— Нет, Харприт, я не из-за твоей мамы такая, а из-за своей. — Я перестала кусать половинку банана, которым Харприт меня угостила. — Джейк сегодня уговаривал ее пойти к врачу. Они мне не говорят зачем. Мама твердит, что она не больна, но тогда зачем ей к врачу?
   — Я знаю зачем! — сказала Харприт. — У нее, наверное, будет ребенок.
   Я уставилась на нее.
   — Не смотри на меня так ошарашенно. У твоей мамы ведь может быть ребенок от Джейка, правда?
   — На-наверное, — пробормотала я. — Но она, по-моему, не хочет больше детей.
   — Что поделаешь, бывает, — сказала Харприт многоопытным тоном.
   Я попыталась представить себе будущего ребенка — маленькое, плаксивое, розовое существо с длинными кудрями Джейка, падающими до самых пят. Может быть, мне разрешат его причесывать, заплетать волосы и играть в парикмахерскую. Кендэл уже не всегда разрешал мне брать себя на руки и нянчить. Может быть, и неплохо, если появится новый малыш. У мамы не хватает терпения с младенцами. Я могла бы присматривать за ребенком и воображать, будто это мой собственный.
   Я доела остатки банана и перешла к шести квадратикам шоколада «Кэдбери», аккуратно разгладив обертку. Может быть, можно будет нарядить младенца во все лиловое. Джейк помог бы мне сшить маленькие лиловые штанишки с красными цветами на карманах. И можно было бы купить малышу лилового мишку.
   Весь день я рисовала наряды для малыша на обложке школьной тетради. Потом мы с Харприт под ручку пошли забирать Кендэла и Амандип с продленки. Всю дорогу домой мы говорили о будущем ребенке.
   — А у кого будет ребенок? — спросил Кендэл.
   — У мамы. То есть я точно не знаю, это Харприт так думает.
   — У мамы?! — Кендэл очень удивился. — Нет, у нее не будет. У нее же нет большого живота.
   — Пока нет, а потом вырастет.
   — А у нашей мамы будет ребенок? — спросила Амандип. — У нее есть большой живот.
   — Нет, она просто толстая. Надеюсь, я не буду такой толстой, когда вырасту. — Харприт провела руками по своим тонким бедрам. — У моей сестры живот тоже стал немножко толстый. Если она беременна, вся наша семья на стены полезет от ярости.
   — Не хочу, чтобы у мамы был ребенок, — сказал Кендэл.
   — Ну и зря. Тебе же нравится играть в малышей в игрушечном домике. Я тебе покажу, как его купать, кормить и менять памперсы.
   — Не хочу я менять закаканные памперсы!
   — Я твои без конца меняла!
   — Кендэл носит памперс! — обрадовалась Амандип.
   — Неправда! — выкрикнул Кендэл и с силой ударил меня кулаком в живот. — Скажи ей, что неправда!
   — Ох! — Я согнулась пополам. — Прекрати драться, Кендэл, больно же. Слушай, не вздумай теперь маму ударить по животу — ты можешь всерьез навредить и ей, и ребенку.
   — Кендэл носит памперс, памперс, памперс! — заливалась Амандип.
   Кендэл бросился и на нее и тут же получил сдачи. Кулачок у нее был твердый, как из камня. Кендэл взвыл, и половину пути до дому мне пришлось тащить его на себе.
   — Сам виноват, глупый! — сказала я, попрощавшись с Харприт. — Ты ее первый ударил. А дерется Амандип гораздо лучше тебя. Ты просто не обращай внимания, когда она тебя дразнит.
   — Я не ношу памперс!
   — Я знаю. И она знает. Она просто дурачилась.
   — Я с ней больше не дружу. Хочу к Джорджу! — Кендэл бился головой о мое плечо, пытаясь превратить меня в голубой плюш.
   Джорджу запретили появляться в школе, потому что он перекусал всех детей в подготовительном классе. Он прятался за спиной у Кендэла, а потом внезапно выскакивал и кусал детей за ноги. Учительница все время говорила Кендэлу, чтобы он перестал, но Кендэл отвечал, что это не он, это Джордж, а акулы не виноваты, что кусают всех за ноги, — они такие от природы.
