— А ты молодец! — похвалил Брюс.
   — Ерунда, — сказала Джуд. Её все ещё трясло.
   — Дикси, сделай-ка нам чайку, — сказал Брюс. — Джуд мы положим побольше сахару, потому что она пострадавшая. А мне побольше сахару, потому что я сластёна.
   — Я не пострадавшая! — отрезала Джуд.
   — Тот, кого побили, всегда пострадавший, — сказал Брюс.
   — Меня не побили. Меня ещё никому не удавалось побить. Я умею за себя постоять.
   — Да? — сказал Брюс. — Ну-ну.
   — Ладно, согласна, эти мальчишки мне всыпали, но это потому, что они меня застали врасплох. Я даже не заметила, как они подошли. Я там поднималась по ступенькам, а они выскочили, как из засады. Я даже не поняла, что случилось. Они просто сразу набросились на меня. Одного я все-таки ударила. Он так и растянулся.
   — Охотно верю, — сказал Брюс, глядя на её костяшки.
   — Вообще-то, он, может быть, просто споткнулся. Но ему, похоже, было больно.
   — Да наплевать на него. Больно было тебе! Целая шайка пацанов на одну маленькую девочку! Я-то думал, мне удалось разъяснить этой банде отморозков, что им лучше оставить всех девочек Бриллиант в покое.
   — Мы как-нибудь без вас разберёмся, — машинально сказала Джуд. Потом, помолчав, добавила: — Но спасибо вам за это. Нет, это была уже другая шайка.
   — Они прицепились к тебе ни с того ни с сего, Джуд?
   — Они сказали, что я зашла на их территорию. Они себя называют «Парни с Верхнего Меркурия» — ужас, правда? Я на это рассмеялась и сказала, что они идиоты и что они мне не могут помешать ходить где мне вздумается… Но они смогли.
   — Джуд, пожалуйста, обещай, что ты больше туда не пойдёшь, — взмолилась я.
   — Я хожу, куда хочу. Мы тоже живём в «Меркурии», — сказала Джуд с вызовом.
   — Тогда тебе надо учиться обороняться, — сказал Брюс.
   Джуд так и подскочила:
   — Я умею драться! Я с любым могу справиться!
   — Все знают, как Джуд здорово дерётся, — сказала я.
   — Да, я вижу, что кулаками ты ловко орудуешь, дорогая, но надо задействовать все тело. — Брюс стоял перед нами в своей мешковатой футболке и слишком широких штанах. — Ясное дело, я не похож на мускулистого супермена, но я знаю, о чем говорю.
   — И о чем же?
   — Если ты оказываешься в ситуации драки и нет возможности уклониться…
   — Я никогда не уклоняюсь.
   — …то не обязательно отвечать на силу силой. Можно её просто блокировать. Вот попробуй меня ударить.
   — Не стоит, дядя Брюс, — сказала я поспешно.
   — Попробуй, Джэйд! — настаивал Брюс.
   — Джуд! — сказала Джуд, замахиваясь на него кулаком.
   Брюс поднял руку с раскрытой ладонью и легко перехватил удар Джуд.
   — А-а, — Джуд старалась не подавать виду, что поражена, — кунг-фу! Вы, наверное, любите все эти фильмы с Брюсом Ли. Он ведь ваш тёзка?
   — Я просто взял его имя, — сказал Брюс, краснея. — Он потрясающий парень, и у него потрясающая жизненная философия.
   — Нет, спасибо, не хочу я влезать в эту философию потрясающих парней, — буркнула Джуд, вскакивая.
   — Я занимаюсь вин-чунь кунг-фу, а Вин Чунь была женщина, — сказал Брюс.
   — Вы меня разыгрываете!
   — Нет, правда. И поскольку это единственная система, разработанная женщиной, она женщинам особенно подходит. И ещё таким заморышам, как я. Тут все зависит от искусства, а не от силы. Ты словно свёрнутая пружина.
   — Научите меня, — попросила Джуд, посмеиваясь.
   — Ну, за один вечер этому не выучишься, детка. Я много лет посещал занятия, и много об этом читал, и пересмотрел кучу кассет. Это же целый образ жизни. Но несколько основных движений я тебе могу показать.
