Страница:
Вот и весь сказ! А ведь это даже не аракчеевщина, а гораздо хуже — это элементарное рабство. Таким представлялся Троцкому результат революции, таким, в самом сжатом виде, было его кредо.
Конечно, Лев Давидович не считал, что сионисты должны занять все руководящие посты в социалистическом государстве. Невозможно это в многонациональной России, тем более что к иудеям здесь привыкли относиться как к коварным обманщикам, предки которых выдали на муки, на растерзание Иисуса Христа. Нет, наряду с евреями Лев Давидович выдвигал и поддерживал представителей русской интеллигенции. Расчёт был прост. Огромная страна потребует миллионов шесть руководителей для государства, промышленности, армии; деятелей науки и культуры. Самое большое — миллионов девять или десять элиты. При этом два-три миллиона евреев будут занимать ключевые посты и, связанные круговой порукой, явятся решающей и незыблемой силой. Весь прочий народ, получив элементарные блага и свободы, заинтересованность в производстве, останется той массой, которая будет создавать богатства и ценности, необходимые для страны, для обеспечения элиты. Отсюда и различные средства, возможности для укрепления мирового сионистского движения. Вполне вероятно, что Россия превратится и ту «землю обетованную», о которой многие века мечтали евреи в диаспоре.
Вот документ, который Лев Давидович привёз с собой из Испании и содержанием которого постоянно руководствовался в повседневной практике:
Вот как закручено. А суть-то простая. Революция у нас не разобщила, не разъединила коренные народы. И чем дальше, тем больше выдвигались на руководящие посты национальные кадры. А сторонников Троцкого становилось меньше. Следовательно, в России главной сионистской задачи не решить. А если победит революция во всей Европе (надо помочь в этом), то для общего руководства обязательно потребуется определённая организация, состоящая из самых активных интернационалистов. В каждом из государств есть евреи, они прежде всего сомкнутся в руководящую силу. Короче говоря — в России установить сионистское господство трудно хотя бы потому, что в республиках маловато евреев. А в каждом европейском государстве они имеются. Поэтому всеми средствами надо сближать Россию с Западной Европой.
Вместе со своими сторонниками подготовил Троцкий потрясающий по цинизму проект декрета «О самой угнетённой нации». Утверждая, что евреи везде и всюду, особенно в России, подвергались самому тяжкому гнету, преследованиям и унижениям, авторы проекта требовали теперь для еврейского населения особых льгот и прав: при получении жилой площади, при поступлении в учебные заведения, при выдвижении на руководящие посты и т. п. И многое было достигнуто ими за счёт такой вот ошеломляющей наглости, вопреки установленному в стране полному равноправию всех народов.
С русским человеком, которого можно обвинить в великодержавном шовинизме, упрекнуть в принадлежности к «господствующей» нации, Троцкому и его сторонникам сражаться было бы проще, чем со Сталиным. Ведь Иосифу Виссарионовичу великодержавный шовинизм не припишешь, он — грузин. И ярлык националиста не навесишь, он не Грузией руководит, не за интересы этой республики воюет, он за всех.
Сталин находился у власти и думал не о себе, а об интересах партии и государства, не отделяя себя от них, не ища каких-то корыстных целей. Он стремился к тому, чтобы страна была богатой и сильной. Троцкий же рвался к рулю ради себя и ради идеи, чуждой и даже враждебной нашему государству. Иосиф Виссарионович имел сильную опору внутри страны. Троцкий — за рубежом. В России количество сторонников Льва Давидовича во второй половине двадцатых годов заметно уменьшилось, но вели они себя шумливо и нагло, будто в преддверии решающего сражения. Грозились в скором времени взять реванш…
Особенно распоясались сионисты на Правобережной Украине, ближе к польской границе, чувствуя поддержку из-за кордона. Многочисленные подпольные организации сионистов действовали там почти открыто. Молодые евреи разгуливали с жёлтыми могендоведами — шестиугольными звёздами на груди. Это — отличительный знак принадлежности к высшей всемирной нации (так что не гитлеровцы придумали выделять евреев среди других людей, приказывая носить жёлтые звезды, пальма первенства принадлежит самим сионистам).
В Каменец-Подольске и ряде других городов бушевали митинги и еврейские демонстрации, раздавались с трибун выпады против Сталина и вообще против Советской власти, зато в избытке были портреты Троцкого. Звучали призывы установить связь с Вейцманом, Бен-Гурионом и остальными сионистскими лидерами, координировать с ними действия.
Молодчики с шестиконечными звёздами не то что предлагали, а безапелляционно требовали создать для евреев особую автономную республику со своим правительством и даже указывали территорию: от Одессы до Гомеля с центром в Виннице (или хотя бы от Винницы до Чёрного моря). Украинцев при этом не спрашивали, согласны ли они. В общем, это была та же идея Троцкого о воссоздании «земли обетованной», только начинаемая с малого. Освоить эту территорию, потом расширить её границы.
Даже угрозы звучали: не будет своей республики у тёплого моря, молодые евреи уедут в Палестину, на древнюю прародину, чтобы организовать там иудейское государство. (Действительно, уехали многие, когда на Украине ничего не вышло, а Троцкий вынужден был покинуть нашу страну).
В массе своей евреи не очень-то стремились к собственной государственности, понимая отрицательные для себя последствия. Придерживались старого сионистского тезиса: для евреев государство — весь мир, граница пролегает там, где есть хоть один иудей.
И все же обстановка сложилась такая, что я не мог не обратиться к Иосифу Виссарионовичу. Пришёл к нему с картой, положил на стол.
— Взгляните, где проходили наши рубежи в четырнадцатом году. Далеко на западе. Здесь — со Швецией. Здесь — с Германией, аж за Варшавой. Здесь — Австро-Венгрия. За горами, за долами. На далёких землях воевали. А теперь? Белофинны в одном переходе от Ленинграда. Возле Минска — белополяки, от станции Негорелое до столицы Белоруссии им, по сути дела, тоже один бросок. И прямой путь на Смоленск, на Москву. Почти к допетровским пределам ужаты мы.
— Все это нам известно, — сказал Сталин. — В чем дело, Николай Алексеевич?
