Уилсон Роберт Антон. Немые и проклятые

   — И в каком направлении работать? — спросил Рамирес.
   — В каком хотите, — ответил Кальдерон. — У вас есть шанс поговорить с русскими лично?
   — Они в Португалии, — сказал Фалькон. — Возможно, приедут взглянуть на свои вложения.
   — С кем они свяжутся в таком случае?
   — Вероятно, с Карлосом Васкесом.
   — Этому есть что скрывать, — пробормотал Рамирес.
   — А если выяснить, кто такой Вега на самом деле? — предложил Фалькон.
   — Как? — спросил Кальдерон, садясь вполоборота к окну.
   — Американский след, — объяснил Фалькон. — Скажем, он жил там двадцать лет назад, от чего-то сбежал, изменил свою жизнь. Я просто вспомнил слова из отчета о вскрытии про давнюю пластическую операцию. Возможно, у него была судимость или на него имеются сведения в ФБР.
   — У вас есть связи с ФБР? — спросил Кальдерон.
   — Конечно.
   — Значит, вы согласны на предложенные сорок восемь часов?
 
   Когда Фалькон спускался от Кальдерона, позвонил Элвира. Он поговорил со своим начальником, комиссаром Лобо, и они решили, что Фалькон должен направить силы на расследование самоубийства Монтеса. Фалькон спросил Элвиру, может ли тот обеспечить надежного и готового к сотрудничеству человека в ФБР, который помог бы установить личность Рафаэля Веги, и напомнил о начальнике тюрьмы.
   Фалькон позвонил Карлосу Васкесу и после нескольких минут ожидания услышал, что его нет. Контора адвоката находилась недалеко от здания суда, поэтому Фалькон с Рамиресом решили нанести внеплановый визит.
   — Что случилось с Кальдероном? — спросил Рамирес, когда они сели в машину. — Пока он в таком состоянии, ордера нам не видать.
   — Думаю, он мог встретить достойного противника.
   — Американка затрахала его до одурения?
   — Все может быть немного серьезней.
   — Даже так? — недоверчиво протянул Рамирес. — Я-то думал, судебному следователю Кальдерону это известно.
   — Что «это»?
   — Нельзя нарушать правило номер один, — сказал Рамирес. — И нарушать аккурат перед свадьбой.
   — Какое правило?
   — Не увлекайся, — вздохнул Рамирес. — Так можно всю жизнь пустить коту под хвост.
   — Что ж, он уже увлечен, и все, что нам остается, только…
   — … сидеть и наблюдать, — закончил Рамирес, хлопая в ладоши, как будто готовился смотреть любимый сериал.
   — Монтес сказал, что множество людей не прочь увидеть, как оступится судебный следователь Кальдерон.
   — Кто, например? — воскликнул Рамирес, изображая на лице невинность и прикладывая руку к груди. — Я?
   Они поднялись на лифте, Рамирес смотрел, как загораются цифры этажей. Плечи его были подняты, мышцы напряжены.
   — На этот раз, Хавьер, я командую — ты слушаешься, — приказал он.
   Они выскочили из лифта и пронеслись мимо секретарши в приемной. Та вытянула вперед палец с лиловым ногтем, пытаясь их остановить.
   То же они проделали с секретаршей Васкеса. Она пошла за ними в кабинет шефа. Васкес пил воду из пластикового стаканчика, глядя в окно.
   — Когда расследуется убийство, — вместо приветствия сказал Рамирес голосом, полным сдержанной ярости, — со старшим инспектором говорить не отказываются, если не хотят навлечь на свою голову всевозможное дерьмо.
   Васкес выглядел достаточно уверенным, чтобы бросить вызов Рамиресу, но даже он видел, что инспектор готов на все, включая насилие. Он махнул секретарше, чтобы та вышла.
   — Что вам нужно?
   — Первый вопрос, — сказал Рамирес. — Смотрите в глаза и отвечайте, что вам известно про Эмилио Круса.