   Брюс стоял посреди нашей кухни и показывал. Казалось бы, он должен был выглядеть смешно, делая выпады своими короткими ногами и размахивая щуплыми руками, однако смотреть на него было почему-то одно удовольствие. Сейчас он не теребил свои очки и не усмехался нервно, прикрывая зубы. На лице его выражалась полная сосредоточенность и чувство собственного достоинства.
   — Ого! — сказала Джуд.
   Я с тревогой посмотрела на неё, но она и не думала над ним насмехаться, она была совершенно серьёзна и пыталась копировать его движения.
   — Нет-нет. Начинать надо так, — сказал Брюс. — Исходное положение — позиция лошади. Ноги вместе. Руки свисают по бокам, красиво и свободно. Дыхание лёгкое. Вообще-то, дышать нужно через нос, но он у тебя сейчас разбит и заложен. Просто дыши, как тебе удобнее. Очисти мозг. Отключись от всех своих мыслей.
   Джуд послушно стояла — ноги вместе, руки свисают по сторонам. Я попыталась встать так же, но мне не удавалось очистить мозг. Мысли неотвязно возвращались с назойливым жужжанием, как пчелы. В голове у меня, в самой середине, дрыгала ногами малышка Солнышко с её голым девчоночьим низом.
   — Я меняла Солнышку подгузник! — выпалила я.
   — Отлично, Дикси, молодец, только тише, нам нужно сосредоточиться.
   — Дикси не знает, что такое «сосредоточиться», — сказала Джуд.
   Тут она была не права. Я настолько сосредоточилась на Солнышке, что уже не могла думать ни о чем другом, в особенности о позе лошади. Я наблюдала, как они катятся на пятках и сгибают колени. Брюс велел Джуд представить, что она зажала между коленями козла. Она не засмеялась. Она старательно повторяла за ним каждое движение. Я представила большого бурого козла между колен Брюса. А в коленях Джуд был зажат пушистый белый козлёнок. Я слышала противный козлиный запах, слышала их возмущённое блеянье. Они были совсем настоящие, и в то же время я знала, что их нет, что я их просто воображаю.
   Я сжала в руке Фиалку и погладила её клювик, чтобы успокоиться. Она запорхала на свободе, обмахивая крылышками моё горевшее лицо. Нет, я вообразила, что она кружится голубым вихрем у меня над головой. Может быть, я вообразила и то, что у Солнышка нет пиписьки?..
   Проверить это можно было только одним способом. Я оставила Брюса и Джуд стоять в позе лошади и тихонько прокралась в гостиную. Мама лежала на матрасе, разметав по подушке чёрные волосы. Глаза у неё были закрыты.
   Солнышко лежал рядом с ней, завёрнутый в голубое одеяльце. Я подкралась ближе и, затаив дыхание, подобралась к самому матрасу. Мама не шевелилась. Солнышко тоже спал. Я нагнулась над ним, протянула руки… Сейчас я быстренько расстегну пижамку, разверну подгузник… Я согнула и разогнула пальцы, чтоб они стали ловчее.
   И схватилась за голубое одеяльце.
   — Не трогай братика!
   Я чуть не упала Солнышку на голову и не задушила его. Мама приподнялась на локтях и уставилась на меня.
   — Дикси, я же тебе сказала, оставь его в покое! — зашипела она.
   — Извини, мама.
   — Ладно. А теперь иди и оставь нас в покое.
   — Хорошо, мама, — сказала я.
   Я расплакалась, выбираясь из комнаты и натыкаясь на сваленную мебель.
   — Ох, да прекрати же, ради бога, — сказала мама. — По-моему, это мне надо плакать. Я тут лежу, как выброшенный на берег кит, вся толстая и ослабевшая. Меня занесло в раздолбанный дом на краю света с пятью ребятишками. И что мне теперь делать, а? А ты-то что плачешь, Дикси-Лунатик?
   — Так просто. — Я зарыдала ещё сильнее.
   Солнышко засопел и тоже расплакался.
   — Ну вот. Ты разбудила братика, и теперь его опять придётся кормить, ёлки зеленые!
   Мама тяжело вздохнула и принялась расстёгивать рубашку. Она взяла на руки Солнышко, по-прежнему завёрнутого в одеяльце, как бисквитный рулет, и приложила его пушистую головку к своей большой белой груди.