   Учительница Кендэла поговорила со мной. Я велела Кендэлу прекратить. Он сказал, что постарается, но не всегда может сдержать Джорджа.
   Когда Джордж напал на крупного мальчика по имени Дэн, который обозвал Кендэла психом, Кендэл кричал: "Фас его, фас!" Джордж не мог кусаться по-настоящему — в отличие от Дэна, который, нагнувшись, вонзил зубы в худую икру Кендэла.
   Мама пришла в ярость, когда увидела на ноге у Кендэла следы укусов. Она уже готова была рвануться в школу и броситься в драку с учителем, крупным мальчиком Дэном и его еще более крупной мамашей. Я рассказала ей, как все было, и это произвело на нее впечатление. Она огрела Кендэла Джорджем по голове и сказала, что отныне ему придется ходить в школу без своей акулы.
   Кендэл каждое утро плакал и скулил, расставаясь с Джорджем. Мама сказала, что он сам виноват, и держалась твердо.
   Джейк купил Кендэлу жевательный мармелад в виде голубых акул, чтобы ему было не так грустно идти в школу. Кендэл жевал конфеты, но рыдал так же безутешно. Голубые слюни текли у него по подбородку и капали на футболку.
   Я попыталась превратить кровать в аквариум для Джорджа, расстелив на покрывале джинсовую куртку Джейка и разбросав по ней вместо водорослей мои зеленые носки. Я сказала, что Джордж, наверное, гигантская акула, которая любит погреться на солнышке, поэтому днем он с удовольствием побездельничает в аквариуме.
   — Он будет без меня очень скучать, — плакал Кендэл.
   — Ему, конечно, будет одиноко, но он всегда может уткнуться носом в подушку и представить, что это ты.
   — А мне во что уткнуться носом в школе? — спросил Кендэл.
   Я предложила отрезать крошечный кусочек от плавника Джорджа, чтобы Кендэл мог положить его в карман и иногда утыкаться в него, как в носовой платок. Кендэлу идея мини-ампутации не понравилась. Он предпочитал утыкаться носом в меня.
   Я, конечно, вздыхала, но была в то же время рада, что во мне так нуждаются. Мне придется присматривать за Кендэлом, когда родится новый малыш. Я буду много возиться с ними обоими. Я буду забирать Кендэла из школы, а малыша из яслей и водить их гулять в парк. Я найду настоящий парк с качелями, прудом с утками и с ларьком мороженого. Кендэла я посажу на одни качели, а сама сяду на другие с младенцем на коленях.
   Я буду настоящей Лолой Розой с волосами до пояса и намного-намного гуще, чем сейчас. Меня, наверное, будут принимать за маму малыша. А может быть, у меня уже скоро появятся собственные дети, раз я так хорошо умею обращаться с малышами. Или я могу открыть свои ясли, и мы там будем делать коллажи из клейкой бумаги, вермишели и жевательного мармелада.
   Всю дорогу домой я разыгрывала в воображении эти сцены. У меня болели руки от того, что я несла Кендэла, но я не обращала на это внимания и напевала песенку "Счастье и удача", покачивая его в такт мелодии.
   Страх у меня совсем прошел.
   Я не знала, что настоящий страх еще впереди.
 

Глава тринадцатая
Опухоль

   Мама и Джейк были дома. Они сидели в разных углах своего нового дивана. Глаза у мамы были красные и припухшие, губы крепко сжаты, как будто она боится снова расплакаться. Джейк с тревогой смотрел на нее. У него глаза тоже были красные. Неужели и он плакал?
   Мама взглянула на нас.
   — Что вы так на меня смотрите? — спросила она.
   Джейк потянулся к ней и хотел взять ее за руку:
   — Скажи им!
   Мама стряхнула его руку:
   — Замолчи!
   — Что? Скажи нам! — Я по-настоящему испугалась.
   — Мы и так знаем! — сказал Кендэл.
   — Что вы знаете? — Мама явно удивилась.
