай попробуем остаток дня про все это не вспоминать.
— Рада, что ты вернулся, — сказала она, — а то я было собралась впасть в воскресную депрессию. Ты не дал мне почитать про Россию. Вернее, не так. Я включила новости и постаралась перестать думать о России, но вдруг поняла, что смотрю на лесной пожар, — это не помогло. Этот звук! Хавьер, я раньше никогда не слышала, как звучит пожар. Как будто зверь продирается через чащу.
— Пожар в Сьерра-де-Арасена?
— Да. Он погубил уже два с половиной гектара леса, и ветер все еще раздувает огонь. Пожарные сказали, это поджог. Непонятно, как можно специально устроить пожар. Что творится с людьми! — посетовала Консуэло.
— Расскажи, что ты вычитала про Россию. Мне интересно.
— В журнале в основном статистика.
— Статистика-то и есть самое ужасное в новостях, — сказал Фалькон. — Думаю, редакторы действуют по поговорке: «Нет сюжета — дай читателям статистику». Они знают, что остальное мы додумаем сами.
— Ну, слушай, — произнесла она, глядя в газету. — Число внебрачных детей удвоилось в период с тысяча девятьсот семидесятого по девяносто пятый. Значит, к девяносто седьмому году двадцать процентов детей рождались вне брака. Большинство — у матерей-одиночек, которые не могли одновременно зарабатывать на жизнь и растить детей, поэтому они их бросали. В декабре двухтысячного Православная церковь подсчитала, что в России два с половиной миллиона беспризорных детей.
— Ну конечно, ты одержима детьми, — заметил Фалькон. — От трех своих до всех российских.
— Единственная приятная новость: уровень рождаемости в России почти самый низкий в мире. Почти. И вот тогда я поняла, почему эту статью напечатали в испанской газете: потому что единственная страна, где уровень рождаемости ниже, чем в России…
— … это Испания, — закончил за нее Фалькон.
— Вот поэтому ты как раз вовремя, — улыбнулась Консуэло. — Ты прервал мои воскресные размышления о том, что весь мир катится в пропасть.
— Могу предложить выход из этого всемирного кризиса.
— Докладывай.
— Манзанилья. Купание. Паэлья. И долгая сиеста — до самого понедельника.
Он проснулся среди ночи, встревоженный ярким сном. Он шел по тропинке в чаще леса. Навстречу ему шли двое детей, мальчик и девочка, лет двенадцати. Фалькон знал, что они брат и сестра. Между ними — птица-тотем в страшной маске. Когда они поравнялись, птица произнесла: «Мне нужны эти две жизни». На лицах детей читался невыносимый страх, а Фалькон знал, что не в силах помочь. Ему казалось, что его разбудил сон, пока он не понял, что внизу работает телевизор: кто-то говорил по-английски. Консуэло спала рядом.
Отсвет телевизора мерцал в темноте, когда Фалькон вошел в гостиную и выключил его с помощью пульта. Пульт был теплый, и он заметил, что дверь, ведущая к бассейну, приоткрыта на полметра.
Он включил свет. По лестнице спустилась полусонная Консуэло.
— Что такое?
— Телевизор был включен, — сказал Фалькон. — Мы оставили дверь открытой?
Вдруг глаза Консуэло широко раскрылись. Она протянула руку и вскрикнула, как будто увидела что-то страшное.
Он посмотрел, куда она показывала. На кофейном столике стояла фотография детей. Кто-то перечеркнул ее большим красным крестом.
20
Понедельник, 29 июля 2002 года
Пока Фалькон ехал в управление, в новостях сказали, что пожар вблизи Альмонастер-ла-Реаль еще не потушен. Ветер дул со скоростью тринадцать метров в секунду и не облегчал работу пожарных.
Фалькон направился к кабинету своего непосредственного начальника, комиссара Элвиры. Секретарь доложила, и Фалькон увидел Элвиру за столом. Он был маленьким, аккуратным человеком с узкими усиками и черными волосами, которые зачесывал на косой пробор, проведенный с той же лазерной точностью, что и у премьер-министра. Он был совершенно иной породы, чем его предшественник, комиссар Андрее Лобо. Тому явно был гораздо ближе первобытный хаос, породивший человека. Элвира был из тех, кто раскладывает карандаши по одной линии.
Фалькон доложил о проделанной за выходные работе и высказал просьбу об охране детей Консуэло Хименес, которые находятся с ее сестрой на побережье возле Марбельи.
— Вы провели эту ночь у сеньоры Хименес? — спросил Элвира.
