Страница:
— Мэдди, я знаю тебя. Знаю ход твоих мыслей, не забывай об этом. Сейчас игра на публику ни к чему. Эти двое не смогут тебе помочь… даже если поверят твоим словам.
— Марти, да что с тобой случилось? — спросила Мэдди, и на ее лице читалась поистине глубокая озабоченность. — Ведь раньше ты таким не был!
— Не был, пока не встретил тебя, — ответил он, яростно сверкая глазами.
— Теперь вы видите, в чем моя беда, — сказала Мэдди, оборачиваясь к Фалькону. — Как можно с этим жить? А я живу так все время, и мне нужен какой-то отдых. Это слишком давит. Вот я и встречалась с Эстебаном. Он обаятельный. Он мне льстит…
— Льстит тебе! — воскликнул Марти. — Лесть! Хочешь сказать, что поступаешь так ради лести? Ты, черт возьми, в своем уме?
— Марти, сохраняйте спокойствие, — попросил Фалькон.
— Этой сучке понадобилось немного лести! — кипел Марти. — Она швыряет в окно почти двенадцать лет брака ради капли лести. Разве я не умею льстить? Лесть — плевое дело. Дорогая, Мэн Рей, один из величайших фотохудожников двадцатого века, — щенок рядом с тобой. Сойдет? Твое имя будут произносить с придыханием. Ты довольна?
— Марти, — осторожно заговорил Фалькон, и Крагмэн стремительно обернулся к нему. — Вы заслуживаете ответов, и вы их получите, но это дела житейские. Здесь не стоит махать пистолетом. Отдайте его мне и давайте…
— Там, откуда я родом, всегда стоит махать пистолетом. Нас так воспитали. Это у нас в крови.
— Марти, прекрати, — протянула Мэдди с невероятно скучающим видом.
— Вы не понимаете, инспектор, в чем дело, — сказал Марти, перехватывая пистолет поудобней. — Вы не знаете, что я сделал ради нее.
— Что, Марти? Что? — воскликнула Мэдди. — Что ты сделал ради меня?
Марти замялся. Казалось, он и сам не в силах осмыслить логики своих поступков. Часть сознания понимала, зачем он здесь, — внутри прибойной волной бурлила уверенность. Но была и другая часть, которой происходящее казалось полнейшей загадкой. Обычная история. Он хотел на свободу, но не мог уйти. Он не хотел быть с ней, но не мог противиться притяжению.
— Я здесь из-за того, что сделал ради тебя, — сказал он. — Мы навечно связаны этим поступком.
— Марти, что вы ради нее сделали? — спросил Фалькон.
— Это долгая история.
— Время у нас есть.
— Берегитесь, — сказала Мэдди. — Вы не представляете, какой он болтун. Дайте ему волю — и получите доклад президента конгрессу о положении в стране, только в десять раз длиннее.
— Пусть говорит, — с трудом процедил Кальдерон сквозь судорожно сжатые, побелевшие губы.
Тишина. Марти моргал, пот стекал ему на глаза. Секунды растягивались в минуты.
— Мы жили в Коннектикуте, — начал он, словно это было далекое прошлое. — Я работал в Манхэттене, работал как проклятый — домой попадал только на выходные, и мне порой казалось, будто я вернулся из поездки. Однажды утром я потерял сознание в офисе и ударился головой о стол. Меня отправили домой. Считалось, что Мэдди проводит большую часть времени дома, лишь иногда выезжая в город, но, когда я приехал, ее не было. Я лег спать, а когда проснулся, стал думать: как же получилось, что моя жизнь превратилась в такую жопу? Я решил, что настало время перемен. Я сделаю перерыв в работе. Мы уедем, поживем в Европе. Я стоял в спальне у окна, преисполненный планов на будущее, и увидел, как она возвращалась домой. Я никогда прежде не видел, чтобы она так ходила. Она скорее порхала… скакала, как девчонка. И я понял, что смотрю на очень счастливого человека. Я спустился ей навстречу, стоял в холле и смотрел, как она входит. Смотрел на ее лицо и увидел, как оно… погасло. Счастье и радость исчезли без следа. Женщина, что стояла передо мной, не смогла бы бежать вприпрыжку… Она улыбнулась мне добросердечно и равнодушно — так улыбаются душевнобольному родственнику. И тут я понял, что кто-то другой делает ее счастливой. Но я сделал вид, что ничего не заметил, просто рассказал про свой обморок. С того дня я начал наблюдать за ней. Ничто так не освежает зрение и не обостряет слух, как подозрения. Стал перепоручать работу подчиненным. Находил время, когда только мог. Следил за ней и узнал о Резе Сангари.
Марти вытер лоб запястьем руки, в которой держал пистолет. Ему и сейчас, видимо, было нелегко произносить это имя. Он облизал губы.
— Знаете, я оказался хорошим шпионом, — продолжал он. — Не настолько опытным, чтобы женщина, с которой я живу, не догадалась о слежке, но достаточно хорошим, чтобы прижать Резу Сангари. Довольно быстро я узнал про других женщин, с которыми он встречался. Он их всех принимал по расписанию. В эти дни — Франсуаза, в те — Мэдди, Хелена — в другие, а в промежутках еще многие. Ну а дальше было уже легко.
— Что было легко? — быстро спросила Мэдди. Теперь она перестала прикидываться скучающей.
— Вызвать тебя в город в день, который был не твоим. Мы обедали, помнишь? И я знал, что днем ты не сможешь устоять. Это был вторник, очередь Хелены. Я был там, когда она появилась в дверях. Ты восприняла это как пощечину. Ты стояла в подъезде дома, расположенного прямо напротив магазина Сангари. Я мог предложить тебе сигарету, и ты бы меня не увидела. Ты глаз от двери не отводила. Я был там, когда ты перешла улицу, чтобы выцарапать ему глаза, и напоролась на следующую. Я не знал, как ее зовут. Она была не из постоянных…
— Ты там был? — прошептала Мэдди.
— Я возвращался из города на том же, что и ты, поезде, видел, как ты вползла в дом. Я был с тобой всю дорогу.
— Ты больной урод, Марти Крагмэн, — прошипела она.
— Ты взяла реванш. Понимаете, инспектор, я продолжал за ней следить. Это вошло в привычку. Я вскоре понял, что делаю точно то же, что и она в своих фотографиях: подлавливал ее, когда она этого не осознавала. Подслушивал, когда она считала, что находится одна. Как она плакала! Никогда не слышал, чтобы кто-то так плакал. Она рыдала в ванной, уткнувшись лицом в пол, икала и кашляла, будто давилась рвотой, выплевывая собственные легкие. Кто-нибудь хоть раз по вам так убивался, инспектор?
Фалькон помотал головой.
— Вы хоть раз видели, как любимый вами человек так плачет о ком-то другом? Рыдает до бесчувствия, до судорог?