   — У тебя будет ребенок!
   Мама коротко хохотнула:
   — Нет, не будет.
   — Будет, мне Лола Роза сказала.
   — Лола Роза сама не знает, что говорит. — Мама скрестила руки и посмотрела на меня.
   Мой новый малыш в штанишках с цветочками стал блекнуть и расплываться, пока от него не осталось только лиловое пятнышко.
   — Тогда что случилось? Вы с Джейком расходитесь?
   — Я бы не удивилась, — сказала мама.
   — Нет, не расходимся! — Голос у Джейка был не совсем уверенный.
   — Что, папа нас выследил? — прошептала я, озираясь в ужасе и пытаясь угадать, откуда он на нас набросится.
   — Твой папа здесь ни при чем. И вообще, ничего не случилось. — Мама пошла ставить чайник и с такой силой пустила воду, что брызги полетели ей в лицо. — Черт! Я хочу выпить чаю. Еще кому-нибудь сделать?
   — У вашей мамы опухоль, — сказал Джейк.
   Он пробормотал это так тихо, что я почти не расслышала, что он говорит. Но даже когда я разобрала слова, из них все равно не получалось никакого смысла. Опухоль? Я смотрела на маму и пыталась увидеть опухоль у нее на голове, на руке — где-нибудь.
   — Джейк, я тебя просила помолчать. — В мамином голосе звучало бешенство. — Детям совершенно не нужно об этом знать.
   — Им придется об этом узнать, раз ты ложишься в больницу.
   — Я не ложусь в больницу! — сказала мама, яростно утирая влажный лоб кухонным полотенцем.
   — Врач сказал…
   — Мало ли какую ерунду он сказал, чтобы меня напугать. Я здорова — сколько раз тебе говорить? У меня что, больной вид? Что со мной не так? Зачем я пойду в больницу и дам разрезать себя на куски? — Мама перестала бить себя в грудь и застыла, обхватив себя руками.
   — Мама, какая еще опухоль? — Я подошла к ней и хотела прижаться к ее плечу, но она меня оттолкнула.
   — Ничего не случилось, ничего, ничего! — сказала она с яростью.
   Что-то случилось, еще как случилось!
   Опухоль была у нее в груди уже много месяцев и все время росла. Мама никому ничего не говорила, надеясь, что само пройдет. Потом Джейк почувствовал опухоль и сказал ей, что надо пойти к врачу. У нас здесь врача не было, поэтому Джейк потащил ее к своему.
   — Он говорит, что вашей маме нужно немедленно явиться в клинику. Он дал ей талон вне очереди.
   — Пусть подавится своим талоном, я никуда не пойду. Очень нужно, чтобы какой-то ублюдок меня ощупывал, а потом сказал, что мне придется отрезать грудь.
   Я сделала маме чаю, но ее трясло. Ее зубы стучали о кружку при каждой попытке отхлебнуть глоток.
   Меня тоже стало трясти.
   — Он сказал, что, может быть, до этого и не дойдет. Может быть, это просто киста или что-нибудь в этом роде, — сказал Джейк. — Но даже если окажется самое плохое, то он говорит, что это всего лишь обычная небольшая операция, ничего страшного.
   — Небольшая! — сказала мама. — Не дам я им себя резать. Они мне испортят фигуру, и кому я тогда буду нужна, боже ты мой!
   Она смотрела на Джейка. Мне так хотелось, чтобы он сказал то, что нужно, но он не мог выдавить из себя ни слова.
   Кендэл заплакал. Я взяла его на руки и крепко прижала к себе.
   — Видишь, ты совсем расстроил ребятишек! — сказала мама. — Ну почему ты такое трепло, а, Джейк?
   — Я только хотел помочь.
   — Не нужна нам твоя помощь. И ты нам не нужен, — сказала мама.
   Она тут же зажала себе рот рукой, как бы не веря, что могла такое сказать. Она смотрела на Джейка, и глаза ее наполнялись слезами, совсем как у Кендэла. Она вовсе этого не думала — просто говорила глупости со страху. Джейк был ей страшно нужен.
