Страница:
Рамирес отрицательно покачал головой.
— Я хочу найти Крагмэна, — сказал Фалькон.
— Похоже, ты начинаешь склоняться к мысли, что Вегу убил он.
— Я стараюсь размышлять непредвзято. У него была возможность при условии, что Вега впустил бы его в дом в такую рань. А теперь у нас есть вероятный мотив, даже если ты считаешь его вымыслом Гусмана, — объяснил Фалькон. — Кроме того, я волнуюсь за Крагмэна. Когда я зашел к нему после нашей беседы с Дорадо, он выглядел как-то странно. Выглядывал в окно, разглядывал что-то в бинокль.
— Видимо, пытался разглядеть, не трахает ли его жена судебного следователя Кальдерона. Как раз поэтому мы сидим без ордера на обыск.
— Так ты все же считаешь, что Вега вел некую «деятельность»? — спросил Рамиреса Фалькон. — И что мы можем найти в банковском сейфе что-то важное для подтверждения этой версии? Ты не думаешь, что Крагмэн…
— Я бы ни за каким чертом не использовал Крагмэна, не говоря уже о «деятельности», — сказал Рамирес. — Он непредсказуем. Но если ты дашь мне номер его мобильного, я попрошу ребят в телефонном центре им заняться; если ответит, мы его проследим.
— Расследование по Монтесу движется?
— Мы еще ждем, что Элвира выделит нам еще пару рук. И ног, — усмехнулся Рамирес.
— Адвокат сказал, где находится участок земли, который он внес в список имущества в завещании Монтеса?
— Да, я свяжусь с мэрией Арасены, чтобы проверить, шло ли строительство на том участке.
— Это ведь в горах, так?
Зазвонил телефон, ответил Рамирес, послушал, сказал, что Фалькон выехал, и положил трубку.
— Алисия Агуадо, — сообщил он.
— Я хочу, чтобы ты проверил, где именно был Игнасио Ортега в ночь убийства Рафаэля Веги.
— Я думал, он был на побережье.
— Надо знать, а не думать. Я связывался с ним по мобильному. Мы его как следует еще не проверяли.
Фалькон поехал на улицу Видрио, застрял на светофоре, нервничая, барабанил пальцами по рулевому колесу. Он испытывал чувство, что все действия и события предопределены, и ощущал обреченность. За окном автомобиля безжалостная жара наваливалась на измученный город.
По пути в тюрьму он включил Алисии Агуадо запись беседы с Сальвадором Ортегой. Они уже были на стоянке, когда пленка закончилась.
— Я хотел спросить, даст ли Сальвадор показания против отца, — объяснил Фалькон. — Я не успел задать вопрос, а он уже отказался.
— Такие, как Игнасио Ортега, сохраняют огромную власть над своими жертвами, и жертвы не перестают бояться растлителя, — сказала Агуадо, когда они вышли из машины.
Они пошли к тюрьме. Алисия держала Фалькона за руку.
— Я говорила с моим другом, который работает в тюрьме, — продолжала она. — Он обследует проблемных заключенных. Правда, его не было, когда Себастьян попросился в одиночную камеру, но он слышал об этом случае. Себастьян вел себя разумно, дружелюбно, был спокоен. Понимаю, это ни о чем не говорит. Друг сказал кое-что любопытное: все считали, что Себастьян не только был счастлив оказаться в одиночке, он почувствовал там облегчение.
— Потому что отделен от сокамерников?
— Он не уверен. Просто сказал, что Себастьян чувствовал облегчение, — ответила она. — И, кстати, я бы хотела разговаривать с ним наедине. Но если есть комната, откуда можно наблюдать, неплохо, чтобы ты увидел сеанс.
Директор тюрьмы встретил их и приготовил все для беседы в одной из «безопасных» камер, куда помещают заключенных, если считается, что они могут нанести себе вред. Там установлена система видеонаблюдения и возможна аудиозапись. В камеру принесли два стула и поставили их рядом, развернув так, чтобы это напоминало кресла в приемной Алисии Агуадо. Она села лицом к двери. Привели Себастьяна, он сел лицом к стене. Дверь заперли, Фалькон уселся снаружи, наблюдая за происходящим.
Алисия Агуадо начала с объяснения своей методики. Себастьян смотрел на ее профиль, ловя каждое слово с жадностью влюбленного. Он обнажил запястье, Алисия нащупала пульс двумя пальцами. Себастьян провел по ее ногтям кончиком пальца.
— Я рад, что ты вернулась, — сказал он. — Но не очень понимаю, что ты здесь делаешь.
— Ничего необычного в том, что заключенные, переживающие болезненные известия, получают психологическую помощь.
— Не думаю, что давал им повод для беспокойства. Я был расстроен, это правда. Но теперь спокоен.
— Реакция была очень сильной, а тебя содержат в одиночном заключении. Руководство озабочено последствиями потрясения, реакциями на него и возможным воздействием на психику.
— Как ты ослепла? — спросил он. — Не думаю, что ты всегда была слепой, ведь так?
— Нет. У меня болезнь, она называется пигментная дегенерация сетчатки.
— Я знал девушку в Академии художеств, с ней было то же самое. Она рисовала, рисовала, рисовала, как помешанная… чтобы узнать, запомнить все оттенки, потому что после ей придется привыкать к одноцветной палитре. Мне нравится идея перемешать все цвета в юности, чтобы позже перейти к суровой простоте.
— Ты до сих пор интересуешься искусством?
— Не как занятием. Мне нравится смотреть.
— Я слышала, ты талантливый человек.
— От кого?
— От твоего дяди, — сказала она и нахмурилась, перебирая пальцами на запястье.
— Мой дядя ничего не смыслит в искусстве. Нулевое эстетическое чутье. Считай он мои работы хорошими, я бы забеспокоился. Он из тех, кто ставит бетонных львов на столбы ворот. У него на стенах развешаны жутко намалеванные пейзажи. Он любит тратить деньги на очень дорогие акустические системы, но не имеет музыкального вкуса. Он считает, что Хулио Иглесиаса следует причислить к лику святых, а Пласидо Доминго не помешает выучить пару приличных песен. У него такой тонкий слух, что улавливает малейший дефект звучания колонок, но не различает ни единой ноты, — сказал Себастьян, ни на минуту не спускавший глаз с лица Алисии. — Доктор Агуадо, я хотел бы знать твое имя.
— Алисия, — сказала она.
— Алисия, каково это — быть все время в темноте? — спросил он. — У меня была комната, где я мог укрыться от света и шума, я часто лежал на кровати в маске для сна. Изнутри она была бархатной. Маска прикрывала мне глаза, теплая и мягкая, как кошка. Но как это, когда нет выбора, когда ты не можешь выйти на свет? Думаю, мне бы понравилось.