— В том, что в случае войны трудно нам будет на этих направлениях. В относительной безопасности только южный фланг, расстояние от границы до Киева даёт возможность иметь крепкую оборону, позволяет осуществлять маневрирование. Но если там возникнет сионистская республика, эта территория будет для нас потеряна. Сионисты мгновенно найдут общий язык с капиталистами, мы и глазом не успеем моргнуть, как вражеские войска окажутся на подступах к Киеву. Как мы будем тогда строить свою стратегию? Как будем зашищаться?
— Дорогой Николай Алексеевич, часто ли, с вашей точки зрения, я поступаю несообразно, а проще говоря, делаю глупости?
— Случается, что перестаю понимать вас.
— А вы постарайтесь понять. Чтобы остановить натиск сионистов, нам приходится вести гибкую политику, используя всю политическую палитру, от обещаний до самых крутых мер. Из этого исходите. А насчёт границ можете не беспокоиться. Спасибо за напоминание. Мы сделаем все, чтобы противник не продвинулся к нам ни на один шаг. Более того, мы постараемся отодвинуть рубежи на максимальную дистанцию, как было прежде.
— Дай-то бог! Но когда это будет?
— Наберитесь терпения, Николай Алексеевич. Я вам обещаю это. А я не уважаю людей, которые не выполняют своих обещаний, — с улыбкой заключил Иосиф Виссарионович.
Слова Сталина несколько успокоили меня, однако за развитием событий я продолжал следить внимательно. Белополяки исподволь подтягивали к нашей границе отмобилизованные дивизии. Они находились в полной готовности и могли в любой момент начать боевые действия. А повод всегда найдётся. Спровоцировать конфликт могли те же украинские сионисты. И особенно, конечно, Троцкий. Я при каждой возможности напоминал Сталину об этом.
— Да, двум медведям не ужиться в одной берлоге, — посетовал Иосиф Виссарионович.
— На медведей вы оба не очень похожи, — не без иронии ответил я. — Медведи решают спор раз и окончательно. Рёв, драка, кровь, шерсть летит — до победы или до бегства одного из них.
— Хотите сказать, что мы смахиваем на шакалов, которые никак не могут поделить кость?
— Ради бога, Иосиф Виссарионович, неужели я так дурно воспитан? Не только друзья меня выбирают, но и я выбираю себе достойных друзей. А если вам необходим пример из жизни животных, то, скорее, собака и шкодливая кошка: ненавидят, но живут в одном доме.
— Вы правы, этому надо положить конец, — кивнул Сталин, — хотя бы один из нас должен быть медведем.
— Троцкий совершенно не подходит для такого амплуа. Хитёр и вертляв.
— Наши мнения совпадают, — усмехнулся Иосиф Виссарионович.
На следующий день состоялась их последняя встреча, не отмеченная в анналах истории, но имевшая существенное значение для дальнейшего хода событий. Лев Давидович, не зная, куда его привезли, насторожённо и удивлённо рассматривал скромное убранство нашей квартиры. Выглядел он после неофициальной ссылки в Алма-Ату очень неважно, жизнь крепко побила его. Какой-то нахохлившийся, помятый. Веки припухшие. Меж бледных щёк — вислый банан носа. Глаза скрыты стёклами пенсне. Бородка совсем жидкая: даже не бородка, а воинственно и нелепо торчащий клок волос. Шевелюра же по-прежнему густая, седеющая. Сняв хромовую куртку и кожаную фуражку, он потирал руки и слегка покусывал губы, нервничая.
Находясь на трибуне, произнося горячие речи, сам распаляясь от них, Лев Давидович производил, особенно издали, некоторое впечатление, а вблизи, рядом со спокойным, основательным Сталиным — смотреть не на что. Особенно теперь. Издёрганный, взвинченный. Как же он при всем том управляется, извиняюсь, с несколькими любовницами? Что им нравится в нем?! Его известность, положение, возможности, деньги?
О любовных приключениях Льва Давидовича ходили анекдоты и легенды, веселившие публику. Он не считался ни с чьим мнением, но от этого мнения не переставали существовать, работая отнюдь не в его пользу. Троцкий предпочитал блудить с еврейскими женщинами вольного поведения, не ведавшими нравственных ограничений. Не случайно, значит, попадались ему особы крикливые, ухватистые. Переспав с ним ночь, почти каждая во всеуслышанье объявляла себя женой «самого Троцкого». Эти многочисленные «жены» добивались привилегий, писали заявления, скандалили в учреждениях, осаждали резиденцию Льва Давидовича. Даже коменданту Кремля приходилось урезонивать их. Мерзопакостно все это было.
Как и положено хозяину, Иосиф Виссарионович, принимая гостя в своём доме, был учтив, вежлив, однако не называл Троцкого ни по фамилии, ни даже «товарищем». «Вы» — и все. Пригласил к столу Льва Давидовича и сопровождавшего его мужчину, скорее даже парня лет двадцати пяти, типичного русича: светловолосого, голубоглазого, с простодушной улыбкой на курносом лице. Этакий вроде бы увалень из вологодских или архангельских лесов, но, чувствовалось, смекалистый и себе на уме. Он тогда очень понравился мне, и жалею, что не довелось повстречать больше.
С этим своим то ли секретарём, то ли телохранителем Лев Давидович разместился по одну сторону стола, мы с Иосифом Виссарионовичем — по другую. Сталин наполнил бокалы мускатом, предложил тост за обоюдополезное взаимопонимание. Троцкий лишь пригубил. Все остальные выпили. Парень — с явным удовольствием, и принялся закусывать фруктами.
Постараюсь уточнить, когда произошла встреча. Значит, в январе 1928 года Троцкий, снятый со всех должностей за борьбу против партии и народа, был выслан в Алма-Ату. По политической 58-й статье, сроком на три года. Вообще-то ссылку можно считать условной: Лев Давидович отправился в Казахстан с семьёй, захватив охотничье ружьё, боеприпасы и даже охотничью собаку по кличке Форд. Троцкому было назначено ежемесячное пособие в 50 рублей. В городе Верном, то есть в Алма-Ате, он получил благоустроенную квартиру из двух комнат и кухни. Имел свободу передвижения. Дачей обзавёлся в большом яблоневом саду на территории пригородного совхоза ГПУ, который снабжал семью Троцкого свежими продуктами, от мяса до овощей. Не так уж плохо для политического ссыльного!