   — Кто тут так хочет кушать? — заворковала мама. — Мой сыночек. Мой проголодавшийся мальчик. Ты будешь любитель пива, когда вырастешь. — Мама посмотрела на меня. — Дикси, иди, дорогая. Я стесняюсь, когда ты так на меня смотришь. Вытри глазки, детка. Плакать не о чем. Смотри, какой у тебя славный братик — самый чудный мальчик на свете.
   — Нет, — всхлипнула я.
   Мама нахмурилась:
   — Он самый чудный! Дикси, господи помилуй, тебе же десять лет! Ты же не ревнуешь к маленькому братику?
   — Мама, это же неправда, что он мой братик.
   — Ты о чем? — Мама так возмутилась, что груди у неё всколыхнулись и Солнышко выронил сосок. — Он правда твой братик. Точно так же, как Мартина, Джуд и Рошель — правда твои сестры. Отцы тут ни при чем. Я его мать. Все просто.
   — Я знаю, мама.
   — Ты меня с ума сведёшь, Дикси. Что ты знаешь? — спросила мама, пытаясь продолжать кормление. — Давай-ка, малыш, ещё покушаем. Не обращай внимания на свою глупую сестрицу. Тебе надо расти, ты пока такой маленький, мой мальчик.
   Я опустилась на колени рядом с мамой:
   — Он не мальчик, мама. Он девочка.
   — Что? — сказала мама.
   — Мама, ты все слышала. Я знаю. Я его видела. То есть её. Солнышко — девочка.
   — Не будь дурой! — сказала мама. — Посмотри на него. Ведь это же мальчик. Ну конечно, это мальчик.
   — Мама, ну зачем ты все это говоришь? Давай тогда посмотрим Солнышко. Мы сразу все увидим.
   — Не смей его трогать! — закричала мама.
   Она так вцепилась в Солнышко, что он испугался и закричал.
   — У вас все в порядке? Вам что-нибудь принести? — спросил Брюс из-за двери. — Дикси, иди к нам с Джуд на кухню, дай маме отдохнуть.
   — Сейчас приду, дядя Брюс. Я тут маме помогаю.
   Мы слышали, как он снова прошёл на кухню. Мама раскачивалась взад-вперёд, прижимая к себе Солнышко.
   — Ты чудесный мальчик, правда, мой милый? Глупая-глупая Дикси! Как ты можешь быть не мальчиком, моё Солнышко?
   — Сними с него подгузник, мама.
   — Оставь его в покое!
   — Мама, ну посмотри же, — сказала я, хватая Солнышко за ножки и пытаясь сорвать подгузник.
   — Прекрати! Не хочу я смотреть, не хочу и не буду! — сказала мама.
   — Мама, не сходи с ума! Ты не можешь изображать, будто Солнышко — мальчик.
   — Могу.
   — И что ты собираешься делать? Навеки укрыть от всех её голую попку? Это же безумие! А когда ты понесёшь её в детскую поликлинику? И ты её собираешься все время одевать, как мальчика? А когда она пойдёт в детский сад? Её там отведут в мальчишеский туалет, расстегнут штанишки, и что она должна делать? Она же не сможет писать стоя.
   — Ладно, ладно, уймись, Дикси. Я знаю, что она не может у меня навсегда остаться мальчиком. Мне нужно было всего несколько дней. Разве это так уж много? Я так хотела мальчика! И все приметы и знаки указывали, что у меня будет мальчик, — все гороскопы, все карты. Я была настолько уверена. Я никогда бы ни на кого не променяла вас — девочек, я вас люблю больше жизни, но вы же знаете, как мне всегда хотелось мальчика!
   — А УЗИ, мама? Они же тебе сказали, что будет мальчик, — ты нам говорила.
   — Сказали. То есть… Я была уверена, что они это скажут. Мне был так нужен мальчик, что я не хотела, чтобы возникли какие-то сомнения. Они такие всезнайки в этих больницах. Поэтому я и сбежала домой, как только они отвернулись. Я не хотела, чтобы они мною распоряжались и толковали мне о девочке, о моей маленькой дочурке. Дочки у меня есть. А теперь я хочу сына. — Она баюкала Солнышко, обхватив ладонью её маленькую головку.
