Страница:
Именно в тяжелые, изнуряющие месяцы войны Рузвельт окончательно сформировал ту группу людей, которым предстояло решать задачи, связанные с большой американской стратегией. В ближайшее окружение президента вошли люди, выдержавшие испытание кризисами, показавшие способность сохранять самообладание в любых обстоятельствах, склонные к мировому масштабу калькуляций. Это были Гопкинс, Хассет и Смит. В Пентагоне - Стимсон, Маршалл и Питтерсон. На полях сражений - Макартур, Эйзенхауэр, Нимиц. Создать эту плеяду единомышленников стоило для Рузвельта немалого труда. Ему пришлось преодолеть консервативные тенденции профессиональных дипломатов, расстаться со многими влиятельными фигурами, в которых он видел "политических убийц" Вудро Вильсона, старавшегося глобализировать американскую внешнюю политику.
Но и после многолетней селекции кадров проблема контроля над государственным департаментом являлась не столь простой для президента. С одной стороны, это был огромный механизм. С другой стороны, такие деятели, как Хэлл, оказывались достаточно самостоятельны и имели собственные убеждения. Рузвельт знал о курсе госдепартамента и осуществлял контроль за ним прежде всего через Самнера Уэллеса, заместителя государственного секретаря. Разумеется, такой порядок не очень нравился Корделу Хэллу. Однажды он сказал в сердцах: "Каждое министерство имеет своего сукина сына, но у меня всеамериканский сукин сын".
Но Рузвельт стремился именно к такой системе. Она его устраивала, и на решающую встречу в Касабланке он К. Хэлла попросту не взял.
В субботу, 9 января 1943 года, президент Рузвельт во главе небольшой группы сел в поезд на неприметной запасной стоянке на окраине Вашингтона. Очевидно, ему нравилось одним махом ломать столько традиций: он был первым после Линкольна президентом, посещающим театр военных действий, первым президентом, оставляющим территорию США во время войны, первым президентом, покидающим страну на самолете. Поезд прибыл в Майами в понедельник утром, а вечером летающая лодка-самолет компании "Панамерикэн" начала серповидный обходный маневр, двигаясь южным путем к Африке. Рузвельт попросил пилота пролететь над старинной французской крепостью на Гаити. Президент с любопытством рассматривал тропические джунгли Суринама, бросил взгляд на Амазонку в месте ее впадения в океан, сосчитал число торговых кораблей в бразильском порту Белем и приводнился в Британской Гамбии. Крейсер "Мэмфис" уже ожидал необычного пассажира - но только для ночлега. Утром автомобиль мчал Рузвельта, Гопкинса и небольшую группу помощников в аэропорт города Батхерст.
Бросок через океан был совершен на "Дугласе С-54". За покрытыми снегом Атласскими горами лежала Касабланка. На взлетном поле президента ждал сын Эллиот, и вся компания в бронированном автомобиле устремилась к месту конференции, в отель "Анфа" - высокое белое здание с большими балконами. И хотя из окон был виден Атлантический океан, армейская охрана лишала квартал мирной идиллии. Генерал Джордж Паттон, которому еще предстояло получить известность в Европе, превратил "Анфу" и окружающие дома в своего рода укрепленный район. Английские истребители, оснащенные диковинными тогда еще приборами - радарами, прикрывали место встречи с воздуха. Рузвельту предоставили отдельное бунгало, некогда принадлежавшее богатой француженке. В нескольких десятках метров находилось бунгало Черчилля, и он уже ждал с аперитивом. С английской стороны явилась когорта военных - Брук (будущий сэр Аланбрук), Маунтбеттен, Паунд, сэр Чарлз Портал.
Ужин при свечах затянулся до рассвета. И хотя участники мобилизовали все свое остроумие и доброжелательность, в воздухе чувствовалось напряжение. Это был результат того, что еще до встречи лидеров, днем, состоялось знакомство военных экспертов, обнаружившее резкое расхождение планов. Речь шла не о мелких несоответствиях, а о коренных противоречиях стратегии. Выступивший от английской стороны Брук в течение часа излагал свой вариант действий: продолжение военных операций в Северной Африке, затем перенесение боевых действий на средиземноморские острова (прежде всего на Сицилию), использование всех возможностей в Средиземноморье и только после этого наращивание десантных сил в Англии для высадки на континенте.
Американцы полагали, что, "заблудившись в средиземноморском лабиринте", они могут опоздать на решающее европейское сражение. Поэтому генерал Маршалл и предложил начать сосредоточение войск для высадки в Европе в текущем 1943 году. Американцев также беспокоила судьба Чан Кайши. Потеряв Китай, они подрывали основы своей общей стратегии, предполагающей наличие сильного националистического Китая как южного соседа Советского Союза. Поэтому адмирал Кинг выступил с идеей удвоить квоту помощи Китаю. Для английского командования, сосредоточенного на сохранении контроля над Индией, арабским Ближним Востоком и путями к ним через восточное Средиземноморье, предложение американцев казалось "ненаучным" способом военного планирования, что и было открыто высказано.
Американские военные, в отличие от английских, настаивали на долгосрочном планировании. Англичане же отвергали попытки заглядывать "слишком далеко" вперед, считая, что не следует связывать себя долговременными обязательствами. Война, мол, таит много непредсказуемых обстоятельств. В определенном смысле англичане как дипломаты и как однородный коллектив были сильнее американцев. Через фельдмаршала Дилла, работавшего в Объединенном комитете начальников штабов, они заранее знали об американской позиции. На внутренних совещаниях была выработана контраргументация. Накануне первой конференции Объединенного комитета английские военные детально обсудили проблемы союзнического взаимодействия с Черчиллем, который и определил осевую линию действий и обещал всемерную помощь в случае конфликтных ситуаций. Черчилль поучал своих военных: не создавайте атмосферу экстренности, дайте американцам выговориться. Никакой непримиримости, мягкое обволакивание идей словами. Пусть нетерпеливым американским стратегам станет скучно.