— Почему? Это очень осложняет жизнь.
— Нет, нет, Алисия, я не согласен. Наоборот — упрощает. Наше сознание завалено огромным количеством образов, мыслей, идей, и слов, и вкусов, и ощущений. Подумай, сколько освобождается времени, если исчезает одно из главных чувств. Можно сосредоточиться на звуке. Прикосновения станут восхитительны, потому что мозг не будет докучать пальцам, подсказывая, чего им ожидать. Вкус превратится в острое переживание. Единственным намеком останется запах. Я тебе завидую: ты заново открываешь жизнь во всем ее великолепии.
— Как ты можешь такое говорить после того, что сделал с собой?
— А что я сделал?
— Ты отгородился от мира. Решил, что ничего не хочешь от жизни при всем ее великолепии.
— Они действительно беспокоятся за меня после смерти отца?
— Я за тебя беспокоюсь.
— Да, я понял, — сказал Себастьян.
— Тебя очень расстроила смерть отца, но ты не прочитал его письма.
— Вполне обычно испытывать одновременно два противоположных чувства. Я любил его и ненавидел.
— Почему ты его любил?
— Потому что он в этом нуждался. Многие люди его обожали, но почти никто не любил. Отец не мог без обожания, которое по ошибке принимал за любовь. Когда обожателей не было, он чувствовал себя нелюбимым. Так что я любил его, потому что ему была нужна любовь.
— А за что ненавидел?
— Потому что меня он любить не мог. Он меня обнимал и целовал, а потом отставлял в сторону, словно куклу, и отправлялся на поиски того, что считал истинной любовью. Отец поступал так, потому что это проще. Поэтому он завел собак, Каллас и Паваротти. Ему нравилось давать и получать любовь необременительно.
— Мы говорили с твоим двоюродным братом Сальвадором.
— Сальвадор, — протянул Себастьян. — Спаситель, которого нельзя спасти.
— Или спаситель, который не мог спасти?
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ты когда-нибудь думаешь о матери?
— Каждый день.
— И что ты о ней думаешь?
— Насколько ее не поняли.
— А про материнскую любовь?
— Думаю, да, но, вспоминая, всегда обнаруживаю, что следующая мысль — о том, как ее не поняли. Сыну трудно забыть, как его мать называют шлюхой. Она не была шлюхой. Она любила отца и восхищалась им. Он никогда не отвечал взаимностью и отправлялся завоевывать славу в Испании и по всему миру. И она нашла других людей для любви.
— Она ведь тебя бросила?
— Да, мне было тогда только восемь лет. Но позже я узнал, что она не могла остаться с отцом и не могла взять меня с собой, потому что он бы не согласился. У нее жизнь менялась. Ее друг был кинорежиссером. Этого я от родных не слышал. От них я слышал, что мама была шлюхой.
— Как ты ужился с новой семьей после ее ухода?
— С новой семьей?
— С тетей и дядей. Ты проводил у них много времени.
— С отцом я проводил больше времени, чем с ними.
— Но как тебе у них жилось?
В кармане Фалькона завибрировал мобильный. Он вышел в коридор, чтобы поговорить с Рамиресом.
— Объявилось ФБР с идеальным совпадением по Веге, — поведал он. — Рост, возраст, цвет глаз, группа крови — все совпадает. И он гражданин Чили. На фотографии у него больше волос и окладистая борода. Снимок сделан в тысяча девятьсот восьмидесятом, когда ему было тридцать шесть. Бывший чилийский военный, сотрудник тайной полиции, в последний раз его видели в сентябре восемьдесят второго, когда он сбежал от программы защиты свидетелей.
— Почему его защищали?
— Сказано, что он свидетельствовал в деле о контрабанде наркотиков, это все.
— Они сообщили имя?
— Его настоящее имя, которое он носил до программы защиты свидетелей, — Мигель Веласко.
— Отправь эти подробности Вирхилио Гусману в «Севильский вестник». Он сказал, что знает людей, которые могут сообщить биографию любого чилийского военного или сотрудника тайной полиции, — сказал Фалькон. — Что слышно о Крагмэне?
— Пока ничего, — ответил Рамирес. — Да, тебя разыскивает Элвира.
Фалькон не успел вернуться к наблюдению, как позвонил Элвира. Он сказал, что после беседы с комиссаром Лобо решено не использовать для наблюдения за передвижениями сеньоры Монтес никого из сотрудников управления. Из Мадрида пришлют специального агента, и докладывать о результатах он будет напрямую Элвире. Фалькон почувствовал облегчение.
Алисия Агуадо не смогла снова перевести разговор на Игнасио, пока Фалькон беседовал по телефону. Они говорили о смерти матери Себастьяна, как это на него подействовало и совсем не повлияло на отца. В результате Себастьян покинул дом, переехав в купленную отцом квартиру неподалеку.
— В этот период ты все еще виделся с дядей? — спросила Агуадо.
— Вот с кем бы я никогда не стал говорить о матери. Он ее не любил и был рад услышать о ее смерти.
— Ты невысокого мнения о дяде.
— Мы с ним чувствуем по-разному.
— Каким отцом был твой дядя?
— Спросите Сальвадора.
— Он заменял тебе отца.
— Я его боялся. Он был сторонником дисциплины и полного подчинения любого ребенка, попавшегося ему на пути. Вы никогда бы не поверили, что он мог так злиться. У него на шее сбоку набухали вены, на лбу вздувалась шишка. Тогда мы знали, что нужно прятаться.
— Ты говорил с отцом про дядину жестокость?
— Да. Отец сказал, что это последствия тяжелого детства.
— А с тобой дядя бывал жесток?
— Нет.
На этом Алисия Агуадо завершила сеанс. Себастьян неохотно ее отпустил. Фалькон позвал охранника и забрал кассету с записью сеанса. Когда они молча вернулись к машине, Алисия сказала, что поспит на обратном пути. Она не просыпалась до самого дома. Они поднялись по лестнице. Алисия еле держалась на ногах.
— Разговор тебя вымотал, — сказал Фалькон.
— Иногда так бывает. Психолог находится в большем напряжении, чем пациент.
— Вначале казалось, что тебя что-то смущает.
— Да, он не реагировал там, где я ожидала эмоциональных всплесков. Кажется, Себастьян ухитрился отделить разум от тела. Я даже подумала, что он под действием таблеток. Дальше будет лучше. Уверена, я смогу его разговорить. Я ему нравлюсь достаточно, чтобы он этого захотел.
Фалькон отдал ей кассету и вернулся в машину. Он почти тронулся, когда раздался звонок от Инес. Она была взволнована:
— Я знаю, что не должна тебе звонить, но я слышала, что ты сегодня видел Эстебана.
— Мы встречались утром по делу Рафаэля Веги.