Фалькон замялся, хотя в управлении не было запретных тем.
— Это не первая угроза с начала расследования по делу Веги, — сказал Фалькон, уклонившись от темы. — В субботу я договорился с ней пообедать, при встрече она сказала, что кто-то из управления передал для меня конверт. Внутри была эта фотография.
Элвира притянул к себе пакет для улик и рассмотрел привязанную к стулу Надю.
— Эта украинка пропала после того, как ответила на наши вопросы, — объяснил Фалькон.
— Что еще?
— В первый день расследования машина с крадеными номерами в открытую преследовала меня до дома. На второй день я нашел фотографию бывшей жены, приколотую к доске над столом в моем доме, булавка была воткнута в горло.
— Похоже, русские все про вас знают, инспектор, — заметил Элвира. — Вы что-нибудь предприняли?
— Пока нет. Думаю, цель угроз — оказать давление лично на меня, — сказал Фалькон. — Если бы угрозы касались только моей бывшей жены, я бы волновался за нее, но они использовали и Надю, и детей Консуэло Хименес, так что пытаются запугать именно меня, чтобы я оставил дело Веги.
— А у вас не возникает желания переключиться на другое дело?
— Если вы хотите знать, возьму ли я на себя ответственность оставить всю свою маленькую группу заниматься только делом Веги, то да, возьму.
— Просто из любопытства: скажите, вы исключили сеньору Хименес из числа подозреваемых?
— У нас вообще нет подозреваемых, свидетелей и мотива.
— И еще… по Пабло Ортеге. Насколько я понял, вы возили к нему психолога, намереваясь попытаться помочь его сыну. Затем она поехала с вами в тюрьму. Есть ли связь между этим делом и смертью супругов Вега?
Молчание. Фалькон ерзал на стуле.
— Старший инспектор?
— Я не знаю.
— Но вы считаете… что все же есть?
— Этим еще нужно заниматься, — сказал Фалькон. — Мне нужно время.
— Мы не сомневаемся в ваших способностях и поддерживаем ваши стремления, — заявил Элвира. — Покуда вы не делаете ничего, дискредитирующего группу. Я свяжусь с полицией в Малаге и договорюсь, чтобы за сестрой и детьми сеньоры Хименес присмотрели.
Фалькон спускался в свой кабинет, в голове засело одно из замечаний Элвиры: «Русские все про вас знают». Откуда?
— Ты нашла мобильный телефон Пабло Ортеги? — спросил Фалькон Кристину Ферреру по пути в кабинет.
— Да. Как раз проверяю номера, — сказала она. — Похоже, городским телефоном он пользовался только отвечая на звонки. Звонить предпочитал по мобильному.
— Я хочу знать, с кем он говорил в последние часы перед смертью, — сказал Фалькон.
— А как же ключ из холодильника? — спросил из-за своего стола Рамирес.
— Ключом она может заняться потом, — распорядился Фалькон. — Что с документами Веги?
— На это нужно время. Не хватает людей, все в отпусках. Пока проверили компьютерные данные, теперь занимаются списками, которые велись вручную.
— Аргентинцы тоже? — спросил Фалькон, набирая номер Карлоса Васкеса.
— Да, — ответил Рамирес, входя в кабинет Фалькона. — Запрос переслали в Буэнос-Айрес.
Фалькон показал ему фотографию Нади Кузьмичевой. Рамирес стукнул кулаком в стену.
— Кто-то вручил конверт со снимком Консуэло Хименес в баре. Попросили отдать мне. — Фалькон поднял палец, прося помолчать. — У меня вопрос по служебным машинам «Вега Конструксьонс», — сказал он в трубку.
— Их уже давно нет, — ответил Васкес. — Рафаэль распорядился — никаких служебных машин. Все пользовались своими, расходы возмещали.
— Но, может быть, есть грузовые машины, которые служащие могли использовать для работы?
— Нет. Раньше в «Вега Конструксьонс» было много машин и оборудования, но в итоге их стало слишком накладно содержать. Так что несколько лет назад Рафаэль оставил только самое необходимое оборудование, избавился от всех машин и все, что нужно, брал в аренду. Прорабы, архитекторы — все ездили на своих машинах.
— А у самого сеньора Веги была старая машина для разъездов по стройкам?
— Я о такой не знаю.
Фалькон закончил разговор.
— Консуэло Хименес, — с ухмылкой протянул Рамирес.
— Хосе Луис, не начинай, — буркнул Фалькон, пытаясь дозвониться до офиса «Вега Конструк-сьонс».
— Зачем Кристина занимается Пабло Ортегой, если мы знаем, что произошло? — спросил Рамирес.