Ровно через год Лев Давидович снова появился в Москве. Тогда и пригласил его к себе Сталин, основательно подготовившись для беседы. Начал разговор с тех условий, какие были созданы Троцкому:
— У вас имелись все возможности отдохнуть, поправить здоровье. Мы надеялись, что вы отступите от дел и забот, проведёте время с пользой для организма, избавитесь хотя бы от хронических поносов и обмороков, — не без насмешки сказал Сталин. — Избавились?
— Просил бы не вмешиваться в мои личные заботы, — загорячился Троцкий.
— На политической деятельности отражается все, в том числе физическое состояние. А вы пренебрегли возможностью. Не использовали… Вы продолжали расходовать силы на борьбу с партией, продолжали вести свою линию на раскол.
— Я не отказывался от своих позиций.
— Позиция — это одно. А стремление к власти, ожесточённые нападки — совсем другое.
— Какие нападки, если я был связан по рукам и ногам?
— Неужели? — скептически произнёс Иосиф Виссарионович, извлекая из папки какую-то бумагу. — Вот тут цифры вашего бюджета, доходы и расходы семьи Троцкого в Алма-Ате. Вы получали по 300 рублей из Госиздата, вам посылали деньги родственники и ваши сторонники, отрывая от себя… Но это действительно ваше дело, — предупредил Сталин возражения Льва Давидовича. — Нас интересует, не сколько вы получали, а сколько и на что тратили. За девять месяцев, с марта по ноябрь, ваша семья израсходовала на питание 1026 рублей. За аренду дачи уплачено 253 рубля. Это не очень большие суммы. А вот за восемь месяцев для поездок на охоту, за использование лошадей на охоте вы заплатили якобы 2504 рубля. Местные товарищи из ГПУ обратили внимание на такое несообразие. И ещё на то, что в отчёте не указаны почтовые расходы. Какие они? Ведь с апреля по октябрь, то есть за семь месяцев, вами отправлено было более 800 писем и около 500 телеграмм. Больших телеграмм.
Троцкий, нервничая, покусывал нижнюю губу:
— Это допрос?
— Зачем допрос. Вы знаете, что допрашивают в другом месте. Я привожу цифры, которые заставляют задуматься.
— Меня не лишали права на переписку.
— Переписка переписке рознь. Находясь в щадящих условиях, вы использовали наш гуманизм, наше терпение в корыстных целях. Продолжали руководить своими сторонниками, продолжали сколачивать, объединять и идейно вооружать их, продолжали науськивать… В этой папке копии ваших директивных посланий московскому подполью, которые были отправлены через Бегина. Здесь инструкции в Барнаул Сосновскому по распределению обязанностей и по созданию секретной системы связи между вашими сторонниками в Сибири. Обращение к Мандельштаму. Письмо в Чердынь — Грюнштейну. В Самарканд — для Ашкенази… Нужно зачитать?
— Я не забываю написанного, — дёрнулся Троцкий.
— Тогда зачитаю то, о чем вы можете и не предполагать. — Сталин взял лист из другой папки. — Машинистка Вержбицкая, работавшая у вас в Алма-Ате, жалуется, что вы буквально подорвали её здоровье чрезмерным трудом. Темп вашей бурной деятельности возрастал с невероятной скоростью, — иронизировал Иосиф Виссарионович. — Ваш стенограф не успевал записывать ваши мысли, ваша машинистка не успевала перепечатывать ваши бумаги за весь день, вы оставляли Вержбицкую по ночам… Вот её слова: «Троцкий сейчас готовит авторский труд по подготовке новой революции. Дела нынешнего строя из рук вон плохи. По мнению Троцкого, правительство из крестьян создаёт мелкую буржуазию вместо того, чтобы крестьян обратить в пролетариев…» Это — интересное соображение, — прокомментировал Сталин и продолжил чтение: — «Троцкий хочет произвести переворот и посадить в кресла своих соплеменников-евреев. Вот и будет царство антихриста. Троцкий намерен церковь и духовенство загнать в подполье».
— Оно и так уже загнано ими! — не выдержал я.
Сталин кивнул, а Троцкий, пропустив реплику мимо ушей, произнёс:
— Не несу ответственности за то, что выбили из машинистки в ГПУ.
— Вержбицкая — человек порядочный и глубоко верующий. Своими сомнениями, своим страхом перед антихристом она делилась с близкими, со священнослужителем. А когда её слова получили известность, подтвердила их.
— Женская болтовня.
— Почему болтовня? — возразил Сталин. — Мы располагаем документами, которые свидетельствуют о результатах вашей активной деятельности в ссылке. Не далее как в октябре вы получили отчёт своих единомышленников с Украины. Вот, пожалуйста: «Количество оппозиционеров — около 700 партийцев, около 600 комсомольцев. Наиболее крупные группы в Киеве, Харькове, Одессе. Всего охвачено 18 городских пунктов. Хуже всего обстоит дело в Донбассе. Там всего 2-3 группы и то не в решающих районах. По подсчётам ГПУ, на Украине имеется 600-700 оппортунистов. Как видите, информировано оно неплохо»… Ваши сторонники, кстати, тоже неплохо информированы о положении в ГПУ, — Сталин скомкал лист и бросил его на стол. — Мы выясним, каким образом сведения утекают из ГПУ, и наведём там порядок… Я ещё не утомил вас? Продолжать или не нужно?
Троцкий пристально посмотрел на него, голос прозвучал устало:
— Чего вы хотите? Если перемирия, то на какой платформе?
— Вы мешаете партии достичь поставленных целей.
— Конечная цель — ничто, движение — все, — автоматически повторил Лев Давидович свой постулат. — За каждым перевалом — новый перевал, за каждым достижением — новое достижение. Иначе застой…
— Эти слова мы слышали много раз; — поморщился Сталин. — Если так рассуждать, можно утратить всякую перспективу и сидеть, сложа руки. А мы не сложим. Мы укажем народу ясную дорогу, по которой он должен идти.
— Именно вы? — усмехнулся Троцкий.