   Васкес казался озадаченным. Имя ему ни о чем не говорило. Они присели.
   — Каковы распоряжения сеньора Веги относительно управления компанией на случай его смерти? — спросил Фалькон.
   — Как вам известно, все проекты вел сеньор Вега, представитель компании, а также инвестор в правлении. В случае его смерти проектами руководят оставшийся представитель компании при условии, что все финансовые и юридические вопросы решаются временным правлением холдинга, куда вхожу я, сеньор Дорадо и главный архитектор, сеньор Нивз.
   — Сколько продлится такое положение дел?
   — Пока не найдется подходящий директор компании.
   — Кто должен искать такого человека?
   — Временное правление.
   — К кому должны обращаться клиенты?
   — К временному правлению.
   — Кому позвонят в первую очередь?
   — Мне.
   — И когда вам звонили русские? — спросил Рамирес.
   — Они не звонили.
   — Послушайте, сеньор Васкес, после смерти сеньора Веги прошла почти неделя, — задушевно произнес Рамирес. — В русских проектах куча денег без присмотра. И вы хотите, чтобы мы поверили…
   — Они под присмотром.
   — И кто этим занимается?
   — Сеньор Крагмэн, архитектор.
   — То есть не член правления, — заметил Фалькон. — Хороший выбор.
   — От кого получает указания сеньор Крагмэн? — вновь взял инициативу в свои руки Рамирес.
   — От меня не получал, поскольку нет известий от клиента. Он просто продолжает работать над проектом.
   — А кто после смерти сеньора Веги велел нелегальным рабочим не появляться на стройплощадке? — спросил Рамирес.
   — Каким нелегальным рабочим?
   — Мы владеем различными методами получения ответов, — со скрытой угрозой сказал Рамирес. — Или будем разговаривать как нормальные законопослушные люди?
   — Сеньор Васкес, вы чего-то боитесь? — спросил Фалькон.
   — Боюсь? — переспросил Васкес, руки сжаты, суставы побелели, особенно вокруг золотого перстня-печатки на среднем пальце. — Чего мне бояться?
   — Вам приказали не беседовать с нами, угрожая вашей семье?
   — Нет.
   — Значит, мы идем в мэрию и представляем отчет по этим двум проектам, — сказал Рамирес. — Нелегальных рабочих будет достаточно.
   — Там нет нелегальных рабочих.
   — Такое ощущение, что вы хорошо знакомы с этими проектами.
   — Да, — подтвердил Васкес. — На прошлой неделе вы сказали про нелегальных рабочих. Я провел расследование. Никаких нелегальных рабочих там нет.
   — А два комплекта документов на каждый проект, которые мы видели на прошлой неделе в офисе «Вега Конструксьонс»?
   — Там только один комплект документов.
   — Сеньор Дорадо говорит другое, — напомнил Рамирес.
   — Мне он такого не говорил, — отрезал Васкес.
   — Русские не дремали.
 
   По пути в управление они заехали в «Вега Конструксьонс» и спросили сеньора Дорадо про второй комплект документов. Он не помнил, что находил в компьютерной базе подобную документацию. Даже когда Рамирес пригрозил ордером, улыбка Дорадо осталась приклеенной на его лице. Он был не против обыска.
   Фалькон и Рамирес молча шли по коридорам конторы. Продолжать следствие в этом направлении было бесполезно.
   — Здесь мы прокололись, — сказал Фалькон. — Мы слишком доверяли этим людям.
   — Дорадо собирался нам помочь. Я знаю. Я там был. Видел распечатки. Он объяснил мне, что к чему. Черт, надо было взять копию.
   — Он не показался мне испуганным, — поделился Фалькон. — Васкес напуган, а Дорадо выглядел радостным.