— Считай это интуицией, — ответил Фалькон. — Скажи-ка лучше, кто из управления мог бы рассказать о подробностях моей жизни русским?
Он попросил к телефону администратора здания, тот подтвердил, что на стоянке держали только личные машины сотрудников, а у сеньора Веги была одна машина, раньше «мерседес», а теперь — «ягуар». Фалькон дал отбой, рассказал Рамиресу об угрозах, поступивших за время расследования, и повторил слова Элвиры: «Русские все про вас знают».
— Почему ты думаешь, что это обязательно кто-то из управления? За тобой следили с первого дня. Кто угодно мог перехватывать твои мобильные звонки. Твоя история известна каждому в Севилье.
Фалькон с Рамиресом принялись обзванивать севильские стоянки и спрашивать, нет ли среди клиентов Рафаэля Веги или Эмилио Круса. Полчаса спустя на стоянке отеля «Пласа де Армас» на улице Маркес-де-Парадас подтвердили, что за Рафаэлем Вегой закреплено место на год и платил он наличными.
На стоянку они поехали вместе. Рамирес переключил радиоприемник с новостей и потока интервью с местными жителями о лесном пожаре в окрестностях Альмонастер-ла-Реаль. Салон заполнил печальный голос Алехандро Санса.
— Хосе Луис, есть что-нибудь новое о здоровье дочки? — спросил Фалькон.
— Анализы займут больше времени, чем думали врачи, — ответил Рамирес и сменил тему: — Автостоянка — отличный способ спешно слинять из города.
— И никто не заметит, — подхватил Фалькон. — Пока не попадешься на светофоре в Эль-Торнео.
— Как ты узнал про машину?
— Консуэло как-то видела его в городе, — сказал Фалькон. — Ты знаешь адвоката Ранса Косту?
— Он не входит в число адвокатов по уголовным делам.
— Попробуй назначить встречу с ним на сегодня до обеда, — попросил Фалькон. — Это адвокат Пабло Ортеги.
Рамирес набрал номер. Офис Ранса Косты находился на другом берегу реки, в Триане. Коста сказал, что этим утром сможет выделить им пять-десять минут в любой момент.
Они остановились на улице Маркес-де-Парадас, прихватили пакеты для улик и резиновые перчатки и пошли по съезду в подземный гараж. Сторож отвел их к машине — это был старый синий дизель «пежо-202». Задние номера почти нельзя было разглядеть под слоем пыли.
— По бездорожью на ней катался, — заметил Рамирес, натягивая перчатки. — Фелипе ведь сможет сделать анализ?
— У вас есть от нее ключи? — спросил Фалькон сторожа, тот покачал головой, жуя зубочистку.
— Хотите сесть в машину? — спросил он.
— Нет, — язвительно сказал Рамирес. — Старший инспектор хочет вскрыть твой череп и посмотреть, что там за стук внутри.
— Не обращайте внимания, он не кусается, — улыбнулся Фалькон. — Если резко не дергаться.
Сторож, ничуть не впечатленный, отвернулся от Рамиреса и свистнул. Появились два паренька, одетые только в шорты и кроссовки. Один вытащил отвертку, а другой извлек из кармана моток проволоки. Парень с отверткой просунул ее в щель и отжал дверь, парень с проволокой подцепил замок. На все ушло две секунды.
— Уважаю ловкость рук, — сказал Рамирес, разминая кисти в перчатках. — Никаких отмычек!
— Сеньор Вега когда-нибудь просил вас помыть машину?
Сторож, покровитель юных дарований, в качестве ответа ловко перекинул зубочистку из одного уголка губ в другой.
Салон машины был покрыт тонким слоем пыли, даже заднее и пассажирское сиденья, а значит, Вега на этой машине всегда ездил один.
В ящичке лежали документы, в пепельнице — два ключа, сцепленных кольцом без бирки, и карточка на одноместный номер второразрядной гостиницы в деревеньке Фуэнтехеридос в районе Арасены.
Они заперли машину, велели сторожу ее не трогать, сказали, что пришлют за ней фургон. Рамирес смел в пакет для улик немного пыли с бампера. Пока ехали назад, позвонила Кристина Феррера и сказала, что в пятницу вечером, перед смертью, Пабло Ортега сделал четыре звонка. Первые два по полчаса каждый — подрядчику и кому-то по имени Марсиано Руис. Третий звонок — Игнасио Ортеге — двенадцать минут. Последнему он звонил Рансу Косте и говорил две минуты.
