Страница:
— Вы не это ищете, мистер Флауэрс? — спросил Фалькон, протягивая отпечаток и светя на него фонариком.
Флауэрс кивнул, рассматривая снимок.
— Думаю, нам стоит присесть, — сказал он. Вор побежал вверх по ступеням. Флауэрс вернул снимок и вытащил носовой платок.
— Простите, что недооценил вас, инспектор, — извинился он, вытирая лицо и брови. — Я приехал из Мадрида десять месяцев назад. У мадридцев довольно устаревшее представление об интеллекте севильцев. Мне не следовало действовать так грубо.
— Уже десять месяцев?
— С прошлого сентября мы гораздо живее интересуемся нашими латиноамериканскими друзьями и способами их появления в Европе.
— Ну конечно, — сказал Фалькон. — И как сюда вписывается Марти Крагмэн?
— Никак, — ответил Флауэрс. — Дело Веги было побочным, хотя мы переполошились, услышав о «предсмертной записке», но потом поняли, откуда она взялась.
— И откуда?
— Это было нацарапано на стене одной из камер на вилле Гримальди, пыточном центре в Сантьяго-де-Чили американцем Тоддом Кравицем, которого держали там месяц в семьдесят четвертом, пока он не «исчез», — сказал Флауэрс. — Полный текст: «Мы будем растворены в воздухе, которым вы дышите с одиннадцатого сентября и до скончания времен». Достаточно поэтично, чтобы засесть в голове Веги, а тридцать лет спустя начать преследовать его.
— Он говорил врачу, что ходит во сне, — сказал Фалькон. — Но не жаловался, что пишет в беспамятстве.
— Подсознательное проявление вины.
— Поговорим о Марти Крагмэне, — настойчиво гнул свое Фалькон. — Почему бы не начать с того, что он делал и для кого?
— Это обсуждать не совсем удобно.
— Мистер Флауэрс, здесь не Америка. На мне микрофонов нет. Меня как старшего инспектора группы расследования убийств интересует одно: кто убил Рафаэля Вегу и почему.
— Я должен принять меры предосторожности, — предупредил Флауэрс.
Фалькон встал. Флауэрс умело его обыскал, тут же нашел пистолет. Они снова сели.
— Дело Веги не было тайной правительственной операцией, — начал Флауэрс. — Это касалось только агентства — ЦРУ. Попытка обрубить концы.
— При этом ФБР и ЦРУ сотрудничали так тесно, что Крагмэну позволили уйти от ответственности за убийство Резы Сангари.
— ФБР могло довести дело до конца, только если бы Марти во всем признался. Я вам говорил про его поездки в Чили в семидесятых. Только не упомянул, что чилийские власти его в итоге схватили и он провел три недели в «Лондон клиник». Это еще один пыточный центр на улице Алмиранте Барросо. За три недели издевательств он никого не выдал. Марти не повторил судьбу Тодда Кравица только потому, что все происходило позже и правозащитники к тому времени стали гораздо активнее. Этот парень не сломался бы на каком-то допросе ФБР.
— И вы решили, что в самый раз получать от него информацию на того, кто был видным членом того режима? — спросил Фалькон.
— Большинство европейцев считают, что ирония не присуща американцам, инспектор.
— Вы поэтому не рассказали ему о том, кем Рафаэль был на самом деле?
— Это одна из причин, — сказал Флауэрс. — Но если хочешь получать информацию о психическом состоянии человека, лучше не искажать восприятие историей.
— Чем было так важно психическое состояние Веги?
— Мы потеряли его след в тысяча девятьсот восемьдесят втором, когда он скрылся от программы защиты свидетелей.
— Так он на самом деле свидетельствовал в деле о наркоторговле?
— Ну, это не вся правда. Он владел опасной информацией об офицерах армии США и сотрудниках агентства, которые участвовали в обмене наркотиков на оружие в конце семидесятых и начале восьмидесятых. Так что мы заключили сделку. Он выступит свидетелем на показательном процессе, а мы выплатим ему пятьдесят тысяч долларов и устроим новую жизнь. Он согласился, взял деньги и исчез. Мы нигде не могли его найти.
— Но вы знали про его жену и дочь?
— Да. Это все, что мы могли сделать: присматривать за ними и надеяться, что он объявится. Вега был осторожен. Не приехал на свадьбу дочери, чего все ожидали, и мы решили, что он мертв. Мы прекратили наблюдение, но прислали человека на похороны его жены.
— Когда это было?
— Не так давно, года три назад, точно не помню. Там мы с ним встретились. Он наконец решил, что опасности нет, — ответил Флауэрс. — Мы выяснили, как он живет, узнали, что он успешный бизнесмен, и решили, что нам не о чем волноваться, пока примерно полтора года назад не обнаружили его связь с русской мафией.
— Вы думали, что он занялся торговлей оружием?
— Мы подумали, что к Рафаэлю Веге стоит присмотреться повнимательнее, — ответил Флауэрс. — Но я вам соврал. Он проходил у нас подготовку. Знал наши методы, тип людей, работающих в агентстве. Так что мы искали другие варианты, и здесь в игру вступило ФБР. Марти Крагмэн был для нас идеальной кандидатурой, за исключением его семейной нестабильности.
— Знаете, сеньор Флауэрс, что мне сейчас кажется? — сказал Фалькон. — Что вы вываливаете любую информацию, чтобы я от вас отстал. То вы говорите про «обрубание концов», тут же про доклады о психическом состоянии… О каких «концах» вы на самом деле беспокоились?
— Мы предположили, что он снова на кого-то работает. К этой профессии привыкаешь, инспектор. Мы узнали, что он купил паспорт на имя Эмилио Круса и получил марокканскую визу.
— Я решил, что это путь к бегству.
— От чего ему было бежать?
— Может быть, от вас, сеньор Флауэрс?
— Паспорт Эмилио Круса был у него до того, как мы поселили рядом Марти, прежде, чем выявили связь с русской мафией.
— Ответьте на вопрос: почему он сбежал от программы защиты свидетелей?
— Да у них жизни никакой нет, — сказал Флауэрс. — Я бы тоже сбежал.
— У него были веские причины полагать, что семья дочери погибла в подстроенной автокатастрофе? — допытывался Фалькон.
— Прошло двадцать лет после его побега, но один из печальных побочных эффектов профессии — ты ничего не принимаешь как есть, во всем ищешь подвох, заговор. Помилуйте, инспектор, люди каждый день погибают в автомобильных авариях.
— А вы узнали, каким образом он связан с русской мафией?
— Он позволял русским отмывать деньги через свои стройки, а они потакали его педофильским наклонностям. Насколько я понял, ему нравилось смотреть. El Salido, помните?