— Как тебе показалось, с ним все в порядке? — спросила она. — Знаю, тебе это неинтересно, но…
— Он выглядел усталым и казался рассеянным.
— Вы говорили еще о чем-нибудь, кроме дела?
— Нет, я был с инспектором Рамиресом, — ответил Фалькон. — Что-то не так?
— В последний раз я видела его в субботу рано утром. В свою квартиру он не возвращался. Мобильный выключил.
— Я знаю, что утром в субботу он звонил судебному следователю Ромеро в дом Пабло Ортеги, — сказал Фалькон.
— Что он сказал? — перебила Инес. — Где он был?
— Я не знаю.
— В воскресенье мы должны были обедать с моими родителями, но он все отменил. Слишком много работы.
— Ты знаешь, как это бывает, если утро понедельника оказывается загруженным.
— Секретарь сказала, что после обеда он на работу не вернулся. — сообщила она.
— Это не так уж странно.
— Для него странно.
— Инес, не знаю, что сказать. Уверен, с ним все в порядке.
— Наверное, ничего страшного, — сказала Инес. — Ты прав.
Она повесила трубку. Фалькон вернулся на улицу Байлен, принял душ и переоделся. Консуэло пригласила его на ужин. Он выехал, когда уже стемнело, в дороге слушал новости. Ветер в Сьерра-Леоне стих, и пожар вокруг Альмонастер-ла-Реаль удалось локализовать. Выгорело три тысячи гектаров, уничтожено три отдельно стоящих дома. Подозревают поджог. Арестовали пастуха. На завтра назначено начало расследования.
Фалькон остановился возле дома Консуэло. В доме Крагмэнов было темно. Пока он шел к парадной двери, зазвонил мобильный. Это был Рамирес:
— Не знаю, имеет ли это к нам отношение, но мне только что звонили из управления. Они знают, что мы ищем сеньора Крагмэна. Позвонила женщина из жилого дома на улице Табладилла. Войдя в здание, она заметила в фойе высокого иностранца. Он очень нервничал и смотрел на часы. Он пошел за ней наверх и остановился на третьем этаже, а она поднялась выше. Он стоял возле квартиры, которая, как ей известно, пуста, потому что хозяйка уехала в отпуск. Через двадцать минут женщина услышала выстрел из квартиры этажом ниже, как раз из той, около двери которой остановился иностранец. Туда выслали патрульную машину.
— Мы знаем имя владелицы квартиры?
— Секунду…
Фалькон потел, стоя на улице.
— Думаю, нас это непосредственно касается, — наконец произнес Рамирес. — Квартира принадлежит Росарио Кальдерон.
25
— Я хочу найти Крагмэна, — сказал Фалькон.
— Похоже, ты начинаешь склоняться к мысли, что Вегу убил он.
— Я стараюсь размышлять непредвзято. У него была возможность при условии, что Вега впустил бы его в дом в такую рань. А теперь у нас есть вероятный мотив, даже если ты считаешь его вымыслом Гусмана, — объяснил Фалькон. — Кроме того, я волнуюсь за Крагмэна. Когда я зашел к нему после нашей беседы с Дорадо, он выглядел как-то странно. Выглядывал в окно, разглядывал что-то в бинокль.
— Видимо, пытался разглядеть, не трахает ли его жена судебного следователя Кальдерона. Как раз поэтому мы сидим без ордера на обыск.
— Так ты все же считаешь, что Вега вел некую «деятельность»? — спросил Рамиреса Фалькон. — И что мы можем найти в банковском сейфе что-то важное для подтверждения этой версии? Ты не думаешь, что Крагмэн…
— Я бы ни за каким чертом не использовал Крагмэна, не говоря уже о «деятельности», — сказал Рамирес. — Он непредсказуем. Но если ты дашь мне номер его мобильного, я попрошу ребят в телефонном центре им заняться; если ответит, мы его проследим.
— Расследование по Монтесу движется?
— Мы еще ждем, что Элвира выделит нам еще пару рук. И ног, — усмехнулся Рамирес.
— Адвокат сказал, где находится участок земли, который он внес в список имущества в завещании Монтеса?
— Да, я свяжусь с мэрией Арасены, чтобы проверить, шло ли строительство на том участке.
— Это ведь в горах, так?
Зазвонил телефон, ответил Рамирес, послушал, сказал, что Фалькон выехал, и положил трубку.
— Алисия Агуадо, — сообщил он.
— Я хочу, чтобы ты проверил, где именно был Игнасио Ортега в ночь убийства Рафаэля Веги.
— Я думал, он был на побережье.
— Надо знать, а не думать. Я связывался с ним по мобильному. Мы его как следует еще не проверяли.
Фалькон поехал на улицу Видрио, застрял на светофоре, нервничая, барабанил пальцами по рулевому колесу. Он испытывал чувство, что все действия и события предопределены, и ощущал обреченность. За окном автомобиля безжалостная жара наваливалась на измученный город.
По пути в тюрьму он включил Алисии Агуадо запись беседы с Сальвадором Ортегой. Они уже были на стоянке, когда пленка закончилась.
— Я хотел спросить, даст ли Сальвадор показания против отца, — объяснил Фалькон. — Я не успел задать вопрос, а он уже отказался.
— Такие, как Игнасио Ортега, сохраняют огромную власть над своими жертвами, и жертвы не перестают бояться растлителя, — сказала Агуадо, когда они вышли из машины.
Они пошли к тюрьме. Алисия держала Фалькона за руку.
— Я говорила с моим другом, который работает в тюрьме, — продолжала она. — Он обследует проблемных заключенных. Правда, его не было, когда Себастьян попросился в одиночную камеру, но он слышал об этом случае. Себастьян вел себя разумно, дружелюбно, был спокоен. Понимаю, это ни о чем не говорит. Друг сказал кое-что любопытное: все считали, что Себастьян не только был счастлив оказаться в одиночке, он почувствовал там облегчение.
— Потому что отделен от сокамерников?
— Он не уверен. Просто сказал, что Себастьян чувствовал облегчение, — ответила она. — И, кстати, я бы хотела разговаривать с ним наедине. Но если есть комната, откуда можно наблюдать, неплохо, чтобы ты увидел сеанс.
Директор тюрьмы встретил их и приготовил все для беседы в одной из «безопасных» камер, куда помещают заключенных, если считается, что они могут нанести себе вред. Там установлена система видеонаблюдения и возможна аудиозапись. В камеру принесли два стула и поставили их рядом, развернув так, чтобы это напоминало кресла в приемной Алисии Агуадо. Она села лицом к двери. Привели Себастьяна, он сел лицом к стене. Дверь заперли, Фалькон уселся снаружи, наблюдая за происходящим.