Фалькон снова помотал головой.
— К нему она не вернулась, — сказал Марти. — Гордость этой женщины беспредельна. Гордость оборачивалась яростью, тогда она поднималась в мансарду и кричала. Кричала, пока не срывала голос.
— Вы не пытались с ней об этом поговорить? — спросил Фалькон.
— Нет. Говорить она бы не стала. Зато стала писать. Вообще-то Мэдди писать терпеть не может. Она никогда в жизни не вела дневник. Ее дневник — фотографии. Но спустя несколько недель после краха своей любви она начала писать. И как по-вашему, инспектор, почему она стала писать?
Фалькон молча пожал плечами.
— Потому что знала, что я наблюдаю. Знала, что я горю желанием прочесть. И я прочел. Я должен был это сделать. Должен был знать. Я вкладывал деньги в ее боль и хотел получить прибыль. Она запирала блокноты, но я до них добрался. Я знаю, инспектор, что вы интересуетесь психологией. Жаль, что этих документов больше нет. Сомневаюсь, что вам доводилось читать что-нибудь столь же ужасающее, как писанина Мэдди Крагмэн. Инспектор, она не просто желала ему смерти. Она хотела, чтобы он умер от долгих изощренных пыток. Знаете, я уверен, секс и пытки как-то связаны в человеческом сознании. Мэдди так считала, правда, дорогая?
— Не знаю, о чем ты, Марти, — холодно отозвалась она. — Это твой путь, и ты идешь по нему в одиночку.
— Ты не помнишь? А «язык любовника, словно током обжигающий сосок»? Или «его пенис, как хлыст, бьющийся во влагалище»? Это все ты написала.
— Марти, что вы предприняли? — спросил Фалькон.
— То, чего она от меня хотела. Я запланировал все на субботний вечер. Была осень, темнело рано, и по выходным та часть города, где жил Реза Сангари, становилась почти безлюдной. Я пошел к нему. Представился. Реза впустил меня, и я выслушал его извинения. Голос у него был мягкий, убаюкивающий, как у палача, который ничего не хочет выяснять, просто желает причинить тебе боль.
Я стоял среди дорогах шелковых ковров, на которых он трахал мою жену, и, слушая его равнодушно-вежливую речь, чувствовал, как сердце переполняет ярость. Оказалось на удивление легко забить его до смерти. Вы слышите, инспектор? Это говорю я, Марти Крагмэн, утонченный интеллектуал, эстет, считающий отвратительной саму идею боя быков. Мне было удивительно просто забить человека до смерти. Я узнал еще кое-что: в тот момент насилие текло по моим венам — я никогда не ощущал подобной силы.
Домой вернулся, когда совсем стемнело. Пещерный человек со своей дубинкой. Она вышла меня встречать в фартуке — готовила особый ужин. Очередной ужин в молчании, при свечах. Однако после ужина она сняла одежду и попросила трахнуть ее. В моих венах текла новая кровь, и я подчинился. И этот раз, инспектор, стоило запомнить. Я наконец-то понял, чем пронять Мэдди Крагмэн.
— Не льсти себе, Марти, — презрительно процедила она.
— Как бы то ни было, безумие в доме стихло. Мы снова начали жить как люди. Несколько дней спустя в новостях сообщили про убийство Резы Сангари, и она осталась абсолютно невозмутимой. Мы курили траву. Восхитительная еда, дорогое вино и много очень жесткого секса.
ФБР объявилось в один из дней на следующей неделе. Они хотели поговорить с Мэдди наедине. Я вышел. Затем они захотели побеседовать со мной. Она спросила, не может ли сначала переговорить с мужем. Мы плавно, словно сговорившись заранее, вошли в свои роли. Она вышла в кухню и впервые честно рассказала мне о своих отношениях с Сангари. Я сыграл безупречно. Я вел себя так, словно ошеломлен известием, а на самом-то деле меня ошеломило великолепие нашей игры. Полицейские ушли, но то и дело возвращались. У меня не было алиби. У меня был мотив. В субботу меня видели уезжающим в город, хотя я почти уверен, что никто не видел, как я возвращался. Они пришли ко мне на работу. На меня давили все сильнее.
— Вы с Мэдди говорили про Резу Сангари только в тот день, когда к вам впервые пришли агенты ФБР? — спросил Фалькон.
— И больше не говорили о нем никогда, — ответил Марти. — Расследование убийства внезапно прекратилось. Они узнали, что Сангари был по уши в долгах из-за пристрастия к кокаину. Все свели к убийству из-за наркотиков. Мы приехали в Европу. Моя кровь успокоилась.
Мэдди Крагмэн недоверчиво хмыкала.
— Это все твои выдумки, Марти, — сказала она. — Чистая фантазия.
— А теперь она делает то же самое с нашим другом, судебным следователем, — снова заговорил Марти, ткнув пистолетом в сторону Кальдерона. — Она хочет, чтобы я вас убил, сеньор Кальдерон. Знаете почему?
Голова Кальдерона качнулась, как тяжелый цветок на слабом стебле шеи.
— Потому что ненавидит вас. Ненавидит то, что вы олицетворяете: блудливого, хищного самца, который разбрасывает свое семя, где только может. Теперь я ее знаю, как не знал никого в жизни. Вот насколько далеко все заходит, если убиваешь за кого-то. Точно вам говорю, сеньор Кальдерон, она заходится в сексуальном экстазе, представляя вас мертвым. Вот вы лежите, открытые глаза ничего уже не видят, а в вашем каменном сердце — дыра. Тогда она почувствует себя восхитительно.
— Заткнись, Марти! — рявкнула она. — Заткнись, мать твою!
— Я обнаружил этот неожиданно приятный побочный эффект. Он действовал какое-то время. Связывал нас воедино. Оживил нашу… сексуальную жизнь. — Он говорил полувопросительно, будто его озадачило, как мало это сейчас значит.
— Связывал, но до каких пор? — выпалила Мэдди, задыхаясь от гнева.
— До каких пор? — не понял Марти.
— До тех пор, пока ты снова не начал думать, ублюдок чертов! Пока не скрылся внутри своей долбаной головы. Я любила Резу Сангари. Он спал с другими женщинами. Я перестала с ним встречаться. Потом ты убил его. А так ли это, Марти? Может быть, ты и это надумал? Я не подстрекала тебя к убийству. Если ты его убил, то сделал это по своей воле. И когда он умер, мне нужен был ты, и ты был рядом, и поэтому мы сблизились. Весь этот твой бред про Эстебана, не знаю, с чего ты…
— В этой истории отсутствует целое звено, — перебил ее Фалькон. — Большой провал между расследованием смерти Сангари и вашим появлением в Севилье по соседству с Рафаэлем Вегой.