— Тогда какое задание было у Марти, если вы все это уже знали?
Молчание. Флауэрс глубоко вздохнул.
— Когда вы сказали ему, что Рафаэль Вега на самом деле Мигель Веласко? — спросил Фалькон.
— Нет-нет, инспектор, тут вы ошибаетесь, — убедительно произнес Флауэрс. — Вы думаете, что мы ему раскрыли прошлое Веги и воспоминаний о чилийском застенке было достаточно, чтобы спровоцировать убийство.
— Заставить человека выпить кислоты и наблюдать… — сказал Фалькон.
— Это скверный способ умереть. Похоже на убийство из мести. Но мы не раскрывали подлинной личности Веги. Мы не хотели его смерти. Вы должны верить Марти, когда он говорил…
— Тогда что же вы хотели выяснить?
— Мы точно не знаем.
— Звучит не очень убедительно, мистер Флауэрс, — сказал Фалькон.
— Возможно, потому что это правда.
— Как вам такое предположение… — сказал Фалькон. — Вы хотели знать его психическое состояние, потому что боялись, что он владеет информацией, которая может скомпрометировать важных членов американского правительства той эпохи. Например, госсекретаря.
— Да, мы опасались, что у него есть какие-то материалы и он ищет способы использовать их против нас, но мы даже не предполагали, что это может быть.
— Кто «мы»? — спросил Фалькон.
— Это все, что я могу сообщить по делу, — сделал каменное лицо Флауэрс. — Вы сказали, что хотите знать, не Крагмэн ли убил Рафаэля Вегу, я могу заверить, что не убивал. Большего не требуйте.
— Почему я должен вам верить?
— Марти Крагмэн был со мной в ночь, когда умер Рафаэль Вега, с двух до пяти часов утра, — сказал Флауэрс. — У меня есть запись встречи с датой и временем, потому что она проходила в американском консульстве.
29
Флауэрс кивнул, рассматривая снимок.
— Думаю, нам стоит присесть, — сказал он. Вор побежал вверх по ступеням. Флауэрс вернул снимок и вытащил носовой платок.
— Простите, что недооценил вас, инспектор, — извинился он, вытирая лицо и брови. — Я приехал из Мадрида десять месяцев назад. У мадридцев довольно устаревшее представление об интеллекте севильцев. Мне не следовало действовать так грубо.
— Уже десять месяцев?
— С прошлого сентября мы гораздо живее интересуемся нашими латиноамериканскими друзьями и способами их появления в Европе.
— Ну конечно, — сказал Фалькон. — И как сюда вписывается Марти Крагмэн?
— Никак, — ответил Флауэрс. — Дело Веги было побочным, хотя мы переполошились, услышав о «предсмертной записке», но потом поняли, откуда она взялась.
— И откуда?
— Это было нацарапано на стене одной из камер на вилле Гримальди, пыточном центре в Сантьяго-де-Чили американцем Тоддом Кравицем, которого держали там месяц в семьдесят четвертом, пока он не «исчез», — сказал Флауэрс. — Полный текст: «Мы будем растворены в воздухе, которым вы дышите с одиннадцатого сентября и до скончания времен». Достаточно поэтично, чтобы засесть в голове Веги, а тридцать лет спустя начать преследовать его.
— Он говорил врачу, что ходит во сне, — сказал Фалькон. — Но не жаловался, что пишет в беспамятстве.
— Подсознательное проявление вины.
— Поговорим о Марти Крагмэне, — настойчиво гнул свое Фалькон. — Почему бы не начать с того, что он делал и для кого?
— Это обсуждать не совсем удобно.
— Мистер Флауэрс, здесь не Америка. На мне микрофонов нет. Меня как старшего инспектора группы расследования убийств интересует одно: кто убил Рафаэля Вегу и почему.
— Я должен принять меры предосторожности, — предупредил Флауэрс.
Фалькон встал. Флауэрс умело его обыскал, тут же нашел пистолет. Они снова сели.
— Дело Веги не было тайной правительственной операцией, — начал Флауэрс. — Это касалось только агентства — ЦРУ. Попытка обрубить концы.
— При этом ФБР и ЦРУ сотрудничали так тесно, что Крагмэну позволили уйти от ответственности за убийство Резы Сангари.
— ФБР могло довести дело до конца, только если бы Марти во всем признался. Я вам говорил про его поездки в Чили в семидесятых. Только не упомянул, что чилийские власти его в итоге схватили и он провел три недели в «Лондон клиник». Это еще один пыточный центр на улице Алмиранте Барросо. За три недели издевательств он никого не выдал. Марти не повторил судьбу Тодда Кравица только потому, что все происходило позже и правозащитники к тому времени стали гораздо активнее. Этот парень не сломался бы на каком-то допросе ФБР.
— И вы решили, что в самый раз получать от него информацию на того, кто был видным членом того режима? — спросил Фалькон.
— Большинство европейцев считают, что ирония не присуща американцам, инспектор.
— Вы поэтому не рассказали ему о том, кем Рафаэль был на самом деле?
— Это одна из причин, — сказал Флауэрс. — Но если хочешь получать информацию о психическом состоянии человека, лучше не искажать восприятие историей.
— Чем было так важно психическое состояние Веги?
— Мы потеряли его след в тысяча девятьсот восемьдесят втором, когда он скрылся от программы защиты свидетелей.
— Так он на самом деле свидетельствовал в деле о наркоторговле?
— Ну, это не вся правда. Он владел опасной информацией об офицерах армии США и сотрудниках агентства, которые участвовали в обмене наркотиков на оружие в конце семидесятых и начале восьмидесятых. Так что мы заключили сделку. Он выступит свидетелем на показательном процессе, а мы выплатим ему пятьдесят тысяч долларов и устроим новую жизнь. Он согласился, взял деньги и исчез. Мы нигде не могли его найти.
— Но вы знали про его жену и дочь?
— Да. Это все, что мы могли сделать: присматривать за ними и надеяться, что он объявится. Вега был осторожен. Не приехал на свадьбу дочери, чего все ожидали, и мы решили, что он мертв. Мы прекратили наблюдение, но прислали человека на похороны его жены.
— Когда это было?
— Не так давно, года три назад, точно не помню. Там мы с ним встретились. Он наконец решил, что опасности нет, — ответил Флауэрс. — Мы выяснили, как он живет, узнали, что он успешный бизнесмен, и решили, что нам не о чем волноваться, пока примерно полтора года назад не обнаружили его связь с русской мафией.
— Вы думали, что он занялся торговлей оружием?