   — Но она же не сын.
   — Дикси, дай мне немножко повоображать. Ненадолго, пока я соберусь с духом. Я не могу вынести, что все сделала не так. Ты ведь у меня тоже маленькая мечтательница. Ты же знаешь, как это бывает. Не то что другие. Не говори сёстрам!
   — Но…
   — Дикси, нельзя им говорить. Они подумают, что я рехнулась.
   — Я тоже думаю, что ты рехнулась.
   — Мартина и так злится, потому что её оторвали от её чёртова Тони. Джуд ещё упрямее, чем всегда. Рошель непрерывно капризничает. Они не поймут этого так, как мы с тобой. Мне нужно всего несколько дней, Дикси. Пожалуйста! Не выдавай меня.
   — Хорошо, мама. Я им ничего не скажу. Мама разрыдалась:
   — Хорошая моя. Спасибо тебе, тысячу раз спасибо. Так ты обещаешь?
   Я нашла носовой платок Брюса и вытерла маме глаза.
   — Обещаю, — сказала я. — Но только ненадолго. Нам придётся сказать им очень скоро. Но пока можешь воображать, раз тебе так лучше.
   — Ты такая добрая, Дикси. — На глазах у мамы снова выступили слезы. Она приподняла Солнышко и провела его мягкой щёчкой по моей. — Он тебя целует. Он тебя уже очень любит, — прошептала мама. — Ты его любимая старшая сестра.

12

   Мама так и осталась с Солнышком на своём матрасе, как будто их занесло на необитаемый остров. Мартина, Джуд и Рошель приходили их навестить, но мама их отсылала, говоря, что устала и хочет отдохнуть. Она не заметила, что Мартина плакала. Она не заметила, что у Джуд разбит нос. Она даже не заметила, что Рошель вырядилась в свои лучшие (непросохшие) джинсы и блестящий серебряный топ.
   Мама хотела видеть только меня. Меня она просила принести ей чашку чая, проводить её в туалет, достать чистые подгузники для Солнышка. Она даже разрешала мне присутствовать при смене подгузников, хотя и клала её спиной ко мне, наклоняясь над ребёнком так, чтобы мне не видно было голую попку Солнышка.
   — А теперь я его покормлю, — сказала мама. — Пойди поиграй немного, Дикси. Ты была такой примерной девочкой!
   Я чувствовала себя слишком взрослой и солидной для игр. Так приятно было чувствовать себя избранницей, маминой любимицей. Солнышку я тоже нравилась. Я умею обращаться с маленькими. Может быть, я стану нянечкой в яслях, когда вырасту. Нет, лучше открою собственные ясли, и все младенцы будут у меня лежать в белых колыбельках под красными, зелёными, жёлтыми и сиреневыми одеяльцами, так что никто не будет знать, кто здесь мальчик, а кто девочка. Над каждой колыбелькой будут порхать на верёвочках маленькие игрушечные птички, и дети будут тянуть к ним пухлые кулачки, пытаясь поймать.
   Я буду их кормить, менять им пелёнки, а купать я их буду всех вместе в специальной большой детской ванночке, а потом заворачивать в огромное белое полотенце и щекотать за животики и крохотные пальчики. Меня будут называть няня Дикси, все малыши будут меня обожать, и любой из них будет немедленно переставать плакать, стоит мне взять его на руки.
   Я подумала о Мэри. Мне хотелось, чтобы она тоже перестала плакать. Она не умела по-настоящему играть и веселиться. Она боялась испортить этого страшного пластмассового младенца. Я вспомнила своих старых Барби. У всех у них были рваные платья, стрижки, как у скинхедов, и несмываемая татуировка гелевой ручкой. Может быть, Мэри бы понравилось играть с ними. С ними совершенно не нужно было думать о том, как бы их не испортить.
   Я порылась в своей коробке и вытащила целую охапку этих Барби. На кухне Рошель чистила свои красные замшевые туфли.
   — Ага, надоело играть с настоящими младенцами? — сказала она. — Наконец-то мы снова видим нашу безмозглую Дикси, которая, как всегда, играет в куколки.