Все трое посмотрели на Марти. Он переложил пистолет в правую руку, вытер пальцы о брюки, снова взял в левую.
— Марти, что произошло? — спросил Фалькон. — Копы, расследующие убийства, обычно не снимают с крючка людей, у которых нет алиби, но есть возможность и серьезный мотив. Агенты ФБР в этом смысле от полицейских ничем не отличаются. Проработав много лет, мы чуем убийц инстинктивно и давим на них, пока не расколются. Почему вы не рассказали, как выпутались?
Марти дернул плечами. Какая разница?
— Я познакомился кое с кем в поезде. — Он говорил нехотя, поглядывая на Мэдди. Та села прямо и задумчиво нахмурилась. — В пригородных поездах люди редко разговаривают и не спрашивают обычно, как ты относишься к своей стране, но этот парень почему-то хотел узнать все знаменитые теории Марти Крагмэна. Он хотел знать, насколько хороший я американец. Хотел знать, как сильны мои страхи, как ненасытна жадность. Думаю, благодаря страхам я и прошел испытание, не зная, что меня испытывают. Я сказал, что хочу, чтобы Америка оставалась самой могущественной страной в мире, поскольку я ведь тоже нахожусь в этой лодке и боюсь, как бы она не затонула. Через несколько дней мы встретились снова и пошли гулять в парк Брайант за Нью-йоркской публичной библиотекой. Было дико холодно. В парке есть хорошее место, где можно пообедать — «Брайант Гриль». Там этот человек признался, что понимает мои опасения и мог бы помочь от них избавиться.
— Как его звали? — спросил Фалькон Крагмэна, глядя при этом на Мэдди.
— Фоули Макнамара, — без запинки ответил Марти.
Мэдди заморгала, приоткрыв рот.
— Мы стали постоянно встречаться в «Брайант Гриль». Он рассказал мне, как важно контролировать любые ситуации, способные подорвать могущество страны. Объяснил, что цель оправдывает средства и что средства непременно должны быть жестокими и безжалостными, дабы напомнить тем, кто мнит себя сильными, с кем они имеют дело. Он сказал, что это важная часть работы агентства: поддерживать образ, сохранять верность высоким идеалам.
— Агентство? — недоверчиво переспросила Мэдди. — Марти, какое агентство?
— Слово «агентство» всплыло, когда я спросил, работает ли он на ЦРУ, а он ответил, что нет.
— Черт побери, Марти!.. — сказала Мэдди. — Нет, ты все-таки напрочь свихнулся. Агентство! Господи боже мой!
— Он сказал, что работает консультантом и поставляет информацию определенным ведомствам. Сказал, что действует только в сфере бизнеса и политики и никогда в военной. Ему понравилась моя биография: я никогда не работал на правительство, у меня документально подтвержденная карьера архитектора, я уже почти в совершенстве владею испанским. Они всего лишь хотели, чтобы я поехал в Севилью, связался с агентством недвижимости и поселился рядом с Рафаэлем Вегой.
— Во-первых, Марти, мы не планировали ехать в Севилью. Если помнишь, мы сняли домик в Провансе. Там мы собирались провести год, пытаясь начать эту чертову жизнь с чистого листа, если ты еще не забыл.
— Но мы поехали в Барселону повидать моего старого приятеля Гауди и оказались в Севилье, Мэдди, — сказал он. — Все, что от меня требовалось, — постоянно сообщать о настроениях Веги, о чем он думает, какие планы строит. Когда я согласился на это, они обещали изменить направление расследования по делу Резы Сангари. Поэтому нас выпустили из страны и даже не стали требовать от меня признания вины.
— Бред! — воскликнула Мэдди, пряча лицо в ладонях. — Я просто ушам своим не верю!
— Вы знали, за кем шпионили? — спросил Фалькон.
— Узнал только после того, как в жизни Рафаэля Веги начали происходить некоторые события. Считалось, что чем меньше я знаю, тем убедительней смогу себя вести.
— Кто был вашим связным в Севилье?
— Он называл себя «Цыган». Я встречался с ним у реки, между мостами.
— Он сообщил вам, кем был Рафаэль Вега на самом деле?
— Инспектор, только не говорите, что верите в эту чушь! — вмешалась разгневанная Мэдди. — Неужели вы не видите, вся его болтовня доказывает, что мы имеем дело с ненормальным.
— Я сам добыл всю информацию, — сказал Марти, не обращая на нее внимания. — Многие месяцы мне не было известно о Веге ничего. Мы говорили о чем угодно, но о себе он не рассказывал никогда. Вега был абсолютно непроницаем до конца прошлого года, когда впервые по-настоящему напился в моем присутствии и начал говорить про свою «другую жизнь». Картину этой жизни приходилось складывать по частям из кусочков, которые я выуживал из наших многочасовых дискуссий. Я узнал, что прежде он был женат на женщине, которая умерла несколько лет назад в Картахене, в Колумбии. У них была дочь, затем она вышла замуж и родила детей. Вега поддерживал связь с дочерью, но в конце прошлого года ему сообщили, что она, ее муж и дети погибли: в их машину врезался грузовик. Невероятный удар, и, конечно, кроме меня, ему было не с кем поделиться своим горем.
— Он верил, что авария была случайной? — спросил Фалькон.
— Кто знает? Он был в состоянии, близком к настоящей паранойе, — ответил Марти. — Вега не был способен понять: то ли до него добрались враги, то ли это кара господня.
— Так он рассказал, чем занимался в своей «другой жизни»? — поинтересовался Фалькон. — Почему ему пришлось разлучиться с женой и дочерью?
— Не то чтобы рассказал… — ответил Марти. — Говорил, что начал видеть лица из прошлого.
Мэдди вытянула руки, словно желая защититься от наплывающего на присутствующих болезненного бреда.
— Во сне? — спросил Фалькон.
— Думаю, сначала во сне, а затем сны стали сливаться с реальностью, и это его пугало. Покуда это были лица из снов, его озадачивало, почему они всплыли в сознании. Начав видеть наяву людей с этими лицами, Вега решил, что сходит с ума. Таким с врачами не поделишься. Но он обратился к доктору, ссылаясь на беспокойство, тревогу, нервное напряжение. Но лица продолжали преследовать его в парках, в магазинах, кафе, и он так и не мог понять, кто это такие… Выяснилось, что Вега раньше был военным, — продолжал Марти. — С помощью самых простых приемов дедукции я сделал вывод, что он участвовал в чилийском военном перевороте семьдесят третьего года, и высказал свое мнение: во время революции Пиночета происходило много страшных событий. Возможно, сказал я, он видит лица людей, пострадавших от нового режима. Говорил и знал, что попал в точку. Он долго обдумывал это про себя, что-то бормоча. Я расслышал слова: «Они были из тех, кто не просил за своих матерей». Я решил, что ему видятся люди, которых он пытал.