Рузвельт, со своей стороны, не сумел добиться сходного единства позиций и чувства командной борьбы. Хотя предпочтение Германии (как цели номер один) перед Японией было обязательным, адмирал Кинг приложил немало сил для поддержки тихоокеанской стратегии. Другой влиятельный военный авторитет - командующий авиацией генерал Арнольд был сторонником создания сверхмощной бомбардировочной авиации, эту цель он считал более важной, чем подготовку высадки в Европе. У американских генералов, возглавляющих отдельные рода войск, шла интенсивная внутренняя борьба за имеющиеся ресурсы. Нередко англичанам, пораженным темпами американского военного строительства, казалось, что Соединенные Штаты готовятся контролировать весь мир, но при этом армия стремилась к достижению контроля в Европе, а флот склонялся к тихоокеанскому приоритету.
В этой ситуации решающее значение приобретала позиция самого Рузвельта. Но и у него были сомнения. Однозначно поддержать Маршалла в желании ринуться на континент означало антагонизировать англичан, а в мире будущего Рузвельт нуждался в них как в привилегированных союзниках. И Рузвельт не был убежден, что позиция Черчилля - позволить немцам и русским использовать друг против друга свои лучшие силы - является близорукой. Важно, что существовал "Раундап", но его следовало держать в запасе до возникновения перспектив безусловной победы той или другой стороны на советско-германском фронте. И, провозглашая словесно свою твердую приверженность делу быстрого открытия второго фронта, президент Рузвельт в ключевых обсуждениях ушел от той жесткой линии, на которую, как все знали, он был способен. Дело заключалось не в речах Черчилля, которые откровенно нравились президенту. Рузвельту в конечном счете нравилось то, что из них вытекало: не делать окончательных обязывающих выводов, "держать все двери открытыми".
Чувствуя, что Рузвельт слушает его с симпатией, Черчилль шел еще дальше. Он уже не останавливался на захвате Сицилии, он ставил иную задачу - смертельный удар по слабейшей части "оси" - Италии. Здесь заключалось вероятие более быстрых, более эффективных, потрясающих воображение - и менее дорогостоящих в плане людских ресурсов - побед. А русским все это можно будет продать за искомый второй фронт. К четвертому дню конференции Черчилль имел основание сообщить своему окружению, что Рузвельт видит в средиземноморских операциях логическое развитие североафриканской кампании. То же почувствовали и американские военные, их главнокомандующий уже не оказывал безоговорочной поддержки идее высадки в Европе в текущем году. Рузвельту казалось, что он таким образом сохраняет расположение и лояльность Черчилля, необходимые для союзнического будущего, для формирования выгодного соотношения сил в пределах великой коалиции. Своим же генералам - Маршаллу и Эйзенхауэру он со спокойной совестью говорил, что действия в Средиземноморье - этап, вызванный тщательной подготовкой "Раундапа".
Перемена в стратегическом видении президента безусловно сказалась на позиции высших военных чинов американской делегации. На десятый день конференции они сдались и в присутствии президента и премьера согласовали список перспективных приоритетов. Как ни странно, главной задачей была назначена не высадка в Европе (прежняя американская позиция) и не удар по "мягкому подбрюшью" (английская позиция), а сохранение морских коммуникаций в Атлантическом океане. Второй по значимости называлась помощь Советскому Союзу. Заметим, что речь шла (при всех высокопарных словесных пассажах) не о прямой военной помощи наиболее страдающему союзнику, а об экономической помощи и поставках вооружения. Здесь дипломатия Рузвельта создавала себе проблему, по-страусиному при этом прячась от нее.
Третьим приоритетом являлся средиземноморский бассейн. Была названа цель - захват Сицилии. И лишь на четвертом месте стояло то, что более всего соответствовало первоначальному устремлению Рузвельта и что было более всего необходимо для СССР - высадка во Франции. Пятое место заняли операции на Тихом океане. Нам видится, что происшедшее не есть только "победа английской дипломатии". Это было бы слишком простым объяснением, в котором не содержится ответ на вопрос, почему данная победа стала возможной. В Касабланке Рузвельт, выслушав английские соображения, сознательно пришел к выводу, что бои на восточном фронте и овладение контрольными позициями в Средиземном море - хороший путь к послевоенному доминированию. Потенциальные претенденты на это доминирование ослабляют себя, а США входят в Европу через более безопасный "черный ход". Изображение конференции как "победы" английской стороны требовало бы показа того, где президент Рузвельт вводил свои "тяжелые дипломатические войска" - помощь англичанам по ленд-лизу, единую линию с Маршаллом и т. п. Ничего подобного не было. Да и по чисто внешним признакам эту конференцию трудно изобразить как "поражение" какой-либо из сторон. Касабланка была одной из тех первых дипломатических битв, где мощь и возможности США ощущались всеми без исключения присутствующими. Рузвельт пребывал в превосходном настроении. Как отметил в мемуарах Макмиллан, "он постоянно смеялся и шутил". Он чувствовал свою силу. И не из-за ее недостатка он изменил первоначальный план действий. Просто Рузвельт определил более удобный путь к вершине мировой иерархии и пошел по нему. А то, что другие платили за эти удобства, его на данном этапе не касалось.
Удовлетворенные англичане "уступили" место главнокомандующего в Северной Африке генералу Эйзенхауэру. Своему врачу Черчилль сказал, что любит "этих великодушных американцев". Что касается французского вопроса американской дипломатии, то, прибыв на конференцию, Рузвельт прежде всего дал несколько разъяснений своему личному дипломатическому представителю и главному поверенному лицу во французских делах Мэрфи: "Вы несколько переступили границу в одном из писем Жиро перед высадкой, давая от имени правительства Соединенных Штатов гарантии возвращения Франции всех частей ее империи. Ваше письмо может повредить мне после войны".
Мы уже приводили данную мысль Рузвельта и повторяем ее потому, что это было первое указание (пишет Мэрфи) на планы Рузвельта - значительно "сократить" французскую империю. "Он обсуждал с несколькими лицами, включая Эйзенхауэра и меня, переход контроля над Дакаром, Индокитаем и другими французскими владениями".