— Мы подумали, что к Рафаэлю Веге стоит присмотреться повнимательнее, — ответил Флауэрс. — Но я вам соврал. Он проходил у нас подготовку. Знал наши методы, тип людей, работающих в агентстве. Так что мы искали другие варианты, и здесь в игру вступило ФБР. Марти Крагмэн был для нас идеальной кандидатурой, за исключением его семейной нестабильности.
— Знаете, сеньор Флауэрс, что мне сейчас кажется? — сказал Фалькон. — Что вы вываливаете любую информацию, чтобы я от вас отстал. То вы говорите про «обрубание концов», тут же про доклады о психическом состоянии… О каких «концах» вы на самом деле беспокоились?
— Мы предположили, что он снова на кого-то работает. К этой профессии привыкаешь, инспектор. Мы узнали, что он купил паспорт на имя Эмилио Круса и получил марокканскую визу.
— Я решил, что это путь к бегству.
— От чего ему было бежать?
— Может быть, от вас, сеньор Флауэрс?
— Паспорт Эмилио Круса был у него до того, как мы поселили рядом Марти, прежде, чем выявили связь с русской мафией.
— Ответьте на вопрос: почему он сбежал от программы защиты свидетелей?
— Да у них жизни никакой нет, — сказал Флауэрс. — Я бы тоже сбежал.
— У него были веские причины полагать, что семья дочери погибла в подстроенной автокатастрофе? — допытывался Фалькон.
— Прошло двадцать лет после его побега, но один из печальных побочных эффектов профессии — ты ничего не принимаешь как есть, во всем ищешь подвох, заговор. Помилуйте, инспектор, люди каждый день погибают в автомобильных авариях.
— А вы узнали, каким образом он связан с русской мафией?
— Он позволял русским отмывать деньги через свои стройки, а они потакали его педофильским наклонностям. Насколько я понял, ему нравилось смотреть. El Salido, помните?
— Тогда какое задание было у Марти, если вы все это уже знали?
Молчание. Флауэрс глубоко вздохнул.
— Когда вы сказали ему, что Рафаэль Вега на самом деле Мигель Веласко? — спросил Фалькон.
— Нет-нет, инспектор, тут вы ошибаетесь, — убедительно произнес Флауэрс. — Вы думаете, что мы ему раскрыли прошлое Веги и воспоминаний о чилийском застенке было достаточно, чтобы спровоцировать убийство.
— Заставить человека выпить кислоты и наблюдать… — сказал Фалькон.
— Это скверный способ умереть. Похоже на убийство из мести. Но мы не раскрывали подлинной личности Веги. Мы не хотели его смерти. Вы должны верить Марти, когда он говорил…
— Тогда что же вы хотели выяснить?
— Мы точно не знаем.
— Звучит не очень убедительно, мистер Флауэрс, — сказал Фалькон.
— Возможно, потому что это правда.
— Как вам такое предположение… — сказал Фалькон. — Вы хотели знать его психическое состояние, потому что боялись, что он владеет информацией, которая может скомпрометировать важных членов американского правительства той эпохи. Например, госсекретаря.
— Да, мы опасались, что у него есть какие-то материалы и он ищет способы использовать их против нас, но мы даже не предполагали, что это может быть.
— Кто «мы»? — спросил Фалькон.
— Это все, что я могу сообщить по делу, — сделал каменное лицо Флауэрс. — Вы сказали, что хотите знать, не Крагмэн ли убил Рафаэля Вегу, я могу заверить, что не убивал. Большего не требуйте.
— Почему я должен вам верить?
— Марти Крагмэн был со мной в ночь, когда умер Рафаэль Вега, с двух до пяти часов утра, — сказал Флауэрс. — У меня есть запись встречи с датой и временем, потому что она проходила в американском консульстве.
29
Среда, 31 июля 2002 года
По пути в управление Фалькон остановился выпить кофе на проспекте Аргентины. Он чувствовал себя усталым и угнетенным, как и все в баре. Жара вытопила из севильцев всю природную веселость. Их угрюмые подобия бродили по улицам и заполняли бары.
В конторе не было видно ни Ферреры, ни Рамиреса. Фалькон взял аудиозаписи допросов поджигателей, подлинную видеокассету, украденную из дома Монтеса, и поднялся в кабинет Элвиры. Навстречу спускался Рамирес.
— Я снова поговорил с поджигателями и спросил, откуда они знают Монтеса, — сказал он. — Двадцать лет назад Монтес тренировал детскую футбольную команду для неполноценных детей. Оба были в его команде. Я уточнил это у инспектора по делам несовершеннолетних и внимательно просмотрел их досье. Монтес помогал им при каждом столкновении с законом.
— Они знают, что Монтес покончил с собой?
Рамирес отрицательно покачал головой и пожелал ему удачи с Элвирой.
Фалькона не пустили к комиссару и даже выгнали из приемной. Секретарь вывела его в коридор, пояснив одним словом: «Лобо».
Его позвали через десять минут. Лобо стоял у окна, скрестив руки на груди, злой и напряженный. Элвира сидел за столом, усталый, как будто провел здесь всю ночь.
— Что вы нам еще принесли? — спросил Лобо, в гневе нарушая субординацию.
— Две аудиозаписи допросов поджигателей…
— Они назвали Игнасио Ортегу?
— Нет, они назвали Альберто Монтеса.
Лобо обрушил на стол Элвиры три сокрушительных удара, так что карандаши подскочили и рассыпались, нарушив идеальный порядок.
— Что еще? — спросил Лобо.
— Видеозапись, сделанная скрытой камерой в доме Монтеса: четверо мужчин совершают сексуальные действия с детьми.
— Мы кого-то из них знаем?
— Там есть адвокат и телеведущий.
— Joder, — процедил Лобо.
— Еще одного опознал Рамирес — бизнесмен из его района. Четвертый неизвестен.
— Кто знает про кассету?
— Рамирес и я.
— Пусть так и остается, — сказал Лобо резко, еще не подавив гнев.
— А что с поджигателями? — спросил Элвира.
— Вряд ли они знали, что украли.
— Значит, единственная связь между Игнасио Ортегой и поместьем Монтеса — кондиционеры, которые он установил, — сделал заключение Элвира. — Вы не докажете, что он через русских поставлял детей для педофилов, так же как и то, что он привозил в поместье клиентов для участия в сексуальных актах с детьми.
— Все правильно, — сказал Фалькон, понимая, что все пошло не так, не успев начаться. — Единственный способ установить, что клиентов привозил он, — поговорить с людьми, снятыми на пленку.
— Что-нибудь в записи доказывает, что съемка велась в поместье Монтеса? — спросил Лобо.
— Сейчас это трудно сказать, огонь почти полностью уничтожил здание.
— Вы получили от Фелипе и Хорхе отчет о результатах поисков?