Рамирес позвонил подрядчику, тот сказал, что Ортега отменил встречу. Фалькон знал директора театра Марсиано Руиса и связался с ним сам, пока они поднимались в кабинет Ранса Косты. Ортега оставил сообщение на директорском автоответчике.
— Так какая связь существует между самоубийством Пабло Ортеги и смертью Веги? — спросил Рамирес.
— Теоретически они только знали друг друга и были ближайшими соседями.
— Но ты нутром чуешь что-то еще?
Их провели в кабинет Ранса Косты. Он был огромным, как медведь, и сильно потел даже при включенном на полную мощность кондиционере.
— Пабло Ортега звонил вам в пятницу вечером, — сказал Фалькон. — О чем вы говорили?
— Он поблагодарил меня за исправленное завещание и за копию, которую я отправил ему в то утро.
— Когда он попросил исправить завещание?
— Утром во вторник, — ответил Ране Коста. — Теперь я понимаю, почему он так спешил.
— Вы сегодня говорили с Игнасио Ортегой?
— Сегодня — нет, он звонил вчера вечером. Хотел знать, не писал ли мне его брат. Я сказал, что мы общались только лично или по телефону.
— Он спрашивал о содержании завещания?
— Я начал говорить ему, что брат поменял завещание, но он, похоже, все уже знал. Кажется, это его не волновало.
— Изменения были в его пользу?
— Нет, — сказал Ране Коста, перенеся вес тела на другую ягодицу, когда посягнули на конфиденциальность дел клиента.
— Следующий вопрос вы знаете, — предупредил Рамирес.
— Недвижимость в завещании заменили на новый дом в Санта-Кларе, а Игнасио теперь ничего не наследует.
— А кто наследник?
— В основном Себастьян, теперь он получает все за исключением двух денежных сумм, отписанных детям Игнасио.
— Что вы знаете про сына Игнасио, Сальвадора? — спросил Фалькон. — Кроме того, что он сидит на героине и живет в Севилье.
— Ему тридцать четыре года. Последний его адрес, который был у меня, в рабочем районе Сан-Пабло. Мне дважды приходилось защищать его от обвинений в торговле наркотиками. От первого он открутился, а по второму я скостил срок, Сальвадор отсидел четыре года. Два года назад он вышел и с тех пор не появлялся.
— Игнасио и Сальвадор общались?
— Нет, но Пабло и Сальвадор поддерживали связь.
— Последний вопрос, и мы оставим вас в покое, — сказал Фалькон. — Игнасио — небедный человек. Почему он интересовался завещанием?
— Он всегда хотел стул в стиле Людовика Пятнадцатого из коллекции Пабло.
Фалькон крякнул, вспомнив мнимое равнодушие Игнасио к коллекции.
— Почему Пабло изменил содержание завещания? Братья поссорились? — спросил Рамирес.
— Я только составляю документы, — начал отвечать Ране Коста, — и никогда не вмешиваюсь…
Он не договорил. Два служителя закона уже вышли из кабинета.
Пока спускались от Ранса Косты, Фалькон позвонил Игнасио и напомнил про опознание тела. Потом соединился со старшим инспектором Монтесом и сказал, что хотел бы заглянуть попозже и поговорить про русских, которых упоминал в пятницу вечером. Монтес ответил, что заглядывать можно в любое время, он никуда не собирается.
Фалькон отвез Рамиреса обратно в управление. Он хотел, чтобы Фелипе сделал анализ образцов пыли, пока Рамирес займется гостиницей в Фуэнтехеридос. После чего Фалькон поехал в Институт судебной медицины.
Игнасио Ортега и Фалькон стояли в комнате со стеклом, закрытым занавесом. Они молча ждали, пока судебный медик готовил документы, а тело поднимали из морга.
— Когда, говорите, вы в последний раз беседовали с Пабло? — спросил Фалькон.
— Вечером перед моим отъездом.
— Компания мобильной связи сообщила, что вечером, незадолго до его смерти, вы двенадцать минут разговаривали по телефону. Можете это объяснить, сеньор Ортега?
Игнасио молча смотрел на задернутый занавес.
— Коста сказал, что Пабло перед смертью изменил завещание. Вам известно как?
Игнасио кивнул.
— О чем вы говорили, когда он звонил в пятницу вечером?
Игнасио не пошевелился.
— Меня удивило, что вас больше волновало, не оставил ли вам брат письма и что он написал Себастьяну, чем факт его самоубийства, — сказал Фалькон, думая, что этого человека нужно разозлить.
На сей раз Игнасио обернулся, его глаза сердито сверкнули.