— Вы поэтому его убили, Марти? — спросил Фалькон.
— Инспектор, я понимаю, что вам нужно расставить все по местам, — сказал Марти. — Если хотите, пришейте убийство мне. Но поверьте, это был другой человек. И он собирался сам сделать всю работу.
— Наверняка человек из агентства, — предположила Мэдди с сарказмом.
— Они не желали смерти Веги, — откликнулся Марти, не обращая внимания на ее тон. — Они узнали еще не все, что хотели.
— Но что они хотели узнать? — спросил Фалькон.
— Они не конкретизировали. Однако были уверены, что у Веги есть нечто, способное навредить им или их интересам.
— Думаешь, кто-нибудь поверит в этот бред? — высоким визгливым голосом спросила Мэдди. — Мой муж — тайный агент ЦРУ! Ты жалок, Марти Крагмэн. Ты, мать твою, жалок сейчас и всегда был жалок.
— А теперь, джентльмены, пора, — спокойно произнес Марти. — Занавес.
Пуля вошла в ее тело справа от левой груди. Марти присел, скользя спиной по стене, и сунул дуло себе в рот. Фалькон бросился на него, пытаясь выбить пистолет, но все было рассчитано. Марти спустил курок — стена позади него расцвела красными брызгами.
26
— Марти, да что с тобой случилось? — спросила Мэдди, и на ее лице читалась поистине глубокая озабоченность. — Ведь раньше ты таким не был!
— Не был, пока не встретил тебя, — ответил он, яростно сверкая глазами.
— Теперь вы видите, в чем моя беда, — сказала Мэдди, оборачиваясь к Фалькону. — Как можно с этим жить? А я живу так все время, и мне нужен какой-то отдых. Это слишком давит. Вот я и встречалась с Эстебаном. Он обаятельный. Он мне льстит…
— Льстит тебе! — воскликнул Марти. — Лесть! Хочешь сказать, что поступаешь так ради лести? Ты, черт возьми, в своем уме?
— Марти, сохраняйте спокойствие, — попросил Фалькон.
— Этой сучке понадобилось немного лести! — кипел Марти. — Она швыряет в окно почти двенадцать лет брака ради капли лести. Разве я не умею льстить? Лесть — плевое дело. Дорогая, Мэн Рей, один из величайших фотохудожников двадцатого века, — щенок рядом с тобой. Сойдет? Твое имя будут произносить с придыханием. Ты довольна?
— Марти, — осторожно заговорил Фалькон, и Крагмэн стремительно обернулся к нему. — Вы заслуживаете ответов, и вы их получите, но это дела житейские. Здесь не стоит махать пистолетом. Отдайте его мне и давайте…
— Там, откуда я родом, всегда стоит махать пистолетом. Нас так воспитали. Это у нас в крови.
— Марти, прекрати, — протянула Мэдди с невероятно скучающим видом.
— Вы не понимаете, инспектор, в чем дело, — сказал Марти, перехватывая пистолет поудобней. — Вы не знаете, что я сделал ради нее.
— Что, Марти? Что? — воскликнула Мэдди. — Что ты сделал ради меня?
Марти замялся. Казалось, он и сам не в силах осмыслить логики своих поступков. Часть сознания понимала, зачем он здесь, — внутри прибойной волной бурлила уверенность. Но была и другая часть, которой происходящее казалось полнейшей загадкой. Обычная история. Он хотел на свободу, но не мог уйти. Он не хотел быть с ней, но не мог противиться притяжению.
— Я здесь из-за того, что сделал ради тебя, — сказал он. — Мы навечно связаны этим поступком.
— Марти, что вы ради нее сделали? — спросил Фалькон.
— Это долгая история.
— Время у нас есть.
— Берегитесь, — сказала Мэдди. — Вы не представляете, какой он болтун. Дайте ему волю — и получите доклад президента конгрессу о положении в стране, только в десять раз длиннее.
— Пусть говорит, — с трудом процедил Кальдерон сквозь судорожно сжатые, побелевшие губы.
Тишина. Марти моргал, пот стекал ему на глаза. Секунды растягивались в минуты.
— Мы жили в Коннектикуте, — начал он, словно это было далекое прошлое. — Я работал в Манхэттене, работал как проклятый — домой попадал только на выходные, и мне порой казалось, будто я вернулся из поездки. Однажды утром я потерял сознание в офисе и ударился головой о стол. Меня отправили домой. Считалось, что Мэдди проводит большую часть времени дома, лишь иногда выезжая в город, но, когда я приехал, ее не было. Я лег спать, а когда проснулся, стал думать: как же получилось, что моя жизнь превратилась в такую жопу? Я решил, что настало время перемен. Я сделаю перерыв в работе. Мы уедем, поживем в Европе. Я стоял в спальне у окна, преисполненный планов на будущее, и увидел, как она возвращалась домой. Я никогда прежде не видел, чтобы она так ходила. Она скорее порхала… скакала, как девчонка. И я понял, что смотрю на очень счастливого человека. Я спустился ей навстречу, стоял в холле и смотрел, как она входит. Смотрел на ее лицо и увидел, как оно… погасло. Счастье и радость исчезли без следа. Женщина, что стояла передо мной, не смогла бы бежать вприпрыжку… Она улыбнулась мне добросердечно и равнодушно — так улыбаются душевнобольному родственнику. И тут я понял, что кто-то другой делает ее счастливой. Но я сделал вид, что ничего не заметил, просто рассказал про свой обморок. С того дня я начал наблюдать за ней. Ничто так не освежает зрение и не обостряет слух, как подозрения. Стал перепоручать работу подчиненным. Находил время, когда только мог. Следил за ней и узнал о Резе Сангари.
Марти вытер лоб запястьем руки, в которой держал пистолет. Ему и сейчас, видимо, было нелегко произносить это имя. Он облизал губы.
— Знаете, я оказался хорошим шпионом, — продолжал он. — Не настолько опытным, чтобы женщина, с которой я живу, не догадалась о слежке, но достаточно хорошим, чтобы прижать Резу Сангари. Довольно быстро я узнал про других женщин, с которыми он встречался. Он их всех принимал по расписанию. В эти дни — Франсуаза, в те — Мэдди, Хелена — в другие, а в промежутках еще многие. Ну а дальше было уже легко.
— Что было легко? — быстро спросила Мэдди. Теперь она перестала прикидываться скучающей.
— Вызвать тебя в город в день, который был не твоим. Мы обедали, помнишь? И я знал, что днем ты не сможешь устоять. Это был вторник, очередь Хелены. Я был там, когда она появилась в дверях. Ты восприняла это как пощечину. Ты стояла в подъезде дома, расположенного прямо напротив магазина Сангари. Я мог предложить тебе сигарету, и ты бы меня не увидела. Ты глаз от двери не отводила. Я был там, когда ты перешла улицу, чтобы выцарапать ему глаза, и напоролась на следующую. Я не знал, как ее зовут. Она была не из постоянных…
— Ты там был? — прошептала Мэдди.