— Да, именно мы, последовательные ленинцы. — Голос Сталина звучал жёстко. — И мы больше не намерены терпеть тех, кто ставит палки в колёса.
У Троцкого дёрнулись плечи, он хотел возразить, но промолчал, лишь сильнее прикусил нижнюю губу. А Сталин продолжал тихо и твёрдо:
— Ви-и знаете, что я не бросаю слов на ветер. Терпение наше истощилось. Окончательно истощилось, — подчеркнул он коротким, резким движением руки.
— Это угроза?
— Это предупреждение. Самое последнее предупреждение. Уезжайте к своим. Вам есть куда ехать, вас примут с распростёртыми объятиями, а мы не будем чинить препятствий. Поймите раз и навсегда: идеи сионистов у нас не пройдут.
— Но не пройдёт и идея грузинского господства!
— Такой идеи просто не существует, — ответил Сталин. — Мы интернационалисты в самом широком смысле, и в этом наше великое превосходство. Ибо национализм вообще, а сионизм в частности — это последний бастион, на котором капиталисты постараются дать коммунистам решающий бой. И вы это прекрасно понимаете. А если не понимаете, то тем хуже для вас.
— У этой проблемы есть несколько различных граней, — начал Троцкий, но Иосиф Виссарионович перебил его.
— Дискуссия не состоится! Их было достаточно. Хватит.
Следя за их разговором, я, разумеется, был полностью на стороне Иосифа Виссарионовича, однако ощущал при этом некоторую горечь: будущее нашего Российского государства по иронии судьбы пытались решать эти двое: еврей и грузин, а мы с вологодским парнем присутствовали в качестве безгласных статистов, как фон. Вероятно, и парень почувствовал это, перестал есть, не улыбался больше, слушал сосредоточенно, поглядывая на Сталина, пожалуй, с большим уважением, чем на своего шефа.
Об этой горечи, об ощущении несправедливости я сказал Иосифу Виссарионовичу, когда мы остались одни. Он ответил не сразу. Подумал, взвешивая слова:
— Что лучше, Николай Алексеевич, алчные, искушённые в наживе типы, которые не имеют здесь никаких корней, способные хлынуть сюда со всего света и растащить, разбазарить все, что только возможно, или небольшой трудолюбивый народ, кормящий сам себя, связанный с русским народом общностью истории, общностью экономики, общей религией? Народ-брат, который никогда не враждовал со старшим братом и не ищет выгод за его счёт?! Кто действительно лучше: ставленник мирового ненасытного сионизма или сознательный интернационалист, представитель небольшого дружеского народа?
— Могу сказать только одно, — ответил я, — с уважением и доверием отношусь к товарищу Сталину. К вам, Иосиф Виссарионович. Это все.
Он улыбнулся:
— Ви-и правы. Среди грузин есть и такие представители, как лидер меньшевиков Ной Жордания, строящий нам всяческие козни из Парижа… Чем он лучше сионистов? — И, помолчав, Сталин повторил:
— Вы правы, спасибо. Постараюсь доставить вам как можно меньше разочарований.
Прошло несколько месяцев после этого разговора, и Троцкий покинул Россию. 19 ноября 1929 года «Правда» опубликовала сообщение ТАСС: «Л. Д. Троцкий за антисоветскую деятельность выслан из пределов СССР постановлением Особого Совещания при ОГПУ. Вместе с ним, по его желанию, выехала его семья». Иосиф Виссарионович был очень доволен. А я, улучив момент, поинтересовался: не задумывается ли он над тем, что Троцкий, находясь в полной безопасности за границей, может натворить изрядное количество гадостей? Не лучше ли было бы как-то ограничить его здесь, в своей стране? Оставить его в Алма-Ате.
— Нет, — ответил Сталин. — Конечно, самый хороший враг — мёртвый враг. Но за спиной Троцкого стоят внушительные силы, способные причинить нам большие неприятности. — Секунду поколебавшись, объявил откровенно: — Они дали мне знать об этом без обиняков. Это было похоже на ультиматум. Но если Троцкий слишком развяжет язык, здесь остались заложники, много заложников. Борьба ещё не закончена. Троцкий сам написал своим сторонникам: «Непримиримая борьба должна быть рассчитана на долгий срок». Мы готовы…
— Лев Давидович отдыхает теперь ни океанском берегу и радуется, небось, своей счастливой звезде, строит новые планы.
— Ему рано радоваться, — усмехнулся в усы Сталин. — И планы его несбыточны.
13
Конечно, Лев Давидович не считал, что сионисты должны занять все руководящие посты в социалистическом государстве. Невозможно это в многонациональной России, тем более что к иудеям здесь привыкли относиться как к коварным обманщикам, предки которых выдали на муки, на растерзание Иисуса Христа. Нет, наряду с евреями Лев Давидович выдвигал и поддерживал представителей русской интеллигенции. Расчёт был прост. Огромная страна потребует миллионов шесть руководителей для государства, промышленности, армии; деятелей науки и культуры. Самое большое — миллионов девять или десять элиты. При этом два-три миллиона евреев будут занимать ключевые посты и, связанные круговой порукой, явятся решающей и незыблемой силой. Весь прочий народ, получив элементарные блага и свободы, заинтересованность в производстве, останется той массой, которая будет создавать богатства и ценности, необходимые для страны, для обеспечения элиты. Отсюда и различные средства, возможности для укрепления мирового сионистского движения. Вполне вероятно, что Россия превратится и ту «землю обетованную», о которой многие века мечтали евреи в диаспоре.
Вот документ, который Лев Давидович привёз с собой из Испании и содержанием которого постоянно руководствовался в повседневной практике:
ПИСЬМО КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИХ ЕВРЕЕВ К ИСПАНСКИМПонимая, что со Сталиным шутки плохи, что почва все более ускользает из-под ног, Троцкий одну за другой выдвигал идеи, на первый взгляд интересные, вроде бы даже полезные, но в конечном счёте сводившиеся к одному: к усилению влияния сионизма. Вот, казалось бы, чисто теоретический вопрос: Лев Давидович принялся утверждать, что социалистическая революция в одной стране, в том числе в России, победить не может. Власть, дескать, взяли, но если не победит революция во всей Европе, то и у нас социализм не устоит перед консерватизмом, пролетариат просто доведёт до конца буржуазную революцию, и только. А кто не верит в это, болен национальной ограниченностью.