— У вас нет права так со мной разговаривать, — повысил он голос. — Я не ваш подозреваемый. Меня ни в чем не обвиняют. Мой брат покончил с собой. Я переживаю это, как умею, а как — не ваше дело. Мне не меньше вашего интересно, почему он это сделал, но вы не вправе совать нос в дела моей семьи, пока не докажете, что я как-то виновен в смерти брата, хотя был в это время на море.
— Вы солгали о времени последнего разговора с братом, — напомнил Фалькон. — Следователи не любят, когда им лгут. Мы становимся подозрительными и думаем, что вам есть что скрывать.
— Мне нечего скрывать. Моя совесть чиста. Все, что произошло между мной и Пабло, — семейные дела, и вас они не касаются.
— Вы знаете, мы подумываем пересмотреть дело Себастьяна, а также оказать ему психологическую помощь…
— Делайте что хотите, инспектор. Судебный медик сообщил, что тело готово.
Игнасио повернулся к стеклу, занавес открылся. Игнасио подтвердил личность брата, подписал бумаги и ушел, не удостоив Фалькона ни словом, ни взглядом.
Фалькон ехал в управление, напряженно обдумывая, почему его так беспокоит Игнасио Ортега.
Понятно: он не убивал брата, но что-то в этом человеке заставляло Фалькона думать, что он каким-то образом в ответе за его смерть. Как расколоть этот твердый орешек? И как узнать, что за тайны унесли с собой мертвые? Полицейским работалось бы куда легче, если бы сознание можно было вывести на экран. Программное обеспечение нашей жизни. Как бы это выглядело? Факт, искаженный эмоцией. Реальность, преображенная заблуждением. Истина, перекрашенная запирательством. Правда, понадобилась бы хорошая программа, чтобы все это распутать.
Пока Фалькон ехал в управление, в новостях сказали, что пожар вблизи Альмонастер-ла-Реаль еще не потушен. Ветер дул со скоростью тринадцать метров в секунду и не облегчал работу пожарных.
Фалькон направился к кабинету своего непосредственного начальника, комиссара Элвиры. Секретарь доложила, и Фалькон увидел Элвиру за столом. Он был маленьким, аккуратным человеком с узкими усиками и черными волосами, которые зачесывал на косой пробор, проведенный с той же лазерной точностью, что и у премьер-министра. Он был совершенно иной породы, чем его предшественник, комиссар Андрее Лобо. Тому явно был гораздо ближе первобытный хаос, породивший человека. Элвира был из тех, кто раскладывает карандаши по одной линии.
Фалькон доложил о проделанной за выходные работе и высказал просьбу об охране детей Консуэло Хименес, которые находятся с ее сестрой на побережье возле Марбельи.
— Вы провели эту ночь у сеньоры Хименес? — спросил Элвира.
Фалькон замялся, хотя в управлении не было запретных тем.
— Это не первая угроза с начала расследования по делу Веги, — сказал Фалькон, уклонившись от темы. — В субботу я договорился с ней пообедать, при встрече она сказала, что кто-то из управления передал для меня конверт. Внутри была эта фотография.
Элвира притянул к себе пакет для улик и рассмотрел привязанную к стулу Надю.
— Эта украинка пропала после того, как ответила на наши вопросы, — объяснил Фалькон.
— Что еще?
— В первый день расследования машина с крадеными номерами в открытую преследовала меня до дома. На второй день я нашел фотографию бывшей жены, приколотую к доске над столом в моем доме, булавка была воткнута в горло.
— Похоже, русские все про вас знают, инспектор, — заметил Элвира. — Вы что-нибудь предприняли?
— Пока нет. Думаю, цель угроз — оказать давление лично на меня, — сказал Фалькон. — Если бы угрозы касались только моей бывшей жены, я бы волновался за нее, но они использовали и Надю, и детей Консуэло Хименес, так что пытаются запугать именно меня, чтобы я оставил дело Веги.
— А у вас не возникает желания переключиться на другое дело?
— Если вы хотите знать, возьму ли я на себя ответственность оставить всю свою маленькую группу заниматься только делом Веги, то да, возьму.
— Просто из любопытства: скажите, вы исключили сеньору Хименес из числа подозреваемых?
— У нас вообще нет подозреваемых, свидетелей и мотива.
— И еще… по Пабло Ортеге. Насколько я понял, вы возили к нему психолога, намереваясь попытаться помочь его сыну. Затем она поехала с вами в тюрьму. Есть ли связь между этим делом и смертью супругов Вега?
Молчание. Фалькон ерзал на стуле.
— Старший инспектор?