Алисия Агуадо начала с объяснения своей методики. Себастьян смотрел на ее профиль, ловя каждое слово с жадностью влюбленного. Он обнажил запястье, Алисия нащупала пульс двумя пальцами. Себастьян провел по ее ногтям кончиком пальца.
— Я рад, что ты вернулась, — сказал он. — Но не очень понимаю, что ты здесь делаешь.
— Ничего необычного в том, что заключенные, переживающие болезненные известия, получают психологическую помощь.
— Не думаю, что давал им повод для беспокойства. Я был расстроен, это правда. Но теперь спокоен.
— Реакция была очень сильной, а тебя содержат в одиночном заключении. Руководство озабочено последствиями потрясения, реакциями на него и возможным воздействием на психику.
— Как ты ослепла? — спросил он. — Не думаю, что ты всегда была слепой, ведь так?
— Нет. У меня болезнь, она называется пигментная дегенерация сетчатки.
— Я знал девушку в Академии художеств, с ней было то же самое. Она рисовала, рисовала, рисовала, как помешанная… чтобы узнать, запомнить все оттенки, потому что после ей придется привыкать к одноцветной палитре. Мне нравится идея перемешать все цвета в юности, чтобы позже перейти к суровой простоте.
— Ты до сих пор интересуешься искусством?
— Не как занятием. Мне нравится смотреть.
— Я слышала, ты талантливый человек.
— От кого?
— От твоего дяди, — сказала она и нахмурилась, перебирая пальцами на запястье.
— Мой дядя ничего не смыслит в искусстве. Нулевое эстетическое чутье. Считай он мои работы хорошими, я бы забеспокоился. Он из тех, кто ставит бетонных львов на столбы ворот. У него на стенах развешаны жутко намалеванные пейзажи. Он любит тратить деньги на очень дорогие акустические системы, но не имеет музыкального вкуса. Он считает, что Хулио Иглесиаса следует причислить к лику святых, а Пласидо Доминго не помешает выучить пару приличных песен. У него такой тонкий слух, что улавливает малейший дефект звучания колонок, но не различает ни единой ноты, — сказал Себастьян, ни на минуту не спускавший глаз с лица Алисии. — Доктор Агуадо, я хотел бы знать твое имя.
— Алисия, — сказала она.
— Алисия, каково это — быть все время в темноте? — спросил он. — У меня была комната, где я мог укрыться от света и шума, я часто лежал на кровати в маске для сна. Изнутри она была бархатной. Маска прикрывала мне глаза, теплая и мягкая, как кошка. Но как это, когда нет выбора, когда ты не можешь выйти на свет? Думаю, мне бы понравилось.
— Почему? Это очень осложняет жизнь.
— Нет, нет, Алисия, я не согласен. Наоборот — упрощает. Наше сознание завалено огромным количеством образов, мыслей, идей, и слов, и вкусов, и ощущений. Подумай, сколько освобождается времени, если исчезает одно из главных чувств. Можно сосредоточиться на звуке. Прикосновения станут восхитительны, потому что мозг не будет докучать пальцам, подсказывая, чего им ожидать. Вкус превратится в острое переживание. Единственным намеком останется запах. Я тебе завидую: ты заново открываешь жизнь во всем ее великолепии.
— Как ты можешь такое говорить после того, что сделал с собой?
— А что я сделал?
— Ты отгородился от мира. Решил, что ничего не хочешь от жизни при всем ее великолепии.
— Они действительно беспокоятся за меня после смерти отца?
— Я за тебя беспокоюсь.
— Да, я понял, — сказал Себастьян.
— Тебя очень расстроила смерть отца, но ты не прочитал его письма.
— Вполне обычно испытывать одновременно два противоположных чувства. Я любил его и ненавидел.
— Почему ты его любил?
— Потому что он в этом нуждался. Многие люди его обожали, но почти никто не любил. Отец не мог без обожания, которое по ошибке принимал за любовь. Когда обожателей не было, он чувствовал себя нелюбимым. Так что я любил его, потому что ему была нужна любовь.
— А за что ненавидел?
— Потому что меня он любить не мог. Он меня обнимал и целовал, а потом отставлял в сторону, словно куклу, и отправлялся на поиски того, что считал истинной любовью. Отец поступал так, потому что это проще. Поэтому он завел собак, Каллас и Паваротти. Ему нравилось давать и получать любовь необременительно.
— Мы говорили с твоим двоюродным братом Сальвадором.
— Сальвадор, — протянул Себастьян. — Спаситель, которого нельзя спасти.
— Или спаситель, который не мог спасти?
— Не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ты когда-нибудь думаешь о матери?
— Каждый день.
— И что ты о ней думаешь?
— Насколько ее не поняли.
— А про материнскую любовь?
— Думаю, да, но, вспоминая, всегда обнаруживаю, что следующая мысль — о том, как ее не поняли. Сыну трудно забыть, как его мать называют шлюхой. Она не была шлюхой. Она любила отца и восхищалась им. Он никогда не отвечал взаимностью и отправлялся завоевывать славу в Испании и по всему миру. И она нашла других людей для любви.
— Она ведь тебя бросила?
— Да, мне было тогда только восемь лет. Но позже я узнал, что она не могла остаться с отцом и не могла взять меня с собой, потому что он бы не согласился. У нее жизнь менялась. Ее друг был кинорежиссером. Этого я от родных не слышал. От них я слышал, что мама была шлюхой.
— Как ты ужился с новой семьей после ее ухода?
— С новой семьей?
— С тетей и дядей. Ты проводил у них много времени.
— С отцом я проводил больше времени, чем с ними.
— Но как тебе у них жилось?
В кармане Фалькона завибрировал мобильный. Он вышел в коридор, чтобы поговорить с Рамиресом.
— Объявилось ФБР с идеальным совпадением по Веге, — поведал он. — Рост, возраст, цвет глаз, группа крови — все совпадает. И он гражданин Чили. На фотографии у него больше волос и окладистая борода. Снимок сделан в тысяча девятьсот восьмидесятом, когда ему было тридцать шесть. Бывший чилийский военный, сотрудник тайной полиции, в последний раз его видели в сентябре восемьдесят второго, когда он сбежал от программы защиты свидетелей.
— Почему его защищали?
— Сказано, что он свидетельствовал в деле о контрабанде наркотиков, это все.
— Они сообщили имя?
— Его настоящее имя, которое он носил до программы защиты свидетелей, — Мигель Веласко.
— Отправь эти подробности Вирхилио Гусману в «Севильский вестник». Он сказал, что знает людей, которые могут сообщить биографию любого чилийского военного или сотрудника тайной полиции, — сказал Фалькон. — Что слышно о Крагмэне?
— Пока ничего, — ответил Рамирес. — Да, тебя разыскивает Элвира.