После встреч с Жиро, которому предстояло получить всю мощь американской поддержки, Рузвельт убедился, что этот французский генерал из-за своей политической безынициативности является плохим выбором для американцев. Президент в шутливой форме высказал это Мэрфи. Но поскольку под руками не было фигуры, согласной сотрудничать так же безропотно, как Жиро, он получил подтверждение своего приоритета у правительства США.
Правда, на французском политическом горизонте маячила высокая фигура другого французского генерала, и с ней нельзя было не считаться ввиду английской позиции. Макмиллан убеждал своего коллегу Мэрфи, что движение, боровшееся с фашизмом с 1940 года и поддерживаемое англичанами в военном и финансовом отношении (была названа сумма в 70 миллионов фунтов), не может игнорироваться, если стоит задача консолидации всех французских сил. Лондонский комитет желал слияния с североафриканской администрацией, и английское правительство поддерживало эту цель.
Англо-американские противоречия возникли по поводу того, как включить "лондонских французов" в алжирскую администрацию. Мэрфи и Макмиллан еще до начала касабланкской конференции получили инструкции вынудить Французский имперский совет пойти на компромисс. Под совместным союзническим давлением алжирские французы быстро капитулировали. По выработанной схеме, одобренной Эйзенхауэром, де Голлю предлагалось войти в двуединое руководство совместно с Жиро, объединенный французский совет должен был включать как лондонских, так и алжирских французов.
Черчилль взял на себя задачу убедить Рузвельта в том, что этот вариант является наиболее подходящим. Британский премьер потратил на это первые три дня своего пребывания в Касабланке. В итоге Рузвельт согласился на то, что он назвал "свадьбой" двух генералов. Рузвельт полагался на Жиро, Эйзенхауэра, на английскую зависимость от американской помощи, на соответствующую зависимость французов, т. е. на те факторы, которые должны были дать американцам ключи к французскому будущему.
Не без самодовольства британский премьер-министр послал в Лондон каблограмму, приглашая де Голля прибыть в Касабланку для встречи с Жиро.
В тот момент, когда высокие лица в Касабланке ожидали прибытия главы "Сражающейся Франции" (так теперь стала называться "Свободная Франция"), Черчилль начал зондаж намерений Жиро. Между ними состоялась примечательная беседа. Черчилль высказал внимательно слушавшему его генералу свое мнение о де Голле: "Я не забуду никогда, что он был первым, если не сказать единственным, иностранцем, который верил в Англию в июне 1940 года. Я хотел бы, ради интересов Франции и ради наших интересов, видеть ваш союз".
По прибытии де Голль согласился занять отведенную ему виллу только после того, как узнал, что ее владельцем был иностранец. Реквизиция французского имущества рассматривалась бы им как ущемление французского суверенитета. Президенту пришлось приложить значительные усилия, чтобы добиться хотя бы видимости единения французов. Центральным событием этого аспекта работы конференции была часовая беседа президента Рузвельта и Шарля де Голля, состоявшаяся после обеда у султана Марокко. Черчилль говорит, что "внимание президента было привлечено огоньками ума в глазах генерала".
Впечатления от встречи (в значительной мере раскрывающие суть противоречий ее участников) мы находим в мемуарах будущего французского президента: "Самые высокие стремления владели Франклином Рузвельтом. Его ум, знания, мужество - все способствовало этому. Могучая держава, главой которой он являлся, доставляла ему для этого все средства. Война дала ему для этого подходящий случай. Если великий народ, которым он правил, неизменно предпочитал уклоняться от всяческих действий вдали от своей родины и не особенно-то доверял Европе, постоянно раздираемой битвами и революциями, то теперь душа американцев прониклась неким мессианством и стала вынашивать обширные замыслы. Соединенные Штаты, восхищаясь своим собственным богатством, чувствуя, что их динамизм уже не может найти себе должного применения внутри страны, горя желанием помогать сирым и угнетенным в любом уголке земного шара, - поддались склонности к вмешательству, под внешней оболочкой которого скрывалось инстинктивное желание господствовать. Вот эту-то тенденцию по преимуществу и выражал президент Рузвельт. Таким образом, он сделал все, чтобы его страна приняла участие в мировом конфликте. Он выполнял сейчас свое предназначение и торопился выполнить его, так как смерть уже подала ему тайную весть о себе. С тех пор как Америка вступила в войну, Рузвельт решил, что мир будет миром американским, что именно ему принадлежит право диктовать условия организации этого мира".
При таком различии точек зрения личные беседы Рузвельта и де Голля не привели к компромиссу. Обе стороны лишь укрепились в собственных мнениях. Взгляды главы "Сражающейся Франции" отчетливо выражены в вышеприведенной длинной цитате. Что касается Рузвельта, хотя он и не решил всей французской проблемы, то по крайней мере выразил отчетливо свою позицию по некоторым ее аспектам: он полностью встал на сторону Жиро и был готов препятствовать другому претенденту овладеть политическим контролем над территорией северо-западной Африки.
Далеко не идентичной американской была позиция кабинета Черчилля. Англичане поддерживали мнение де Голля, что в близком будущем возникнет временное правительство Франции. С такой постановкой вопроса Рузвельт не был согласен. В основе его взглядов лежал "догмат", что в настоящее время "Франция перестала существовать" и что до освобождения континентальной Франции никакая французская власть не может быть создана без "опасности для будущего".
Окружение де Голля было возмущено такими американскими действиями, как обед в честь султана Марокко. Одна из частей французской колониальной империи попала в зону влияния американцев, это могло завтра произойти как с французскими, так и английскими владениями. По воспоминаниям всех участников обеда, Черчилль мрачно молчал, и у присутствующих даже многие годы спустя сохранилось чувство, что эта акция президента Рузвельта была "сознательно провокационной". Американский президент говорил о необходимости развития экономических связей между Марокко и США и т. п. Само обсуждение подобных тем вызывало протест не только де Голля, но и Черчилля. Позиция американцев скрепляла их союз. В результате тесных контактов де Голля, Макмиллана и Черчилля возник проект создания "военного комитета" под началом двух равноправных председателей - де Голля и Жиро. Англо-голлистский план был представлен американцам.