   — Эти русские знают, что делают, — отметил Рамирес. — Васкес считает, что за все отвечает, так что его возьмут за яйца и сожмут покрепче. А компьютерные знания золотого мальчика им нужны, так что его просто пощекотали.
   Фалькон потряс головой, пытаясь избавиться от образов, созданных буйным воображением Рамиреса, и сказал, что поедет, пообщается с Крагмэном, а Рамиреса попросил вернуться в управление и поторопить Элвиру связаться с ФБР.
 
   Крагмэн стоял у окна в кабинете и смотрел в бинокль. Фалькон постучал. Крагмэн кивнул, чтобы он входил. Американец выглядел странно возбужденным, ясные, по-детски распахнутые глаза сияли.
   — Вы до сих пор ведете русские проекты, — сказал Фалькон.
   — Верно.
   — Владельцы с вами случайно не связывались?
   — Разумеется, связывались. У них здесь инвестиций на двадцать миллионов евро, такие деньги не оставляют крутиться без присмотра.
   — Интересно, — сказал Фалькон. — Вам известно о каких-нибудь финансовых нарушениях?
   — Это — бизнес. Я — архитектор.
   — Вы знали о нелегальных рабочих на стройках?
   — Да. На стройках есть нелегальные рабочие.
   — Вы готовы официально подтвердить?
   — Не сходите с ума, старший инспектор. Я пытаюсь помочь.
   — Когда вы говорили с русскими?
   — Вчера.
   — Что обсуждали?
   — Они попросили продолжать работу, но рекомендовали не общаться с полицией. Я объяснил, что этого не избежать. Тогда они посоветовали не говорить о проектах.
   — На каком языке вы разговаривали?
   — На английском. По-испански они не говорят.
   — Сеньор Крагмэн, вы знаете, с кем имеете дело?
   — Лично нет, но я работал в Нью-Йорке и сталкивался с русской мафией. Они люди могущественные и, за некоторым исключением, довольно разумные, пока ваши мнения совпадают. Можно попытаться на них поработать, если, по-вашему, это послужит великой цели. Но в итоге вас ждет убийца сеньора Веги или причина, по которой он покончил с собой. И я сомневаюсь, что они смогут вам помочь, так как уверен: последнее, что им было нужно, это смерть сеньора Веги.
   Фалькон кивнул. Крагмэн откинулся на спинку кресла.
   — Что вы рассматривали в бинокль?
   — Просто присматривал кое за чем, — очень серьезно сказал он, затем рассмеялся. — Шучу. Только сегодня купил. Смотрю на все, что вижу.
   Фалькон поднялся, собираясь уходить. Его озадачил пылкий взгляд Крагмэна.
   — Вы видели мою жену в последнее время? — спросил Марти, когда Фалькон протянул руку.
   — В субботу я встретил ее на улице.
   — Где это было?
   — У магазина плитки на улице Байлен, возле моего дома.
   — Знаете, инспектор, она вами в самом деле очарована.
   — Только в силу своих странноватых профессиональных интересов, — сказал Фалькон, припоминая фотографии. — Мне ее вторжения в личную жизнь не нравятся.
   — Это вы о ваших снимках на мосту? — спросил Крагмэн. — Или о чем-то другом?
   — Мне и снимков достаточно, — ответил Фалькон, — чтобы почувствовать, будто она пытается что-то у меня отобрать.
   — Что ж, это у Мэдди специфика такая, — прошептал Крагмэн. — Ваш друг, судебный следователь, поймет это попозже.
   Крагмэн отвернулся к окну и поднес к глазам бинокль.

22

    Понедельник, 29 июля 2002 года
 
   В управлении Рамирес сидел в общем кабинете и курил. Он сказал, что Кристина Феррера везет Сальвадора Ортегу, которого нашли в наркопритоне в Сан-Пабло, а в кабинете Фалькона терпеливо ждет Вирхилио Гусман, редактор криминальной хроники «Севильского вестника». Это было странно: Вирхилио Гусман больше не писал статей.