   Он сидел молча, как манекен, и только теребил свою длинную прядь, наматывая ее на палец. Мама расплакалась. Джейк не пошевелился. Мама придвинулась к нему, уткнулась ему в грудь и разрыдалась, оставляя черные полосы туши на его голубой джинсовой рубашке. Мама просила прощения, а Джейк говорил, ничего, все будет в порядке. Но голос у него был такой, будто он читает телефонную книгу, а глаза смотрели в стену.
   В эту ночь я не могла уснуть. В кровать я тайком пронесла большой пакет жевательного мармелада, хотя и так съела за ужином огромную пиццу с сыром и ананасом. Я вертелась с боку на бок, держась руками за тугой живот и набив рот мармеладками.
   Кендэл сонно посапывал у меня за спиной, прижав к груди Джорджа. Мама и Джейк очень долго не спали. Я все время слышала, как они шепчутся. Мама заплакала, и я села на постели, раздумывая, надо ли бежать к ней. Но потом я услышала, как Джейк говорит ей разные разности, потом вздохи и скрип кровати.
   Я сунула голову под подушку, чтобы ничего больше не слышать. Мне хотелось улететь сквозь подушку в леденцовую страну грез, где никогда не случается ничего плохого и все лежат на больших мягких диванах и сосут конфеты. Мне уже снилось, что и я лежу на таком диване, но тут он начал опрокидываться, меня затошнило и изо рта у меня хлынул клубнично-апельсиново-лимонный поток. Меня закружило в этой огненно-красной воде и понесло в океан, где плавали огромные темные акулы.
   На следующее утро мама пыталась делать вид, что ничего не случилось. Говорить об опухоли она не желала. И так она держалась день за днем, делая вид, что ее совершенно ничто не беспокоит. Она бродила по квартире, громко напевая, но никого не могла обмануть, даже Кендэла.
   Однажды я проснулась среди ночи и захотела в туалет. В ванной была мама. Она держала в руке ночную рубашку и разглядывала себя в зеркало. Голова у нее была откинута, руки на бедрах, грудь вперед, как будто она позирует для гламурной фотографии. Губы она растянула в глупую улыбку, но по щекам текли слезы.
   Она вскрикнула, увидев меня, и прикрыла грудь руками. Я подумала, что опухоль, наверное, вылезла наружу и ужасно выглядит.
   — А постучаться нельзя было? — сердито сказала мама, поворачиваясь ко мне спиной и натягивая через голову рубашку.
   — Мама, ты пойдешь в клинику?
   — Нет.
   — А если опухоль еще вырастет? А если…
   — Джейни, не надо об этом говорить.
   — Лола Роза, — прошептала я.
   — Хорошо, Лола Роза. Иди ложись обратно. Живо!
   Пришлось лечь обратно, хотя мне очень хотелось писать. Я скорчилась, чтобы утерпеть, и думала, что же теперь делать.
   Харприт я ничего не сказала. Пусть себе щебечет о младенцах. Мне не хотелось рассказывать ей об опухоли, потому что это слишком страшно. Я не хотела, чтобы это было правдой. Но это было правдой, и я больше ни о чем не могла думать. Харприт застала меня в слезах в школьном туалете и не отставала, пока я ей не объяснила, что случилось.
   — Клянись, что никому не скажешь.
   Харприт торжественно поклялась жизнью своей младшей сестренки.
   — Ну что случилось, Лола Роза? Это из-за ребенка?
   — Не будет никакого ребенка, — сказала я.
   Харприт подняла на меня свои прекрасные глаза и спросила шепотом:
   — Она его потеряла?
   — Нет, она и не ждала ребенка. Ты не угадала. У нее… у нее опухоль. Вот здесь. — Я провела пальцем по воздуху над собственной плоской грудью.
   — Мамочки! — сказала Харприт. — Рак?
   Я вздрогнула, как будто она произнесла нехорошее ругательство. Никто еще не решился произнести это слово.
   — Не знаю. Ей сказали прийти в клинику, чтобы выяснить. Но она говорит, что не пойдет.
   — Она должна пойти! Она что, ненормальная?