"Всю ночь с 23 на 24 января 1943 года, - вспоминает Макмиллан, - мы сражались на вилле президента". Мэрфи выдвигал аргументы американской стороны, защищая ту мысль, что переговоры с де Голлем бесполезны, и Рузвельт разделял эту точку зрения. Дело, казалось, зашло в тупик, и здесь, по свидетельству Макмиллана, преодолеть трудности сумел Гопкинс, специальный помощник президента. Новая формула, отработка которой заняла утро 24 января, предусматривала объединение двух организаций в перспективе.
Из соображений поддержания престижа англоамериканских руководителей оба французских генерала продемонстрировали перед фоторепортерами дружеское рукопожатие. "Иллюзия того, что французская проблема решена, была одним из злосчастных последствий конференции. Президент находился в плену своей ошибки в течение нескольких месяцев".
В конечном счете Рузвельт переоценил силу Жиро и недооценил потенциал де Голля. В общем и целом Рузвельт, по мнению Мэрфи, заблуждался: "Президент убеждал себя, что он "справился" с де Голлем - собственное слово Рузвельта - и мог продолжать управлять им".
Это было не так.
На Касабланкской конференции Рузвельт потребовал у генералов экипировки 250 тысяч французов. Двадцать четвертого января Рузвельт достиг соответствующего соглашения с Жиро, написав свое "о'кей" на полях представленного ему меморандума о вооружении французских дивизий. Так американцы начали осуществление программы восстановления французской боевой силы. Сделать это под своим полным руководством им оказалось слишком трудно.
Говоря обобщенно, основной документ конференции в Касабланке Американо-английский меморандум о встрече, подписанный 23 января 1943 года, был своего рода компромиссом между американской и английской линиями в мировой дипломатии. Выработанная программа довольно ярко характеризует "просвещенный эгоизм" Рузвельта. Помощь находящемуся в критическом положении Советскому Союзу строго дозировалась, а о главном, что могло бы ему помочь - об открытии второго фронта даже не было речи. Операции в Средиземноморье означали выжидательную тактику. Китаю планировалась помощь в размерах, обеспечивающих лишь его выживание. В целом Касабланка, если критически оценить ее результаты, свидетельствовала о том, что у англосаксонских союзников было во многом общее понимание того, что следует беречь силы до решающих событий, закрыв глаза на то, во что подобная тактика обходится другим союзникам. Ну что ж, придет время, и последние получат возможность отреагировать на такую "несентиментальную" позицию.
В Касабланке Рузвельт и Черчилль пришли к общему заключению, что война вступила в решающую стадию. Как сказал Черчилль, "это еще не конец, это еще даже не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала". Ему осторожно вторил Рузвельт: "Поворотный пункт этой войны наконец достигнут".
На пресс-конференции по окончании касабланкской встречи Рузвельт выступал первым. На ней он объявил то, что явилось сюрпризом даже для сидящего рядом Черчилля. "Некоторые из англичан знают эту старую историю, сказал президент. - У нас был генерал по имени Улисс Симпсон Грант, но в дни моей и премьер-министра юности его звали Грант - "Безоговорочная капитуляция". [По-английски буквы "Ю. С." являются первыми буквами названия страны (Соединенные Штаты), выражения "безоговорочная капитуляция" и инициалами упомянутого Гранта.] Уничтожение военной мощи немцев, японцев и итальянцев означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии".
Собственно, Черчилль не хотел приложения доктрины безоговорочной капитуляции, по крайней мере, к Италии. Он надеялся на приход здесь к власти удобных для Лондона политических деятелей. Ощущение Рузвельтом этого внутреннего сопротивления частично объясняет то, что требование безоговорочной капитуляции появилось не в конечном пресс-релизе конференции, а было выражено им устно 24 января 1943 года: "Мир может прийти на эту землю только в случае полного уничтожения германской и японской военной мощи". К. Хэллу, который отметил, что слова Рузвельта были для него тоже "сюрпризом", сказали, что Черчилль просто онемел. В 1948 году Хэлл написал Р. Шервуду, что сам бы он "не употребил такого термина".
Это был серьезный дипломатический шаг со стороны Рузвельта. И, нет сомнения, сделанный частично для того, чтобы в Москве не создавалось впечатления, будто в Касабланке происходит сепаратный сговор, который при определенном развитии событий может дать и сепаратный мир с Германией на Западе. Но еще более важно, как нам представляется, то, что этим своим шагом Рузвельт окончательно взламывал существующие международные отношения. Отныне уже трудно было представить некое сохранение прежней системы на основе компромисса с Германией в Европе и Японией в Азии. Требование безоговорочной капитуляции предполагало уничтожение (а не простое ослабление) мощи этих стран, создание в центре Европы и в Азии политического вакуума, который США надеялись заполнить. И понятно удивление Черчилля, с которым его оптимистичный сосед не удосужился обсудить важнейший дипломатический фактор будущего мирового развития. Рузвельт настаивал на спонтанности своего шага, но мы сейчас знаем, что над этой проблемой долгое время работала группа специалистов в госдепартаменте и именно ее выводами руководствовался Рузвельт, когда делал свое замечание. Для Черчилля объяснилось эйфорическое состояние президента.
Понимая после Касабланки, что расписание боевых действий на 1943 год практически исключает открытие второго фронта, Рузвельт старается "подготовить" к этой реальности своего восточного союзника. Двадцать пятого января 1943 года Сталину направляется чрезвычайно осторожно составленное американо-английское послание, в котором выражается надежда на то, что совместные советские и англоамериканские усилия позволят поставить Германию на колени в первые девять месяцев 1943 года. Западные союзники постараются отвлечь максимум немецких войск с советско-германского фронта и направят СССР максимум возможной помощи по ленд-лизу. Но из контекста послания следовало, что "отвлечение" немецких войск будет происходить за счет операций в Средиземноморье, а не на европейском континенте. В полученном через три дня ответе советской стороны (этого ответа Рузвельт ждал с недобрыми предчувствиями) содержалась лишь просьба уточнить расписание боевых действий западных союзников на 1943 год.