— Я возвращался из города на том же, что и ты, поезде, видел, как ты вползла в дом. Я был с тобой всю дорогу.
— Ты больной урод, Марти Крагмэн, — прошипела она.
— Ты взяла реванш. Понимаете, инспектор, я продолжал за ней следить. Это вошло в привычку. Я вскоре понял, что делаю точно то же, что и она в своих фотографиях: подлавливал ее, когда она этого не осознавала. Подслушивал, когда она считала, что находится одна. Как она плакала! Никогда не слышал, чтобы кто-то так плакал. Она рыдала в ванной, уткнувшись лицом в пол, икала и кашляла, будто давилась рвотой, выплевывая собственные легкие. Кто-нибудь хоть раз по вам так убивался, инспектор?
Фалькон помотал головой.
— Вы хоть раз видели, как любимый вами человек так плачет о ком-то другом? Рыдает до бесчувствия, до судорог?
Фалькон снова помотал головой.
— К нему она не вернулась, — сказал Марти. — Гордость этой женщины беспредельна. Гордость оборачивалась яростью, тогда она поднималась в мансарду и кричала. Кричала, пока не срывала голос.
— Вы не пытались с ней об этом поговорить? — спросил Фалькон.
— Нет. Говорить она бы не стала. Зато стала писать. Вообще-то Мэдди писать терпеть не может. Она никогда в жизни не вела дневник. Ее дневник — фотографии. Но спустя несколько недель после краха своей любви она начала писать. И как по-вашему, инспектор, почему она стала писать?
Фалькон молча пожал плечами.
— Потому что знала, что я наблюдаю. Знала, что я горю желанием прочесть. И я прочел. Я должен был это сделать. Должен был знать. Я вкладывал деньги в ее боль и хотел получить прибыль. Она запирала блокноты, но я до них добрался. Я знаю, инспектор, что вы интересуетесь психологией. Жаль, что этих документов больше нет. Сомневаюсь, что вам доводилось читать что-нибудь столь же ужасающее, как писанина Мэдди Крагмэн. Инспектор, она не просто желала ему смерти. Она хотела, чтобы он умер от долгих изощренных пыток. Знаете, я уверен, секс и пытки как-то связаны в человеческом сознании. Мэдди так считала, правда, дорогая?
— Не знаю, о чем ты, Марти, — холодно отозвалась она. — Это твой путь, и ты идешь по нему в одиночку.
— Ты не помнишь? А «язык любовника, словно током обжигающий сосок»? Или «его пенис, как хлыст, бьющийся во влагалище»? Это все ты написала.
— Марти, что вы предприняли? — спросил Фалькон.
— То, чего она от меня хотела. Я запланировал все на субботний вечер. Была осень, темнело рано, и по выходным та часть города, где жил Реза Сангари, становилась почти безлюдной. Я пошел к нему. Представился. Реза впустил меня, и я выслушал его извинения. Голос у него был мягкий, убаюкивающий, как у палача, который ничего не хочет выяснять, просто желает причинить тебе боль.
Я стоял среди дорогах шелковых ковров, на которых он трахал мою жену, и, слушая его равнодушно-вежливую речь, чувствовал, как сердце переполняет ярость. Оказалось на удивление легко забить его до смерти. Вы слышите, инспектор? Это говорю я, Марти Крагмэн, утонченный интеллектуал, эстет, считающий отвратительной саму идею боя быков. Мне было удивительно просто забить человека до смерти. Я узнал еще кое-что: в тот момент насилие текло по моим венам — я никогда не ощущал подобной силы.
Домой вернулся, когда совсем стемнело. Пещерный человек со своей дубинкой. Она вышла меня встречать в фартуке — готовила особый ужин. Очередной ужин в молчании, при свечах. Однако после ужина она сняла одежду и попросила трахнуть ее. В моих венах текла новая кровь, и я подчинился. И этот раз, инспектор, стоило запомнить. Я наконец-то понял, чем пронять Мэдди Крагмэн.
— Не льсти себе, Марти, — презрительно процедила она.
— Как бы то ни было, безумие в доме стихло. Мы снова начали жить как люди. Несколько дней спустя в новостях сообщили про убийство Резы Сангари, и она осталась абсолютно невозмутимой. Мы курили траву. Восхитительная еда, дорогое вино и много очень жесткого секса.
ФБР объявилось в один из дней на следующей неделе. Они хотели поговорить с Мэдди наедине. Я вышел. Затем они захотели побеседовать со мной. Она спросила, не может ли сначала переговорить с мужем. Мы плавно, словно сговорившись заранее, вошли в свои роли. Она вышла в кухню и впервые честно рассказала мне о своих отношениях с Сангари. Я сыграл безупречно. Я вел себя так, словно ошеломлен известием, а на самом-то деле меня ошеломило великолепие нашей игры. Полицейские ушли, но то и дело возвращались. У меня не было алиби. У меня был мотив. В субботу меня видели уезжающим в город, хотя я почти уверен, что никто не видел, как я возвращался. Они пришли ко мне на работу. На меня давили все сильнее.
— Вы с Мэдди говорили про Резу Сангари только в тот день, когда к вам впервые пришли агенты ФБР? — спросил Фалькон.
— И больше не говорили о нем никогда, — ответил Марти. — Расследование убийства внезапно прекратилось. Они узнали, что Сангари был по уши в долгах из-за пристрастия к кокаину. Все свели к убийству из-за наркотиков. Мы приехали в Европу. Моя кровь успокоилась.
Мэдди Крагмэн недоверчиво хмыкала.
— Это все твои выдумки, Марти, — сказала она. — Чистая фантазия.
— А теперь она делает то же самое с нашим другом, судебным следователем, — снова заговорил Марти, ткнув пистолетом в сторону Кальдерона. — Она хочет, чтобы я вас убил, сеньор Кальдерон. Знаете почему?
Голова Кальдерона качнулась, как тяжелый цветок на слабом стебле шеи.
— Потому что ненавидит вас. Ненавидит то, что вы олицетворяете: блудливого, хищного самца, который разбрасывает свое семя, где только может. Теперь я ее знаю, как не знал никого в жизни. Вот насколько далеко все заходит, если убиваешь за кого-то. Точно вам говорю, сеньор Кальдерон, она заходится в сексуальном экстазе, представляя вас мертвым. Вот вы лежите, открытые глаза ничего уже не видят, а в вашем каменном сердце — дыра. Тогда она почувствует себя восхитительно.
— Заткнись, Марти! — рявкнула она. — Заткнись, мать твою!
— Я обнаружил этот неожиданно приятный побочный эффект. Он действовал какое-то время. Связывал нас воедино. Оживил нашу… сексуальную жизнь. — Он говорил полувопросительно, будто его озадачило, как мало это сейчас значит.