   Гусман был на несколько лет младше Фалькона, но в жизни и в работе хлебнул погуще, чем старший инспектор. До переезда в Севилью он работал в Бильбао и Мадриде, освещая деятельность баскской террористической организации ЕТА. Честолюбие и упорство стоили ему семьи. Постоянное напряжение обеспечило высокое давление и аритмию, а разлука с шестилетним сыном, как считал сам Гусман, вызвала рак толстой кишки, от которого он успешно излечился, лишившись кишечника. Ему пришлось оставить страшную работу, чтобы жить в страхе перед собственным организмом.
   Жена бросила Гусмана до того, как нашли рак, он был слишком жестким человеком. Теперь он изменился, стал мягче. Не слишком, только душой и телом, журналистская хватка ничуть не ослабела. Он обладал жизненно важным для журналиста инструментом: безошибочным чутьем на неладное. И он знал, что первое самоубийство старшего офицера управления означает, что где-то что-то прогнило. Гусман был вежлив. Он спросил, можно ли использовать диктофон, включил его и сел, держа блокнот наготове.
   Фалькон молчал. Он внимательно рассматривал Гусмана: это человек, которому безусловно можно доверять, и не только из-за репутации. А еще он подумал, усмехнувшись собственной наивности, что на обоснование дела по убийству Веги осталось сорок восемь часов. Гусман с его богатым опытом мог бы поделиться имеющейся у него информацией, которая, возможно, помогла бы сформулировать новые версии и направления работы. Все это, конечно, в обмен на информацию по делу Монтеса, но с другой стороны, обличение и пресечение коррупции — их общее дело.
   — Итак, инспектор, насколько я понимаю, вы ведете расследование смерти вашего коллеги, старшего инспектора Альберто Монтеса?
   Фалькон все еще размышлял. Гусман, мигая, рассматривал потолок.
   — Простите, инспектор, — сказал он наконец, переводя взгляд на Фалькона, — но это самый легкий вопрос, что я смог придумать.
   Фалькон потянулся и выключил диктофон:
   — Вы ведь понимаете: пока этот прибор работает, я могу изложить вам только факты по делу.
   — Это для начала, — доверительно склонился над столом Гусман. — А затем моя задача — извлечь остальное. У меня такая работа.
   — Факты вы уже знаете, — сказал Фалькон. — Интересное происшествие: полицейский разбился насмерть. Почему — вот это уже история жизни.
   — А с чего вы взяли, что мне нужна история его жизни, а не, скажем, история «о коррупции, проникшей в сердце местной власти»?
   — Возможно, в конце концов именно это вы и услышите, но начать придется с жизни человека. Вы должны понять, что за размышления заставили совершить такой жуткий поступок уважаемого офицера, никогда не проявлявшего склонности к самоубийству.
   — Странно, — удивился Гусман. — Обычно журналисты, по крайней мере журналисты с моей репутацией, работают с фактами. Мы сообщаем факты, отталкиваемся от фактов, создаем серьезный факт из собранных маленьких фактов.
   — Тогда включайте диктофон, я изложу достовернейшие факты о смерти офицера, которым восхищались коллеги и начальство.
   Гусман положил блокнот и ручку на стол и откинулся на спинку стула, оценивающе глядя на Фалькона. Он чувствовал, что если найдет верные слова, он не только хорошо выполнит свою работу, но и, возможно, приобретет друга. В Севилье, чужом городе, даже окруженный восхищением и, как он считал, уважением коллег-журналистов, он чувствовал себя одиноким. Друг бы ему не помешал.
   — Я всегда работал один, — сказал он вслух, отвечая своим мыслям. — Приходилось, потому что работа с другими, непредсказуемость их реакции в угрожающих ситуациях слишком опасна. Я всегда предпочитал отвечать только за свои мысли и действия, а не за смерть напарника. Я слишком много времени провел среди жестоких людей, чтобы быть беспечным.