— Еще нет. Они, вероятно, всю ночь провели в лесу. Вчера в семь вечера, когда я уезжал, они еще работали. Криминалисты пока обрабатывают первую партию улик. Надеемся, им удастся обнаружить сохранившиеся отпечатки…
— Я ночью пытался до вас дозвониться, — проворчал Лобо.
— Мой телефон был выключен. Я работал по другому делу — Рафаэля Веги.
— Есть подвижки?
Фалькон доложил о встрече с Марком Флауэрсом.
— Думаю, мне стоит поговорить по этому поводу с американским консулом, — заметил Лобо.
— Встреча помогла вашему расследованию? — спросил Элвира у Фалькона.
— Нет, судебный следователь Кальдерон выделил мне сорок восемь часов. Время вышло. Все. У меня нет подозреваемых и, пока не нашелся садовник Сергей, нет ни свидетелей, ни версий, — ответил Фалькон.
— А что вы выяснили насчет ключа, который нашли в доме Веги? — поинтересовался Элвира.
— Он от сейфа на имя Эмилио Круса в банке «Банесто». Судебный следователь Кальдерон пока не нашел времени дать ордер на обыск.
— Сообщите нам, если найдет, — сказал Элвира.
— Возможно, вам придется довольствоваться тем фактом, что Рафаэль Вега был плохим человеком и либо покарал сам себя, либо получил по заслугам, — подвел итог Лобо.
— Я сегодня утром встречаюсь с судебным следователем Кальдероном, думаю, он прекратит расследование. Что касается связи Игнасио Ортеги с поместьем, наш последний шанс — два тела, закопанные на участке.
— Есть предположения, что там произошло?
— В одной из камер, на стене возле кровати, я нашел надпись, сделанную кириллицей. Ее переводят. Полагаю, это как-то связано с большим пятном посреди комнаты, которого не было видно, пока все не вынесли. Похоже, это пятно крови. Это проверяется. В тюфяке в той же камере я нашел кусок стекла. Подозреваю, что был другой осколок, которым обитатели камеры вскрыли себе вены. Похоже, это два трупа самоубийц. Когда будут обработаны все улики, у нас появится надежда выдвинуть обвинение против Игнасио Ортеги.
— В данный момент это обсуждается со старшим судьей Севильи, — сказал Элвира. — Что вы сейчас намерены делать, инспектор?
— Установить роль Игнасио Ортеги, допросив одного или нескольких мужчин, запечатленных на кассете. Как только подтвердится, что он — ключевая фигура в сети педофилов, мы сможем арестовать его и заняться русскими мафиози — Владимиром Ивановым и Михаилом Зеленовым, — сказал Фалькон. — Я понимаю, что это будет сложнее всего сделать.
Изможденный Элвира уклонился от яростного взгляда Фалькона. Они вдвоем перевели глаза на багровеющие черты недовольного лица Лобо.
— На данный момент, инспектор, — произнес он, — в свете того, что вы рассказали об участии в деле одного из наших старших офицеров, хочу попросить вас ничего не предпринимать и не разглашать никаких сведений.
За просьбой, прозвучавшей как приказ, наступила тишина. У Фалькона возникали все новые вопросы, но он не задал ни одного, пожелал доброго утра и пошел к столу за кассетами.
— Лучше оставьте их, — сказал Лобо. Фалькон отдернул руку, как от волчьих зубов. Внизу, в общем кабинете сидел, задрав ноги на стол, Рамирес и курил. Он молча показал на дверь кабинета Фалькона и беззвучно, одними губами произнес: «Вирхилио Гусман».
— Вирхилио, я не могу сейчас с вами говорить, — сказал Фалькон, проходя у журналиста за спиной и садясь в свое кресло.
— О чем не можете?
— Ни о чем.
— А насчет Альфонсо Мартинеса и Энрике Альтосано?
— Один в реанимации, второй исчез.
— Энрике Альтосано сегодня утром чудесным образом вновь появился, — усмехнулся Гусман. — Не похоже ли на то, что кое-кому сказали, что на горизонте чисто?
— Для теоретиков это похоже на что угодно.
— Ладно, — сказал Гусман. — Рассказать вам про Мигеля Веласко?
— Про него я уже знаю.
— Что знаете?
— Что он был чилийским военным…
— Немного расплывчато.
— Ваши сведения помогут мне в расследовании?
— Я вкратце расскажу, а вы сами решите, — ответил Гусман. — Он родился в сорок четвертом, в семье мясника из Сантьяго. Закончил Католический университет, состоял в Партии свободы. Его мать умерла в шестьдесят седьмом от сердечного приступа. К чилийской армии он присоединился в шестьдесят девятом. После переворота его перевели в войска, которые впоследствии, в июне семьдесят четвертого, превратились в тайную полицию. Его отцу не нравилась политика Альенде, но и переворот Пиночета он не поддерживал, и в октябре семьдесят третьего он исчез, больше никто никогда его не видел. Работая в тайной полиции, Мигель стал одним из главных следователей на вилле Гримальди и близким другом шефа тайной полиции, генерала Мануэля Контрераса. Что касается записки у него в руке, я слышал, что эти слова были написаны на стене камеры на вилле Гримальди. Мне также сказали, что среди революционеров он был известен как El Salido.
— Возможно, вы не слышали о его работе на вилле Секси, — продолжил Гусман. — Так назывался пыточный центр на улице Иран, три тысячи тридцать семь, в районе Куилу Сантьяго-де-Чили. Ее еще называли дискотекой из-за громкой музыки, доносившейся оттуда круглые сутки. Именно там Мигель Веласко разработал методы, которые впоследствии применял и на вилле Гримальди. Он заставлял родных смотреть и участвовать в запретных сексуальных актах, таких, как инцест и педофилия. Иногда он позволял своим коллегам-палачам присоединиться.
— Это же объясняет… или не объясняет, но…
— Договаривайте.
— Расскажите все, Вирхилио.
— Веласко был выдающимся палачом. С виллы Гримальди его перевели в одну из действующих ячеек операции «Кондор», специализирующуюся на похищении людей, допросах и убийствах за границей. В семьдесят восьмом он работал в чилийском посольстве в Стокгольме, где он проводил секретные операции против общины чилийских эмигрантов. В конце семьдесят девятого Веласко снова вернули в армию. Считается, что он прошел подготовку в ЦРУ, прежде чем заняться прибыльным делом «наркотики за оружие». Это вскрылось в тысяча девятьсот восемьдесят первом. Последовал суд, на котором он выступал свидетелем обвинения. В тысяча девятьсот восемьдесят втором его включили в программу защиты свидетелей, и почти сразу же он исчез.
— Стокгольм? — удивился Фалькон.