Фалькон не успел вернуться к наблюдению, как позвонил Элвира. Он сказал, что после беседы с комиссаром Лобо решено не использовать для наблюдения за передвижениями сеньоры Монтес никого из сотрудников управления. Из Мадрида пришлют специального агента, и докладывать о результатах он будет напрямую Элвире. Фалькон почувствовал облегчение.
Алисия Агуадо не смогла снова перевести разговор на Игнасио, пока Фалькон беседовал по телефону. Они говорили о смерти матери Себастьяна, как это на него подействовало и совсем не повлияло на отца. В результате Себастьян покинул дом, переехав в купленную отцом квартиру неподалеку.
— В этот период ты все еще виделся с дядей? — спросила Агуадо.
— Вот с кем бы я никогда не стал говорить о матери. Он ее не любил и был рад услышать о ее смерти.
— Ты невысокого мнения о дяде.
— Мы с ним чувствуем по-разному.
— Каким отцом был твой дядя?
— Спросите Сальвадора.
— Он заменял тебе отца.
— Я его боялся. Он был сторонником дисциплины и полного подчинения любого ребенка, попавшегося ему на пути. Вы никогда бы не поверили, что он мог так злиться. У него на шее сбоку набухали вены, на лбу вздувалась шишка. Тогда мы знали, что нужно прятаться.
— Ты говорил с отцом про дядину жестокость?
— Да. Отец сказал, что это последствия тяжелого детства.
— А с тобой дядя бывал жесток?
— Нет.
На этом Алисия Агуадо завершила сеанс. Себастьян неохотно ее отпустил. Фалькон позвал охранника и забрал кассету с записью сеанса. Когда они молча вернулись к машине, Алисия сказала, что поспит на обратном пути. Она не просыпалась до самого дома. Они поднялись по лестнице. Алисия еле держалась на ногах.
— Разговор тебя вымотал, — сказал Фалькон.
— Иногда так бывает. Психолог находится в большем напряжении, чем пациент.
— Вначале казалось, что тебя что-то смущает.
— Да, он не реагировал там, где я ожидала эмоциональных всплесков. Кажется, Себастьян ухитрился отделить разум от тела. Я даже подумала, что он под действием таблеток. Дальше будет лучше. Уверена, я смогу его разговорить. Я ему нравлюсь достаточно, чтобы он этого захотел.
Фалькон отдал ей кассету и вернулся в машину. Он почти тронулся, когда раздался звонок от Инес. Она была взволнована:
— Я знаю, что не должна тебе звонить, но я слышала, что ты сегодня видел Эстебана.
— Мы встречались утром по делу Рафаэля Веги.
— Как тебе показалось, с ним все в порядке? — спросила она. — Знаю, тебе это неинтересно, но…
— Он выглядел усталым и казался рассеянным.
— Вы говорили еще о чем-нибудь, кроме дела?
— Нет, я был с инспектором Рамиресом, — ответил Фалькон. — Что-то не так?
— В последний раз я видела его в субботу рано утром. В свою квартиру он не возвращался. Мобильный выключил.
— Я знаю, что утром в субботу он звонил судебному следователю Ромеро в дом Пабло Ортеги, — сказал Фалькон.
— Что он сказал? — перебила Инес. — Где он был?
— Я не знаю.
— В воскресенье мы должны были обедать с моими родителями, но он все отменил. Слишком много работы.
— Ты знаешь, как это бывает, если утро понедельника оказывается загруженным.
— Секретарь сказала, что после обеда он на работу не вернулся. — сообщила она.
— Это не так уж странно.
— Для него странно.
— Инес, не знаю, что сказать. Уверен, с ним все в порядке.
— Наверное, ничего страшного, — сказала Инес. — Ты прав.
Она повесила трубку. Фалькон вернулся на улицу Байлен, принял душ и переоделся. Консуэло пригласила его на ужин. Он выехал, когда уже стемнело, в дороге слушал новости. Ветер в Сьерра-Леоне стих, и пожар вокруг Альмонастер-ла-Реаль удалось локализовать. Выгорело три тысячи гектаров, уничтожено три отдельно стоящих дома. Подозревают поджог. Арестовали пастуха. На завтра назначено начало расследования.
Фалькон остановился возле дома Консуэло. В доме Крагмэнов было темно. Пока он шел к парадной двери, зазвонил мобильный. Это был Рамирес:
— Не знаю, имеет ли это к нам отношение, но мне только что звонили из управления. Они знают, что мы ищем сеньора Крагмэна. Позвонила женщина из жилого дома на улице Табладилла. Войдя в здание, она заметила в фойе высокого иностранца. Он очень нервничал и смотрел на часы. Он пошел за ней наверх и остановился на третьем этаже, а она поднялась выше. Он стоял возле квартиры, которая, как ей известно, пуста, потому что хозяйка уехала в отпуск. Через двадцать минут женщина услышала выстрел из квартиры этажом ниже, как раз из той, около двери которой остановился иностранец. Туда выслали патрульную машину.
— Мы знаем имя владелицы квартиры?
— Секунду…
Фалькон потел, стоя на улице.
— Думаю, нас это непосредственно касается, — наконец произнес Рамирес. — Квартира принадлежит Росарио Кальдерон.
25
Понедельник, 29 июля 2002 года
Фалькон объяснил ситуацию Консуэло. Она выслушала, как слушают диагноз, — понимая, но не принимая. Он спросил, нет ли новостей от сестры и детей. Оказалось, новости есть: сегодня утром появился полицейский, чтобы за ними присматривать. Фалькон поцеловал ее и вернулся в машину. Консуэло закрыла дверь прежде, чем он отъехал.
Позвонили из управления: еще три машины высланы на происшествие в жилом доме на улице Табладилла, перекресток с Дель-Карденал-Илундиан.
— Позаботьтесь, чтобы от места происшествия отогнали машины и препятствовали собираться толпе, — приказал Фалькон. — Поставьте людей на все выходы, включая выход из подземного гаража, если он там есть. Никого из гражданских в здание не пускать. Отправьте двоих полицейских на крышу и двоих поставьте на лестнице — пролетом выше и ниже. Эвакуируйте всех из квартир сверху, снизу и напротив. Других жильцов попросите не выходить. И направьте человека с биноклем в квартиру в доме напротив, откуда хорошо видно место происшествия.
Сотрудники управления приняли его приказы к сведению и сообщили, что квартира принадлежит сестре судебного следователя Кальдерона, которая сейчас проводит отпуск на Ибице.