— Я не знаю.
— Но вы считаете… что все же есть?
— Этим еще нужно заниматься, — сказал Фалькон. — Мне нужно время.
— Мы не сомневаемся в ваших способностях и поддерживаем ваши стремления, — заявил Элвира. — Покуда вы не делаете ничего, дискредитирующего группу. Я свяжусь с полицией в Малаге и договорюсь, чтобы за сестрой и детьми сеньоры Хименес присмотрели.
Фалькон спускался в свой кабинет, в голове засело одно из замечаний Элвиры: «Русские все про вас знают». Откуда?
— Ты нашла мобильный телефон Пабло Ортеги? — спросил Фалькон Кристину Ферреру по пути в кабинет.
— Да. Как раз проверяю номера, — сказала она. — Похоже, городским телефоном он пользовался только отвечая на звонки. Звонить предпочитал по мобильному.
— Я хочу знать, с кем он говорил в последние часы перед смертью, — сказал Фалькон.
— А как же ключ из холодильника? — спросил из-за своего стола Рамирес.
— Ключом она может заняться потом, — распорядился Фалькон. — Что с документами Веги?
— На это нужно время. Не хватает людей, все в отпусках. Пока проверили компьютерные данные, теперь занимаются списками, которые велись вручную.
— Аргентинцы тоже? — спросил Фалькон, набирая номер Карлоса Васкеса.
— Да, — ответил Рамирес, входя в кабинет Фалькона. — Запрос переслали в Буэнос-Айрес.
Фалькон показал ему фотографию Нади Кузьмичевой. Рамирес стукнул кулаком в стену.
— Кто-то вручил конверт со снимком Консуэло Хименес в баре. Попросили отдать мне. — Фалькон поднял палец, прося помолчать. — У меня вопрос по служебным машинам «Вега Конструксьонс», — сказал он в трубку.
— Их уже давно нет, — ответил Васкес. — Рафаэль распорядился — никаких служебных машин. Все пользовались своими, расходы возмещали.
— Но, может быть, есть грузовые машины, которые служащие могли использовать для работы?
— Нет. Раньше в «Вега Конструксьонс» было много машин и оборудования, но в итоге их стало слишком накладно содержать. Так что несколько лет назад Рафаэль оставил только самое необходимое оборудование, избавился от всех машин и все, что нужно, брал в аренду. Прорабы, архитекторы — все ездили на своих машинах.
— А у самого сеньора Веги была старая машина для разъездов по стройкам?
— Я о такой не знаю.
Фалькон закончил разговор.
— Консуэло Хименес, — с ухмылкой протянул Рамирес.
— Хосе Луис, не начинай, — буркнул Фалькон, пытаясь дозвониться до офиса «Вега Конструк-сьонс».
— Зачем Кристина занимается Пабло Ортегой, если мы знаем, что произошло? — спросил Рамирес.
— Считай это интуицией, — ответил Фалькон. — Скажи-ка лучше, кто из управления мог бы рассказать о подробностях моей жизни русским?
Он попросил к телефону администратора здания, тот подтвердил, что на стоянке держали только личные машины сотрудников, а у сеньора Веги была одна машина, раньше «мерседес», а теперь — «ягуар». Фалькон дал отбой, рассказал Рамиресу об угрозах, поступивших за время расследования, и повторил слова Элвиры: «Русские все про вас знают».
— Почему ты думаешь, что это обязательно кто-то из управления? За тобой следили с первого дня. Кто угодно мог перехватывать твои мобильные звонки. Твоя история известна каждому в Севилье.
Фалькон с Рамиресом принялись обзванивать севильские стоянки и спрашивать, нет ли среди клиентов Рафаэля Веги или Эмилио Круса. Полчаса спустя на стоянке отеля «Пласа де Армас» на улице Маркес-де-Парадас подтвердили, что за Рафаэлем Вегой закреплено место на год и платил он наличными.
На стоянку они поехали вместе. Рамирес переключил радиоприемник с новостей и потока интервью с местными жителями о лесном пожаре в окрестностях Альмонастер-ла-Реаль. Салон заполнил печальный голос Алехандро Санса.
— Хосе Луис, есть что-нибудь новое о здоровье дочки? — спросил Фалькон.
— Анализы займут больше времени, чем думали врачи, — ответил Рамирес и сменил тему: — Автостоянка — отличный способ спешно слинять из города.
— И никто не заметит, — подхватил Фалькон. — Пока не попадешься на светофоре в Эль-Торнео.
— Как ты узнал про машину?