— Премьер-министру Швеции Улофу Пальме откровенно не нравился режим Пиночета. После одиннадцатого сентября посол Швеции в Сантьяго Харальд Эдельстам организовал недалеко от столицы прибежище для всех, кто сопротивлялся перевороту. Так что Стокгольм стал центром европейского движения против Пиночета. Там организовали ячейку тайной полиции для проведения операций по контрабанде наркотиков в Европе и слежки за чилийскими беженцами.
— Интересно… но мне все это уже не поможет, — сказал Фалькон. — Дело вот-вот закроют.
— Я чувствую, вы разочарованы, Хавьер.
— Вы можете чувствовать что угодно, Вирхилио, мне не о чем с вами говорить.
— Люди считают меня скучным, потому что я слишком часто говорю одно и то же: «Когда я работал над делом Эскадронов смерти…», — сказал Гусман.
Рамирес в соседнем кабинете согласно хмыкнул.
— Вы, должно быть, многое узнали.
— Во время этого расследования я всегда умудрялся появляться в чужих кабинетах в критические моменты, — сказал Гусман. — Можно считать это чутьем или проникновением в коллективное бессознательное. Хавьер, вы верите в подобную чушь?
— Да.
— Вы начали отвечать односложно, Хавьер. Один из первых признаков.
— Чего?
— Того, что я утратил чувство времени, — сказал Гусман. — Что такое, по-вашему, коллективное бессознательное?
— Вирхилио, я не в настроении.
— Где я слышал это раньше?
— В своей спальне! — крикнул из-за двери Рамирес.
— Попытайтесь, Хавьер.
— Здесь вы не будете гнуть свою линию, — сказал Фалькон, подталкивая к нему записку со своим домашним адресом и словами: «Десять вечера».
— Знаете, почему я уехал из Мадрида? — спросил Гусман, не обращая внимания на записку. — Меня выпихнули. Если спросите людей, они скажут, что я стал жить как в зеркальном зале. Я перестал понимать, где реальность, где отражение. Я был параноиком. Но на самом деле меня выгнали, потому что я стал фанатиком, потому что истории, которыми я занимался, заставляли меня корчиться от ярости. Я не мог с этим справиться. Стал худшим из всех, кем мог стать, — эмоциональным журналистом.
— В полиции тоже нельзя поддаваться чувствам… иначе начинаешь ломаться.
— Это неизлечимая болезнь, — сказал Гусман. — Теперь это доказано, потому что я прочел, чем занимался Веласко на вилле Секси, и в моих жилах точно так же вскипела ярость. Он не просто пытал, он награждал их собственными мерзкими пороками. Следующая моя мысль была: в этом виноват Пиночет. Это отношение Пиночета к людям. А почему он совершил переворот, уничтожил Альенде? Потому, что так хотели Никсон и Киссинджер. Они предпочли того, кто разрешал электрошок гениталий, изнасилования женщин и детей… кому? Маленькому, толстому очкарику-марксисту, который хотел усложнить жизнь богатым? Теперь, Хавьер, вы видите, в чем моя беда. Я стал тем, кого мое начальство называло «сам себе злейший враг». Тебе не позволено чувствовать, тебе позволено только излагать факты. Но, видите ли, именно на чувствах основано мое чутье, и оно меня не подвело. Ведь именно гнев, который я почувствовал, узнав про занятия Мигеля Веласко, привел меня сюда сегодня утром. И он привел меня сюда потому, что я хочу просунуть нос в дверь раньше, чем она захлопнется, скрыв в очередной раз страшную правду.
Гусман схватил записку, отшвырнул стул и вылетел вон.
— Если он будет продолжать в том же духе, то когда-нибудь здорово себе навредит, — произнес Рамирес. — Он прав?
— Ты видел, чтобы я что-нибудь принес назад? — спросил Фалькон, показывая, что в руках у него кассет нет.
— Лобо хороший человек, — сказал Рамирес и наставил на него массивный палец. — Он нас не разочарует.
— Лобо хороший человек в другой ситуации, — объяснил Фалькон. — Ты не станешь начальником полиции Севильи, если люди этого не захотят. Политика давит ему на плечи, а в его собственном доме бардак, оставленный Альберто Монтесом.
— А что с двумя детскими трупами в лесу Арасены? Их видели. О них все знают. Такое не спрячешь.
— Конечно нет, если бы они были местными. Но кто они? — сказал Фалькон. — Уже год как мертвы. Единственная действительно пригодная для суда улика — это видеокассета, но, как подсказал Лобо, мы даже не можем доказать, что все это происходило в поместье Монтеса. Наш единственный шанс — разрешение допросить людей, снятых на кассету.
Рамирес подошел к окну и положил руки на стекло:
— Сначала нам пришлось выслушать историю Нади Кузьмичевой, и мы ничем ей не смогли помочь. А теперь мы будем смотреть, как эти подонки ускользают от правосудия?
— Ничего нельзя доказать.
— У нас есть кассета, — напомнил Рамирес.
— После того, что сделал Монтес, с кассетой нужно быть очень осторожными. Этому делу не так-то просто дать ход. Все, я сейчас ухожу.
— Куда?
— Сделаю кое-что и, надеюсь, стану лучше к себе относиться.
Выходя из конторы, он наткнулся на Кристину Ферреру, которая вернулась от переводчицы.
— Положи мне на стол, — сказал Фалькон. — Я не могу на это смотреть.
Он поехал через реку и вдоль проспекта Торнео. Когда дорога повернула от реки в сторону Ла-Макарены, он поехал направо, к району Ла-Аламеда. Оставил машину и пошел по улице Иисуса Всесильного. Это был район, где жил Пабло Ортега до переселения в Санта-Клару. Фалькон искал дом на улице Лумбрерас, принадлежавший родителям мальчика Маноло Лопеса, который был потерпевшим в деле Себастьяна Ортеги. Он не стал звонить заранее, не думал, что родители будут рады вторжению, особенно если вспомнить, что говорили о здоровье отца.
Фалькон прошел сквозь запахи стряпни, чеснока и оливкового масла к дому, где жили родители мальчика. Небольшой жилой дом нуждался в ремонте и покраске. Он нажал на кнопку звонка. Сеньора Лопес открыла дверь и уставилась на полицейское удостоверение. Она не хотела, чтобы Фалькон заходил, но не решалась попросить его оставить их в покое. Квартира была маленькой, душной, было очень жарко. Сеньора Лопес усадила его за стол с кружевной скатертью и пластмассовыми цветами в вазе и пошла за мужем. В комнате царил культ Девы Марии. Девы были развешаны на стенах, стояли на книжных полках, благословляли стопки журналов. В нише горела свеча.