Фалькон стремительно вел машину по проспекту Канзас-Сити. Ему нужно было попасть на противоположный конец города. Машин на улицах оставалось совсем немного, и через двадцать минут он проехал через полицейское оцепление и остановился на улице Табладилла, напротив правительственного здания, метрах в пятидесяти от места происшествия. На улице не было никого, кроме полицейских, державшихся ближе к магазинам, расположенным в первых этажах соседних строений. Один из полицейских доложил Фалькону, что нигде не заметно ни малейшего движения; его напарник, добавил он, находится в жилом доме напротив, в четыреста третьей квартире, окна которой выходят на улицу Табладилла.
Ночь была душной. У Фалькона взмок затылок, пока он переходил улицу к серому дому с каменной облицовкой и желтыми балконами и поднимался на лифте на четвертый этаж. Дверь квартиры под номером 403 открыл молодой парень в шортах, которого происходящее совершенно не интересовало. По телевизору шел фильм. Парень плюхнулся обратно на диван — к своей подружке и бутылочке пива.
Патрульный стоял на балконе, глядя в бинокль на дом напротив: с балконов свисали вьющиеся растения, большинство окон закрывали ставни. Обнаружить место происшествия было несложно: единственная квартира, где горел свет. Жалюзи подняты, шторы не задернуты. Большое окно и раздвижные двери, ведущие на балкон, находились на расстоянии полутора метров друг от друга. Фалькон взял у патрульного бинокль и совсем близко увидел Кальдерона и Мэдди Крагмэн на диване. Кальдерон сидел неподвижно, сжав колени и крепко обхватив себя руками. Мэдди Крагмэн почти лежала в нелепо развязной позе. Оба одеты так, словно собрались пойти поужинать. Судя по направлению их взглядов, Марти Крагмэн стоял к ним лицом у стены, разделяющей окно и балкон. На секунду он появился в поле зрения — без пиджака, мятая рубашка на спине намокла от пота, в левой руке — пистолет.
Фильм по телевизору закончился, пошла реклама. Парень встал с дивана и подошел к балконной двери.
— Что там происходит?
— Обыкновенная семейная ссора, но она переросла в довольно… неприятный конфликт, — пояснил Фалькон.
— Мы слышали выстрел, я сначала подумал, это в фильме стреляют.
— В котором часу это было?
— Вскоре после десяти.
Сейчас было без двадцати одиннадцать. Фалькон осмотрел в бинокль стены и обнаружил след от пули над головой Мэдди Крагмэн. Очевидно, она поначалу восприняла мужа не слишком всерьез, а он напомнил, что это не игра и пистолет настоящий. Фалькон позвонил с докладом комиссару Элвире.
— Каково было психическое состояние Крагмэна во время ваших бесед? — осведомился комиссар.
— Крагмэн — интеллектуал с признаками одержимости, склонен к яростным выпадам, но управляемый. Прислушивается к чужому мнению. Обычно цивилизованный и утонченный, но в последние несколько дней стал беспокойней. Возможно, из-за связи Кальдерона с его женой. Очевидно, причиной данной ситуации могла стать неконтролируемая вспышка ревности, — ответил Фалькон. — Мы неплохо ладим, чувствуем взаимное уважение. Я бы хотел пойти туда и уговорить его успокоиться.
— Хорошо. Сначала позвоните ему по городскому телефону, предупредите, что постучите в дверь. Никаких неожиданностей. Сюда едет Гарсия из отдела по борьбе с терроризмом и везет с собой снайпера. Подождите, пока они не прибудут.
— Крагмэн не террорист.
— Теперь я это знаю. Но я говорил с Гарсией, когда информация была неполной. В любом случае он разбирается в подобных ситуациях.
Гарсия вышел на связь через несколько минут. Фалькон отправил за ним патрульного. Гарсия появился на балконе вместе со снайпером, который остался удовлетворен углом обзора и ушел в комнату собирать винтовку.
— Пойдете туда? — спросил Гарсия.
— Да. Я знаком со стрелком.
— Вас там будет трое, а он один. Ему придется за вами следить, и у меня здесь будет больше возможностей.
— Думаю, я смогу его отговорить. Крагмэн не сумасшедший и не наркоман.
— Это хорошо, но если он сорвется, у снайпера будет мало шансов произвести выстрел, не подвергнув при этом опасности жизни заложников.
— Что вы предлагаете?
— Было бы лучше штурмовать квартиру.
— Не думаю, что до этого дойдет.
Они договорились о том, как Фалькону станут подавать сигналы тревоги, и он позвонил в квартиру. Мэдди успела схватить трубку, прежде чем Марти смог ее остановить. Фалькон попросил позвать к телефону мужа.
— Это тебя, — сказала она с иронией и протянула трубку Марти. — Инспектор Фалькон.
— Я до сих пор не поговорил с русскими, — посмеиваясь, заявил Крагмэн Фалькону. — Занят был.
— Марти, я здесь, возле дома, — сообщил Фалькон, выходя из квартиры и спускаясь по лестнице.
— Так я и знал, что выстрел привлечет внимание! Все должно было пройти без огласки, но Мэдди умеет упрямиться. Мне просто пришлось показать ей, что я не шучу. Ну ладно, инспектор, чем могу быть полезен?
Фалькон перешел через улицу и начал подниматься по ступеням в квартиру сестры Кальдерона.
— Я хочу войти и поговорить с вами. Я стою прямо у дверей квартиры. Впустите меня?
— Полагаю, с вами там какой-нибудь спецназ?
— Нет, я один.
— На улице очень тихо.
— Ее расчистили для общей безопасности, только и всего, — сказал Фалькон. — Марти, мы не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал.
— Люди уже пострадали, — отрезал тот.
— Я понимаю…
— Нет, не понимаете. Я не о душевных переживаниях говорю. Люди на самом деле пострадали… физически. — В голосе Марти теперь слышались нотки гнева. — Мы сами решим этот вопрос. Нам не нужны посредники.
— Я здесь не как посредник.
— Тогда вы, должно быть, пришли посмотреть, как рушатся человеческие жизни.
— Нет, я, конечно, пришел не за этим, — сказал Фалькон. — Я просто пришел вас выслушать.
— Недаром я говорил Мэдди, что у нас в Америке копов вроде вас не делают, — усмехнулся Марти. — Нашим нравятся другие — с квадратной головой и узенькими лбами. Они не различают цветов или оттенков, только черное или белое.
— Полицейским приходится вмешиваться в жизнь людей исключительно в кризисные моменты, — объяснил Фалькон. — Иногда они вынуждены что-то упрощать, заставлять себя не видеть оттенков. Я пытаюсь этого не делать, вот и все. Сейчас я позвоню в дверь и хочу, чтобы вы меня впустили.
— Ладно, инспектор, можете войти. Мне нужен беспристрастный слушатель. Но предупреждаю заранее: здесь вы только подвергнете себя опасности. На итог не повлияете. Он уже предрешен. Судьба продиктовала его некоторое время назад.