   — Я с ними играть не собираюсь, — сказала я надменно. — Думаю, они могут понравиться моей подруге Мэри. Я хочу научить её играть.
   — Ты что, воображаешь себя Мэри Поппинс, на фиг? — с издёвкой спросила Рошель. — И это вообще-то не твои Барби, а мои, и ты мне их всех перепортила. Что у них с волосами? Ты их что, обстригла?
   — Заткнись, а то я тебя обстригу, — пригрозила я и бросилась к задней двери, пока она меня не поймала.
   Я залезла на стену, сжимая в одной руке Барби, как какой-то нелепый букет. На качелях Мэри не было. Пластмассового малыша в коляске тоже не было. Сад был пуст.
   Я сидела на стене, болтала ногами и ждала. Потом мне надоело ждать. Я решила рассадить Барби в кружок в саду у Мэри прямо за калиткой — с поднятыми руками, как будто все они машут ей в знак приветствия. Это будет здорово, и она посмеётся, когда их увидит.
   — Эй, ты что тут делаешь?
   Я так удивилась, что так и села. А потом посмотрела наверх. Щеки у меня горели. На меня смотрел человек с огромными страшными ножницами в руке. Я взвизгнула.
   — Ну-ну, все в порядке. Не пугайся. — Он заметил, что я уставилась на его чудовищные ножницы, и бросил их на траву. — Не гляди так, это просто садовые ножницы. Моя маленькая дочка тоже их боится.
   — Вы папа Мэри? — спросила я.
   — А ты знаешь мою Мэри?
   Я кивнула, но не стала говорить, что мы с ней дружим, — не хотела доставлять ей неприятности. Но папа Мэри улыбнулся, нагнулся ко мне и помог встать. Барби вздрогнули и все одновременно упали в обморок.
   — Это твои куклы? А почему ты их рассаживаешь у меня в саду? Они что, собрались на девичник?
   — Я подумала, может, Мэри захочет с ними поиграть, — прошептала я.
   — Очень мило с твоей стороны, — сказал он, глядя на моих Барби с некоторым сомнением.
   — А она выйдет?
   — Она, наверное, ещё допивает чай. Она у нас не очень хорошо кушает, наша Мэри. И мама сейчас на неё сердится за то, что она не доедает хлеб. Вот ты доедаешь хлеб?
   Я кивнула, хотя это была неправда.
   Он тяжело вздохнул.
   — Послушай, а пойдём-ка ты покажешь Мэри пример, а?
   Я собрала попадавших в обморок Барби и пошлёпала за ним по выстриженной зеленой лужайке к дому. У двери он остановился:
   — Вытри ноги, дорогая. Моя жена, знаешь, очень строго на это смотрит. Она очень следит за домом.
   Он снял садовые ботинки и пошёл по полу в одних махровых носках. Я на цыпочках последовала за ним.
   Я глазам своим не верила, глядя на их дом. Кухня выглядела так, будто все ещё выставлена в магазине, — новёхонькая, с иголочки, сияющая чистотой, каждая кастрюлька на своём месте и вычищена до неземного блеска. Кухонный стол тоже был очень чистый и совершенно пустой. Они явно не едят на кухне.
   Оказалось, что у них есть отдельная столовая, и там они пьют чай. Столовая была вся розовая с тёмной поблёскивающей мебелью. На обеденном столе лежала узорная белая скатерть с вышивкой по собранным в складки углам. Стол был накрыт к чаю — розовые тарелки, чашки и блюдца были все из одного сервиза. На большом блюде лежало несколько бутербродов, на другом — шоколадное печенье, а на третьем — большой глазированный бисквитный торт, украшенный вишнями. Он был уже надрезан, так что виден был толстый слой варенья и сливочный крем внутри. У меня потекли слюнки.
   Мэри сидела очень прямо, а перед ней на тарелке лежали четыре куска хлеба. Они лежали четырехугольником, как рама без картины. Мать Мэри стояла у неё за спиной, сложив руки на груди, с поджатыми губами. Они обе явно удивились, увидев меня.
   — О господи, опять ты! — сказала мать Мэри.
   — Я пригласил её зайти, дорогая, — сказал папа Мэри. — Она принесла нашей Мэри маленький подарок — правда ведь, очень мило с её стороны?