Но и после многолетней селекции кадров проблема контроля над государственным департаментом являлась не столь простой для президента. С одной стороны, это был огромный механизм. С другой стороны, такие деятели, как Хэлл, оказывались достаточно самостоятельны и имели собственные убеждения. Рузвельт знал о курсе госдепартамента и осуществлял контроль за ним прежде всего через Самнера Уэллеса, заместителя государственного секретаря. Разумеется, такой порядок не очень нравился Корделу Хэллу. Однажды он сказал в сердцах: "Каждое министерство имеет своего сукина сына, но у меня всеамериканский сукин сын".
Но Рузвельт стремился именно к такой системе. Она его устраивала, и на решающую встречу в Касабланке он К. Хэлла попросту не взял.
В субботу, 9 января 1943 года, президент Рузвельт во главе небольшой группы сел в поезд на неприметной запасной стоянке на окраине Вашингтона. Очевидно, ему нравилось одним махом ломать столько традиций: он был первым после Линкольна президентом, посещающим театр военных действий, первым президентом, оставляющим территорию США во время войны, первым президентом, покидающим страну на самолете. Поезд прибыл в Майами в понедельник утром, а вечером летающая лодка-самолет компании "Панамерикэн" начала серповидный обходный маневр, двигаясь южным путем к Африке. Рузвельт попросил пилота пролететь над старинной французской крепостью на Гаити. Президент с любопытством рассматривал тропические джунгли Суринама, бросил взгляд на Амазонку в месте ее впадения в океан, сосчитал число торговых кораблей в бразильском порту Белем и приводнился в Британской Гамбии. Крейсер "Мэмфис" уже ожидал необычного пассажира - но только для ночлега. Утром автомобиль мчал Рузвельта, Гопкинса и небольшую группу помощников в аэропорт города Батхерст.
Бросок через океан был совершен на "Дугласе С-54". За покрытыми снегом Атласскими горами лежала Касабланка. На взлетном поле президента ждал сын Эллиот, и вся компания в бронированном автомобиле устремилась к месту конференции, в отель "Анфа" - высокое белое здание с большими балконами. И хотя из окон был виден Атлантический океан, армейская охрана лишала квартал мирной идиллии. Генерал Джордж Паттон, которому еще предстояло получить известность в Европе, превратил "Анфу" и окружающие дома в своего рода укрепленный район. Английские истребители, оснащенные диковинными тогда еще приборами - радарами, прикрывали место встречи с воздуха. Рузвельту предоставили отдельное бунгало, некогда принадлежавшее богатой француженке. В нескольких десятках метров находилось бунгало Черчилля, и он уже ждал с аперитивом. С английской стороны явилась когорта военных - Брук (будущий сэр Аланбрук), Маунтбеттен, Паунд, сэр Чарлз Портал.
Ужин при свечах затянулся до рассвета. И хотя участники мобилизовали все свое остроумие и доброжелательность, в воздухе чувствовалось напряжение. Это был результат того, что еще до встречи лидеров, днем, состоялось знакомство военных экспертов, обнаружившее резкое расхождение планов. Речь шла не о мелких несоответствиях, а о коренных противоречиях стратегии. Выступивший от английской стороны Брук в течение часа излагал свой вариант действий: продолжение военных операций в Северной Африке, затем перенесение боевых действий на средиземноморские острова (прежде всего на Сицилию), использование всех возможностей в Средиземноморье и только после этого наращивание десантных сил в Англии для высадки на континенте.
Американцы полагали, что, "заблудившись в средиземноморском лабиринте", они могут опоздать на решающее европейское сражение. Поэтому генерал Маршалл и предложил начать сосредоточение войск для высадки в Европе в текущем 1943 году. Американцев также беспокоила судьба Чан Кайши. Потеряв Китай, они подрывали основы своей общей стратегии, предполагающей наличие сильного националистического Китая как южного соседа Советского Союза. Поэтому адмирал Кинг выступил с идеей удвоить квоту помощи Китаю. Для английского командования, сосредоточенного на сохранении контроля над Индией, арабским Ближним Востоком и путями к ним через восточное Средиземноморье, предложение американцев казалось "ненаучным" способом военного планирования, что и было открыто высказано.
Американские военные, в отличие от английских, настаивали на долгосрочном планировании. Англичане же отвергали попытки заглядывать "слишком далеко" вперед, считая, что не следует связывать себя долговременными обязательствами. Война, мол, таит много непредсказуемых обстоятельств. В определенном смысле англичане как дипломаты и как однородный коллектив были сильнее американцев. Через фельдмаршала Дилла, работавшего в Объединенном комитете начальников штабов, они заранее знали об американской позиции. На внутренних совещаниях была выработана контраргументация. Накануне первой конференции Объединенного комитета английские военные детально обсудили проблемы союзнического взаимодействия с Черчиллем, который и определил осевую линию действий и обещал всемерную помощь в случае конфликтных ситуаций. Черчилль поучал своих военных: не создавайте атмосферу экстренности, дайте американцам выговориться. Никакой непримиримости, мягкое обволакивание идей словами. Пусть нетерпеливым американским стратегам станет скучно.
Рузвельт, со своей стороны, не сумел добиться сходного единства позиций и чувства командной борьбы. Хотя предпочтение Германии (как цели номер один) перед Японией было обязательным, адмирал Кинг приложил немало сил для поддержки тихоокеанской стратегии. Другой влиятельный военный авторитет - командующий авиацией генерал Арнольд был сторонником создания сверхмощной бомбардировочной авиации, эту цель он считал более важной, чем подготовку высадки в Европе. У американских генералов, возглавляющих отдельные рода войск, шла интенсивная внутренняя борьба за имеющиеся ресурсы. Нередко англичанам, пораженным темпами американского военного строительства, казалось, что Соединенные Штаты готовятся контролировать весь мир, но при этом армия стремилась к достижению контроля в Европе, а флот склонялся к тихоокеанскому приоритету.