— Я понимаю, — сказал Фалькон и сразу нажал на звонок, не давая Крагмэну времени передумать.
Дверь открыл Кальдерон. Он сильно вспотел от страха, его била дрожь. У него были ввалившиеся, умоляющие глаза уличного попрошайки. За ним со свирепым лицом стояла Мэдди Крагмэн, а позади нее — Марти с пистолетом, приставленным к затылку Кальдерона.
— Входите, старший инспектор. Закройте дверь, поверните защелку на два оборота и накиньте цепочку.
Крагмэн был спокоен. Он заставил парочку лечь на пол в холле, заложив руки за голову. Когда Фалькон закончил возиться с замками, Крагмэн обшарил его, попросил задрать брюки до колен, а потом разрешил Кальдерону и Мэдди встать и пройти в гостиную. Маделайн двигалась довольно лениво, как будто все это ее не касалось. Так, скучная семейная встреча, на которой она вынуждена присутствовать.
— Я сяду здесь, — сказал Фалькон, выбирая кресло подле раздвижных дверей, чтобы Гарсия хорошо его видел.
— Почему бы вам не присоединиться к нам в первом ряду? — спросила Мэдди, садясь рядом с Кальдероном на диван.
— Так в самый раз, — перебил ее Марти.
— Марти, как вы попали в квартиру? — спросил Фалькон.
— Любовники собирались выбраться поужинать…
— Мы не любовники! — раздраженно бросила Мэдди.
— …а я поджидал их снаружи.
— Он считает, что мы любовники! — с возмущением произнесла Мэдди, пытаясь внушить Фалькону абсурдность самой этой мысли.
— Тогда кто вы, черт побери? — спросил по-английски Марти. — Какого черта делаете в этой квартире, в этой одежде, собираясь на чертов ужин, если вы не любовники?
— Марти, ваша жена ответит на все вопросы, — сказал Фалькон. — Но люди нервничают, когда у них перед носом размахивают пистолетом. Начинают злиться, защищаться…
— Или, мать их так, молчат как рыбы! — откликнулся Марти, качнув стволом в сторону Кальдерона.
— Вы обвиняете его в том, что он любовник вашей жены. Вероятно, он считает, что в такой ситуации лучше помалкивать.
— Я чую его страх.
— Пистолет заряжен.
— Если делаешь то, что делает он, нужно быть к этому готовым.
— Не знаю, Марти, с чего ты так взвился, — вмешалась Мэдди. — С того самого дня, как Эстебан появился в нашем доме, ты знал, что, как и все остальные мужчины, он хотел затащить меня в постель. И ты знал, что мне это не нужно. Он не в моем вкусе.
Фалькон объяснил ситуацию Консуэло. Она выслушала, как слушают диагноз, — понимая, но не принимая. Он спросил, нет ли новостей от сестры и детей. Оказалось, новости есть: сегодня утром появился полицейский, чтобы за ними присматривать. Фалькон поцеловал ее и вернулся в машину. Консуэло закрыла дверь прежде, чем он отъехал.
Позвонили из управления: еще три машины высланы на происшествие в жилом доме на улице Табладилла, перекресток с Дель-Карденал-Илундиан.
— Позаботьтесь, чтобы от места происшествия отогнали машины и препятствовали собираться толпе, — приказал Фалькон. — Поставьте людей на все выходы, включая выход из подземного гаража, если он там есть. Никого из гражданских в здание не пускать. Отправьте двоих полицейских на крышу и двоих поставьте на лестнице — пролетом выше и ниже. Эвакуируйте всех из квартир сверху, снизу и напротив. Других жильцов попросите не выходить. И направьте человека с биноклем в квартиру в доме напротив, откуда хорошо видно место происшествия.
Сотрудники управления приняли его приказы к сведению и сообщили, что квартира принадлежит сестре судебного следователя Кальдерона, которая сейчас проводит отпуск на Ибице.
Фалькон стремительно вел машину по проспекту Канзас-Сити. Ему нужно было попасть на противоположный конец города. Машин на улицах оставалось совсем немного, и через двадцать минут он проехал через полицейское оцепление и остановился на улице Табладилла, напротив правительственного здания, метрах в пятидесяти от места происшествия. На улице не было никого, кроме полицейских, державшихся ближе к магазинам, расположенным в первых этажах соседних строений. Один из полицейских доложил Фалькону, что нигде не заметно ни малейшего движения; его напарник, добавил он, находится в жилом доме напротив, в четыреста третьей квартире, окна которой выходят на улицу Табладилла.
Ночь была душной. У Фалькона взмок затылок, пока он переходил улицу к серому дому с каменной облицовкой и желтыми балконами и поднимался на лифте на четвертый этаж. Дверь квартиры под номером 403 открыл молодой парень в шортах, которого происходящее совершенно не интересовало. По телевизору шел фильм. Парень плюхнулся обратно на диван — к своей подружке и бутылочке пива.
Патрульный стоял на балконе, глядя в бинокль на дом напротив: с балконов свисали вьющиеся растения, большинство окон закрывали ставни. Обнаружить место происшествия было несложно: единственная квартира, где горел свет. Жалюзи подняты, шторы не задернуты. Большое окно и раздвижные двери, ведущие на балкон, находились на расстоянии полутора метров друг от друга. Фалькон взял у патрульного бинокль и совсем близко увидел Кальдерона и Мэдди Крагмэн на диване. Кальдерон сидел неподвижно, сжав колени и крепко обхватив себя руками. Мэдди Крагмэн почти лежала в нелепо развязной позе. Оба одеты так, словно собрались пойти поужинать. Судя по направлению их взглядов, Марти Крагмэн стоял к ним лицом у стены, разделяющей окно и балкон. На секунду он появился в поле зрения — без пиджака, мятая рубашка на спине намокла от пота, в левой руке — пистолет.
Фильм по телевизору закончился, пошла реклама. Парень встал с дивана и подошел к балконной двери.
— Что там происходит?
— Обыкновенная семейная ссора, но она переросла в довольно… неприятный конфликт, — пояснил Фалькон.
— Мы слышали выстрел, я сначала подумал, это в фильме стреляют.
— В котором часу это было?
— Вскоре после десяти.
Сейчас было без двадцати одиннадцать. Фалькон осмотрел в бинокль стены и обнаружил след от пули над головой Мэдди Крагмэн. Очевидно, она поначалу восприняла мужа не слишком всерьез, а он напомнил, что это не игра и пистолет настоящий. Фалькон позвонил с докладом комиссару Элвире.
— Каково было психическое состояние Крагмэна во время ваших бесед? — осведомился комиссар.