Дорогие братья в Моисеевом законе. Мы получили ваше письмо, в котором вы извещаете нас о муках и горе, которые вы переносите и которые нас заставляют так же страдать, как и вас. Мнение великих сатрапов и раввинов таково. Относительно того, что вы говорите, что король Испании заставляет вас делаться крестьянами, сделайтесь таковыми, ибо вы не можете иначе поступить. Относительно того, что вы говорите, что вас заставляют покинуть ваше имущество, сделайте ваших сыновей купцами, чтобы у них (испанцев) мало-помалу отнять их имущество. Относительно того, что вы говорите, что у вас отнимают вашу жизнь, сделайте ваших сыновей врачами, аптекарями, вы отнимете у них их жизни. Относительно того, что вы говорите, что они разрушают ваши синагоги, сделайте ваших детей священниками, теологами, и вы разрушите их церкви. Относительно того, что они причиняют вам другие мучения, старайтесь, чтобы ваши сыновья были адвокатами, прокурорами, нотариусами и советниками, постоянно занимались государственными делами для того, чтобы, унижая их, вы захватили эту страну, и вы сумеете отомстить за себя. И не нарушайте совета, который мы вам даём, чтобы вы путём опыта увидели, как вы из презираемых станете такими, с которыми считаются.
Хосе Мария Сберби. «Всеобщий сборник испанских выражений», т. 10. Мадрид — 1878 г.
Вот как закручено. А суть-то простая. Революция у нас не разобщила, не разъединила коренные народы. И чем дальше, тем больше выдвигались на руководящие посты национальные кадры. А сторонников Троцкого становилось меньше. Следовательно, в России главной сионистской задачи не решить. А если победит революция во всей Европе (надо помочь в этом), то для общего руководства обязательно потребуется определённая организация, состоящая из самых активных интернационалистов. В каждом из государств есть евреи, они прежде всего сомкнутся в руководящую силу. Короче говоря — в России установить сионистское господство трудно хотя бы потому, что в республиках маловато евреев. А в каждом европейском государстве они имеются. Поэтому всеми средствами надо сближать Россию с Западной Европой.
Вместе со своими сторонниками подготовил Троцкий потрясающий по цинизму проект декрета «О самой угнетённой нации». Утверждая, что евреи везде и всюду, особенно в России, подвергались самому тяжкому гнету, преследованиям и унижениям, авторы проекта требовали теперь для еврейского населения особых льгот и прав: при получении жилой площади, при поступлении в учебные заведения, при выдвижении на руководящие посты и т. п. И многое было достигнуто ими за счёт такой вот ошеломляющей наглости, вопреки установленному в стране полному равноправию всех народов.
С русским человеком, которого можно обвинить в великодержавном шовинизме, упрекнуть в принадлежности к «господствующей» нации, Троцкому и его сторонникам сражаться было бы проще, чем со Сталиным. Ведь Иосифу Виссарионовичу великодержавный шовинизм не припишешь, он — грузин. И ярлык националиста не навесишь, он не Грузией руководит, не за интересы этой республики воюет, он за всех.
Сталин находился у власти и думал не о себе, а об интересах партии и государства, не отделяя себя от них, не ища каких-то корыстных целей. Он стремился к тому, чтобы страна была богатой и сильной. Троцкий же рвался к рулю ради себя и ради идеи, чуждой и даже враждебной нашему государству. Иосиф Виссарионович имел сильную опору внутри страны. Троцкий — за рубежом. В России количество сторонников Льва Давидовича во второй половине двадцатых годов заметно уменьшилось, но вели они себя шумливо и нагло, будто в преддверии решающего сражения. Грозились в скором времени взять реванш…
Особенно распоясались сионисты на Правобережной Украине, ближе к польской границе, чувствуя поддержку из-за кордона. Многочисленные подпольные организации сионистов действовали там почти открыто. Молодые евреи разгуливали с жёлтыми могендоведами — шестиугольными звёздами на груди. Это — отличительный знак принадлежности к высшей всемирной нации (так что не гитлеровцы придумали выделять евреев среди других людей, приказывая носить жёлтые звезды, пальма первенства принадлежит самим сионистам).
В Каменец-Подольске и ряде других городов бушевали митинги и еврейские демонстрации, раздавались с трибун выпады против Сталина и вообще против Советской власти, зато в избытке были портреты Троцкого. Звучали призывы установить связь с Вейцманом, Бен-Гурионом и остальными сионистскими лидерами, координировать с ними действия.
Молодчики с шестиконечными звёздами не то что предлагали, а безапелляционно требовали создать для евреев особую автономную республику со своим правительством и даже указывали территорию: от Одессы до Гомеля с центром в Виннице (или хотя бы от Винницы до Чёрного моря). Украинцев при этом не спрашивали, согласны ли они. В общем, это была та же идея Троцкого о воссоздании «земли обетованной», только начинаемая с малого. Освоить эту территорию, потом расширить её границы.
Даже угрозы звучали: не будет своей республики у тёплого моря, молодые евреи уедут в Палестину, на древнюю прародину, чтобы организовать там иудейское государство. (Действительно, уехали многие, когда на Украине ничего не вышло, а Троцкий вынужден был покинуть нашу страну).
В массе своей евреи не очень-то стремились к собственной государственности, понимая отрицательные для себя последствия. Придерживались старого сионистского тезиса: для евреев государство — весь мир, граница пролегает там, где есть хоть один иудей.
И все же обстановка сложилась такая, что я не мог не обратиться к Иосифу Виссарионовичу. Пришёл к нему с картой, положил на стол.
— Взгляните, где проходили наши рубежи в четырнадцатом году. Далеко на западе. Здесь — со Швецией. Здесь — с Германией, аж за Варшавой. Здесь — Австро-Венгрия. За горами, за долами. На далёких землях воевали. А теперь? Белофинны в одном переходе от Ленинграда. Возле Минска — белополяки, от станции Негорелое до столицы Белоруссии им, по сути дела, тоже один бросок. И прямой путь на Смоленск, на Москву. Почти к допетровским пределам ужаты мы.
— Все это нам известно, — сказал Сталин. — В чем дело, Николай Алексеевич?
— В том, что в случае войны трудно нам будет на этих направлениях. В относительной безопасности только южный фланг, расстояние от границы до Киева даёт возможность иметь крепкую оборону, позволяет осуществлять маневрирование. Но если там возникнет сионистская республика, эта территория будет для нас потеряна. Сионисты мгновенно найдут общий язык с капиталистами, мы и глазом не успеем моргнуть, как вражеские войска окажутся на подступах к Киеву. Как мы будем тогда строить свою стратегию? Как будем зашищаться?
— Дорогой Николай Алексеевич, часто ли, с вашей точки зрения, я поступаю несообразно, а проще говоря, делаю глупости?
— Случается, что перестаю понимать вас.
— А вы постарайтесь понять. Чтобы остановить натиск сионистов, нам приходится вести гибкую политику, используя всю политическую палитру, от обещаний до самых крутых мер. Из этого исходите. А насчёт границ можете не беспокоиться. Спасибо за напоминание. Мы сделаем все, чтобы противник не продвинулся к нам ни на один шаг. Более того, мы постараемся отодвинуть рубежи на максимальную дистанцию, как было прежде.
— Дай-то бог! Но когда это будет?
— Наберитесь терпения, Николай Алексеевич. Я вам обещаю это. А я не уважаю людей, которые не выполняют своих обещаний, — с улыбкой заключил Иосиф Виссарионович.
Слова Сталина несколько успокоили меня, однако за развитием событий я продолжал следить внимательно. Белополяки исподволь подтягивали к нашей границе отмобилизованные дивизии. Они находились в полной готовности и могли в любой момент начать боевые действия. А повод всегда найдётся. Спровоцировать конфликт могли те же украинские сионисты. И особенно, конечно, Троцкий. Я при каждой возможности напоминал Сталину об этом.
— Да, двум медведям не ужиться в одной берлоге, — посетовал Иосиф Виссарионович.
— На медведей вы оба не очень похожи, — не без иронии ответил я. — Медведи решают спор раз и окончательно. Рёв, драка, кровь, шерсть летит — до победы или до бегства одного из них.
— Хотите сказать, что мы смахиваем на шакалов, которые никак не могут поделить кость?
— Ради бога, Иосиф Виссарионович, неужели я так дурно воспитан? Не только друзья меня выбирают, но и я выбираю себе достойных друзей. А если вам необходим пример из жизни животных, то, скорее, собака и шкодливая кошка: ненавидят, но живут в одном доме.
— Вы правы, этому надо положить конец, — кивнул Сталин, — хотя бы один из нас должен быть медведем.
— Троцкий совершенно не подходит для такого амплуа. Хитёр и вертляв.
— Наши мнения совпадают, — усмехнулся Иосиф Виссарионович.
На следующий день состоялась их последняя встреча, не отмеченная в анналах истории, но имевшая существенное значение для дальнейшего хода событий. Лев Давидович, не зная, куда его привезли, насторожённо и удивлённо рассматривал скромное убранство нашей квартиры. Выглядел он после неофициальной ссылки в Алма-Ату очень неважно, жизнь крепко побила его. Какой-то нахохлившийся, помятый. Веки припухшие. Меж бледных щёк — вислый банан носа. Глаза скрыты стёклами пенсне. Бородка совсем жидкая: даже не бородка, а воинственно и нелепо торчащий клок волос. Шевелюра же по-прежнему густая, седеющая. Сняв хромовую куртку и кожаную фуражку, он потирал руки и слегка покусывал губы, нервничая.
Находясь на трибуне, произнося горячие речи, сам распаляясь от них, Лев Давидович производил, особенно издали, некоторое впечатление, а вблизи, рядом со спокойным, основательным Сталиным — смотреть не на что. Особенно теперь. Издёрганный, взвинченный. Как же он при всем том управляется, извиняюсь, с несколькими любовницами? Что им нравится в нем?! Его известность, положение, возможности, деньги?
О любовных приключениях Льва Давидовича ходили анекдоты и легенды, веселившие публику. Он не считался ни с чьим мнением, но от этого мнения не переставали существовать, работая отнюдь не в его пользу. Троцкий предпочитал блудить с еврейскими женщинами вольного поведения, не ведавшими нравственных ограничений. Не случайно, значит, попадались ему особы крикливые, ухватистые. Переспав с ним ночь, почти каждая во всеуслышанье объявляла себя женой «самого Троцкого». Эти многочисленные «жены» добивались привилегий, писали заявления, скандалили в учреждениях, осаждали резиденцию Льва Давидовича. Даже коменданту Кремля приходилось урезонивать их. Мерзопакостно все это было.
Как и положено хозяину, Иосиф Виссарионович, принимая гостя в своём доме, был учтив, вежлив, однако не называл Троцкого ни по фамилии, ни даже «товарищем». «Вы» — и все. Пригласил к столу Льва Давидовича и сопровождавшего его мужчину, скорее даже парня лет двадцати пяти, типичного русича: светловолосого, голубоглазого, с простодушной улыбкой на курносом лице. Этакий вроде бы увалень из вологодских или архангельских лесов, но, чувствовалось, смекалистый и себе на уме. Он тогда очень понравился мне, и жалею, что не довелось повстречать больше.
С этим своим то ли секретарём, то ли телохранителем Лев Давидович разместился по одну сторону стола, мы с Иосифом Виссарионовичем — по другую. Сталин наполнил бокалы мускатом, предложил тост за обоюдополезное взаимопонимание. Троцкий лишь пригубил. Все остальные выпили. Парень — с явным удовольствием, и принялся закусывать фруктами.
Постараюсь уточнить, когда произошла встреча. Значит, в январе 1928 года Троцкий, снятый со всех должностей за борьбу против партии и народа, был выслан в Алма-Ату. По политической 58-й статье, сроком на три года. Вообще-то ссылку можно считать условной: Лев Давидович отправился в Казахстан с семьёй, захватив охотничье ружьё, боеприпасы и даже охотничью собаку по кличке Форд. Троцкому было назначено ежемесячное пособие в 50 рублей. В городе Верном, то есть в Алма-Ате, он получил благоустроенную квартиру из двух комнат и кухни. Имел свободу передвижения. Дачей обзавёлся в большом яблоневом саду на территории пригородного совхоза ГПУ, который снабжал семью Троцкого свежими продуктами, от мяса до овощей. Не так уж плохо для политического ссыльного!
Ровно через год Лев Давидович снова появился в Москве. Тогда и пригласил его к себе Сталин, основательно подготовившись для беседы. Начал разговор с тех условий, какие были созданы Троцкому:
— У вас имелись все возможности отдохнуть, поправить здоровье. Мы надеялись, что вы отступите от дел и забот, проведёте время с пользой для организма, избавитесь хотя бы от хронических поносов и обмороков, — не без насмешки сказал Сталин. — Избавились?
— Просил бы не вмешиваться в мои личные заботы, — загорячился Троцкий.
— На политической деятельности отражается все, в том числе физическое состояние. А вы пренебрегли возможностью. Не использовали… Вы продолжали расходовать силы на борьбу с партией, продолжали вести свою линию на раскол.
— Я не отказывался от своих позиций.
— Позиция — это одно. А стремление к власти, ожесточённые нападки — совсем другое.
— Какие нападки, если я был связан по рукам и ногам?
— Неужели? — скептически произнёс Иосиф Виссарионович, извлекая из папки какую-то бумагу. — Вот тут цифры вашего бюджета, доходы и расходы семьи Троцкого в Алма-Ате. Вы получали по 300 рублей из Госиздата, вам посылали деньги родственники и ваши сторонники, отрывая от себя… Но это действительно ваше дело, — предупредил Сталин возражения Льва Давидовича. — Нас интересует, не сколько вы получали, а сколько и на что тратили. За девять месяцев, с марта по ноябрь, ваша семья израсходовала на питание 1026 рублей. За аренду дачи уплачено 253 рубля. Это не очень большие суммы. А вот за восемь месяцев для поездок на охоту, за использование лошадей на охоте вы заплатили якобы 2504 рубля. Местные товарищи из ГПУ обратили внимание на такое несообразие. И ещё на то, что в отчёте не указаны почтовые расходы. Какие они? Ведь с апреля по октябрь, то есть за семь месяцев, вами отправлено было более 800 писем и около 500 телеграмм. Больших телеграмм.
Троцкий, нервничая, покусывал нижнюю губу:
— Это допрос?
— Зачем допрос. Вы знаете, что допрашивают в другом месте. Я привожу цифры, которые заставляют задуматься.
— Меня не лишали права на переписку.
— Переписка переписке рознь. Находясь в щадящих условиях, вы использовали наш гуманизм, наше терпение в корыстных целях. Продолжали руководить своими сторонниками, продолжали сколачивать, объединять и идейно вооружать их, продолжали науськивать… В этой папке копии ваших директивных посланий московскому подполью, которые были отправлены через Бегина. Здесь инструкции в Барнаул Сосновскому по распределению обязанностей и по созданию секретной системы связи между вашими сторонниками в Сибири. Обращение к Мандельштаму. Письмо в Чердынь — Грюнштейну. В Самарканд — для Ашкенази… Нужно зачитать?
— Я не забываю написанного, — дёрнулся Троцкий.
— Тогда зачитаю то, о чем вы можете и не предполагать. — Сталин взял лист из другой папки. — Машинистка Вержбицкая, работавшая у вас в Алма-Ате, жалуется, что вы буквально подорвали её здоровье чрезмерным трудом. Темп вашей бурной деятельности возрастал с невероятной скоростью, — иронизировал Иосиф Виссарионович. — Ваш стенограф не успевал записывать ваши мысли, ваша машинистка не успевала перепечатывать ваши бумаги за весь день, вы оставляли Вержбицкую по ночам… Вот её слова: «Троцкий сейчас готовит авторский труд по подготовке новой революции. Дела нынешнего строя из рук вон плохи. По мнению Троцкого, правительство из крестьян создаёт мелкую буржуазию вместо того, чтобы крестьян обратить в пролетариев…» Это — интересное соображение, — прокомментировал Сталин и продолжил чтение: — «Троцкий хочет произвести переворот и посадить в кресла своих соплеменников-евреев. Вот и будет царство антихриста. Троцкий намерен церковь и духовенство загнать в подполье».
— Оно и так уже загнано ими! — не выдержал я.
Сталин кивнул, а Троцкий, пропустив реплику мимо ушей, произнёс:
— Не несу ответственности за то, что выбили из машинистки в ГПУ.
— Вержбицкая — человек порядочный и глубоко верующий. Своими сомнениями, своим страхом перед антихристом она делилась с близкими, со священнослужителем. А когда её слова получили известность, подтвердила их.
— Женская болтовня.
— Почему болтовня? — возразил Сталин. — Мы располагаем документами, которые свидетельствуют о результатах вашей активной деятельности в ссылке. Не далее как в октябре вы получили отчёт своих единомышленников с Украины. Вот, пожалуйста: «Количество оппозиционеров — около 700 партийцев, около 600 комсомольцев. Наиболее крупные группы в Киеве, Харькове, Одессе. Всего охвачено 18 городских пунктов. Хуже всего обстоит дело в Донбассе. Там всего 2-3 группы и то не в решающих районах. По подсчётам ГПУ, на Украине имеется 600-700 оппортунистов. Как видите, информировано оно неплохо»… Ваши сторонники, кстати, тоже неплохо информированы о положении в ГПУ, — Сталин скомкал лист и бросил его на стол. — Мы выясним, каким образом сведения утекают из ГПУ, и наведём там порядок… Я ещё не утомил вас? Продолжать или не нужно?
Троцкий пристально посмотрел на него, голос прозвучал устало:
— Чего вы хотите? Если перемирия, то на какой платформе?
— Вы мешаете партии достичь поставленных целей.
— Конечная цель — ничто, движение — все, — автоматически повторил Лев Давидович свой постулат. — За каждым перевалом — новый перевал, за каждым достижением — новое достижение. Иначе застой…
— Эти слова мы слышали много раз; — поморщился Сталин. — Если так рассуждать, можно утратить всякую перспективу и сидеть, сложа руки. А мы не сложим. Мы укажем народу ясную дорогу, по которой он должен идти.