Сеньора Лопес привела мужа, как хромую корову на дойку. С виду ему было под пятьдесят, но его плохо держали ноги, это прибавляло ему возраста. Жена усадила его в кресло. Одна рука, похоже, не действовала, безжизненно свисала вдоль тела. Другой, трясущейся рукой сеньор Лопес взял удостоверение Фалькона.
— Расследование убийств? — спросил он.
— Не в этом случае, — ответил Фалькон. — Я хочу поговорить о похищении вашего сына.
— Я не могу об этом говорить, — сказал он и тут же начал подниматься на ноги.
Жена вывела его из комнаты. Фалькон наблюдал за этим сложным процессом, чувствуя все большее отчаяние.
— Он не может об этом говорить, — сказала она, возвращаясь к столу. — Он на себя не похож, с тех пор как… как…
— Как исчез Маноло?
— Нет… это случилось после. Он потерял работу после суда. Он стал плохо ходить. Ему все время казалось, что по ногам бегают муравьи. Одна рука начала трястись, а другая отказала. Теперь он целый день ничего не делает. Ходит отсюда в спальню и обратно… вот так.
— Но с Маноло все в порядке?
— Все хорошо. Как будто ничего не было. Он отдыхает… в лагере с кузенами и племянниками.
— Значит, у вас есть старшие дети?
— Мальчик и девочка родились, когда мне было восемнадцать и девятнадцать, а потом, двадцать лет спустя, появился Маноло.
— Маноло как-нибудь отреагировал на то, что с ним случилось?
— Не особенно, — сказала сеньора Лопес. — Он всегда был жизнерадостным ребенком. Его скорее тревожит судьба Себастьяна Ортеги. Маноло трудно представить его в тюрьме.
— Из-за чего тогда переживает ваш муж? — спросил Фалькон. — Похоже, он один тяжело все перенес.
По пути в управление Фалькон остановился выпить кофе на проспекте Аргентины. Он чувствовал себя усталым и угнетенным, как и все в баре. Жара вытопила из севильцев всю природную веселость. Их угрюмые подобия бродили по улицам и заполняли бары.
В конторе не было видно ни Ферреры, ни Рамиреса. Фалькон взял аудиозаписи допросов поджигателей, подлинную видеокассету, украденную из дома Монтеса, и поднялся в кабинет Элвиры. Навстречу спускался Рамирес.
— Я снова поговорил с поджигателями и спросил, откуда они знают Монтеса, — сказал он. — Двадцать лет назад Монтес тренировал детскую футбольную команду для неполноценных детей. Оба были в его команде. Я уточнил это у инспектора по делам несовершеннолетних и внимательно просмотрел их досье. Монтес помогал им при каждом столкновении с законом.
— Они знают, что Монтес покончил с собой?
Рамирес отрицательно покачал головой и пожелал ему удачи с Элвирой.
Фалькона не пустили к комиссару и даже выгнали из приемной. Секретарь вывела его в коридор, пояснив одним словом: «Лобо».
Его позвали через десять минут. Лобо стоял у окна, скрестив руки на груди, злой и напряженный. Элвира сидел за столом, усталый, как будто провел здесь всю ночь.
— Что вы нам еще принесли? — спросил Лобо, в гневе нарушая субординацию.
— Две аудиозаписи допросов поджигателей…
— Они назвали Игнасио Ортегу?
— Нет, они назвали Альберто Монтеса.
Лобо обрушил на стол Элвиры три сокрушительных удара, так что карандаши подскочили и рассыпались, нарушив идеальный порядок.
— Что еще? — спросил Лобо.
— Видеозапись, сделанная скрытой камерой в доме Монтеса: четверо мужчин совершают сексуальные действия с детьми.
— Мы кого-то из них знаем?
— Там есть адвокат и телеведущий.
— Joder, — процедил Лобо.
— Еще одного опознал Рамирес — бизнесмен из его района. Четвертый неизвестен.
— Кто знает про кассету?
— Рамирес и я.
— Пусть так и остается, — сказал Лобо резко, еще не подавив гнев.
— А что с поджигателями? — спросил Элвира.
— Вряд ли они знали, что украли.
— Значит, единственная связь между Игнасио Ортегой и поместьем Монтеса — кондиционеры, которые он установил, — сделал заключение Элвира. — Вы не докажете, что он через русских поставлял детей для педофилов, так же как и то, что он привозил в поместье клиентов для участия в сексуальных актах с детьми.
— Все правильно, — сказал Фалькон, понимая, что все пошло не так, не успев начаться. — Единственный способ установить, что клиентов привозил он, — поговорить с людьми, снятыми на пленку.
— Что-нибудь в записи доказывает, что съемка велась в поместье Монтеса? — спросил Лобо.
— Сейчас это трудно сказать, огонь почти полностью уничтожил здание.
— Вы получили от Фелипе и Хорхе отчет о результатах поисков?
— Еще нет. Они, вероятно, всю ночь провели в лесу. Вчера в семь вечера, когда я уезжал, они еще работали. Криминалисты пока обрабатывают первую партию улик. Надеемся, им удастся обнаружить сохранившиеся отпечатки…
— Я ночью пытался до вас дозвониться, — проворчал Лобо.
— Мой телефон был выключен. Я работал по другому делу — Рафаэля Веги.
— Есть подвижки?
Фалькон доложил о встрече с Марком Флауэрсом.
— Думаю, мне стоит поговорить по этому поводу с американским консулом, — заметил Лобо.
— Встреча помогла вашему расследованию? — спросил Элвира у Фалькона.
— Нет, судебный следователь Кальдерон выделил мне сорок восемь часов. Время вышло. Все. У меня нет подозреваемых и, пока не нашелся садовник Сергей, нет ни свидетелей, ни версий, — ответил Фалькон.
— А что вы выяснили насчет ключа, который нашли в доме Веги? — поинтересовался Элвира.
— Он от сейфа на имя Эмилио Круса в банке «Банесто». Судебный следователь Кальдерон пока не нашел времени дать ордер на обыск.
— Сообщите нам, если найдет, — сказал Элвира.
— Возможно, вам придется довольствоваться тем фактом, что Рафаэль Вега был плохим человеком и либо покарал сам себя, либо получил по заслугам, — подвел итог Лобо.
— Я сегодня утром встречаюсь с судебным следователем Кальдероном, думаю, он прекратит расследование. Что касается связи Игнасио Ортеги с поместьем, наш последний шанс — два тела, закопанные на участке.
— Есть предположения, что там произошло?