В этой ситуации решающее значение приобретала позиция самого Рузвельта. Но и у него были сомнения. Однозначно поддержать Маршалла в желании ринуться на континент означало антагонизировать англичан, а в мире будущего Рузвельт нуждался в них как в привилегированных союзниках. И Рузвельт не был убежден, что позиция Черчилля - позволить немцам и русским использовать друг против друга свои лучшие силы - является близорукой. Важно, что существовал "Раундап", но его следовало держать в запасе до возникновения перспектив безусловной победы той или другой стороны на советско-германском фронте. И, провозглашая словесно свою твердую приверженность делу быстрого открытия второго фронта, президент Рузвельт в ключевых обсуждениях ушел от той жесткой линии, на которую, как все знали, он был способен. Дело заключалось не в речах Черчилля, которые откровенно нравились президенту. Рузвельту в конечном счете нравилось то, что из них вытекало: не делать окончательных обязывающих выводов, "держать все двери открытыми".
Чувствуя, что Рузвельт слушает его с симпатией, Черчилль шел еще дальше. Он уже не останавливался на захвате Сицилии, он ставил иную задачу - смертельный удар по слабейшей части "оси" - Италии. Здесь заключалось вероятие более быстрых, более эффективных, потрясающих воображение - и менее дорогостоящих в плане людских ресурсов - побед. А русским все это можно будет продать за искомый второй фронт. К четвертому дню конференции Черчилль имел основание сообщить своему окружению, что Рузвельт видит в средиземноморских операциях логическое развитие североафриканской кампании. То же почувствовали и американские военные, их главнокомандующий уже не оказывал безоговорочной поддержки идее высадки в Европе в текущем году. Рузвельту казалось, что он таким образом сохраняет расположение и лояльность Черчилля, необходимые для союзнического будущего, для формирования выгодного соотношения сил в пределах великой коалиции. Своим же генералам - Маршаллу и Эйзенхауэру он со спокойной совестью говорил, что действия в Средиземноморье - этап, вызванный тщательной подготовкой "Раундапа".
Перемена в стратегическом видении президента безусловно сказалась на позиции высших военных чинов американской делегации. На десятый день конференции они сдались и в присутствии президента и премьера согласовали список перспективных приоритетов. Как ни странно, главной задачей была назначена не высадка в Европе (прежняя американская позиция) и не удар по "мягкому подбрюшью" (английская позиция), а сохранение морских коммуникаций в Атлантическом океане. Второй по значимости называлась помощь Советскому Союзу. Заметим, что речь шла (при всех высокопарных словесных пассажах) не о прямой военной помощи наиболее страдающему союзнику, а об экономической помощи и поставках вооружения. Здесь дипломатия Рузвельта создавала себе проблему, по-страусиному при этом прячась от нее.
Третьим приоритетом являлся средиземноморский бассейн. Была названа цель - захват Сицилии. И лишь на четвертом месте стояло то, что более всего соответствовало первоначальному устремлению Рузвельта и что было более всего необходимо для СССР - высадка во Франции. Пятое место заняли операции на Тихом океане. Нам видится, что происшедшее не есть только "победа английской дипломатии". Это было бы слишком простым объяснением, в котором не содержится ответ на вопрос, почему данная победа стала возможной. В Касабланке Рузвельт, выслушав английские соображения, сознательно пришел к выводу, что бои на восточном фронте и овладение контрольными позициями в Средиземном море - хороший путь к послевоенному доминированию. Потенциальные претенденты на это доминирование ослабляют себя, а США входят в Европу через более безопасный "черный ход". Изображение конференции как "победы" английской стороны требовало бы показа того, где президент Рузвельт вводил свои "тяжелые дипломатические войска" - помощь англичанам по ленд-лизу, единую линию с Маршаллом и т. п. Ничего подобного не было. Да и по чисто внешним признакам эту конференцию трудно изобразить как "поражение" какой-либо из сторон. Касабланка была одной из тех первых дипломатических битв, где мощь и возможности США ощущались всеми без исключения присутствующими. Рузвельт пребывал в превосходном настроении. Как отметил в мемуарах Макмиллан, "он постоянно смеялся и шутил". Он чувствовал свою силу. И не из-за ее недостатка он изменил первоначальный план действий. Просто Рузвельт определил более удобный путь к вершине мировой иерархии и пошел по нему. А то, что другие платили за эти удобства, его на данном этапе не касалось.
Удовлетворенные англичане "уступили" место главнокомандующего в Северной Африке генералу Эйзенхауэру. Своему врачу Черчилль сказал, что любит "этих великодушных американцев". Что касается французского вопроса американской дипломатии, то, прибыв на конференцию, Рузвельт прежде всего дал несколько разъяснений своему личному дипломатическому представителю и главному поверенному лицу во французских делах Мэрфи: "Вы несколько переступили границу в одном из писем Жиро перед высадкой, давая от имени правительства Соединенных Штатов гарантии возвращения Франции всех частей ее империи. Ваше письмо может повредить мне после войны".
Мы уже приводили данную мысль Рузвельта и повторяем ее потому, что это было первое указание (пишет Мэрфи) на планы Рузвельта - значительно "сократить" французскую империю. "Он обсуждал с несколькими лицами, включая Эйзенхауэра и меня, переход контроля над Дакаром, Индокитаем и другими французскими владениями".
После встреч с Жиро, которому предстояло получить всю мощь американской поддержки, Рузвельт убедился, что этот французский генерал из-за своей политической безынициативности является плохим выбором для американцев. Президент в шутливой форме высказал это Мэрфи. Но поскольку под руками не было фигуры, согласной сотрудничать так же безропотно, как Жиро, он получил подтверждение своего приоритета у правительства США.