   — Когда умирает человек — это всегда трагедия. Оставшиеся в живых чувствуют себя оскорбленными или преданными, другие тоскуют, переживая потерю.
   — Если помните, инспектор, я работал над статьей о том, как правительство направило Эскадроны смерти гражданской гвардии уничтожить террористические ячейки ЕТА. Я понимаю трагедию измены ценностям как в крупных, так и в малых масштабах. Последствия ощущались повсюду.
   — Предположения — из числа занятий, которым предаются полицейские, чтобы нащупать направление для расследования, но в суде они не принимаются во внимание, — сказал Фалькон.
   — Я говорил о своей вере в факты, — возразил Гусман. — Но вам, похоже, больше нравятся размышления.
   — Информация — это палка о двух концах, — заметил Фалькон, впервые улыбнувшись.
   — Согласен, — кивнул журналист.
   — Если обнаружите свежие факты, расскажите мне прежде, чем это появится в вашей газете.
   — Я расскажу. Но услуга за услугу.
   — Ну что ж, у меня факты такие: я не был знаком с Монтесом, пока не пришел к нему на прошлой неделе. Я тогда расследовал и расследую сейчас смерть Рафаэля Веги.
   — Подозрительное самоубийство в Санта-Кларе, — сказал Гусман, взяв блокнот и нацелив ручку на Фалькона. — Сосед Пабло Ортеги. Кризис в оазисе — кстати, это не заголовок.
   — В записной книжке Веги я нашел два имени, которые меня заинтересовали, одно из них — Эдуардо Карвахаль, — попытался продолжить Фалькон.
   — Лидер педофильского кружка, погибший в автокатастрофе. Я помню все, что воняет. Ваше расследование вскроет и эту выгребную яму?
   Фалькон поднял руку, он уже боялся, что заключил сделку с дьяволом:
   — Имя я знал по предыдущему расследованию и пошел к Монтесу спросить про Карвахаля. Он был следователем в деле о педофильском кружке.
   — Да. Я понял. Очень интересно, — вновь перебил Гусман, ужасая Фалькона ненасытностью ума.
   Фалькон, стараясь не торопиться, подробно пересказал разговор с Монтесом о том, как Карвахаль закупал детей у русской мафии, о торговле людьми и влиянии ее на сферу сексуальных услуг. Рассказал о двух стройках, принадлежащих Иванову и Зеленову и управляемых фирмой «Вега Конструксьонс». Как он говорил об этих русских с Монтесом, а тот был слишком пьян, чтобы вспомнить, слышал ли он когда-нибудь их имена.
   — Я должен был еще раз поговорить с ним сегодня утром, — сказал Фалькон, — но не успел.
   — Как по-вашему, он был куплен? — спросил Гусман.
   — У меня нет доказательств, разве что момент, который он выбрал для самоубийства, и его предсмертная записка, по-моему, в ней скверный подтекст, — ответил Фалькон, протягивая ему письмо. — Только вам.
   Гусман читал письмо, качая головой из стороны в сторону, словно его фактолюбивые мозги не желали соглашаться с творческой трактовкой текста Фальконом. Он вернул письмо.
   — А второе имя, которое привлекло ваше внимание в записной книжке Веги? — спросил Гусман.
   — Покойный Рамон Сальгадо, — сказал Фалькон. — Это может совершенно ничего не значить: Сальгадо поставлял картины для конторы Веги. Но в прошлом году, когда Сальгадо убили, мы нашли в его компьютере жуткую детскую порнографию.
   — Да, тут еще много непонятного, — в очередной раз встрял Гусман. — Вы как-то объясняете…
   Фалькон снова прервал его жестом руки и поведал о тайной жизни Рафаэля Веги.
   — Мы надеемся, что он есть в базе данных ФБР и они помогут нам установить его личность, — сказал Фалькон.
   — То есть вы думаете, что прошлое в конце концов его настигло? — уточнил Гусман. — Это отдельная версия, ничего общего не имеющая с педофильским кружком Карвахаля?
   — Ситуация усложнялась с каждым новым открытием из тайной жизни Веги, — ответил Фалькон. — Первая версия появилась, когда мне в глаза бросились имена в записной книжке. После разговора с Монтесом, когда обнаружилась связь между Вегой и русскими, я начал думать, что, возможно, Вега заменил Карвахаля в качестве поставщика детей. Но у меня нет доказательств того, что Вега интересовался педофилией. Только его знакомство с педофилами и на редкость выгодные для русских земельные сделки.
   — Из-за чего вы не верите в самоубийство Веги? — спросил Гусман.
   — Способ, чистота на месте происшествия и то, что хотя записка была, она не похожа на предсмертную. Во-первых, она на английском. Во-вторых, там только обрывок фразы. А позже мы установили, что он скопировал оттиск собственноручно написанного текста, как будто пытался узнать, что же он написал.
   — Что в ней?
   — «… растворены в воздухе, которым вы дышите с одиннадцатого сентября и до скончания…»
   — С одиннадцатого сентября?
   — Да, он часто обсуждал с соседом эти события.
   — В рассказе о его тайной жизни вы упомянули, что некоторые факты заставили вас думать, что он, возможно, из Центральной или Латинской Америки. И вот что я вам скажу: почти все забыли после прошлогодних событий в Нью-Йорке, что есть два одиннадцатых сентября. По-вашему, инспектор, откуда я родом?
   — У вас мадридский акцент.
   — Я почти всю жизнь прожил в Мадриде, — подтвердил он, — так что все забыли, что на самом деле я чилиец. Первая дата, которую сейчас никто уже не помнит, — одиннадцатое сентября семьдесят третьего года. День, когда бомбили дворец Ла-Монеда, убили Сальвадора Альенде, а власть захватил генерал Аугусто Пиночет.
   Фалькон, крепко сжав ручки кресла, неотрывно смотрел в глаза Гусмана, понимая, догадываясь, что он прав.
   — Мне было пятнадцать, — продолжал Гусман, на секунду он стал похож на утопающего, у которого перед глазами проносилась вся жизнь, — и это был последний день, когда я видел своих родителей. Потом я слышал, что в последний раз их видели на стадионе, если вы понимаете, что это значит.
   Фалькон кивнул. Он слышал об ужасах на стадионе Сантьяго.
   — Неделю спустя меня забрали из Сантьяго и отвезли к тете в Мадрид. Много позже я узнал, что произошло на стадионе, — сказал Гусман. — Так что когда я слышу про одиннадцатое сентября, то никогда не думаю о башнях-близнецах в Нью-Йорке. Я думаю о том дне, когда кучка террористов, оплаченных США, при поддержке ЦРУ убила в моей стране демократию.
   — Погодите секунду, — прервал его Фалькон. Он вышел в соседнюю комнату. Рамирес сгорбился над клавиатурой.
   — Элвира договорился с ФБР?
   — Да. Я как раз вставлял в письмо фотографию Веги, — ответил Рамирес.
   — Можешь добавить, что, по нашему мнению, он был гражданином Чили.
   Фалькон вернулся в кабинет, извинился перед Гусманом, который стоял около окна, заложив руки за спину.
   — Я старею, инспектор, — произнес он, не оборачиваясь. — Забываю, что произошло вчера. Я смотрю фильмы, сюжет которых не могу пересказать. Читаю книги писателей, имена которых тут же вылетают из головы. А те дни в Сантьяго до моего отъезда навсегда отпечатались в памяти. Не знаю почему. Может, оттого, что моя карьера заканчивается, да и жизнь катится к концу. Знаете, именно из-за одиннадцатого сентября я стал тем журналистом, какого вы знали.
   — Вы все такой же, — сказал Фалькон. — Хотя я удивился, увидев вас. Не знал, что вы еще пишете статьи. Думал, работаете редактором.