— Связывал, но до каких пор? — выпалила Мэдди, задыхаясь от гнева.
— До каких пор? — не понял Марти.
— До тех пор, пока ты снова не начал думать, ублюдок чертов! Пока не скрылся внутри своей долбаной головы. Я любила Резу Сангари. Он спал с другими женщинами. Я перестала с ним встречаться. Потом ты убил его. А так ли это, Марти? Может быть, ты и это надумал? Я не подстрекала тебя к убийству. Если ты его убил, то сделал это по своей воле. И когда он умер, мне нужен был ты, и ты был рядом, и поэтому мы сблизились. Весь этот твой бред про Эстебана, не знаю, с чего ты…
— В этой истории отсутствует целое звено, — перебил ее Фалькон. — Большой провал между расследованием смерти Сангари и вашим появлением в Севилье по соседству с Рафаэлем Вегой.
Все трое посмотрели на Марти. Он переложил пистолет в правую руку, вытер пальцы о брюки, снова взял в левую.
— Марти, что произошло? — спросил Фалькон. — Копы, расследующие убийства, обычно не снимают с крючка людей, у которых нет алиби, но есть возможность и серьезный мотив. Агенты ФБР в этом смысле от полицейских ничем не отличаются. Проработав много лет, мы чуем убийц инстинктивно и давим на них, пока не расколются. Почему вы не рассказали, как выпутались?
Марти дернул плечами. Какая разница?
— Я познакомился кое с кем в поезде. — Он говорил нехотя, поглядывая на Мэдди. Та села прямо и задумчиво нахмурилась. — В пригородных поездах люди редко разговаривают и не спрашивают обычно, как ты относишься к своей стране, но этот парень почему-то хотел узнать все знаменитые теории Марти Крагмэна. Он хотел знать, насколько хороший я американец. Хотел знать, как сильны мои страхи, как ненасытна жадность. Думаю, благодаря страхам я и прошел испытание, не зная, что меня испытывают. Я сказал, что хочу, чтобы Америка оставалась самой могущественной страной в мире, поскольку я ведь тоже нахожусь в этой лодке и боюсь, как бы она не затонула. Через несколько дней мы встретились снова и пошли гулять в парк Брайант за Нью-йоркской публичной библиотекой. Было дико холодно. В парке есть хорошее место, где можно пообедать — «Брайант Гриль». Там этот человек признался, что понимает мои опасения и мог бы помочь от них избавиться.
— Как его звали? — спросил Фалькон Крагмэна, глядя при этом на Мэдди.
— Фоули Макнамара, — без запинки ответил Марти.
Мэдди заморгала, приоткрыв рот.
— Мы стали постоянно встречаться в «Брайант Гриль». Он рассказал мне, как важно контролировать любые ситуации, способные подорвать могущество страны. Объяснил, что цель оправдывает средства и что средства непременно должны быть жестокими и безжалостными, дабы напомнить тем, кто мнит себя сильными, с кем они имеют дело. Он сказал, что это важная часть работы агентства: поддерживать образ, сохранять верность высоким идеалам.
— Агентство? — недоверчиво переспросила Мэдди. — Марти, какое агентство?
— Слово «агентство» всплыло, когда я спросил, работает ли он на ЦРУ, а он ответил, что нет.
— Черт побери, Марти!.. — сказала Мэдди. — Нет, ты все-таки напрочь свихнулся. Агентство! Господи боже мой!
— Он сказал, что работает консультантом и поставляет информацию определенным ведомствам. Сказал, что действует только в сфере бизнеса и политики и никогда в военной. Ему понравилась моя биография: я никогда не работал на правительство, у меня документально подтвержденная карьера архитектора, я уже почти в совершенстве владею испанским. Они всего лишь хотели, чтобы я поехал в Севилью, связался с агентством недвижимости и поселился рядом с Рафаэлем Вегой.
— Во-первых, Марти, мы не планировали ехать в Севилью. Если помнишь, мы сняли домик в Провансе. Там мы собирались провести год, пытаясь начать эту чертову жизнь с чистого листа, если ты еще не забыл.
— Но мы поехали в Барселону повидать моего старого приятеля Гауди и оказались в Севилье, Мэдди, — сказал он. — Все, что от меня требовалось, — постоянно сообщать о настроениях Веги, о чем он думает, какие планы строит. Когда я согласился на это, они обещали изменить направление расследования по делу Резы Сангари. Поэтому нас выпустили из страны и даже не стали требовать от меня признания вины.
— Бред! — воскликнула Мэдди, пряча лицо в ладонях. — Я просто ушам своим не верю!
— Вы знали, за кем шпионили? — спросил Фалькон.
— Узнал только после того, как в жизни Рафаэля Веги начали происходить некоторые события. Считалось, что чем меньше я знаю, тем убедительней смогу себя вести.
— Кто был вашим связным в Севилье?
— Он называл себя «Цыган». Я встречался с ним у реки, между мостами.
— Он сообщил вам, кем был Рафаэль Вега на самом деле?
— Инспектор, только не говорите, что верите в эту чушь! — вмешалась разгневанная Мэдди. — Неужели вы не видите, вся его болтовня доказывает, что мы имеем дело с ненормальным.
— Я сам добыл всю информацию, — сказал Марти, не обращая на нее внимания. — Многие месяцы мне не было известно о Веге ничего. Мы говорили о чем угодно, но о себе он не рассказывал никогда. Вега был абсолютно непроницаем до конца прошлого года, когда впервые по-настоящему напился в моем присутствии и начал говорить про свою «другую жизнь». Картину этой жизни приходилось складывать по частям из кусочков, которые я выуживал из наших многочасовых дискуссий. Я узнал, что прежде он был женат на женщине, которая умерла несколько лет назад в Картахене, в Колумбии. У них была дочь, затем она вышла замуж и родила детей. Вега поддерживал связь с дочерью, но в конце прошлого года ему сообщили, что она, ее муж и дети погибли: в их машину врезался грузовик. Невероятный удар, и, конечно, кроме меня, ему было не с кем поделиться своим горем.
— Он верил, что авария была случайной? — спросил Фалькон.
— Кто знает? Он был в состоянии, близком к настоящей паранойе, — ответил Марти. — Вега не был способен понять: то ли до него добрались враги, то ли это кара господня.
— Так он рассказал, чем занимался в своей «другой жизни»? — поинтересовался Фалькон. — Почему ему пришлось разлучиться с женой и дочерью?
— Не то чтобы рассказал… — ответил Марти. — Говорил, что начал видеть лица из прошлого.
Мэдди вытянула руки, словно желая защититься от наплывающего на присутствующих болезненного бреда.
— Во сне? — спросил Фалькон.