   — Она всегда была немножко ненормальная в таких вещах.
   Я долго-долго мылила руки, пока не взбилась пена.
   — У моей двоюродной бабушки был рак груди, — сказала Харприт.
   — Она поправилась?
   Наступило страшное молчание. Я все мылила и мылила руки, так что они оказались как будто в белых перчатках.
   — Мне не хочется тебе это говорить, Лола Роза, но, вообще-то, она умерла.
   Я стиснула намыленные руки.
   — Но она была намного старше твоей мамы.
   — А от этого что-то зависит?
   — Конечно, зависит. Двоюродная бабушка была уже старая. И потом, у нее были ушибы. Мама говорит, поэтому она и заболела раком. Она откуда-то упала и стукнулась грудью. Она была вся в синяках.
   Я застыла, вспомнив синяки на груди у мамы.
   — Так от этого бывает рак груди? — прошептала я. — Им можно заболеть, если тебя сильно ударят?
   — Наверное. Я не знаю. Это мама так рассказывала, она может и ошибаться. Лола Роза, ну пожалуйста, не плачь.
   — Я не плачу.
   Я была уверена, что Харприт ошибается. И все же мне стало еще хуже от ее слов. Я стала отчаянно тереть глаза. В них попало мыло, и я заплакала в голос.
   Харприт плеснула мне в лицо воды и стала стирать мыло подолом юбки. Было очень больно, но я почти не обращала на это внимания. Промыв мне глаза, Харприт обняла меня за плечи:
   — Я уверена, что у твоей мамы нет никакого рака, Лола Роза. Это может быть просто какая-то припухлость, которая ничего плохого не значит.
   — Джейк тоже так говорит. Но он говорит, что маме все равно надо пойти и вырезать эту опухоль.
   — Ну да, конечно.
   — Как ты думаешь, а если она все-таки не пойдет, что будет? Эта опухоль будет все расти и расти?
   Мне представилась страшная картина: мама, у которой одна грудь раздута, как шар, и вся покрыта отвратительными бородавками.
   — Может быть, — сказала Харприт. — Но не пугайся ты так. С твоей мамой все будет в порядке, честное слово.
   — Обещаешь? — глупо спросила я, как будто Харприт была врачом-специалистом и предсказательницей в одном лице.
   — Обещаю, — твердо сказала Харприт.
   Когда мы с Кендэлом вернулись из школы, мамы не было дома.
   — Она сходила в больницу? — спросила я Джейка.
   — Ты же знаешь, она даже слышать об этом не хочет. По-моему, она просто сумасшедшая.
   Он сидел перед маминым зеркалом и рисовал самого себя, скашивая глаза на свое отражение; посмотрел на лежавший перед ним лист бумаги, вздохнул и скомкал его. Потом начал сначала на новом листе.
   — Давай поиграем на компьютере, Джейк. — Кендэл потянул его за локоть.
   — Отстань, дружок. Компьютер сломался. Это ты его трогал, признавайся?
   — Нет! — сказал Кендэл. — То есть… Совсем немножко. Ты же можешь его починить, Джейк. Ты его всегда чинишь.
   — На этот раз он не чинится. Отстань, Кендэл, не суйся под руку.
   Лицо Кендэла сморщилось.
   — Кендэл, иди сюда, давай посмотрим, может, у меня компьютер заработает. — Я включила его, хотя ничего не понимаю в этих дурацких скучных машинах.
   — Я же тебе сказал: компьютер сломан. — Джейк выключил его обратно.
   — Хорошо. Но вы бы не могли просто чуть-чуть поиграть с Кендэлом? Видите, он плачет.
   — Он вечно ноет. В жизни не видел такого плаксы. Понимаешь, портрет — это задание, которое мне нужно сдать. Я уже и так опоздал, и очень сильно. Тебе не приходило в голову, что я и носу не кажу в институт с тех пор, как познакомился с вашей мамой? — Он говорил таким тоном, как будто мы его здесь приклеили скотчем к креслу.
   — Вы могли бы написать портрет Кендэла! Или мой. Вот, смотрите.