— В одной из камер, на стене возле кровати, я нашел надпись, сделанную кириллицей. Ее переводят. Полагаю, это как-то связано с большим пятном посреди комнаты, которого не было видно, пока все не вынесли. Похоже, это пятно крови. Это проверяется. В тюфяке в той же камере я нашел кусок стекла. Подозреваю, что был другой осколок, которым обитатели камеры вскрыли себе вены. Похоже, это два трупа самоубийц. Когда будут обработаны все улики, у нас появится надежда выдвинуть обвинение против Игнасио Ортеги.
— В данный момент это обсуждается со старшим судьей Севильи, — сказал Элвира. — Что вы сейчас намерены делать, инспектор?
— Установить роль Игнасио Ортеги, допросив одного или нескольких мужчин, запечатленных на кассете. Как только подтвердится, что он — ключевая фигура в сети педофилов, мы сможем арестовать его и заняться русскими мафиози — Владимиром Ивановым и Михаилом Зеленовым, — сказал Фалькон. — Я понимаю, что это будет сложнее всего сделать.
Изможденный Элвира уклонился от яростного взгляда Фалькона. Они вдвоем перевели глаза на багровеющие черты недовольного лица Лобо.
— На данный момент, инспектор, — произнес он, — в свете того, что вы рассказали об участии в деле одного из наших старших офицеров, хочу попросить вас ничего не предпринимать и не разглашать никаких сведений.
За просьбой, прозвучавшей как приказ, наступила тишина. У Фалькона возникали все новые вопросы, но он не задал ни одного, пожелал доброго утра и пошел к столу за кассетами.
— Лучше оставьте их, — сказал Лобо. Фалькон отдернул руку, как от волчьих зубов. Внизу, в общем кабинете сидел, задрав ноги на стол, Рамирес и курил. Он молча показал на дверь кабинета Фалькона и беззвучно, одними губами произнес: «Вирхилио Гусман».
— Вирхилио, я не могу сейчас с вами говорить, — сказал Фалькон, проходя у журналиста за спиной и садясь в свое кресло.
— О чем не можете?
— Ни о чем.
— А насчет Альфонсо Мартинеса и Энрике Альтосано?
— Один в реанимации, второй исчез.
— Энрике Альтосано сегодня утром чудесным образом вновь появился, — усмехнулся Гусман. — Не похоже ли на то, что кое-кому сказали, что на горизонте чисто?
— Для теоретиков это похоже на что угодно.
— Ладно, — сказал Гусман. — Рассказать вам про Мигеля Веласко?
— Про него я уже знаю.
— Что знаете?
— Что он был чилийским военным…
— Немного расплывчато.
— Ваши сведения помогут мне в расследовании?
— Я вкратце расскажу, а вы сами решите, — ответил Гусман. — Он родился в сорок четвертом, в семье мясника из Сантьяго. Закончил Католический университет, состоял в Партии свободы. Его мать умерла в шестьдесят седьмом от сердечного приступа. К чилийской армии он присоединился в шестьдесят девятом. После переворота его перевели в войска, которые впоследствии, в июне семьдесят четвертого, превратились в тайную полицию. Его отцу не нравилась политика Альенде, но и переворот Пиночета он не поддерживал, и в октябре семьдесят третьего он исчез, больше никто никогда его не видел. Работая в тайной полиции, Мигель стал одним из главных следователей на вилле Гримальди и близким другом шефа тайной полиции, генерала Мануэля Контрераса. Что касается записки у него в руке, я слышал, что эти слова были написаны на стене камеры на вилле Гримальди. Мне также сказали, что среди революционеров он был известен как El Salido.
— Возможно, вы не слышали о его работе на вилле Секси, — продолжил Гусман. — Так назывался пыточный центр на улице Иран, три тысячи тридцать семь, в районе Куилу Сантьяго-де-Чили. Ее еще называли дискотекой из-за громкой музыки, доносившейся оттуда круглые сутки. Именно там Мигель Веласко разработал методы, которые впоследствии применял и на вилле Гримальди. Он заставлял родных смотреть и участвовать в запретных сексуальных актах, таких, как инцест и педофилия. Иногда он позволял своим коллегам-палачам присоединиться.
— Это же объясняет… или не объясняет, но…
— Договаривайте.
— Расскажите все, Вирхилио.
— Веласко был выдающимся палачом. С виллы Гримальди его перевели в одну из действующих ячеек операции «Кондор», специализирующуюся на похищении людей, допросах и убийствах за границей. В семьдесят восьмом он работал в чилийском посольстве в Стокгольме, где он проводил секретные операции против общины чилийских эмигрантов. В конце семьдесят девятого Веласко снова вернули в армию. Считается, что он прошел подготовку в ЦРУ, прежде чем заняться прибыльным делом «наркотики за оружие». Это вскрылось в тысяча девятьсот восемьдесят первом. Последовал суд, на котором он выступал свидетелем обвинения. В тысяча девятьсот восемьдесят втором его включили в программу защиты свидетелей, и почти сразу же он исчез.
— Стокгольм? — удивился Фалькон.
— Премьер-министру Швеции Улофу Пальме откровенно не нравился режим Пиночета. После одиннадцатого сентября посол Швеции в Сантьяго Харальд Эдельстам организовал недалеко от столицы прибежище для всех, кто сопротивлялся перевороту. Так что Стокгольм стал центром европейского движения против Пиночета. Там организовали ячейку тайной полиции для проведения операций по контрабанде наркотиков в Европе и слежки за чилийскими беженцами.
— Интересно… но мне все это уже не поможет, — сказал Фалькон. — Дело вот-вот закроют.
— Я чувствую, вы разочарованы, Хавьер.
— Вы можете чувствовать что угодно, Вирхилио, мне не о чем с вами говорить.
— Люди считают меня скучным, потому что я слишком часто говорю одно и то же: «Когда я работал над делом Эскадронов смерти…», — сказал Гусман.
Рамирес в соседнем кабинете согласно хмыкнул.
— Вы, должно быть, многое узнали.
— Во время этого расследования я всегда умудрялся появляться в чужих кабинетах в критические моменты, — сказал Гусман. — Можно считать это чутьем или проникновением в коллективное бессознательное. Хавьер, вы верите в подобную чушь?
— Да.
— Вы начали отвечать односложно, Хавьер. Один из первых признаков.
— Чего?
— Того, что я утратил чувство времени, — сказал Гусман. — Что такое, по-вашему, коллективное бессознательное?
— Вирхилио, я не в настроении.
— Где я слышал это раньше?
— В своей спальне! — крикнул из-за двери Рамирес.
— Попытайтесь, Хавьер.
— Здесь вы не будете гнуть свою линию, — сказал Фалькон, подталкивая к нему записку со своим домашним адресом и словами: «Десять вечера».
— Знаете, почему я уехал из Мадрида? — спросил Гусман, не обращая внимания на записку. — Меня выпихнули. Если спросите людей, они скажут, что я стал жить как в зеркальном зале. Я перестал понимать, где реальность, где отражение. Я был параноиком. Но на самом деле меня выгнали, потому что я стал фанатиком, потому что истории, которыми я занимался, заставляли меня корчиться от ярости. Я не мог с этим справиться. Стал худшим из всех, кем мог стать, — эмоциональным журналистом.
— В полиции тоже нельзя поддаваться чувствам… иначе начинаешь ломаться.
— Это неизлечимая болезнь, — сказал Гусман. — Теперь это доказано, потому что я прочел, чем занимался Веласко на вилле Секси, и в моих жилах точно так же вскипела ярость. Он не просто пытал, он награждал их собственными мерзкими пороками. Следующая моя мысль была: в этом виноват Пиночет. Это отношение Пиночета к людям. А почему он совершил переворот, уничтожил Альенде? Потому, что так хотели Никсон и Киссинджер. Они предпочли того, кто разрешал электрошок гениталий, изнасилования женщин и детей… кому? Маленькому, толстому очкарику-марксисту, который хотел усложнить жизнь богатым? Теперь, Хавьер, вы видите, в чем моя беда. Я стал тем, кого мое начальство называло «сам себе злейший враг». Тебе не позволено чувствовать, тебе позволено только излагать факты. Но, видите ли, именно на чувствах основано мое чутье, и оно меня не подвело. Ведь именно гнев, который я почувствовал, узнав про занятия Мигеля Веласко, привел меня сюда сегодня утром. И он привел меня сюда потому, что я хочу просунуть нос в дверь раньше, чем она захлопнется, скрыв в очередной раз страшную правду.
Гусман схватил записку, отшвырнул стул и вылетел вон.
— Если он будет продолжать в том же духе, то когда-нибудь здорово себе навредит, — произнес Рамирес. — Он прав?
— Ты видел, чтобы я что-нибудь принес назад? — спросил Фалькон, показывая, что в руках у него кассет нет.
— Лобо хороший человек, — сказал Рамирес и наставил на него массивный палец. — Он нас не разочарует.
— Лобо хороший человек в другой ситуации, — объяснил Фалькон. — Ты не станешь начальником полиции Севильи, если люди этого не захотят. Политика давит ему на плечи, а в его собственном доме бардак, оставленный Альберто Монтесом.
— А что с двумя детскими трупами в лесу Арасены? Их видели. О них все знают. Такое не спрячешь.
— Конечно нет, если бы они были местными. Но кто они? — сказал Фалькон. — Уже год как мертвы. Единственная действительно пригодная для суда улика — это видеокассета, но, как подсказал Лобо, мы даже не можем доказать, что все это происходило в поместье Монтеса. Наш единственный шанс — разрешение допросить людей, снятых на кассету.
Рамирес подошел к окну и положил руки на стекло:
— Сначала нам пришлось выслушать историю Нади Кузьмичевой, и мы ничем ей не смогли помочь. А теперь мы будем смотреть, как эти подонки ускользают от правосудия?
— Ничего нельзя доказать.
— У нас есть кассета, — напомнил Рамирес.
— После того, что сделал Монтес, с кассетой нужно быть очень осторожными. Этому делу не так-то просто дать ход. Все, я сейчас ухожу.
— Куда?
— Сделаю кое-что и, надеюсь, стану лучше к себе относиться.
Выходя из конторы, он наткнулся на Кристину Ферреру, которая вернулась от переводчицы.
— Положи мне на стол, — сказал Фалькон. — Я не могу на это смотреть.
Он поехал через реку и вдоль проспекта Торнео. Когда дорога повернула от реки в сторону Ла-Макарены, он поехал направо, к району Ла-Аламеда. Оставил машину и пошел по улице Иисуса Всесильного. Это был район, где жил Пабло Ортега до переселения в Санта-Клару. Фалькон искал дом на улице Лумбрерас, принадлежавший родителям мальчика Маноло Лопеса, который был потерпевшим в деле Себастьяна Ортеги. Он не стал звонить заранее, не думал, что родители будут рады вторжению, особенно если вспомнить, что говорили о здоровье отца.
Фалькон прошел сквозь запахи стряпни, чеснока и оливкового масла к дому, где жили родители мальчика. Небольшой жилой дом нуждался в ремонте и покраске. Он нажал на кнопку звонка. Сеньора Лопес открыла дверь и уставилась на полицейское удостоверение. Она не хотела, чтобы Фалькон заходил, но не решалась попросить его оставить их в покое. Квартира была маленькой, душной, было очень жарко. Сеньора Лопес усадила его за стол с кружевной скатертью и пластмассовыми цветами в вазе и пошла за мужем. В комнате царил культ Девы Марии. Девы были развешаны на стенах, стояли на книжных полках, благословляли стопки журналов. В нише горела свеча.
Сеньора Лопес привела мужа, как хромую корову на дойку. С виду ему было под пятьдесят, но его плохо держали ноги, это прибавляло ему возраста. Жена усадила его в кресло. Одна рука, похоже, не действовала, безжизненно свисала вдоль тела. Другой, трясущейся рукой сеньор Лопес взял удостоверение Фалькона.
— Расследование убийств? — спросил он.
— Не в этом случае, — ответил Фалькон. — Я хочу поговорить о похищении вашего сына.
— Я не могу об этом говорить, — сказал он и тут же начал подниматься на ноги.
Жена вывела его из комнаты. Фалькон наблюдал за этим сложным процессом, чувствуя все большее отчаяние.
— Он не может об этом говорить, — сказала она, возвращаясь к столу. — Он на себя не похож, с тех пор как… как…
— Как исчез Маноло?
— Нет… это случилось после. Он потерял работу после суда. Он стал плохо ходить. Ему все время казалось, что по ногам бегают муравьи. Одна рука начала трястись, а другая отказала. Теперь он целый день ничего не делает. Ходит отсюда в спальню и обратно… вот так.
— Но с Маноло все в порядке?
— Все хорошо. Как будто ничего не было. Он отдыхает… в лагере с кузенами и племянниками.
— Значит, у вас есть старшие дети?
— Мальчик и девочка родились, когда мне было восемнадцать и девятнадцать, а потом, двадцать лет спустя, появился Маноло.
— Маноло как-нибудь отреагировал на то, что с ним случилось?
— Не особенно, — сказала сеньора Лопес. — Он всегда был жизнерадостным ребенком. Его скорее тревожит судьба Себастьяна Ортеги. Маноло трудно представить его в тюрьме.
— Из-за чего тогда переживает ваш муж? — спросил Фалькон. — Похоже, он один тяжело все перенес.