— Думаю, сначала во сне, а затем сны стали сливаться с реальностью, и это его пугало. Покуда это были лица из снов, его озадачивало, почему они всплыли в сознании. Начав видеть наяву людей с этими лицами, Вега решил, что сходит с ума. Таким с врачами не поделишься. Но он обратился к доктору, ссылаясь на беспокойство, тревогу, нервное напряжение. Но лица продолжали преследовать его в парках, в магазинах, кафе, и он так и не мог понять, кто это такие… Выяснилось, что Вега раньше был военным, — продолжал Марти. — С помощью самых простых приемов дедукции я сделал вывод, что он участвовал в чилийском военном перевороте семьдесят третьего года, и высказал свое мнение: во время революции Пиночета происходило много страшных событий. Возможно, сказал я, он видит лица людей, пострадавших от нового режима. Говорил и знал, что попал в точку. Он долго обдумывал это про себя, что-то бормоча. Я расслышал слова: «Они были из тех, кто не просил за своих матерей». Я решил, что ему видятся люди, которых он пытал.
— Вы поэтому его убили, Марти? — спросил Фалькон.
— Инспектор, я понимаю, что вам нужно расставить все по местам, — сказал Марти. — Если хотите, пришейте убийство мне. Но поверьте, это был другой человек. И он собирался сам сделать всю работу.
— Наверняка человек из агентства, — предположила Мэдди с сарказмом.
— Они не желали смерти Веги, — откликнулся Марти, не обращая внимания на ее тон. — Они узнали еще не все, что хотели.
— Но что они хотели узнать? — спросил Фалькон.
— Они не конкретизировали. Однако были уверены, что у Веги есть нечто, способное навредить им или их интересам.
— Думаешь, кто-нибудь поверит в этот бред? — высоким визгливым голосом спросила Мэдди. — Мой муж — тайный агент ЦРУ! Ты жалок, Марти Крагмэн. Ты, мать твою, жалок сейчас и всегда был жалок.
— А теперь, джентльмены, пора, — спокойно произнес Марти. — Занавес.
Пуля вошла в ее тело справа от левой груди. Марти присел, скользя спиной по стене, и сунул дуло себе в рот. Фалькон бросился на него, пытаясь выбить пистолет, но все было рассчитано. Марти спустил курок — стена позади него расцвела красными брызгами.
26
Вторник, 30 июля 2002 года
Не так уж много нужно сил, чтобы откинуть хлопковую простыню, но Фалькон и их не мог найти. Неудачи минувшей ночи так ослабили его, что он искренне радовался, что успел написать отчет. Комиссар Элвира настоял на отправке отчета по факсу, после того как Фалькон сделал устный доклад, пока вез домой Кальдерона. Теперь инспектору казалось, что вместо пальцев у него вялые щупальца вареного кальмара.
В голове мелькали кадры ночных событий. Крупным планом — свет, угасающий в глазах Марти. Кальдерон, съежившись на диване, парализованный ужасом, смотрит, как на шелковом топе Мэдди Крагмэн расплывается пятно крови. Молоденький патрульный блюет в закрывающие лицо ладони при виде кровавого побоища. Гарсия, протиснувшийся мимо них в комнату, качает головой над несчастными. Они втроем спускаются по лестнице, Кальдерон держится за перила. Полицейский снайпер, оставшийся не у дел, сидит в машине перед Гарсией со своим чемоданчиком на коленях. Обратная дорога. Кальдерон односложно отчитывается перед Инес по мобильному. Инес в остроносых туфлях с ремешком, на высоких каблуках, стоит в свете фар на дороге возле дома. Кальдерон — руки безвольно повисли, каждая весит по тридцать килограммов. Инес заключает его в объятия. Их лица, когда он отъезжал: ее — влюбленное, с дрожащими губами, в глазах блестят слезы; и его — безжизненное; только брошенный искоса взгляд говорит: «Ты меня видел, Хавьер Фалькон, теперь уезжай, убирайся и оставь меня в покое».
Семь часов сонной анестезии легло между ним и последними событиями, отдалив их, сделав похожими на журналистский отчет об убийстве, совершенном в пятидесятых. Сейчас, проснувшись, Фалькон чувствовал себя иным, чем был вчера: будто хирург по ошибке удалил то, что никогда его не беспокоило, и теперь жизнь изменится.
Фалькон припомнил разговор с Консуэло. Он позвонил ей, лежа в постели, за несколько секунд перед тем как отключиться. Последние фразы:
— Марти Крагмэн был явно невменяем, — сказала она.
— Разве?
Фалькон ехал в управление с гадким, тошнотворным ощущением в животе, как будто запил чашкой кофе тяжкое похмелье. Он крепко сжимал руль. Войдя в пустой общий кабинет, Фалькон увидел, что Рамирес стоит у окна, наклонившись вперед и опираясь на подоконник.
— Я слышал о вчерашнем несчастье, — сказал Рамирес. — Ты себя нормально чувствуешь?
Фалькон кивнул: более-менее.
— Элвира уже звонил, просил тебя зайти, как только появишься.
Комиссар стоял у окна, сцепив руки за спиной, и смотрел через улицу Бласа Инфанте на парк Лос-Принсипес. Его предшественник, комиссар Лобо, делал то же самое: обозревал владения, словно бы черпая в этом иллюзию власти.
— Присаживайтесь, старший инспектор, — сказал Элвира. Каким-то неуловимо-ловким движением он сумел переместиться за стол и теперь поглаживал усы большим и указательным пальцами. — Я читал отчеты, ваш и Кальдерона, который поступил утром. Я уже связался с американским консулом, и он запросил копии. Они должны сегодня днем дать ответ по поводу вздора этого безумца про его связь с ЦРУ. Консульство настаивает, что эта версия не может считаться хоть сколько-нибудь правдивой.
— То есть вы, сеньор, не допускаете даже такой возможности?
— Мне признания этого типа кажутся бредом сумасшедшего, — отрезал Элвира. — Но, с другой стороны, когда я услышал, что правительство направило гражданскую гвардию уничтожать ячейки баскской террористической организации, я тоже не поверил… не мог поверить. Так что официально я выскажусь скептически, хотя про себя буду считать все это совершенно нереальным.
— Крагмэн, конечно, был не в себе, — проговорил Фалькон. — В этом нет сомнений. Но вы не можете совсем от него отмахнуться. ФБР, как известно, с такой легкостью от подозреваемых не отвязывается, а сказанное им про Резу Сангари совпадает с тем, что выяснил я сам. У Марти не было причин врать про убийство. Разве что это было причудливой фантазией больного сознания, при помощи которой он надеялся вернуть охладевшую к нему жену. Все, что он наговорил про агентство… Как знать? Уверен, его жена не поверила ни единому слову. Интересно посмотреть, что накопает Вирхилио Гусман по личности Мигеля Веласко.