— Крагмэн — интеллектуал с признаками одержимости, склонен к яростным выпадам, но управляемый. Прислушивается к чужому мнению. Обычно цивилизованный и утонченный, но в последние несколько дней стал беспокойней. Возможно, из-за связи Кальдерона с его женой. Очевидно, причиной данной ситуации могла стать неконтролируемая вспышка ревности, — ответил Фалькон. — Мы неплохо ладим, чувствуем взаимное уважение. Я бы хотел пойти туда и уговорить его успокоиться.
— Хорошо. Сначала позвоните ему по городскому телефону, предупредите, что постучите в дверь. Никаких неожиданностей. Сюда едет Гарсия из отдела по борьбе с терроризмом и везет с собой снайпера. Подождите, пока они не прибудут.
— Крагмэн не террорист.
— Теперь я это знаю. Но я говорил с Гарсией, когда информация была неполной. В любом случае он разбирается в подобных ситуациях.
Гарсия вышел на связь через несколько минут. Фалькон отправил за ним патрульного. Гарсия появился на балконе вместе со снайпером, который остался удовлетворен углом обзора и ушел в комнату собирать винтовку.
— Пойдете туда? — спросил Гарсия.
— Да. Я знаком со стрелком.
— Вас там будет трое, а он один. Ему придется за вами следить, и у меня здесь будет больше возможностей.
— Думаю, я смогу его отговорить. Крагмэн не сумасшедший и не наркоман.
— Это хорошо, но если он сорвется, у снайпера будет мало шансов произвести выстрел, не подвергнув при этом опасности жизни заложников.
— Что вы предлагаете?
— Было бы лучше штурмовать квартиру.
— Не думаю, что до этого дойдет.
Они договорились о том, как Фалькону станут подавать сигналы тревоги, и он позвонил в квартиру. Мэдди успела схватить трубку, прежде чем Марти смог ее остановить. Фалькон попросил позвать к телефону мужа.
— Это тебя, — сказала она с иронией и протянула трубку Марти. — Инспектор Фалькон.
— Я до сих пор не поговорил с русскими, — посмеиваясь, заявил Крагмэн Фалькону. — Занят был.
— Марти, я здесь, возле дома, — сообщил Фалькон, выходя из квартиры и спускаясь по лестнице.
— Так я и знал, что выстрел привлечет внимание! Все должно было пройти без огласки, но Мэдди умеет упрямиться. Мне просто пришлось показать ей, что я не шучу. Ну ладно, инспектор, чем могу быть полезен?
Фалькон перешел через улицу и начал подниматься по ступеням в квартиру сестры Кальдерона.
— Я хочу войти и поговорить с вами. Я стою прямо у дверей квартиры. Впустите меня?
— Полагаю, с вами там какой-нибудь спецназ?
— Нет, я один.
— На улице очень тихо.
— Ее расчистили для общей безопасности, только и всего, — сказал Фалькон. — Марти, мы не хотим, чтобы кто-нибудь пострадал.
— Люди уже пострадали, — отрезал тот.
— Я понимаю…
— Нет, не понимаете. Я не о душевных переживаниях говорю. Люди на самом деле пострадали… физически. — В голосе Марти теперь слышались нотки гнева. — Мы сами решим этот вопрос. Нам не нужны посредники.
— Я здесь не как посредник.
— Тогда вы, должно быть, пришли посмотреть, как рушатся человеческие жизни.
— Нет, я, конечно, пришел не за этим, — сказал Фалькон. — Я просто пришел вас выслушать.
— Недаром я говорил Мэдди, что у нас в Америке копов вроде вас не делают, — усмехнулся Марти. — Нашим нравятся другие — с квадратной головой и узенькими лбами. Они не различают цветов или оттенков, только черное или белое.
— Полицейским приходится вмешиваться в жизнь людей исключительно в кризисные моменты, — объяснил Фалькон. — Иногда они вынуждены что-то упрощать, заставлять себя не видеть оттенков. Я пытаюсь этого не делать, вот и все. Сейчас я позвоню в дверь и хочу, чтобы вы меня впустили.
— Ладно, инспектор, можете войти. Мне нужен беспристрастный слушатель. Но предупреждаю заранее: здесь вы только подвергнете себя опасности. На итог не повлияете. Он уже предрешен. Судьба продиктовала его некоторое время назад.
— Я понимаю, — сказал Фалькон и сразу нажал на звонок, не давая Крагмэну времени передумать.
Дверь открыл Кальдерон. Он сильно вспотел от страха, его била дрожь. У него были ввалившиеся, умоляющие глаза уличного попрошайки. За ним со свирепым лицом стояла Мэдди Крагмэн, а позади нее — Марти с пистолетом, приставленным к затылку Кальдерона.
— Входите, старший инспектор. Закройте дверь, поверните защелку на два оборота и накиньте цепочку.
Крагмэн был спокоен. Он заставил парочку лечь на пол в холле, заложив руки за голову. Когда Фалькон закончил возиться с замками, Крагмэн обшарил его, попросил задрать брюки до колен, а потом разрешил Кальдерону и Мэдди встать и пройти в гостиную. Маделайн двигалась довольно лениво, как будто все это ее не касалось. Так, скучная семейная встреча, на которой она вынуждена присутствовать.
— Я сяду здесь, — сказал Фалькон, выбирая кресло подле раздвижных дверей, чтобы Гарсия хорошо его видел.
— Почему бы вам не присоединиться к нам в первом ряду? — спросила Мэдди, садясь рядом с Кальдероном на диван.
— Так в самый раз, — перебил ее Марти.
— Марти, как вы попали в квартиру? — спросил Фалькон.
— Любовники собирались выбраться поужинать…
— Мы не любовники! — раздраженно бросила Мэдди.
— …а я поджидал их снаружи.
— Он считает, что мы любовники! — с возмущением произнесла Мэдди, пытаясь внушить Фалькону абсурдность самой этой мысли.
— Тогда кто вы, черт побери? — спросил по-английски Марти. — Какого черта делаете в этой квартире, в этой одежде, собираясь на чертов ужин, если вы не любовники?
— Марти, ваша жена ответит на все вопросы, — сказал Фалькон. — Но люди нервничают, когда у них перед носом размахивают пистолетом. Начинают злиться, защищаться…
— Или, мать их так, молчат как рыбы! — откликнулся Марти, качнув стволом в сторону Кальдерона.
— Вы обвиняете его в том, что он любовник вашей жены. Вероятно, он считает, что в такой ситуации лучше помалкивать.
— Я чую его страх.
— Пистолет заряжен.
— Если делаешь то, что делает он, нужно быть к этому готовым.
— Не знаю, Марти, с чего ты так взвился, — вмешалась Мэдди. — С того самого дня, как Эстебан появился в нашем доме, ты знал, что, как и все остальные мужчины, он хотел затащить меня в постель. И ты знал, что мне это не нужно. Он не в моем вкусе.