   Мать Мэри посмотрела на моих Барби, как будто я принесла пригоршню тараканов.
   — Да, очень мило, но у Мэри есть свои куклы, дорогая, — сказала она. — Твои ей не нужны.
   Прямо у неё за спиной стоял целый стеклянный шкафчик с куклами. Они были одеты в старомодные розовые, сиреневые и бледно-жёлтые платья с буфами и со сборчатыми нижними юбками, в белые носочки и крошечные чёрные туфельки. У всех были розовые щёчки с ямочками и сияющая улыбка, открывающая жемчужные зубки. У одних были длинные кудрявые волосы, перехваченные лентами, у других — короткие локоны и заколки сердечком, у третьих — очень аккуратные нейлоновые косички.
   — Это куклы Мэри? — спросила я с трепетом.
   — Нет, конечно. Это моя личная коллекция «Улыбчивые красавицы». Это коллекционные куклы, — сказала мать Мэри.
   Я невольно подумала, что ей хотелось бы и Мэри запереть в стеклянный шкаф, чтобы она стояла там, до блеска вымытая, ни единой пылинки, а на щеках всегда ямочки. Мэри смотрела на меня, закусив губу.
   — Я пришла на чай, — сказала я, чтобы её успокоить.
   Мать Мэри нахмурилась:
   — В другой раз, милая. А сейчас уходи. И кукол своих прихвати с собой.
   — Я её пригласил, дорогая, — сказал отец Мэри. — Я подумал, что так Мэри будет легче доесть свой хлеб. Так что присаживайся. Как тебя зовут?
   — Дикси.
   — Погоди… Дикси, — сказала мама Мэри.
   Она выговорила моё имя, как будто это было нехорошее слово. Она расстелила на розовом в белую полоску сиденье глянцевый журнал, словно опасаясь, что моя попа испачкает ей стул. Сидеть на журнале было холодно и неудобно, к тому же он хрустел при каждом моем движении. Я ёрзала на сиденье, не зная, можно ли самой взять бутерброд. Дома мы просто брали их руками, но У Мэри все было совсем по-другому.
   Мать Мэри передала мне блюдо — торжественно, как обряд. Я взяла сразу два бутерброда, по одному в каждую руку, чтобы не заставлять её больше заниматься этой ерундой. Она нахмурилась, и я догадалась, что сделала что-то не так. Я стала быстро уплетать бутерброды, откусывая то от одного, то от другого. Один был со сливочным сыром и огурцом, а другой с чем-то рыбным вперемешку с зеленью, оба не особенно вкусные.
   — Пальчики оближешь! — сказала я вежливо. — Гляди, Мэри, я доела весь хлеб.
   Хлеб был поджаренный и очень твёрдый, немного подгорелый. Легко было представить, что он может застрять в глотке и не проглатываться. Я энергично двигала челюстями, но разжевать его было очень трудно. Хлебное месиво налипло мне на зубы. Дома я бы просто выплюнула его, но здесь об этом, разумеется, и думать не приходилось.
   — Очень вкусный хлеб, Мэри, — пробормотала я с набитым ртом.
   Мэри потерянно взглянула на меня. Я почувствовала себя предательницей.
   — Ничего страшного, в твоём возрасте я тоже не доедала хлеб, — сказала я.
   — Ну, теперь ты доешь хлеб, Мэри? — спросил её папа.
   Мэри кивнула и попыталась проглотить кусок хлеба. Но у неё ничего не вышло — её передёрнуло, затошнило, обмусоленный хлеб выскочил у неё изо рта.
   — Мэри, дорогая, — сказала её мама. Она говорила мягко, и все же это прозвучало как угроза.
   — Хочешь кусок торта, Дикси? — предложил отец Мэри.
   — Да, пожалуйста! — сказала я. И поглядела на Мэри. — А можно ей теперь тоже торта?
   — Ну конечно, ей можно торта. Как только она доест свой хлеб, — сказала мама Мэри.
   Я съела кусок торта. Он был вкусный, но не лез мне в горло. Я старалась проглотить его побыстрее, чтобы отделаться, и подавилась, брызнув во все стороны крошками. Я почувствовала, что лицо у меня наливается кровью.
   — Можно мне водички? — выдавила я.