— При чем тут Гусман?
— Он чилиец. У него есть знакомые эмигранты, которые могут помочь раздобыть подобную информацию, — объяснил Фалькон. — Одно мне известно про лица из снов, которые, по словам Марти, преследовали Вегу: Пабло Ортега однажды заметил страшно напуганного Вегу в «Эль Корте Инглес», и, я полагаю, тот лицезрел одно из своих видений.
— Вы должны быть осторожны с Вирхилио Гусманом, — сказал Элвира. — Некоторые говорят, что он тоже слегка тронулся. Ему повсюду мерещатся заговоры.
— Он разъяснил эту дату, одиннадцатое сентября, в предсмертной записке, а это помогло установить личность Рафаэля Веги.
— Я думал, он приходил по поводу самоубийства Монтеса.
— Да. В записной книжке Веги нашлось имя Эдуардо Карвахаля, и это стало первой причиной моего визита к Монтесу, — сказал Фалькон. — Монтес упомянул о роли русской мафии в торговле людьми, а затем я узнал о связи Веги с русскими. Я спросил Монтеса про этих русских, и вскоре он покончил с собой.
— И это вы обсуждали с Гусманом?
Не так уж много нужно сил, чтобы откинуть хлопковую простыню, но Фалькон и их не мог найти. Неудачи минувшей ночи так ослабили его, что он искренне радовался, что успел написать отчет. Комиссар Элвира настоял на отправке отчета по факсу, после того как Фалькон сделал устный доклад, пока вез домой Кальдерона. Теперь инспектору казалось, что вместо пальцев у него вялые щупальца вареного кальмара.
В голове мелькали кадры ночных событий. Крупным планом — свет, угасающий в глазах Марти. Кальдерон, съежившись на диване, парализованный ужасом, смотрит, как на шелковом топе Мэдди Крагмэн расплывается пятно крови. Молоденький патрульный блюет в закрывающие лицо ладони при виде кровавого побоища. Гарсия, протиснувшийся мимо них в комнату, качает головой над несчастными. Они втроем спускаются по лестнице, Кальдерон держится за перила. Полицейский снайпер, оставшийся не у дел, сидит в машине перед Гарсией со своим чемоданчиком на коленях. Обратная дорога. Кальдерон односложно отчитывается перед Инес по мобильному. Инес в остроносых туфлях с ремешком, на высоких каблуках, стоит в свете фар на дороге возле дома. Кальдерон — руки безвольно повисли, каждая весит по тридцать килограммов. Инес заключает его в объятия. Их лица, когда он отъезжал: ее — влюбленное, с дрожащими губами, в глазах блестят слезы; и его — безжизненное; только брошенный искоса взгляд говорит: «Ты меня видел, Хавьер Фалькон, теперь уезжай, убирайся и оставь меня в покое».
Семь часов сонной анестезии легло между ним и последними событиями, отдалив их, сделав похожими на журналистский отчет об убийстве, совершенном в пятидесятых. Сейчас, проснувшись, Фалькон чувствовал себя иным, чем был вчера: будто хирург по ошибке удалил то, что никогда его не беспокоило, и теперь жизнь изменится.
Фалькон припомнил разговор с Консуэло. Он позвонил ей, лежа в постели, за несколько секунд перед тем как отключиться. Последние фразы:
— Марти Крагмэн был явно невменяем, — сказала она.
— Разве?
Фалькон ехал в управление с гадким, тошнотворным ощущением в животе, как будто запил чашкой кофе тяжкое похмелье. Он крепко сжимал руль. Войдя в пустой общий кабинет, Фалькон увидел, что Рамирес стоит у окна, наклонившись вперед и опираясь на подоконник.
— Я слышал о вчерашнем несчастье, — сказал Рамирес. — Ты себя нормально чувствуешь?
Фалькон кивнул: более-менее.
— Элвира уже звонил, просил тебя зайти, как только появишься.
Комиссар стоял у окна, сцепив руки за спиной, и смотрел через улицу Бласа Инфанте на парк Лос-Принсипес. Его предшественник, комиссар Лобо, делал то же самое: обозревал владения, словно бы черпая в этом иллюзию власти.
— Присаживайтесь, старший инспектор, — сказал Элвира. Каким-то неуловимо-ловким движением он сумел переместиться за стол и теперь поглаживал усы большим и указательным пальцами. — Я читал отчеты, ваш и Кальдерона, который поступил утром. Я уже связался с американским консулом, и он запросил копии. Они должны сегодня днем дать ответ по поводу вздора этого безумца про его связь с ЦРУ. Консульство настаивает, что эта версия не может считаться хоть сколько-нибудь правдивой.
— То есть вы, сеньор, не допускаете даже такой возможности?
— Мне признания этого типа кажутся бредом сумасшедшего, — отрезал Элвира. — Но, с другой стороны, когда я услышал, что правительство направило гражданскую гвардию уничтожать ячейки баскской террористической организации, я тоже не поверил… не мог поверить. Так что официально я выскажусь скептически, хотя про себя буду считать все это совершенно нереальным.
— Крагмэн, конечно, был не в себе, — проговорил Фалькон. — В этом нет сомнений. Но вы не можете совсем от него отмахнуться. ФБР, как известно, с такой легкостью от подозреваемых не отвязывается, а сказанное им про Резу Сангари совпадает с тем, что выяснил я сам. У Марти не было причин врать про убийство. Разве что это было причудливой фантазией больного сознания, при помощи которой он надеялся вернуть охладевшую к нему жену. Все, что он наговорил про агентство… Как знать? Уверен, его жена не поверила ни единому слову. Интересно посмотреть, что накопает Вирхилио Гусман по личности Мигеля Веласко.
— При чем тут Гусман?
— Он чилиец. У него есть знакомые эмигранты, которые могут помочь раздобыть подобную информацию, — объяснил Фалькон. — Одно мне известно про лица из снов, которые, по словам Марти, преследовали Вегу: Пабло Ортега однажды заметил страшно напуганного Вегу в «Эль Корте Инглес», и, я полагаю, тот лицезрел одно из своих видений.
— Вы должны быть осторожны с Вирхилио Гусманом, — сказал Элвира. — Некоторые говорят, что он тоже слегка тронулся. Ему повсюду мерещатся заговоры.
— Он разъяснил эту дату, одиннадцатое сентября, в предсмертной записке, а это помогло установить личность Рафаэля Веги.
— Я думал, он приходил по поводу самоубийства Монтеса.
— Да. В записной книжке Веги нашлось имя Эдуардо Карвахаля, и это стало первой причиной моего визита к Монтесу, — сказал Фалькон. — Монтес упомянул о роли русской мафии в торговле людьми, а затем я узнал о связи Веги с русскими. Я спросил Монтеса про этих русских, и вскоре он покончил с собой.
— И это вы обсуждали с Гусманом?