Правда, на французском политическом горизонте маячила высокая фигура другого французского генерала, и с ней нельзя было не считаться ввиду английской позиции. Макмиллан убеждал своего коллегу Мэрфи, что движение, боровшееся с фашизмом с 1940 года и поддерживаемое англичанами в военном и финансовом отношении (была названа сумма в 70 миллионов фунтов), не может игнорироваться, если стоит задача консолидации всех французских сил. Лондонский комитет желал слияния с североафриканской администрацией, и английское правительство поддерживало эту цель.
Англо-американские противоречия возникли по поводу того, как включить "лондонских французов" в алжирскую администрацию. Мэрфи и Макмиллан еще до начала касабланкской конференции получили инструкции вынудить Французский имперский совет пойти на компромисс. Под совместным союзническим давлением алжирские французы быстро капитулировали. По выработанной схеме, одобренной Эйзенхауэром, де Голлю предлагалось войти в двуединое руководство совместно с Жиро, объединенный французский совет должен был включать как лондонских, так и алжирских французов.
Черчилль взял на себя задачу убедить Рузвельта в том, что этот вариант является наиболее подходящим. Британский премьер потратил на это первые три дня своего пребывания в Касабланке. В итоге Рузвельт согласился на то, что он назвал "свадьбой" двух генералов. Рузвельт полагался на Жиро, Эйзенхауэра, на английскую зависимость от американской помощи, на соответствующую зависимость французов, т. е. на те факторы, которые должны были дать американцам ключи к французскому будущему.
Не без самодовольства британский премьер-министр послал в Лондон каблограмму, приглашая де Голля прибыть в Касабланку для встречи с Жиро.
В тот момент, когда высокие лица в Касабланке ожидали прибытия главы "Сражающейся Франции" (так теперь стала называться "Свободная Франция"), Черчилль начал зондаж намерений Жиро. Между ними состоялась примечательная беседа. Черчилль высказал внимательно слушавшему его генералу свое мнение о де Голле: "Я не забуду никогда, что он был первым, если не сказать единственным, иностранцем, который верил в Англию в июне 1940 года. Я хотел бы, ради интересов Франции и ради наших интересов, видеть ваш союз".
По прибытии де Голль согласился занять отведенную ему виллу только после того, как узнал, что ее владельцем был иностранец. Реквизиция французского имущества рассматривалась бы им как ущемление французского суверенитета. Президенту пришлось приложить значительные усилия, чтобы добиться хотя бы видимости единения французов. Центральным событием этого аспекта работы конференции была часовая беседа президента Рузвельта и Шарля де Голля, состоявшаяся после обеда у султана Марокко. Черчилль говорит, что "внимание президента было привлечено огоньками ума в глазах генерала".
Впечатления от встречи (в значительной мере раскрывающие суть противоречий ее участников) мы находим в мемуарах будущего французского президента: "Самые высокие стремления владели Франклином Рузвельтом. Его ум, знания, мужество - все способствовало этому. Могучая держава, главой которой он являлся, доставляла ему для этого все средства. Война дала ему для этого подходящий случай. Если великий народ, которым он правил, неизменно предпочитал уклоняться от всяческих действий вдали от своей родины и не особенно-то доверял Европе, постоянно раздираемой битвами и революциями, то теперь душа американцев прониклась неким мессианством и стала вынашивать обширные замыслы. Соединенные Штаты, восхищаясь своим собственным богатством, чувствуя, что их динамизм уже не может найти себе должного применения внутри страны, горя желанием помогать сирым и угнетенным в любом уголке земного шара, - поддались склонности к вмешательству, под внешней оболочкой которого скрывалось инстинктивное желание господствовать. Вот эту-то тенденцию по преимуществу и выражал президент Рузвельт. Таким образом, он сделал все, чтобы его страна приняла участие в мировом конфликте. Он выполнял сейчас свое предназначение и торопился выполнить его, так как смерть уже подала ему тайную весть о себе. С тех пор как Америка вступила в войну, Рузвельт решил, что мир будет миром американским, что именно ему принадлежит право диктовать условия организации этого мира".
При таком различии точек зрения личные беседы Рузвельта и де Голля не привели к компромиссу. Обе стороны лишь укрепились в собственных мнениях. Взгляды главы "Сражающейся Франции" отчетливо выражены в вышеприведенной длинной цитате. Что касается Рузвельта, хотя он и не решил всей французской проблемы, то по крайней мере выразил отчетливо свою позицию по некоторым ее аспектам: он полностью встал на сторону Жиро и был готов препятствовать другому претенденту овладеть политическим контролем над территорией северо-западной Африки.
Далеко не идентичной американской была позиция кабинета Черчилля. Англичане поддерживали мнение де Голля, что в близком будущем возникнет временное правительство Франции. С такой постановкой вопроса Рузвельт не был согласен. В основе его взглядов лежал "догмат", что в настоящее время "Франция перестала существовать" и что до освобождения континентальной Франции никакая французская власть не может быть создана без "опасности для будущего".
Окружение де Голля было возмущено такими американскими действиями, как обед в честь султана Марокко. Одна из частей французской колониальной империи попала в зону влияния американцев, это могло завтра произойти как с французскими, так и английскими владениями. По воспоминаниям всех участников обеда, Черчилль мрачно молчал, и у присутствующих даже многие годы спустя сохранилось чувство, что эта акция президента Рузвельта была "сознательно провокационной". Американский президент говорил о необходимости развития экономических связей между Марокко и США и т. п. Само обсуждение подобных тем вызывало протест не только де Голля, но и Черчилля. Позиция американцев скрепляла их союз. В результате тесных контактов де Голля, Макмиллана и Черчилля возник проект создания "военного комитета" под началом двух равноправных председателей - де Голля и Жиро. Англо-голлистский план был представлен американцам.