— Именно вы? — усмехнулся Троцкий.
— Да, именно мы, последовательные ленинцы. — Голос Сталина звучал жёстко. — И мы больше не намерены терпеть тех, кто ставит палки в колёса.
У Троцкого дёрнулись плечи, он хотел возразить, но промолчал, лишь сильнее прикусил нижнюю губу. А Сталин продолжал тихо и твёрдо:
— Ви-и знаете, что я не бросаю слов на ветер. Терпение наше истощилось. Окончательно истощилось, — подчеркнул он коротким, резким движением руки.
— Это угроза?
— Это предупреждение. Самое последнее предупреждение. Уезжайте к своим. Вам есть куда ехать, вас примут с распростёртыми объятиями, а мы не будем чинить препятствий. Поймите раз и навсегда: идеи сионистов у нас не пройдут.
— Но не пройдёт и идея грузинского господства!
— Такой идеи просто не существует, — ответил Сталин. — Мы интернационалисты в самом широком смысле, и в этом наше великое превосходство. Ибо национализм вообще, а сионизм в частности — это последний бастион, на котором капиталисты постараются дать коммунистам решающий бой. И вы это прекрасно понимаете. А если не понимаете, то тем хуже для вас.
— У этой проблемы есть несколько различных граней, — начал Троцкий, но Иосиф Виссарионович перебил его.
— Дискуссия не состоится! Их было достаточно. Хватит.
Следя за их разговором, я, разумеется, был полностью на стороне Иосифа Виссарионовича, однако ощущал при этом некоторую горечь: будущее нашего Российского государства по иронии судьбы пытались решать эти двое: еврей и грузин, а мы с вологодским парнем присутствовали в качестве безгласных статистов, как фон. Вероятно, и парень почувствовал это, перестал есть, не улыбался больше, слушал сосредоточенно, поглядывая на Сталина, пожалуй, с большим уважением, чем на своего шефа.
Об этой горечи, об ощущении несправедливости я сказал Иосифу Виссарионовичу, когда мы остались одни. Он ответил не сразу. Подумал, взвешивая слова:
— Что лучше, Николай Алексеевич, алчные, искушённые в наживе типы, которые не имеют здесь никаких корней, способные хлынуть сюда со всего света и растащить, разбазарить все, что только возможно, или небольшой трудолюбивый народ, кормящий сам себя, связанный с русским народом общностью истории, общностью экономики, общей религией? Народ-брат, который никогда не враждовал со старшим братом и не ищет выгод за его счёт?! Кто действительно лучше: ставленник мирового ненасытного сионизма или сознательный интернационалист, представитель небольшого дружеского народа?
— Могу сказать только одно, — ответил я, — с уважением и доверием отношусь к товарищу Сталину. К вам, Иосиф Виссарионович. Это все.
Он улыбнулся:
— Ви-и правы. Среди грузин есть и такие представители, как лидер меньшевиков Ной Жордания, строящий нам всяческие козни из Парижа… Чем он лучше сионистов? — И, помолчав, Сталин повторил:
— Вы правы, спасибо. Постараюсь доставить вам как можно меньше разочарований.
Прошло несколько месяцев после этого разговора, и Троцкий покинул Россию. 19 ноября 1929 года «Правда» опубликовала сообщение ТАСС: «Л. Д. Троцкий за антисоветскую деятельность выслан из пределов СССР постановлением Особого Совещания при ОГПУ. Вместе с ним, по его желанию, выехала его семья». Иосиф Виссарионович был очень доволен. А я, улучив момент, поинтересовался: не задумывается ли он над тем, что Троцкий, находясь в полной безопасности за границей, может натворить изрядное количество гадостей? Не лучше ли было бы как-то ограничить его здесь, в своей стране? Оставить его в Алма-Ате.
— Нет, — ответил Сталин. — Конечно, самый хороший враг — мёртвый враг. Но за спиной Троцкого стоят внушительные силы, способные причинить нам большие неприятности. — Секунду поколебавшись, объявил откровенно: — Они дали мне знать об этом без обиняков. Это было похоже на ультиматум. Но если Троцкий слишком развяжет язык, здесь остались заложники, много заложников. Борьба ещё не закончена. Троцкий сам написал своим сторонникам: «Непримиримая борьба должна быть рассчитана на долгий срок». Мы готовы…
— Лев Давидович отдыхает теперь ни океанском берегу и радуется, небось, своей счастливой звезде, строит новые планы.
— Ему рано радоваться, — усмехнулся в усы Сталин. — И планы его несбыточны.
13
Для понимания наших с Иосифом Виссарионовичем взаимоотношений следует постоянно иметь в виду одно существенное обстоятельство. Кроме полного доверия и уважения друг к другу, Сталин очень ценил мою безусловную правдивость. Я не хотел, да в силу своего характера просто не мог скрывать собственные мысли, говорить не то, что думаю, отказываться от сложившегося у меня мнения под чьим-то давлением. Нет, только если переубедят вескими доводами. А поскольку мы со Сталиным многое воспринимали и расценивали по-разному, то споры, столкновения происходили у нас постоянно.
Человек твёрдых решений, Иосиф Виссарионович, один раз и навсегда отказавшись от своего «Плана автономизации», принёсшего ему столько забот и неприятностей, последовательно и принципиально руководствовался ленинскими указаниями насчёт объединения советских республик и строительства нового социалистического государства. А оно росло. В мае 1925 года в состав СССР вошли Узбекистан и Туркмения. В 1929 году — Таджикистан. Постепенно страна приближалась к своим прежним границам, хотя до полного воссоединения всех оторванных или оторвавшихся частей было ещё далеко.
Человек твёрдых решений, Иосиф Виссарионович, один раз и навсегда отказавшись от своего «Плана автономизации», принёсшего ему столько забот и неприятностей, последовательно и принципиально руководствовался ленинскими указаниями насчёт объединения советских республик и строительства нового социалистического государства. А оно росло. В мае 1925 года в состав СССР вошли Узбекистан и Туркмения. В 1929 году — Таджикистан. Постепенно страна приближалась к своим прежним границам, хотя до полного воссоединения всех оторванных или оторвавшихся частей было ещё далеко.