   На самом деле я бы обошлась и без воды. Но я надеялась, что мама Мэри пойдёт за ней, а я тем временем ухвачу хлеб с тарелки Мэри и сжую его за неё. Но за водой для меня отправился её папа. Мама Мэри стояла над ней, как надсмотрщик.
   — Тебе, наверное, пора идти, дорогая. Хочешь, я заверну тебе кусочек торта для сестры? — Она приветливо улыбнулась.
   — У Дикси три сестры, — тихо сказала Мэри. «Четыре», — подумала я.
   Мать Мэри завернула мне торт в бумажный пакет.
   — Здесь четыре куска, — сказала она.
   — Это домашний торт, — гордо сказал отец Мэри. — В наше время редкая женщина находит время сама испечь торт к чаю.
   Мать Мэри улыбнулась жеманной улыбкой и пригладила свои светлые локоны. Она выглядела очень хорошенькой и доброй, но меня ей было уже не провести.
   Я поднялась, чтобы уйти. Мне было трудно дышать.
   — Мэри ведь не побьют за то, что она не доела хлеб? — поинтересовалась я.
   Мать Мэри нахмурилась, папа был, похоже, шокирован.
   — Мы никогда не бьём Мэри, — проговорил он хрипло.
   — Как это тебе пришло в голову? — удивилась мама Мэри.
   Я растерянно поглядела на Мэри, но промолчала.
   Отец Мэри проводил меня из столовой по коридору и через сияющую чистотой кухню в сад.
   — Говорят, на нашу Мэри иногда находит упрямство, она тогда все делает наперекор. Ой, ты же забыла своих кукол! Думаю, лучше тебе забрать их домой, дорогая.
   Я побежала обратно в столовую, где остались куклы. Мэри и её мама все ещё были за столом. Мать зажимала Мэри нос, так что рот у неё открывался, и запихивала ей хлеб в самое горло с такой силой, что голова у Мэри запрокидывалась назад.
   Я задохнулась от ужаса. Мать Мэри выпрямилась и улыбнулась мне.
   — Вот! — сказала она. — Мэри доела весь хлеб, как хорошая девочка.
   Мэри сидела молча, слезы ручьём лились у неё по лицу, рот был набит хлебом. Я хотела бежать за папой Мэри. Он стоял у меня за спиной.
   — Молодец, Мэри, — похвалил он.
   Я не поняла, видел он что-нибудь или нет. Но я поняла, что рассказывать не имеет смысла.
   Я подхватила своих Барби и бегом побежала домой. Торт я бросила в кусты в саду. Я все время трясла головой, пытаясь убедить себя, что всего этого не было. Я не знала, что мне делать.
   Я побежала к маме.
   — А вот и моя маленькая помощница, — сказала мама. — Ты голодная? Твой приятель Брюс поехал за пиццей для всех нас.
   — Мама…
   — Что?
   — Почему некоторые мамы такие ужасные?
   — Какие мамы, детка? Ты имеешь в виду меня?
   — Нет!
   — Эти кретинки в Блечворте, которые обожают соваться в чужие дела, все время твердили, что я плохая мать. Когда вы были маленькие, одна даже позвонила в социальную службу, вообразив, что я вас не кормлю. Наглая баба! Я ей такой скандал устроила.
   Солнышко захныкал у мамы на руках.
   — Что с тобой, малыш? Ещё молочка? Аппетит у тебя, слава богу, отличный, а? Ты бы так и ел не переставая, да, сынок? Вот ведь какой ненасытный! Что поделаешь, мальчики — они такие.
   Я отшатнулась от мамы. Невыносимо было слушать, как она изображает то, чего нет. Мамы так не делают.
   — Дикси, ты не заболела? — спросил Брюс, видя, как я без всякого интереса отщипываю крошки от краешка огромной пиццы, которую он принёс нам к чаю.
   — Нет, все в порядке, — соврала я.
   Мартине тоже не хотелось есть. Она ковырялась с ломтиком пиццы, сняв сверху шампиньоны, кусочки перца и помидоров и разложив на тарелке: два шампиньонных глаза, толстый нос из перца, помидорная ухмылка. Получилась смешная детская рожица. Обычно таким образом развлекалась я.