"Всю ночь с 23 на 24 января 1943 года, - вспоминает Макмиллан, - мы сражались на вилле президента". Мэрфи выдвигал аргументы американской стороны, защищая ту мысль, что переговоры с де Голлем бесполезны, и Рузвельт разделял эту точку зрения. Дело, казалось, зашло в тупик, и здесь, по свидетельству Макмиллана, преодолеть трудности сумел Гопкинс, специальный помощник президента. Новая формула, отработка которой заняла утро 24 января, предусматривала объединение двух организаций в перспективе.
Из соображений поддержания престижа англоамериканских руководителей оба французских генерала продемонстрировали перед фоторепортерами дружеское рукопожатие. "Иллюзия того, что французская проблема решена, была одним из злосчастных последствий конференции. Президент находился в плену своей ошибки в течение нескольких месяцев".
В конечном счете Рузвельт переоценил силу Жиро и недооценил потенциал де Голля. В общем и целом Рузвельт, по мнению Мэрфи, заблуждался: "Президент убеждал себя, что он "справился" с де Голлем - собственное слово Рузвельта - и мог продолжать управлять им".
Это было не так.
На Касабланкской конференции Рузвельт потребовал у генералов экипировки 250 тысяч французов. Двадцать четвертого января Рузвельт достиг соответствующего соглашения с Жиро, написав свое "о'кей" на полях представленного ему меморандума о вооружении французских дивизий. Так американцы начали осуществление программы восстановления французской боевой силы. Сделать это под своим полным руководством им оказалось слишком трудно.
Говоря обобщенно, основной документ конференции в Касабланке Американо-английский меморандум о встрече, подписанный 23 января 1943 года, был своего рода компромиссом между американской и английской линиями в мировой дипломатии. Выработанная программа довольно ярко характеризует "просвещенный эгоизм" Рузвельта. Помощь находящемуся в критическом положении Советскому Союзу строго дозировалась, а о главном, что могло бы ему помочь - об открытии второго фронта даже не было речи. Операции в Средиземноморье означали выжидательную тактику. Китаю планировалась помощь в размерах, обеспечивающих лишь его выживание. В целом Касабланка, если критически оценить ее результаты, свидетельствовала о том, что у англосаксонских союзников было во многом общее понимание того, что следует беречь силы до решающих событий, закрыв глаза на то, во что подобная тактика обходится другим союзникам. Ну что ж, придет время, и последние получат возможность отреагировать на такую "несентиментальную" позицию.
В Касабланке Рузвельт и Черчилль пришли к общему заключению, что война вступила в решающую стадию. Как сказал Черчилль, "это еще не конец, это еще даже не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала". Ему осторожно вторил Рузвельт: "Поворотный пункт этой войны наконец достигнут".
На пресс-конференции по окончании касабланкской встречи Рузвельт выступал первым. На ней он объявил то, что явилось сюрпризом даже для сидящего рядом Черчилля. "Некоторые из англичан знают эту старую историю, сказал президент. - У нас был генерал по имени Улисс Симпсон Грант, но в дни моей и премьер-министра юности его звали Грант - "Безоговорочная капитуляция". [По-английски буквы "Ю. С." являются первыми буквами названия страны (Соединенные Штаты), выражения "безоговорочная капитуляция" и инициалами упомянутого Гранта.] Уничтожение военной мощи немцев, японцев и итальянцев означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии".
Собственно, Черчилль не хотел приложения доктрины безоговорочной капитуляции, по крайней мере, к Италии. Он надеялся на приход здесь к власти удобных для Лондона политических деятелей. Ощущение Рузвельтом этого внутреннего сопротивления частично объясняет то, что требование безоговорочной капитуляции появилось не в конечном пресс-релизе конференции, а было выражено им устно 24 января 1943 года: "Мир может прийти на эту землю только в случае полного уничтожения германской и японской военной мощи". К. Хэллу, который отметил, что слова Рузвельта были для него тоже "сюрпризом", сказали, что Черчилль просто онемел. В 1948 году Хэлл написал Р. Шервуду, что сам бы он "не употребил такого термина".
Это был серьезный дипломатический шаг со стороны Рузвельта. И, нет сомнения, сделанный частично для того, чтобы в Москве не создавалось впечатления, будто в Касабланке происходит сепаратный сговор, который при определенном развитии событий может дать и сепаратный мир с Германией на Западе. Но еще более важно, как нам представляется, то, что этим своим шагом Рузвельт окончательно взламывал существующие международные отношения. Отныне уже трудно было представить некое сохранение прежней системы на основе компромисса с Германией в Европе и Японией в Азии. Требование безоговорочной капитуляции предполагало уничтожение (а не простое ослабление) мощи этих стран, создание в центре Европы и в Азии политического вакуума, который США надеялись заполнить. И понятно удивление Черчилля, с которым его оптимистичный сосед не удосужился обсудить важнейший дипломатический фактор будущего мирового развития. Рузвельт настаивал на спонтанности своего шага, но мы сейчас знаем, что над этой проблемой долгое время работала группа специалистов в госдепартаменте и именно ее выводами руководствовался Рузвельт, когда делал свое замечание. Для Черчилля объяснилось эйфорическое состояние президента.
Понимая после Касабланки, что расписание боевых действий на 1943 год практически исключает открытие второго фронта, Рузвельт старается "подготовить" к этой реальности своего восточного союзника. Двадцать пятого января 1943 года Сталину направляется чрезвычайно осторожно составленное американо-английское послание, в котором выражается надежда на то, что совместные советские и англоамериканские усилия позволят поставить Германию на колени в первые девять месяцев 1943 года. Западные союзники постараются отвлечь максимум немецких войск с советско-германского фронта и направят СССР максимум возможной помощи по ленд-лизу. Но из контекста послания следовало, что "отвлечение" немецких войск будет происходить за счет операций в Средиземноморье, а не на европейском континенте. В полученном через три дня ответе советской стороны (этого ответа Рузвельт ждал с недобрыми предчувствиями) содержалась лишь просьба уточнить расписание боевых действий западных союзников на 1943 год.