   Я встала в мамину любимую позу: голова запрокинута, рот слегка приоткрыт, грудь вперед, рука на бедре, одна нога слегка согнута в колене.
   — Господи помилуй! — безжалостно сказал Джейк.
   Я бросилась в ванную, потому что мне не хотелось, чтобы Джейк и меня обозвал плаксой.
   — Ненавижу его, — бормотала я, обхватив себя руками.
   Мне так нужна была мама!
   Она не вернулась к вечернему чаю. Не похоже было, чтобы Джейк беспокоился. Они, видимо, снова поссорились. Он продолжал угрюмо рисовать, хотя время чая давно прошло. Я разогрела себе и Кендэлу печеную фасоль из банки и сделала гренки. Джейку я ничего не сделала, чтобы показать, как сильно я на него сердита.
   — Мама опоздает к своей вечерней смене в пивной, — сказала я.
   — За этим она должна следить, — сказал Джейк. — Мне какое дело?
   — Почему вы к ней теперь так ужасно относитесь?
   — Послушай, дело не во мне. Это не я изменился. Просто стало очень тяжело.
   — Мама не виновата, что у нее эта опухоль.
   — Конечно, но почему она не может отнестись к этому, как любой нормальный человек? Зачем устраивать из этого трагедию? Может быть, вообще ничего страшного нет. У женщин часто бывают опухоли, это совсем не обязательно… не обязательно…
   — Рак, — сказала я.
   — Что такое рак? — спросил Кендэл.
   — Такая болезнь, — ответил Джейк.
   Кендэл помолчал, гоняя вилкой по тарелке печеную фасоль.
   — Мама правда больна?
   — На голову она больна, вот что, — сказал Джейк.
   — Она точно больна на голову, раз связалась с вами.
   Я мгновенно умяла свою порцию фасоли и доела то, что оставил Кендэл. Есть все равно страшно хотелось, поэтому я провела пальцем по банке от фасоли, чтобы собрать соус.
   — Не надо так делать, ты порежешься, — сказал Джейк.
   Я гордо проигнорировала его — и тут же порезалась о неровный край банки.
   — Ай!
   — Дура, я ведь предупреждал, — сказал Джейк.
   Он сунул мой кровоточащий палец под холодную воду, а потом обмотал его маминым шарфиком, потому что ни бинтов, ни марлевых салфеток у нас не было.
   — Мама поднимет крик, если я его испачкаю кровью.
   — Пусть попробует, — сказал Джейк. — Она должна была бы сама быть дома и присматривать за своими детьми.
   — Джейк, вы ее больше не любите?
   Он нахмурился, завязывая шарф аккуратным узлом:
   — Слушай, я никогда не говорил, что люблю вашу маму. То есть все было замечательно — она умеет быть такой милой, такой забавной и дурашливой, когда на нее не находит. Но никто никогда не думал, что это навсегда.
   Я так резко оттолкнула его, что шарф размотался.
   — Мама думала, что это навсегда.
   — Ты уверена? Слышала бы ты, что она мне сегодня наговорила, — сказал Джейк. — Осторожно, у тебя опять кровь пойдет. Дай сюда палец.
   — Я сама. — Я стала сматывать конец шарфа. — Я так и знала, что вы поскандалили.
   — Да уж, ругаться твоя мама умеет. Интересно, с вашим отцом она себе тоже такое позволяла?
   Я застыла, плотно сжав губы.
   — Что там было с вашим отцом? — спросил Джейк. — У твоей мамы становится точно такое же выражение, стоит о нем упомянуть.
   — Мы о нем не говорим.
   — И вы, дети, вообще с ним не видитесь? — Джейк посмотрел на Кендэла — тот шептался с Джорджем в углу. — Кендэл ведь очень по нему скучает. Я думаю, он потому так и привязался ко мне.
   — Вы ему нравитесь. Он тоже думал, что вы навсегда. Что вы наш новый папа.
   — Ты шутишь! Ну какой из меня папа — в моем возрасте! Мне ведь всего двадцать лет, господи ты боже мой!