— Консуэло как-то видела его в городе, — сказал Фалькон. — Ты знаешь адвоката Ранса Косту?
— Он не входит в число адвокатов по уголовным делам.
— Попробуй назначить встречу с ним на сегодня до обеда, — попросил Фалькон. — Это адвокат Пабло Ортеги.
Рамирес набрал номер. Офис Ранса Косты находился на другом берегу реки, в Триане. Коста сказал, что этим утром сможет выделить им пять-десять минут в любой момент.
Они остановились на улице Маркес-де-Парадас, прихватили пакеты для улик и резиновые перчатки и пошли по съезду в подземный гараж. Сторож отвел их к машине — это был старый синий дизель «пежо-202». Задние номера почти нельзя было разглядеть под слоем пыли.
— По бездорожью на ней катался, — заметил Рамирес, натягивая перчатки. — Фелипе ведь сможет сделать анализ?
— У вас есть от нее ключи? — спросил Фалькон сторожа, тот покачал головой, жуя зубочистку.
— Хотите сесть в машину? — спросил он.
— Нет, — язвительно сказал Рамирес. — Старший инспектор хочет вскрыть твой череп и посмотреть, что там за стук внутри.
— Не обращайте внимания, он не кусается, — улыбнулся Фалькон. — Если резко не дергаться.
Сторож, ничуть не впечатленный, отвернулся от Рамиреса и свистнул. Появились два паренька, одетые только в шорты и кроссовки. Один вытащил отвертку, а другой извлек из кармана моток проволоки. Парень с отверткой просунул ее в щель и отжал дверь, парень с проволокой подцепил замок. На все ушло две секунды.
— Уважаю ловкость рук, — сказал Рамирес, разминая кисти в перчатках. — Никаких отмычек!
— Сеньор Вега когда-нибудь просил вас помыть машину?
Сторож, покровитель юных дарований, в качестве ответа ловко перекинул зубочистку из одного уголка губ в другой.
Салон машины был покрыт тонким слоем пыли, даже заднее и пассажирское сиденья, а значит, Вега на этой машине всегда ездил один.
В ящичке лежали документы, в пепельнице — два ключа, сцепленных кольцом без бирки, и карточка на одноместный номер второразрядной гостиницы в деревеньке Фуэнтехеридос в районе Арасены.
Они заперли машину, велели сторожу ее не трогать, сказали, что пришлют за ней фургон. Рамирес смел в пакет для улик немного пыли с бампера. Пока ехали назад, позвонила Кристина Феррера и сказала, что в пятницу вечером, перед смертью, Пабло Ортега сделал четыре звонка. Первые два по полчаса каждый — подрядчику и кому-то по имени Марсиано Руис. Третий звонок — Игнасио Ортеге — двенадцать минут. Последнему он звонил Рансу Косте и говорил две минуты.
Рамирес позвонил подрядчику, тот сказал, что Ортега отменил встречу. Фалькон знал директора театра Марсиано Руиса и связался с ним сам, пока они поднимались в кабинет Ранса Косты. Ортега оставил сообщение на директорском автоответчике.
— Так какая связь существует между самоубийством Пабло Ортеги и смертью Веги? — спросил Рамирес.
— Теоретически они только знали друг друга и были ближайшими соседями.
— Но ты нутром чуешь что-то еще?
Их провели в кабинет Ранса Косты. Он был огромным, как медведь, и сильно потел даже при включенном на полную мощность кондиционере.
— Пабло Ортега звонил вам в пятницу вечером, — сказал Фалькон. — О чем вы говорили?
— Он поблагодарил меня за исправленное завещание и за копию, которую я отправил ему в то утро.
— Когда он попросил исправить завещание?
— Утром во вторник, — ответил Ране Коста. — Теперь я понимаю, почему он так спешил.
— Вы сегодня говорили с Игнасио Ортегой?
— Сегодня — нет, он звонил вчера вечером. Хотел знать, не писал ли мне его брат. Я сказал, что мы общались только лично или по телефону.
— Он спрашивал о содержании завещания?
— Я начал говорить ему, что брат поменял завещание, но он, похоже, все уже знал. Кажется, это его не волновало.
— Изменения были в его пользу?
— Нет, — сказал Ране Коста, перенеся вес тела на другую ягодицу, когда посягнули на конфиденциальность дел клиента.
— Следующий вопрос вы знаете, — предупредил Рамирес.
— Недвижимость в завещании заменили на новый дом в Санта-Кларе, а Игнасио теперь ничего не наследует.
— А кто наследник?
— В основном Себастьян, теперь он получает все за исключением двух денежных сумм, отписанных детям Игнасио.
— Что вы знаете про сына Игнасио, Сальвадора? — спросил Фалькон. — Кроме того, что он сидит на героине и живет в Севилье.
— Ему тридцать четыре года. Последний его адрес, который был у меня, в рабочем районе Сан-Пабло. Мне дважды приходилось защищать его от обвинений в торговле наркотиками. От первого он открутился, а по второму я скостил срок, Сальвадор отсидел четыре года. Два года назад он вышел и с тех пор не появлялся.
— Игнасио и Сальвадор общались?
— Нет, но Пабло и Сальвадор поддерживали связь.
— Последний вопрос, и мы оставим вас в покое, — сказал Фалькон. — Игнасио — небедный человек. Почему он интересовался завещанием?
— Он всегда хотел стул в стиле Людовика Пятнадцатого из коллекции Пабло.
Фалькон крякнул, вспомнив мнимое равнодушие Игнасио к коллекции.
— Почему Пабло изменил содержание завещания? Братья поссорились? — спросил Рамирес.
— Я только составляю документы, — начал отвечать Ране Коста, — и никогда не вмешиваюсь…
Он не договорил. Два служителя закона уже вышли из кабинета.
Пока спускались от Ранса Косты, Фалькон позвонил Игнасио и напомнил про опознание тела. Потом соединился со старшим инспектором Монтесом и сказал, что хотел бы заглянуть попозже и поговорить про русских, которых упоминал в пятницу вечером. Монтес ответил, что заглядывать можно в любое время, он никуда не собирается.
Фалькон отвез Рамиреса обратно в управление. Он хотел, чтобы Фелипе сделал анализ образцов пыли, пока Рамирес займется гостиницей в Фуэнтехеридос. После чего Фалькон поехал в Институт судебной медицины.
Игнасио Ортега и Фалькон стояли в комнате со стеклом, закрытым занавесом. Они молча ждали, пока судебный медик готовил документы, а тело поднимали из морга.
— Когда, говорите, вы в последний раз беседовали с Пабло? — спросил Фалькон.
— Вечером перед моим отъездом.
— Компания мобильной связи сообщила, что вечером, незадолго до его смерти, вы двенадцать минут разговаривали по телефону. Можете это объяснить, сеньор Ортега?
Игнасио молча смотрел на задернутый занавес.
— Коста сказал, что Пабло перед смертью изменил завещание. Вам известно как?
Игнасио кивнул.
— О чем вы говорили, когда он звонил в пятницу вечером?
Игнасио не пошевелился.
— Меня удивило, что вас больше волновало, не оставил ли вам брат письма и что он написал Себастьяну, чем факт его самоубийства, — сказал Фалькон, думая, что этого человека нужно разозлить.
На сей раз Игнасио обернулся, его глаза сердито сверкнули.
— У вас нет права так со мной разговаривать, — повысил он голос. — Я не ваш подозреваемый. Меня ни в чем не обвиняют. Мой брат покончил с собой. Я переживаю это, как умею, а как — не ваше дело. Мне не меньше вашего интересно, почему он это сделал, но вы не вправе совать нос в дела моей семьи, пока не докажете, что я как-то виновен в смерти брата, хотя был в это время на море.
— Вы солгали о времени последнего разговора с братом, — напомнил Фалькон. — Следователи не любят, когда им лгут. Мы становимся подозрительными и думаем, что вам есть что скрывать.
— Мне нечего скрывать. Моя совесть чиста. Все, что произошло между мной и Пабло, — семейные дела, и вас они не касаются.
— Вы знаете, мы подумываем пересмотреть дело Себастьяна, а также оказать ему психологическую помощь…
— Делайте что хотите, инспектор. Судебный медик сообщил, что тело готово.
Игнасио повернулся к стеклу, занавес открылся. Игнасио подтвердил личность брата, подписал бумаги и ушел, не удостоив Фалькона ни словом, ни взглядом.
Фалькон ехал в управление, напряженно обдумывая, почему его так беспокоит Игнасио Ортега.
Понятно: он не убивал брата, но что-то в этом человеке заставляло Фалькона думать, что он каким-то образом в ответе за его смерть. Как расколоть этот твердый орешек? И как узнать, что за тайны унесли с собой мертвые? Полицейским работалось бы куда легче, если бы сознание можно было вывести на экран. Программное обеспечение нашей жизни. Как бы это выглядело? Факт, искаженный эмоцией. Реальность, преображенная заблуждением. Истина, перекрашенная запирательством. Правда, понадобилась бы хорошая программа, чтобы все это распутать.