   — Когда сообщили про Монтеса, я мог прислать сюда кого-нибудь, — признался Гусман. — Но потом услышал, что проводить расследование будете вы, и вдруг решил, что пора познакомиться с Хавьером Фальконом.
   — Вы помогли мне в расследовании, так что я очень рад вашему решению.
   — Странная какая-то эта фраза в записке Веги. Почти как стихи. В ней есть чувство. Похоже на угрозу с того света, — будто думая вслух, сказал Гусман. — А почему вы так уверены, что я прав насчет даты?
   — Помимо связи с Южной Америкой, — сказал Фалькон, — это подтверждается разговорами, которые Вега вел со своим американским соседом Марти Крагмэном, кое о чем он обмолвился Пабло Ортеге. С их точки зрения, Рафаэль Вега — человек очень правых взглядов, антикоммунист, сторонник капиталистического образа жизни, более того — американского, что касается предпринимательского духа нации. Однако Вега относился неодобрительно к политике американского правительства в отношении других стран, осуждал их дружелюбие, только пока ты полезен… что-то в этом роде. А еще я нашел в его кабинете папки с материалами по международным судам и работе Бальтасара Гарсона. Человек он был скрытный, но мне все же удалось выяснить, что у него было непростое прошлое, любопытные связи. Короче говоря, он, на мой взгляд, был человеком крайне политизированным и разочаровавшимся в том, во что много лет верил. И вот он умер, сжимая в руке записку с принципиально важной для него датой.
   — И что, вы считаете, хотел Вега сказать этой запиской?
   — Это конечно же не самоубийство, и Вега хотел, чтобы его смерть расследовали как убийство, а его тайны раскрыли и сообщили миру.
   — И где теперь ваша теория про Карвахаля, русских и Монтеса?
   — Это вы о чем?
   — Вы, кажется, думали, что Монтеса спровоцировало ненамеренное давление с вашей стороны, упоминание Карвахаля и русских, Зеленова с Ивановым. Этого было достаточно, чтобы подтолкнуть его к краю. Или он связал эти имена с расследованием дела Веги и как раз это убедило его, что вы о чем-то догадались?
   — Подождем ответа из ФБР. Если у Веги было уголовное прошлое, это может означать, что он имеет отношение к самоубийству Монтеса.
   — Если он чилиец, то, скорее всего, недовольный сторонник Пиночета, — сказал Гусман. — Таких было немало среди членов Партии свободы — экстремистской правой организации, которая стремилась дестабилизировать правление Альенде с того момента, как он победил на выборах. Многие ее члены творили гнусные дела, до и во время переворота: похищения и политические убийства за границей в рамках операции «Кондор», убийства и пытки на родине, взрыв автомобиля в Вашингтоне, — и они считали, что их обделили вниманием и они заслуживают большего. Они остановили разгул коммунизма на задворках Америки и считали, что их нужно за это достойно наградить. Но вы сказали, Вега собирал материалы о системе правосудия и Гарсоне. Похоже, он собирался исповедаться.
   — Скорее, выступить свидетелем по громкому делу, — возразил Фалькон. — Похоже, в конце прошлого года с ним что-то случилось. Что-то личное, что изменило жизнь и его самого. Он страдал от приступов паники…
   — Может быть, у него была мания преследования? Люди часто считают себя более значительными, чем они есть на самом деле, — сказал Гусман. — Генерал Мануэль Контрерас, бывший глава тайной полиции, сейчас в тюрьме, Пиночет его красиво сдал. Что-нибудь произошло? Нет. Администрация Клинтона в девяносто девятом опубликовала документы по перевороту в Чили — нет. Еще больше материалов обнародовано непосредственно ЦРУ в двухтысячном. И что? Мы увидели правосудие в действии? Преступники наказаны? Нет. Ничего не произошло. Так уж устроен мир.