   — Маме было семнадцать, когда она меня родила. Джейк, где она? Как вы думаете, могла она пойти сразу на работу, не заходя домой?
   — Я же тебе сказал: не знаю. Она просто умчалась, ничего не сказав. Пусть скажет спасибо, что я не последовал ее примеру, а то что бы вы тут делали одни?
   — Справились бы. Мама знает, что я сумею приглядеть за Кендэлом.
   — Сумеешь, это точно, и гораздо лучше, чем твоя мама.
   Я понимала, что это подло по отношение к маме, но мне было приятно. Я просто не знала, что делать. Я понимала, что с ней, вероятно, ничего не случилось. Она уже убегала так несколько раз и когда мы жили с папой, и здесь. Иногда ее не было очень подолгу, но она всегда возвращалась.
   Я все это понимала — и все равно беспокоилась. А вдруг она была в таком бешенстве, что выскочила на дорогу, не глядя? Или даже видела приближающуюся машину, но была в таком состоянии, что решила все равно проскочить? А может быть, она так боялась из-за опухоли и из-за того, что ей могут испортить фигуру, что хотела, чтобы на нее наехали…
   Я надела джинсовую курточку.
   — Ты куда собралась, Лола Роза? — спросил Джейк, когда я шла к двери.
   — Пойду пройдусь.
   — Нет уж, второй раз этот номер у тебя не пройдет.
   — Я пойду поищу маму.
   — Никуда ты не пойдешь. Останешься дома. И не спорь со мной!
   — Вы меня все равно не можете остановить!
   Он, наверное, мог. Он не такой верзила, как мой отец, но силы у него достаточно. Я видела, как он поднимал маму на руки так же легко, как я поднимаю Кендэла. А я не чувствовала себя сейчас удачливой Лолой Розой, которая может обаять его ласковыми уговорами. Я чувствовала себя глупой, унылой Джейни. Поэтому я сняла джинсовую курточку, поиграла немного с Кендэлом, а потом уложила его спать.
   Я свернулась калачиком рядом с ним. Палец болел, поэтому я сунула его под мышку. Такая ерундовая царапина, а так больно. Я представила себе, каково, когда тебе отрезают большой кусок груди.
   Я крепко обхватила Кендэла, его пушистые волосы щекотали мне подбородок, от него тепло и уютно пахло. Он застонал во сне и высвободился из моих объятий, раскинув руки и ноги, как ветряная мельница, так что я уже не могла к нему прижаться. Я почувствовала, что и он меня бросил.
   Потом я, видимо, уснула, а потом резко проснулась от того, что хлопнула входная Дверь. Я услышала голоса, мамин смех и веселый говор. Потом Джейк что-то сказал. Потом раздался еще чей-то голос. Мужской.
   Кендэл подскочил на кровати.
   — Это папа? — спросил он.
   Я подкралась к двери и прислушалась, кровь стучала мне в виски. Кендэл увязался за мной. Мужчина еще что-то сказал. Голос у него был недовольный и смущенный.
   Это был не папа.
   Мама снова засмеялась, но смех был похож на плач. Я бросилась к ней через всю гостиную. Она пошатывалась на своих шпильках, закинув руку на шею чужого человека в рубашке, туго обтягивавшей толстый живот. Под мышками у него темнели пятна пота — очевидно, от усилия удержать маму на ногах. Джейк смотрел на них, вытаращив глаза. Вид у него был такой, как будто он смотрит скучнейший сериал по телевизору и не может дождаться, когда ему позволят переключить программу.
   — Мама!
   — А, Л-л-лола Роза, маленькая моя! — Она говорила так, будто рот у нее набит конфетами.
   Я знала этот ее голос. Она была пьяна вдрызг.
   — Иди спать, Кендэл, — сказала я. — Я тебя тоже уложу, мама.
   Я попыталась отцепить ее от толстяка.
   — Я не хочу ложиться! Я хочу праздник, — сказала мама, вцепляясь в него еще крепче. — Л-л-лола как тебя? Ну да, Роза. Розочка моя. Познакомься с моим шефом Бэрри.
   Бэрри мотнул головой: